Танцовщица

Глава 1

— Раз-два-три! Раз-два-три! Поворот! Не так ногу ставишь! Давай сначала! — приказывал учитель танцев Этьен. Мы для него всего лишь товар! И не важно, что всю ночь пробыли на ногах, что поспать удалось от силы пару часов, а после уже четыре часа тренировка. Не мешает хотя бы позавтракать. Про отдых заикаться не стоит.

Но не возразишь ведь. Альтернатива имеется — бордель или улица. Что практически одно и то же.

Я вновь споткнулась и больно ударилась, закусив губу, чтобы не дать слезам воли.

— Тупая, что ли! А если ногу повредишь? Кому ты тогда нужна будешь? — порою кажется, что обзывать нас — любимое его занятие. Сильнее он любит лишь учить, как он говаривает, и мёртвого научить танцевать можно.

А ведь я любила танцевать. Когда-то. Именно поэтому меня и заметили тогда, на улице, пять лет назад. Теперь же я ненавидела танцы. Ненавидела свою рабскую жизнь.

Вот только, стремление жить всё же преобладало над желанием умереть. Сколько раз я пыталась уйти восвояси! Правда, без гроша в кармане. Ведь жалование нам давали лишь раз в год. На Великий День. Да и то, лишь те крохи, которые оставались после всех штрафов за любые нарушения. А тех, у кого долг превышал доход, тех выгоняли. Прямо на улицу, лишив даже одежды, выдав лишь старый грубый мешок, в который можно было завернуться.

— Ладно, бездарь никчёмная, перерыв на обед! — объявил хозяин труппы. А это значит, что обеда уже не будет.

Но народ вздохнул облегчённо, потому как сил танцевать уже не имелось.

Я вытянула ноги из пуантов, разбинтовала их, ведь приходилось скрывать мозоли и раны. И зажмурилась, почти от удовольствия.

Ели мы всегда долго. Стараясь растянуть и насладиться вкусом, хотя похлёбка да каша были почти безвкусными. Но я вспоминала тогда стряпню матушки, запах, витающий по дому. Нет, о потерянной жизни я не жалела. Толку-то! Её уже не вернуть. Но эти воспоминания — всё, что у меня осталось. Я никогда не говорила все эти пять лет. Болтуны долго не жили. Урок этот я усвоила. Особенно те, кто не хотел смириться, покориться, встать на колени перед захватчиками. Но нам надо выжить. Продлить свой род. Сохранить то, что возможно.

Выживших стариков уничтожали сразу, как и непокорных взрослых. Люди старались помалкивать. Надо было выжить во что бы ни стало!

Ели, сидя на полу, как собаки. Так ломали гордость, показывая наше место. Всё это видеть было невмоготу. Но погибло очень много народу. И, по сравнению с тем, что происходило на улице или на фабриках, у нас были райские условия. Во всяком случае, так говорил наш руководитель. Причин верить ему не было. Мы все с улицы. Поэтому знали, каково это жить впроголодь. У захватчиков была еда, оружие, воины. И заработать хлеб можно было лишь став рабом. А для женщины — либо личной рабыней — постельной утехой, либо на фабрику, например, бумагопрядильную, где сдохнешь раньше, чем доживёшь до двадцати лет, при этом плодиться поощрялось, причём твоего мнения никто не спрашивал. Смирись! Покрасивше девок хозяин брал себе, остальных — на фабрику.

Мне повезло! Наш хозяин был мужелюбом. И труппа друг о друге заботилась, особенно о слабых, среди которых считалась и я. Мужчины, правда, походили больше на женщин. А те, что слишком возмужали и не нравились больше учителю, становились его и нашими охранниками. Вот им дозволялось жениться на девочках труппы. Правда, детей хозяин не любил — слишком расточительно. И как только малыш начинал полноценно есть пищу с общего стола, избавлялся от детей. Мальчишек отдавал служителям церкви, а девочек — в бордель.

Я с ужасом представляла, что могу кому-то приглянуться. Поэтому грудь бинтовала, стараясь больше походить на мальчика, да и старалась в гриме увеличить свои недостатки и спрятать достоинства.

— Пятнашка, сегодня ты будешь исполнять роль Одетты! — огласил приговор учитель.

Я внутренне сжалась. Раньше на главные роли меня не ставили. Я старалась не выделяться из толпы. Нарочно ошибалась. И вот теперь что-то в лесу сдохло! Хотя... Чему там дохнуть. Да и лесов-то нет! Больше нет.

Имён у нас тоже не было. Всем давали прозвища. А если человек выгонялся, то новенький занимал его порядковый номер-имя.

Это была весьма сложная роль.

"Лебединое озеро" ставилось у нас впервые. В своё время нашумевшее разочарованием публики. Смысл во всём этом? Вряд ли народ явится поглядеть на нашу неизвестную труппу. Да и балетом мы как таковым не занимались. Как же мне не выделяться с главной ролью?

Как и ожидалось, учитель требовать стал гораздо больше. Ноги просто кровили и болели невыносимо. Как при этом можно порхать, точно бабочка?

— Пятнашка, улыбку натяни!

Но я не могла. Слёзы застилали глаза. Улыбка походила на оскал.

— Тридцатый, сделай что-нибудь! Нарисуй ей улыбку!

Гримёр сделал всё возможное и даже больше. Это была не я. И с опущенными веками на меня глядел незнакомый человек со счастливой улыбкой. Жутко! В таком гриме мне не полагалось открывать на сцене рот.

Я ловила на себе сочувствующие взгляды девушек, которые поначалу даже казались завистливыми.

Тренировки сменялись бесконечными тренировками. И вот, настало время показа. Волнение с головой накрыло меня, стоило увидеть большое здание, на вывеске которого значилось: "Императорскiй Большой Театръ".

Красив, величествен.

Неужто я буду выступать на его сцене? Правда, верх был вовсе несуразный, выбивающийся из стиля фасада здания. К тому же повсюду погребальная символика — окна-арки, образующие переходы, полусбитые урны с прахом — напоминающие о недавней катастрофе.

Сглотнула, вспомнив родителей. Вся труппа тоже замерла. И у всех глаза на мокром месте.

— Чего замерли! Время не ждёт! А, восторгаетесь большой сценой! — понял по-своему учитель.

Он был похож на нас — рабов. И даже речь ничем не отличалась, кроме грубости, от нашей. Но он был чужим. Как так? Неужто враг научился принимать наш облик? Неужто нас предали изнутри? Нет, не мы, кто-то чужой, я не хотела верить в то, что и среди нас есть враги.

Оказалось, что декорации и костюмы уже имеются. И нас почти сразу вывели на сцену. Огромный зал, погружённый во тьму, лес и озеро. И настолько всё правдоподобно, что я невольно представила, что нахожусь на природе. Шумит листва от дуновения ветерка, доносящего мне запах ночных фиалок. Где-то неподалёку стрекочут кузнечики. И я — лебедь.

Заиграла тихая музыка, которой я отдалась.

Говорят, лебеди любят лишь раз и навсегда. Вот только, я не всегда являюсь лебедем, а мой возлюбленный Зигфрид — полностью человек. Моё сердце разрывают сомнения, можно ли довериться этому человеку, можно ли открыть ему сердце, позволить самой полюбить?

Я кружилась по сцене, так, как себе это представляла. Меня иногда подхватывал Третий, исполняющий роль Зигфрида.

И вот, музыка стихла, но не моё сердце, всё ещё гулко стучащее в груди и, казалось, озвучивающее погрузившуюся в тишину сцену.

Раздались рукоплескания. И из тьмы вышел старик. Высокий, широкоплечий, одетый, точно франт.

— Браво! А она — талант! — сказал он хриплым голосом. Он шёл уверенно, но в то же время мягко, будто хищник на свою жертву. И глядел лишь на меня.

Я опустила очи долу да постаралась покинуть освещённое место, спрятаться, забиться в тени, но упёрлась в грудь учителя.

— Останься, — сказал он вдруг мягко. Да так, что волосы на затылке зашевелились.

Они что — издеваются?

Стало страшно. Что им от меня нужно? Перед глазами всё поплыло, будто бельмо появилось. Что-то по краю вижу, а прямо перед собой — нет. Как не вовремя!

Мне незнакомец подал руку, за которую я ухватилась будто за спасательную соломинку.

— Позвольте проводить вас, — сказал он весьма учтиво.

Кивнула в ответ.

— Она немая. Хотя слышит, — встрял учитель.

— Я разберусь. Как её зовут? Сколько ей лет?

— Не знаю. Я зову её Пятнашкой. Сколько лет — тоже не знаю. Приблизительно семнадцать.

Я сглотнула. Угадал. Хотя, возраст явно завысил, я выглядела на три лета младше.

— Точно? — усомнился старик.

— Точно-точно! У меня уже десять лет.

Врёт. Всего лишь пять! Но я ничего не сказала.

— Оставьте нас. Я разберусь.

— Хорошо, мой господин, — отвесил поклон учитель.

Куда меня ведут?

Нужно медленно и глубоко дышать, чтобы успокоиться. Вдох, задерживаю дыхание, выдох, задерживаю. Нельзя показывать свой страх!

На ступеньках чуть не упала. Старик ловко меня подхватил.

— Вы всегда такая...

Неуклюжая?

-... уставшая? — выкрутился он. — А эта улыбка? Пожалуй, её надо смыть.

Боюсь, ему придётся говорить за нас двоих.

Я вздохнула, не желая отвечать на поставленный вопрос.

— Сегодня проведите этот день со мною. Отдых вам не помешает. И ещё... Пожалуй, надо, чтобы вас осмотрел лекарь.

По дороге он подозвал какую-то женщину, шепнул ей что-то и та вскоре встретила нас у выхода из Большого театра. Мне на плечи легла тёплая шаль, а ещё женщина протянула влажный кусок ткани. Потом жестом пригласила пройти за ней. Мы оказались у зеркала.

— Сами сможете смыть грим? — спросила она.

Я кивнула в знак благодарности девушке и повернулась к старику. Он не глядел в мою сторону. Решив не пороть горячку, хотя хотелось удрать, я стала смывать с лица краску.

Окинув не очень довольным взглядом результат своего труда, я подошла к старику, ожидающему на красивой лавочке с золочёными подлокотниками. Ловко встал, вновь подал руку, устроил её на своём локте и, под равнодушный взгляд слуги, раскрывшего нам дверь, вывел из здания Большого театра.

Заржали лошади.

Нас встретил порыв холодного осеннего ветра, кинув листья прямо мне в лицо.

"Осуждаешь?"

Мой кавалер подал руку, заметил, что я до сих пор в пуантах. Обернулся в ещё не успевшую закрыться за нами дверь.

— Сапоги найдутся? — спросил он всю ту же девушку.

— Да. Подождёте?

Старик кивнул. А у меня наконец-то прояснилось зрение, и я смогла его рассмотреть.

Аккуратно подстриженная седая борода и волосы, карие глаза, нос картошкой, морщинки на лице.

Руки же не походили на дряхлого старика, как и шея. А ведь эти места лучше других показывают возраст. Ногти аккуратно подстрижены.

Я бы ему дала все шестьдесят. Неужто решил приударить за молоденькой танцовщицей?

А старик тем временем усадил меня в карету, наклонился к моим ногам и стал развязывать завязки пуантов. Как неловко! И ведь не возразишь, если немая.

Разбинтовывать ноги он не стал. Просто сапоги на босу ногу не носят, как он выразился. Принесённую обувь милой златокудрой девушкой в явно непростолюдинском, но при этом без кринолина платье я уже надевала сама.

Кивнула ему в знак благодарности.

Карета тронулась.

Пока ехали, старик болтал неумолкая, рассказывая о новостях столицы, политических интригах, моде и многом другом. Мне же это было скучно. Поэтому, увидев, что он вновь открыл рот, чтобы что-то сказать, я нарушила тишину:

— Что вам от меня нужно?

Его лицо вытянулось — явно не ожидал, что я могу заговорить. Но довольно быстро справился с волнением. Может, не стоило шокировать старика?

— Значит, всё, что сказал этот Кузнечик, враки, — сделал он вывод.

Я подумала и согласилась с утверждением.

— Кто бы сомневался!

— Вы не ответили на мой вопрос, — напомнила я.

— Может быть, сперва познакомимся?

Его возражение я оценила. Действительно, тяжко общаться, если не знаешь, как к человеку обращаться.

— Вам ведь уже сказали, что меня зовут Пятнашкой.

— Так мы ведь уже решили, что всё, что мне говорили до этого — ложь. Давайте начну с себя. Евгений Евгеньевич Арманд.

— Алёна, — коротко представилась я. Спохватилась, но уже поздно было. Не стоило называть то имя, которое мне дали родители. Достаточно того, что при крещении. — Варвара, — исправилась я.

Мы встретились взглядами.

— Хорошо, Варенька, — выбрал он имя, — давайте перейдём к вашему вопросу.

Странная у него фамилия. Явно не нашенская. Правда, очень много иностранцев понаехало в последние годы. В основном, разворовывают то, что осталось от нашей страны. Я задышала глубже, стараясь не показать своих чувств.

— Так что вам от меня нужно? — решила отвлечься, напомнив о сути вопроса.

— Вы красивы. Очаровательны. И явно обладаете талантом.

— На что вы намекаете?

Я нервно теребила край шали.

— Вы — голодранка. Думается мне, на правах рабыни у этого прыгуна. Негоже талант зарывать в землю!

"Держись, Алёна. Не стоит портить отношения в самом их начале, — сказал внутренний голос. — Это твой шанс выбраться из нищеты".

"А оно мне нужно? Что этим иноземцам от нас надо? Богатства. А если их нет — женщины".

"А прозябать в этой труппе — лучше?"

"Он — старик!"

"И что? Но его внешность не отталкивает".

— Ближе к делу! — вымолвила несколько раздражённо. Правда, злилась больше на себя и свой внутренний голос.

— Предлагаю вам заключить договор. Вы — красивая женщина.

— И что вы хотите от меня?

— Роль моей спутницы. Уверяю вас, вы ни в чём не будете нуждаться!

— И что входит в обязанности вашей спутницы?

— Всё, что мне захочется.

— А что получу я? — спокойствие, Алёна, только спокойствие!

— Всё, что вам захочется, в разумных пределах, что не будет идти вразрез с моими желаниями.

— У меня есть время подумать? — не стала сразу его разочаровывать.

— Я дам не только время подумать, но и время узнать меня получше.

Карета остановилась.

— Пойдёмте, моя дорогая Варвара, пообедаем! — он предложил мне руку.

Мы оказались перед ресторацией "Яръ".

Уверена, там ничего солнечного нет. С чего тогда такое название? Неужто от прошлого что-то могло остаться?

И лишь очутившись внутри, ощутила себя в западне, поняв, что задумал этот француз! Чтобы я почувствовала себя человеком! Как, я, привыкнув к этой роскоши смогу обратно вернуться в рабство?

Хитёр! Но... Я бросила взгляд на старика. Как можно продавать себя? Да, некоторые девушки из труппы строили глазки другим мужчинам. Но... вот так... просто продать себя?

"Времена сейчас не те, чтобы выбирать!" — напомнил внутренний голос.

"И чем я тогда лучше тех, что на улице? Правда, они просто хотят выжить, а я — чтобы заработать блага?"

"Но ты человек, а не собака!"

"Да, человек! И я не могу отдаться вот так! Продаться!"

Я видела, что происходит с теми девушками труппы, которых выбрали себе бывшие любовники нашего учителя. Мнение самих девиц никого не волновало. Если девица отвечала отказом, её будущий супруг просто насиловал, а потом являлся в церковь да просил обвенчать. И рано или поздно это коснётся меня. Только тогда меня точно не спросят.

— То есть, вы хотите сделать меня своей любовницей, — решила всё же убедиться в своих догадках.

— Пока — да.

— А что потом, если я вам надоем?

— Я куплю вам дом здесь, в Москве. И как отступные — дам вам возможность выступать в Большом театре в течение года. А дальше — вы уж сами. Подарки все остаются у вас, как и драгоценности.