| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Ты можешь идти быстрей? — ускорившись, откликнулся он.
Когда на душе полегчало и мир заблистал красками, я задал Ивану вопрос, казавшийся ранее неуместным:
— Как ты догадался, что в переходе нас не заметят? Это было предчувствие, или расчет?
— И то, и другое, — подумав, ответил он. — У того, что от всех оторвался, была установка: в кратчайшие сроки пересечь улицу, чтобы на выходе посмотреть, в какую сторону мы с тобой побежим. Если он на кого-то по пути и смотрел, то с единственной целью: не столкнуться, чтобы не потерять скорость. Остальные следили за спинами тех, кто бежит впереди, старались не отставать.
Мы сидели в скверике на скамейке, у небольшого фонтана, что рядом с Казанским собором. Я ел "Ленинградский" пломбир, Иван предпочёл пирожок. Лето кружило голову. Незаходящее солнце отражалось от куполов, вывесок и витрин, отбрасывая на тротуары мимолетные блики.
— Дед, говоришь, при смерти? — переспросил он, как будто бы только что услышал ответ на свой последний вопрос, заданный ещё в баре. — Да, это причина. Но стоит ли ей в угоду, поступать неизвестно куда, чтобы стать неизвестно кем? Ему умирать, а жить-то тебе?
Иван резал по-живому. Под этими жалящими словами я снова почувствовал себя негодяем. Уехал из дома, прокатал деньги, не просчитал запасных вариантов. Теперь вот болтаюсь, как осенний лист на ветру, и даже не представляю, куда меня занесёт...
— Я, например, в этом году и не собираюсь никуда поступать, — не дождавшись от меня вразумительного ответа, продолжал говорить Иван. — Всё, чему в школе учили, за время армейской службы забыл. Открыл вчера твой учебник по тригонометрии, а в памяти ноль. Письменную по математике на трояк как-нибудь вытяну, а на устном экзамене закесоню, не выплыву. В общем, подумал, и так для себя решил: поброжу этим летом по Питеру, осмотрюсь, как следует, отдохну. Ты танцевать, кстати, умеешь?
— В смысле? — не понял я.
— Ну, там шейк, твист, вальс, танго, фокстрот? Что там сейчас в Союзе танцуют?
— Ни разу не пробовал.
— Научишься, дело нехитрое...
На ставшей уже родной площади Стачек мы заняли очередь в кассу дома культуры имени Горького. Настолько долгую, что по нескольку раз, то один, то другой, бегали в общагу отлить. Это недалеко, через площадь, напротив. Я заодно достал из секретного кармана трусов последний свой четвертак.
"В моём столе лежит давно под стопой книг, письмо одно", — звучало из встроенного динамика кассовой ниши. Это была самая популярная песня сезона. Я слушал её и представлял деревянный почтовый ящик во дворе нашего далекого дома. Как он там, без меня?
Очередь впереди как будто стояла на месте, зато позади нас приросла настолько, что было жалко бросить всё и уйти. Ванька рассматривал симпатичных девчонок. Выбирал потенциальную жертву. Чтобы было, как он любил: "не корова, не крашеная и глаза голубые". А мне почему-то показался знакомым парень в морской форме. Умом понимаю, что ни разу его не видел, а вот, ворочается в душе какой-то червячок узнавания. И фланка у него интересная, я такой ни разу не видел. На левом рукаве, лычки в виде широких галочек от локтя и почти до плеча. А на обшлагах по четыре нашивки с узкими вензелями. Всё в золоте, всё блестит.
Я, понятное дело, не выдержал, спросил его — кто и откуда. И ни одного точного попадания. На Камчатке и на Кубани он никогда не бывал. Ни разу не отдыхал в пионерском лагере у Черного моря. Даже в поезде "Ставрополь-Ленинград" в этом году не ездил. Потом Иван подошёл, поговорил с морячком. Ну, его больше интересовали дела прозаические — где учится, большой ли в этом году конкурс и до какого числа можно подавать документы на поступление.
А я все стою и думаю, что этот пацан мне не чужой. Даже имя его могу угадать. То ли интуиция во мне говорила, то ли опять он? Кто он? — да живет во мне человек. Верней, не живет, а приходит на помощь, когда мне хреново.
Помню зимой, c утра, бегу, тороплюсь в школу. Десять минут до звонка, не опоздать бы! В третьем классе учился, для меня это было как преступление. А на улице холод! Метель бросает в глаза белую пыль. Гололед на дороге снегом припорошило, а я ничего не вижу. Все мысли о том, как бы скорее перескочить. Сделал пару шагов, ноги разъехались и я, со всего маха, кобчиком об колею! Больно, аж ноги перестал чувствовать. Не то чтобы встать — ступнями пошевелить не могу. А слева самосвал надвигается, как будто в замедленной съемке. Вижу, что шофер тормозит, а машина его не слушается — гололед. Метрах в трёх это было от того места, где я потом умру. И вот тут-то, тот самый человек во мне первый раз и проснулся.
— Выгребай, — говорит, — на руках! Плакать будешь потом.
Взрослым голосом было сказано. Вроде бы посоветовал, а так, что не ослушаешься. Стиснул я зубы и поволок свои непослушные ноги кратчайшим путём, к обочине. А самосвал что-то долго ехал последние десять метров. Сантиметрах в пяти от моих керзачей, его протащило. Шофёр увидел, что я цел, невредим — и по газам!
Сел я тогда на портфель, отошел от боли, пустил слезу, да в школу пошёл, на заклание. Что интересно, на уроки не опоздал. Екатерина Антоновна на десять минут задержалась.
Про этого человека, я никому, даже матери не рассказывал. Но интуиции верил. Она редко меня подводила. Вот и тогда, я будто
предчувствовал, что напрасно стою в этой очереди. Билеты купили, но в танцевальный зал, нас не пустил контролер. Как он сказал, из-за "вульгарного внешнего вида".
Иван побежал в общежитие, за галстуком и пиджаком. В моём гардеробе такой буржуазной роскоши не было никогда. Я повернул за угол и отыскал в очереди парнишку в приметной форме.
— На вот, — сказал, протягивая ему номерную бумажку, — танцуй вместо меня.
Рубль он держал в кулаке и сразу протянул его мне. Был бы это кто-то другой, я бы взял не задумываясь. Ну вот, девяносто девять процентов из ста. А тут... прям какой-то приступ гусарства.
— Тебе сегодня нужней. И вообще это подарок.
Я отвёл его руку и побрёл в сторону общежития. Интуиция утверждала, что всё сделано правильно, только мне всё равно было жалко и денег, и времени, потраченного впустую. Я ведь тогда даже не подозревал, что инвестирую в свое будущее, и ни одно вложение не принесёт мне таких дивидендов, как бумажный билет на танцы, стоимостью в один рубль.
Поднявшись на третий этаж, я сразу же понял, что у нас снова проблемы. Всё, что наперекосяк, всегда косяком. Иван стоял у запертой двери нашей комнаты и вертел в правой руке обломок номерного ключа:
— Вот бл..., не в ту сторону провернул!
— Оба, похоже, оттанцевались, — сказал я не без ехидства. — Придётся ночевать у соседей. Есть, интересно, в этой общаге, какой-никакой комендант?
— Должен быть. Только зачем он тебе?
— Как это зачем? Он вызовет слесаря, который...
— А ты не забыл, что сегодня суббота? Вот нечего делать той комендантше со слесарем, только ходить, да вытирать сопли разным криворуким придуркам, которые ломают ключи. И вообще, насколько я помню, нашу дверь можно открыть изнутри...
Настроение у меня было ни в дугу. После знакомства с Иваном, мой, только что устоявшийся размеренный быт, будто пнули ногой под зад. Не прогулка по Ленинграду, а сплошной, нескончаемый поиск приключений и неприятностей. На языке, соответственно вертелась целая куча язвительных реплик, самая невинная из которых, "сила есть, а все остальное приложится". Только уважение к старшим, привитое мне хворостиною деда, не давало сполна облегчить душу и высказать свое накипевшее "фэ".
— Это мы ещё поглядим, кто из нас сегодня оттанцевался! — сказал вдруг виновник всех моих бед неожиданно бодрым голосом.
Я встрепенулся. Кажется, в голове у него вызрел какой-то план.
Иван отступил к противоположной стене коридора и, щурясь, рассматривал пространство под потолком. Выше дверного проема, над верхней притолокой, я тоже увидел небольшую оконную раму о два стекла, одно из которых почему-то отсутствовало. Была бы эта лазейка на уровне пола, я и сам бы пролез сквозь нее без проблем. Но на такой высоте?! Мне до этого подоконника и в прыжке не достать!
— Ничего у тебя не получится! — сказал я, сравнив габариты Ивана с размерами этой форточки.
— Нет, это мы ещё поглядим, кто из нас сегодня оттанцевался! — повторил, как мантру, Иван, снимая рубашку и туфли. — Держи! Остаешься за старшего.
Он неслышно подпрыгнул, легко подтянулся, перехватился рукой и плавно вошел в отверстие руками вперед. Какое-то время под потолком оставались его пятки, но и они постепенно ушли вниз. За дверью не было слышно даже звука приземления тела. Всё это, от начала и до конца, было сделано им без усилий, рывков, сложным единым движением. Так легко, так грациозно, что я охренел.
Через мгновение щелкнул замок.
— Ни фига себе! Где это ты так научился? — не скрывая восторга, выпалил я, залетая в открытую комнату.
— В учебке, — буркнул сосед, изучая царапину на животе, — кажется, это гвоздь, а не стекло.
Я уже свыкся с мыслью, что вечерний поход в кинотеатр на фильм "Мировой парень" мне сегодня не светит. А так хотелось услышать новую песню в исполнении "Песняров"! Поэтому я вздохнул и взял в руки гитару.
За окном, имитируя день, всё так же светило незаходящее солнце. Выходя на кольцо, звенели трамваи. Люди толпились у входа в метро. А Иван собирался на танцы. Судя по звукам, настроение у него было на уровне. За моею спиной дружно щелкали замки чемодана, встряхивалась одежда, коротко шоркала сапожная щетка. Потом мой сосед притих. Я оглянулся и опять офигел. Нет, этот человек никогда не перестанет меня удивлять! Прислонившись к спинке кровати, он откручивал с черного пиджака орден Красной Звезды.
— Твой?! — сорвалось с моего поганого языка.
Ещё до того, как вопрос прозвучал, я успел осознать всё его гнилое нутро. Еще бы у деда спросил: "А эти медали твои?" Слава богу, успел тотчас же извиниться.
— Да ладно тебе! — поморщился он. — Не ты первый спросил. Все удивляются: "Ах, такой молодой, за что?" Я этот орден пару раз всего и надел. Больше не хочу. Один дедуля, участник Великой Отечественной, чуть ли ни в кощунстве меня обвинил.
— Может быть, ты и прав, — подумав, сказал я, — на танцы не обязательно, а вот на устный экзамен по математике, я б на твоём месте точно пришел при ордене. Там тетка нормальная, сама за тебя ответит на все вопросы. "Отлично", скорее всего, не поставит, но без трояка не уйдёшь.
— Не надену! — отрезал Иван.
— Зря! Еще один год потеряешь. Ты где, кстати, служил, в десанте?
— Нет, мы попроще... в рыболовных войсках.
— А разве такие есть?! — опять удивился я.
— Служил — значит, есть.
— Вот как? И где это? Где, в смысле, служил?
— На Ближнем Востоке.
— Там разве еще стреляют?!
— Там то? — Иван спрятал награду в коробочку из красного бархата и закопал в грязном белье, на дне своего чемодана. — Там это дело вряд ли когда-нибудь прекратится. Нефтеносный район. И люди там... любят повоевать... чужими руками. Благо, причина всегда под рукой.
— Израиль?
— Причём тут Израиль? Там на кону не страна с её исконными территориями, не какие-то высокие идеалы, а личная власть.
— Как это? — не понял я.
— А так. Русскому человеку, старик, это очень сложно понять. У арабов своя логика. Элита у них — это армия, генералитет, белая кость. У каждого за спиной лучшие военные академии Англии, Франции, США. Всё, соответственно, от рации и вплоть до подштанников, американского производства. Советское оружие вкупе с образованием, там не котируются. Это условный рефлекс. Ведь все они, еще с курсантских времен, поражали учебные цели с красными звездами на борту. Для элиты, дружба с СССР — это личная, ничем не оправданная прихоть Насера, а проигранная война — лучший способ избавиться от президента, чтобы занять его место. А простому феллаху какой интерес помирать за чьи-то амбиции? Ему и при англичанах жилось не хуже. Танкисты на марше выпрыгивали из боевых машин и зарывались в песок, завидев на горизонте силуэт сраного "Ирокеза". Только пинки и затрещины советских военспецов заставили личный состав действовать в соответствии с требованиями БУСВ и встречать супостата зенитным огнем из штатных танковых пулеметов... вот падла, застрял! — Иван в три приема засунул под панцирь кровати объёмистый чемодан и ещё раз сказал. — Остаешься за старшего. Буду после полуночи, если ночевать не оставят. Ну ладно, бывай. Потом как-нибудь расскажу про Ближний Восток...
* * *
Я лежал на мягкой перине, прятал глаза от режущих бликов солнца и думал о том, что моё настоящее детство неповторимо. Чем дольше я нахожусь в этой реальности, тем меньше совпадений с оригиналом. И те — в номерах центральных газет, да новостных передачах по радио. Да, крепко уже я в этом времени наследил. Если так дальше пойдёт, круги по воде дотянутся и до Ваньки.
Он сейчас там. В Каире девять часов двадцать минут. По улицам ходит израильский спецназ под видом военного патруля, останавливает египетских офицеров, придирчиво рассматривает документы. Тех, кого надо, просит пройти за угол "для выяснения". Если всё в его жизни сложится до мелочей, Ванька снова увидит и переживет то, что когда-то рассказывал. Только встретит ли он в общежитии Ленинградского института инженеров водного транспорта того, кто придет вместо меня? По-моему, этот шанс уже стремится к нулю.
Судя по информационной картинке, арабы вели себя молодцом. На рассвете израильская авиация атаковала египетские аэродромы, но получила ответку: силами ПВО сбито около сорока самолетов агрессора. Есть пленные летчики. К одиннадцати часам, основные бои разворачивались уже на Синае. Иордания открыла восточный фронт. Активно действовала ее артиллерия. А на севере, в районе Тивериадского озера, вела наступление армия Сирии.
Пресс-служба израильской армии во всеуслышание заявила, что ведет тяжелые оборонительные бои с египетскими войсками, которые ведут наступление в сторону их границ.
Так ли оно было в прошлой моей жизни или не так, не с чем сравнить. Память не википедия. В ней мало чего отпечатывается навсегда.
Судя по интонациям диктора, Советский Союз болел за арабов. Как будто предчувствовал, что утеря позиций на Ближнем Востоке, станет одной из причин его бесславной кончины. Сообщения из Каира были наполнены оптимизмом. От побережья Средиземного моря, арабские самолеты осуществляли ответные налёты на аэродромы противника. В своём выступлении Насер упомянул, что на стороне Израиля воюют летчики из Англии и США. В этой связи, он пригрозил перекрыть Суэцкий канал, если ему будут мешать "сбрасывать в море преступное сионистское государство".
Крутой мужик! Я его, честное слово, зауважал, несмотря даже на то, что его не любил Высоцкий. Надо сказать, о политиках того времени мы судили по его песням, которые расходились от гитары к гитаре, из уст в уста, с сильными искажениями. Магнитофонов-то в нашем городе ещё не было. Тем не менее, до нас доходило, что Мао Цзэдун — большой шалун, а Моше Даян — сука одноглазая. Обо всех с юмором и насмешкой, и только о президенте Египта Владимир Семенович высказался очень нелицеприятно.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
