Танцовщица

— У меня нет документов.

— Я всё сделаю.

Заманчиво! Но как же мерко! Ещё и треклятый француз!

К нам подошёл мужчина, одетый в форму слуги. Услужливо склонился, проводил к одному из столиков, разложил книжечки с загадочной надписью "меню", после чего ушёл. А старик галантно отодвинул мне стул.

— Как мне вас называть? — уточнила я. — Эжен подойдёт?

— Вполне.

Я открыла книжечку, привлекшую моё внимание. Треклятый французский! Кто бы сомневался!

— Вы знаете французский? — удивлённо спросил он.

— Несколько слов. Разговаривать на нём не умею. Но... — хотела сказать, что понимаю его на звук. Сама же не могу все эти картавые звуки произносить.

— Но?..

— Различаю его написание.

— Вы разговариваете прямо как дворянка, — восхищённо молвил он, хватая мою руку. — Кто вы? И это имя Альона...

— Я не помню ничего из того, что было, пока меня не взял господин Этьен. Алёной хотела просто представиться. Нравится имя. Меня всегда господин Этьен звал Пятнашкой. Просто потом вспомнила, что кто-то называл меня Варварой. Наверное, так меня звали.

Я лгала, хотя ложь — это плохо. Но враг прямо передо мною. Они разрушили наши дома, уничтожили страну, грабят всё до сих пор, я уж не говорю о насилии над женщинами, детьми, убийствах стариков, детей. Не только французы. Все немцы*! А ведь некогда мы были единым народом, входящим в единую нашу империю. Тартарию. Пока они не отделились. И не напали на оставшиеся куски.

Слёзы навернулись на глаза. Ненависть затуманивала разум. Но моя задача выжить! Все родные погибли. Я не могу допустить своей смерти, не продлив род!

"Но один лучше, чем много! Да и не похож он на насильника..."

Хочешь моей невинности треклятый француз?!

— Вы плачете? — мне протянули тонкий батистовый платок.

— Вспомнила, как ела с пола, а вы... Вы... — всхлипнула ещё больше. Зря я ему доверилась!

— Альона! — его рука вдруг заскользила по моей, он оторвал её от лица, и притянул меня к себе. От него разило дорогим одеколоном.

Что же мне делать? Как поступить?

"Он проявляет сочувствие. Не такой, как Этьен".

"Нет, он просто хорошо умеет уговаривать".

Я всей душой ненавидела тех, кто уничтожил былую страну. И хоть тогда была ещё дитятком, когда происходили зачистки и мало что понимала, но эта ненависть всё это время жила внутри меня. Возможно конкретно этот француз не имеет отношения ни к войне, ни к вырезанию стариков, среди которых был мой дед, а отец погиб на фронте, сражаясь за Родину в рядах ополченцев, но как же мне простить тех, кто убил мою матушку только за то, что она не отдала тем мерзавцам последний хлеб, который припасла для меня. А я сидела в подполе и глотала бесшумно слёзы, пообещав, что два дня буду сидеть тихо и не выйду.

Потом нашла её распростёртое изуродованное полуголое тело. Я пообещала, что не буду плакать на её похоронах. Что буду радоваться тому, как её душа уходит в Правь для последующего перерождения. Что буду исполнять танец огня, сама стану этим огнём на кроде*.

И я верила в то, что делала. Видно, этот танец и видел Этьен. И подобрал меня. Уж не знаю, что было дальше. Помню лишь хер*, отделяющий мою прошлую жизнь от нынешней. А потом я танцевала. Не знаю, как смогла. Но в танце я была собою. Могла больше не притворяться.

К Этьену я не ощущала ненависти. Хотя и презирала. Да, он изнурял своими тренировками, давал подачки с барского стола. Сейчас же я могу иметь всё, но отчего ощущаю себя предательницей? Отчего сейчас так больно? И поняла. Насилие — это не ты выбор совершаешь, хотя и ощущаешь себя после этого грязной. А сейчас меня просят предать всё то, что у меня осталось. Добровольно отдаться врагу.

— Успокоилась? — он отстранился от меня. — Сделаем заказ?

О чём он говорит?

Я отстранилась. Подняла ноги на стул, укуталась в шаль. Я чуть-чуть посижу, только согреюсь маленько, и верну шаль этому французу.

— Принесите бульон даме моего сердца, — сказал старик. — Жаркое и горячий шоколад.

— Будет исполнено.

Я ведь ему во внучки гожусь, а то и в правнучки.

— Я тебе противен, — сделал вывод старик.

Мазнула по его лицу равнодушным взглядом.

— У вас есть жена?

— Нет.

— Дети?

— Был. Погиб. Сейчас был бы твоего возраста.

— Но вы всё равно готовы спать со мною, — равнодушно подытожила я.

— Ты зацепила меня. Когда Этьен сказал, что у него есть самородок, я не поверил. А когда он согласился поставить провалившийся балет, подумал, что умом тронулся. Но теперь вижу, что он был прав. Я не видел до сих пор подобного танца. Такой талант нельзя губить.

— Поэтому вы готовы сделать меня содержанкой, любовницей? — я заперла внутри все чувства и сейчас полностью успокоилась.

— Тебе понравится.

"Спокойно, Алёна, спокойно! У тебя есть ещё время подумать!"

Пришёл слуга и принёс горшочек, из которого поднимался пар. Поставил передо мною, как и чашу с сухариками.

— Я думал, вы обрадуетесь, дорогая, — нарочито вежливо говорил француз при посторонних.

Пришлось дождаться, пока молодой мужчина-слуга уйдёт.

— Я должна радоваться, что собираюсь продавать своё тело?

Окинула любопытным взглядом почти полный зал посетителей, освещённый множеством канделябров со свечами. Скользнула по дорогим светильникам, теперь непригодным, ведь электричество после войны так и не восстановили. Не посчитали нужным в оккупированной стране? Или просто не знают, как?

— Надо в жизни искать позитив, а не негатив.

— Вы фотограф? — зацепилась я за слова.

— Было дело. Увлекался по молодости. До войны. Сейчас не достать допотопные технологии.

Я опустила ноги, придвинула стул. Глянула на свои грязные руки. Почему-то сейчас ощущала брезгливость есть такими. Человеческое достоинство против своего тела.

— Вы участвовали в войне?

— Нет. Отец до войны ещё перебрался. Но нам повезло, наше дело катастрофа почти не тронула.

— И чем вы занимаетесь?

— Прядильным* производством.

— Я слышала, там жуткие условия.

— Да, стали после потопа. Помещения теперь под землёй, но люди нуждаются в работе, даже такой.

— Женщины и дети... — хмыкнула я, открывая суп.

— Да. Но и мужья тоже работают.

— И какая у них жизнь?

— Не жалуются. Родственников к нам пристраивают. Ну, или говорят, что родственники...

Я глядела на варёное яйцо, плавающее в бульоне несколько ошарашенно. Неужели всё враки? И жить на улице всё же возможно.

— Вы покажете? — вдруг спросила я и взглянула на собеседника.

— Прямо сейчас?

Его глаза с лукавством глядели на меня. Я смутилась.

— Придётся ехать долго. А значит, вам надо будет заночевать у меня, — снизошёл до пояснения он.

— Но вы ведь обещали мне дать возможность присмотреться.

— Обещал. А своё слово держу. Но знакомство с семьёй всё меняет. Мне надо вас как-то представить будет.

— С семьёй? — растерялась я.

— Шерстоткацкие фабрики, красильни — семейное дело. К тому же сейчас строится больница и школа на наши средства в селе. И хоть какие-то манеры у вас есть, я должен иметь гарантии, вы же понимаете...

— Значит, вы отказываетесь...

К еде я так и не притронулась.

Он положил шершавую ладонь на мою руку.

— Если вы согласны, то...

— Как скоро вы будете настаивать на близости, если я соглашусь? — спросила холодно, просто из любопытства. Внутри всё клокотало.

— Вас страшит она? Хотите сказать, что...

Я покраснела до кончиков пальцев, как мне показалось.

Его рука очутилась на моей щеке, потом скользнула к подбородку. И он приподнял его, заглядывая в глаза.

Слишком личный жест. Что вы хотите там увидеть? Страх? Хорошо. И я открылась ему, выплеснув всё то, что чувствую.

— Я передумал.

Я напряглась.

— Вы больше не вернётесь к Этьену жить.

— Но он — мой владелец.

— Я решу этот вопрос без вас, дорогая Варвара.

Странно, но я почему-то обрадовалась этой вести. Неужели я уже всё решила? Продаюсь этому старику?

— А как я получу гарантии? — мой голос был будто не мой. Неужели во мне живёт кто-то другой? Расчётливый и продажный?

"Молчи, глупая. Такая возможность вырваться из этого ада!"

"Кто ты?"

"Я — это ты. А ты — это я".

Ничего не понимаю, а от этого ещё страшнее.

— Говорите так, словно у вас прекрасная жизнь, и вы боитесь её потерять, — перебил вторую меня старый ловелас.

Я опустила очи долу.

— На улицу попасть я не хочу.

— Да не волнуйтесь! Вы получите их очень скоро, — и он лукаво улыбнулся. — А теперь — довольно болтовни. Отведайте бульон, пока он не остыл.

— А танцы...

— Вас большой театр удовлетворит?

Я кивнула. Не нужен мне этот театр. Но танцевать я люблю.

— Хорошо, я всё устрою. А теперь ешьте. Сегодня у вас длинный день.

Я прислушалась к совету, не понимая, что Эжен задумал. Но решила, что всё равно скоро узнаю.

Примечания по главе:

крода* — погребальный костёр славян.

Хер* — косой крест, напоминающий букву Х. Так раньше и называлась эта буква — хер. От этого слова пошло другое — похерить, например, что означает, перечеркнуть.

Бумагопрядильня* — ткацкая фабрика по производству хлопчатобумажных фабрик.

немцы* — все, кто говорит на иностранном языке, кого не понимают обычные люди.

Речь идёт о Первой Отечественной войне. Исторически считается, что она была в 1812 году. На самом деле дата сдвинута лет на 20-40. Она произошла 1838-48.

Наша страна раньше называлась Тартария, это была огромная империя, на всех континентах. Потом откусывали по куску от неё, пока не добили окончательно. Тому есть множество доказательств, в основном в иностранной литературе, картах. У нас же напрочь всё переписали, но и у нас тоже что-то осталось.

http://gallica.bnf.fr/ark:/12148/btv1b53029234q/f1.item.r=guerre%201812.zoom

http://www.prlib.ru/item/357502

К слову, Наполеон воевал вместе с Александром Романовым против Москвы, а не Петербурга, считавшейся на тот момент столицей РИ.

Глава 2

Ели мы в молчании. Но я наслаждалась едой: запахом, обволакивающим тёплым паром, ласкающим кожу лица, вкусом и почти обжигающей пищей. Просто кормили нас у Этьена по-собачьи, холодными почти помоями, из миски на полу.

И получала удовольствие от стула, стола, света, почти до боли режущего глаза сейчас, которого всегда у нас имелось мало, а дневного мы почти не видели. И всё больше понимала, что просто не могу вернуться к прежней жизни.

Отношения меня пугали до дрожи в коленях. Эжен перекупит меня? Вряд ли ему это обойдётся дёшево, ведь, как я поняла, у него имелись на меня планы. Просто так меня не отпустят. И то, что Эжен пообещал забрать, не значит, что ему позволят. Цена может быть слишком высокой. Согласится ли Этьен — тот ещё вопрос. Поэтому сейчас я наслаждалась тем, что имею, даже прикосновением к горячему горшочку, из которого ела.

Когда мы наконец покинули ресторацию, я решилась задать мучающий меня вопрос.

— Эжен, меня Этьен ведь не отпустит.

— Нет.

— Тогда что вы задумали?

— Сперва осмотр у лекаря.

Мне оставалось лишь согласиться. Незнакомка внутри меня молчала, а я больше почему-то не мучилась угрызениями совести, приняв её выбор.

Приехали мы в одну из больниц. Стало страшно. Вдруг обнаружится что-то, что не позволит меня забрать.

"Как я могу так думать? Совсем сбрендила? Или это не я?"

— Успокойтесь, милая, всё хорошо.

Может, зря я всё это затеяла? Что, если ничего не получится?

Меня провели в одну из палат. Здесь всё было по-прежнему — мама трудилась лекарем, и я здесь частенько бывала. Разве что канделябров со свечами наставили да обветшало всё. Хотя снаружи следов пожара видно не было, следы потопа имелись — окна утопали в земле.

Милый старик радушно встретил нас, обнялся с Эженом.

— Карл Демонси, — представил лекаря мой почти что любовник.

— Варвара, — слегка поклонилась я.

Старик покачал головой.

— Карл, не обращай внимания на её манеры.

— Это что, внучка твоя? — спросил Карл.

— Ты же знаешь, у меня даже детей нет!

Взглянула на своего ухажёра. Точно, внучка! Даже не дочка! Неужели у него вовсе совести нет?

— Да, манер у неё нет! — согласился лекарь. — Неужто, невеста?

А я разозлилась. Именно потому, что невестой назвали. Будто опустили прилюдно. Сделали больно, не дав никогда стать невестой, выйти замуж, родить детей.

— Ты полный осмотр просто сделай! — ушёл от щекотливой темы старик.

— Насколько полный?

— Саамый полный!

Их разговор заставлял отчаянно краснеть, испытывая стыд. Хотелось плюнуть на всё и бежать сломя голову. Но... куда мне бежать? Порядочные девушки без сопровождения не ходят, как говорил Этьен. Когда видела одиноких женщин, так учитель называл их "ночными бабочками", и взгляды, которые бросали на них мужчины труппы, говорили сами за себя. Тогда каждый раз Этьен напоминал, что ждёт нас — невинных девиц. Правда, таких с каждым разом становилось всё меньше. А потом и вовсе я одна осталась, шарахалась от остальных, меня и не трогали. Но нынешний любовник Этьена бросал на меня сальные взгляды. А значит, выбора у меня нет.

Любовница Эжена или жена того мужелюба, что сейчас в любовниках учителя ходит, который имеет имя Седьмой. Пожалуй, тогда лучше старик — один старик. Только один. Ведь женщина создана лишь для одного мужчины. Ему она отдаёт свою непорочность, свою девственность, становится взрослой, женой, матерью.

"Если отдаваться, то хорошему человеку".

"Старик всяко лучше любого из твоей труппы".

Возможный любовник вышел, а вот лекарь попросил раздеться.

Внутри всё клокотало от возмущения, стыда. Оголяться при постороннем, да ещё и это не тот старик, который меня покупает...

"Это всего лишь осмотр. Представь, что это не мужчина, а лекарь — женщина. Вас же иногда осматривает помощница лекаря".

Пришлось раздеваться, отчаянно смущаясь, наплевать на гордость. Уверила, что мнение лекаря не помешает. Этьен не считал нужным нас лечить. Проще выгнать. А та женщина, что осматривала, была лишь его помощницей. Такие убеждения помогли собраться с духом и снять пачку. По телу прокатилась дрожь.

"Тихо, тихо, — уговаривала я себя. — Рано паниковать!"

Разбинтовала ноги и села на подстеленную белоснежную простынь. Холодно!

Лекарь осматривал меня везде. От головы под волосами, за ушами, во рту, носу, подмышками и... везде.

Уложил на кушетку. Стоило ему начать раздвигать мне ноги, как их начало трясти.

— Успокойтесь, это всего лишь осмотр, — сказал лекарь, удерживая обе ноги.

Но его слова не помогли успокоиться.

Долез до самых тех мест, куда, кроме как мужу, лезть вообще не положено. Меня трясло от этих прикосновений.

— Успокойтесь, а то позову Евгения Евгеньевича. Будет вас держать, чтобы я осмотрел.

Мне только этого и не хватает!

"Вспомни маму!"

"Она тоже вот так осматривала?"

И поняла, что да. Только тогда не было груди, не должно было быть. Да и между ног не залезала. Но это не картинка-воспоминание, скорее ощущение, что так было.