|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Глава 15. Мир сходит с ума
Ох уж эти бабушкины чаи! Не хотят они выходить потом. Раза четыре за ночь выходил "подышать свежим воздухом". Ворочался потом, вспоминал, что за сон посетил меня нынешней ночью? Что душа так счастьем сочится?
Утром встал по тому же самому делу, а на лестнице дед. В руке мой маленький велик. На чердак прёт.
— Ты что, — говорю, — делаешь? Зачем тогда вниз опускал?
— Да глянул я на него, — отозвался дед с верхотуры, — и таке ж оно всё маленькое! Ходи за ним в три погибели...
Хотел от избытка чувств еще и рукой махнуть, но передумал. Какая-никакая, а высота.
И такая меня досада взяла! Еле сдержался, не нагрубил.
— Кому-то, — сказал, — может оно и маленькое, а нам с бабушкой в самый раз. Ты бы лучше стиральную машинку достал. Не всё ж ей бельё на доске шоркать?
Тут и Елена Акимовна. Легка на помине:
— А что у меня, руки отсохнут?
Плюнул я и ушел досыпать, но последнее слово оставил, как всегда, за собой.
— Зачем нам, — спросил, — утюг, если бельё можно рубелем гладить?
— От языкатый, ну вылитый дед!
Если я этого не услышал, то это ещё не значит, что бабушка так не сказала...
* * *
Когда я повторно проснулся, случилась война. Нет, не в нашей семье, а та самая, из книги рекордов Гиннеса: самая быстрая, самая эффективная, и самая справедливая. Включил радио, а там "на рассвете, без объявления войны"... нехорошие такие ассоциации.
Даже самые горячие новости бабушка не ставит ни в грош. Запросто перебивает самого Левитана, если самой есть что сказать:
— Дед в поле поехал. Вернется не раньше обеда. Там Пашка конфеты тебе передала, найдешь в вазочке. Я пошла в магазин, а ты аппетит не перебивай!
Я угодливо поугукал, соглашаясь на все. Это не передать, как интересно следить за минувшими мировыми событиями в режиме онлайн, но дело превыше всего:
— Ты бы сказала дедушке, чтоб достал с чердака "Белку". Тебя он точно послушается.
— Тю на тебя! Она ж не работает!
— Там ремонта на пять минут. Ремень на место поставить и двигатель закрепить. Дед бы и сам...
— Некогда мне! — отрезала бабушка. — Тут и так голова кругом. Ты еще тут со своими белками...
И ушла не дослушав. Диктор тоже перешел к другим новостям. К моему удивлению, они были. Вот и верь после этого интернету. С его легкой руки, мне почему-то раньше казалось, что пятое июня это такая уникальная дата, когда никто не рождался, не умирал, и вообще никаких значимых событий в мире не происходило, за исключением шестидневной войны. На первые двадцать поисковых страниц сплошная осанна Израилю. Мол, молодцы, так и надо. В этот день, как сейчас помню, наша газета вышла без рубрики "День в истории". Просто нечего было писать.
Ознакомился я тогда с википедией. Если верить ей, в битве века, Израиль расхреначит всех в хвост и гриву, захватит большие (по их понятиям), исконные территории, после чего "стороны разведут".
Кто разведёт, каким способом, в каком значении этого слова — об этом в тексте не сказано. Но намекают что, типа того, всё было честно.
Ну, война и война. Судя по выпускам новостей за минувшие пару дней, дело к тому и шло. В прошлой жизни это событие вообще просквозило мимо моих ушей, а сейчас зацепило. "От многих знаний многие печали". Это относится и ко мне, и к человечеству в целом. По мере развития технологий, большие и малые конфликты в разных частях нашей планеты стали случаться чаще, чем ежегодные конкурсы красоты. Да и сам я знал сейчас о войнах на Ближнем Востоке немного больше того, чем об этом написано в википедии.
* * *
Я вернулся в Питер из Зеленогорска, где в летних лагерях ВВМУ имени Фрунзе с треском завалил приёмный экзамен по физике. С группой таких же неудачников, как и я, трое суток ходил по городу, впитывал впечатления. И где мы только не ночевали за время этой экскурсии! На скамейках в окраинных скверах, в залах ожидания авто и железнодорожных вокзалов. Добирали ночной недосып на детских сеансах кино. Если конечно там не было ничего интересного.
Попутчики постепенно разъехались по домам. Провожая последнего на мурманский поезд, я купил в привокзальном киоске справочник "Высшие учебные заведения Ленинграда". Открыв его на произвольной странице, с удивлением обнаружил, что время приемных экзаменов еще не прошло, и можно попробовать куда-нибудь поступить. Ближе всего к месту моей последней лежки был ЛИВТ.
Первые сутки в общаге я отсыпался. Сосед вел себя тихо, не беспокоил. Молча, приходил — молча, уходил. Даже имени своего не назвал. Моя кровать была у окна, его у двери. А комнаты там о-го-го! Можно сказать, я видел его издалека, но сразу запомнил и оценил, впервые в своей жизни, сравнив человека с машиной.
На следующий день, в субботу, я смотался на Московский вокзал за своим чемоданом. На обратном пути заехал в Гостиный Двор, купил там гитару, которую давно присмотрел. С неё, пожалуй, наше знакомство и началось.
— Играешь? — спросил сосед.
— Учусь, — скромно ответил я.
— Ну, сбацай чего-нибудь про войну.
Я спел ему "Журавлей" — единственную песню, которую, от и до, мог исполнять перебором и, почти сразу же, "Любку". Уже на втором припеве он начал мне подпевать:
"Любка, я по улице твоей пройду
В городе, где не был так давно.
В темноте я домик твой найду,
Тихо постучу в окно..."
— Давай-ка еще разок, — не то приказал, не то попросил сосед, когда я приглушил последний аккорд. — Меня Иваном зовут. А ты, если верить подписям на учебниках, Саня Денисов?
— Угу, — я согласно кивнул.
— Давай, Санёк, не робей, нормально у тебя получается.
Я пел и, честно сказать, удивлялся, что песню, которую в нашем городе исполняют на каждом углу, кто-то может не только не знать, но и ни разу не слышать. Это что ж получается: к нам завезли, а к ним ещё не успели? Иван сидел напротив меня, на панцире пружинной кровати, ещё не обретшей хозяина и молча смотрел в окно. Что-то творилось с его глазами. С утра они были покрыты тонким налетом льда, сквозь который просвечивала синева, теперь же потеплели, оттаяли.
С той самой минуты он взял надо мной шефство. Началось это так:
— У тебя куртка лёгкая есть? Одевайся, погнали со мной!
Мы спустились в метро, проехали с пересадкой несколько остановок. Вышли недалеко от Гостиного. Перед тем как пробиться за стол, долго стояли в толпе у входа в пивной бар. Это почти на углу Невского, где магазин "Оптика".
Очередь в Питере всегда познавательна. Это ликбез для тех, кто не в курсе последних спортивных событий. Постоишь с полчасика и узнаешь, почему "Спартак" "унёс ноги" в позавчерашнем матче с "Зенитом", как получилось, что, пожертвовав пешку за качество в четвертой партии, Спасский не вытер обувь об этого выскочку Фишера. Если надо, достанут газету, проведут указательным пальцем по жирной строке и опять завернут в неё солёную рыбу.
Иван отходил покурить. Я стоял, как учили, уткнувшись вспотевшим носом в спину высокого парня, за которым мы заняли очередь. Уже приготовился слушать, куда подевался Проскурин — бывший партнер "Зины" по Ростовскому СКА. Но кто-то толкнул меня в бок и то ли сказал, то ли спросил:
— Шмен в две руки?
— Что?! — изумился я.
— Подвинься тогда, дай пройти.
Худосочный пацан попрал меня острым плечиком и небрежно разрезал толпу, как будто бы знал, что дверь для него тотчас же откроется. Наверно блатной. А по виду не скажешь: невзрачная куртка, брючки из коричневого вельвета, дымчатые очки. В баре он надолго не задержался: постоял рядом со швейцаром, что-то сказал в глубину зала и вышел обратно.
— Чё там Дохлый, я не расслышал? — спросил, догоняя его, кто-то из посетителей.
Дохлый остановился, окинул спросившего неприязненным взглядом и бросил через губу:
— Тапки. Из бундеса.
Тот бросился было назад, но не успел. Разорвав очередь надвое, из распахнутых настежь заветных дверей, навстречу ему хлынула пропахшая пивом орава.
— Фарца! — пояснил кто-то из толпы. — Гостиный идут брать, а там и до Зимнего недалеко...
Осиротевший пивбар вместил в себя всех страждущих. Иван выбрал сравнительно чистый столик, за которым никто до нас, не ел и не чистил рыбу, сгреб в охапку бэушные кружки и поволок в мойку. Пока он стоял в очереди у соска, из которого разливается пиво, ко мне, чтобы не скучал, подсели две серых поношенных личности. Наверное, завсегдатаи. На улице они не стояли. Я бы запомнил. Один был похож на Петю Григорьева, если бы тот закончил два института. А другой — на крепко повзрослевшего Мамочку из кинофильма "Республика ШКИД". От обоих несло водочным свежаком.
— К пиву не надо? — подмигнув, спросил у меня Мамочка и заученным движением фокусника достал из портфеля пакет. Быстрые пальцы вскрыли хрустящую кожу из целлофана, развернули влажную тряпочку, явив на моё обозрение, крупного варёного рака. Я сразу почувствовал себя неуютно.
— Не надо! — отрезал я.
— А как ты старик думаешь, можно ли его оживить? — вкрадчиво спросил тот, другой, который похож на Петю.
— Нет, наверное, ...
— Наверное, или нет?
— Поспорим на бутылку "Столичной", что я это сделаю? — почти в унисон, наехали мужики.
Вот ведь напасть, какая! Не успел я впервые выйти из поезда, все аферисты города Ленинграда опознали в моем лице, наивного лоха и стали слетаться, как мухи на мёд. Мужик плутоватого вида вцепился, как клещ в мой чемодан, отнял рюкзачок с учебниками и отнёс до стоянки такси, слупив за это трояк. Цыганка на площади Стачек так охмурила словами, что пятерки, как ни бывало. Теперь вот, эти пройдохи...
Я тоже всегда чуял нутром мошенников, мог предсказать, когда и насколько меня собираются "обувать", но всегда пасовал перед их словесным напором. Попадая в очередную "историю", начинал лихорадочно соображать, как бы выйти из неё с наименьшей потерей для собственного кармана.
Вот и сейчас, я готов был пожертвовать целый рубль, лишь бы реаниматоры ушли вместе с секретом своего фокуса. Но интересы сторон не совпадали. Мужикам хотелось "Столичной", а лох попался только один.
— Где ты в своем Мухосранске такое увидишь? — наседали они. — Думай, голова, думай!
Рак действительно был, и я его видел: настоящий, оранжево-красный. Он лежал передо мной на столе и не шевелился. Такого уже не оживишь. А с другой стороны, не станут же нормальные люди раздавать налево направо бутылки спиртного? И в чём тут подвох? — беспроигрышный, казалось бы, вариант...
В иное время я бы рискнул. Останавливало одно: отсутствие в кармане наличных. Там едва набиралось рубля полтора мелочью. Бумажные деньги, что достоинством выше червонца, были надежно зашиты в секретном кармане моих семейных трусов.
Задержись Иван ещё на пару минут, я бы, наверное, уединился в сортире и выпорол четвертак.
— Дёргайте отсюда, — устало сказал он, поставил на стол несколько кружек и снова направился к стойке.
— А то чё? — вскинулся Мамочка.
— Будет и "а то чё". — Иван обернулся и посмотрел на него своими ледышками.
— Ладно Борман, ушли. Вопросы потом, — многообещающим тоном сказал тот, другой.
К пиву я не успел приобщиться и ещё не понимал его вкуса. В том числе, и поэтому, мне "отдыхалось" без настроения. Тяготила и сама атмосфера: несмолкаемый гомон, перезвоны стекла, едкий табачный дым. Какой-никакой жизненный опыт у меня был. Исходя из него, я понимал, что Мамочка с Борманом это дело так не оставят. Предвкушение скорой драки, мешало сосредоточиться, ложилось на душу тягостным, мутным осадком. На стандартные вопросы Ивана: кто, откуда, давно ли приехал с Камчатки, я отвечал односложно, стараясь укладываться в минимальное количество слов. Сам же он не испытывал ни толики дискомфорта. Слушал меня и, с видимым удовольствием, процеживал пиво, сквозь зажатый в зубах, соленый сухарик. Даже ногой пританцовывал.
— Почему ты решил стать именно гидротехником?
Здесь парочкой фраз не отделаешься. Я сам об этом ещё не думал. И вообще, вопрос для меня не в том, чтобы "стать", а в том, чтобы "поступить". А куда, на кого? — Это без разницы. Если же говорить о призвании, то я с детства мечтал стать моряком. В военном училище срезался на экзамене. Здесь, в ЛИВТе, мне тоже не светит судоводительский факультет. На него принимают только абитуриентов с ленинградской пропиской. Пришлось подавать документы на гидротехнический. Зачем? Да хотя бы затем, чтобы оправдать ожидания деда. Он уже при смерти, заговаривается, не встаёт, но верит в меня.
Понял ли Ванька хоть что-то из моих сбивчивых объяснений? Если да, то не успел сказать. Видимость заслонила немыслимых размеров фигура и насмешливый голос спросил:
— Это кто тут такой некультурный? Пошли, будем учить.
Холодея душой, я начал вставать, но Иван подскочил первым, придержал меня за плечо и сказал:
— Подожди за столом. Сам разберусь.
— Посиди, посиди, — ехидно сказал Мамочка, — пива у тебя хватит до вечера.
Так что обладателя голоса я увидел лишь со спины. Он шёл по направлению к туалету, габаритный, как авианосец, с осознанием собственной несокрушимости. На фоне этого шкафа Иван казался хрупким подростком. В кильватере, как два судна обеспечения, следовали давешние реаниматоры.
Быть сегодня и мне с битою мордой, — грустно подумал я, поднимаясь на ватные ноги. — Соблюдая законы улицы человек уважает, прежде всего, себя.
Каждый шаг давался с трудом. Я сделал их не более десятка, прежде чем снова увидел Ивана. Со скучающим выражением на лице, он вышел из туалета, потирая правый кулак. Поравнявшись со мной, скомандовал:
— На улицу. Быстро!
— Не выпуш-шкайте его! — истошно орали вслед.
В разных концах зала громыхнули столы. Швейцар замахал руками, как курица крыльями, но был отодвинут в сторону.
— К подземному переходу! — последовала очередная команда.
Иван бежал замыкающим. Наверно в нём было больше пива. Мы дружно протопали по гулким ступеням, ворвались в замкнутое пространство, поравнялись с достаточно плотной, встречной толпой. Здесь я услышал новую вводную:
— Всё, теперь назад! Держись у стены, постарайся ровно дышать.
Я послушно смешался с людским потоком, а Иван опустился на корточки, делая вид, что поправляет носок на правой ноге.
Преследователей было не больше десятка, но даже на такой, сравнительно короткой дистанции, они растянулись метров на
двадцать пять. Последним бежал мужик, который рассказывал о судьбе футболиста Проскурина. Он меня не то, чтобы не узнал, а просто не удосужился глянуть, кто там шагает навстречу. Никогда б не подумал, что такой эрудированный человек, подпишется за какого-то там Бормана.
Я удостоился сдержанной похвалы только когда мы выбрались из-под земли и отшагали пару кварталов в сторону Зимнего.
— Молоток! — скупо сказал Иван. — Где б тут поссать?
— Гоголя девять! — не задумываясь, выпалил я, — это на другой стороне и налево.
Блеснул, так сказать, эрудицией. Трое суток скитаний по Питеру заставили выучить наизусть все точки отхода. Не переться же, каждый раз, на Московский вокзал?
— Ты можешь идти быстрей? — ускорившись, откликнулся он.
Когда на душе полегчало и мир заблистал красками, я задал Ивану вопрос, казавшийся ранее неуместным:
— Как ты догадался, что в переходе нас не заметят? Это было предчувствие, или расчет?
— И то, и другое, — подумав, ответил он. — У того, что от всех оторвался, была установка: в кратчайшие сроки пересечь улицу, чтобы на выходе посмотреть, в какую сторону мы с тобой побежим. Если он на кого-то по пути и смотрел, то с единственной целью: не столкнуться, чтобы не потерять скорость. Остальные следили за спинами тех, кто бежит впереди, старались не отставать.
Мы сидели в скверике на скамейке, у небольшого фонтана, что рядом с Казанским собором. Я ел "Ленинградский" пломбир, Иван предпочёл пирожок. Лето кружило голову. Незаходящее солнце отражалось от куполов, вывесок и витрин, отбрасывая на тротуары мимолетные блики.
— Дед, говоришь, при смерти? — переспросил он, как будто бы только что услышал ответ на свой последний вопрос, заданный ещё в баре. — Да, это причина. Но стоит ли ей в угоду, поступать неизвестно куда, чтобы стать неизвестно кем? Ему умирать, а жить-то тебе?
Иван резал по-живому. Под этими жалящими словами я снова почувствовал себя негодяем. Уехал из дома, прокатал деньги, не просчитал запасных вариантов. Теперь вот болтаюсь, как осенний лист на ветру, и даже не представляю, куда меня занесёт...
— Я, например, в этом году и не собираюсь никуда поступать, — не дождавшись от меня вразумительного ответа, продолжал говорить Иван. — Всё, чему в школе учили, за время армейской службы забыл. Открыл вчера твой учебник по тригонометрии, а в памяти ноль. Письменную по математике на трояк как-нибудь вытяну, а на устном экзамене закесоню, не выплыву. В общем, подумал, и так для себя решил: поброжу этим летом по Питеру, осмотрюсь, как следует, отдохну. Ты танцевать, кстати, умеешь?
— В смысле? — не понял я.
— Ну, там шейк, твист, вальс, танго, фокстрот? Что там сейчас в Союзе танцуют?
— Ни разу не пробовал.
— Научишься, дело нехитрое...
На ставшей уже родной площади Стачек мы заняли очередь в кассу дома культуры имени Горького. Настолько долгую, что по нескольку раз, то один, то другой, бегали в общагу отлить. Это недалеко, через площадь, напротив. Я заодно достал из секретного кармана трусов последний свой четвертак.
"В моём столе лежит давно под стопой книг, письмо одно", — звучало из встроенного динамика кассовой ниши. Это была самая популярная песня сезона. Я слушал её и представлял деревянный почтовый ящик во дворе нашего далекого дома. Как он там, без меня?
Очередь впереди как будто стояла на месте, зато позади нас приросла настолько, что было жалко бросить всё и уйти. Ванька рассматривал симпатичных девчонок. Выбирал потенциальную жертву. Чтобы было, как он любил: "не корова, не крашеная и глаза голубые". А мне почему-то показался знакомым парень в морской форме. Умом понимаю, что ни разу его не видел, а вот, ворочается в душе какой-то червячок узнавания. И фланка у него интересная, я такой ни разу не видел. На левом рукаве, лычки в виде широких галочек от локтя и почти до плеча. А на обшлагах по четыре нашивки с узкими вензелями. Всё в золоте, всё блестит.
Я, понятное дело, не выдержал, спросил его — кто и откуда. И ни одного точного попадания. На Камчатке и на Кубани он никогда не бывал. Ни разу не отдыхал в пионерском лагере у Черного моря. Даже в поезде "Ставрополь-Ленинград" в этом году не ездил. Потом Иван подошёл, поговорил с морячком. Ну, его больше интересовали дела прозаические — где учится, большой ли в этом году конкурс и до какого числа можно подавать документы на поступление.
А я все стою и думаю, что этот пацан мне не чужой. Даже имя его могу угадать. То ли интуиция во мне говорила, то ли опять он? Кто он? — да живет во мне человек. Верней, не живет, а приходит на помощь, когда мне хреново.
Помню зимой, c утра, бегу, тороплюсь в школу. Десять минут до звонка, не опоздать бы! В третьем классе учился, для меня это было как преступление. А на улице холод! Метель бросает в глаза белую пыль. Гололед на дороге снегом припорошило, а я ничего не вижу. Все мысли о том, как бы скорее перескочить. Сделал пару шагов, ноги разъехались и я, со всего маха, кобчиком об колею! Больно, аж ноги перестал чувствовать. Не то чтобы встать — ступнями пошевелить не могу. А слева самосвал надвигается, как будто в замедленной съемке. Вижу, что шофер тормозит, а машина его не слушается — гололед. Метрах в трёх это было от того места, где я потом умру. И вот тут-то, тот самый человек во мне первый раз и проснулся.
— Выгребай, — говорит, — на руках! Плакать будешь потом.
Взрослым голосом было сказано. Вроде бы посоветовал, а так, что не ослушаешься. Стиснул я зубы и поволок свои непослушные ноги кратчайшим путём, к обочине. А самосвал что-то долго ехал последние десять метров. Сантиметрах в пяти от моих керзачей, его протащило. Шофёр увидел, что я цел, невредим — и по газам!
Сел я тогда на портфель, отошел от боли, пустил слезу, да в школу пошёл, на заклание. Что интересно, на уроки не опоздал. Екатерина Антоновна на десять минут задержалась.
Про этого человека, я никому, даже матери не рассказывал. Но интуиции верил. Она редко меня подводила. Вот и тогда, я будто
предчувствовал, что напрасно стою в этой очереди. Билеты купили, но в танцевальный зал, нас не пустил контролер. Как он сказал, из-за "вульгарного внешнего вида".
Иван побежал в общежитие, за галстуком и пиджаком. В моём гардеробе такой буржуазной роскоши не было никогда. Я повернул за угол и отыскал в очереди парнишку в приметной форме.
— На вот, — сказал, протягивая ему номерную бумажку, — танцуй вместо меня.
Рубль он держал в кулаке и сразу протянул его мне. Был бы это кто-то другой, я бы взял не задумываясь. Ну вот, девяносто девять процентов из ста. А тут... прям какой-то приступ гусарства.
— Тебе сегодня нужней. И вообще это подарок.
Я отвёл его руку и побрёл в сторону общежития. Интуиция утверждала, что всё сделано правильно, только мне всё равно было жалко и денег, и времени, потраченного впустую. Я ведь тогда даже не подозревал, что инвестирую в свое будущее, и ни одно вложение не принесёт мне таких дивидендов, как бумажный билет на танцы, стоимостью в один рубль.
Поднявшись на третий этаж, я сразу же понял, что у нас снова проблемы. Всё, что наперекосяк, всегда косяком. Иван стоял у запертой двери нашей комнаты и вертел в правой руке обломок номерного ключа:
— Вот бл..., не в ту сторону провернул!
— Оба, похоже, оттанцевались, — сказал я не без ехидства. — Придётся ночевать у соседей. Есть, интересно, в этой общаге, какой-никакой комендант?
— Должен быть. Только зачем он тебе?
— Как это зачем? Он вызовет слесаря, который...
— А ты не забыл, что сегодня суббота? Вот нечего делать той комендантше со слесарем, только ходить, да вытирать сопли разным криворуким придуркам, которые ломают ключи. И вообще, насколько я помню, нашу дверь можно открыть изнутри...
Настроение у меня было ни в дугу. После знакомства с Иваном, мой, только что устоявшийся размеренный быт, будто пнули ногой под зад. Не прогулка по Ленинграду, а сплошной, нескончаемый поиск приключений и неприятностей. На языке, соответственно вертелась целая куча язвительных реплик, самая невинная из которых, "сила есть, а все остальное приложится". Только уважение к старшим, привитое мне хворостиною деда, не давало сполна облегчить душу и высказать свое накипевшее "фэ".
— Это мы ещё поглядим, кто из нас сегодня оттанцевался! — сказал вдруг виновник всех моих бед неожиданно бодрым голосом.
Я встрепенулся. Кажется, в голове у него вызрел какой-то план.
Иван отступил к противоположной стене коридора и, щурясь, рассматривал пространство под потолком. Выше дверного проема, над верхней притолокой, я тоже увидел небольшую оконную раму о два стекла, одно из которых почему-то отсутствовало. Была бы эта лазейка на уровне пола, я и сам бы пролез сквозь нее без проблем. Но на такой высоте?! Мне до этого подоконника и в прыжке не достать!
— Ничего у тебя не получится! — сказал я, сравнив габариты Ивана с размерами этой форточки.
— Нет, это мы ещё поглядим, кто из нас сегодня оттанцевался! — повторил, как мантру, Иван, снимая рубашку и туфли. — Держи! Остаешься за старшего.
Он неслышно подпрыгнул, легко подтянулся, перехватился рукой и плавно вошел в отверстие руками вперед. Какое-то время под потолком оставались его пятки, но и они постепенно ушли вниз. За дверью не было слышно даже звука приземления тела. Всё это, от начала и до конца, было сделано им без усилий, рывков, сложным единым движением. Так легко, так грациозно, что я охренел.
Через мгновение щелкнул замок.
— Ни фига себе! Где это ты так научился? — не скрывая восторга, выпалил я, залетая в открытую комнату.
— В учебке, — буркнул сосед, изучая царапину на животе, — кажется, это гвоздь, а не стекло.
Я уже свыкся с мыслью, что вечерний поход в кинотеатр на фильм "Мировой парень" мне сегодня не светит. А так хотелось услышать новую песню в исполнении "Песняров"! Поэтому я вздохнул и взял в руки гитару.
За окном, имитируя день, всё так же светило незаходящее солнце. Выходя на кольцо, звенели трамваи. Люди толпились у входа в метро. А Иван собирался на танцы. Судя по звукам, настроение у него было на уровне. За моею спиной дружно щелкали замки чемодана, встряхивалась одежда, коротко шоркала сапожная щетка. Потом мой сосед притих. Я оглянулся и опять офигел. Нет, этот человек никогда не перестанет меня удивлять! Прислонившись к спинке кровати, он откручивал с черного пиджака орден Красной Звезды.
— Твой?! — сорвалось с моего поганого языка.
Ещё до того, как вопрос прозвучал, я успел осознать всё его гнилое нутро. Еще бы у деда спросил: "А эти медали твои?" Слава богу, успел тотчас же извиниться.
— Да ладно тебе! — поморщился он. — Не ты первый спросил. Все удивляются: "Ах, такой молодой, за что?" Я этот орден пару раз всего и надел. Больше не хочу. Один дедуля, участник Великой Отечественной, чуть ли ни в кощунстве меня обвинил.
— Может быть, ты и прав, — подумав, сказал я, — на танцы не обязательно, а вот на устный экзамен по математике, я б на твоём месте точно пришел при ордене. Там тетка нормальная, сама за тебя ответит на все вопросы. "Отлично", скорее всего, не поставит, но без трояка не уйдёшь.
— Не надену! — отрезал Иван.
— Зря! Еще один год потеряешь. Ты где, кстати, служил, в десанте?
— Нет, мы попроще... в рыболовных войсках.
— А разве такие есть?! — опять удивился я.
— Служил — значит, есть.
— Вот как? И где это? Где, в смысле, служил?
— На Ближнем Востоке.
— Там разве еще стреляют?!
— Там то? — Иван спрятал награду в коробочку из красного бархата и закопал в грязном белье, на дне своего чемодана. — Там это дело вряд ли когда-нибудь прекратится. Нефтеносный район. И люди там... любят повоевать... чужими руками. Благо, причина всегда под рукой.
— Израиль?
— Причём тут Израиль? Там на кону не страна с её исконными территориями, не какие-то высокие идеалы, а личная власть.
— Как это? — не понял я.
— А так. Русскому человеку, старик, это очень сложно понять. У арабов своя логика. Элита у них — это армия, генералитет, белая кость. У каждого за спиной лучшие военные академии Англии, Франции, США. Всё, соответственно, от рации и вплоть до подштанников, американского производства. Советское оружие вкупе с образованием, там не котируются. Это условный рефлекс. Ведь все они, еще с курсантских времен, поражали учебные цели с красными звездами на борту. Для элиты, дружба с СССР — это личная, ничем не оправданная прихоть Насера, а проигранная война — лучший способ избавиться от президента, чтобы занять его место. А простому феллаху какой интерес помирать за чьи-то амбиции? Ему и при англичанах жилось не хуже. Танкисты на марше выпрыгивали из боевых машин и зарывались в песок, завидев на горизонте силуэт сраного "Ирокеза". Только пинки и затрещины советских военспецов заставили личный состав действовать в соответствии с требованиями БУСВ и встречать супостата зенитным огнем из штатных танковых пулеметов... вот падла, застрял! — Иван в три приема засунул под панцирь кровати объёмистый чемодан и ещё раз сказал. — Остаешься за старшего. Буду после полуночи, если ночевать не оставят. Ну ладно, бывай. Потом как-нибудь расскажу про Ближний Восток...
* * *
Я лежал на мягкой перине, прятал глаза от режущих бликов солнца и думал о том, что моё настоящее детство неповторимо. Чем дольше я нахожусь в этой реальности, тем меньше совпадений с оригиналом. И те — в номерах центральных газет, да новостных передачах по радио. Да, крепко уже я в этом времени наследил. Если так дальше пойдёт, круги по воде дотянутся и до Ваньки.
Он сейчас там. В Каире девять часов двадцать минут. По улицам ходит израильский спецназ под видом военного патруля, останавливает египетских офицеров, придирчиво рассматривает документы. Тех, кого надо, просит пройти за угол "для выяснения". Если всё в его жизни сложится до мелочей, Ванька снова увидит и переживет то, что когда-то рассказывал. Только встретит ли он в общежитии Ленинградского института инженеров водного транспорта того, кто придет вместо меня? По-моему, этот шанс уже стремится к нулю.
Судя по информационной картинке, арабы вели себя молодцом. На рассвете израильская авиация атаковала египетские аэродромы, но получила ответку: силами ПВО сбито около сорока самолетов агрессора. Есть пленные летчики. К одиннадцати часам, основные бои разворачивались уже на Синае. Иордания открыла восточный фронт. Активно действовала ее артиллерия. А на севере, в районе Тивериадского озера, вела наступление армия Сирии.
Пресс-служба израильской армии во всеуслышание заявила, что ведет тяжелые оборонительные бои с египетскими войсками, которые ведут наступление в сторону их границ.
Так ли оно было в прошлой моей жизни или не так, не с чем сравнить. Память не википедия. В ней мало чего отпечатывается навсегда.
Судя по интонациям диктора, Советский Союз болел за арабов. Как будто предчувствовал, что утеря позиций на Ближнем Востоке, станет одной из причин его бесславной кончины. Сообщения из Каира были наполнены оптимизмом. От побережья Средиземного моря, арабские самолеты осуществляли ответные налёты на аэродромы противника. В своём выступлении Насер упомянул, что на стороне Израиля воюют летчики из Англии и США. В этой связи, он пригрозил перекрыть Суэцкий канал, если ему будут мешать "сбрасывать в море преступное сионистское государство".
Крутой мужик! Я его, честное слово, зауважал, несмотря даже на то, что его не любил Высоцкий. Надо сказать, о политиках того времени мы судили по его песням, которые расходились от гитары к гитаре, из уст в уста, с сильными искажениями. Магнитофонов-то в нашем городе ещё не было. Тем не менее, до нас доходило, что Мао Цзэдун — большой шалун, а Моше Даян — сука одноглазая. Обо всех с юмором и насмешкой, и только о президенте Египта Владимир Семенович высказался очень нелицеприятно.
"Потеряли истинную веру,
Больно мне за наш СССР.
Отберите орден у Насера,
Не подходит к ордену Насер"...
Новости были скупы и расплывчаты. Каждый последующий выпуск чем-то противоречил предшествующим. По информации агентства ТАНЮГ, наземные сражения уже охватили не только Синай, но и провинцию Газа. Это уже настораживало потому, что никак не вязалось с утверждениями пресс-службы израильской армии и президента Насера. Наверное, к месту событий еще не добрались военные корреспонденты, а связь между армией и генштабом египетских войск была заблокирована. Точно так же, как в прошлый раз. Низовые подразделения египетских войск, на уровне взводов и рот, были оснащены устаревшими советскими "Ландышами". А вот, полковникам и генералам было, наверное, западло таскать у бедра три килограмма чистого веса. Специально для них, на Западе были закуплены портативные американские радиостанции, которые легко помещались в кармане форменных брюк. Естественно, они были отключены в нужное время, на всех частотных каналах.
Походу, хана арабам, — думал я, доставая из почтового ящика
"Правду" и "Сельскую жизнь". — Слишком мало в этом времени предпосылок, чтобы история не повторилась, не легла на Ближний Восток по старым лекалам. Итоги всех войн на Ближнем Востоке легко предсказуемы. И дело тут не в арабах, их слабом боевом духе и генетическом неумении воевать. К концу моей жизни, появятся в этом народе смертники с поясами шахида и вполне боеспособные армии, славящиеся средневековой жестокостью. Просто время еще не пришло. Мусульман сейчас объединяет не радикальный ислам, а, как говорил Иван, люди, на место которых есть множество претендентов. За двенадцать с лишним часов, не поступило ни единого сообщения, что хотя бы одна бомба упала на Тель-Авив. Что это значит? — да только одно: египетской авиации, как и в прошлой реальности, больше не существует. А я-то думал!
Нет, плюс-минус один человек в маленьком городке европейской части СССР не может так быстро аукнуться на Ближнем Востоке. Земной шар слишком неповоротлив. А какая из меня точка опоры?
Дома никого не было. Никто мне не мог помешать сделать себе послабление в строгом постельном режиме и насладиться свободой. Газеты я прочитал, сидя на маленькой деревянной скамеечке, под навесом из виноградника. При ярком солнечном свете, от которого отвыкли глаза, шрифт казался выпуклым и рельефным.
Сообщения ТАСС до последней буквы соответствовали тому, что ранее говорилось по радио: "Советское правительство осуждает израильскую агрессию, требует прекращения военных действий и оставляет за собой право предпринять любые шаги, которые может потребовать обстановка". Про пилотов из Штатов, я вообще не нашел ни слова, а вот об англичанах упомянули. "По утверждению египетской стороны, в боях принимают участие британские самолёты". Строчкой ниже размещалось опровержение. Дескать, Лондон эти инсинуации отрицает и опять заявляет о своём полном нейтралитете.
Нет, вы не представляете, как это интересно — читать старую
прессу. В памяти всплывали названия несуществующих государств, имена забытых политиков, даже таких, о которых я раньше слыхом не слыхивал: Джордж Кристиан, Роберт Макклоски, Дэвид Дин Раск. Это чиновники из Пиндосии. От имени Белого Дома, строго по очереди, они озвучивали позицию своего государства.
Первый сказал: "Соединенные Штаты приложат все силы, чтобы добиться прекращения военных действий, положить начало мирному развитию и процветанию всех стран региона". Второй уточнил: "Мы призываем стороны конфликта поддерживать Совет Безопасности в его стремлении немедленно установить перемирие. США останутся нейтральными в помыслах, словах и действиях". А часом позже, тот самый Госсекретарь Дэвид Дин Раск официально истолковал, для тупых, высказывания своих подчиненных: "Хочу подчеркнуть, что в любом своем значении слово "нейтральный", которое символизирует великий принцип международного права, не подразумевает безразличия. Тем более, безразличие недопустимо для нас, так как, подписав Устав Организации Объединенных Наций и являясь одним из постоянных членов Совета Безопасности, мы приняли очень серьезное обязательство делать всё возможное для поддержания мира и безопасности во всем мире".
Это уже не двойные, какие-то тройные стандарты.
А вот генерал де Голль порадовал новизной. Он заявил, что Франция придает меньшее значение узам, связывающим ее с Израилем, чем своим давним и тщательно оберегаемым интересам на Ближнем Востоке. Чтобы не подвергать эти интересы опасности, она должна занимать подчеркнуто нейтральную позицию, но, в то, же самое время, "осудит ту сторону, которая нападет первой".
Президент Югославии Тито высказался без дипломатических экивоков. По старой партизанской привычке, он прямо пообещал оказать полную поддержку Египту в его справедливой борьбе. В том же ключе высказались сразу одиннадцать арабских государств.
Карты боевых действий и сводок с места событий в газетах ещё не было. Военные корреспонденты рассказывали о суровых буднях Каира. В городе шли учения по гражданской обороне. Несколько раз в день подавались сигналы учебной воздушной тревоги. Люди дружно гасило свет, не отходя от приемников. В эфире звучали военные марши, изредка — короткие сводки. Утром сказали, что сбито двадцать три израильских самолета, к вечеру эта цифра выросла до сорока двух. Армейские ставки не подавали признаков жизни...
* * *
О возвращении бабушки оповестил Мухтар. Услышав её голос, он всегда рисовал хвостом правильные круги. Ещё бы, кормилица!
— Болееть он, — доносилось откуда-то с улицы. — Ох, даже не знаю. До завтрева вряд ли выздоровить...
С кем она там разговаривает? — сквозь щели в заборе мудрено рассмотреть. Но кажется, с кем-то из взрослых. Витьку Григорьева она бы отшила одной единственной фразой: "Не выйдеть, и всё!". А тут... слишком долго и обстоятельно. Ладно, пора линять. Нужно будет, сама расскажет. Я аккуратно свернул газеты, засунул в почтовый ящик, вернуться в большую комнату и продолжил болеть во всех смыслах этого слова. За себя, да за друга Ивана, которому удача не помешает.
В этом плане все-таки хорошо, что кардинальная альтернатива миру ещё не грозит. Пули будут попадать в строго определенное место, снаряды падать в одну и ту же воронку, а шары спортлото выкатываться на лоток в такой же последовательности, как раз и навсегда зафиксировано в еще не написанной истории тиражей.
Лязгнула, наконец, пружина калитки. Бабушка закончила свои "траляляшки", и важно прошествовала мимо окна.
Все старики того времени одевались почти одинаково. У дедов на головах — фуражки, шитые на заказ из диагонали защитного цвета, который впоследствии назовут ненашенским словом "хаки". У справных хозяек в ходу валяные ноговицы, прошитые лайковой кожей, цветастые платья с подолами ниже колен, а на плечах легкие куртки из черного бархата и пуховые платки. Настоящий оренбургский платок легко отличить от подделки. При кажущейся величине, он должен легко проскальзывать сквозь обручальное колечко любого размера.
Елена Акимовна тоже держалась за эту моду. Она у неё была одна и на всю жизнь. Дед, правда, фуражек защитного цвета не признавал. Жарко в них голове при его ранении. Дома обходился соломенной шляпой, а в город надевал фетровую.
Он заехал во двор через пару минут после бабушки. Верней, не заехал, а завел велосипед на руках и поставил его у лестницы, что ведет на чердак. В углублении над переносицей мелкие капли пота. Рубаха хоть отжимай. Намахался тяжеленною тяпкой.
— Ну, слава богу! — сказал. Надо понимать, пошабашил.
Бабушка норовила ухватить меня за штаны, но промахнулась. Куда ей, с кастрюлей в руке? Я был уже рядом с дедом. Больной, не больной, а какой же я "хвостик", если его не встречу? Наверное, лет с пяти мы с ним, как иголка с ниткой. И виноградную лозу сажали у Корытьковых, и штукатурили стены на половине Ивана Прокопьевича.
С окрестными пацанами я сходился трудно и долго. Народец суровый, неадекватный. Не умеешь за себя постоять — на улице ты никто. В лучшем случае, встретят подсрачником. Вот и держался за деда, пока ни напрактиковался давать ответку. Был у меня мастерок по руке и небольшая затирка. Еложу, бывало, раствором по стенке, если что-то не получается, в слёзы. Дед подойдет, поправит: учись, мол, ремесло на плечах не носить, а в жизни глядишь, пригодится...
— Тут заяц гостинец тебе передал, — дед важно, не торопясь, снимает с руля потертую кирзовую сумку, — и куда я его положил?
— Какой ещё заяц?! — не сразу догнал я.
— Откуда я знаю, какой? Среди моих знакомых нет ни одного зайца. А этот бежал мимо, хвостом отмахнулся от мухи, и говорит: "Вы, часом не дедушка мальчика Саши, который живет возле смолы?" — "Да, — отвечаю, — это мой внук". — "Тогда передайте ему кусочек белого хлеба. Пусть выздоравливает".
Боже мой! Как я мог позабыть эту старую сказку о зайце?! Почему не забрал с собой, во взрослую жизнь, ни разу не рассказал своей маленькой дочери? Сколько смысла в слове беспамятство! Сначала мы уйдем от истоков, потом потеряем страну.
Отворачиваюсь, чтобы скрыть набежавшие слезы, погружаю зубы в горбушку, пропахшую полуденной степью. Дед снимает с багажника мешок со свежей травой, ставит на место тяпку. Сейчас он пойдет ополаскиваться под душем. Поэтому бабушка не спешит разливать борщ по тарелкам.
— Ну как тебе заячий хлеб? — нет, сел покурить.
— Вкусно! — Говорю, не кривя душой. Разве бывает другим настоящий кубанский хлеб без диоксида серы, диацетата натрия, L-цистеина, сорбатов и эмульгаторов? А сам подбираю слова, думаю, как бы ему тактичней напомнить про стиралку и велосипед. Ну так, чтобы не обиделся. Эх, была не была! Выпалил, будто прыгнул с обрыва в реку, — только лучше б тот заяц снял с чердака "Белку" и "Школьника"!
Дед плюнул, ушел в душ. Как и все в его времени, это тот еще ретроград. Я мысленно чертыхнулся: хреновый из меня менеджер. Не смог донести, выставить с выгодной стороны все прелести модернизированного труда.
Бой курантов я пропустил. В эфире центрального радио шла передача "Время, события, люди". Очерк рассказывал о трудовых буднях Ленинградских метростроителей. Я уже приготовился сопереживать, но услышал из кухни нечто, для себя неожиданное:
— Сашка, к столу, обедать пора!
И так на душе стало хорошо, как будто меня простили после серьезной провинности. Я даже без лишних напоминаний слетал в огород и сорвал два стручка горького перца. Себе и деду.
Борщ был наваристый, вкусный, со свежей сметаной. Бабушка убила на его приготовление два с половиной часа чистого времени. Без разных там скороварок, газовых плит и покупных приправ, на чистом, живом огне делаются такие шедевры.
— Я кое-где в междурядье, по картошке веники досадил, — докладывал, дед. — Если погода даст, успеют созреть. Ты кстати, учителю своему спасибо скажи, — это уже он обратился ко мне. — Ох, и знатно его агрегат веничье очищает! Метелку почти не дерёт.
Черт побери, это было очень приятно слышать! И главное, в тему сказал. Ну, как ударить в ту же самую точку?
— Это же Юрий Иванович мне подсказал насчет велотяпки. Он свои десять соток пропалывает ею за час.
Дед поперхнулся, закашлялся, набрал из ведра кружку воды, запил информацию.
— Жри моучки, — ни к кому конкретно не обращаясь, произнесла бабушка.
Но Степан Александрович крепко уже завелся.
— Ну ладно, велосипед, — сказал он с досадой в голосе, — в конце концов, это твой подарок, можешь его раскурочить. Ты мне честно скажи, зачем тебе "Белка"? Хочешь скрутить двигатель, чтобы поставить его на какую-нибудь чертовину? Смотри, если увижу, будет тебе...
Дед ещё не придумал, как меня лучше гипотетически наказать, а я его уже перебил:
— Хочу, чтобы ты её починил!
— Я?! — изумился, он. — Ты часом внучок, не сказился? Нашёл, понимаешь, специалиста по стиральным машинкам! Может подскажешь как?
— Девяносто процентов от всех неисправностей находятся визуально, — сумничал я и тут же сослался на авторитет, — так говорит наш учитель труда. Сними боковую крышку и сам увидишь, что нужно немного сдвинуть плиту, к которой крепится двигатель и натянуть ремень привода активатора.
— Он там, на чердаке, уже всё излазил, — предположила бабушка. — Ну, чисто американский шпион! Хоть под язык прячь, найдёт все одно.
— Хворостины давно не пробовал! — дед опять взялся за ложку. — Дождётся он у меня...
— Тут Катька давеча заходила, — Елена Акимовна искусно перевела разговор в более безопасное русло. — в Ерёминскую она собирается, за клубникой. Нашего Сашку в помощники просит.
Я посмотрел на деда глазами Мухтара. Всем своим преданным видом, упрашивая: ну отпусти! Не просто же так бабушка Катя отпросилась с работы, чтобы во вторник, в будний рабочий день ехать в такую даль? Запросто может случиться, что она уже знает, как превозмочь мамкино родовое проклятие.
— С Пимовной можно, — сказал дед. — Пусть едет. Уж кому-кому, а соседке своей не помочь — это самое последнее дело.
— Так болеет же он! — всплеснула руками бабушка и уронила ладони на фартук.
— У неё поболеешь...
Минут через сорок, оба наших семейства уже воплощали в реальность мою задумку. Степан Александрович шевелил наверху, Иван Прокопьевич страховал его с лестницы, а обе Акимовны осуществляли общее руководство. Нет, дурную работу дед бы делать не стал. Сначала он залез на чердак, снял боковую крышку стиральной машинки, убедился, что я был прав и только потом обратился за помощью к родственникам-соседям. Один бы он не управился. "Белка-2" — хламина килограммов на пятьдесят. У неё габариты впритирку с чердачным лазом.
Меня, чтоб не путался под ногами, отправили в дом: "Не ровен час, сверху что-нибудь упадёт!" Я попытался типа протестовать, мол, не хочу, но за взрослыми с ответом не заржавеет:
— Коза тоже не хотела идти на базар, — сказал дед Иван. — Так её за рога привязали к телеге и потащили.
В общем, я следил за происходящим сквозь шипку окна. Видел лишь ноги Ивана Прокопьевича да нижнюю часть лестницы. Зато хорошо слышал все комментарии. К моему удивлению, никто ни разу не матюкнулся. Я покопался в памяти, но так и не вспомнил случая, когда бы мой дед, или другие взрослые козыряли на людях крепким словцом, и понял, чем это время так разительно отличается от моего бывшего настоящего. Пьяного могли и простить, но сказавший "моп твою ять" на автобусной остановке, стопудово гремел на пятнадцать суток. Не потому, что все такие культурные, просто это звучало, как вызов. Поистине, слово — начало всему: и хорошему, и плохому.
На комоде тикали ходики. Упивалась дневным светом стайка индийских слонов, чтобы потом выделиться в ночи мерцающим зеленоватым сиянием. Аз есмь. И это самое главное.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
