Танцовщица

Глава 1

— Раз-два-три! Раз-два-три! Поворот! Не так ногу ставишь! Давай сначала! — приказывал учитель танцев Этьен. Мы для него всего лишь товар! И не важно, что всю ночь пробыли на ногах, что поспать удалось от силы пару часов, а после уже четыре часа тренировка. Не мешает хотя бы позавтракать. Про отдых заикаться не стоит.

Но не возразишь ведь. Альтернатива имеется — бордель или улица. Что практически одно и то же.

Я вновь споткнулась и больно ударилась, закусив губу, чтобы не дать слезам воли.

— Тупая, что ли! А если ногу повредишь? Кому ты тогда нужна будешь? — порою кажется, что обзывать нас — любимое его занятие. Сильнее он любит лишь учить, как он говаривает, и мёртвого научить танцевать можно.

А ведь я любила танцевать. Когда-то. Именно поэтому меня и заметили тогда, на улице, пять лет назад. Теперь же я ненавидела танцы. Ненавидела свою рабскую жизнь.

Вот только, стремление жить всё же преобладало над желанием умереть. Сколько раз я пыталась уйти восвояси! Правда, без гроша в кармане. Ведь жалование нам давали лишь раз в год. На Великий День. Да и то, лишь те крохи, которые оставались после всех штрафов за любые нарушения. А тех, у кого долг превышал доход, тех выгоняли. Прямо на улицу, лишив даже одежды, выдав лишь старый грубый мешок, в который можно было завернуться.

— Ладно, бездарь никчёмная, перерыв на обед! — объявил хозяин труппы. А это значит, что обеда уже не будет.

Но народ вздохнул облегчённо, потому как сил танцевать уже не имелось.

Я вытянула ноги из пуантов, разбинтовала их, ведь приходилось скрывать мозоли и раны. И зажмурилась, почти от удовольствия.

Ели мы всегда долго. Стараясь растянуть и насладиться вкусом, хотя похлёбка да каша были почти безвкусными. Но я вспоминала тогда стряпню матушки, запах, витающий по дому. Нет, о потерянной жизни я не жалела. Толку-то! Её уже не вернуть. Но эти воспоминания — всё, что у меня осталось. Я никогда не говорила все эти пять лет. Болтуны долго не жили. Урок этот я усвоила. Особенно те, кто не хотел смириться, покориться, встать на колени перед захватчиками. Но нам надо выжить. Продлить свой род. Сохранить то, что возможно.

Выживших стариков уничтожали сразу, как и непокорных взрослых. Люди старались помалкивать. Надо было выжить во что бы ни стало!

Ели, сидя на полу, как собаки. Так ломали гордость, показывая наше место. Всё это видеть было невмоготу. Но погибло очень много народу. И, по сравнению с тем, что происходило на улице или на фабриках, у нас были райские условия. Во всяком случае, так говорил наш руководитель. Причин верить ему не было. Мы все с улицы. Поэтому знали, каково это жить впроголодь. У захватчиков была еда, оружие, воины. И заработать хлеб можно было лишь став рабом. А для женщины — либо личной рабыней — постельной утехой, либо на фабрику, например, бумагопрядильную, где сдохнешь раньше, чем доживёшь до двадцати лет, при этом плодиться поощрялось, причём твоего мнения никто не спрашивал. Смирись! Покрасивше девок хозяин брал себе, остальных — на фабрику.

Мне повезло! Наш хозяин был мужелюбом. И труппа друг о друге заботилась, особенно о слабых, среди которых считалась и я. Мужчины, правда, походили больше на женщин. А те, что слишком возмужали и не нравились больше учителю, становились его и нашими охранниками. Вот им дозволялось жениться на девочках труппы. Правда, детей хозяин не любил — слишком расточительно. И как только малыш начинал полноценно есть пищу с общего стола, избавлялся от детей. Мальчишек отдавал служителям церкви, а девочек — в бордель.

Я с ужасом представляла, что могу кому-то приглянуться. Поэтому грудь бинтовала, стараясь больше походить на мальчика, да и старалась в гриме увеличить свои недостатки и спрятать достоинства.

— Пятнашка, сегодня ты будешь исполнять роль Одетты! — огласил приговор учитель.

Я внутренне сжалась. Раньше на главные роли меня не ставили. Я старалась не выделяться из толпы. Нарочно ошибалась. И вот теперь что-то в лесу сдохло! Хотя... Чему там дохнуть. Да и лесов-то нет! Больше нет.

Имён у нас тоже не было. Всем давали прозвища. А если человек выгонялся, то новенький занимал его порядковый номер-имя.

Это была весьма сложная роль.

"Лебединое озеро" ставилось у нас впервые. В своё время нашумевшее разочарованием публики. Смысл во всём этом? Вряд ли народ явится поглядеть на нашу неизвестную труппу. Да и балетом мы как таковым не занимались. Как же мне не выделяться с главной ролью?

Как и ожидалось, учитель требовать стал гораздо больше. Ноги просто кровили и болели невыносимо. Как при этом можно порхать, точно бабочка?

— Пятнашка, улыбку натяни!

Но я не могла. Слёзы застилали глаза. Улыбка походила на оскал.

— Тридцатый, сделай что-нибудь! Нарисуй ей улыбку!

Гримёр сделал всё возможное и даже больше. Это была не я. И с опущенными веками на меня глядел незнакомый человек со счастливой улыбкой. Жутко! В таком гриме мне не полагалось открывать на сцене рот.

Я ловила на себе сочувствующие взгляды девушек, которые поначалу даже казались завистливыми.

Тренировки сменялись бесконечными тренировками. И вот, настало время показа. Волнение с головой накрыло меня, стоило увидеть большое здание, на вывеске которого значилось: "Императорскiй Большой Театръ".

Красив, величествен.

Неужто я буду выступать на его сцене? Правда, верх был вовсе несуразный, выбивающийся из стиля фасада здания. К тому же повсюду погребальная символика — окна-арки, образующие переходы, полусбитые урны с прахом — напоминающие о недавней катастрофе.

Сглотнула, вспомнив родителей. Вся труппа тоже замерла. И у всех глаза на мокром месте.

— Чего замерли! Время не ждёт! А, восторгаетесь большой сценой! — понял по-своему учитель.

Он был похож на нас — рабов. И даже речь ничем не отличалась, кроме грубости, от нашей. Но он был чужим. Как так? Неужто враг научился принимать наш облик? Неужто нас предали изнутри? Нет, не мы, кто-то чужой, я не хотела верить в то, что и среди нас есть враги.

Оказалось, что декорации и костюмы уже имеются. И нас почти сразу вывели на сцену. Огромный зал, погружённый во тьму, лес и озеро. И настолько всё правдоподобно, что я невольно представила, что нахожусь на природе. Шумит листва от дуновения ветерка, доносящего мне запах ночных фиалок. Где-то неподалёку стрекочут кузнечики. И я — лебедь.

Заиграла тихая музыка, которой я отдалась.

Говорят, лебеди любят лишь раз и навсегда. Вот только, я не всегда являюсь лебедем, а мой возлюбленный Зигфрид — полностью человек. Моё сердце разрывают сомнения, можно ли довериться этому человеку, можно ли открыть ему сердце, позволить самой полюбить?

Я кружилась по сцене, так, как себе это представляла. Меня иногда подхватывал Третий, исполняющий роль Зигфрида.

И вот, музыка стихла, но не моё сердце, всё ещё гулко стучащее в груди и, казалось, озвучивающее погрузившуюся в тишину сцену.

Раздались рукоплескания. И из тьмы вышел старик. Высокий, широкоплечий, одетый, точно франт.

— Браво! А она — талант! — сказал он хриплым голосом. Он шёл уверенно, но в то же время мягко, будто хищник на свою жертву. И глядел лишь на меня.

Я опустила очи долу да постаралась покинуть освещённое место, спрятаться, забиться в тени, но упёрлась в грудь учителя.

— Останься, — сказал он вдруг мягко. Да так, что волосы на затылке зашевелились.

Они что — издеваются?

Стало страшно. Что им от меня нужно? Перед глазами всё поплыло, будто бельмо появилось. Что-то по краю вижу, а прямо перед собой — нет. Как не вовремя!

Мне незнакомец подал руку, за которую я ухватилась будто за спасательную соломинку.

— Позвольте проводить вас, — сказал он весьма учтиво.

Кивнула в ответ.

— Она немая. Хотя слышит, — встрял учитель.

— Я разберусь. Как её зовут? Сколько ей лет?

— Не знаю. Я зову её Пятнашкой. Сколько лет — тоже не знаю. Приблизительно семнадцать.

Я сглотнула. Угадал. Хотя, возраст явно завысил, я выглядела на три лета младше.

— Точно? — усомнился старик.

— Точно-точно! У меня уже десять лет.

Врёт. Всего лишь пять! Но я ничего не сказала.

— Оставьте нас. Я разберусь.

— Хорошо, мой господин, — отвесил поклон учитель.

Куда меня ведут?

Нужно медленно и глубоко дышать, чтобы успокоиться. Вдох, задерживаю дыхание, выдох, задерживаю. Нельзя показывать свой страх!

На ступеньках чуть не упала. Старик ловко меня подхватил.

— Вы всегда такая...

Неуклюжая?

-... уставшая? — выкрутился он. — А эта улыбка? Пожалуй, её надо смыть.

Боюсь, ему придётся говорить за нас двоих.

Я вздохнула, не желая отвечать на поставленный вопрос.

— Сегодня проведите этот день со мною. Отдых вам не помешает. И ещё... Пожалуй, надо, чтобы вас осмотрел лекарь.

По дороге он подозвал какую-то женщину, шепнул ей что-то и та вскоре встретила нас у выхода из Большого театра. Мне на плечи легла тёплая шаль, а ещё женщина протянула влажный кусок ткани. Потом жестом пригласила пройти за ней. Мы оказались у зеркала.

— Сами сможете смыть грим? — спросила она.

Я кивнула в знак благодарности девушке и повернулась к старику. Он не глядел в мою сторону. Решив не пороть горячку, хотя хотелось удрать, я стала смывать с лица краску.

Окинув не очень довольным взглядом результат своего труда, я подошла к старику, ожидающему на красивой лавочке с золочёными подлокотниками. Ловко встал, вновь подал руку, устроил её на своём локте и, под равнодушный взгляд слуги, раскрывшего нам дверь, вывел из здания Большого театра.

Заржали лошади.

Нас встретил порыв холодного осеннего ветра, кинув листья прямо мне в лицо.

"Осуждаешь?"

Мой кавалер подал руку, заметил, что я до сих пор в пуантах. Обернулся в ещё не успевшую закрыться за нами дверь.

— Сапоги найдутся? — спросил он всю ту же девушку.

— Да. Подождёте?

Старик кивнул. А у меня наконец-то прояснилось зрение, и я смогла его рассмотреть.

Аккуратно подстриженная седая борода и волосы, карие глаза, нос картошкой, морщинки на лице.

Руки же не походили на дряхлого старика, как и шея. А ведь эти места лучше других показывают возраст. Ногти аккуратно подстрижены.

Я бы ему дала все шестьдесят. Неужто решил приударить за молоденькой танцовщицей?

А старик тем временем усадил меня в карету, наклонился к моим ногам и стал развязывать завязки пуантов. Как неловко! И ведь не возразишь, если немая.

Разбинтовывать ноги он не стал. Просто сапоги на босу ногу не носят, как он выразился. Принесённую обувь милой златокудрой девушкой в явно непростолюдинском, но при этом без кринолина платье я уже надевала сама.

Кивнула ему в знак благодарности.

Карета тронулась.

Пока ехали, старик болтал неумолкая, рассказывая о новостях столицы, политических интригах, моде и многом другом. Мне же это было скучно. Поэтому, увидев, что он вновь открыл рот, чтобы что-то сказать, я нарушила тишину:

— Что вам от меня нужно?

Его лицо вытянулось — явно не ожидал, что я могу заговорить. Но довольно быстро справился с волнением. Может, не стоило шокировать старика?

— Значит, всё, что сказал этот Кузнечик, враки, — сделал он вывод.

Я подумала и согласилась с утверждением.

— Кто бы сомневался!

— Вы не ответили на мой вопрос, — напомнила я.

— Может быть, сперва познакомимся?

Его возражение я оценила. Действительно, тяжко общаться, если не знаешь, как к человеку обращаться.

— Вам ведь уже сказали, что меня зовут Пятнашкой.

— Так мы ведь уже решили, что всё, что мне говорили до этого — ложь. Давайте начну с себя. Евгений Евгеньевич Арманд.

— Алёна, — коротко представилась я. Спохватилась, но уже поздно было. Не стоило называть то имя, которое мне дали родители. Достаточно того, что при крещении. — Варвара, — исправилась я.

Мы встретились взглядами.

— Хорошо, Варенька, — выбрал он имя, — давайте перейдём к вашему вопросу.

Странная у него фамилия. Явно не нашенская. Правда, очень много иностранцев понаехало в последние годы. В основном, разворовывают то, что осталось от нашей страны. Я задышала глубже, стараясь не показать своих чувств.

— Так что вам от меня нужно? — решила отвлечься, напомнив о сути вопроса.

— Вы красивы. Очаровательны. И явно обладаете талантом.

— На что вы намекаете?

Я нервно теребила край шали.

— Вы — голодранка. Думается мне, на правах рабыни у этого прыгуна. Негоже талант зарывать в землю!

"Держись, Алёна. Не стоит портить отношения в самом их начале, — сказал внутренний голос. — Это твой шанс выбраться из нищеты".

"А оно мне нужно? Что этим иноземцам от нас надо? Богатства. А если их нет — женщины".

"А прозябать в этой труппе — лучше?"

"Он — старик!"

"И что? Но его внешность не отталкивает".

— Ближе к делу! — вымолвила несколько раздражённо. Правда, злилась больше на себя и свой внутренний голос.

— Предлагаю вам заключить договор. Вы — красивая женщина.

— И что вы хотите от меня?

— Роль моей спутницы. Уверяю вас, вы ни в чём не будете нуждаться!

— И что входит в обязанности вашей спутницы?

— Всё, что мне захочется.

— А что получу я? — спокойствие, Алёна, только спокойствие!

— Всё, что вам захочется, в разумных пределах, что не будет идти вразрез с моими желаниями.

— У меня есть время подумать? — не стала сразу его разочаровывать.

— Я дам не только время подумать, но и время узнать меня получше.

Карета остановилась.

— Пойдёмте, моя дорогая Варвара, пообедаем! — он предложил мне руку.

Мы оказались перед ресторацией "Яръ".

Уверена, там ничего солнечного нет. С чего тогда такое название? Неужто от прошлого что-то могло остаться?

И лишь очутившись внутри, ощутила себя в западне, поняв, что задумал этот француз! Чтобы я почувствовала себя человеком! Как, я, привыкнув к этой роскоши смогу обратно вернуться в рабство?

Хитёр! Но... Я бросила взгляд на старика. Как можно продавать себя? Да, некоторые девушки из труппы строили глазки другим мужчинам. Но... вот так... просто продать себя?

"Времена сейчас не те, чтобы выбирать!" — напомнил внутренний голос.

"И чем я тогда лучше тех, что на улице? Правда, они просто хотят выжить, а я — чтобы заработать блага?"

"Но ты человек, а не собака!"

"Да, человек! И я не могу отдаться вот так! Продаться!"

Я видела, что происходит с теми девушками труппы, которых выбрали себе бывшие любовники нашего учителя. Мнение самих девиц никого не волновало. Если девица отвечала отказом, её будущий супруг просто насиловал, а потом являлся в церковь да просил обвенчать. И рано или поздно это коснётся меня. Только тогда меня точно не спросят.

— То есть, вы хотите сделать меня своей любовницей, — решила всё же убедиться в своих догадках.

— Пока — да.

— А что потом, если я вам надоем?

— Я куплю вам дом здесь, в Москве. И как отступные — дам вам возможность выступать в Большом театре в течение года. А дальше — вы уж сами. Подарки все остаются у вас, как и драгоценности.

— У меня нет документов.

— Я всё сделаю.

Заманчиво! Но как же мерко! Ещё и треклятый француз!

К нам подошёл мужчина, одетый в форму слуги. Услужливо склонился, проводил к одному из столиков, разложил книжечки с загадочной надписью "меню", после чего ушёл. А старик галантно отодвинул мне стул.

— Как мне вас называть? — уточнила я. — Эжен подойдёт?

— Вполне.

Я открыла книжечку, привлекшую моё внимание. Треклятый французский! Кто бы сомневался!

— Вы знаете французский? — удивлённо спросил он.

— Несколько слов. Разговаривать на нём не умею. Но... — хотела сказать, что понимаю его на звук. Сама же не могу все эти картавые звуки произносить.

— Но?..

— Различаю его написание.

— Вы разговариваете прямо как дворянка, — восхищённо молвил он, хватая мою руку. — Кто вы? И это имя Альона...

— Я не помню ничего из того, что было, пока меня не взял господин Этьен. Алёной хотела просто представиться. Нравится имя. Меня всегда господин Этьен звал Пятнашкой. Просто потом вспомнила, что кто-то называл меня Варварой. Наверное, так меня звали.

Я лгала, хотя ложь — это плохо. Но враг прямо передо мною. Они разрушили наши дома, уничтожили страну, грабят всё до сих пор, я уж не говорю о насилии над женщинами, детьми, убийствах стариков, детей. Не только французы. Все немцы*! А ведь некогда мы были единым народом, входящим в единую нашу империю. Тартарию. Пока они не отделились. И не напали на оставшиеся куски.

Слёзы навернулись на глаза. Ненависть затуманивала разум. Но моя задача выжить! Все родные погибли. Я не могу допустить своей смерти, не продлив род!

"Но один лучше, чем много! Да и не похож он на насильника..."

Хочешь моей невинности треклятый француз?!

— Вы плачете? — мне протянули тонкий батистовый платок.

— Вспомнила, как ела с пола, а вы... Вы... — всхлипнула ещё больше. Зря я ему доверилась!

— Альона! — его рука вдруг заскользила по моей, он оторвал её от лица, и притянул меня к себе. От него разило дорогим одеколоном.

Что же мне делать? Как поступить?

"Он проявляет сочувствие. Не такой, как Этьен".

"Нет, он просто хорошо умеет уговаривать".

Я всей душой ненавидела тех, кто уничтожил былую страну. И хоть тогда была ещё дитятком, когда происходили зачистки и мало что понимала, но эта ненависть всё это время жила внутри меня. Возможно конкретно этот француз не имеет отношения ни к войне, ни к вырезанию стариков, среди которых был мой дед, а отец погиб на фронте, сражаясь за Родину в рядах ополченцев, но как же мне простить тех, кто убил мою матушку только за то, что она не отдала тем мерзавцам последний хлеб, который припасла для меня. А я сидела в подполе и глотала бесшумно слёзы, пообещав, что два дня буду сидеть тихо и не выйду.

Потом нашла её распростёртое изуродованное полуголое тело. Я пообещала, что не буду плакать на её похоронах. Что буду радоваться тому, как её душа уходит в Правь для последующего перерождения. Что буду исполнять танец огня, сама стану этим огнём на кроде*.

И я верила в то, что делала. Видно, этот танец и видел Этьен. И подобрал меня. Уж не знаю, что было дальше. Помню лишь хер*, отделяющий мою прошлую жизнь от нынешней. А потом я танцевала. Не знаю, как смогла. Но в танце я была собою. Могла больше не притворяться.

К Этьену я не ощущала ненависти. Хотя и презирала. Да, он изнурял своими тренировками, давал подачки с барского стола. Сейчас же я могу иметь всё, но отчего ощущаю себя предательницей? Отчего сейчас так больно? И поняла. Насилие — это не ты выбор совершаешь, хотя и ощущаешь себя после этого грязной. А сейчас меня просят предать всё то, что у меня осталось. Добровольно отдаться врагу.

— Успокоилась? — он отстранился от меня. — Сделаем заказ?

О чём он говорит?

Я отстранилась. Подняла ноги на стул, укуталась в шаль. Я чуть-чуть посижу, только согреюсь маленько, и верну шаль этому французу.

— Принесите бульон даме моего сердца, — сказал старик. — Жаркое и горячий шоколад.

— Будет исполнено.

Я ведь ему во внучки гожусь, а то и в правнучки.

— Я тебе противен, — сделал вывод старик.

Мазнула по его лицу равнодушным взглядом.

— У вас есть жена?

— Нет.

— Дети?

— Был. Погиб. Сейчас был бы твоего возраста.

— Но вы всё равно готовы спать со мною, — равнодушно подытожила я.

— Ты зацепила меня. Когда Этьен сказал, что у него есть самородок, я не поверил. А когда он согласился поставить провалившийся балет, подумал, что умом тронулся. Но теперь вижу, что он был прав. Я не видел до сих пор подобного танца. Такой талант нельзя губить.

— Поэтому вы готовы сделать меня содержанкой, любовницей? — я заперла внутри все чувства и сейчас полностью успокоилась.

— Тебе понравится.

"Спокойно, Алёна, спокойно! У тебя есть ещё время подумать!"

Пришёл слуга и принёс горшочек, из которого поднимался пар. Поставил передо мною, как и чашу с сухариками.

— Я думал, вы обрадуетесь, дорогая, — нарочито вежливо говорил француз при посторонних.

Пришлось дождаться, пока молодой мужчина-слуга уйдёт.

— Я должна радоваться, что собираюсь продавать своё тело?

Окинула любопытным взглядом почти полный зал посетителей, освещённый множеством канделябров со свечами. Скользнула по дорогим светильникам, теперь непригодным, ведь электричество после войны так и не восстановили. Не посчитали нужным в оккупированной стране? Или просто не знают, как?

— Надо в жизни искать позитив, а не негатив.

— Вы фотограф? — зацепилась я за слова.

— Было дело. Увлекался по молодости. До войны. Сейчас не достать допотопные технологии.

Я опустила ноги, придвинула стул. Глянула на свои грязные руки. Почему-то сейчас ощущала брезгливость есть такими. Человеческое достоинство против своего тела.

— Вы участвовали в войне?

— Нет. Отец до войны ещё перебрался. Но нам повезло, наше дело катастрофа почти не тронула.

— И чем вы занимаетесь?

— Прядильным* производством.

— Я слышала, там жуткие условия.

— Да, стали после потопа. Помещения теперь под землёй, но люди нуждаются в работе, даже такой.

— Женщины и дети... — хмыкнула я, открывая суп.

— Да. Но и мужья тоже работают.

— И какая у них жизнь?

— Не жалуются. Родственников к нам пристраивают. Ну, или говорят, что родственники...

Я глядела на варёное яйцо, плавающее в бульоне несколько ошарашенно. Неужели всё враки? И жить на улице всё же возможно.

— Вы покажете? — вдруг спросила я и взглянула на собеседника.

— Прямо сейчас?

Его глаза с лукавством глядели на меня. Я смутилась.

— Придётся ехать долго. А значит, вам надо будет заночевать у меня, — снизошёл до пояснения он.

— Но вы ведь обещали мне дать возможность присмотреться.

— Обещал. А своё слово держу. Но знакомство с семьёй всё меняет. Мне надо вас как-то представить будет.

— С семьёй? — растерялась я.

— Шерстоткацкие фабрики, красильни — семейное дело. К тому же сейчас строится больница и школа на наши средства в селе. И хоть какие-то манеры у вас есть, я должен иметь гарантии, вы же понимаете...

— Значит, вы отказываетесь...

К еде я так и не притронулась.

Он положил шершавую ладонь на мою руку.

— Если вы согласны, то...

— Как скоро вы будете настаивать на близости, если я соглашусь? — спросила холодно, просто из любопытства. Внутри всё клокотало.

— Вас страшит она? Хотите сказать, что...

Я покраснела до кончиков пальцев, как мне показалось.

Его рука очутилась на моей щеке, потом скользнула к подбородку. И он приподнял его, заглядывая в глаза.

Слишком личный жест. Что вы хотите там увидеть? Страх? Хорошо. И я открылась ему, выплеснув всё то, что чувствую.

— Я передумал.

Я напряглась.

— Вы больше не вернётесь к Этьену жить.

— Но он — мой владелец.

— Я решу этот вопрос без вас, дорогая Варвара.

Странно, но я почему-то обрадовалась этой вести. Неужели я уже всё решила? Продаюсь этому старику?

— А как я получу гарантии? — мой голос был будто не мой. Неужели во мне живёт кто-то другой? Расчётливый и продажный?

"Молчи, глупая. Такая возможность вырваться из этого ада!"

"Кто ты?"

"Я — это ты. А ты — это я".

Ничего не понимаю, а от этого ещё страшнее.

— Говорите так, словно у вас прекрасная жизнь, и вы боитесь её потерять, — перебил вторую меня старый ловелас.

Я опустила очи долу.

— На улицу попасть я не хочу.

— Да не волнуйтесь! Вы получите их очень скоро, — и он лукаво улыбнулся. — А теперь — довольно болтовни. Отведайте бульон, пока он не остыл.

— А танцы...

— Вас большой театр удовлетворит?

Я кивнула. Не нужен мне этот театр. Но танцевать я люблю.

— Хорошо, я всё устрою. А теперь ешьте. Сегодня у вас длинный день.

Я прислушалась к совету, не понимая, что Эжен задумал. Но решила, что всё равно скоро узнаю.

Примечания по главе:

крода* — погребальный костёр славян.

Хер* — косой крест, напоминающий букву Х. Так раньше и называлась эта буква — хер. От этого слова пошло другое — похерить, например, что означает, перечеркнуть.

Бумагопрядильня* — ткацкая фабрика по производству хлопчатобумажных фабрик.

немцы* — все, кто говорит на иностранном языке, кого не понимают обычные люди.

Речь идёт о Первой Отечественной войне. Исторически считается, что она была в 1812 году. На самом деле дата сдвинута лет на 20-40. Она произошла 1838-48.

Наша страна раньше называлась Тартария, это была огромная империя, на всех континентах. Потом откусывали по куску от неё, пока не добили окончательно. Тому есть множество доказательств, в основном в иностранной литературе, картах. У нас же напрочь всё переписали, но и у нас тоже что-то осталось.

http://gallica.bnf.fr/ark:/12148/btv1b53029234q/f1.item.r=guerre%201812.zoom

http://www.prlib.ru/item/357502

К слову, Наполеон воевал вместе с Александром Романовым против Москвы, а не Петербурга, считавшейся на тот момент столицей РИ.

Глава 2

Ели мы в молчании. Но я наслаждалась едой: запахом, обволакивающим тёплым паром, ласкающим кожу лица, вкусом и почти обжигающей пищей. Просто кормили нас у Этьена по-собачьи, холодными почти помоями, из миски на полу.

И получала удовольствие от стула, стола, света, почти до боли режущего глаза сейчас, которого всегда у нас имелось мало, а дневного мы почти не видели. И всё больше понимала, что просто не могу вернуться к прежней жизни.

Отношения меня пугали до дрожи в коленях. Эжен перекупит меня? Вряд ли ему это обойдётся дёшево, ведь, как я поняла, у него имелись на меня планы. Просто так меня не отпустят. И то, что Эжен пообещал забрать, не значит, что ему позволят. Цена может быть слишком высокой. Согласится ли Этьен — тот ещё вопрос. Поэтому сейчас я наслаждалась тем, что имею, даже прикосновением к горячему горшочку, из которого ела.

Когда мы наконец покинули ресторацию, я решилась задать мучающий меня вопрос.

— Эжен, меня Этьен ведь не отпустит.

— Нет.

— Тогда что вы задумали?

— Сперва осмотр у лекаря.

Мне оставалось лишь согласиться. Незнакомка внутри меня молчала, а я больше почему-то не мучилась угрызениями совести, приняв её выбор.

Приехали мы в одну из больниц. Стало страшно. Вдруг обнаружится что-то, что не позволит меня забрать.

"Как я могу так думать? Совсем сбрендила? Или это не я?"

— Успокойтесь, милая, всё хорошо.

Может, зря я всё это затеяла? Что, если ничего не получится?

Меня провели в одну из палат. Здесь всё было по-прежнему — мама трудилась лекарем, и я здесь частенько бывала. Разве что канделябров со свечами наставили да обветшало всё. Хотя снаружи следов пожара видно не было, следы потопа имелись — окна утопали в земле.

Милый старик радушно встретил нас, обнялся с Эженом.

— Карл Демонси, — представил лекаря мой почти что любовник.

— Варвара, — слегка поклонилась я.

Старик покачал головой.

— Карл, не обращай внимания на её манеры.

— Это что, внучка твоя? — спросил Карл.

— Ты же знаешь, у меня даже детей нет!

Взглянула на своего ухажёра. Точно, внучка! Даже не дочка! Неужели у него вовсе совести нет?

— Да, манер у неё нет! — согласился лекарь. — Неужто, невеста?

А я разозлилась. Именно потому, что невестой назвали. Будто опустили прилюдно. Сделали больно, не дав никогда стать невестой, выйти замуж, родить детей.

— Ты полный осмотр просто сделай! — ушёл от щекотливой темы старик.

— Насколько полный?

— Саамый полный!

Их разговор заставлял отчаянно краснеть, испытывая стыд. Хотелось плюнуть на всё и бежать сломя голову. Но... куда мне бежать? Порядочные девушки без сопровождения не ходят, как говорил Этьен. Когда видела одиноких женщин, так учитель называл их "ночными бабочками", и взгляды, которые бросали на них мужчины труппы, говорили сами за себя. Тогда каждый раз Этьен напоминал, что ждёт нас — невинных девиц. Правда, таких с каждым разом становилось всё меньше. А потом и вовсе я одна осталась, шарахалась от остальных, меня и не трогали. Но нынешний любовник Этьена бросал на меня сальные взгляды. А значит, выбора у меня нет.

Любовница Эжена или жена того мужелюба, что сейчас в любовниках учителя ходит, который имеет имя Седьмой. Пожалуй, тогда лучше старик — один старик. Только один. Ведь женщина создана лишь для одного мужчины. Ему она отдаёт свою непорочность, свою девственность, становится взрослой, женой, матерью.

"Если отдаваться, то хорошему человеку".

"Старик всяко лучше любого из твоей труппы".

Возможный любовник вышел, а вот лекарь попросил раздеться.

Внутри всё клокотало от возмущения, стыда. Оголяться при постороннем, да ещё и это не тот старик, который меня покупает...

"Это всего лишь осмотр. Представь, что это не мужчина, а лекарь — женщина. Вас же иногда осматривает помощница лекаря".

Пришлось раздеваться, отчаянно смущаясь, наплевать на гордость. Уверила, что мнение лекаря не помешает. Этьен не считал нужным нас лечить. Проще выгнать. А та женщина, что осматривала, была лишь его помощницей. Такие убеждения помогли собраться с духом и снять пачку. По телу прокатилась дрожь.

"Тихо, тихо, — уговаривала я себя. — Рано паниковать!"

Разбинтовала ноги и села на подстеленную белоснежную простынь. Холодно!

Лекарь осматривал меня везде. От головы под волосами, за ушами, во рту, носу, подмышками и... везде.

Уложил на кушетку. Стоило ему начать раздвигать мне ноги, как их начало трясти.

— Успокойтесь, это всего лишь осмотр, — сказал лекарь, удерживая обе ноги.

Но его слова не помогли успокоиться.

Долез до самых тех мест, куда, кроме как мужу, лезть вообще не положено. Меня трясло от этих прикосновений.

— Успокойтесь, а то позову Евгения Евгеньевича. Будет вас держать, чтобы я осмотрел.

Мне только этого и не хватает!

"Вспомни маму!"

"Она тоже вот так осматривала?"

И поняла, что да. Только тогда не было груди, не должно было быть. Да и между ног не залезала. Но это не картинка-воспоминание, скорее ощущение, что так было.

Не помню. Почему?

"Вспомнишь".

"Кто ты?"

"Я тебе уже ответила — часть тебя. Более сильная часть".

— Жалобы на что-то есть? — спросил Карл.

— Я, я могу встать? — дрожащим голосом спросила его, глядя в другую от лекаря сторону.

— Если жалоб нет.

Я уже встала, но вдруг вспомнила, что всё чаще глаза подводят.

— Зрение иногда подводит.

— Как это проявляется?

Я описала.

— Вы одевайтесь, — разрешил лекарь, видя, что я продолжаю сидеть на простыне и дрожать.

Надела своё сценическое платье да в шаль закуталась.

После чего мне закапали в глаза белладонну и потом долго рассматривали светящейся штучкой. Видно, допотопная вещичка. У мамы такая тоже была.

Лекарь попросил войти Эжена.

— Ну что?

— Если не брать в расчёт стёртые ноги и чрезмерную худобу, а также её глаза, то Варенька здорова.

— Что со зрением?

— Вот с ним — худо. Может наступить полная или частичная слепота.

Как же так? Не может этого быть!

— И ничего сделать нельзя?

— Увы. С современными "достижениями" ничего. Оперировать не возьмусь.

Мой ухажёр поджал губы. Недоволен?

— Благодарю, Карл!

— Не стоит. Обращайся!

Когда мы уже уходили и Эжен пожал руку Карлу, услышала тихое:

— Она девственна!

— Спасибо. Я зайду вечером.

— Заходи.

Мы вышли на улицу, сели в карету. Эжен назвал кучеру адрес.

— Куда мы теперь?

— К модистке.

— А это кто?

— Мастерица одежды.

— А...

— Вы удовлетворены осмотром?

— Нет.

Я закусила губу. Значит, зря я мучилась с выбором и угрызениями совести. Теперь вернут меня обратно учителю. Но стало отчего-то обидно. Именно мне.

— Но со зрением ничего не поделаешь.

Я вдохнула поглубже, велев себе успокоиться.

На руку опустилась шершавая ладонь.

— Боюсь, выступать вы слепой не сможете. Во всяком случае, в Большом. Так что о карьере танцовщицы придётся забыть. А пока — наслаждайтесь своими танцами.

— Хотите сказать, что наш договор в силе? — не поверила я.

— А разве что-то изменилось? Ваше зрение не влияет на ваше очарование.

— И что вы во мне нашли? — буркнула себе под нос. Ну, правда, замухрыжка.

— И правда, что?

Он вдруг рывком поднял меня и усадил к себе на колени.

Вытянул шпильки из моих волос, позволяя им упасть на плечи.

— Кто вам стриг волосы?

— Парикмахер, — уточнять, что один человек из труппы, оттачивающий своё мастерство на наших волосах, не стала. Всему учились мы сами, разве что танцах обучал Этьен.

Старик скривился:

— Слишком короткие.

Волосы были чуть ниже плеч. И что ему не нравится? Раньше у меня даже под горшок были.

Его лицо оказалось напротив моей груди. Руки же скользнули по щеке, шее, заставляя меня всю сжаться.

И в следующий миг он притянул моё лицо к своему, впиваясь поцелуем.

Мой первый поцелуй. Хотелось вырваться из его объятий и забиться куда-то в угол.

Прервался так же неожиданно, как и начался.

— Так не пойдёт, ты слишком зажата.

— Но...

— Давай так: сейчас ты меня поцелуешь. Сама. Только представь кого-то, кто тебе нравится хотя бы.

А мне никто никогда не нравился. Этьен был красив, но вызывал во мне лишь отвращение. Мужчин труппы я не воспринимала как привлекательных, ведь их знала и ничего хорошего в них не видела.

Я скользнула по карим глазам своего почти любовника, носу-картошке, губам...

"А при близком рассмотрении он вполне ничего, если не видеть этих морщин, которые напоминают о его возрасте".

"Не буду я целоваться!"

"Тогда наслаждайся!"

И она осмелилась. Точнее тело перестало слушаться, а губы его всё приближались. Я даже зажмурилась. Чмокнула, но меня тут же обхватили сильные руки, одна в области талии, другая — придерживая затылок. Я неумело прикоснулась, а его губы, в противовес рукам, ответили нежностью и неожиданным наслаждением.

А целоваться он умеет. И что таить, мне понравился этот поцелуй. Именно мне, не ей. И даже борода и усы не кололись, а ведь раньше я считала иначе.

И только я стала наслаждаться ощущениями, как ощутила сильное жжение на груди. Попыталась отстраниться, но мне не позволили. От боли даже слёзы на глаза навернулись. Когда же жжение прошло, и я смогла вырваться из плена его рук, села напротив, всхлипнула, борясь с обидой, и бросила с упрёком:

— За что? — в том, что виноват он, я ничуть не сомневалась. Обманул меня.

"Но ты ведь сама решила, что один старик лучше, чем кто-то из труппы или вообще множество мужчин".

"Да, но я думала, он — хороший, порядочный. Лучше чем кто-то из труппы. А он обманул. Предал моё доверие!"

— Это метка. Твоя защита от посягательств на жизнь и честь, — пояснил старик.

Что он сказал? Метка? Где-то я слышала это слово. Давно когда-то. И это что-то связано с...

— Вы — маг? — удивлённо признала я.

— Громко сказано, милая. Сейчас за такие слова могут сжечь на костре. И тебя в том числе, как спутавшуюся со мною.

— Но метка от вас не защищает.

— Так моя ж! — гордо молвил он.

Странно, но сейчас я не испытывала к старику отвращение. Лишь раздражение и обиду. А ещё обречённость. Я попала-таки в паутину, расставленную этим пауком. И пути назад уже нет.

"Ну вот и смирись. И наслаждайся!"

"А ты молчи!" — велела этому второму Я.

Решила отвлечь свои мысли вопросом:

— А тот, на ком применят метку не подаст на вас жалобу в церковь?

— Не сможет. Метка затуманивает разум обидчика, как только он начинает думать о тебе, мысли и желания тут же испаряются.

— А если кто другой увидит, как действует метка?

— Действие метки незаметно для окружающих.

— Вы об этих гарантиях говорили?

— Да. Ты — только моя. Поняла? Измен я не прощаю, как и предательства, — в его голосе сквозил металл, хотя тон был тихим и обманчиво ласковым.

Предательства? Хм. А сам только что разве не предал моё доверие?

— Если б я хотела иметь много мужчин, то достаточно было сбежать от Этьена. Но я согласилась с вашими условиями. Не ради денег и достатка. Не нужны они мне, хотя пользоваться ими и приятно. А только ради того, чтобы у меня был единственный мужчина, — признаться оказалось легче, чем успела об этом подумать.

— Хорошо, — хмыкнул он. — Иди сюда, — и похлопал по своим ногам.

Что ему вновь надобно? Ему будто всё мало! Неужто решил добить? Заупрямиться? Попробовать испытать его терпение?

— Снимай эту пачку.

— Что? — не поверила я. Образ порядочного старика трескался, будто зеркало.

— Могу помочь. Или ты не поняла, о чём речь?

— Поняла, — буркнула в ответ. — Тут холодно.

— Ничего страшного, скоро согреешься!

Я вновь покраснела.

— А если я откажусь? — спросила осторожно. Ну вот и новое рабство, новый хозяин. Только Этьен не насиловал. А этот... этот... Слёзы брызнули из глаз. Дура! Сама виновата! Продалась этому старику! Попробовать сбежать? И не буду изменять, но... — я бросила взгляд на дверь.

— И не думай! А то узнаешь, что бывает за неповиновение.

Хочу ли испытать его наказание? Я всхлипнула, начиная паниковать. Пожалуй, не стоит его злить. Кто его знает, какими способностями он обладает!

— Может, отвернётесь?

— Нет.

Я отвернулась и начала раздеваться. Ведь про то, что должна к нему лицом находиться, речи не было.

Разделась, догола.

Он встал, подошёл ко мне, развернул к себе лицом рывком за талию. Скользнул по телу беглым взглядом.

— Кожа да кости.

— Какая есть, — огрызнулась в ответ.

— Можешь дерзить, имеешь право, — ответил снисходительно.

Я покрылась мурашками. Холодно.

Его руки скользнули по груди, заставляя отчаянно краснеть. По телу разливалась волна жара. На левой груди, там, где недавно жгла метка, красовался красный ожог, в виде солнышка. Он прикоснулся к покрасневшей коже, и она засветилась и жечь перестала, зато принялась расползаться по всему телу.

Сердце же готово было выпрыгнуть из груди от волнения. Холода больше не ощущалось.

Но старик медлил и ничего не предпринимал, наблюдал лишь. Разве что руки убрал и просто смотрел на моё тело или увеличивающуюся метку.

— Что ж мне с тобой делать-то?

— Одеть? — предложила я.

— Во что?

— В пачку.

— Нет! Пачку на голое тело не надевают. Кто там её до тебя носил? И вообще, теперь костюмы будут шиться на тебя.

Меж тем метка заполнила всё тело. И даже лицо начало светиться. А потом просто погасла, не оставив и следа на теле.

— Ладно, надевай обратно свою пачку, — снисходительно буркнул он и сел на своё место.

"Я ему безразлична, — сделала я вывод, ведь наблюдала за его мужским достоинством. — Зачем он тогда со мной возится? Не понимаю".

— Эжен... — начала я, одевшись.

— Так называть можете меня наедине, — вновь перешёл он на официальный тон. — А на людях — Евгений Евгеньевич.

— Хорошо, Евгений Евгеньевич, зачем я вам? Вы ведь ко мне равнодушны.

— Я же ясно дал понять.

— Нет. Вы только что глядели на меня, и даже прикасались, но...

— А должен реагировать как отрок в период полового созревания?

Я смутилась.

— Вы хотите начать наши постельные отношения прямо в карете?

— Н-нет... — а ведь я даже не предположила, что он может это сделать. Боялась больше просто оголиться.

— Тогда не провоцируйте меня.

— Но до того ведь держали меня на руках и даже целовали...

— Вот-вот, именно что целовал, если вы не заметили. Проявлял интерес. Разве нет? Или вы хотите сразу перейти к отношениям...

Я приложила руку к его рту, чтобы не продолжал. Но он взял меня за пальчики и отвёл руку, глядя в глаза:

— Я хочу дать вам немного времени, чтобы освоиться и перестать меня шарахаться. Если вы уже готовы, то можем...

Я прикрыла рот уже другой рукой.

Карета остановилась.

— Погодите меня здесь, дорогая, — старик встал и вышел, впуская прохладный воздух. Я же подобрала к себе на лавку ноги и сжалась в комочек.

Его не было так долго, что я успела даже задремать. А проснулась от потока воздуха и стука от захлопнувшейся двери.

— Вот! — положили напротив меня коробку.

— Что это?

— Сама переодеться сможешь? — и, получив кивок, добавил: — Я пока пройдусь по магазинам.

— Так мы же, вроде бы, к модистке собирались.

— В этом — нельзя! — отрезал почти любовник.

Взял только мою левую руку, посмотрел на неё и ушёл.

С трудом, но я влезла в корсет. Просто застёгивался тот на спине. Но он был велик мне. Или я такая худая. Поэтому зашнуровала его спереди, а потом просто повернула вокруг тела. С короткими портками с рюшами я долго не понимала, что делать. Понятно, что мне. Но всё это такое большое, что с трудом удерживалось на гашнике*.

С платьем вышло сложнее. Корсет не позволял выгнуться, как следует, поэтому зашнуровала его на спине кое-как. Как же одеваются состоятельные дворянки, ведь такой гибкости не имеют.

На плечи легла дорогая меховая накидка. Влезла в те же сапоги, что выдала мне девушка в Большом театре.

Когда явился старик, я была готова.

Окинул довольным взглядом и улыбнулся.

— Давай сюда левую руку.

Спорить и спрашивать не стала, просто послушалась.

Надел золотое колечко и перстень на левую руку. На его левой руке было такое же.

— Это зачем?

— Чтобы люди вопросов не задавали. Кстати, как тебя по-отчеству?

Я задумалась, силясь вспомнить. Но даже лица отца не припомнила, да и имени тоже. Будто стёрли всё.

— Ладно, я всё понял. Тогда будешь Варварой Карловной. Ну а фамилия, раз мы женаты, то Арманд.

— А мы женаты? — уточнила я.

— Для посторонних — да. Внебрачные связи осуждаются обществом, хотя многие развлекаются с крепостными. Но по правилам этикета девушка должна быть с компаньонкой, матерью или отцом, братом. Либо женщина в обществе сына, дочери, мужа.

— Понятно.

— Вот и отлично!

— А если кто из знакомых встретится?

— Пусть потом сплетничают, мне не жалко. А теперь пойдём к модистке.

Я вложила свою руку в его и последовала за своим... Кем? Мужчиной. Псевдо мужем.

Когда меня увидела модистка, растеклась тёплой лужицей в лести. Стало противно. А я тут же замкнулась в себе. Меня раздели вновь, чем допекли окончательно, брезгливо оглядели тело, посетовали на плоскую доску. Что-то там ещё женщина бормотала по-французски, но я таких слов не понимала. Одно разобрала: "и что он в ней нашёл!"

Но на этот вопрос я и сама ответ не знала. Мне подогнали по фигуре уже имеющийся корсет и платье, а также портки, прозванные панталонами, сняли мерки, дали выбрать несколько шляпок, перчаток и прочие мелочи и радости. Старик же пил какао и читал газету, ожидая меня.

А ещё я слышала, как модистка отзывалась о моём "муже", как об очень привлекательном и богатом человеке. Одна из её работниц сказала, что староват только, на что модисткпрлучила ответ, что не страшно. Некоторые мужчины с возрастом не теряют перцу в перечнице и даже наоборот, ей вот молодые не нравятся. Ловеласы, но как семьянины — фи.

Я же, одевшись, жалась в свою меховую накидку. И если раньше к холоду была привычная, то за сегодня совсем меня заморозили.

Мне собрали несколько нарядов, а новые пообещали через несколько дней, мол тогда будут готовы. Эжен расплатился, оставил адрес, куда доставить, и мы уехали.

— Куда теперь?

— Я обещал тебя вернуть Этьену вечером. Вот, возвращаю.

Я вся сжалась. Страшно к нему возвращаться.

— Не паникуй раньше времени. Ближе к ночи я тебя заберу. Любовнице полагается быть там, где ей положено.

— И где же?

— В постели барина. К слову, тебя хотя бы пощупать полагается.

— Это вы о чём?

— Ты должна быть измождённой, зашуганной и уже не дественницей.

— Так если я буду такой, толку с тренировки?

Он задумался. Мы как раз остановились. Правда, не рядом с Большим. Я выглянула в окошко. Трактир какой-то. К слову, уже темнело.

Мы зашли туда, поели. Довольно скромно, причём, он ел то же, что и я, только в чуть большем количестве. Он молчал, думая о чём-то своём.

Потом всё же поехали к Большому театру.

И, пока ехали, мой любовник велел мне переодеться в пачку, потом встать на колени на лавку кареты, задрал юбку и спустил панталоны.

— А может... Не надо... — дрожащим голосом спросила я, вот теперь испугавшись не на шутку. Неужели вот так?

Он же их снял.

— Надо.

Толкнул меня раз, другой, потом юбку опустил.

— Страшно? — прошептал у самого уха.

Я кивнула. Всё ещё пребывая в ужасе.

— Вот, бойся!

— Это ведь не взаправду, — я всё же не хотела верить. После всего, что он мне сказал и что сделал.

— Ну да. И хоть ты у нас немая, должна представлять, что я с тобой делал и чего следует бояться.

— А вы думаете, что после изнасилования я смогу тренироваться?

— Милая, меня это не должно волновать. Я за тебя заплатил.

Одежду я оставлю твою здесь. Снимай все украшения. Ночью заеду, переоденешься. А пока иди в том, в чём пришла. Никаких дорогих подарков. Иначе отберут.

Встречал меня Этьен. Выбежал, как мы подъехали. А я, как его увидела, так разревелась. Не потому, что пережила сегодня ужас, а потому что увидела свой кошмар.

Эжен отвёл Этьена в сторонку и что-то сказал. А я еле передвигала ноги. Взаправду. Просто возвращаться в прежнюю жизнь не хотела всеми фибрами души. Даже тело противилось этому.

Эжен дал несколько монет Этьену, чинно вошёл в карету, обернулся, улыбнулся мне сальной мерзкой ухмылкой и бросил на прощание:

— Отдыхай, крошка, скоро продолжим! — и захлопнул дверцу кареты.

Кучер взмахнул поводьями, а я упала наземь, не в силах переставлять ноги.

По щекам текли слёзы.

Этьен же понял всю эту сцену превратно. Подхватил меня под руку и потащил в здание большого театра.

— У тебя час отдыха, — бросил он меня на какой-то диван в гримёрке. — Потом как хочешь, а чтобы могла танцевать! Девятка, позаботься о Пятнашке. Поставь её на ноги.

А у меня кровь течёт по ногам.

Неужели старик вот так, играючи, лишил меня девственности?

Слёзы душили меня. На душе было так паршиво, что жизнь утратила краски.

Через час я не встала. Слабость была такая, что просто кошмар. А ещё видела знакомых, с кем жила бок о бок много лет, видела в их глазах ненависть, временами зависть, и лишь одна Девятка глядела сочувствующе и отпаивала меня каким-то отваром.

Потом явился Этьен с Эженом. Старик взглянул на меня.

— Она не может встать! — заступился учитель.

— Что значит, не может? — возмущался тихо старик. — Я тебе заплатил больше положенного!

— Возьмите Девятку, господин!

— Нет. Мне нужна Пятнашка. Надеюсь, её никто из твоих прихвостней не касался! Не дай Бог что подцепит!

— Что вы, что вы! Только Девятка с ней находилась. Заботилась о девушке.

— Я покажу её лекарю. И Эжен подошёл ко мне, наклонился и взял на руки, будто пушинку.

Я лежала и старалась не подавать признаков жизни, спрятав лицо у него на груди. Сразу накатило спокойствие.

Чудно! А ведь я этого старика знаю всего один день, успела разговориться и проникнуться доверием. Правда, похоже, он уже взял меня, как продажную девку, но... Сделал это, хотя бы, безболезненно.

А в карете из объятий не выпустил.

— Что он с тобой сделал? Метка не активировалась. Как он этого добился? — прошептал старик мне на ухо, обжигая своим дыханием мне шею.

— Я не знаю, что со мной. Как ты ушёл, ноги не носят. Наверное, от того, что ты сделал...

— Что я сделал? И что же?

— Ну, того... — я смутилась.

— Чего?

— Ну, девственности лишили...

— Чего-чего? Я тебя не трогал.

— Как не трогали? — подняла я удивлённо голову.

— Боже, Варя, ты меня в могилу раньше времени сведёшь! Нельзя быть такой впечатлительной! — и зарылся в мои уже распущенные волосы.

— А кровь?

— У тебя кровь? Там? А лунные дни когда должны быть?

Я пожала плечами.

— Но лекарю тебя надо будет показать. Поехали к Карлу! А я ведь только от него. Ни на миг тебя нельзя оставить!

А я сейчас вдыхала его запах, и он уже не казался мне отталкивающим. Наоборот, каким-то родным и успокаивающим. И под мерный стук колёс я уснула.

Разбудил меня свет и приглушённые голоса.

— Что с ней?

— Старый кобель! Всё, что угодно может быть!

— Да не трогал я её.

— Совсем-совсем?

— Метку поставил. И всё. Может, конечно, лунные дни, но она ходить не может. Психологическое?

— Подержи её, я возьму кровь на анализ.

Я заворочалась, показывая, что проснулась.

— Всё хорошо, Варенька. Мы только осмотрим, — прошептал Эжен, поглаживая меня по головке. — Тебя точно никто не бил или толкнул может быть? Упала?

— Нет, только помогли дойти до лежанки.

Карл отошёл от меня, поставил подсвечник рядом с какой-то штуковиной. И стал что-то разглядывать в чёрную штуковину.

— Да, лунные дни. Слабость может иметь разную причину, в том числе и в эти дни. Отдыхайте. Если завтра станет хуже — обращайтесь.

— Благодарю, Карл.

— Пока не за что.

Мой старик взял меня вновь на руки и понёс к выходу.

— Как ты? — спросил, сев в карету и велев кучеру везти домой.

— Ты рядом — значит, всё хорошо.

А он стал целовать меня. Нежно и в то же время неистово. То и дело сжимал меня в объятиях, вновь целовал. Будто, правда, испугался за меня. И сейчас эти поцелуи были мне в радость.

Потом мы приехали. Так же на руках Эжен внёс меня в дом. Пронёс в спальню, хотел уложить на постель.

— А у тебя можно хотя бы ополоснуться?

— Да, конечно, — и он понёс куда-то ещё.

— Сама помоешься или...

— Или... — просто сил совсем не было. И плевать, что он меня увидит, будет касаться. Ему можно.

Открыл воду. Рабочий водопровод! Ого!

Усадил меня в чистейшую белоснежную ванну. Снял с себя сюртук, жилет, рубашку или как это всё называется... Снял и портки, оставшись в одних панталонах.

Меня раздел.

— Да, помыться тебе не помешает!

И он меня начал мочить горячей водой да намыливать. Отмыв тело, перешёл к волосам.

Завершив банную процедуру, вытер и отнёс в постель, надев тонкую сорочку да панталоны с подвязкой.

— Спи, моя Варварушка, отдыхай.

— А ты?

— Я тоже скоро приду.

Я кивнула и спокойно уснула.

Примечания по главе:

гашник* — (Даль) Гачник, гашник, гасник, гачень, гач м. ремень, веревочка, снурок, тесма, для вздержки и завязки шаровар, понёвы или порток.

Глава 3

Проснулась я от вкусных запахов, от которых текли слюнки.

Приоткрыла один глаз, затем другой. Солнышко только-только встало.

— Доброе утро! — приветствовал меня старик. Точнее, не так. На старика он мало походил. Лицо было прежним. А вот тело — рельефное, сильное и вовсе не стариковское, и в одних панталонах. Вновь. Часть волос и бороды была мокрой. Умывался?

— Сколько тебе лет? — вместо ответа спросила я.

— Шестьдесят.

— Ого!

— А тебе? — не остался в долгу он.

— Около семнадцати.

— Значит, он знает, — это он об Этьене?

— Нет, он наврал с три короба. И каким-то образом угадал.

— Я б тебе больше четырнадцати не дал.

— Значит, совращаешь малолетку!

— Остра ты на язычок. Как самочувствие?

— Доброе утро! — я вспомнила, что не поздоровалась. — Надо попробовать встать.

— Вставай.

Потянулась и встала. По-моему, всё в порядке. Хотелось петь и танцевать.

— Никогда ещё не была так счастлива, — не смогла не поделиться своим настроением и улыбнулась.

— Ты меня уже не боишься?

Я подошла к нему и обняла за шею. Странно, но сейчас это было так естественно, будто мы много лет женаты.

— Нет. Ты, наверное, меня околдовал. Как только метку поставил, так я и перестала бояться.

— Может, совпало, — задумчиво ответил он, — и ты успокоилась данным мною гарантиям.

Я лишь пожала плечами. Что гадать? Сейчас я уже не жалела, что согласилась. Особенно после своего возвращения в труппу. Не хотела их даже видеть.

"Нельзя так говорить!"

"Это почему же?"

"Пусть они не благородные, но они — тоже люди. И ты с ними делила кров, тяготы и невзгоды. Вместе. И вы друг другу помогали. Нельзя вот так вычеркнуть людей из своей жизни, если ваши пути просто разошлись".

"Сегодня ты не с той ноги встала?"

"С чего ты взяла?"

"Поучаешь и выступаешь в роли совести".

"Я просто создаю противовес твоим мыслям. Жизнь — это выбор. Постоянный".

— Что со мной будет, когда ты наиграешься мною? — спросила вслух, завершив разговор со своей второй Я.

— А ты развивайся, чтобы я не наигрался.

— Ты правда хочешь, чтобы я была твоей любовницей?

Он закатил глаза. Вздохнул.

— Женщина!

— Что? — не поняла я.

— То ты говоришь, что ты меня не возбуждаешь и обижаешься, то — наоборот.

— И вовсе не обижаюсь! — возразила я.

— Ещё как обижаешься!

Я задумалась, а он положил свои широкие ладони мне на талию.

— Ты такая тоненькая и хрупкая.

— Почему ты до сих пор не женат?

— Я был женат. Жена умерла после родов. Сын тоже недолго прожил.

— А спасти?

— Спасти не удалось.

— Давно это было?

— Тридцать лет назад.

— А почему больше не женился?

— Не знаю. Женщины были. Зачем жениться, если и без женитьбы могу обеспечить свою женщину. Зато надоели друг другу, так разбежались. Зачем себя мучить?

— А дети?

— Детей не было больше.

— Прости, — видно, я задела за больное.

— Не страшно, я уже привык к мысли, что их не будет.

— А взять приёмыша. Наверняка после войны много сирот.

— Нет.

— Что нет?

— Никаких детей! И хватит об этом!

— А если я понесу.

— Вот как понесёшь, тогда и вернёмся к разговору о детях. Завтракать будешь?

— Сперва тренировка.

— Хорошо. Тренируйся.

Он выпустил меня из объятий, а я разочарованно вздохнула. И на что надеялась?

— Ох уж эти женщины! — услышала его бормотание себе под нос. — Тут тебе прислали от модистки несколько костюмов. Погляди, в чём тебе удобнее будет тренироваться, — и он показал на ящик. — Как соберёшься, иди в соседний зал. Кстати, я раздобыл для тебя зубную щётку, гребень. Всё в соседней уборной.

— Благодарю, Эжен.

— Называй меня Женей. Всё же это по-русски звучит. Но только наедине.

— Я помню.

Он прикоснулся к моим губам большим пальцем, провёл по ним, затем притянул к своим. Поцелуй вышел нежным, но недолгим.

Всё равно, какое-то подвешенное состояние.

Эжен ушёл. А я осталась. Чудно себя ощущала. Будто не на своём месте Неужели я такая легкомысленная оказалась и ради вот этого всего готова лечь с ним в постель?

Но солнышко уже встало, а я не привыкла так много бездельничать. Поэтому прошла на носочках в уборную, умылась, причесалась, собрав волосы в пучок на затылке. Кровотечение прекратилось, что было странно. Но я всё равно надела подвязку.

Оглядела себя в зеркало. Полупрозрачная ночнушка больше открывала, нежели скрывала. И Эжен обрядил меня в это? Или это одной из его бывших любовниц? Вдохнула глубже.

"Спокойствие. Да, были женщин у него до тебя. И что?"

"Ничего".

"Зато глянь какая нежная ткань. И тебе позволено её носить!"

"Всё верно! Надо наслаждаться тем, что имеешь! Пока пинком под зад не вышвырнули на улицу".

Сняла сорочку и прошла к ящику с покупками.

Внутри было несколько разных тренировочных костюмов с длинными юбками. И один — облегающий чёрный с короткой юбкой, едва прикрывающий причинное место. Я примерила его, хотя и стыдно было такое надевать. Сел он на меня, словно вторая кожа.

Я пересмотрела остальные и заметила, что юбка отстёгивается. И её вполне можно надеть к этому чёрному. Что я и сделала. Оглядела себя в зеркало. Вполне приемлемо. В этом наряде и отправилась в тренировочный зал.

Пока шла, раздумывала над тем, откуда здесь тренировочный зал. Неужто для любовниц Эжен сделал? Если так, то значит, у него страсть к танцовщицам. Недаром же он даёт деньги разным труппам, как вот Этьену дал.

Отчего-то чувствовала себя грязной. И оставить позади тяжкие думы не выходило.

Зал встретил множеством зеркал. Даже репетиционный зал в Большом казался меньшим, при всём величии потолков, здесь они были ещё выше, а ещё образовывали свод. Зал оказался круглым. И, за исключением пола, зеркальным. Да и дышалось тут легче. И в самой сердцевине купола находилось окно, в которое проникал солнечный свет. Красиво! И как-то волшебно.

Я закрыла за собой дверь. И как найду выход обратно? Но на полу была выложена мозаика в форме многолучевой звезды и какие-то разные незнакомые символы. Прямо под моими ногами оказался символ двух стрелок влево-вправо и третьей линии. Другого такого символа не было, и я решила, что выход найду, при условии, что останусь зрячей. Ладно, мысли долой. Надо наслаждаться здешней красотой.

Все мысли тут же выветрились. И захотелось танцевать. Но сперва — разминка.

Увлеклась так, что не заметила зрителя. Одно из зеркал отворилось, являя на пороге Эжена.

— И давно ты тут? — отчего-то испытывала смущение, будто за мною подглядывали, когда я моюсь.

— Нет, недавно. Ты уже несколько часов занимаешься, пришёл позвать тебя на обед. Завтрак ты уже пропустила.

Так много времени?

— Что это за зал? — я протиснулась в дверной проём, решив, что тренировка окончена.

— Да так... — ушёл от ответа он.

Ладно, не хочет говорить, не обязан. Кто он, и кто я? Я даже не стала обижаться. Вот только иллюзии осыпались пеплом. На что я надеялась? Что займу особое место в его жизни? Вряд ли он кого-то может полюбить. Да, относится по-человечески, но не более того. Я — лишь его постельная игрушка.

Как себя ведут постельные игрушки?

Я прошла в спальню. Он — за мною. И вдруг надоело всё. Не хочу жить ожиданием. Раз я постельная игрушка — так тому и быть. Не хочу этих ухаживаний. Не хочу разочарований!

И я, больше не смущаясь, сняла тренировочный костюм, оставаясь лишь в подвязке, но и её сняла. Эжен замер.

— Ты говорил, что хочешь меня, просто не показываешь. Так вот, я желаю, чтобы ты взял меня прямо сейчас, — и это говорю я? Или другая Я? Нет, именно я.

Вторая моя суть молчала. — Как тебе удобно? — вспомнила, как изображал слияние в карете. И встала на лежанку на колени. — Вот так?

— Оденься! — бросил он и вышел.

А я вдруг ощутила себя грязной. Такой, что даже этот дворянин побрезговал меня взять.

Слёзы душили меня. Я закрыла глаза и попыталась успокоиться.

"Успокойся, ты слишком худа пока что. Он же ясно выразился: кожа да кости".

"Зачем тогда я ему?"

"Ну, мало ли зачем. Он тебе обещал вознаграждение, если вы разбежитесь. Да и сейчас условия, каких никогда не было. Так чего ты возмущаешься?"

"И вовсе не возмущаюсь... Просто..."

"Куда ты торопишься? Потерять невинность? Её потом не вернёшь".

"Но ведь я всё равно его. Иначе зачем метка? Днём раньше, днём позже..."

"Он — старик. В его возрасте уже многим не до постельных утех. Они больше любят общаться, платонические отношения".

Слова моего второго Я успокоили. Немного. Вот только я себя не лучшим образом сегодня показала. Изменится ли его отношение ко мне?

Я оделась в то платье, что вчера Эжен купил до модистки, которое та подшила по фигуре, и вышла из комнаты.

Спустилась по лестнице вниз. Всюду были огромные арочные окна. Лестница — мраморная, широкая. Тряхнула головой, смахивая наваждение. Неужто тоже допотопный дом?

Столовая оказалась огромная, и явно не на двух человек. Накрыто же было лишь на двоих. Неужели мне оказали честь и готовы разделить со мной трапезу? Эжен уже сидел.

— Садись! Слуг я отослал.

Я бросила взгляд на противоположную сторону длинного стола, где располагались приборы. Прошла уже к своему стулу. Эжен не двинулся с места. Где же его обходительность?

Подошла уже к столу, но передумала садиться. Взяла блюдо и приборы и отнесла их к Эжену, поставила рядом. По левую руку от него. Затем, взяв бокал и понюхав, поставила его на прежнее место. Взяла стакан. Запаха почти не было у вишнёвой жидкости, и я пригубила. Взвар. Залпом его выпила. Потом взяла кувшин, удостоверилась, что там взвар, и перенесла его со стаканом к старику.

Он молча наблюдал за моими действиями.

— Надеюсь, вы не против.

— Нет.

— Благодарю.

Села за стол.

— Я хотела с вами поговорить.

— Ешьте, поговорим после.

Я бросила взгляд на зажаренного поросёнка, потом на какой-то странный суп. И решила начать с супа.

Эжен не ухаживал. Просто ел то, что уже было наложено на его тарелки.

На столе было изобилие ягод, и зелени. Я ухватилась взглядом за салат и стала тянуться через весь стол. Эжен не выдержал и подал.

— Вы нарушаете все приличия, — сказал он. — Могли бы просто попросить меня подать.

— Не привыкла никого просить.

— Но это не повод не учиться себя правильно вести. Вы читать умеете?

— Да. По-русски.

— Я поищу вам книгу по правилам поведения в обществе.

— Благодарю. Только что я в обществе забыла?

— Я же сказал, мне нужна спутница.

— Что входит в мои обязанности?

— Я же уже говорил. Всё, что мне захочется.

— Это понятие весьма размыто. Хотелось бы поточнее. Спать с вами тоже входит в мои обязанности.

— Да, входит.

Я вздохнула, стараясь совладать с волнением и раздражением.

— И сопровождать вас на балы?

— Да.

— А что ещё?

— Ну, допустим, поглощать пищу вместе со мною.

— Дальше.

Он пожал плечами.

— Не знаю. Вам чего-то самой хочется?

Хотелось молвить, что да, чтобы он меня взял, но я закусила губу.

— Вы говорили, что по обоюдному согласию...

— Да, я могу выполнить любую вашу просьбу, если ваше предложение кажется мне приемлемым.

— А я?

— И вы — тоже.

— То есть, если постели я не хочу, то я могу отказаться?

— Смотря что вы имеете в виду под постелью. Мы спим на одном ложе. Если вам нехорошо, вы действительно можете отказаться от близости, я пойму.

— А если мне просто не хочется?

— Судя по всему, тебе наоборот, очень хочется. И как ты с таким норовом сохранила девственность?

Я зажмурилась. Нельзя грубить! Хотя... он ведь позволил дерзить.

— Я не знаю, как мне себя вести. Кто я для вас? Постельная игрушка, друг, жена?

— Не высоко ли ты метишь? — он заинтересованно вскинул брови.

— Ты — любовница. Как ты заметила, да, постельная игрушка. Когда я того пожелаю. Но ты не друг, не жена. Поняла?

— Да, господин, — я склонила голову, в знак покорности. — Что прикажете?

— Но ты и не рабыня, не служанка.

— Теперь не понимаю.

— Не жди, что я буду делиться с тобой своими планами, мечтами. Я не стану отчитываться по потраченным средствам, доходам и прочим. Хочешь танцевать? Танцуй. Читальня тоже в твоём распоряжении. Все приёмы пищи и часы отдыха — наши совместные.

— Как скоро мне ждать постельной близости? Как себя вести?

— Ведите себя учтиво, но наедине можете дерзить, если вам этого хочется. А как скоро? Я не знаю. Пока вы не вызываете во мне желание.

Я растерялась.

— Вам ведь нравится танцевать, вот и танцуйте.

— А что нравится вам?

— А мне нравится смотреть, как вы танцуете.

— Но вы могли и дальше глядеть, не забирая меня к себе и не ставя метку.

— И продолжить тебе жить той жизнью?

— Я не понимаю.

— Ты мне нравишься, но не так, как ты привыкла представлять. Но я тебе даю свободу в пределах моего попечительства.

— Вы относитесь ко мне как отец?

— Отнюдь.

— Но вы мне в деды годитесь. Называете любовницей, а сами...

— Возраст разве важен? Ты — детородного возраста. Я — тоже. Сейчас сложно найти здоровую нетронутую женщину.

— Значит, я нужна вам для рождения детей?

— Посмотрим, милая, но я не исключаю этого. А пока танцуй. Я предлагаю сотрудничество. Свою защиту тебе от посягательств других мужчин, кров, одежду, еду, всё, в чём ты будешь нуждаться. В ответ хочу лишь верности.

— Но этого ведь мало. Вы мне даёте всё и даже больше — человеческое отношение. А что я могу дать вам?

— Поглядим. Пока на людях играй роль моей супруги, в танцах дари мне любование тобою. А во что это выльется — узнаем.

— Вы умеете танцевать?

— Умею, но это обычные светские бальные танцы. Тебе тоже следует научиться, пока зрение есть. Как и манерам. Читай, пока есть такая возможность.

— А зачем мы будем делить одну постель, если вы не относитесь ко мне как к жене или любовнице?

— Будем привыкать друг к другу. Чтобы я точно к тебе не относился как к дочери или внучке.

Как всё сложно!

— Позвольте задать личный вопрос. Оочень личный.

— Задавай.

— Какими способностями вы обладаете?

— Я могу создавать защитное поле, — после некоторого раздумья молвил он, — и блокировать способности другого мага.

— Это как?

— Сейчас уничтожают всех, кто имеет способности, считая магов помощниками Дьявола. Я умею закрывать таких людей, закрывать их способности, что даже те маги, что служат церкви, не видят их. Вот как тебя закрыл.

— Хотите сказать, что я маг?

— Что-то магическое в тебе точно есть. Ты когда танцуешь — светишься.

— Вы поэтому мне помогаете?

— И поэтому тоже.

То есть, он предлагает свою защиту, но попробовать жить вместе? Пока не испытывает ко мне никаких чувств, кроме покровительственных. Значит, она должна решить, хочет ли связывать свою жизнь с ним. Что будет, если влюбится в кого-то другого?

Этот вопрос я произнесла вслух.

— Влюбишься, говоришь? — усмехнулся Эжен.

— Ну, вы стары, как сами сказали. Я — молода. Возможно, я и смогла бы вас полюбить, как отца, может, даже не только. Но вдруг встречу кого-то молодого...

— Забудь.

— В смысле?

— Разведённая женщина не может выйти замуж повторно.

Я не понимала. Он, видно, понял это, поэтому пояснил:

— Свободу я тебе могу дать, но ты должна будешь жить отдельно либо как вдова, либо как бывшая жена. Тогда я обязан тебя вернуть твоей семье или оставить у своих родственников. Но повторно замуж ты уже выйти не сможешь. А в высшем обществе ты будешь моей женой.

— То есть, ни о какой свободы речи не шло с самого начала? — я не знала, плакать или смеяться от того, как он меня окрутил.

— Я ведь сразу сказал, что свободу дам, но только от себя самого. Но ты по-прежнему останешься моей женщиной.

То есть, у меня два пути. Либо закрепиться в глазах Эжена в качестве жены или кого-то ещё, чтобы он не захотел давать мне свободу. Либо получить эту свободу, но никогда не иметь семьи, как таковой.

Час от часу не легче!

Я встала из-за стола.

— И чем мне теперь заняться?

— Почитай в читальне.

Я подумала и согласилась.

Читальня встретила странным запахом, даже затхлым. А располагалась она под землёй.

— Этот дом ведь не вы строили.

— Конечно, не я. Я нанимал каменщиков.

Я недоверчиво скривилась.

— Это было давно. Я тогда только-только стал заниматься отцовским делом. Этот дом обошёлся мне с приличной скидкой, ведь я заказывал здание сельской школы. А дом, хоть и пятиэтажный, но маленький. И его чуть было после потопа не отобрали.

— Значит, строили до потопа...

Он вздохнул.

— Тогда времена были другие. Люди — добрее. Да и делали на славу, так, чтобы своими творениями можно было гордиться, чтобы созданное досталось потомкам, душу вкладывали.

Я сглотнула. Ему ведь много лет. Он должен помнить наших предков. Это я почти не помню ничего о родителям.

— Расскажи мне о тех людях, — попросила тихо,переходя на фамильярное обращение.

— О ком рассказать?

— О лекарях.

— Мой друг Карл Демонси больше знает. Всё же он трудился с ними бок о бок.

— Он знает о том, что ты — маг?

— Знает. Сам такой же.

Я ошарашенно замерла.

— Но раз он лекарь и маг, значит, лечить может.

— Я заблокировал его дар. В те времена не знал, зачем мне его послали наши Предки. Лишь после потопа понял о своём предназначении.

Надежда угасла так же, как и появилась.

— Значит, теперь он лечить не может...

— Может, но без магии.

— Так ты расскажешь? — решила отвлечься от безнадёжности я.

Он вздохнул. Вновь.

— Тогда лечили иначе. Не магически, но подбирали лечение индивидуально. Лекарь был не просто лекарь, а психологом. За исключением ранений, всё решалось с помощью трав и анализа своей жизни, неправильности мыслей или поступков. Считалось, что болезни насылают либо нам в наказание за ошибки, либо мы сами притягиваем их чувством вины или своей ненужности в этой жизни.

— А теперь?

— Сейчас хоть церковь и говорит о том, что болезни — кара за грехи,но при этом не пытается помочь человеку. Покайся в своих грехах! Исповедайся! Часть прошлого лекарского опыта они взяли на себя, но...

— Но...

— Но всё иначе. Задача не помочь, а заставить смириться, терпеть несправедливость и после смерти тебе это воздастся. А ещё постоянно хотят пожертвований, в общем, иначе всё. Раньше считалось, что нельзя терпеть несправедливость, обязательно надо было помочь нуждающемуся, направить его, чтобы он всё исправил. А сейчас ты либо раб, либо господин. И либо тебя покорят, либо ты. Раньше же все были равны. Все друг друга уважали. Больницы, в основном, раненых лечили, сейчас это хирургия называется. Зашивали раны, делали операции.

— Моя мама была лекарем в той больнице, — разоткровенничалась я.

— А отец?

— Я не помню. И маму не помню. Лишь когда ты привёз к Карлу, вспомнила об этом, и место показалось знакомым.

На плечо легла его ладонь.

— Мне жаль, что так вышло с твоей семьёй. У тебя есть братья-сёстры?

— Не знаю. Не помню ничего. Лишь как пряталась когда Москва горела. А маму... — я сглонула комок в горле.

Он вдруг притянул к себе и погладил по головке.

— Ты вспомнишь. Обязательно.

— Но разве не надо прошлое отпустить?

— Нельзя. Нужно помнить, чтобы вынести урок. Сейчас людям переписывают прошлое. Везде сплошной обман и подавление. Прошлое нужно вспомнить, как бы больно ни было. И своих предков. Знать, кем они были, как жили.

— А ты... — я подняла голову, заглядывая ему в лицо.

— Мы его помним, знаем.

Он провёл по моей щеке шершавой ладонью.

— У меня много дел. Читальня имеет свой каталог. Вот он, — и Эжен выдвинул один ящичек из комода. Вот гляди, с этой стороны русские названия, — и старик задвинул ящик и повернул комод. Выдвинул тот же ящик, но с другой стороны, — а здесь — французские. К слову, можешь читать карточку с двух сторон, наверняка что-то да запомнишь из французского, а некоторые слова ведь знаешь, отложится в памяти, как они пишутся.

Тут вот номер стеллажа и полки. Расставлено по авторам в азбучном порядке. Поняла?

Я кивнула. Разберусь.

— Хорошо. Первый ящик — естественные науки. Далее — языковые, философские, культурные и друге. Всё подписано. Если поняла, я пойду.

— Да, иди.

И он ушёл.

А я полезла в ящик с культурой. Мне ведь манеры учить...

Глава 4

Глава 4

В читальне я засиделась до ужина. С наслаждением листала пожелтевшие страницы, выведенные красивым почерком. Правда, отнюдь не правила поведения в обществе. Это были рукописи, написанные разборчивым аккуратным почерком. Воспоминания о прошлом, охватывающем период незадолго до последней войны и после, правда, титульный лист был переделан. И поверх надписи "7350* лета от сотворения мира" красовалась "1812 год от рождества нашего Господа". Последняя запись прекращалась тридцать четыре лета назад и подписывалась инициалами Е.Е.

Неужто он описывал собственные наблюдения? Или просто инициалы совпали? Но, война ведь была не тридцать с лишним лет назад. Я ничего не понимала. Другой войны я не помнила, да и не жила в то время. Неужто Москва горела дважды?

От двери раздалось покашливание. Я подняла глаза, захлопывая тетрадь.

— Госпожа Варвара, вас ожидают к ужину, — сказала молоденькая девушка моих лет в черном платье с белым кружевным передником.

Красивая. Служанка? Но... Какие отношения её связывают с Эженом? Крепостные и слуги ведь причисляются к рабам. И господа часто насилуют своих служанок. Но я смахнула мимолётное видение. Даже при том, что служанка имела округлости, где надо, образ насильника не вязался с Эженом.

"Не придумывай того, чего нет".

"И то верно!"

Я хотела взять с собою книгу и показать Эжену, но женщина переменилась в лице и начала активно умолять:

— Нет-нет, госпожа, книги запрещено выносить из читальни.

— А ты разве можешь мне что-то запретить? — я говорила спокойно и холодно, отчего девушка побледнела ещё больше.

— Но тогда меня накажут...

— И какое наказание?

— Розги, госпожа.

Что Эжен себе позволяет? Но книгу я поставила на место, затушила остаток почти полностью догоревших свечей, и пошла за ровесницей.

На этот раз накрыто мне было рядом с господином.

Приветствие, ничего не значащий разговор. Лишь когда служанка ушла, я осмелилась заговорить об узнанном правиле.

— Это правило не обсуждается.

— Но почему?

— Потом книга не возвращается на место и в итоге теряется.

— А почему слуги за это отвечают? Да ещё и так варварски?

— Чтобы исполняли. Настаивали, убеждали. Сейчас действует позиция силы. Книги в наше время редкость. Особенно старые книги.

Продолжать эту тему не стала. Решила перейти к более интересному вопросу.

— Я нашла "Записки о войне". Это ты написал?

— Да.

— Но что там с датой? Война была ведь пять лет назад. Не тридцать пять!

— Действует цензура. Так велено его императорским величеством.

— Но зачем?

— А ты как думаешь?

Ответа я не знала. Но, судя по тому, что наш народ оказался в рабстве, стариков не осталось, взрослые все боятся...

— Нам пытаются навязать иное прошлое?

— Да. Тартарии больше нет.

— Но ты ведь старик! Тебе не опасно вообще жить на виду?

— Я — француз. Нам многое прощается. К тому же, дворянин.

— А Наполеон?

— Нет, не победил. Считается, что победили мы. — Тартария?

— Нет. Российская империя. Даже упоминание Тартарии запрещено в литературе. Да и в обществе.

— Но ведь даже дети знали, наверняка помнят...

— Поэтому придумали чуть иное объяснение.

— Какое?

— Что в средние века здесь были татаро-монголы, которые в страхе держали всю Русь, собирали дань, имели орду, грабили, убивали... Пока иго не свергли.

— Бред! Но память людская коротка. Кто тебе расскажет?

— Родители.

— Да? У тебя есть родители?

— Нет.

— Многих ты знаешь, у кого есть родители?

Вспомнила, что детей почти сразу отрывают от матери, девочек в бордель, а мальчиков — церкви.

— Н-нет. Никого.

— Мальчиков отдают в интернаты, где воспитывают уже в любви к Богу и Царю. У девочек, считается теперь, нет души, а значит, она — не человек.

— Но как же так! Всё потеряно? Нас просто стёрли? Нас нет?

— Пока нужно выжить. Сохранить, что можно. А былое величие восстановить не сложно, как сейчас история переписывается, так потом и обратно перепишут.

— Но разве люди потом поверят, узнав, что их обманывали? Что обманывали их отцов и дедов.

— Не поверят.

— Но как же...

— Люди сами докопаются до истины, а нам нужно лишь оставить им ключики в том, что дойдёт до них.

Я задумалась и продолжать разговор не стала.

— Я раздобыл тебе музыку.

И он протянул шкатулку. Стоило её открыть, как полилась приятная музыка. Там угадывались ноты из балета.

— Но как?..

Вот только Эжена рядом уже не было. Столько вопросов крутилось у меня на языке. Откуда он её взял? Как быстро сделал? Кто ему сделал? Неужто производство звукозаписывающих устройств сохранилось? И это только часть их.

Я встала из-за стола, взяла шкатулку и отправилась в читальню.

Читала и слушала музыку, а спустя два часа пошла тренироваться. Музыка оказалась короткой, но медленной. И, на самом деле, вовсе не из "Лебединого озера", просто немного похоже. Совсем чуточку. И хоть слышала она полный балет всего один раз, память услужливо подсовывала другие ноты. Фальшивит шкатулка? Но те, что были ещё до войны, такого не умели.

У неё тоже была подобная с кружащейся девушкой. Правда, мелодия звучала колыбельная. И вот теперь в голове всё перемешалось. Та колыбельная мелодия, эта из шкатулки и тот кусок, который ставил Этьен.

Танцевать не получалось.Она постоянно сбивалась, спотыкалась и падала. Да что с ней такое? Неужто эта шкатулка выбила из колеи?

Тренировку я завершила. А потом прошла пустынный тёмный дом почти насквозь. Пусто и одиноко. Дом казался нежилым. Двери в комнаты открыты, но помещения со сваленной старой мебелью. И кроме столовой, спальни и читальни, всё покрыто пылью.

От осознания того, что я здесь одна, тело покрылось мурашками, сердце застучало так громко, что казалось, сейчас проснутся все призраки.

Что здесь творится и зачем меня сюда притащили?

Дверь хлопнула, оповестив меня, что кто-то явился. Я замерла, не зная, как себя вести. Бежать сломя голову? Но что, если столкнусь с пришедшим?

Я затаилась недалеко от передней, ожидая, когда разминусь с ночным гостем.

Это оказался старик. Сейчас он казался более старым, чем раньше. Кожа на щеках обвисла, руки казались тоже старыми-престарыми.

И хоть хотелось бежать, я не смогла сойти с места. Он еле передвигал ноги. И внутри проснулась жалость.

Эжен остановился в дверном проёме, оперевшись о него. Закрыл глаза. Тяжело задышал.

Я сделала несколько тихих шагов обратно к лестнице, а потом уже вперёд громких.

— Эжен!

— Алёна... — его голос стал скрипучим и в то же время тихим, к тому же, говорил сейчас без акцента.

Я подскочила к нему.

— Что случилось? — спросила, подхватывая его под мышку.

— Да так, ничего...

Я провела его в комнату, заваленную мебелью на этом ярусе, скинула с дивана всю мебель, стряхнула пыль, поднимая её в воздух. Мы оба закашлялись. Лишь потом усадила, а затем уложила старика.

Глаза так и закрыты.

— Что с тобой? Что я могу сделать?

— Подарить мне частичку себя.

— Что ты такое говоришь?

— Поцелуй меня.

Я бросила взгляд на его немочный вид. Он не вызывал отвращения. А, была, не была!

Коснулась дрожащими губами его губ. А старик впился в меня, словно, и правда, пил. Когда же отпустил, я увидела, что кожа лица немного разгладилась, руки тоже не казались такими дряхлыми.

— По документам я не такой уж и старик, — сказал он. Голос уже вернул былую силу. — Сейчас все стареют раньше из-за облучения. В тридцать лет выглядят уже на шестьдесят.

— Хочешь сказать, что тебе тридцать?

— По документам — да.

— А на самом деле?

— Шестьдесят.

— Но ты сейчас выглядел на все сто. Нет, наверное, ещё больше... Ты пил меня.

— Пил.

— Мою молодость?

— Нет. Твою магическую силу.

— Я теперь не имею магии?

— Имеешь, но заблокированную. Просто...

— Что?

— Метка... Мы должны обмениваться энергиями. Что-то знакомое. Что-то, что происходит между мужем и женой.

— Метка — это супружество?

— Сговор. Раньше в храмах его совершали с благословения предков.

— Но теперь храмов нет.

— Они есть. Но не работают, как раньше. Частично дают людям силу при определённом резонансе, но не выполняют и десятую часть того, что было.

Он сел.

— Эжен, что это за дом? Почему он пустой? Мне страшно оставаться здесь одной.

— Это мой дом. Но он да, пустой. Прислуга здесь не живёт. А все остальные обходят стороной. Здесь живут привидения.

— Правда?

— Да.

— Но я никого не видела.

— И не увидишь, ведь способности я заблокировал, разве что тебя решат напугать.

— Так почему ты постарел?

— Блокировал много народу сегодня.

— Сколько много?

— Много. Я не считал. Но больше десяти, точно.

— А какой мой дар?

— С огнём связан как-то.

Перед глазами вспомнилось пламя погребального костра. И горящая Москва.

— Выходит, это я подожгла Москву?

— Нет. Москву бомбили.

— Наполеон?

— Вряд ли. Ведь он уже взял город.

Но от этих слов я испытала облегчение. Ведь народу там было много. Перед пожаром Москву вырезали, грабили. А потом, выходит, бомбили.

Он вдруг притянул меня да подмял под себя, целуя да задирая подол моего платья.

— Простите... — услышала я женский робкий голосок.

Но Эжен не прекратил спектакль, даже наоборот, продолжил, совершая толчки об меня, устроившись между ног, при этом поцелуй не разрывал. А я ощущала его возбуждённую плоть, трущуюся о моё лоно, и готовая провалиться под землю со стыда.

Толчки продолжались какое-то время, потом стали замедляться и вовсе прекратились. А Эжен упал на меня, будто лишился всех сил.

Он случайно в спектаклях не играет? Очень ловко получается у него роль любовника.

Но... Как же стыдно! И нас видели, как мы, пусть и невзаправду, но всё же совершаем слияние.

Старик так и лежал на мне, а я не знала, как себя вести. Воспоминания подсовывали сжавшихся в комочек изнасилованных девиц, как наши мужланы совершали своё грязное дело. А однажды, в первый раз, когда увидела, хотела броситься на помощь, до того, как всё произошло. Но меня остановил один из уже женатых охранников Этьена. И сказал, что не против совершить такое со мною, прямо сейчас. Я тогда жутко перепугалась. Спасло только то, что нас застала его жена. И, сказала, что оторвёт ему яйца, если он хотя бы ещё раз взглянёт в мою сторону.

А ту девушку уже изнасиловали. Но с тех пор я наших охранников шарахалась, боясь даже оставаться с ними наедине.

Сейчас же старик, совершивший своё "грязное" или не очень дело храпел. И как поступить? Спихнуть его на пол? Проснётся ведь. А что, если я ему что-то сломаю? Исцелять сейчас ведь не могут. Что тогда?

Да и как я отношусь к своему хозяину, любовнику, мужу?

Кто я для него, он сказал уже давно. Возможная любовница. А кто он для меня? Кого я сейчас изображать должна?

Подумала и решила быть искренней. Погладила его по волосам. Они казались приятными на ощупь.

Сейчас он ведь возбудился. Значит, всё же, желание ко мне имеется. Благо, на мне панталоны были.

Не знаю, сколько мы так пролежали, но у меня руки затекли.

А когда Эжен всё же встал, то огляделся и первым делом принялся стаскивать мне панталоны.

— Ч-что т-ты д-делаешь?

— А как я по-твоему должен это делать через нижнее бельё? В моём доме ты их не носишь. Поняла?

— Д-да, мой господин.

— Ну вот, другое дело! — и он зашвырнул панталоны на настенные часы, заставив меня отчаянно покраснеть. И в который раз пожелать провалиться под землю от стыда.

— Завтра ты возвращаешься к Этьену.

— Уже?

— Да. Я тебя отвезу. Буду забирать лишь на ночь.

— А как же книги?

— А что книги? Я говорил сегодня с Карлом. Говорит, что дольше держать на больничном уже не может. Пойдём, поужинаем и спать. Завтра у тебя длинный день. Нужно успеть отоспаться.

Я вздохнула. Не хочу возвращаться!

Ужин прошёл спокойно. Я задумалась. Получается, я всё же не на птичьих правах здесь. И для Эжена я невеста? А что тогда будет, если я лишусь девственности?

— Станешь женой, — ответил он. Похоже, я спросила это вслух.

— И... Ты согласен?

— Я достал бумаги. Теперь ты — Варвара Карловна Демонси.

И он достал документы из кармана.

— Демонси да ещё и Карловна? Как ты это провернул?

— У Карла была дочь Варвара. Погибла во время войны. Бумаги он оформить не успел.

— И Карл не против?

— Нет.

Значит, можно начать новую жизнь.

— Я также достал дословную* запись о совершении брака Евгения Евгеньевича и Варвары Карловны десять дней назад.

— А на меня разве не даётся новая бумага о смене фамилии?

— Нет. Эти две бумаги удостоверяют твою личность. Но с Этьеном это не решает вопрос.

— А как ты умудрился сделать метку?

— После потопа всё изменилось.

Мы поужинали и поднялись наверх. Мылись по очереди. Оделась я в ночную полупрозрачную сорочку. Когда Эжен вернулся чистый в одних панталонах и затушил свет, спросил:

— У тебя лунные дни уже завершились?

— Да.

— Хорошо.

Не понимаю я наших отношений. С одной стороны для всех мы муж и жена, а с другой — всё показное. Мы друг друга не знаем, хотя понемногу начинаем узнавать.

На ночь мне всё же подарили лёгкий поцелуй и пожелали хороших снов.

Примечания по главе:

7350 лет от сотворения мира — по старому летоисчислению, разнящемуся с Рождеством Христовым на 5508 лет. По официальной версии летоисчисление у нас поменялось по указы Петра Первого в 7208 году, когда он повелел перейти на юлианский календарь, сделав 7208 лето 1700 от Рождества Христова. Но многие книги в царской России подписывались до революции двойным летоисчислением.

7350 год — это 1842 год от Р.Х.

Дословная* — копия.

Глава 5

Глава 5

Тренировки после моего возвращения были беспощадными. Вновь стёртые в кровь ноги, труд до полного изнеможения. Я молча терпела, пока не падала от усталости. То ли Этьен решил поиздеваться надо мной в виду пропущенных дней, то ли я просто отвыкла от такого режима. Но то и дело перед глазами плясали чёртики или тёмные пятна.

Вечером меня забирал Эжен. И чуть ли не в карете начинал показушно насиловать. Я ведь немая рабыня.

Но у него дома я отдыхала, не в силах добрести даже до постели. Но он всегда наполнял мне ванну, мыл, и нёс в постель. А я засыпала, стоило голове коснуться подушки.

А однажды меня зажал в угол Первый прямо в Большом. Стал задирать юбку, но стоило прикоснуться ему к моей коже, как обидчик рухнул на колени.

А вот вечером того же дня меня добил Эжен.

— Я уеду на несколько дней из Москвы.

— Нет!

— Так надо. У меня дела встали. Я ещё так надолго не уезжал. Как вернусь, приеду за тобой. А пока — держись!

Я грустно кивнула и остаток вечера просидела в читальне, пока там же не уснула.

Утром старика уже не застала. Но завтрак и карета меня ждали. Когда выходила из неё, вообще поскользнулась и упала. И никто не подал руку. Бросили у броха в Большой театр, будто ненужную рабыню. Обида и подступившая влага застилила глаза.

Премьера, если можно так назвать провалившийся дважды балет, должна была состояться со дня на день.

Вот бросил меня Эжен или нет? Я привыкла ему уже доверять. Но сейчас поцелуи казались лишь способом пить мою энергию, чтобы пополнить его, только и всего. А даже поцелуев он, когда не надо было притворяться, никогда не заходил. А раз связан со мною, должен вернуться. Хотя бы чтобы вновь меня пить. Метку я теперь ощущала, причём таким коконом вокруг меня. А значит, мы по-прежнему связаны. Это чуточку успокаивало.

И вот, перед выступлением, ко мне подошёл Седьмой — любовник Этьена. Тот самый, что положил на меня глаз.

— Этьен нашёл себе нового любовника и после выступления выгонит Первого. А я смогу жениться. И хоть, ты уже подпорчена, я всё равно хочу на тебе жениться.

Он провёл по моей щеке, смахивая набежавшие слёзы. Тоже будет насиловать? Сейчас в его взгляде появилось сочувствие и жалость, чего не было прежде, до Эжена. Но мне от этого становилось только муторнее.

А ещё он обнял меня, прижавшись, позволив ощутить его желание.

Стать женой Седьмого? Испытывать на себе его желание и жалость?

Эжен ведь так ко мне ничего и не испытывает, кроме покровительственных чувств, хотя и многое для меня сделал. Женится на какой-нибудь дворянке...

"Нет!" — я мотнула головой, будто смахивая наваждение. Все люди свободны были. Не было никогда у нас никаких дворян. Не было владельцев! Поэтому я — ему ровня! Да, он старше меня. Но я испытываю отнюдь не дочериные чувства к нему. Сколько раз мне хотелось, чтобы его спектакль перешёл в действительность.

И пусть он считает меня своей спутницей, я не предам его доверие!

Я вновь замотала головой и попыталась отстраниться.

Седьмой отпустил. Но его взгляд был многообещающим.

— Не надо плакать, грим потечёт.

Легко говорить! Сам ведь довёл до слёз!

— Картина вторая! — объявляет шёпотом кто-то из девочек-лебедей, готовых идти на сцену.

Меня тоже зовут.

Как же страшно! Ведь на меня будет глядеть прорва народу. Почему-то больше всего раздражало то, что это дворяне. Те, кто ещё недавно были нашими братьями и сёстрами, матерями и отцами, бабушками и дедушками. А теперь это чужие люди, покорившие нас, глядящие на нас сверху вниз.

— Иди! — меня толкнул Этьен в спину. Я делаю несколько неловких шагов, чтобы устоять.

И ничего не вижу перед собой! Спотыкаюсь и падаю, стараясь сделать это красиво. Но вокруг лишь полная темнота, будто неожиданно выключили свет. Играет оркестр, я прикасаюсь к полу, нащупываю руками декорацию. Страшно. Неужели свет выключили? Но музыка играет, а значит, спектакль продолжается. Ощущаю, дуновение ветерка — мимо проскочили другие девушки-лебеди. Я закрываю глаза, накрыв себя руками.

Значит, мой последний танец! Ну что ж, пусть он будет незабываемым! Я ведь наизусть помню все декорации, артистов, сцену, вот и рисую их в своём воображении.

А свой страх я выливаю в беспокойство, ведь над лебедями властвует злой волшебник Ротбарт. Трепетно машу крыльями, медленно встаю, продолжая махать. На руках ощущаются свисающая ткань, образующая крылья. Мечусь по водной глади озера, почти не касаясь пола. Я ни о чём не подозреваю, но приближается время полуночи. Время, когда чары волшебника спадают. Я успокаиваюсь, как и мои подруги. И вот, начинается оборот. Я, кручусь на кончиках пальчиков, руками будто стряхиваю с себя перья, превращаясь в девушку.

Раздаются рукоплескания. Но я отсекаю лишние звуки. Одного моего выхода достаточно. Я должна довести эту картину до конца. Офелию играет Девятка, я появлюсь лишь в конце, когда моим надеждам суждено разрушиться, зеркалу разбиться, лебедю-Одетте умереть, ведь лебедь находит свою половинку лишь однажды, хранит верность лишь ей одной и погибает вместе с возлюбленным.

Принц Зигфрид пытается завоевать мою симпатию, обещает мне избавление от проклятия, и я ему верю. Но вот близится рассвет, нам нужно расстаться.

Незаметно возвращаюсь туда, где оставила свои пёрышки-крылья. Одно быстрое движение, и они уже на мне, оборот в лебедя состоялся, и я улетаю вместе с остальными заколдованными подругами.

Вот только, не вписываюсь в карман закулисья, ведь ничего не вижу. Но меня уже не наблюдают зрители — хорошо, поэтому иду наощупь.

— Плохо, очень плохо! Ты почему изменила положение? Зигфриду пришлось подстраиваться под тебя! — ругается Этьен, оказавшись тут как тут. — И почему танцевала с закрытыми глазами!

Я открываю их, но тот же мрак. И голова начинает кружиться, ноги подкашиваются.

— Что с ней? Седьмой, быстро за лекарем! — отдаёт указания Этьен.

Меня мелко потряхивает. Ноги отбивают чечётку, будто я легла на кушетку у лекаря.

На фоне слышится музыка, ведь спектакль продолжается. Я пытаюсь успокоиться, но у меня не выходит.

Как не вовремя! Этьен меня убьёт! Зачем ему нужна слепая танцовщица?

— Что здесь происходит? — в мою панику врывается голос Эжена. Он требует ответа.

— Мы доведём балет до конца, не переживайте Евгений Евгеньевич! — заискивающе говорит Этьен. Сейчас и не скажешь, что они одного социального положения. Хотя, Арманд спонсирует Большой театр, в то время, как Этьен со своей труппой ничего из себя не представляют.

Я пытаюсь скрыть радость от того, что Эжен рядом. Продолжаю себя накручивать и представлять, что на приёме у Карла Демонси.

Этьен уводит Эжена, а я какое-то время нахожусь одна. Мне надо успеть прийти в себя до моего выхода. Я, конечно, помню декорации, но в прошлый раз чуть-чуть ошиблась из-за толчка Этьена. Попробовать выйти из закулисья?

Сажусь на корточки и стараюсь нащупать паркет и его рисунок. Двигаюсь на музыку, одной рукой стараюсь попасть по кулисе. Но пустота. Таким макаром я окажусь на сцене.

Ощущаю дуновение ветерка, тихий хлопок, будто дверь затворили.

— Учитель! — раздаётся голос Седьмого. — Я привёл лекаря!

— Где она? — ревёт Этьен.

— Она здесь! — отвечает Девятка, хватая меня за руку, заставляя встать и куда-то идти. — Похоже, Пятнашка ничего не видит. Я её со сцены вытащила.

Меня куда-то усаживают. Потом осматривают мои глаза. Причём при осмотре глазам очень больно, я едва сдерживаю слёзы.

— Это не лечится, — выносит приговор лекарь. — Полная потеря зрения. Она ещё и немая...

Может, и немая, но не глухая.

Лекарь уходит, а Этьен хватает меня за руку.

— Ты дотанцуешь, иначе пеняй на себя! — шипит Этьен. — Зачем ты мне нужна такая?

Хотелось спросить, и что же он мне сделает того, чего не сделает, если дотанцую. Но я вовремя удерживаю себя от дерзости. Я ведь немая.

На плечи ложатся дарящие тепло шершавые руки. И меня куда-то тихонько подталкивают.

Но от Эжена исходит злобная энергия, будто он готов кого-то прямо на месте уничтожить.

И когда музыка стихает, закрывается занавес и меня выводят на нужное место, слышу обрывки фраз:

— ... она дотанцует.

— ... очень на это надеюсь. Провал ляжет на ваши плечи. Эти люди заплатили за билеты и заманить их на провалившийся дважды балет было очень и очень сложно, — Эжен говорит тихо, но от этого тона у меня волосы встают дыбом.

— Она не видит ничего, поэтому подстраивайтесь, если оплошает! — Этьен даёт указания.

И тут начинает звучать музыка последней картины третьего акта.

Ощущаю, как раздвигается занавес, как выбегают мои подруги. В груди пустота, ведь Зигфрид предал меня. Подруги поддерживают меня, но в них такое же отчаяние, такие же несбывшиеся надежды. Музыка меняется, ведь прибегает Зигфрид, обнимает меня, становится на колени, прося прощение.

И тут прилетает стая чёрных лебедей, оборачиваясь колдуном и его свитой.

Колдун хватает меня, считая лёгкой добычей, ведь теперь я сломлена предательством, но принц пытается отнять, уверить, что не предавал, что его обманули.

И вот завязывается между ними битва, а у меня сердце кровью обливается. Хочет поверить возлюбленному, ведь он пришёл ко мне, сражается за меня. И я ему верю. В который раз, позволяя новому,чувству любви вспыхнуть с новой силой.

Но колдун пронзает Зигфрида, и тот умирает на моих руках.

Нет! Не может быть! И моё сердце не выдерживает такую утрату. Я умираю вслед за ним, не доставшись злому колдуну.

Музыка стихает. Зал поглощают овации, крики "Браво" и эмоции. Я их ощущаю даже сквозь закрытый занавес.

Актёров требует зал. Меня берут за руки с обеих сторон и ведут к краю сцены. Мы кланяемся. Ещё один разряд энергии, который, я уверена, ощущает вся труппа.

И вот меня уводят за руки за кулисы.

— Ты — молодец! — впервые хвалит меня Этьен. — Переоденьте её, — это уже не мне.

Девушки отводят в раздевалку. А я ощущаю себя полностью беспомощной. Звуки теперь слышу гораздо лучше и запахи, которыми пронизана вся гримёрная. Что Этьен задумал? От неизвестности внутри всё сжимается. Внутри поселяется почти то же отчаяние,которое одолевало Одетту, когда она, пролетая над дворцом в облике лебедя, в окно увидела принца с Одиллией.

А затем меня куда-то ведут. Садят в какую-то карету.

Неужто меня продали? Кому?

Но в карете пусто, да и голос подавать нельзя, чтобы узнать.

Бежать? Но куда? Я ведь ничего не вижу. Но неизвестность страшит больше, чем желание оказаться на улице. И я выскакиваю из противоположной стороны кареты.

— Господин, я решил сделать вам подарок... — раздаётся слащавый голос Этьена. — Вам ведь понравилась эта танцовщица.

А я уже бегу, сломя голову, пока не раздаётся где-то поблизости ржание лошадей. Делаю последний рывок, и они проскакивают совсем рядом. Сердце стучит набатом в висках, и я, пытаясь ориентироваться на отсутствие голосов, бегу сквозь толпу. Спотыкаюсь, на кого-то наталкиваюсь, ощущаю чьи-то прикосновения.

Постепенно устаю так, что бежать больше не могу, и... спотыкаюсь, при мысли, что меня ведь будут искать. Беглую рабыню. Слышится ругать. Меня хватают. И от этого человека так разит вонью, будто он сто лет не мылся. Меня выворачивает.

— Ну-ну, такая къасивая и гъустная.

А ведь и я не так давно мылась раз в месяц. Благо, вшей у нас не было. Этьен сразу сказал, у кого найдут, налысо брить будут. Мы и следили, как могли, куда спать ложимся и с чужими не общались. А новички тщательно проверялись и, порою, действительно его угроза воплощалась.

Но довольно скоро тошнить меня перестало. То ли уже было нечем, то ли к запаху привыкла. Когда мужчина понял, что я слепая, схватил за руку и потащил куда-то.

Сил сопротивляться не было, и я просто смирилась, стараясь не думать о плохом. Мне говорили, что жизни на улице нет. Вот и проверим.

На удивление, меня усадили, дали в руки чашку чего-то горячего и травяного, приятно пахнущего. А я понюхала и стала наслаждаться теплом, исходящим от чашки. Оказывается, я замёрзла. Хоть то платье, в которое меня обрядили, словно куклу, и имело длинные рукава, но осень давала о себе знать.

— Благодарю, — осипшим голосом молвила я, решив не играть в молчанку с незнакомцем.

— Да ладно, — отмахнулся он. — Ты тут пей, а я пойду, надо аботать.

— А кем вы работаете?

— Каменщиком.

— Так времени уже много. Дело к вечеру.

— Да, до захода солнца много надо ещё сделать. А ты как выпьешь, чашку вон туда поставь, ладно?

Сейчас он говорил чисто, похоже, только звук "Р" не выговаривает. На француза он не походил по манере речи. И хоть Эжен говорил чисто по-русски, но у Этьена проскакивал акцент. Так вот, у этого каменщика акцент отсутствовал.

Я кивнула, хотя не видела, куда надо поставить. Но обременять человека ещё больше не хотелось.

Я всё же отхлебнула горячего напитка. Напоминал чай, заваренный на полевых травах, относя меня в воспоминания.

Мне тогда было лет десять. мы сидели за столом: я, мой младший брат, мама с только что родившейся сестрёнкой и отец. Накрыта была белая вышитая скатерть, стоял начищенный до блеска медный самовар, глинянные белоснежные чашки с синей росписью да блюдца. Я ждала, когда же отведают все мой пирог и пирожки. Сама его готовила, братик лишь помогал лепить пирожки. Отец дома, его отпустили на время родов, чтобы принял дитя. Братик спрашивал, как там на войне. Отец вздыхал и говорил, что ничего хорошего, не желая рассказывать ужасы. Сестрёнка мирно посасывала мамину грудь. Казалось, сейчас мирное время и так будет продолжаться вечно.

— Пап, а я заняла первое место в соревнованиях по народным танцам.

— Молодец, дочка, — улыбнулся отец. — И когда ты танцевать успеваешь после школы?

— Им сейчас уроки не задают, — сказала мама. — Вот и времени, хоть отбавляй.

— Надеюсь, у неё хватает его, чтобы помочь тебе по хозяйству.

— Хватает, — молвила мама.

А мне стало стыдно. С этими соревнованиями я ей действительно мало помогала в последнее время. Благо, Мишка, не так занят.

— Да и у меня помощник подрастает! — с гордостью ответила мама.

Мишка раздулся от гордости и важности.

— Нечего ему домашними делами заниматься! Мужик должен заниматься мужским делом. Я поговорю с учителем.

— Маленький он ещё...

— Смотри, какой здоровяк! Пора уже учиться защищать Родину. Тем более в такое неспокойное время!

Мишка вначале обиделся, а после последних отцовских слов вновь гордо выпрямился, вызывая наши улыбки.

Раздался стук в дверь. Отец, по-военному, резко встал, в два счёта дошёл до двери. Открыл, пуская сослуживца.

Взял у него бумагу, прочёл. Схватил с вешалки военную куртку. Вернулся к нам.

— Вызывают.

Внутри всё оборвалось. Как же так! Папа ведь всего два дня дома побыл! А до того половину лета не видели его!

Но он поцеловал маму в губы и обнял её, наклонился к малышке, потом подошёл к сыну. Что-то прошептал ему на ухо, крепко обнимая.

Лишь потом подошёл ко мне.

А у меня глаза на мокром месте.

— Иди сюда, моя плясунья! — и раскрыл объятия. — Алёнушка моя...

Крепко-крепко обнял. Так не хотелось с ним расставаться, а вдруг мы больше никогда не увидимся!

Я взглянула на маму — она улыбалась. Как же так!

Папа взглянул на нас ещё раз и ушёл.

— Мам, почему? Неужели ты не переживаешь?

— Пусть запомнит наши улыбки. Будет их вспоминать в трудную минуту, знать, что мы его ждём.

А я ушла в свою комнату, пряча свои слёзы в подушку.

Возвращаться в явь было сложно. Тем паче, что в ней я теперь незрячая. И тьма обволакивает меня. Жутко иметь распахнутые глаза, и ничего, при этом, не видеть.

Вокруг слышались голоса рабочих, команды какого-то француза, звуки ударов чего-то тяжёлого. Ощущалось даже, как земля вздрагивает при каждом ударе. И вместе с пылью, которая въедалась в запах пота и вонь отходов, во рту появился неприятный привкус. И меня вновь замутило. Сдерживать позыв не стала.

Нащупала какой-то стол неподалёку, поставила туда чашку и, обойдя его, пошла, куда пошлось.

Ветерок ударил в лицо влажным свежим воздухом, вот ему навстречу и отправилась.

Глава 6

Я стояла на берегу, остерегаясь сделать хотя бы ещё один шаг. На меня явно обращали внимание, поэтому пришлось ощупать себя и сделать вывод, что одета я во что-то дворянское, ведь юбка была кринолиновая. Значит, именно поэтому тот человек помог мне?

Эжен говорил, что мне нельзя ходить одной. Это чревато. Только как себя вести?

Вдруг юбку мою кто-то тронул.

— Тётя, тётя, спрячьте меня, — раздался тоненький голосок.

Я нащупала головку в районе бёдер. Коротко обстриженные волосы, и непонятно, мальчишка или девчонка.

— А мы не упадём в воду?

— Нет. Разве вы не видете?

— А чего ты прячешься?

— Не хочу идти на вечернюю молитву.

О, как я его понимала.

— Хорошо. Тебя как звать?

— Дария.

— Ты девочка?

— Ну, не мальчик же.

— Хорошо. Ныряй под юбку.

Повторять дважды не пришлось. Девочка оказалась смышлёной. И когда тут же прошла мимо женщина, крича Дария, я не обратила внимания, делая вид, что гляжу вдаль.

— Госпожа, вы не видели здесь девочку, вот такую... — спросила женщина.

— Нет, не видела.

— Если увидете, отведите, будьте добры, её в церковь к Святому отцу.

— Непременно, — кивнула я.

Её отдаляющиеся шаги оповестили, что донимать меня больше не станут. Но я не учла, что выгляжу странно.

— Госпожа, а почему вы одна? — спросила вдруг отошедшая женщина.

— А, вот ты где, дорогая! — меня подхватили под локоток. — А я тебя обыскался! Попросил же, никуда не уходить!

Эжен! Я вздохнула с облегчением.

На руку надел перчатки и кольца.

— Извини, дорогой, я задумалась и перчатки обронила.

— Я рад, что с тобой всё хорошо.

Та женщина всё же ушла. А Эжен развернул меня лицом к себе.

— Ты что творишь!

— Прости. Я... Не знала, что делать! Меня продали кому-то...

— Мне. Я уже не молод, чтобы так бегать, при этом ещё и сохранить лицо надо!

— Меня теперь ищут?

— С чего вдруг?

— Ну, раз я убежала...

— Я не сказал Этьену. Но ты меня серьёзно подставила. А если б не тебя подарили? Да бумагу мне он написал пока...

Он явно переживал за меня. Это оказалось так приятно.

А я прижалась к его груди. Боже, как я испугалась.

Эжен обнял меня.

— И чувства проявлять нельзя на улице, — шипел в ухо он, но уже почти спокойным тоном. — Пойдём в мою карету.

И я пошла, тут же ощутив мешающееся под юбкой препятствие. Совсем про малышку забыла. Так ведь нельзя! От матери прятать. Та волноваться станет!

Но почему-то хотелось защитить это дитя. А в голосе той женщины чувств заметно не было. Правда, чувства показывать не принято в обществе. Может, и зря я это сделала — пошла на поводу у дитятка.

Я молчала до самой кареты. Лишь когда мы оказались внутри, малышка вылезла.

— Это что такое?! -возмутился Эжен.

А эта егоза вдруг прижалась ко мне, ручонками своими обнимает. И я не выдержала, обняла её. Нижняя губа задрожала.

— Ты понимаешь, что будет, если узнают!

— Поехали! — настояла я.

— Её родители искать будут.

— У меня нет родителей. Я — сирота, — заговорила девочка совсем по-взрослому. — Нас учат, как ублажать мужчину. Давайте я вас ублажу? — предложила она.

А я ещё крепче прижала к себе девочку.

Эжен выругался, по-французски.

— Варвара Карловна, вы создаёте столько трудностей!

— Без них было бы скучно, не так ли, Евгений Евгеньевич!

Я прямо представила, как он закатывает глаза.

— Так что, дядя, мне вас ублажить?

— И многих ты уже ублажила? — зло спросил Эжен.

— Пока не пробовала, но уверена, что у меня получится!

— Только попробуй, и я тебя прямо здесь высажу, — пообещала ей я.

— Нет-нет, тётя, не надо! — девочка обняла меня крепче, в её голосе слышалось отчаяние.

Я погладила её по головке.

— Вы понимаете, дорогая, я не знаю, что делать с этим дитятком? И документов на него нет!

— Уверена, вы справитесь с этой задачей, дорогой. Я в вас верю!

Малышка сидела молча и, как мне показалось, наслаждалась лаской. Я её усадила рядом, уложив голову к себе на колени, и гладила короткие волосы.

Эжен молчал. А ехали мы долго. Девочка давно уснула, поняла я по изменившемуся дыханию. А вот старик не спал.

— Я не могу взять её дочерью. Мы только поженились. И детей у меня нет.

— Тебе обязательно иметь на неё документы?

— На девочку обязательно, если она законнорожденная дочь.

— А если нет? Если она от рабыни? Разве ты не можешь её взять в дом?

— Могу.

— Ну так...

— Вам скучно живётся?

— Оочень. Муж на меня внимания не обращает, детей своих не хочет...Куда ещё мне весь пыл тратить, тем паче теперь, когда я ничего не вижу?

— Прозвучало, как жалоба. Я дома исправлю упущение.

Жар прилил к щекам. Вспомнилась эта кроха, которую уже учили удовлетворять мужчину. От этой мысли даже передёрнуло. Сколько ей? Пять? Я боялась ощупать её лицо, чтобы не разбудить.

— Мы едем домой?

— В столице нам делать нечего. Особенно после ваших последних дел, — с намёком произнёс Эжен.

— Я не жалею. И с уверенностью могу сказать, что повторила бы вновь.

Мой (кто? Муж? Жених?) вздохнул.

— Вы жалеете, что связались со мной? — решила прояснить, не изменилось ли мнение ввиду новых обстоятельств.

— Отнюдь. Вы заставляете чувствовать себя молодым и живым.

— Правда? Вы не сердитесь?

— Сержусь, хотя, уже меньше, — и он притронулся к моим рукам, скользнул по предплечью вверх.

А мне вдруг стало страшно. Неужели он решил воспользоваться своим правом? Кого? Супруга? Ведь по документам я его супруга.

— Эжен, — прошептала я. Нахлынули прежние страхи. Как же я теперь без зрения? Благо, он рядом, но ещё недавно я бежала одна. Как меня не затоптали лошади, удивительно! А он нашёл меня. Не бросил! И теперь я уже диктую свои условия! Обнаглела! Но бросить эту кроху я почему-то не могла. К горлу подступил ком. Девочек учат удовлетворять мужчин с такого маленького возраста. Да, я знала, что всех девочек отдают в бодель, но это была одна из пугалок Этьена. Сейчас же Дария подтвердила её. Как можно отдать собственную дочь в такое место? Позволять, чтобы твоих дочерей насиловали? Как низко мы пали! Да я до последнего буду сражаться за своё дитя. Пока дышу!

— Эжен, так ведь нельзя! Как они могут? Неужели у вас не осталось ничего человеческого?

— Ты ведь знаешь ответ.

— За хлеб продать сына и дочь?

— А как их прокормить? Так они выживут. Хоть как-то. Да и что ты можешь сделать?

— Уничтожить дворянство! Вернуть нашу державу! Вольную, равную.

— В одиночку этого не сделать.

— Поднять народ.

— Некого поднимать. Те, кто пережил войну и голод, не поднимутся.

— Но почему?

— Потому что еды нет. То, что сейчас есть — старые запасы. Нового нет. Земля пока не ожила. Да, сюда вернулись люди, но какой ценой? Те, кто здесь обитают — долго не проживут.

— Зачем ты тогда ездишь в Москву?

— Дела. Никуда не деться. Москва — столица Российской империи. Здесь проходит большой поток народа. Сюда и поставляю наши ткани. Удивительно, что ты — относительно здорова.

— Вот-вот, относительно. Но мы тоже здесь с Этьеном не живём, — осознала, что это в прошлом. — Не жили. Лишь в последнее время в Большой театр перебрались.

— Ясно. Это хорошо.

— Что хорошего? Москва — мой дом.

— Был. Теперь мой дом — твой дом.

— Ты серьёзно?

— А у тебя есть выбор? Хотя да, есть... Улица, не так ли...

— Зачем ты так жестоко?

— Почему жестоко?

— Ну, постель с тобой или улица?

— Нет, про постель я ничего не говорил. Но согласись, теперь ты нужна разве что в качестве постельной игрушки, не более.

— Тебе — тоже?

— А ты как думаешь? — уклонился от ответа он.

Я подумала, что он вовсе не похоть удовлетворял со мною. Даже наоборот.

— Нет. Ты многое для меня сделал. Но я всё ещё не поняла, почему. Ты ведь не любишь меня. Только ради того, чтобы я оказалась в твоей постели? Так нет же. Тогда тебе не надо было делать всё то, что сделал.

Вместо ответа ощутила прикосновение к щеке. И поцелуй. Нежный, чувственный, волнующий.

Малышка заворочалась. Сложно будет с ней. Воспитание даст о себе знать. Но сдаваться я не собиралась.

Мы резко остановились, и я чуть было не вылетела со своего места. Эжен удержал.

Девочка проснулась.

— Кошелёк или жизнь! — раздался незнакомый низкий мужской голос. Но ощущалось присутствие ещё двоих.

— Тётя, дядя?.. — девочка прижалась ко мне.

— Всё хорошо, милая, — прошептала я.

Но тут услышала, как разрезается воздух, звон металла, гулкий удар, захлопнулась дверь. И натянулась защита. Эжен!

— Тётя, с дядей ведь всё хорошо будет... — всхлипнула малышка.

— Не переживай. Всё хорошо.

— Но он так стар, а их много... — похоже, она выглянула в окно кареты.

— Будешь моими глазами. Сколько их?

— Я насчитала семь факелов.

— А до скольки ты умеешь считать?

— До семи, — грустно молвила она.

Плохо дело. Один против многих. Ну, или двое, если кучер тоже за нас.

— Огоньки движутся? — спросила у своих глаз.

— Нет. Стоят.

Значит, договариваются или вытряхивают деньги из моего супруга. Могу ли я его так называть? Ну, хотя бы про себя? Он ведь ясно дал понять, что сейчас у меня выбора точно нет. Он не бросит. Значит, буду считать его тем, с кем в одной упряжке — супругом.

И хоть переживательно было, пришлось взять себя в руки, ведь рядом маленький человечек, а я ей пример показываю, как себя вести надобно. И сейчас можно сделать только одно — довериться мужу.

Нащупала дочку, встала за её спиной, опуская на её плечи свои ладони:

— Всё будет хорошо.

— Но их много...

— А правда на нашей стороне. Он справится!

Девочка прикоснулась к моим ладоням.

Сразу уверенности прибавилось. Вскоре дверь отворилась, заставив нас отшатнуться внутрь. Ворвался запах разгорячённого вспотевшего тела. Приятный запах, знакомый. И, стоило твери снова захлопнуться, как карета тронулась.

Я успокоилась. Жив. Протянула к нему руку, желая удостовериться, что невредим.

Он в ответ сел рядом, позволил к себе прикоснуться, ощупать всего, убедиться в целости, облегчённо вздохнуть.

А ещё почувствовать, что чего-то не хватает.

— Дария, мы тебя высаживаем? — спросила я.

— Что? За что? — перепугалась девочка.

— Кольца, Дария! Так нельзя поступать!

— Какие кольца? — и искреннее удивление в голосе.

— Дария, — мягко молвила, — либо ты с нами, либо против. А воровать у своих — очень и очень плохо. Без необходимости красть нельзя!

— А разве бывает, что можно? — кажется, мне зубы заговаривают.

— Дария, кольца! Иначе считаю, что ты прикидываешься хорошей, а на самом деле вовсе не желаешь оставаться с нами. А предавать близких — худшего поступка нет.

На пальцах стали появляться кольца.

— Молодец! — похвалил Эжен девочку, — Признать свою вину и попросить прощение — смелый поступок.

— Простите, тётя, я,так больше не буду.

— Я тебе верю, милая! — сказала, привлекая девочку в объятия.

— А бывает всякое. Если ты голодна и умираешь с голоду, или кто-то из твоих близких, то украсть немного хлеба можно, если по-другому честно получить его не получается.

— Значит, это не будет считаться грехом?

— Не будет. Но только если по-другому никак. Но вначале нужно попросить или попытаться этот хлеб заработать.

— А если сил нет работать?

— Можно попросить. Если не дадут, тогда позволительно украсть немного, чтобы накормить себя и того, кому хочешь помочь.

Девочка успокоилась.

— И вы не скажете Богу, что я украла у вас кольца?

— Ну, ты же вернула.

— Но это ведь не было по необходимости.

— Ты же попросила прощение и исправила свой поступок.

— Но ведь согрешила.

— Нет! — вмешался в разговор супруг. — Грех — это на самом деле не исправленный плохой поступок. До тех пор, пока не исправишь.

— Значит ли это, что если я попрошу прощения за украденный кусок хлеба, то это не будет грехом?

— Украденный с голодухи кусок хлеба не является грехом. Но и красть последнее нельзя.

— Но Святой Отец говорил, что кража — грех.

Вот теперь я закатила глаза.

— Он тебя обманул.

— Но зачем? — не поняла девочка.

Как это объяснить малышке? Хоть она вовсе не по-детски рассуждает. Сколько ж ей лет?

— Просто Святой Отец пытается тебя запугать, чтобы напрасно не воровала. Детки ведь не знают, когда можно воровать, а когда нет.

— Но я-то теперь знаю!

А у меня от её слов выступили слёзы. Эжен вдруг взял и обнял нас обеих. Крепко-крепко! И так на душе тепло стало, а я ощутила нас семьёй, что слёзы потекли пуще прежнего.

— Ты — очень умная девочка! — успокоившись, похвалила я.

А она вдруг разрыдалась.

— Поплачь, милая, а к этому разговору мы ещё вернёмся.

Надо будет ещё не раз с ней обговорить эту тему. Если приучили к воровству, так просто отучиться не выйдет.

Когда рыдания стихли, девочка успокоилась, а под мерное покачивание кареты вскоре заснула.

Эжен сидел рядом и поглаживал мою ладонь, давая понять, что не спит.

— Что там с этими разбойниками? — нарушила я затянувшееся молчание.

— Вот именно, что раз-бойниками.

Его произношение что-то знакомое всколыхнуло в душе, что-то из школьных знаний по словесности и образности. Ра-дуга, ра-дость, ра-ждение, ра-з-бой-ник. Но если первые три слова вызывали положительные ассоциации, то последнее почему-то нет. Даже, в случае откидывания части слова "ник".

— Не понимаю.

— Грабят дворян, вольница.

— Казачество?

— Нет. Набирают народ из ополчения.

В груди появилось щемящее чувство. Мой отец был ополченцем. И брата отдали обучаться воинскому мастерству. Правда, вряд ли он многое успел выучить за те два лета до катастрофы. А что с ним стало дальше — я не ведала. От ополченцев пришла похоронка на отца. А вдруг он жив? И Мишка?

— Что? — насторожился Эжен.

— Мне надо с ними поговорить.

— Поздно. Они не останавливаются на одном месте. Постоянно меняют своё местоположение.

— Ты отдал им кошелёк?

— Отдал. Рисковать своей женой не собираюсь.

— Но... — хотела сказать, что неужели нельзя было иначе? Договориться или драться. Хотя, один против стольких...

— Буду рассказывать теперь своему окружению, как меня ограбили по дороге домой.

И до меня дошёл смысл. Да, он сказал правду, но...

Продолжать разговор не стоило. Всё же лишние уши имелись, пусть и маленькие. А дитя может сболтнуть лишнего неосознанно.

И хоть вся моя душа тянулась к этой крохе, доверять я ей не спешила. Учить ублажать мужчину и при этом регулярно ходить в церковь — это надо постараться. Что там теперь в её голове — кто знает. Поэтому следует быть очень осторожной.

Приехали домой мы лишь когда начало светать. Узнала я об этом по красным пятнам на моих глазах. Солнечный свет я не увидела, к сожалению, но сквозь веки чувствовала тепло. Благо, надежде не позволила проклюнуться. А то бы разочаровалась. На щеках солнечный лучик тоже ощущался.

Всё тело затекло от такой длительной поездки. Пошевелиться оказалось не так-то просто. Руки начало колоть. Эжен встрепенулся. Похоже, тоже уснул. Это так далеко он живёт?

Карета не двигалась. Давно ли приехали. Будить нас не стали.

Глава 7

Когда Эжен, предусмотрительно взяв меня за руку, вывел из кареты, в лицо дыхнул поток свежего воздуха. Да такого чистого, которого отродясь в Москве не ощущала. Я дышала и не могла надышаться, пока голова не закружилась. Эжен поддержал. Малышка забралась вновь под юбку. Она не должна была приехать с нами.

Мы так и не обсудили толком, что будем другим говорить. Не при ней же. Хотя она и взрослая, но манеры... и воспитание... Поэтому решили одно: пока она появится в доме как прислуга. Дети работают у Эжена, новое лицо никого не удивит.

Ну а там — никто не мешает мне приглянуться к девочке. Может, до горничной дослужится.

Девочка такой новости обрадовалась. Единственное условие: преданность Армандам. Смотреть за всем в оба, но не болтать никому и ничего, кроме как мне или моему супругу. Клятву Эжен взял с неё магическую. Да и заблокировал девочку. В ней хоть и слабенький дар, но был. А я почему-то ощущала всё, что он делал, видела щиты, которые натягивал на девочку. Даже не видела, а скорее чувствовала их. Интересно, это только потому что рядом с со мной это происходит или теперь всегда так буду ощущать как блокирует одарённого богами человека?

Богами? Почему я так сказала? Во что мы верили до войны? Совсем ничего не помню. Но ведь почему-то такая мысль проскочила.

— У вас здесь лес... — сказала тихо, ощущая не просто ветерок, а как колышутся деревья. И даже больше — чувствовала как ветер огибает людей, а их было много. Очень много. Одни останавливались поглазеть на нас, другие вылезали, будто из нор.

— Да, лес. До нас не дошла взрывная волна, — так же тихо ответил супруг. А я вдруг увидела эту вспышку света, будто со стороны. И увидела щит, тут же темнеющий, закрывающий местность. Не дошла, значит. Увидела и старика, упавшего на колени. Кто это? И пришло понимание — отец Эжена. Евгений Иванович. Он жив? Нет, уже нет. Тогда и умер.

Это я так с Эженом общаюсь или как-то могу к его воспоминаниям обращаться?

К нам подошли трое: двое мужчин и женщина.

— Дорогая, позволь представить тебе моих братьев, — Эмиль Евгеньевич и Арнольд Евгеньевич, — он замолчал, будто позволяя мне увидеть их. — А это моя супруга — Варвара Карловна Демонси.

— Не знал, что у твоего друга есть такая очаровательная дочка! — сказал кто-то из братьев. Голос имел странный оттенок, будто он не заигрывает, хотя так могло показаться вначале, а намекает на то, что меня никогда не существовало.

Я опустила веки, ведь женщине не полагалось глядеть прямо. Всё одно ничего не вижу. Какие они, эти братья? Такие же старые, как мой супруг? Зачем этот брат говорит такое!

— Карл старательно её прятал от женихов, — ничуть не смутившись, ответил Эжен. — Особенно от таких ловеласов, как ты, Эмиль!

Значит, это Эмиль говорил.

— Хочешь сказать, что всё это время знал о дочке Карла и нам ничего не говорил!

— Она приехала совсем недавно. Да и то проездом. Нам чудом удалось встретиться!

— И ты сразу охомутал её! — а вот это сказал другой, более низкий голос, видно, принадлежавший Адольфу. — И Карл не посмел тебе отказать, как другу.

— Всё верно, Адольф, — подтвердил мою догадку супруг. — Он не посмел мне отказать.

— Мадам, я вам сочувствую, Евгений тот ещё зануда! Хотя... Опыт в постельных делах у него имеется, — то ли похвалил, то ли вывалял в грязи доброе имя брата Эмиль.

Что они не поделили? Женщину?

Пришлось отчаянно покраснеть.

— И ведь приезжал на днях. И ни словом не обмолвился! — это уже Адольф. И хоть эмоции в его словах присутствовали, издёвки слышно не было. То ли поверил и искренне рад, то ли решил встать на сторону Эжена. — Как же он бросил молодую жену?! Или вы сразу из церкви к нам?

— Жене нездоровилось. Пришлось задержаться у отца в больнице, — продолжил врать супруг.

— И ты посмел её бросить! — с укоризной сказал Эмиль.

— Карл сказал не маячить на горизонте. Вот и уехал. Да и не развлекался я! — уже оправдывался мой старик, заводясь немного. Похоже, Эмиль добился желаемого.

Я потянула легонько руку мужа, намекая, что стоит прекратить спор.

— Ну вот! Пойдём, дорогая, я проведу тебя домой! Твой отец не велел пока надолго вставать! — и меня увлекли куда-то.

— Мог бы и на руки взять! — крикнул вослед Эмиль.

Муж напрягся, но ничего не сказал. Малышка едва поспевала в полуприсядку так идти, да и мне удобства не хватало.. И лишь когда мы поднялись на крыльцо, затем вошли внутрь дома, поднялись ещё по лестнице, вошли в какую-то комнату и за нами затворилась дверь, Эжен выпустил кроху, приподнимая юбку.

Эх, жаль, что я не могу дом увидеть! Было бы интересно на него поглядеть.

— Побудь здесь, дорогая, — молвил Эжен, усадив меня на ложе. — Я сейчас. Дария пойдём!

Видно, решил её куда-то определить.

Казалось, что прошла целая вечность, пока я услышала шаги по скрипучей деревянной лестнице. Его шаги! Села, как прежде. Надеюсь, не заметит, что позволила себе тренировку.

— Я принёс тебе поесть, Варюш! — оповестил он о своём прибытии, хотя, как бы тихо он ни шёл, я всё равно слышала множество звуков.

Стал греметь посудой.

— Чудно, что братья твои за нами не увязались.

— Дела! Нам с дороги дают чуть отдохнуть. Вечером придут знакомиться.

— А твои братья ещё не женаты? А та женщина?

— Откуда про женщину знаешь?

Признаваться не хотелось, но ближе никого ведь нет.

— Я как-то чудно окружающий мир воспринимаю. Где-то звуками, где-то порывом ветра. А ещё иногда вижу образы. Вот, как тогда в карете, когда ты малышку блокировал. Или увидела, как твой отец держал щит над этим местом.

— Любопытно, — молвил Эжен. Помолчал немного, потом добавил: — Тебе следует переодеться. Этьен подшутил над тобой, надев на тебя платье столетней давности, правда, с кринолином. Сейчас так одевают фарфоровых кукол. И это платье сценическое. Поэтому на тебя и глазеют. Я привёз твои наряды.

Он подошёл сзади, аккуратно снял шляпку, затем откинул локоны на грудь и принялся колдовать над шнуровкой. А затем просто спустил с плеч платье, оставляя меня в корсете и панталонах. Вспомнилась моя жалоба и обещание всё исправить. Жар прилил к щекам. Сейчас чувства особенно сильно обострились и мимолётное прикосновение вызывало необычное покалывание кожи.

— Что ты делаешь, Эжен?.. — голос дрожал, а тело жаждало продолжения.

Его руки вновь заскользили, на этот раз над корсетом.

— Да вот, думаю, сейчас воспользоваться свободной минуткой или дождаться ночи...

Честно, хотелось, чтобы он сейчас... Но признаться в этом у меня не хватило бы смелости.

Корсет полетел куда-то вниз. И панталоны.

А я уже откровенно дрожала.

— Останови меня, если не хочешь, чтобы продолжил, — прошептал охрипший голос.

Но я резко развернулась к нему, позволяя волосам в беспорядке опуститься на плечи.

— Какая ты красивая... — он прикасался так нежно и волнующе. И тут ощутила щит, выставленный в пределах комнаты.

Меня вдруг подхватили на руки и мягко опустили на лежанку.

Я бы сейчас постаралась заглянуть в его душу, будь зрячей.

Пришлось закрыть глаза и отдаться ощущениям.

И его желание я почувствовала в полной мере. А ещё он шептал нежности и называл меня Альонушкой. Больно не было. А вот внутри щита творилось такое... Сила плескалась в пределах комнаты, в том числе и моя. Огонь был подобен волне, заключённой в пузырь. Я боялась, что сожгу всё вокруг, в том числе и своего мужчину. Но, на удивление, ничего не случилось. Эжен продолжал дарить ласки, поцелуи и свои чувства.

— Что ж ты со мной делаешь? — пожаловалась я, когда он немного подустал.

— И что же? — ласково спросил он, прикусывая осторожно мочку уха.

— О, Жень...

— А так... — прошёлся по шейке поцелуями, заставляя выгнуться навстречу. — Неугомонная моя, Альонушка...

— Ты запомнил...

— Я ничего не забываю.

А я заёрзала под ним.

Он вновь устроился между ног, медленно сливаясь со мною. Заставляя стонать от удовольствия.

Когда же мы окончательно притомились, я вспомнила о еде. Уже, наверное, холодной.

— А, еда... Ты права. Сейчас и разогреем.

И он заскользил по мне чем-то скользким, вызывая новую волну желания. А в приоткрытый рот опустилось что-то солёное. Пришлось есть. Вкусно... Прожевав, довольно улыбнулась.

— Хочешь сказать, что это я разогрела...

И по мне вновь что-то заскользило. Но я успела перехватить и отправила ему в рот. А он облизал мои пальчики.

— Ты выпустил мою магию?

— Нет. Всего лишь щит расширил.

— Огонь?

— Не совсем. Что чувствуешь?

— Как языки пламени ластятся к тебе.

— Это огонь твоей души. Моя страстная женщина, — и сказано было с восхищением в голосе.

— Хочешь сказать, что он не приносит вред?

— Он освобождает душу от мёртвого тела, так, что крода становится не нужна.

— А живое?

— А живое — это страсть, любовь, счастье.

— И когда танцую...

— Это божественно. Ты пробуждаешь в людях доброе, светлое, вышнее.

— А в тебе?

— И во мне.

— Что же?

— Желание защитить, обнять, подарить любовь.

— Кому?

— Тебе.

Его слова заставили даже поперхнуться. Неужто я причаровала Эжена?

— Нет.

— Что нет?

— На магов твой дар не распространяется.

— Но как же...

— Я влюбился. В тебя. Понял, что ты та, кого хочу видеть рядом с собою всегда. Спутницей жизни.

На душе порхали бабочки, а его поцелуи вновь продолжились.

— Ты не сделал мне больно. Я думала, что в первый раз всегда мучительно.

— Зачем мне делать тебе больно, Альонушка?

— Но как же... — я не сказала, но все девочки, которых насиловали мужчины труппы всегда плакали, жаловались другим девочкам, говоря, что им больно и неприятно. Но тут поняла. Их насиловали. А Эжен очень нежен со мною.

— Жень...

— Да, моё счастье...

Заставил меня смутиться.

— Чем мне заняться? Читать я ведь не могу.

— Да, плохо. А музицировать?

— Это было давно. Я уже и не помню...

— Тело не забывает. Я приставлю к тебе Дарию. К слову, она очень на тебя похожа. Будто твоя дочка. Пойдут слухи.

— Прости, я не хотела портить тебе жизнь.

— Пусть пойдут. По документам ты немного старше. На семь лет. Так что...

— Но это ведь репутация твоего друга.

— Надеюсь, он про Дарию не узнает, — задумчиво молвил Эжен.

— Он бывает у тебя в гостях?

— Скорее я у него. Мы здесь балы не организовываем. Негде. Дворцов у нас нет.

Вспомнила, как он заказывал еду в ресторации. Скромно так.

— И в гости никто не приезжает?

— Неподалёку имеется Путевой дворец царя в дворцовом селе Братошино. Вот туда съезжаются многие. Мы чуть в стороне от них. Тут, промышленное село, поэтому не интересно дворянам.

— Понятно.

— Ладно, Варвара Карловна, давайте помогу вам облачиться в платье. У нас тут лишь одна уборщица на службе и одна кухарка. А Дария вряд ли справится.

— А могу я чем-нибудь тебе полезна в твоём труде?

Он замолчал, одевая на меня корсет. Думает?

— У тебя должно быть хорошо осязание сейчас развито, и кожа нежная. Мы ведь ткани делаем. Возможно, ты и сможешь помочь с экспериментальными образцами. Уверена, что хочешь этого?

— Да, хочу.

— Хорошо. Я поговорю с женщинами из отдела новых образцов. А проверять буду сам.

— Как проверять? — насторожилась я.

— Буду обследовать каждую частичку твоего тела...

Его слова бросили моё тело в жар. Руки заскользили по шее, откидывая волосы и надевая холодное колье. Но прикосновение горячих рук не позволяло замёрзнуть.

— А пока, помузицируйте, дорогая. У меня ещё много дел, а до гостей осталось так мало времени.

— Сколько?

— Часа два.

— Неужели уже вечер?

— Да, вечер уже близко...

Платье легло на мои плечи. А я отметила мягкость и шелковистость ткани.

— Эта модистка шила из твоих тканей?

— Да. Тебе нравится?

— Очень. А простому люду тоже доступна эта ткань?

— Раз в месяц мы работаем для наших рабочих. Они делают столько ткани, сколько им хватит на всех по предварительным заказам, -его руки ловко орудовали расчёской, приводя меня в порядок. Он показал, где что лежит, надеясь, что в дальнейшем я справлюсь сама.

— Эжен... Мне неловко просить.

— Что, милая?

— А ты можешь, хоть иногда, меня причёсывать?

— Конечно. Мне не сложно.

А я смутилась. Раньше ведь ни о чём не просила. Разве что о Дарии, но скорее не просила, а поставила перед фактом.

— Ты очень щедр.

— Просто я не приемлю рабства.

— Это здорово! — я закружилась и очутилась в его объятиях.

— Пойдёмте, дорогая, — и он вывел меня из комнаты.

Спускаться оказалось не так-то легко, хотя поддержка в виде супруга была рядом. Как меня встретят домочадцы? Распознают ли во мне барыню или за свою примут? Если честно, даже не знала, что лучше. Не умела я себя вести, как дворянка. Тихая серая мышка. Как оказалось, вовсе не серая. Плохо пряталась. Но сейчас я уже не жалела об этом. Выступила, мне рукоплескали. И Эжен заметил. И сейчас я наконец поняла, зачем ему нужна. И тихо млела от счастья.

"Эжен. Ты — необыкновенный!"

Он споткнулся.

Неужто слышит, о чём я думаю?

Сколько нам отведено? Он ведь не молод. А я ведь была под радиацией. Не знаю, как вообще выжила.

Каждая ступенька давалась с немалым усилием.

— Успокойтесь, Варвара Карловна, всё хорошо, — в его устах так непривычно было слышать моё официальное имя. Будто и не было того нежного страстного мужчины, называющего меня Альонушкой. Такие мысли вызвали волну дрожи. Неужели я познала своего первого и единственного мужчину? Жаль, что я не могу заглянуть в его серые очи.Сейчас его внешность не отталкивала.

Мы спустились вниз.

Услышала, как заметались, судя по всему, слуги.

— Дорогая, позволь представить тебе наших служащих, — молвил Эжен, отпуская мою руку. — Это Мария — кухарка. А вот это её муж — Остап, он — смотрит за лошадьми. А вот этот сорванец — Тихон — их сынишка. Он выполняет мелкие поручения по дому. Эта девушка — Соня — следит за чистотой и порядком в доме.

Слуги, наверное, кланялись. Но я этого не видела. Интересно, как они выглядят. Настораживала эта Соня. Судя по всему, она молодая. А муж любит молодых. Красивая?

— Ну и самая маленькая наша помощница — Дария, — Эжен, похоже, сел на корточки. — Дария будет твоей камеристкой.

Послышался глубокий вздох. Это кто ж?

— Соня? — спросила я.

— Да, Соня, — подтвердил муж.

— Простите, господин, госпожа...

— Варвара Карловна, — подсказал Эжен.

— Простите, госпожа Варвара Карловна.

— Можно просто Варвара Карловна, — поправила я.

— Простите Варвара Карловна, я не нарочно.

— Ты метила на должность камеристки?

— Что вы! — резко возразила, но добавила тише: — Но я надеялась.

— Нет, — возразил супруг холодно. — Твои обязанности кто будет выполнять? А взваливать на тебя ещё и обязанность камеристки не стоит.

Послышался сдавленный плач с полу, похоже, упала в ноги. Я скривила губы.

— Соня!

— Простите госпожа...

Эжен поднялся.

— Я всё сказал. Если у Сони будет свободное от работы время, значит, потратит его на семью, приданое или юношей.

— Тихон и Дария будут вместе накрывать на стол. После трапезы уносить посуду и мыть. И Тихон будет свободен, а Дария останется при госпоже. Всё остальное, как всегда.

А я наконец поняла, в чём дело и почему дом в Москве был пустой. Эжен не держит этих людей в рабстве, а предлагает им работу, платит за неё и отпускает заниматься своими делами.

— Да, господин, хором молвили слуги, только Дария молчала.

— Что, Дария? — Эжен, похоже, вновь сел на корточки.

— А тётя не видит? Совсем-совсем? — вот она, детская непосредственность.

— Да. Поэтому ты будешь её глазами.

— А как это?

— Будешь водить её за руку и подсказывать, что ступенька или больше ступеней нет. Или порог, дверь...

— Хорошо, дядя. Ой, — она поправилась, — господин...

— Евгений Евгеньевич, — представился Эжен, — и без господина, идёт?

— Хорошо, — сказала эта мелочь, — Евгений Евгеньевич.

А она быстро схватывает! Лапочка!

Когда распределение новых обязанностей закончилось, Эжен отпустил слуг.

И сам засобирался. Провёл к фортепиано, поцеловал мне ручку и ушёл.

Без него стало неуютно. Одна в чужом доме. Нет, не одна. Рядом Дария.

— Варвара Карловна, а что это такое?

— Музыкальный инструмент.

— А что такое музыкальный? Я думала инструмент только у мужчин бывает...

Боже, дай мне сил! Как же ей объяснить такие простые вещи?

Нужно вначале понять, что она себе представляет. Но ведь здесь мы не одни. Вон, за стеной явно шушукаются кухарка с уборщицей, наблюдая за нами, впитывая каждое слово. Небось, потом сплетни распускать будут.

— Мария и Соня, подите сюда! — позвала я. Это никуда не годится!

Тишина, замерли, будто их и нет. Но дыхание их слышу. Эк, обострился слух.

— Значит, приказы госпожи не выполняются!

— Простите, госпожа,... — это явно женщина постарше, не Соня. Значит, Мария.

— Да, Мария!

— Этого больше не повторится!

— Очень на это надеюсь. Если нет, желающие наверняка найдутся занять ваше место.

— Что вы хотели, госпожа...

— Варвара Карловна. Без госпожи.

— Хорошо, Варвара Карловна.

Так, соберись, Алёна! Нельзя давать слабину, иначе на шею сядут. Как там Этьен себя вёл? Весьма жёстко отдавал приказы.

— Подслушивание в моём доме не допустимо! — эк загнула. Уже в моём доме. — И сплетни распускать не позволю. Всё, что вы хотите спросить — спрашивайте прямо. Вы — не рабы. Вам платят за вашу работу. Но преданность семье Арманд на первом месте!

— Да, Варвара Карловна! — одновременно сказали обе.

— Хорошо. Что-то ещё?

— Н-нет! А эта девочка...

— Что?

— Она ваша дочь? Незаконнорожденная?

Муж говорил, пойдёт слух.

— Нет. Она не наша дочь.

— Но она так похожа на вас...

— Она сирота. А похожа — совпадение, да и только. Что-то ещё?

— Благодарим за откровенность, Варвара Карловна, — и женщины засеменили на выход.

— Подслушивание недопустимо!

— Мы поняли! — и убежали. Вот теперь точно не подслушивали.

Я обернулась к крохе, прижавшейся ко мне. Она пахло приятно. Похоже, помылась. И волосы сейчас лежали мягко под рукой. Прямые короткие расчёсанные . Ничего, отрастут!

— Так на чём мы остановились? — спросила её, погладив по головке и обняв в ответ.

— Мы говорили про мужской инструмент, — тихо сказала малышка. Видно, боялась, что нас подслушивают. Пусть будет тихо. Такие вопросы всё же обсуждаем.

— Что это такое?

— Ну, мужской...

— Нет, я имела в виду, ты видела его? Для чего он?

— Ну, чтобы удовлетворить похоть...

Спокойствие, только спокойствие!

— Нет, милая. Этот орган мужчине нужен... — я замялась. Ну вот как об этом говорить с дитятком? Что ей уже внушили?

— Нет. Это сейчас так говорят нехорошие люди. На самом деле он нужен, чтобы делать деток. С помощью него делают деток.

— Правда? Во время соития?

— Слияния! — поправила её. Какие слова?! Чему тут удивляюсь? Где она воспитывалась то?!

— Значит, мужчины приходят делать детей и платят за это деньги?

— Нет!

— Я не понимаю, — девочка расстроилась.

Похоже, я была слишком резкой!

— Прости, милая. Так было не всегда. Сейчас всё иначе. Извратили всё. И мужчины, действительно, сейчас не детей делают, а похоть удовлетворяют.

— И детей делают?

— Бывает и такое. Просто не всегда дитя удаётся зачать с первого раза.

— Значит, поэтому они возвращаются!

Я замолчала, не зная, как объяснить. Всё же далеко от этого всегда была. С ужасом представляла это слияние, хотя, с Эженом всё иначе.

— Давай отложим этот разговор. Я подумаю ещё и спрошу у мужа. Идёт?

— Идёт! — обрадовалась малышка.

— Инструмент — это что-то такое... Чем делают что-то. Ну, например, мы вот с тобой можем есть руками. А можем ложкой или вилкой. Знаешь, что такое ложка и вилка?

— Знаю.

— Значит, руки — не инструмент!

Задумалась.

— Допустим.

— А почему уд* — инструмент?

— Ну, с помощью него детей делают.

— А с помощью рук едят!

— Правильно!

— А ноги — тоже инструмент. Ими ходят, ползают!

— Верно! Умница.

— Тогда выходит, эта штуковина — музыку делает!

Я улыбнулась. Толковая девочка!

— Да, — нащупала крышку рояля и открыла. Как давно это было. В музыкальной школе. Мама настояла, чтобы я ходила в музыкальную школу — в жизни всё пригодится.

Я нежно прикоснулась к клавишам, сейчас чуть холодным гладким, таким забытым. Бугорки-полутона имели чуть иное ощущение. Совсем чуточку, но на полутон отличающееся от белых клавиш. Как интересно!

— И как с помощью инструмента получить музыку? — нетерпеливо спросила Дария, вырывая меня из мира воспоминаний и ощущений.

— Вот так! — и я, нащупав нужную октаву, нажала на клавиши по очереди вызвав звучание основных нот.

— А можно мне? — её голос дрогнул.

— Можно.

Девочка нажала почему-то на чёрные клавиши.

— Слышишь, звук чуть-чуть отличается? — спросила я, тут же перехватывая инициативу.

— Да, Варвара Карловна.

Дико звучало моё имя её устах. Может, пусть лучше тётя? Но решила не принимать такое решение сама, а посоветоваться сперва с супругом. Настоящим? И пришло понимание, что да, на самом деле стала его женой. И метка тому доказательство. И в глубине души я понимала, что снять он её не сможет даже при всём желании. Я его, его навсегда. И пусть имя у меня чужое, а он по документам женат на другой женщине, но магию не обманешь, а попытавшись, дорого поплатишься. Поэтому, успокоившись, я продолжила урок с Дарией, припоминая слова своего учителя о тонах, полутонах и нотах. А ведь музыка неразрывно связана с танцем. И если сама по себе существовать может, то танец без оной — нет. В душе всегда звучит музыка, под которую ты движешься... И музыка — всегда танец, будь то мотылёк порхает или ветер кружит опавшие осенью листочки, иль бьётся чьё-то сердце или ты просто идёшь с определённым ритмом. Он есть во всём, и этот ритм — музыка.

— Как красиво! — восхищённо воскликнула Мария, когда я закончила. — Никогда не слышала ничего подобного!

— Где вы этому научились? — спросила Соня.

Врать не хотелось. Поэтому решила сказать часть правды.

— Училась у лучших учителей, — так и хотелось добавить, что допотопных. Но пришлось прикусить язык.

— А петь вы тоже можете?

— Петь — нет. Увы. Лишь танцевать.

— Правда? — не поверила Соня, но прозвучало это как-то грустно. — На балах?

И как ей признаться, что на балу ни разу не была. Даже на мнимом, в постановке, играя роль.

— Нет, увы, бальные танцы не знаю. Нас учили основам классического.

— Вы ведь учились в институте для благородных девиц? — но ответа ей не потребовалось. — Ну да, где же ещё. Поэтому вы так и худы. Говорят, что там голодом морят девушек и холодом!

Пусть думают, что хотят.

Хлопнула дверь, впуская прохладный воздух. И хоть печь была топлена, а я поёжилась.

— Уже поздно, почему вы ещё здесь? — раздался голос Эжена. — А ну брысь по домам!

— Как скажете, господин!

— А за господина вычту половину жалования!

— Что вы, мы больше так не будем! — хором молвили женщины.

Напоминало всё это раболепие. Неужто тут все такие? Но ведь супруг не любит этого всего. Народ должен чувствовать себя более вольно.

— Дария, накрывай на стол, пожалуйста. Уже поздно. — А ты, Тихон, наполни нам ванную.

— Я — мигом! — подал голос мальчишка и юркнул куда-то.

На мои плечи опустились горячие руки, принялись растирать шею, спину, заставляя млеть от прикосновений.

— Сыграй мне что-нибудь умиротворяющее.

Неужели вывели из себя? Море! Однажды я его видела. Как волны плещутся о берег, накатывая вновь и вновь, пытаясь оттяпать у суши всё больший кусочек. Чаек, кричащих в небе. Руки тронули клавиши, и я начала свой воображаемый танец на берегу.

Очнулась лишь тогда, когда на меня навалилось тяжёлое тело. Муж вздрогнул, встрепенулся.

— Похоже, я заснул. Прости, милая.

— Ужин стоит отложить.

— Дария, зубы чистить и спать!

— Тихон!

— Да! — он уже стоял по струнке. — Ванна готова!

— Отлично! Иди домой. Дария, запри, пожалуйста, за ним дверь.

— А гостей сегодня не будет? — я повернулась в сторону стола, источающего вкусные запахи, вспомнив о братьях.

— О, я совсем забыл! — поднялся. — Тихон, гаси свет! Быстро!

— Уже сделано!

Я скорее почувствовала, что стало прохладней. Да и дуновение ветерка, тушащего свечи — тоже.

— Пойдём, Варюш, — по руке скользнула горячая ладонь.

На ощупь закрыла крышку рояля и пошла за своим поводырём.

— Они не придут? А еда?

— Если свет не горит — не придут. Это условный знак, что пошли все лесом! А еду... будем надеяться, что нет. Нас ещё ванна ждёт.

Мы поднялись по лестнице.

— А Дария найдёт свою комнату?

— Найдёт. Она рядом с нашей.

Когда же мы вошли в свою комнату, я ощутила чьё-то присутствие. И дыхание. На нашей постели.

Эжен выругался.

— Что?

— Дария...

Пояснение не требовалось. Зубы она не почистила!

— А ванна?

— Благо, ванная запирается! — и меня завели в тёплую комнатку и закрыли за мною дверь. От воды поднимался пар, но разделась я на этот раз сама, и, нащупав чашу, попробовав сперва воду рукой, осторожно влезла. Легла. Блаженство!

— Подвинься, Варюш!

Пришлось потесниться, хотя, как оказалось, ванная была квадратная и уместила бы человек четырёх, развалившихся во всю длину. Прекрасное завершение дня!

Дальше поцелуев мы не зашли, да и спать ложились осторожно, вокруг Дарии. Но почему-то представлялась улыбка на лице Эжена, когда он засыпал, прикоснувшись ко мне ногой.

Кажется, у меня теперь появился не просто муж, а семья, дом. И с ними мне тепло и замечательно!

Примечания по главе:

уд* (Даль) член, часть тела, всякое отдельное, по наружности, орудие тела, как: нога́, рука, палец и пр. (откуда уди́ть или удеть, полнеть, а может быть и узы, связь, ужище, вервь, и ужик, южица, кровная родня). Уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, Матф. Растерзаша уды его.

Глава 8

Прошла девятица*, как я приехала в село к Армандам. И хотела уже выть, находясь в четырёх стенах, по большей части лишь с Дарией. Со слугами иногда пересекалась, да и только! Мужа почти не видела. Он вновь интерес ко мне растерял, приходил поздно, часто когда я уже поужинаю. Такое ощущение появилось, что удовлетворил плотское желание и всё. А может, добился своего и я перестала быть ему интересна? Нашёл себе другую девственницу?

От таких мыслей меня передёргивало, но гнать их не получалось. Дария находилась почти безотлучно со мною. Мы много с ней общались, часто обнимались, когда оставались наедине, я учила её музыке и танцам. Точнее не так: я играла от души, а малышка задавала мне вопросы, я на них отвечала, что-то поясняла. Тренировками занималась сама, а девочка всё повторяла.

За эти дни я изучила весь дом, вплоть до всех камор. Замков нигде не было, правда, в погреб я не рискнула лезть.

И вот, проведя,эту девятицу, я решила, что с меня довольно! Нужно поговорить с мужем. И встать до его ухода. Дария спала всё же в соседней комнате.

Почти всю ночь не спала, постоянно просыпаясь и прислушиваясь к маятниковым часам внизу. Сколько отбивают времени.

Пять утра! Муж встаёт. Встаю и я.

— Ты чего подскочила, спи, — шепчет супруг.

— Не буду спать! Сколько можно! Ты за кого меня держишь? — возмущённо воскликнула я.

— Тихо ты! Дарию разбудешь!

— Ты меня больше не любишь? — я надула губки. — Что ты такое говоришь?

— А что я должна думать, когда тебя не вижу, не слышу, не ощущаю!

Вместо ответа он завалил меня на ложе и начал целовать. Но я отстранилась.

— Я схожу с ума уже в доме.

— Так выходи гулять!

— Да пойми ты, не могу я целый день без дела сидеть!

— Так займись чем-нибудь! У меня дел накопилось много.

— Ты мне обещал, что я буду помогать тебе с работой.

— Хорошо. Сейчас строится школа для местных детей. Раз тебе одной Дарии не хватает, прими участие в планировании уроков. Ты ведь получила образование до войны. Помнишь, как там было. Надо всё, что можно перенести оттуда. Учебников нет вообще, а они нужны.

— Это поможет тебе?

— Да, часть обязанностей с меня снимет, стану приходить пораньше.

Он задрал мою сорочку, целуя мой живот, лоно, заставляя забыть обо всём на свете, кроме его прикосновений.

Отстранился.

— Что не так?

— Не перегружай себя, а в обед буду тебя забирать, — он отстранился, вставая и подавая мне руку. — Но сегодня побудь дома и организуй нам на завтра завтрак к восходу солнца. И Дария пусть завтра будет готова, а я сегодня предупрежу рабочих в школе.

Я, наспех одевшись и причесавшись, мужа всё же проводила. Дом казался нежилым — тихим. Завтрак был накрыт на одного. Посидела с Эженом, пообщалась немного, пока он ел, мы были одни, поэтому позволила себе некоторые вольности — прикосновения.

— Твои братья, вроде бы, хотели зайти к нам на ужин.

— Сейчас некогда. Надо успеть до дождей всё доделать. В школе надо постелить крышу, да и производство встало почти полностью.

— И поэтому ты меня оставлял одну дома? — я намекала, что мог бы и попросить помочь.

— Ты тяжела.

— Что? — не поверила я.

— Да, — он нежно прикоснулся к моей щеке рукой. — Поэтому береги себя. И тренировки ограничь.

Я же прикоснулась к его лицу, стала ощупывать его, отмечая появившиеся морщинки, мягкую бороду и усы. Белые, наверняка. Нащупала губы. Прижалась к ним в поцелуе.

"Пей!"

Отказываться не стал, а я почувствовала, как его сила наполняет меня.

— Тебе нельзя сейчас прикасаться к другим мужчинам, — сказал, после поцелуя.

— Почему?

— Смогут пить тебя, а организм твой чужую силу не примет, лишь энергию отца дитяти.

— Хорошо.

— Буду поздно. Не жди. Завтра рано вставать. Да, и обувь выбери без каблука. И потеплее оденься, уже наступили холода.

Провёл по моим распущенным волосам.

— И волосы собери в две косы.

Пошёл одеваться и обуваться.

— С Дарией надо читать.

— Она не умеет.

— Надо будет мне позаниматься с ней. Завтра одолжу её ненадолго, — получив кивок в ответ, переобулся. — Да, скажи слугам, чтобы завтра не приходили.

Как много всего. Не забыть бы!

— И перчатки приготовь! — бросил напоследок,

чуть сжав мои ладошки. Сам уже в перчатках и с тростью.

Прикоснулась к его лицу. Уже в шляпе. И когда успел надеть?

Вновь поцеловал. Нежно. В груди разливается тепло.

— Жень.

— Что? — шепчет.

— Люблю... — шепчу в ответ.

— Нам нельзя говорить о чувствах и проявлять их на людях.

— Но сейчас мы одни.

— Всё равно. Учись себя сдерживать. Знаю, ты долгое время была забитой серой мышкой. Но чувства — это слабость. А её показывать нельзя, иначе съедят или используют тебе во вред. Щитов сейчас нет. Поэтому вежливый тон без чувств.

— Я постараюсь.

— Сейчас придёт Мария. Возвращайся в спальню.

— Как скажете, дорогой.

— Умница!

И он ушёл, хлопнув дверью, обдав меня холодным, почти морозным воздухом, от которого я поёжилась. Я услышала, как поздоровался с Марией. Юркнула из парадной. Стараясь двигаться бесшумно на одних мысочках, на ощупь нашла дверной арочный проём, дверь закрывать будут лишь как отопление включат. Десять шагов до лестницы, главное — не зацепить тумбу с вазой, вот и перила. Вцепилась в них и бегом по лестнице наверх!

Лишь прижавшись к стене в спальне передохнула. Сердце устроила бешеную скачку. А мне понравилось! Улыбка сама расползлась на лице. Хихикнула. Уже от слуг бегаю! Но ничуть не жалею, что с мужем поговорила, встав с восходом солнца. Чувствовался прилив сил, хотелось много всего поделать. Так, тренировка! Но сперва, соберу волосы!

Общение с мужем не просто дало сил, но и улыбка не хотела слезать, как бы я ни пыталась её стянуть. Этьен, когда кто-то из танцовщиц труппы беременел, нагрузки уменьшал, но лишь по продолжительности и запрещены были прыжки. Всё остальное — в полной мере. Вот я и тренировалась от души. В этом доме, у сожалению, такого зала не было. Но купол имелся. Посреди верхней горенки. Вот там я и тренировалась. К слову сказать, под куполом танцевалось легче и ощущение иногда возникало, что парю. Музыки, увы, пока не было. До обеда, во всяком случае.

В обед Эжен пришёл и вручил мне большую коробочку.

Сердце в предвкушении замерло. В прошлый раз это была музыкальная шкатулка. Что теперь?

Руки, от нахлынувших чувств, чуть дрожали. Супруг направил мои пальчики к нужному месту. Я открыла. Внутри оказался деревянный ящичек.

Я ощупала. В ящичке прорезь имелась и дырочка. Но он не открывался.

Нетерпение нарастало. Хотелось побыстрее открыть, но это не удавалось.

— Евгений Евгеньевич, что это?

Но вместо ответа он взял мои руки в свои. Вложил что-то холодное металлическое. Ключик. Я сама нащупала дырочку и вставила ключик.

— Погоди, это ещё не всё, — остановил моё желание повернуть ключ супруг. — Вот здесь перфокарта*, — и он вручил мне тонкий лист картона, — вставляешь её в щель и поворачиваешь ключик.

Я не с первого раза попала в щель. Дрожь унять так и не удалось. Пришлось Эжену помочь.

— Пока только одна мелодия.

— Пока? — зацепилась я за слово.

— Ну, я покажу нашей малышке, как переложить ноты на перфокарту. Думаю, она справится.

Девочка вздохнула, выдавая себя. Он знал, что она не ушла, а спряталась?

— Я справлюсь, — прошептала она.

— Ничуть не сомневаюсь! Но это в свободное от занятий время.

— Занятий? — она уже оказалась рядом. — А можно мне повернуть ключик?

— Давай всё же мама это сделает. Это ведь её подарок. А ты в следующий раз, — Эжен наклонился, а затем поднялся. Малышка уже сопела у него на руках. Хотелось бы мне увидеть её! Какая она?

— Мама? — тихо-тихо спросила девочка.

— Ну, если не хочешь, чтобы Варвара Карловна стала тебе мамой, то можешь тётей её звать.

— А можно?

— Только наедине. Когда никого рядом нет.

— А вас как называть?

— Папой можешь. Но...

— Только наедине, — всё поняла Дария. Умная девочка!

— Пусть Дария повернёт ключик, — разрешила я. — У меня руки так и дрожат, — нашла причину уступить своё право.

— Нет, мама, соберись! У тебя всё получится! — и это мне эта мелочь говорит? Сколько ей лет?

Разочаровывать малышку было нельзя! Осторожно повернула ключик. И заиграла звонкая мелодия. Только это играл целый оркестр. И ударные, и струнные, и что-то ещё неуловимое.

Как красиво!

Мы прослушали мелодию дважды. Второй раз,как и договаривались, запустила Дария.

Столько восторга было!

Дослушали. Сели за стол. Малышка обедала с нами. Интересно, слухи уже пошли о ней?

Но сейчас слуг рядом не было. Да и вряд ли сознаются.

Вскоре супруг ушёл, предупредив, что завтра ещё сходим на примерку к местной портнихе. Она, правда, для простого люду шьёт, но мне тёплая одежда не помешает. Да и Дарии вскоре понадобится. В общем, завтра день насыщенный!

А мы отправились подбирать мне наряд на завтра. Из того, что обнаружили, ничего, кроме тёплых шалей не нашлось. Но, благо, чулки имелись, да вместо корсета решила надеть двойное нижнее бельё. А вот у Дарии вообще ничего не было. Ей выдали что-то груббе, но совсем не тёплое. Плохо дело. И что делать?

Выход нашёлся: мы нашли одеяло, в которое легко можно было замотать малышку. И даже платок нашли. Сойдёт пока что.

Слуг предупредили и легли спать по-раньше. Вот только сон не шёл. Совсем. Вспоминался мужнин подарок, и его слова.

Я прикоснулась к животу. Неужели во мне живёт новая жизнь?

— Мама, ты спишь? — послышался шёпот.

Малышка приоткрыла дверь.

— Пойдём, я тебя обниму да поцелую на ночь.

— Мамочка, я не хочу спать.

— Надо, детка, завтра вставать чуть свет. Могу, конечно, тебя дома оставить...

— Нет-нет, не надо...

— Давай я тебе сказку расскажу.

— А какую сказку?

Подумала, с какой начать. Наверное, стоит с самого начала... с Сотворения Мира.

— Жилъ себѣ дѣдъ да баба, у нихъ была курочка ряба; снесла подъ поломъ яичко. Дѣдъ билъ—не разбилъ, баба била—не разбила, а мышка прибѣгла да хвостикомъ раздавила. Дѣдъ плачетъ, баба плачетъ, курочка кодкудачетъ: "Не плачь, дед, не плачь, баба, я снесу вам другое яичко".

— Глупая сказка, — выдала мне дочурка.

— Почему?

— Ну били они яичко, зачем? Съесть хотели? Не вышло, расстроились, и что? Какой в этом всём смысл?

— А кто такие дед и баба?

— Ну, старики, наверное.

Я задумалась. Что-то вертелось в голове, только вот что?

— Дед, Дид... баба... Дид, Ладо...

— Что ещё за Дид? И Ладо? — услышала мои размышления малышка.

— Во многих старых песнях пелось Дид, Ладо, — а сама думаю... не могу оформить мысль. — Лада — богиня любви у наших предков. А Дид — дед, только какой? Дед да баба... муж да жена... старик да старуха... Дид да Лада... Сварог!

— Что ещё за Сварог?

— Бог небес. Творец нашего мира.

— Получается, у нашего Бога имя Сварог?

— Ты о ком?

— Ну, к кому мы молимся в церкви?

— Нет.

— Всевышний...

— Всевышний — это Род. Род создал Сварога, а тот уже сотворил наш мiр*. Есть предание о создании Вселенной. Что Сварог создал курочку, а курочка снесла яичко. Да не простое, золотое. Это яичко и есть наш мiр.

— Но зачем тогда яичко бить деду да бабе? — хорошие вопросы Дария задаёт.

— Сама подумай. А завтра мне скажешь, — нельзя давать все ответы. Чадо должно само искать по подсказкам.

— А ты точно скажешь завтра?

— Посмотрим.

— А ты знаешь?

— Если подумаю, ответ какой-то будет.

— Правильный?

— А это как посмотреть. Это твой ответ, для тебя сейчас он может быть правильным, а через пять лет ты решишь, что — нет. Тогда у тебя другой уже появится.

— А мышка?

— Мышиной тропкой иногда называют Млечный путь. Галактику, в которой живём.

— А что такое Галактика?

— Мы живём на земле, которая похожа на... Яблоко! Вокруг нас есть другие земли, так же, как и мы, вращающиеся вокруг солнышка. И таких солнышек у нашей Вселенной очень много. Но есть и другие вселенные. Наша называется Млечный Путь, Птичья Дорога, Мышиная Тропка. Тебе этого пока достаточно. Доброй ночи, Дария, — я наклонилась и поцеловала, обнимая малышку.

— Я тебя люблю, мамочка! — прошептала она, обнимая меня своими крошечными ладошками. Сердце сжалось от нежности.

— И я тебя люблю, доченька. Хороших снов!

— И тебе, мамочка!

Я осторожно нащупала край лежанки, потом сундук, стену, проём..., ручку двери.

Уже поздно. Спать хохота, а мужа всё ещё нет...

Дария зевнула. И мне захотелось. Ополоснулась да переоделась в ночную сорочку да простой халат.

Но отправилась я не в нашу спальню, а спустилась вниз. Села в небольшой гостинной, напротив входа, и стала ждать. Так и уснула, свернувшись в комочек.

Проснулась лишь от пронизывающего холода да ощущения, что меня куда-то несут. И это был отнюдь не муж. Поняла по чужому запаху, и какой-то примеси лекарской. Когда я поняла это, оказалось слишком поздно. Мысли улетучились, а глаза сомкнулись.

Примечания по главе:

девятица* — девять дней, собранных в единицу временного отрезка у наших Предков, по современному называют неделя, хотя раньше этим словом обозначался лишь выходной от слов "нет дела". Месяц же бывал лунный и солнечный. Лунный длился 28 дней, и тогда неделя лунная (лунница) была 7 дней, либо 40 дней — по солнцу. Эта традиция сохранилась в похоронном обычае, ведь поклонялись наши Предки солнцу, отмечали праздники, посвящённые именно ему(Коляда, Новолетие, Комоедица, Купала). Поминали Предков на 9 дней и 40й. Ещё могу добавить, что луна (Месяц) считалась женским светилом, а солнце — мужским. Поэтому и циклы женские привязывались к луне, и беременность (40 недель лунных).

Перфока́рта* (перфорационная карта, перфорированная карта, от лат. perforo — пробиваю и лат. charta — лист из папируса; бумага) — носитель информации из тонкого картона, представляет информацию наличием или отсутствием отверстий в определённых позициях карты. Наиболее широко перфокарты применялись во второй половине 20-го века для ввода и хранения данных в системах автоматизированной обработки информации. В настоящее время, как и перфолента, практически вытеснены более компактными, быстрыми и удобными полупроводниковыми, магнитными и оптическими носителями. Перфокарты впервые начали применяться в ткацких станках Жаккарда (1808) для управления узорами на тканях. В информатике перфокарты впервые были применены в «интеллектуальных машинах» коллежского советника С. Н. Корсакова (1832),механических устройствах для информационного поиска и классификации записей.

Курочка ряба* — вариант начала сказки из сборника А.Н. Афанасьева "Народныя русскiя сказки", выпуск 4, 1850год.

Мiр* — в значении Вселенная.

Научные изыскания "Курочки рябы" http://www.unn.ru/pages/e-library/vestnik/19931778_2015_-_2-2_unicode/23_.pdf

Глава 9

Холод пронизывал насквозь. Хотелось сжаться в комочек, но тело затекло. Пошевелиться удалось с трудом. Воняло мышами, сыростью и чем-то ещё. И именно воняло! Запах казался таким мерзким, что меня начало мутить. Звуки же, наоборот, будто кто выключил нажатием на выключатель. Я не слышала даже собственное дыхание. И это давило грузом, прижимало к,земле.

Когда через силу разработала конечности и покалывание прошло, ощутила под руками земляной пол. Похоже на какой-то подвал. Кричать бесполезно? Я попробовала сказать что-то, но горло свело судорогой.

В душе нарастала паника. Нельзя переживать! В первую очередь надо думать о дитятке под сердцем! Пусть пока его не ощущаю, ведь прошло мало времени, но ощущениям и словам мужа я верила. Муж! Где он там? Надеюсь, не пострадал. Целью была я или он?

На мне так и был тоненький халат. Холодно!

Слуг я отпустила. Муж будет поздно. Увидит ли, что меня нет? Или не станет свет включать, как в последние дни, просто ляжет в темноте спать, стараясь никого не потревожить?

Страшно. Кто меня украл и зачем? Что собирается сделать?

Ощутила щит. Значит, защита на месте. Как-то спрашивала Эжена, как долго будет существовать защита. Сказал, что пока либо он метку не снимет, либо пока жив. Она питается от его сил, и будет сосать его до конца, пока не высосет. И на моё заявление, что это неправильно, ответил отказом снять метку.

Значит, жив! Хорошо.

Но тут прямо надо мной послышались шаги. Я затихла. Судя по походке, это женщина. Люк в потолке открылся, вдохнув в подпол поток свежего воздуха, от которого закружилась голова. И женщина стала живо спускаться. Спрыгнула. Замерла.

Какое-то время ничего не происходило.

— Вижу, очнулась. На, попей, — сказала знакомка. Девятка. Внутри всё сжалось.

Отказываться не стала. — И можешь не прикидываться, я знаю, что ты говорить умеешь. Да и видишь.

Я попыталась сказать, но не смогла. Вырвался лишь сип.

— Не желаешь разговаривать?! — как-то с презрением молвила она. И в следующий миг выбила из моих рук кружку с водой. А я так и не глотнула. С трудом подавила обиду. За что она так? Неужели я все эти лета зря терпела издевательства Этьена, жалость окружающих, иногда подачки. Да, друг другу помогали, но и издевательства порою выливались лишь на меня, ведь я не пожалуюсь. Этьен поощрял ябедничество. Мне порою доверяли секреты, когда хотелось выговориться, ведь я казалась немой. А теперь, значит, раз я говорю, то обязательно на мне злость срывать?

Я села у стены, сжавшись в комочек.

А Девятка подошла и пнула меня. Точнее попыталась. Но удара не случилось, Девятка застонала, и, судя по опустившемуся дыханию, осела, ухватившись за ногу, будто о каменную стену ударилась. Значит, защита работает. Другой вопрос, как это сказывается на Эжене?

Вздохнула. Подошла к Девятке. Присела, проверяя, как она. Нащупала её лицо. Провела по нему пальцами.

— Не придуривайся, что и правда, не видишь и тебе не всё равно.

Хотелось ей возразить, но... я даже не нашлась, что сказать. Любые мои слова она воспримет в штыки. Вряд ли поверит. Скорее всего ею движет зависть. Я ощупала её ногу, убедившись, что перелома нет. Ушиб, да и только! Оторвала от своей сорочки кусок ткани и перевязала ногу. Иначе она просто не сможет танцевать и окажется на улице.

Девятка всхлипнула, а затем разрыдалась. Вряд ли осознала свою неправоту. Жалость к себе? Скорее всего.

Раздались шаги, от которых я вздрогнула. Такой крадущейся походкой ходил лишь один человек. Этьен. Значит ли это, что меня похитил он?

Я скинула с себя халат и надела на Девятку. Сидеть здесь замёрзнет. Она тоже худая и маленькая, как и я, поэтому подойдёт моя одёжка.

Спасёт ли меня кто-то я не знала, а ждать с моря погоды было некогда. Надо использовать предоставленную возможность!

Закрыла глаза и постаралась нарисовать в воображении обстановку. Ощупала лестницу, разорвала сорочку по бокам, чтобы не сковывала движения, и устремилась наверх. Почувствовала запах пота. Бр... Шаги. Собачий лай. Надо прятаться? Куда?

Рука нащупала холодный сундук. Вот в него и полезла. Уже почти закрыла его, как вспомнила про дверь в подпол! Забыла! Выскочила из убежища, захлопнула сундук и бегом к подполу. Чуть было не загремела вниз. Повезло! Хорошо, что тренировки не забросила! Удержалась на самом краю. Закрыла!

Этьен замер у входа. Послышались голоса и уже близко собачий лай.

— У меня лишь члены моей труппы. Вы ошибаетесь, господа! — оправдывался перед кем-то бывший наставник и хозяин.

А я вдруг ощутила, как лицо будто поплыло. Прикоснулась к нему и не узнала себя. Лицо изменило форму, от бровей до подбородка.

— Вы похитили мою жену! — услышала я обвиняющий голос Эжена.

— Жену? — хмыкнул Этьен. — Что вы такое говорите? Как бы я посмел! — открыто дерзит. Намекает на то, что я не его жена, а всего лишь рабыня?

— Хотите сказать, что Варвары Карловны у вас нет? — а это был уже голос Эмиля.

— Варвары Карловны? Не знаю такой женщины!

— Ну, раз вам нечего скрывать, мы проверим!

— Прошу, господа! — Этьен открыто насмехался. Уверен в успехе. Значит, либо признает меня своей рабыней, либо что?

— Я пройду с вами, — а это сказал кто-то незнакомый.

Дверь со скрипом отворилась. На меня подул холодный воздух.

Я не знала, как быть. Прятаться или нет? Что будет, если меня здесь найдут? Этьена не ждёт ничего хорошего, уж точно! И хоть он был козлом, но ни разу не тронул. Требовал много, кормил плохо, как собаку, но если б не он, я бы оказалась на улице. Что бы меня тогда ждало?

Я прижалась к стене, надеясь, что меня не заметят. А когда мимо меня два раза прошли, не обратив внимания, и затем нашли вход в подпол, и полезли туда, я стала ощупывать стену в поисках окна. Есть! А вот и задвижка! Я осторожно перелезла через подоконник, нащупала карниз и медленно пошла, держась за доски. Страшно, холодно! Какой ярус? Падать мне нельзя. Да даже прыгать!

Из дома послышались голоса:

— Это не она. Хотя халат её! Где Варвара Карловна?

— Какая Варвара Карловна? — испуганный голос Девятки.

— Жена этого господина.

— Не знаю такой!

Послышался звук пощёчины.

— Не дерзи! Откуда у тебя халат Варвары Карловны Арманд? — тот самый незнакомый голос.

Девятка всхлипнула, разрыдалась.

— Отвечай!

— Не знаю я никакой Варвары Карловны.

А дальше послышалось сдавленный сип.

— Отпустите её! — спокойно молвил Эжен.

— Но... Она покрывает своего хозяина.

— Вряд ли она знает что-то. Надо спрашивать у господина Этьена Деларви.

Стоп! Подпол! Значит, я на первом ярусе. Осторожно отставила ногу с карниза и стала опускать её. Ура! Земля! Отпустила стену и осела наземь! Сжалась в комочек. Как же холодно!

Звуки затихали, сознание уплывало.

— Варвара Карловна, не спите! Слышите! — слышался далёкий голос Эжена.

— Эжен, — прошептала я, прижимаясь к нему. — Как же х-холодно!

— Кто это? — спрашивает Этьен.

— Моя жена!

— Это Варвара Карловна? — слышится удивление в голосе.

— Будто вы неосознанно похищали её!

— Я не знаю этой женщины и впервые вижу её!

Странно, но эта далёкая речь шла на французском языке. И я прекрасно понимала этот разговор.

— Вы арестованы господин Деларви.

Это последнее, что я услышала прежде, чем сознание покинуло меня.

Пробуждение выдалось тяжёлым. Всё время казалось холодно. Я старалась укутаться, а меня всё время раскрывали.

— Х-холодно!

— Тихо-тихо, дорогая!

— Эжен...

Но вместо ответа меня безжалостно раскрыли, а потом стали раздевать.

— Нет! — я уже начала паниковать.

— Варвара Карловна, велено вас раздеть и ополоснуть.

— Холодно.

— Водичка будет тёплая. Потерпите. Могу, конечно, слуг прислать, чтобы помогли вам влезть в ванну.

— Н-не надо слуг.

Он открыл кран и стал наполнять ванну.

— Эж-жен... П-почему т-так оф-фициально? — дрожала я.

Под шум воды ответил:

— Потому что в нашем доме чужие, — прошептал в самое ухо. — И вас могут допрашивать. Нужно отрепетировать. Изъясняться только по-французски!

— Н-но я плохо его знаю.

— Вы учились в закрытом Елизаветинском институте благородных девиц, должны хорошо знать язык, музыку, танцы.

— А если проверят?..

— Не должны.

— А з-зрение? В-вряд ли п-поверят в т-такое совпадение?

— Внешность иная, отец может подтвердить твою личность.

— Отец?

— Карл Александрович Демонси, маму твою звать Анна Карловна Демонси, в девичестве Шнауберт.

Меня наконец-то опустили в тёплую воду. Как хорошо-то!

— Что с моей внешностью? Что, если слуги скажут, что я не Варвара Карловна?

— Они тебя другой не знали. А внешность... Слуги все дают клятву верности роду Арманд. Это магическая клятва, как ты понимаешь. Они не заметят разницы. Ведь я твой муж, они будут служить тебе.

— Но как нас нашёл Этьен?

— Хороший вопрос.

— Может, отпустим его...

— Нельзя. Никто не смеет обижать дом Арманд! К тому же, пусть удостоверится, что никакой Пятнашки у меня нет.

— А как ты объяснишь исчезновение Пятнашки?

— Оставил её в столичном доме. Зачем мне постельная утеха там, где есть жена? Мне наследников делать надо! К тому же, у меня купчая на Пятнашку имеется.

— Но там же никого не найдут.

— Ну, можно подать в розыск, а можно развести руками. Зачем обременять полицию крепостными? В случае чего я могу предъявить на найденную Пятнашку права.

— А что говорит Этьен?

— Что ошибся. В темноте не разглядел женщину.

— Но он влез в чужой дом!

— Дом был открыт. Он просто зашёл в гости. Ну а там, как увидел тебя, разум помутился...

— Узрел Пятнашку?

— Да.

— Но Пятнашка ведь теперь твоя!

— Да.

— Ничего не понимаю!

— Говорит, что тогда забыл об этом. Приносит свои извинения. Проходит медицинское освидетельствование.

Что-то я сомневалась, что его признают здоровым!

— Карла вызвали из Москвы. Скоро приедет, чтобы подтвердить твою личность.

— Но моё лицо изменилось. Как?

— Я щит твой чуть подправил, сделал тебя похожей на Карла и его жену.

— То есть, ты можешь менять внешность?

— Только у тебя или себя. Но не сильно. Изменить форму носа, скул, губ, подбородка, ушей. Всё.

— И на долго?

— Не знаю, Варюш. Раньше таким не занимался. Но вот попробовал, и, как оказалось, всё вышло. Даже не узнал при встрече.

Я вздохнула.

— И как тебе моя внешность?

— Я её сейчас не вижу. Вижу тебя обычную.

— А другие, значит, видят?

— Да.

— А братья? Кого они видят? Там ведь был Эмиль.

— Братья видят тебя настоящую, но и маску — тоже.

— Они знают?

— Всё знают.

— И? Принимают?

— Да. Я ж тебе говорю, для нас все равны. А ты теперь — часть рода Арманд. Для нас семья — всё!

Я улыбнулась. Здорово, когда есть семья.

— Долго я спала?

— Сутки. Металась в лихорадке.

Его руки потянулись к выключателю, ведь воды уже была полная ванна.

— Значит, сейчас в нашем доме чужие?

— Местный полицейский с помощником. Опрашивают слуг. Хотели и тебя допросить.

— А зрение?

— А что зрение?

— Ну, я ведь не вижу ничего! И она — не видит.

— И что? Карл выдавал замуж уже слепую дочь. Травма. Ты упала с лошади, поэтому обучение пришлось прервать. Вот дочь и не противилась замужеству со стариком. Просто не видела меня.

— А морщинки? — я остановила свою руку на его скулах, очерчивая виновниц разговора.

— Так плохо?

— Нет, испей меня.

— Не сейчас. Ладно, давай заканчивать. Твой французский хорош. А писать тебе не потребуется, как и читать.

А я только сейчас поняла, что весь разговор был на французском.

— Полицейские тоже будут на нём говорить?

— Не знаю. Но согласись, что члены труппы не знают французского так хорошо.

Задумалась. Ни разу не слышала, чтобы говорили на нём. Но ведь вполне могли выучить, как и я.

— К тому же, их Пятнашка немая. А ты на немую не тянешь.

— А если Этьен будет рядом? Не уверена, что смогу преодолеть себя.

— Обязана преодолеть! Чистый французский, поняла?

Я кивнула.

— Дария...

— С ней порядок. Я пока отослал её к Эмилю. Она в школе помогает. Может, чему-нибудь да научится.

Я вздохнула.

— Она знает?

— Нет.

— Хорошо.

Больше мы не говорили, ведь воду всё же выключили. А вот ласки Эжен дарил, заставляя меня выгибаться и закусывать губу, чтобы не застонать.

Из ванны он выносил меня на руках. И где силы взял. Самой запретил вставать. Мол, даже если жара и нет, это не повод нагружать ослабленное тело. Мне себя беречь надо. И вообще, чем хуже я буду выглядеть, тем лучше — меньше полиция будет приставать.

Так и вышло. Уложив меня, отправился звать полицейских. Пришёл лишь один, молоденький какой-то, судя по голосу.

— Здравствуйте, Вера Павловна! Меня зовут Матвей Петрович...

— Здравствуйте, Андрей Демидович, — отплатила той же монетой.

— Простите, но меня зовут Матвей Петрович!

— А меня Варвара Карловна. Чем могу быть полезна?

— Прошу прощения, Варвара Карловна, ошибся маленько.

— Ничего страшного, всякое бывает, — кивнула я.

— Я хотел спросить... — он явно мялся, переступая с ноги на ногу.

— Спрашивайте.

Я зевнула.

— Я постараюсь вас не утомить.

— Хорошо.

— Расскажите, что случилось позавчера.

— А что было позавчера?

— Вечер октября месяца, третьего дня.

Подумала, подсчитала даты. Извините, третьего ничего не случилось, всё как обычно, -проверяет меня, значит. — Но вот пятого — да, случилось. Я вечером заснула внизу, в гостинной. А проснулась от того, что меня кто-то куда-то нёс. Думала муж, но запах был странный. Чужой.

— Вам что-то говорили?

— Нет, ничего. Я хотела закричать, но испугалась и горло сковало спазмом. И потом какой-то странный лекарский запах... Хлороформ, кажется. Когда-то папенька про него рассказывал и давал понюхать.

— Да? Очень хорошо, — и полицейский стал скрести карандашом по бумаге. Противно так, что я скривилась.

— Что-то ещё?

— Вы видели своих похитителей?

— При всём моём желании это невозможно, Матвей Петрович. Я давно уже ничего не вижу. Только иногда солнышко ощущаю на своих веках.

— Хорошо. А голос похитителей? Узнали бы при встрече?

— Извините, я никого не слышала. Когда очнулась, было очень холодно. Это всё, что помню. Ещё мне снилось что куда-то бреду тёмными коридорами, но всё это в кромешной темноте. Голоса какие-то были, но я вряд ли узнаю. Не помню, что говорили и кто.

— Понятно. И последний вопрос. Вы знаете Этьена Деларви?

— Этьен — очень красивое имя. Если бы слышала раньше, запомнила бы. Наверное, он хороший человек. Деларви — тоже не знакома фамилия.

— Благодарю, — сказал полицейский. И это так резануло слух, что поняла — разговор вновь шёл на французском.

Да что ж такое? Почему я воспринимаю французский чуть ли не как родной?

Полицейский ушёл. Поняла по шагам. Муж — тоже. Он всё это время незримо присутствовал, но я его кожей ощущала. И нюхом.

Больше меня не тревожили. Я ждала Эжена, но уснула. А проснулась, когда он ложился рядом.

— Откуда... — прошептала я, не договаривая про знание языка.

— У нас сейчас общее хранилище знаний на двоих. У меня французский — родной. Точнее, второй родной. Ещё в молодости отец отправил учиться во Францию, сразу после революции. Как раз тогда всюду вводили в учебных заведениях французский. И дома разговаривали на нём, мы учили отца и мать. Чтобы не выделяться среди французов.

— Но... Ты мои знания тоже имеешь?

— Не только знания. Воспоминания, приходящие вспышками, и даже твои ощущения. Этот запах хлороформа у меня до сих пор стоит в носу.

— Значит, ты знал, где я.

— Знал. Чувствовал.

— А собаки?

— Не брали след. По следу вёл я. Ты хоть и отключилась от хлороформа, но я — нет. Слышал всё, что они говорили. И даже видел.

— Как?

— Подсознание, душа... Никогда не замечала такого, что когда засыпаешь, то будто вылетаешь из тела... А просыпаешься — и влетаешь?

— Да, было пару раз...

— Нам очень многое доступно, особенно во время сна. Только мы не умеем этим пользоваться.

Любопытно. Значит, я могу видеть во сне? Даже больше, я тоже могу видеть глазами Эжена?

— Нет. Ты у нас заблокирована. Поэтому разве что во сне. Но доступ к моим знаниям у тебя есть всегда, — ответил на незаданные вопросы.

— Ты ещё и мысли читаешь?

— Просто подумал, какие мысли могут у тебя возникнуть. А может, и правда, услышал твои. Не знаю... — он приобнял меня. — А теперь давай спать. Мне завтра рано вставать.

— Опять работа?

— Завтра должен с утра Карл приехать. У него тут дача есть...

— Постой, а что за дом у Этьена?

— Тут дачный посёлок и наши фабрики. У Этьена здесь дача.

— Значит, мы ещё встретимся?

— Может быть. Собственность не отнимают. Разве что он продаст...

Я грустно вздохнула.

— Поэтому внешность останется эта же. Давай спать. Завтра Карл тебя осмотрит и скажет, можно ли тебе гулять.

— Эжен, а работать...

— Если Карл разрешит. У тебя только жар спал. Я переживаю, девочка моя. За вас обоих.

Вздохнула.

— А если папенька разрешит?

— Тогда посмотрим, где тебя можно не сильно напрячь.

— Благодарю, Жень. А то чувствую себя ненужной и одинокой.

— Хорошо, Альон. Как скажешь. Доброй ночи.

— Доброй, Жень.

Он поцеловал, а когда отстранился, обнял и тут же захрапел.

А я улыбнулась. Всё же с ним я счастлива.

Глава 10

На следующий день меня не будили, проснулась сама. Рано. Но мужа рядом уже не было.

Встала, надела первое попавшееся платье и отправилась искать супруга. Спустившись, пошла на мужские голоса.

Уже у открытой двери остановилась, прислушиваясь к разговору. Он был на французском. Похоже, секретничают.

Эжен рассказывал о случившемся. Вдруг замолчал. Ощутила его взгляд на себе.

— Боже, что ж ты делаешь! — воскликнул Карл Александрович. Послышался хруст коленей — подскочил. Я зажмурилась, ожидая, что супругу дадут в челюсть или ещё куда. Но удара не последовало, лишь шаги.

— Запугал совсем её! — раздалось уже рядом.

— Здравствуй, дочка! Ты посмотри, как исхудала! Эжен, не погляжу, что ты — друг! — и меня прижали к себе.

— Здравствуйте, папенька! — молвила я, когда мне позволили вздохнуть.

Отлично играет! Неужто, нас подслушивают?

Почему при клятве верности слуг мы не можем быть собою?

— Пройдём, дочка, я тебя осмотрю, — отпустил он одну руку. Послышался скрип. Что это? Щелчок! Похоже, открыл отец какую-то сумку. Чудно! Я его уже в мыслях называю отцом.

— Только не просите меня раздеться, — предупредила я.

— Не буду, хотя...

— Нет!

— Карл, не дави, — вмешался муж.

— Я хочу удостовериться, что с дочкой порядок. К тому же, тебе ведь нужно заключение лекаря.

— Лекарь уже осматривал Варвару. Заключение уже есть.

Карл вздохнул. Похоже, пытается успокоиться.

— Прости, дочка... — сказал он. — Ты уже большая... Я слишком тебя опекаю!

Это игра?

— Папенька, всё хорошо. Я не пострадала.

— А жар?

— Всё позади, — тихо ответила я.

Мне, правда, было неловко перед этим мужчиной. Он столько для меня сделал, а я...

— Простите, папенька. Я готова, чтобы вы меня осмотрели и успокоились.

— Правда? — в его голосе послышалось удивление.

— Не хочется, чтобы вы переживали.

Меня всё же провели в другую комнату, закрыли дверь. А вот потом щит стал увеличиваться до размеров комнаты. Прикосновение Карла вызвало ощущение зуда. Причём зудящее место бегало повсюду и остановилось на животе.

— Ого! — воскликнул Карл Александрович. А потом всё пропало.

— Она здорова, — сказал Карл мужу, находящемуся за моей спиной. — На удивление! Разве что тяжела.

— Благодарю, Карл, — сказал супруг. Щит уменьшился до размеров моего тела. — Ты лучше скажи, можно ли ей трудиться? Она на месте усидеть не может.

— Разве что умственную работу или без физической нагрузки. Но отдыхать и много гулять. Здесь хорошая местность, гуляйте как можно чаще. Именно ходить! Тренировки тоже ограничить. Я напишу, что нельзя. И тебе, Эжен, тоже не помешают прогулки с женой. И он подошёл, прикоснулся к нему, а потом сделал заключение: сам истощился и жену не подпитывал. — Гулять! Иначе рождения сына не дождёшься!

У меня внутри всё похолодело. Как это? Эжен на тот свет собрался?

— Вытаскивай мужа гулять, Варенька, пока не поздно! Он внешне держится, но это обманчиво.

— Папенька, вы его вылечите?

— Я не в силах, увы. А вот ты можешь?

— Я? Но как?

— Своей любовью. Ладно, я сильно проголодался! Накормит меня кто-нибудь? — сказал Карл громко, улыбнувшись.

Мы позавтракали вместе, Тимошку послали за господами полицейскими. А те, прибыв со священником, стали общаться со слугами. Тот сразу же стал говорить хорошо поставленным голосом, а ещё запах ладана тут же разнёсся по дому. Голос приказывал говорить всё, только правду и ничего, кроме правды. И хоть говорили тихо, сейчас я их хорошо слышала. Вот тут я поняла, почему муж не выносил наши отношения на люди. При всей верности слуг Армандам, они не могли солгать служителю церкви. Мало того, тот, похоже, имел какие-то магические способности, потому что внутри у меня поселился страх. И если раньше я скрывала всю себя под защитой немоты, то теперь Святой отец меня в покое не оставит. Раньше я и на исповедь ходила со всеми, просто говорить не говорила и священник отпускал грехи мои.

Я зажмурилась и постаралась отогнать наваждение. Не вышло. Его энергетика подавляла, даже на таком расстоянии, даже при том, что на мне был щит.

И слуги не могли устоять.

— Этот мужчина, вновь прибывший, вы его знаете?

— Нет.

— Как они общались?

— Как старые друзья.

— О чём говорили?

— Этот человек интересовался, как дочка.

Подслушивают нас слуги постоянно. И плевать на клятвы.

— А когда встретился господин с Варварой Карловной?

— Обнял её. Захотел осмотреть, удостовериться, что с ней всё хорошо. Она, правда, воспротивилась. Вела себя как капризное дитя.

— Говорили они на каком языке?

— На французском.

А я поняла, так же, как и я, слуги знают французский. И значит, стоит держать ухо востро всегда. Как же я не заметила, что нас подслушивают? Или просто пришла, когда уже подслушивали, и они не выдали себя? Но ведь дыхание могла заметить, тот же шорох!

Эжен же переговаривался с папенькой вполголоса. Наверняка и сейчас кто-то подслушивает.

Потом всё же Карл и Эжен вышли к гостям, оставив меня в одиночестве.

Священник и на них постарался воздействовать. Вот только родные лишь подтвердили мою личность. Солгали, причём убедительно. Как? Я тоже могу? Меня священник ведь не обрабатывал. Этот священник. Или я не смогу?

Я вздохнула и встала. Пошатывает. Нащупала стол, затем стену и прошла к окну.

Священник рвался ко мне. А Эжен говорил, что не стоит беспокоить госпожу.

— Ей, толжно быть, хочется излить душу после всего... — настаивал Святой отец.

Всевышний, дай мне сил!

Солгать, но при этом сказать правду. Как? Что я могу? Должна следовать легенде. Значит, говорить об Этьене нельзя. Даже с учётом того, что похитил меня именно он. Но поплакаться стоит, иначе это будет подозрительно.

Наше венчание Эжен как-то устроил без меня. Как? У него есть свои люди в церкви? Но, судя по всему, в столице, а не здесь. А значит, надо как-то выкручиваться. Рано или поздно с местным священником встретиться придётся.

Что делать? Лучше всё же сейчас поговорить. Излить душу, как он выразился.

Послышались мягкие шаги. Будто крадётся кто. Похоже на Этьена, только не он. Сердце тревожно забилось.

— Госпожа? — обратился ко мне Этьен.

Значит, всё-таки он.

Я повернулась на звук. В нос ударил запах хлороформа. Неужто опять?

В висках зашумело.

— Да?

— Вы узнаёте этого человека? — голос полицейского.

— Какого?

— Вот этого? Он сейчас скажет вам пару слов.

— Госпожа! — Этьен вдруг упал с разгону на колени и принялся целовать мои руки. — Не губите! Прошу вас! Я ошибся! Всякое бывает! Пожалуйста! — говорил он на французском.

От него уже разило. Видно, так и не помылся. — Я раскаялся!

— Кто вы? — спросила, выдёргивая свои руки из его цепких пальцев.

— Я — владелец танцевальной труппы. Я обознался...

— Я слышала от мужа, что вы искали рабыню, за которую меня приняли.

Этьен замялся.

— Госпожа, я не должен был искать рабыню. У меня помутился разум... Просто я люблю её...

— Рабыню моего мужа?

— Нет! То есть, да.

— Вы ведь сознались в похищении меня.

— Да, госпожа, и я готов понести заслуженное наказание. Но моя труппа погибнет без меня. Кому они будут нужны?

Когда похищал уже не принадлежащую ему рабыню, его не волновала судьба людей. Любит он! Мужчин только. Но Варвара Карловна не должна об этом знать.

— Я прощаю вас, но вы должны понести наказание. Пусть супруг решит, какое. Всё же, его рабыня.

— Госпожа... — он принялся вновь целовать мои руки. — Спасибо.

Я ощутила, как напрягся мой щит. Муж его уплотнил. А сам и так истощён.

— Уберите свои руки, господин похититель. И отойдите от меня. От вас разит хлороформом!

Меня уже начинало типать от негодования. Муж едва держится, как бы не упал.

Этьен услышал. Отошёл. И щит ослаб. А я схватилась за подоконник.

— Попрошу вас, господа! — сказал Эжен почти не изменившимся голосом. — Жене плохо.

— Но как же... — начал священник.

— В другой раз, Святой отец!

— Я дам господам показания, — сказал Карл. — Давайте пройдём в отделение, господа.

Этьена забрали полицейские. А я кинулась к мужу. Впилась в него поцелуем.

"Пей!"

На этот раз отказываться не стал. Испил немного. Оторвался от меня.

— Давай отведу тебя в спальню.

— Я бы лучше прогулялась.

Эжен согласился.

Пришлось, правда, дождаться, когда гости уйдут. Потом уже одеться в тёплую одежду и выйти в сад.

Это была моя первая прогулка, тем паче с мужем.

Я дышала и не могла надышаться после приторного запаха, который, казалось, пропитал меня насквозь. Даже голова закружилась. Пришлось себя ограничивать. Муж поддерживал за руку — у нас даже повод для этого имелся — моя слепота. Но зрения всё равно не хватало.

Так хотелось поговорить. Обо всём на свете. Но пришлось себя сдерживать.

— Скажите, Евгений Евгеньевич, как решите вы вопрос с наказанием для моего похитителя? — я нарочно не называла его имени.

— Вы точно решили его простить, дорогая?

Кивнула. Вспомнила,что не вижу, и добавила:

— Он ведь ошибся... С кем ни бывает...

Эжен хмыкнул.

— Можно было б себе труппу забрать... А его всё же на каторгу, в Сибирь.

Сибирь... Как быстро всё меняется. Ещё недавно, там была Великая Тартария — самая большая часть. А теперь туда на каторгу ссылают. Почему? И пришёл ответ: из-за радиации и пустоши,которая на месте некогда великих городов, да даже лесов там теперь нет. Что-то где-то осталось, конечно...

На глаза навернулись слёзы.

— Не переживайте, дорогая, на каторгу ссылать его не будем. Вы очень добры, Варвара Карловна.

Знает ли он, от чего мои слёзы?

Этьена мне вовсе не жаль. Но долг платежом красен. Вот только не причинит ли он нам вновь беспокойства?

— Думаю, потребовать с него участок с дачей и запрет селиться в пятидесяти километрах от нашего дома здесь и в столице.

— Пожалуй, это будет справедливо. А если он нарушит запрет?

— Тогда каторга.

— Зачем вам его дом?

— Фабрику там ещё одну откроем.

— А дачники ругаться не станут?

— Так мои будут земли. Налог государству платить стану.

Хорошо бы.

Хотелось спросить об их с Карлом обмане. Но... Нас могут подслушивать. Когда мы спустились к ручейку, почувствовала, что щит увеличился.

— Что ты хотела спросить?

— Можно?

— Да.

— Ты ведь лгал...

— Нет...

— Но как?

— Карл принял тебя в свой род. Удочерил.

— Как?

— Твоя кровь... Этого достаточно. Принял под именем Варвары. Поэтому ты действительно теперь Варвара Карловна Демонси-Арманд.

Вот как! Значит, я не буду лгать...

— А слуги... Они шпионят за нами...

— Да. По указке церкви.

— Но клятва...

— Я не стал перекрывать внушение. Лишь те, кому ставил магический блок, могут лгать церкви. Пришлось проводить чистку.

— Значит, я могу лгать.

— Можешь. Только иногда можно переборщить и завраться.

— Священник так просто не отстанет...

— Да. Скажешь то, что посчитаешь нужным. Но помни, что сказала, и чтобы всем чужим одно и то же.

— Да, конечно.

— Ты себя совсем загубил, — прикоснулась я к его щекам. Морщинки залегли глубокие.

— Хорошо, что ты меня не видишь, — пробормотал супруг.

А я прикоснулась к его шее. Он постарел. Сильно. Воображение отказывалось рисовать его облик. Наверное, это и к лучшему!

— Пойдём уже домой, — предложила я, решив, что ему сложно держать щит.

Щит разделился и уменьшился до наших тел.

— Пойдёмте, мадам Арманд. К слову, вы — пока единственная мадам в нашей семье.

— Хорошо, месье Арманд. Так вы познакомите меня с вашими братьями?

— Вечером зайдут на ужин. Заведут Дарию.

— Хорошо. Жду не дождусь.

— Я уже ревную.

А я улыбнулась.

С ним рядом тепло и уютно.

Эжен себя не очень хорошо чувствовал, поэтому после завтрака прилёг. Плохо дело. И это тот Евгений Евгеньевич, который домой не приходил, поскольку дел накопилось? Так сильно подорвал себе здоровье? И я, при этом, не могу проявлять чувства!

А я молила Всевышнего, чтобы он не забирал Эжена. Рано ему пока уходить! И не потому, что я неизвестно в каких условиях останусь, просто он мне был необходим. Не представляла жизни без него. Как быстро он ворвался в неё и прочно осел в моём сердце!

Слуги ушли после обеда, и я села рядом.

— Пей! — дала ему стакан воды, а сама впилась в его губы.

Выпил, но совсем немного. Я нависла над ним.

— Жень, пей!

Вместо ответа провёл ладонью по моей щеке.

— Женечка... — прижалась к его руке, — ты мне очень, очень нужен. Не вздумай меня бросать! Нас бросать!

— Иди ко мне... — провёл по губам пальцем, заставляя меня дрожать от предвкушения. Не уверена, что ему сейчас это нужно. Но раз зовёт... — Медленно раздевайся. И шкатулку включи.

По телу пробежал озноб, а внизу живота натянулся толстый узел.

Если это его приободрит, могу даже станцевать.

Наша спальня была самой большой комнатой во всём доме, во всяком случае, так мне казалось и подтвердила Дария.

Завела шкатулку, одним резким движением распустила шнуровку на платье, которое тут же упало к моим ногам. Танцевать без платья оказалось неловко. Представляла как-то проще.

Но муж хотел страстности от танца. Всё время прерывал, заставлял переделывать. Мягче, чем Этьен, но всё равно требовательно. И останавливал, просил отойти в другую сторону. То ли я чуть было не натыкалась на что-то. Вскоре неловкость пропала, мелодия в шкатулке закончилась, но в душе моей заиграла иная музыка. Вот под неё и стала танцевать, отдаваясь ей. Когда я завершила танец рядом с мужем, он расшнуровал корсет и снял его.

— Ты очень красива, хотя и худа.

Провёл шершавой рукой по груди, вызывая волну желания.

— Женечка...

— Варенька, иди ко мне...

Я прильнула к его губам, отдаваясь его ласкам. Неумело беря активность в свои руки. Он не возражал, да и мне нравилось.

Спустились вниз мы лишь к вечеру, когда часы отдалённо отбили семь ударов.

А тут и гости пожаловали. Стоило открыть дверь, как на меня налетел маленький ураганчик.

— Дария, ты что себе позволяешь! — остудил её пыл Эжен. Ах да, чувства показывать нельзя! Бедная девочка!

— Дария! — я отлепила её от себя, при этом нежно проведя по коротким волосам, как бы просто нащупала.

— Простите, Варвара Карловна, — девочка быстро вошла в роль. — Это больше не повторится.

Так больно слышать эти слова из уст дитятка.

— Эмиль, Адольф, — обозначил наших гостей супруг. — Добрый вечер!

— Здравствуйте, прекрасная мадам Варвара, — наклонился ко мне Эмиль, целуя руку. На самом деле он не прикасался. Я ощущала, как взаимодействуют два щита, заставляя меня при приближении реагировать, словно на прикосновение.

— Здравствуйте, месье Эмиль, — ответила я, чуть смутившись. Глаза опустила вниз, прямо глядеть не полагалось женщине. А мне так вообще, хоть закрывай их — так даже проще было.

— Добрый вечер, мадам Варвара! — это уже Адольф. В отличие от брата, он не стал засыпать меня комплиментами. — Забирайте эту егозу, невыносима она.

Он что, детей не любит?

— Да ладно тебе, любопытное дитя, только и всего будто ты в её возрасте иной был, — отмахнулся Эмиль.

— Да, другой, я слушался старших! — возразил Адольф.

— Вот поэтому ты такой и зануда! — поддел брата Эмиль.

А я улыбнулась. Перепалка братьев звучала так искренне, будто я, и правда, оказалась дома. И это мои братья. От тоски сжало сердце. А ведь у меня были брат и сестра.

— Так, Мария, Соня и Тихон, брысь отсюда, — Эмиль церемониться со слугами не стал.

— Но мы ещё не накрыли... — вяло сопротивлялась Мария.

— У нас есть для этого вот это несносное дитя.

— Тихон лучше справится... — начала, было, Соня, но тут же получила отказ.

— Эжен, кажется, у тебя слуги забыли своё место. Завтра подыщу тебе более послушных...

— Не надо, сударь, — женщины бросились на колени.

— Свободны! Живо!

Слуги бежали со всех ног. И дверь за ними захлопнулась. А вот затем я ощутила,как щит накрыл весь дом.

— Дария, иди накрывай на стол. Справишься? — мягко сказал Эжен.

— Да, сударь.

— Вот и отлично! Накрывай на всех в гостинной. Себя тоже не забудь.

— Благодарю.

— Дария, здесь все свои, — напомнил Эмиль.

— Я знаю, — и она убежала.

Меня же проводили на диван в гостинной.

А ко мне подсел Эмиль.

— Что с твоими глазами, сестрёнка?

— Вообще ничего не вижу, — странно, но почему-то Эмиль воспринимался младшим братом. Мишкой. В глазах защипало.

— А к Карлу обращались?

— Да, — ответил Эжен. — Он не может помочь.

— Плохо.

— Какая она красивая, тоненькая вся такая, точёная... — вдруг сказал Эмиль, прямо на ухо, обжигая своим дыханием мою шею. — А запах... — он громко вдохнул.

А я даже растерялась от такого заявления. Он что, серьёзно?

Эжен ни слова не сказал. Неужели не осадит брата?

— Эмиль, долго ты будешь над ним издеваться? — сказал Адольф.

— Пока не отомщу, — спокойно ответил Эмиль.

— Эжен отбил невесту Эмиля, — пояснил Адольф, — с тех пор много воды утекло... И женщин... Поэтому я понимаю, почему Эжен женился тайно. Но, боюсь, вы оказались меж двух огней.

Только этого мне и не хватает для полного счастья. Я грустно вздохнула. Они ведь дружны, неужели нельзя просто простить и жить дальше? Извиниться, в конце концов!

Весь ужин Эжен молчал, а Эмиль осыпал меня комплиментами, и, хоть не касался, но вовсю ухаживал. То наложит что-то в тарелку, то стакан подвинет, то ещё что-то подаст.

Эжен же злился. Это ощущалось. Почему прощает эти насмешки брату?

Дария старательно пользовалась приборами, так, что у меня в ушах звенело, но замечание делать не стала. Не при всех.

Когда ужин всё же закончился, Эжен вызвался проводить братьев. Выпроваживает.

Адольф выступал в роли миротворца, но Эмиль никак не успокаивался.

И вот, наконец, мы одни. Дарию я отослала спать. А сама отнесла посуду на кухню и поднялась вслед за мужем.

Вошла в комнату и споткнулась. Ещё осторожный шаг, но поскользнулась. Еле удержалась от падения.

— Эжен, что происходит?

— Это ты мне скажи, — холодный тон.

— Я? Ты о чём?

— Думаешь, я не видел, как ты реагировала на его ухаживания! — и в стену полетело что-то твёрдое, заставившее меня вздрогнуть.

— Эжен, что ты несёшь?! Прекрати!

— А то что? Это мой дом, имею полное право тут крушить всё, что захочу.

— Что на тебя нашло?

— Ты. С. Ним. Заигрывала, — зло процедил он.

— Нет! Я растерялась. Я всегда замыкаюсь. Тебе ли не знать!

— Ты его не осадила!

— Это ты ему позволил так себя вести! — я начинала заводиться. — Почему я должна терпеть такое? Нормальный мужик уже давно б вызвал обидчика на дуэль! — во всяком случае, так показывали в некоторых спектаклях, о чём решила старательно умолчать.

— С ума сошла? Как я могу вызвать на дуэль брата?

— Что же, пусть и дальше клеится ко мне? А ты свечку подержишь, когда он надумает меня изнасиловать! — вспылила я.

— Он никогда не возьмёт тебя силой! Ты не знаешь Армандов!

— Я думала, что знаю тебя! Как ты мог такое сделать с собственным братом?

— Она сама меня соблазнила!

— Но он — твой брат!

— Да, поэтому я и переспал с этой гадиной! Чтобы раскрыть ему глаза!

— Раскрыл? Скольких он женщин у тебя увёл?

— Не важно!

— А что же важно?

— Что ты — моя!

После его слов стало так тошно. Чувствовала себя разменной монетой. Глаза стало жечь.

Куда я попала? Значит, я всего лишь нужна для того, чтобы доказать, что он — смог? Как же мерзко!

Я нащупала стену и, осторожно ступая, вышла из комнаты. Как же больно!

Ненавижу!

Глава 11

Выбравшись из комнаты и закрыв за собой дверь, вздохнула с облегчением. Тишина. Звукоизоляция отменная! Хотелось выйти на свежий воздух. Одной. Так ведь нельзя же. Да и куда я пойду слепая. И похищения одного мне хватило.

Чуть успокоившись, решила, что Эжен вёл себя неправильно. Но... Я ведь правда, ощущала его нарастающие чувства. И ничего не сделала.

Пожалуй, не стоит выносить сор из избы. Ни малышка, ни кто другой не должны знать.

Поэтому я спустилась вниз, на кухню. И взялась мыть посуду. Благо, вода тёплая шла из крана, и мыло вкусно пахнущее имелось. Не барское это дело. Но успокаивающее. Поэтому перемыв всё и чуть, было, не разбив стопку уже вымытой посуду, решила, что пора с кухни уходить.

Тихонько поднялась по лестнице и подошла к нашей комнате. Постучаться или не стоит? А вдруг муж уже спит?

Медленно отворила дверь. Тишина. Судя по прохладе, свет выключен. Прислушалась. Муж сопел. Спит. Стала осторожно пробираться к постели. Обошлось без неприятностей.

Кое-как скинув с себя всю одежду, я просто влезла под одеяло.

Меня тут же заключили в объятия.

— Прости, — прошептал муж. — Каждый раз одно и то же. Разум будто мутится.

Его извиняющий тон мне льстил, но вот слова...

— И много у тебя беременных жён было? — а про себя добавила: — "Ах, да, не жён, просто женщин, на которых стояла его метка. На мне ведь тоже. И не важно, что окружающие считают иначе".

— Ты — вторая.

Вспомнила про умершее чадо. Надеюсь, не он стал причиной их с женой смерти. Но обвинять мужа ещё и в этом — как-то слишком. Простить? И всё вновь повторится? До очередного "помутившегося рассудка".

— Мне очень обидно. И дело даже не в том, прощаю я тебя или нет. Дело в доверии. Разве я давала повод в себе усомниться? Разве я тебя обманывала? Да и брат тебя любит. Да, ведёт себя, словно отрок. Но...

— По-твоему я должен ответить на его выпады? Вызвать на дуэль? — тон начинал быть раздражительным. Надо как-то остудить его.

— Ты считаешь, что заслужил. Винишь себя. И позволяешь своему брату, по сути, оскорблять своих женщин. Хорошо, если он не зайдёт далеко, но что, если зайдёт? Пусть и из лучших побуждений, чтобы раскрыть тебе глаза на них? Да даже и по обоюдному желанию... Неужели ты готов подложить брату в постель меня?

На мои слова объятия стали крепче.

Я развернулась к нему лицом, раздвигая бёдра и впуская к себе, обнимая шею и его ноги. Если б могла зреть, наверно, глядела б сейчас в его серые омуты.

Ощутила его желание.

— Ты — только моя. Никому не отдам, — прошептал охрипшим голосом, медленно сливаясь со мною.

Я его простила, принимая со всеми его тараканами. Они, к слову, выжили в катастрофе. Но поцелуи мужа заставили забыть про всё на свете.

Утром муж всё же собрался ехать на предприятие.

— Я с тобой. И возражения не принимаются, — предупредила его сразу, — только сперва тренировка.

— Какая тренировка? Тебе покой полагается!

— Тебя это тоже касается. Поэтому давай, сколько сможешь. Общеукрепляющие упражнения, немного нагрузки — самую малость, чтобы раскачать после спячки мышцы, и дыхательные упражнения. Тренировки полагалось делать на свежем воздухе, а зимой в помещении с открытым окном.

Эжен рвался по делам, но ему вообще постельный режим прописали, поэтому либо тренировка, либо постель. Он выбрал первое.

А после тренировки я ощутила прилив сил. Да и супруг взбодрился. Даже порывался слиться со мною, но я напомнила про срочные дела. А ведь ещё и позавтракать полагалось.

Жаль, что я не вижу. Очень хотелось заглянуть в его глаза. Дария заглянула в танцевальный зал, как я его окрестила.

— Мама, мамочка! — прильнула ко мне. Я обняла её. Моя девочка. — У тебя всё хорошо?

— Да, моя лапочка, благодарю за беспокойство. А ты как вчера день провела? Интересно?

— Да, мне показывал дядя Эмиль, как ткани делают на огромных станках! Это так увлекательно! Вот бы и мне что-то такое придумать! Говорят, что таким станком даже отрок управлять может! Вот бы мне попробовать!

— Так ты разве отрок? Ты ж отроковица! — и представилась смущённая девочка с моими чертами лица, короткими тёмно-русыми волосами и ... Я не просто представила, я увидела её и себя. Только сейчас я не походила на себя прежнюю. Совсем иные черты лица. А девочка с небесными голубыми глазками. Такая красивая! Но в следующий миг всё пропало. Я вновь ничего не видела. От этого стало грустно.

— Батя, батенька...

— Дядя! — поправил Эжен. — Никаких батенек...

— Тятя...

— Дядя!

Кажется, нашла коса на камень.

— Дария! Прекрати! Нельзя так к нам относиться!

— А то что? Вы меня выгоните? — дерзила она, но в голосе ощущались слёзы.

Ощутила движение возле меня.

— Никто тебя не выгонит, — голос мужа смягчился. Мне показалось, или он взял Дарию на руки? — Просто нельзя показывать свои чувства. Некоторым людям могут не понравиться нежности.

— Но разве они могут не нравиться?

— А ты вспомни тех, с кем жила. Им нравились?

— Нет. Не хочу вспоминать!

— Нельзя забывать! Слышишь? Всегда помни.

— Но зачем? — искренне недоумевала эта кроха.

— Потому что всё познаётся в сравнении. И без прошлого у нас нет будущего.

— Я не понимаю.

— Поймёшь. Со временем. А пока помни, что люди злы, завистливы, жадны. Не все, конечно, но очень многие. Поэтому им доставит удовольствие сделать тебе больно. Нельзя показывать свою слабость.

— А разве любовь — это слабость?

— Когда человек любит, то что он больше всего ценит?

— Того, кого любит.

— Вот ты любишь кого?

— Маму и тебя.

— А если мамы у тебя не станет, тебе будет больно?

— Да. Зачем ты такое говоришь? — она вновь расстроилась.

— Чтобы ты поняла, что злые люди повсюду, при этом они могут улыбаться тебе, а сами держат камень, чтобы больно тебя ударить.

— Как дядя Эмиль?

— Нет. Дядя Эмиль вовсе не злой.

— Но он улыбается, а улыбка его такая странная...

— Дядя Эмиль... — Эжен явно не мог подобрать слов. — Я встала и пошла в нашу спальню переодеваться. Лишь услышала во след: — Он так играет со мной и Варварой Карловной.

— И мне тоже надо играть?

— Да, это игра...

Дослушивать не стала. Уверена, она справится. А малышка... Я видела эти глаза. Небесного цвета. Где только? Не помню. У Эжена тёмно-серые. И у меня светло-серые. Где я могла видеть? В труппе никого с такими глазами не было. А зрителей наших близко не рассматривала, стараясь не показывать ни к чему интерес.

И у Карла светло-серые. Я действительно была сейчас на него похожа.

Муж явился вслед за мною, но уже без Дарии.

— Готова? Молодец , что волосы подбираешь! — похвалил супруг. Так ведь сам сказал в две косы переплетать. — Перчатки не забудь, и шляпку.

Я и правда всё время забываю.

— К слову. После родов я думаю привезти Пятнашку сюда.

— З-зачем?

— Хочу летний театр построить. Пусть танцует, развлекает публику.

— Хочешь любовницу привезти сюда?

— Тебе ж нельзя будет...

Обсуждаем такие вещи... Я должна быть не против? А сейчас, значит, нельзя. Иначе, будет подозрительно, если обе слепых женщины Эжена и обе беременных. Да и дитя только одно будет. Хотя... Детей ведь принято отдавать. Но не здесь. Отроки трудятся на фабриках, а до того присматривает кто-то за ними, наверное.

— Делай, как хочешь... — ответила я. Неужели Эжен хочет таким вот способом выполнить обещание мне большой сцены?

— Ты не в обиде?

О чём спрашивает? О любовнице или замены Большого театра? Скорее всего второе, хотя для посторонних ушей — первое.

— Нет. Мне ведь после родов нельзя будет... — в Москву вряд ли поеду. К тому же, какая мне сцена Большого при слепоте? Да и, если судебное предписание будет работать, то здесь безопаснее.

— Я рад, что мы поняли друг друга. Пойдём,завтракать и поедем. Дарию не выпускай, да и сама будь осторожна на фабрике. Я не смогу быть с тобою, а со мною тебе скучно будет.

— Но...

— Ладно, поглядим, как получится.

Соня во время завтрака сделала гадость. Случайно намочила мне платье.

— Соня, не поверю, что ты не нарочно.

— Простите, госпожа.

— Ты... — хотела сказать, что уволена, но муж тронул мою ногу. Пришлось сдержать себя. А когда Соня ушла, он натянул щит и прошептал:

— Слуги у нас отнюдь не рабы. Они — свободные, просто на службе, за которую получают деньги.

— Но она делает гадости. Неужели я не могу её наказать?

— Она вежлива, хорошо исполняет свою работу. И я не могу её уволить только за это? Первая оплошность — устный выговор. Вторая оплошность — письменное предупреждение. Лишь на третий раз ты можешь её уволить.

— Это считается первым разом?

— Нет. Выговор ты не сделала.

— А в прошлый?

— Забудь. Начинай считать со следующего раза. И не забывай, что хоть по документам они крепостные, но вольные. Поставь себя на её место и как бы ты поступила?

Пока ехали, я думала. По всему выходило, что я бы поступила так же, но если б госпожа была здорова. А над слепой издеваться — подло, мерзко и трусовато. А значит... Её нужно поставить на место.

— Ты несколько не понимаешь ситуацию. А если бы я подскользнулась и упала и лишилась дитя?

— Уверен, ты найдёшь выход.

Карета остановилась.

— Жень, а ведь раньше трамваи ходили... И повозки самодвижущиеся были...

— Были. Но у нас тут дачный посёлок рядом, да и электричество пока не восстановили. Поэтому... Пока обходимся без него. Лошадьми пользуемся.

— Понятно. Жаль.

Муж помог выбраться из кареты. Дария побежала вперёд.

— Дария, ничего не трогай! — крикнул Эжен.

Когда мы вошли на фабрику, то в нос ударил неприятный запах. Я поморщилась.

— Это запах овечьей шерсти.

— А где вы берёте её?

— У нас тут народ держит. Вот у них и покупаем.

Послышались монотонные звуки.

— Это станки так работают. Вначале чесальные. На машину вываливаем из мешком овечью шерсть, и она чешет её, разбивая на отдельные волоски. Пока нет электричества, вручную. Станки пришлось дорабатывать. Мы сейчас расширились, выкупили фабрику Дюпуа, у него было вообще всё автоматизировано. А мы с братьями переделали станки на ручное управление с возможностью вернуть как было.

Я хотела нащупать станок, но муж не позволил.

— Хочешь, чтобы тебя засосало? Тут у нас был случай, когда у девки косу затянуло в станок. Оторвало подчистую все волосы. А тебе не только волосы оторвать может. И пальцы...

Кивнула, понимая, что он прав.

— Дария! Ничего не трогай! — вновь крикнул супруг.

— Но мне же интересно!..

— Хочешь поработать?

— Да! — девочка была счастлива на это предложение.

— Митяй, возьми эту егозу под присмотр, пусть тут вам поможет... И не забудьте накормить её.

— Хорошо, Евгений Евгеньевич!

— Митяй, познакомься, это моя жена — Варвара Карловна. Варвара Карловна — это мой управляющий Митяй. А это Дария.

— Дария? — переспросил мужчина, присев на корточки. — Госпожа Дария?

— Нет, просто Дария. Поводырь моей жены.

— Поводырь?

— Да, моя жена, к сожалению, слепа.

— Мои соболезнования, мадам.

— Приятно познакомиться, Митяй, — ответила я.

— И мне очень приятно.

— Ладно, мы пойдём, смотри за ней, опять убежала. Отвечаешь головой!

— Хорошо, тогда поспешу... Прошу меня простить, мадам...

И послышались отдаляющиеся шаги, которые смешивались с работой станков.

— У нас тут много фабрик. Есть и химическое предприятие по созданию красок для тканей. Я вам вкратце расскажу, где и что по дороге, мне надо в кабинет. А вот чем вы будете там заниматься, даже не представляю.

— Вы ведь говорили, что у вас есть швейное предприятие...

— Ну, это отдел небольшой при фабрике. Если хотите, провожу вас. Но тогда путь через фабрику выйдет короче.

— Евгений Евгеньевич, делайте как вам удобно.

— Но вам ведь любопытно...

— Любопытно, не скрою, но не хочу быть обузой. — Вы вовсе не являетесь обузой... Ладно, пойдёмте, всё же небольшой обзор вам сделаю.

И я вдруг увидела его глазами. Металлические станки, которыми управляли люди, все эти барабаны, валики, шестерёнки, шерсть.

— Вот здесь шерсть отмывается и выводится запах.

Тут находились баки с жидкостью и запах стоял неприятный: резкий, неестественный, в отличие от запах овечьей шерсти.

Я чихнула, а муж повёл дальше.

— Далее шерсть красят.

Тут сновало много народу с какими-то бочками. Кто-то поглядывал на меня, не прекращая работы. В основном это были мужчины и женщины. Женщины работали за станками, а мужчины занимались переносом тяжестей, как эти бочонки с краской. Были и отроки, правда, лет по четырнадцать, а не как Дария.

— Потом крашенную шерсть кладут на чесальный станок. Отсюда выходит уже ровное полотно, которое попадает на следующий станок, где происходит расщепление на толстые рыхлые жгуты. Далее жгуты подают через сучильные рукава, создавая плотную нить — ровницу. Но это ещё не всё, — муж подошёл к станку с другой стороны, оставляя меня поодаль. Взял кусок нити и оторвал. — Она ненадёжна. Поэтому её пропускают через прядильную машину, скручивая нить. Вот теперь получается пряжа, из которой уже можно ткать или вязать.

Муж вручил мне клубок мягких шерстяных зелёных ниток.

— Пряжу отдельно производим лишь для своих. Работники фабрики да поставщики шерсти вяжут себе одежду. А так разную ткань делаем. Но основное ткацкое предприятие не здесь. А с той стороны реки. Тут лишь обычное шерстяное и полушерстяное полотно.

— А река... Используете движущую силу воды?

Эжен замолчал. А потом сказал, что я — гений.

— Варвара Карловна, я должен заняться делами. Сейчас отведу вас в наш цех по созданию моделей.

Меня вывели на улицу, заставив ощутить холод и закутаться в тёплую накидку.

— Вам не помешает обзавестись тёплой одеждой, — сказал супруг.

— А Дария?

— Дарии поглядим в магазине. Тут есть для простого люду.

Я поджала губы. Всё время забываю, что Дария — всего лишь прислуга. Царапнуло.

— Я предупреждал вас, дорогая, — заметил он моё недовольство.

Да, я знаю. Просто...

— Вещи добротные, просто не по последней французской моде. Простенькие. Но девки одеваются не хуже барынь. Просто иначе.

Я кивнула, не желая продолжать разговор.

— Вот и пришли, — муж предупредил о ступенях, завёл в переднюю, помог снять накидку. Провёл в тёплое помещение. Тут тоже слышалось металлическое постукивание. Только мягче, реже, чем на фабрике. Вдруг всё затихло. Ощутила на себе изучающие взгляды.

— Здравствуйте, Евгений Евгеньевич, — хором сказали женщины.

— Здравствуйте, девочки. Знакомьтесь, моя супруга Варвара Карловна. Прошу любить и жаловать. Помните, я вам говорил, что нашёл для вас модель? Вот, Варвара Карловна согласилась ею стать. Попробуйте что-то из французских журналов, — он стал листать книгу или журнал. — Вот это, к примеру. Ей нужны тёплые вещи.

— А цвет какой?

— На ваше усмотрение.

— Но сейчас модны пурпурные тона.

— Обсудите с Варварой Карловной. Она слепа, поэтому осторожно с нею. И накормите в обед. Оставляю её здесь до вечера.

— Хорошо, сударь.

Эжен усадил меня в кресло, представил женщин, показав внешность каждой, простился и ушёл, тихонько хлопнув дверью. А я немного растерялась. Как себя с этими женщинами вести? Эжен вёл странно, так, как было до войны и пожара. И поняла: вот оно! Просто вежливо, почти что на равных.

— Здравствуйте, девочки! — решила ещё раз поздороваться. Стоит ли переходить на неформальное общение? — Можете называть меня Варей, если мы одни.

Судя по напряжению, повисшему в помещении и затянувшегося молчания, девочки растерялись.

Я ждала, долго, ловя каждый звук. С трудом заставляла себя не вертеть головой, поворачивась от каждого шороха. Неужели перегнула палку?

— А вы всегда так тихо трудитесь? — наконец не выдержала я.

— Нет, не всегда, — ответила Евдокия. — Просто вы нас несколько... выбили из колеи.

— Простите, девочки. Не хотела. Просто мы теперь будем вместе работать, вот и решила, что лучше так будет, на равных.

— Вы будете с нами работать? — удивилась Груня.

— Нет, трудиться.

— А в чём разница? — на этот раз спросила Фрося.

— Ну, во-первых, работа от слова раб. Вряд ли кто-то тут из вас работает. А во-вторых, сомневаюсь, что муж будет платить мне что-то за мой труд. Поэтому я, можно сказать, вообще помощницей буду.

— А что вы умеете? — это уже Надя.

Этот вопрос застал меня врасплох. И правда, что я тут буду делать? Эжен не сказал, зачем меня здесь оставляет. Чем я могу быть полезна?

— А можно я сперва осмотрюсь здесь, если можно так сказать? Поближе познакомлюсь, чем вы тут занимаетесь и тогда уже попробую себя в чём-то? — нерешительно молвила я.

— Можно. Зачем только вам это нужно? — спросила Евдокия. Я так поняла, она тут за главную.

Вспомнились слова мужа о том, что лучше говорить правду.

— Просто я боюсь оставаться одна дома, — честно призналась я.

— Одна? Разве вы одна? А слуги? — спросила Груня, видно, заинтересовавшись жизнью богатой госпожи.

— Слуги приходят и уходят, выполнив то, что от них требуется.

— Так вы просто боитесь оставаться одна? — а вот Евдокия подходила ближе к делу.

Ответила на сразу, стараясь понять, чего действительно боюсь.

— Ещё до похищения, — намеренно обмолвилась я, — было неуютно. Представьте, что вы находитесь в кромешной темноте совсем одна, вздрагиваете от каждого шороха, стараясь понять, что несёт в себе каждый звук. Да и скучно. Я не привыкла ничего не делать.

— А чем же вы занимались до того, как замуж вышли?

Как же сказать правду, не выдавая себя. Я дочь Карла. Значит, не могла танцевать. Или могла?

— Уроками, тренировками, музыкой, чтением... — не закончила я, стараясь припомнить всё, что не бросало тень на моё благородное происхождение.

— А шить вы умеете?

— Да, когда-то и уроки шитья были в моей жизни, — не стала уточнять, что до войны. Правда, это на уровне школы, когда мы учились шить платье, брюки, жилет, сорочку. — Но не сказала бы, что любила их.

Ведь правда, тогда не ценила. Дома могла что-то зашить, подшить. А вот кроить мне не нравилось. Мама всегда помогала с этим, сетуя, что в старину девушка сама приданое шила на себя и мужа. Да и сейчас в сельской местности девушки многое умеют и по старинке замуж выходят, показывая свои умения. С той поры много воды утекло. Я вздохнула. Зря не училась всему, носом крутила. Может, мне оно и не надо...

— Время меняется, — грустно вздохнула.

— А вас похищали? — высунуло нос любопытство Груни. Но, послышалось шипение. Видно, кто-то из девочек остудил её пыл.

— Да. Девочки, а я могу переодеться во что-то попроще? А то этот кринолин... Я ведь здесь всё посшибаю.

— Да-да, конечно, — ответила Надя. — Давайте я помогу.

Меня провели в отдельное помещение, в котором едва заметно пахло шерстью и краской. Похоже, здесь лежат тюки ткани. Я прикоснулась к первой попавшейся ткани, отмечая, что та почти не колется. Прошла пальчиками по разным тюкам, отмечая что ощущения разнятся. Постаралась представить, как она выглядит. Даже больше, я будто ощущала разные цвета — рисунок — какие-то волны, будто бороздки. Разве что не видела какой цвет. Поэтому решила исправить упущение, спросив у того, кто видит.

Надя охотно отвечала, не торопя меня. Присматривается. Хорошо. Надеюсь, мы подружимся.

— Варя, скажите, вы всё же видите? — осмелела и задала вопрос.

— Нет. Вообще ничего.

— Но как...

— Видно, разная краска. Ощущаю, что вот эта чуть теплее, чем вот тут. А вот здесь вообще холодная. И тут совсем не колется. Странно. Я думала, тут только шерсть.

— Да, только шерсть. У Евгения Евгеньевича в селе есть ещё швейное предприятие, там они работают не только с шерстью.

— Это какой цвет? Однотонное полотно.

— Да, однотонное. Тёмно-синего цвета.

— Красивая, наверное. А можно попросить?

— Да, конечно.

— Сшейте мне, пожалуйста, из этой ткани платье тёплое.

— Но тёмно-синий сейчас не моден.

— Мне всё равно. Зато он очень нежный.

— Хорошо. Тогда, боюсь, вы не сможете носить нашу форму.

— Почему это?

— Она не такая нежная.

— Я попробую. Можно?

Возражений больше не нашлось.

А ткань, из которой была сшита одежда трудящихся, оказалась нежной, и почти не колящейся. Гораздо нежнее, чем то, что я носила у Этьена. Приятно. Я довольно жмурилась, переодевшись. Тепло. Гораздо теплее, чем все эти дорогущие одежды, привезенные из Москвы.

— Вам нравится? -удивилась Надя.

— Тебе нравится, — поправила я. — Да, тепло.

— Но ведь колется.

— Почти незаметно. Даже приятно. Вы молодцы — очень хорошую ткань делаете.

Девушка молчала.

— Можно, я здесь побуду? Пощупаю ткань ещё.

— Да, конечно. Вам сшить платье такое же, как у вас? Или из журнала?

Я задумалась. Платья мне эти не нравились. Не для повседневной жизни все эти пышные юбки.

— Можно под горло, — я очертила кромку шеи, — и рукава до запястий.

— Но такие не носят богатые дамы...

Как же быть?

— Это будет домашнее платье. И без кринолина. А юбку сделать пышной за счёт складок. Хотя, нет, давайте не под горло. Но отдельную деталь сделать под горло, и рукава так же, чтобы можно было увеличить при необходимости до запястий.

— Одно платье?

— Пока одно. А если мне понравится, я ещё закажу.

— Хорошо. Сегодня выкройки сделаем и можно будет предварительно примерить. Сейчас сниму мерки. — Фрося! — крикнула Надя сотрудницу.

— Та появилась тут же. Такое ощущение, что подслушивала. Хотя я не заметила этого. Решила проверить.

— Евдокия!

Она явилась не сразу, но шагов слышно не было. Значит, всё же подслушивают.

— Можно просто Дуня, — сказала она. — Я слышала, о чём вы говорили, — решила она признаться.

— Значит, поняли что до платья. Я хочу участвовать при его создании. Буду учиться помогать на собственном платье. Вы шьёте руками?

— Руками только намётываем.

— А у вас есть швейные машинки? — удивилась я. Помнится, до войны и у нас дома была.

Повисла тишина.

— Девочки?

— Ваш муж не велел никому говорить, — подала голос Евдокия. — У нас есть две машинки. Всё, что удалось достать. Евгений Евгеньевич сказал, что они нынче очень дорогие. За них и убить могут. Некоторые люди собирают остатки прошлого.

Представила, что бы это могло значить. Тартария имела закрытые технологии. За рубеж поставлялись лишь чугунные детали — шестерёнки, рельсы. А сейчас всё рухнуло в одночастье. А на технологии охочих много.

— На них шью я и Надя, — вырвала из раздумий Дуня.

Я кивнула и решила переменить тему:

— Девочки, а сколько вам лет?

— Мне девятнадцать, — сказала Дуня. — Наде и Фросе семнадцать, а Груне шестнадцать.

— Мне семнадцать, — сказала я. — Значит, Дуня — самая старшая, — задумчиво протянула я.

— Но вы ведь...

— Ты ведь... — поправила я.

— Так непривычно... Ты ведь госпожа, — исправилась Дуня.

— Ну, вы ведь перед моим мужем не пресмыкаетесь, в отличие от некоторых, — вспомнила Соню. Стало мерзко. Похоже, я заняла чьё-то место... Ну, она так считает.

— Ну, ещё так от его отца повелось. Он тут ещё до войны купил земли. И наши семьи на Армандов уже тогда работали... Ну, то есть трудились.

— Девочки, я не кусаюсь.

— Чудно!

— Что?

— Другие барыни так себя не ведут.

— Вот и не считайте меня барыней. Ты ведь, Дуня, местная.

— Да.

— Я хотела бы поговорить с тобой наедине.

— Хорошо. Девочки, идите, дело стоит!

Все зашелестели юбками, покидая помещение. А я попробовала растянуть щит, как это муж делал. У меня получилось.

— Дуня, пообещай, что услышанное сейчас тобой никогда не станет доступно никому.

— Клянусь.

А я представила, как щит въедается в её душу, оставляя там звёздочку-клятву. Ни-ко-му! Даже священнику. Звёздочка вспыхнула. Хорошо.

— Ты ведь родилась и училась в Тартарии.

— Д-да, — заикаясь проговорила она.

— Так вот, я — тоже. Правда, я — Москвичка.

— Хотите сказать, что вы...

— Да, я — великорусска*, так же, как и ты.

— Значит...

— Я надеюсь, что мы подружимся. Да, сейчас я — госпожа. Но это для посторонних. Для захватчиков. Для тебя же просто Варя.

— Хорошо, Варя.

— На кого училась тогда?

— На швею.

— Успела окончить?

— Да. Как раз выпустилась из училища. А тут война... Но мне мои навыки пригодились. Благо, не чуралась руками шить.

— Хорошо, а я музыкалку не окончила да танцевальную школу.

— Варя, скажи, говорили, что ты — француженка.

— Меня удочерил врач Демонси. Мне повезло, — в подробности вдаваться не собиралась. Но... Этого должно быть достаточно, чтобы удовлетворить Дунино любопытство.

— Понятно. Нам тоже повезло с Армандами. Они нас сразу "поработили".

— Что же всё-таки ты тут забыла?

— Не могу сидеть без дела. А слепота ещё и не позволяет читать. Может быть, здесь найду, чем заняться.

— Хорошо. Тогда дай девочкам время приглядеться к тебе. Шить умеешь?

— Ну, так, на бытовом уровне. Что-то зашить, подшить, заштопать... Не знаю, как сейчас без зрения смогу... На машинке когда-то шила в школе.

Я вновь разделась. А Дуня сняла с меня мерки.

— Ты такая худая. Кожа да кости. Не верится, что ты из дворян.

Подумала, как бы объяснить свою худобу.

— Я привыкла жить впроголодь. Да и похищение, потом в беспамятстве провела какое-то время.

— Значит, ты — не разбалованная судьбой.

— Нет.

Почудилось, что Дуня улыбнулась.

— Готово! Оденешься? — она подала форменное платье. Тёплое. Я поёжилась.

Когда оделась, на плечи лёг тёплый платок.

— Благодарю.

— Осваивайся. У нас дело стоит, поэтому не обессудь.

— Не беспокойся.

Я уменьшила щит, после чего, отпустила завершение клятвы, представив, как звёздочка покраснела. Будем надеяться, что всё верно сделала.

Примечания по главе:

Великоросс, великорусс* — житель великой (большой) реки (Волги).

Рось, Русь, русь, роусь* — река. Раньше писалась через буквицу Оук (при современном написании, больше похожей на У).

Малорусс, малоросс* — житель малой реки, малой руси — Днепра.

Беларосс — народ, живущий на белой реке.

Белые реки — реки, текущие на север — белую (левую, если глядеть на восток) сторону. Чёрные реки — реки, текущие на юг (чёрную сторону). Поэтому Белое море на севере, а Чёрное на юге.

Глава 12

Девочки занимались своими делами, а я изучала всё вокруг. Ещё бы взглянуть на всё глазами мужа. Тогда было бы легче всё соотнести. Пришёл он только вечером, когда девочки уже ушли, оставив мне ключи. Евдокия порывалась остаться, но я, спросив, есть ли у неё муж и дети и получив утвердительный ответ, отослала её. Они ушли, а я взяла своё смётанное новое платье. Примерила его. Низ сел хорошо. А вот верх я не видела. Поэтому решила не гнать лошадей. Попробую свою силу на юбке. Даже, если оплошаю, ничего страшного — складки скроют изъян. Прикоснулась к святая святых. Провела дрожащей рукой. Теперь понятно, почему ключи сдаются под роспись, и на землю фабрики никто посторонний не пройдёт. Поначалу мне показалось странным такое количество людей у высоких стен. А теперь уже нет. Фабрика, что крепость. А ведь оборудования здесь много. Охрана действительно нужна, тем более в нынешнее время.

Послышались одинокие шаги. Разговор. Муж. Выдохнула облегчённо. А то в тишине и одиночестве немного боязно, хотя я старалась об этом не думать.

Шумоизоляция здесь оказалась плохой.

Хотелось побежать к мужу, но вспомнила, что нельзя показывать чувства. Уткнулась в машинку. Нить вставлена. Достала лоскуток из корзины под ногами, сложила вдвое. Осторожно ощупала лапку, иголку. Всунула ткань. Девочки сказали, что ножной привод. У нас дома была с ручным. Вставила лоскут. Убрала руки. Слегка нажала ногой. А она как затарахтит! В ужасе отпустила ногу. Остановилась. Хух! А ткани уже и нет.

Стала ощупывать с другой стороны. Вот же кусок. Строчка! Кривая! Закусила губу.

Дверь распахнулась резко, заставив вздрогнуть, замереть.

— Варвара! — позвал муж. — Варвара Карловна!

Молчу. Стук. Ругань. Похоже ударился. Только тут поняла, что уже темно. Это мне не привыкать. Ринулась к нему. Отворила дверь в подсобку, вышла в помещение с тюками ткани, затем уже в основное.

— Евгений Евгеньевич! Вы в порядке? — постаралась как можно безразличнее спросить.

— Нет, ногу ушиб! Где этот чёртов свет?

— Не знаю. Я сейчас выйду.

— Нет. Свет надо включить.

— А он разве есть?

— Подсвечники, свечи, огниво... Хотя тут уже фонари были и лампы. Сейчас темнеет рано.

— Но девочки ничего не зажигали.

— Это они так рано закончили?

Вспомнила, как девочки переговаривались, что при свечах очень быстро садится зрение. Они стараются его беречь.

— Не сердитесь на них, сударь, если дорожите девочками, — и я объяснила их короткий трудовой день.

— Ладно, завтра не забудь спросить, где у них тут осветительные приборы. А пока... Ждите.

И он ушёл.

На улице кликнул Петровича, попросил фонарь. И вернулся.

А меня вырвало из ночи, показывая помещения. Муж старался идти позади меня, освещая и показывая увиденное. А я ощупывала, соотнося расстояние от вещей до Эжена и меня.

На тканях мы застряли. Я долго изучала ощущения и увиденное. Действительно, рисунок прощупывается. Муж не тревожил. Не говорил, давая мне возможность самой разобраться со всем. Лишь когда я кивала и вела в другое место, шёл молча следом. Со швейной машинкой отказался помочь.

— Нет. Пока нет. Надо при дневном свете.

А я только сейчас заметила, что в некоторых местах присутствуют тени.

— Вы плохо видите?

— В темноте почти ничего. Силуэты в основном.

Вот те раз!

— Ладно, всё, пойдёмте домой. Я очень устал.

Задерживаться не стала.

Муж, судя по моему ощупыванию в карете, чувствовал себя неважно. Морщин вновь прибавилось.

"Пей!"

Пьёт. И со мной силой делится.

— А где Дария?

— Её Эмиль завезти домой должен был.

Дома муж пошёл раздеваться и под душ, а я удостоверилась, что малышка спит в своей комнате, поцеловала её, прошептала нежности. Почему-то не могла воспринимать её как взрослую. Рассказала ей сказку, пусть она и спит.

И только тогда отправилась к себе. Вода шумела, и я заглянула к нему.

— Присоединишься? — спросил Эжен, притянув к себе. Уже разделся. Тёплый, сильный, прощупываются бугорки мышц. А ещё ощущалось его желание.

Отказываться не стала. Вот только предложила ему помочь. Но он сдерживал свои порывы, хотя иногда скользил по оголённым участкам тела шершавыми ладонями. Вот только после меня ждало разочарование. Он влез под душ. И меня к себе поставил.

— Рассказывай, пока можем поговорить.

Хотелось поделиться своими достижениями в магии.

— Больше так не делай,— упредил он мою попытку открыться.

— Как?

— Клятву...

Он знает! Говорит ли это, что чувствует, как пользуюсь его щитом?

— Но я...

— Я знаю. Но открываться не стоит.

— Хочешь сказать, что клятва не будет действовать?

— Будет. Но это не значит, что человек данные о тебе не использует во вред. Понимаю, что хочется хоть кому-то довериться. Но дружбу не купишь.

— Значит, всё бесполезно?

— Ну, не всё. Клятва всё же будет действовать.

— А почему ты не используешь эту клятву?

— Использую, когда надо.

— Но не со слугами...

— Ибо нельзя расслабляться.

— Но дом — место, где необходимо отдыхать душой и телом.

— Я привык не доверять никому, кроме своей семьи. И тебе не советую. Это уже не раз спасло мою жизнь и дело.

— Но... Она ведь родилась и росла вместе со мною, пусть и в сельской местности.

— Ты не представляешь, на что может пойти человек, чтобы выжить. Не все смогли после всего сохранить достоинство. Что ты ей сказала?

— Ты не знаешь?

— Меня воспитали уважать личную переписку или общение.

— Сказала, что я — москвичка. И меня удочерил француз Демонси. Ещё про похищение упоминала, но не вдаваясь в подробности.

— Имя своё не говорила?

— Нет.

— Вот и не говори. И про нас ничего не рассказывай.

— Хорошо.

— А клятва?

— Можешь её брать, когда хочешь. И щитом пользоваться, когда нужно, но про себя не говори лишнего. Особенно это касается времени до замужества.

Я кивнула. А он выключил воду, привлекая меня к себе.

На утро супруг сообщил, что, хочешь не хочешь, а надо идти в церковь на службу. Дворяне, хоть и пользовались многими поблажками, но священник меня заприметил, поэтому надо показаться. А мне ещё не помешает и исповедаться. Особенно после всего...

Намёк я поняла. Поэтому покорно выбрала поскромнее наряд, под горло, надела шляпку и перчатки.

А вот с Дарией возникли трудности. Она плакала, кричала, что не пойдёт в церковь. Уговоры не помогали.

— Она обязана. Всё же считается простолюдинкой. Никаких поблажек! — сказал с нажимом Эжен. — Я могу надавить, но вряд ли она обрадуется. Щит я ещё подержу, давай, увещевай.

— Дария, солнышко, надо, никуда не деться.

— Нет!

— Тебя священник обижал, — сделала я вывод.

— Он сказал, что мои родители будут гореть в аду! Да что он знает о моих родителях!

— А что ты знаешь о своих родителях?

— Моя мама была похожа на тебя! Такая же красивая, стройная!

— Ты помнишь свою маму? — я само спокойствие.

— Уже — нет! — она кричала. — Я её забыла! — Дария зарыдала.

Я прижала малышку к себе. И правда, за что?

— Дария, милая, надо идти.

— Ненавижу!

— Солнышко, надо! Не всегда мы делаем то, что хотим. Тебе ведь нравится жить с нами, — как же ей сказать о возможных неприятностях? Она перестала всхлипывать. Прислушивается? — Священники сейчас имеют власть. Мы тебя не можем удочерить. Поэтому...

— Значит, я недостаточно хороша! — девочка оттолкнула меня. — Ну и пойду я от вас, раз вы меня гоните!

И она побежала. Но муж перехватил.

— Так, Дария! У всякого есть терпение.

— Разве я была не примерной дочерью? Или я для вас всего лишь служанка?

Где она этого набралась?

Визг, закладывающий уши, хлопок, заставляющий меня вздрогнуть, рыдания. Я непроизвольно зажмурилась.

— Дария, проси прощения за своё поведение, в первую очередь у мамы!

— Она мне на мама!

Хлопок! Вновь вздрогнула. Сердце уходит в пятки.

"Не надо, Эжен!"

— Ты будешь вести себя подобающе! Ты идёшь с нами в церковь. И остаёшься там на причастие! И скажи спасибо, что это не розги!

— Нет! — визжит малышка. А у меня сердце кровью обливается.

Дария вырывается и бросается, рыдая, ко мне.

Я прижимаю её, стараясь показать всю свою любовь.

— Дария, солнышко... Ты можешь не слушать, что он говорит. Можешь просто молчать. Но надо... Ты нам всё равно, что дочь. Но мы не можем тебя удочерить.

— Мама, — всхлипнула она. Я погладила её по волосам. — Мамочка!

— Тихо-тихо, милая... — я подняла её на руки и встала сама с корточек.

Я обволакивала её своим щитом, стараясь защитить от всех невзгод. Всё хорошо.

Дарии нужна одежда. Да и в церковь положено ходить в лучшем, правда, скромном наряде. Даже у Этьена на этот счёт для нас было рубище получше — выбеленное.

— Одевайтесь! Я жду вас внизу.

И Эжен ушёл, забирая свой щит, но оставляя мой.

Как он мог? Да, розги были обыденным явлением за непослушание. Но тогда, в другой жизни, никогда отец не наказывал нас таким образом. А мама так и вовсе не наказывала. Порою, когда я упиралась, она говорила поступать, как знаю. Но в случае, если будет беда, я должна выбрать для себя наказание. Сама. Это было лишение сладостей, в случае обычного проступка, и, если что-то серьёзное, то из предложенного мамой выбирала неделю без танцев. Потому что более страшным для меня было молчание мамы. А этого я вынести не могла. Да и танцы я любила больше всего материального.

Пока успокаивала малышку, Эжен прислал Тихона.

— Вас господин зовёт, карету уже подали.

Похоже, нас лишили завтрака.

— Хорошо. Мы сейчас придём.

Тихошка убежал.

— Дария, посмотри на меня! — сказала я спокойно, но при этом твёрдо. И когда малышка подняла глаза, что я ощутила пальчиками, сказала ей, стараясь найти невидящим взором её взгляд: — Милая, мы тебя не выкинем на улицу, не бойся. Ты нам очень дорога, именно поэтому мы возимся с тобой, а не пустили всё на самотёк. Если б было нам всё равно, то твоё решение не ходить в церковь могло иметь последствия.

— Какие?

— Простолюдины обязаны все праздники и выходные посещать службы.

— Но вам ведь можно не ходить!

— Можно, но не всегда. Сегодня и нам надо. Ты ведь не хочешь, чтобы священник к нам явился домой.

— А он может?

— Уже приходил.

— Я его не знаю. Он ведь будет расспрашивать...

— Ну и пусть. А ты молчи, будто немая. Можешь даже думать о своём, не обращая внимания ни на кого.

— А можно?

— У меня получалось.

Дария полностью успокоилась. Хорошо.

— Пойдём! Нам нельзя опаздывать.

Дария быстро оделась. И как только успела. И пока я сама спускалась, уже нагнала меня.

Я спросила её, оделась ли она, на что получила молчание в ответ.

— Дария!

Она подала мне руку. А чего ж молчит?

Рука её.

Когда садились в карету, Эжен вышел из неё и подал мне руку.

— Дария здесь? — решила уточнить.

— Да.

Лишь когда карета тронулась, муж всунул мне в руки свёрток. Оказались пирожки.

— Ешьте. Это всё, что можно было с собой взять.

— Дария, ты прости, что отшлёпал. Твою истерику надо было прекратить, а я, дурак, не нашёл иного пути. Мир?

— Мир, — нехотя молвила малышка. — Так вы меня не выгоните?

— А зачем тогда брали? — спросил Эжен спокойно.

— Мне откуда знать?..

— Ты не груби. Удочерить тебя не можем. Просто мы с твоей мамой только-только поженились. А её дочкой ты не можешь быть. Да и если удочерим, то тебе придётся гувернантку нанять. И с мамой столько времени находиться не сможешь.

— Не надо мне гувернантку. И удочерять — тоже.

— Хорошо. А теперь набери в рот воды. И не выпускай, что бы ни случилось. Поняла?

Ответа не последовало, но, похоже,

выполнила просьбу, раз муж похвалил.

Всё же мы хорошо понимаем друг друга.

В церкви меня представили каким-то новым людям, судя по всему, богачам, я старалась всех запомнить только по голосу, поскольку их внешний вид муж не показывал. Ну да ладно. Значит, либо не важно, либо он сейчас не может. С щитом плохо? Он ни словом вчера не обмолвился, когда я щитом пользовалась. Может ли быть, что я трачу его запас сил? Мы ведь связаны. Надо будет как-нибудь спросить. В церкви мы поздоровались с батюшкой. И вскоре началась служба.

Всюду витал запах ладана, который будто обволакивал меня в кокон, не давая дышать. Ещё и монотонное пение, которое раньше я вполне сносно переносила, сейчас же резало обострившийся слух. Но если службу не выдержать, священник может обвинить в греховности, а то и одержимости нечистым. Я этого допустить не могла. Поэтому держалась, как могла. Муж, видя мои попытки глубоко вдохнуть, шепнул, чтобы успокоилась.

Малышка же тоже дышала плохо, впившись в мои ладони. Притворяется ли, повторяя за мной или действительно, плохо ей?

Надо выстоять, любой ценой. Нельзя подвергать пристальному надзору церкви дом Армандов.

Я постаралась уплотнить щит, распространив его и на Дарию. Мне это удалось, и даже больше. Ощутила приток силы, которая легко черпалась отовсюду. И вот уже не слышу ни музыкального пения священника, ни ощущаю запахов. А значит, малышка — тоже. И муж приободрился, как мне показалось. Хорошо. Попробовать ещё напитаться силой? Чуть взяла. Стало так хорошо.

— Хватит, — прошептал Эжен.

Ладно, как скажет. Малышка заёрзала. Я чуть сжала её плечи. Не нужно привлекать к себе внимание. Она успокоилась. Умница!

Службу мы выстояли. А я от нечего делать попыталась рассмотреть силу. И увидела её. Она закручивалась, будто нить на катушку вокруг, пронизывая всё пространство храма. Чистое золотистое сияние, как у солнышка. Красиво!

После службы мы подошли в числе первых к Отцу Сергию исповедаться. Я призналась почти во всех смертных грехах: зависти ко зрячим, ненависти к похитителям и многом другом. Пока я изливала душу священнику, муж стоял поодаль с Дарией.

А мне, и правда, легче стало. Я даже искренне улыбалась после исповеди. Дария, вдохновилась. А я слышала, как она исповедовалась. В том, что не повиновалась старшим, дерзила, завидовала, помнила зло, наносила обиды, обманывала, и даже приписала себе чревоугодие... А я не могла поверить, что это говорит дитя малое и неразумное. Столько грехов... Она, правда, не вдавалась в подробности, что меня даже радовало.

Отец Сергий отпустил грехи, после чего мы заторопились. А малышка... ей надо было остаться.

Муж подошёл к священнику, тоже исповедался. И, как бы ненароком, спросил, ждать ли нам Дарию?

— Не ждите.

— Она домой сама не доберётся.

— А её кто-то из челяди забрать не может?

— Сегодня у челяди выходной.

— Ах, да... Тогда подождите. Я постараюсь принять её с детьми помещиков.

— Благодарю, Отец Сергий!

— Идите, сударь. Вашей жене нужна поддержка.

Я же стукнулась головой о свод, делая шаги куда-то вперёд. Скривилась, перекрестилась.

Муж подхватил меня под руку и повёл в другую сторону.

Ждали мы в карете. Я вся извелась.

— Ничего он с ней не сделает, — успокаивал Эжен.

— Жень! Я была на её месте. И если она хоть чуточку на меня похожа внутренне, понимаю, какая для неё это пытка. Тем более, для такой маленькой.

Эжен притянул к себе, усадил на колени.

— Она сильная, всё выдержит.

Я вздохнула. Как это выдержать? Не сболтнёт ли лишнего?

— Верь в неё.

Странно, но его слова успокоили. Так, я была на таинстве причастия. Выжила ведь.

Робко постучали в карету, заставив нас подскочить и сесть по разным углам.

— Покажи мне её! — шепнула мужу перед тем, как он открыл дверь, ничуть не сомневаясь, кто пожаловал.

Показал. Она была бледна.

— Трогайся! — велел муж кучеру, карета дёрнулась.

А я подскочила и врезалась в стену. Что-то мне сегодня "везёт" на удары головой. Зрение вновь исчезло, погрузив меня во тьму и заставив полагаться на осязание. Нащупала диван, потом малышку поймала за руку, притянула к себе, обняла.

— Милая...

— Мама, меня сейчас стошнит. Скажите, когда можно будет...

— Стой! — крикнул муж. Карета остановилась. И малышка подскочила с колен.

А я уцепилась за дверной проём. Бедняжка!

Надо с ней поговорить обо всём. Вот только где?

Муж принёс её на руках.

— Дария... — я провела по её спине, но муж не отдал. Сам держал , сел с нею. Так и поехали. Я села рядом, шептала ей нежности.

— Ненавижу! — прошептала Дария.

— Нельзя так говорить, милая.

— Тогда больше не тащите меня в церковь.

— Мы можем что-то сделать? — спросила тихо у Эжена.

— Разве что Отец Сергий к нам будет сам приходить. Но по большим праздникам надо являться в храм.

— Но...

— Для простого люду обязательно причащение хотя бы раз в месяц, хотя желательно каждую неделю.

Я не знала, что сказать. Как поддержать Дарию, при этом не подлив масла в огонь.

— Как тебе Отец Сергий?

— Сносно, — прошептала она.

Так и лежала на плече у Эжена.

— Я не могу её удочерить, как бы этого не хотел. Прости, Дария... Закон не позволяет... — прошептал он едва слышно. — Если б она была мальчишкой, а у нас долгое время не было детей, то я мог бы усыновить, если не будет потомков у всех Армандов. Но девочка, по сути, бесправна.

— А если Карл...

— Поздно, да и не выйдет. Он бы не отдал вторую дочь... И все уже знают, что Дария — простолюдинка.

— Тятя, не расстраивайся, я сильная — выдержу, — подняла голову малышка.

А у меня слёзы выступили от безысходности. Неужели ничем невозможно помочь?

— Что тебя тревожит, милая? Почему тебе плохо? В храме ведь всё было хорошо... Разве Отец Сергий плохой?

— Нет... — тихо сказала она. — Но...

После долгих расспросов, выяснили, что против отца Сергия она ничего не имеет. Ей понравилось молчать. И вообще всё не так плохо. И что тогда было. Но вот причастие... Вновь скандал, слёзы. Похоже, она и сама не понимала, в чём дело. А соль была в том, что исповедовалась она и лишь потом молчала. За немую не сойдёт.

Мы проехались по рынку, где сегодня оказалось пусто. Но запахи витали вкусные. Как Эжен пояснил, торговые ряды были полны товара всякого. И цены на товар написаны. Подходи и бери, что хочешь, только деньгу оставляй. Сдачу только дать не могли.

Мы отоварились, перекусили, и долго гуляли, почти до самого вечера.

А вот потом дочка встала как вкопанная. Почему?

— Отец Сергий, — пояснил муж.

Он поздоровался, я ответила тем же. А малышка молчала.

— Евгений Евгеньевич, вы позволите с вами поговорить? — спросил батюшка.

— Да, конечно. Пойдёмте.

Я осталась одна с малышкой, положив руки ей на плечи. А вот рядом оказалась матушка, о чём и шепнула Дария.

— Здравствуйте, я — Варвара Карловна, — представилась невидимой собеседнице. Понятия не имею, как себя вести.

— Ольга Семёновна, — представилась она.

Поначалу несколько натянутые отношения выходили,а потом мы разговорились. У неё оказались двое старших детей и один во чреве. Ого!

— И как вы справляетесь? Я вот только жду. А вот эта егоза спуску не даёт.

— Дети — это прекрасно. Мои, хоть уже и большие, а до сих пор иногда такое устроят, что кровь стынет.

Старшим, оказалось, восемь мальчишке и шесть девочке.

Потом подбежали её дети е и утянули Дарию, пока мы сидели на лавочке и общались.

Фанатизма какого-то в устах матушки я не заметила. Обычная женщина. Не дворянка, но и не простолюдинка.

— А Дария ваша?.. — осторожно спросила Ольга Семёновна.

— Хотела бы я так сказать, — а дальше, не знаю, какой бес меня за язык дёрнул: — Она сирота. Муж старается всем помогать. А я привязалась к малышке. Воспринимаю её как дочку. Но вы не думайте... Выходила я замуж непорочной.

— Давайте, мы возьмём к себе её... У вашего круга слишком много условностей.

— Что вы! Я не могу. Привязалась к ней. Как можно дитя своё отдать?

— Вы отличаетесь от всех этих дачников, — сделала вывод она.

Я лишь пожала плечами.

— Каково это не видеть?

Я задумалась.

— Очень страшно.

— Уже знаете, за какие грехи вас Господь покарал?

Господь покарал? Ах, да... Забыла с кем разговариваю.

— Нет, пока не разобралась в себе, — призналась честно. Думаете, это что-то изменит?

— Вам легче станет, так точно. Да и чудеса случаются. Вспомните Иисуса...

Я кивнула, не желая спорить.

Тут и супруги наши подошли.

— Дочка... Вижу, вы поладили с моей Ольгой.

— Да, благодарю, отец Сергий, ваша жена — замечательная женщина.

— Дария, пойдём! — громко сказал муж.

Эта егоза меня чуть с ног не сшибла, прячась от новых друзей.

— А можно ещё немного поиграть?

— В другой раз, — сказал муж. Уже темнеет.

— Хорошо, дядя, — не стала спорить Дария. И меня с двух сторон подхватили мои близкие и увели.

— Я договорился с отцом Сергием. Дария может не ходить на причастие.

— И что он хотел взамен? — почему-то не верилось, что просто так. Почему я так подумала? Вспомнились священники, к которым водил нас Этьен. Всё же столичные священники были весьма корыстны.

— Ничего. Но я не смог не предложить, чтобы его дети занимались в нашей школе. Да и занимались у учителей Дарии.

— Не перебор ли? Во сколько обойдутся учителя?

— Будем договариваться сразу на класс. А вот сколько учеников в нём будет — узнаем. Пока же будет Дария ходить со всеми детьми в школу.

— Тятя! — малышка бросилась ему на шею.

— Тихо, задушишь, милая! — рассмеялся супруг.

Он умеет смеяться? На душе стало легко-легко. Этот смех был бальзамом на душу.

Глава 13

Время шло. Дария ходила в школу, где по крупицам Эжен собрал довоенные знания. Давали азбуку, которую урезали до букв, лишив всякой образности, чтобы дети умели читать да писать. Одновременно давались знания по арифметике и окружающему нас миру, общие представления обо всём, что связано с сельской жизнью, а также немного городской. Детей в школе было много, и все ходили в один класс. Было введено четырёхлетнее обучение, где переводили в следующий класс только если сдашь весь материал за предыдущий. Предварительно учитель давал пробные испытания и смотрел, кто может сдать, а кому ещё учиться в этом классе.

Дария училась лучше всех. Просто и я с ней занималась, и Эжен. Он давал знания французского, химии и основ тканевой и красильной промышленности. Эту специальность он наряду с братьями получал во Франции.

Дома мы говорили на французском.

Бдительность муж не терял.

Я освоилась в швейной мастерской. Сама шила себе одежду. Правда, девочки кроили её.

Зато я разобралась, как девочки одежду красят — тканевыми вытравителями. Именно за счёт них я и ощущала изменение рисунка моими чувствительными пальчикам — ткань немного утоньшалась в месте вытравки. Но я экспериментировала с рисованием, оставляя брызги вытравителем, или делая рисунок по трафарету.

С мужем поделилась впечатлениями от любимой синей ткани. Он на своё осязание разницы не ощутил, но воспользовался моим, как я его зрением. Потом несколько дней ходил задумчивый и экспериментировал с красителями на химическом предприятии. А мне на суждение потом предлагал полученные ткани.

Как я поняла, в некоторые краски входил уксус, вот он и придавал мягкость шерсти. Но муж моего мнения не спрашивал, а я не делилась своими соображениями. Потом же он это открытие сделал, делалися со мной переполнявшими его эмоциями. А я улыбнулась, и похвалила его.

После этого Эжен частенько стал делиться своими открытиями.

Танцы пришлось отложить почти все до родов. С Эженом не говорили о малыше. И одежду я шила ему сама.

Иногда супруг ложился головою мне на ноги и гладил большущий живот.

— Скажи хоть что-нибудь?

— Я боюсь гневить Всевышнего.

— Так не гневи. Поговори с малышом.

— Это малышка. И я с ней говорю, просто мысленно.

— Жень, всё будет замечательно, — я погладила его по волосам.

Вздохнул. Промолчал, но поцеловал живот.

А спустя месяц начались схватки прямо в швейной мастерской.

"Женя!" — крикнула мысленно, надеясь, что он услышит.

Услышал. Примчался. Отвёз домой. Дария как раз из школы пришла.

— Мамочка...

— Дочка, помоги папе... Пока лекарь не прибыл.

Эжен вызвал, но тот не шёл. Благо, я подготовила всё, что нужно, загодя.

— Жень, не мельтеши. Лучше помоги.

Муж растерялся.

Очередная схватка заставила поумерить пыл, притулиться к стене и затянуть звук "э-эээээ". Мысли все долой! Думаю лишь о малышке.

— Что мне для тебя сделать? — спросил Эжен. — Я не знаю, чем могу помочь тебе, видя, как ты страдаешь.

— Просто будь рядом. И поддержи своим участием.

Дарию я готовила всё это время к появлению братика или сестрички. А также к тому, что, возможно, без её помощи будет не обойтись.

Она уже сама могла что-то лёгкое приготовить поесть, и уборку в доме делала. Я же старалась обходиться без слуг. Вот и сейчас их не было. Единственный выходной на девятице. Когда дома не было посторонних, мне он нравился. Дышалось полной грудью, ощущались лесные запахи — ведь когда-то этот дом был частью леса. Не просто был, а до сих пор стоял среди лесных деревьев, чуть поодаль от сельской суеты. Да, к нему шла вымощенная булыжником мостовая, но это там, за забором, отделявшем дорогу от природы, среди которой затерялся наш домик. И вот сейчас муж приготовил тёплую ванную и наконец-то уделил нам время. Сел в кресло, взял меня на руки и просто обнял. И так хорошо с ним стало. Схватки были где-то там, на заднем плане. А здесь вот мы. Я, Эжен, Дария и малышка.

Да, теперь Дария уже не казалась такой маленькой. За время, что она прожила с нами, она выросла. Волосы отросли до лопаток, а у меня — до пояса. Черты лица у неё изменились. Муж говорил, что он здесь ни при чём, но Дария сейчас очень на него походила, хотя и не в данный миг, ведь сейчас я её не видела. Сейчас я отдалась во власть ощущений, единения с первозданным.

Не знаю, сколько времени это всё длилось, сейчас я была вне него.

Дария куда-то убежала, потом вернулась. Шепнула что-то мужу, пока я пропевала схватку.

Пение отвлекало от боли, помогало не растрачивать силы.

— Жень, разотри мне спину.

— Придётся халат снять.

Возражать не стала, мне было всё равно. Халат был куда-то отброшен, сорочка задрана. А его руки творили наслаждение. Боль, поселившаяся в области крестца отступала. Сидеть на одном месте я долго не могла. Поэтому нарезала круги по танцевальному залу, а когда уставала, заходила с мужем в нашу горенку.

— Пойдёшь в ванную? — поинтересовался супруг. — Пойду.

Вот только в ванной схватки усилились. Я застонала.

— Пой! — велит муж.

А у меня слёзы на глаза.

Сам затягивает ноту. И я делаю над собой усилие и вторю. Схватка прошла, и я встаю, не желая усиливать боль. И по ногам течёт жидкость. Муж подхватывает под локоть, помогает устоять. Омывает ноги.

— Что там?

— Всё хорошо, — вот только в голосе тревога.

И вот уже безо всякой воды боль такая, что хочется кричать. Муж же не даёт, затягивая звук. Я же почти срываюсь на крик, меняя ноту на более высокую.

Схватка прошла, муж относит меня в горницу.

А я ощущаю постороннего.

— Кто здесь?

— Это я, сударыня, — говорит наш семейный лекарь. — Вы позволите осмотреть вас?

Мне же сейчас всё равно. Схватка вновь нахлынула неожиданно.

Руки мужа согревают мою поясницу, растирая её, потому как боль ещё и там.

Я стараюсь не думать о ней, думаю лишь о тёплых руках мужа, о скорой встречи с дочкой.

"Доченька, милая, осталось совсем немного и мы встретимся. Ты сможешь меня увидеть..." — слёзы душат. Я тоже хочу глядеть в её глазки.

Муж сжимает крепко мою ладонь, выражая поддержку. А меня начинает тужить. Боль отступает.

— Вы молодец, сударыня, ещё немного. Пока не надо тужиться. Просто перетерпите.

Я лишь киваю. Терпеть оказывается томительно, невыносимо, но муж рядом. Я справлюсь!

Спустя две потуги я родила. Девочку.

Мне муж протянул её, пока лекарь колдовал надо мною.

Я осторожно провела по её лицу. Стараясь представить, как она выглядит.

— Она прекрасна! — шепчет муж.

— Она совсем не кричит... — беспокоюсь я.

— Она пока не сделала вдох. Дышит через пуповину, — поясняет лекарь. Вот, почувствуйте, как сокращается она.

И мне кладут руку на тёплый жгутик, действительно, двигающийся, словно сердце, только часто-часто.

А меня начинает тужить вновь. И малышка делает первый вдох. Вот только крика всё равно нет.

Почему?

Лекарь начинает креститься и взывать к Господу.

Я тоже взываю к Всевышнему. Она ведь живая, я чувствую это. Муж молчит, одной рукой прикасаясь к дочке, а другой — ко мне. Я тужусь по указке лекаря.

— Она — живая! — срываюсь на крик я, взволнованная происходящей реакцией мужчин.

— Живая, не переживай, — успокаивает супруг. И я начинаю видеть его глазами. Эти небесно-голубые глаза, глядящие на меня. Муж бросает взгляд на притихшую в углу Дарию.

И сравнивает их.

Бормотание лекаря отвлекает, он собирается перевязать пуповину.

— Я — сам! — встревает муж, заставляя меня вновь погрузиться во тьму.

А я пытаюсь своими глазами посмотреть на малышку, находящуюся в моих руках.

— Вот мы и встретились, — шепчу ей. — Дария, иди сюда, — зову старшенькую.

— Какая красивая, — шепчет, подойдя, она. — нежно гладит по волосикам. — А почему у неё голубые глазки, а у тебя и папы серые?

— В дедушку, — не теряется супруг.

— А у дедушки были такие глазки?

— Да.

Интересно, он про чьего отца говорит? Не сомневается ли в том, что дитя — его?

Теперь я уже растерялась.

Вскоре лекарь оставил нас одних, сказав, что все молодцы, с дитятком всё прекрасно, а мамочке надо отдохнуть.

— Жень... Ты ничего не скажешь? — заговорила, когда мы остались одни.

А он обнял да поцеловал меня нежно.

— Я счастлив, Альонушка, — сказал, ложась в постель.

— А чьи у неё глазки? — надо расставить все точки над "и".

— Твоего отца, — сказал он спокойно.

— С чего ты решил? — хотелось увериться, что не сомневается.

— Ну, такого цвета были глаза у него.

— А ты разве знал моего отца? — удивилась я.

Он вздохнул. Тяжко так, будто этот разговор давался ему с трудом.

Но вместо ответа я увидела, как отец встаёт из-за стола, идёт открывать дверь, а потом возвращается, прощается с нами и уходит. И его глаза, только сейчас заметила, были небесно голубые.

Но это что же получается, у Дарии такие же глаза? У мамы же были серые.

И это воспоминание. Я вновь прокрутила его. Дария была похожа на мою сестрёнку. Неужели...

— Скорее всего, — сказал тихо муж.

— Что? — не поняла я.

— Очень на то похоже.

— Хочешь сказать, что Дария...

— Да.

— Но как?..

— Всевышний?..

— У меня ещё был брат...

— У него тоже отцовские глазки. Может и найдём...

— Но если так, Дарию могут узнать...

— На ней защита стоит. Я принял её в род на правах своего чада, хотя по документам это не так. И сделал защиту от узнавания, кроме кровных уз. Да и у малышки наверняка цвет глаз ещё поменяется. У новорожденных почти у всех голубые глазки.

— Но у Дарии не изменился цвет...

— Поглядим. Чего паниковать раньше времени?

— Сам меня сегодня напугал.

— Неправда. Я наслаждался тем, что у меня родилась дочь.

— Ты молчал.

— Я не привык разговаривать с ней вслух.

— Хочешь сказать... — неужто мысленно общается?

— Да.

— А лекарь?

— А что лекарь?

— Он молчал. Дитя не кричало.

— Лекарь у нас семейный, — это он о том, что тот знает про магию и всё остальное?

— Но он бормотал...

— Что же?

Я задумалась. Попыталась восстановить в памяти его слова.

Он молился. Только богам. Всевышнему, богородице... Просил не забирать это дитя...

Пересказала мужу.

— У меня сын... — муж не договорил. — Пьер просто перестраховывается. Защиту поставил.

Я задумалась. Ну, не знаю.

Прикоснулась к малышке в колыбельке, стоящей рядом. Она сладко сопела. Вдохнула её нежный запах.

— Как назовём её?

— По святкам Анной получается.

Я вздохнула. Выбирать имя по святкам не хотелось, но перечить мужу не стоило.

— Аня... Аннушка, Анечка... Анютка — пробовала я имя на вкус.

— Тебе нравится? — муж обнял меня, привлекая к себе, укладывая на постель.

— Как скажешь, Жень.

Он нежно прикоснулся к моим губам своими.

— А ты защиту на неё поставил?

— Поставил.

Я улыбнулась.

— Спи любимая, а то ты устала.

— Надеюсь, завтра ты дома.

— Да. Спи, пока даёт малышка поспать.

А я смахнула слезинку. Раньше она была частью меня, а теперь вот отдельно. А я не могу её даже увидеть...

— Не вздумай реветь! Ну что ж это делается?! — Эжен стал сцеловывать мои слезинки. А я ничего не могла с собой поделать.

Мы долго в эту ночь разговаривали. Анютка несколько раз просыпалась и начинала плакать. Приходилось менять пелёнки, давать грудь. Это было так непривычно, но в то же время так знакомо, будто я раньше с детьми нянчилась. И поняла, так и было. Нянчилась с Дарией, когда та была совсем крохой. Теперь она сразу так выросла в сравнении с этим крошечным комочком. Но пусть Дария и моя сестрёнка, а для меня она — мой первенец. Правда, когда она родилась, кормила грудью её мама. Вспомнила её. Стало грустно, что она не увидела рождение своей внучки. Хотя... Где-то она ведь есть. Разве что на перерождение пошла. Нужно отпустить. Я ведь сразу её отпустила. А сейчас вот грущу. И отец... Погиб ли ты? И где Мишка?

Вздохнула.

— Альон, ну всё ведь прекрасно. У нас дочь, две дочери. Что не так?

— Мои родители. Они так и не стали бабушкой с дедушкой.

— Значит, не в этом было их предназначение.

— Да, наверное. Но я совсем одна...

— Ну где ты одна? У тебя есть я, есть две дочки, а ещё два брата... Точнее, три... Адольф и Эмиль... Ну и Мишка...

— Ах, да... — я всё время забываю, что у меня теперь, можно сказать, огромная семья.

Я привстала и легла на грудь Эжена.

— Жень, я очень тебя люблю. Ты так изменил мою жизнь. И не только мою... Всех нас.

— Скажи это ещё раз.

— Что именно?

— Что любишь меня.

Я смутилась. Спрятала лицо на его груди. А потом уткнулась в его шею и прошептала то, о чём он просил.

А он прижал крепко к себе, думала, что раздавит чадо, потом вспомнила, что Анютка сейчас спит в колыбельке и позволила насладиться крепкими объятиями, которых так долго не было.

Потом были поцелуи, пьянящие, сводящие с ума. Ласки, не переходящие грань. И сон, восстановительный, но чуткий.

А утром к нам заявились гости. Эмиль да Адольф.

— Где тут наша племяшка? — Эмиль прошёл ко мне в спальню.

Я, хоть и чувствовала себя прекрасно, усилиями мужа соблюдала постельный режим. У Луши прибавились обязанности — стирать пелёнки. Луша — это наша новая уборщица. С Соней я пыталась наладить отношения: и пряником, и кнутом. Но не вышло. А рисковать своей жизнью или своего чада я не могла. В общем, я её уволила, стерев все воспоминания о нашем доме и обо мне.

Нашла метку-клятву верности Эжена и немного изменила её на разрыв отношений и стирание памяти о нас.

Она перестала воспринимать меня с моей внешностью и узрела ту, которую муж мне сделал — похожей на Карла. И эта личность не вызывала у неё никаких воспоминаний. Да, служила, но ушла сама. Надоело быть поломойкой. Во всяком случае, так она заявила моему мужу, когда приходила увольняться.

Потом долго пытал меня, что я с ней сделала. Ну а я что? Он говорил решить трудность, я и решила. Призналась, правда, что воздействовала на его клятву таким вот образом. Но он дал мне свободу, я ею и воспользовалась.

— Ты сердишься?

— Нет.

— Я защищала нас, — подумала, что лукавлю, поэтому добавила: — себя.

— Так действительно проще. Просто не является ли это влияние на свободу выбора? — задумался муж.

— Ну, она ведь должна быть тебе верна. Нам верна. А Отцу Сергию докладывала всё. И разве она не выбрала службу тебе. А я ведь к тебе прилагаюсь... — я опустила голову, ожидая наказания.

Муж притянул за округлившуюся талию к себе.

— Ты права. Надо сразу при добровольном согласии брать клятву о неразглашении и верности. Только эту клятву должны давать сами работники, осознанно. И вот блокна эту клятву поставить надо.

Поэтому к выбору новой помощницы по хозяйству отнеслись мы с мужем добросовестно. У женщины должны были быть дети, которых можно было приводить с собой.

Выбор пал на Лушу. Добрейшей души человек, как мне показалось.

С Лушей мы сразу договорились, что она не только помогает по дому, но и в будущем с чадом. Ну и стирка на ней. Луша оказалась прилежной помощницей.

Вначале Эмиль подошёл ко мне, сел рядом на постель, поцеловал ручку.

— Благодарю, — шепнул тихо, наклоняясь к самому уху. Со стороны могло показаться, что поцеловал меня в губы.

— За что?

— Что подарила моему брату счастье.

Его слова заставили меня смутиться.

— Ты и дальше будешь донимать его? — уточнила так же тихо.

— Посмотрим.

— Он очень ревнив...

— Я знаю.

— Не доставай его... — попросила тихо.

Рядом раздалось покашливание, и довольно быстро просвистело рядом, удар!

— Эмиль! Брысь отсюда! — взревел муж.

Похоже, сдерживать себя не стал.

А вот Анютка заплакала. Разбудили малышку!

— Аннушка, дядя Эмиль больше не будет, — сказал Эжен, беря её на ручки.

— Дашь? — спросил Эмиль.

Малышка плакать стала пуще прежнего, заставив меня зажмуриться. Отца знает уже, а вот Эмиля — нет.

Похоже, малышку всё же дали дяде, потому что она продолжала плакать.

— Ты такая хорошенькая... если б не была племяшкой, подумал бы жениться на тебе...

— Я тебе женюсь! — погрозил муж брату.

— Ну ладно, пойду тогда к Дарии свататься...

Эжен уже рычал.

А я вдруг рассмеялась. Семья. У меня есть семья! Перепалка между братьями забавляла.

Малышка же замолчала.

— А у меня совсем не плачет! — подал голос Адольф. — Какая красивая! Вся в тебя, Эжен. Правда, глазки не твои. Мамкины.

Повисла тишина.

— Слушай, а и правда. Я так привык, что у тебя серые... — подал голос Эмиль. — Когда изменились-то?

Муж молчал.

— Эжен! — обратился Адольф.

— Молодые люди, может, вы объясните наконец, что происходит? — нарушила я повисшее молчание.

Перина продавилась. Кто-то сел рядом. Наклонился ко мне близко-близко. По дыханию поняла, что муж.

— Любопытно, — сказал он. — И правда, изменились. Ещё вчера серые были.

— Попал ты, братец! — выдал Эмиль. — Теперь Дария точно дочь Варвары! — и смешок.

— Только вот твоя ли? — это уже Адольф.

— Хорош потешаться!

— Мам, дяди? — подала голос вошедшая Дария.

— Дария, детка! — обрадовался Эмиль. — Мы тут говорили о тебе как раз!

— Обо мне? — растерялась дочурка.

— Дядя Эмиль хочет на тебе жениться... — удружил Адольф.

— Я не против... — смущённо проговорила старшенькая.

Боже! Куда этот мир катится?!

— Эмиль! — возмутилась я.

— А что? Застолбить никогда не поздно... — не унимался этот балагур. — Вот видишь, она же не против...

— Эмиль! Тебе сколько лет-то?! — интересно, а и правда, сколько?

— Двадцать четыре! — гордо сказал он.

— А по-моему лет десять! — нашлась я.

— Так что, помолвка состоялась? — тихо спросила Дария.

— Пока твои приёмные родители не одобрили. Благословите? — он подошёл к нам.

— Ты серьёзно? — это уже Эжен спросил.

— Серьёзней некуда. Дария у нас уже сейчас красотка, женихи скоро пойдут.

— А как же право выбора? Она ещё слишком маленькая! — подала я голос.

— Мама, прошу... — судя по умоляющему голосу рядом с Эмилем, он взял её на руки.

— Жень... — я не знала как быть. С одной стороны — Эмиль хорошая партия, тем более для безродной девушки. Так можно будет не переживать за её будущее. А с другой — это чистый расчёт. Да, возможно, она сейчас влюблена в него. Но ей всего восемь! Она красива. Очень! Мальчишки в школе всё время обижают. Она, правда, ни разу не жаловалась. А вот учитель был недоволен. Многим носы поразбивала моя сестрёнка. Да и последнее слово за собой всегда оставит. Дария — борец. Ну ладно, сговор. А свадьба? Эмиль женится на безродной? Братья, правда, наследства его не лишат за это. Но ей неплохо бы получить имя. Как я получила. Но вряд ли это получится.

— Дария, выйди, — велел муж. Это правильно. Её мнение мы узнали. Теперь надо с ним поговорить. А она — маленькая для таких разговоров.

— Хорошо, дядя, — согласилась она покорно, небось ещё и реверанс сделала. Злится! Я чувствовала её слёзы, её боль. Ох, милая, надеюсь, ты не совершаешь ошибку и Эмиль не увлечётся какой-нибудь иной женщиной и не разобьёт тебе сердце.

— Эмиль, ты уверен в своём предложении? — спросил муж, как за дочкой закрылась дверь.

— Стал бы я шутить с такими вещами?

— Ну, — Эжен растерялся, — наши разборки ведь так и не окончены.

— Дария-то тут причём? Это ж наши отношения.

— К жене моей значит, пристаёшь, а к дочке — нет?

— Она не твоя дочь. Именно поэтому не имеет к нам никакого отношения и может стать мне женой.

— Хорошо. Женишься на безродной? У меня на неё даже документов нет. Да и если достану, то как на крепостную. Если это произойдёт я, по закону, должен лишить тебя наследства.

— Я же не прошу сейчас жениться — мала пока что, — возразил Эмиль.

— Ты пойми, я думаю не только за тебя или неё, а за всех нас, — спокойно сказал муж. — Сейчас я, как старший, глава рода. И все наши предприятия — наследство отца.

Эмиль молчал. Осознавал или обдумывает все детали?

— Я уеду во Францию на время, — предложил новоявленный жених. — Надо найти того, кто сможет помочь с документами.

Я не встревала в их разговор. Эжен думал обо всём сразу. И в первую очередь не о чувствах. И с одной стороны мне было обидно за дочку, а с другой — понимала, что это важнее чувств. Сейчас не то время, когда можно крутить носом. Эмиль — лучшая партия. Да и они ладят. И у них много времени, чтобы познакомиться поближе до замужества.

— Что скажешь? — спросил Эжен. Меня.

— Сговор будет магический?

— Да, — в один голос сказали два брата.

— Тогда я внесу свои условия сговора.

— Хорошо, — это Эмиль. — Я слушаю.

— Ты не лишишь её девственности раньше, чем через девять лет. И в случае, если кто-то из вас передумает за эти лета, то сговор будет расторгнут.

— Я согласен.

— Верность с твоей стороны тоже прилагается. И опять же, если передумаешь, то явишься к нам и расторгнешь помолвку, лишь потом можешь быть свободен и волен поступать как тебе заблагорассудится, но не по отношению к Дарии.

— Я согласен. Это очень щедро с вашей стороны.

Он издевается?

— Есть ещё кое-что.

— Что?

— Прежде, чем сговор будет заключён, я хочу, чтобы вы помирились.

— Да мы и не ссорились... — возразил муж.

— Как знаете. Тогда не будет моего благословения, — и я встала с постели и пошла к начинающей хныкать малышке, которая всё же проголодалась и дядя Адольф, примостившийся в кресле у окна и общающийся лишь с малышкой, её больше не устраивал.

Я взяла Анютку на руки.

— Здравствуй, милая, ты уже проголодалась?

Малышка радостно загулила. Какая маленькая! И пальчики малюсенье и тоненькие. Я потрогала свободной рукой её личико, волосики, которые были почти с мою ладонь длинной. Какая крохотная головка, умещающаяся в моей кисти.

— Какая ты тоненькая. Вся в маму! Весь мир перестал существовать. Были лишь вот это чудо, долгое время жившее и росшее у меня в животике, и я.

— Варвара, — прорвался ко мне голос Эмиля. — Мы помирились.

— Правда? — не поверила им. — Я хочу это услышать!

— Варюш, ну хватит... — это Эжен пошёл на попятную?

— Я слушаю!

Увидела глазами мужа, как он обнимает Эмиля, и услышала шёпот: "Прости меня, Эмиль, что предал твоё доверие и поставил интересы семьи выше твоих чувств.

— Я тебя прощаю. Надеюсь, такое больше не повторится, — с нажимом молвил Эмиль. — Ещё бы повторилось... Не будешь же ты с Дарией... Да и откат получит твоя жена...

— Так ты поэтому её выбрал? — спросил Эжен.

— Нет. Мне очень нравится твоя приёмная дочь. Выращу жену такую, какой хочу видеть. А вы в этом поможете.

— Может подождёшь несколько лет... Всё же хранить верность девять лет — слишком долго.

— Нет. Ждать не буду. Сейчас подходящее время. А по поводу верности... Ты позволишь нам встречи наедине?

— Что ты задумал?

— Ничего такого... Она слишком мала. Пока...

Ощутила гнев мужа. Вновь послышался удар. Скривилась, будто мужа ударили.

— Ты передумал, Эмиль? — решила отвлечь их.

— Нет, Варвара. Всё в силе.

— Я согласна на встречи, — взяла разговор в свои руки, — в том числе наедине. Но только по обоюдному согласию и не раньше, чем ей шестнадцать исполнится. Но эта связь... это уже союз. Назад пути уже не будет.

— А ведь Варя права. Это уже союз. Тогда я согласен, — поддержал меня Эжен. В его голосе чувствовалось торжество.

— Нет. Встречи наедине уже сейчас. Но ничего такого... Мне просто надо будет подпитываться от неё. Иначе я не выдержу такого долгого срока.

— Хорошо! — согласился супруг. Послышались шаги к двери, звук отворяемой двери. — Иди сюда, Дария.

— Тятя, мама?

— Дария, мы обсудили всё с Эмилем и твоей мамой, — Эжен был очень ласков. — Ты точно уверена, что хочешь связать свою жизнь с ним? Ты знаешь, что такое верность?

— Это когда даёшь своё слово и следуешь ему?

— Можно и так сказать. Но это не просто действия, это и мысли. Когда не допускаешь иных дум, которые противоречат данному слову. Тебе надо будет думать только о своём женихе и нельзя будет думать о других мальчиках или мужчинах. Нельзя представлять себя с другим. И ни словом, ни действиям давать надежду другим мужчинам или мальчикам.

Слишком рано такое говорить для неё. Хоть она больше не дитя, а отроковица. Вообще все эти разговоры преждевременны.

— Я поняла. Эмиль — отныне единственный для меня мужчина, о ком я могу думать в качестве спутника жизни.

Какие речи! Да, она не по летам умна! Моя девочка!

— Да. И вы будете видеться иногда наедине. И есть ещё кое-что.

— Что же? — проснулось детское любопытство.

— Никому нельзя говорить о ваших отношениях.

— Почему?

— Потому что найдутся те, кто захотят разрушить ваше счастье.

Ну, Эжен немного лукавил. Просто это бы подмочило репутацию Эмиля. Да и Дария должна исчезнуть и появиться кто-то другой, с дворянским титулом. Но малышке не нужно пока этого знать. А мужнина отговорка будет хорошо служить.

— Хорошо. А как помолвка тогда будет проходить?

— Эмиль, иди сюда, — позвал супруг. — Варюш, ты тоже.

Я, уже покормив малышку, положила её в колыбельку и, ощупывая мебель, подошла к супругу. Любопытно было б увидеть этих двоих. — Адольф, иди ты сюда тоже, — позвал брата любимый.

Тот приблизился.

Эжен вручил Дарию Эмилю. А затем я увидела магию. Их обоих накрыл светящийся щит, который впитался в их сейчас общее тело и остался звёздочкой в области солнечного сплетения Эмиля. И в эту звёздочку накладывались все те условия, которые мы обговорили.

— Теперь благословение, — сказал муж.

И три серебристых звёздочки отделились от каждого из нас и слились с их звёздочкой. А потом Эмиль поцеловал в губы Дарию. И их окутало такое белое сияние, вылившееся из звезды, что я зажмурилась. Вот только это не помогло.

Когда поцелуй прервался, сияние чуть угасло до уже двух маленьких звёздочек, и исчезло под накрывшим каждого щитом.

А я увидела глазами супруга смутившуюся Дарию и молодого чернявого человека с усами, с обаятельной улыбкой, озорными серыми глазами. Эмиль действительно красив! Понятно, почему Дария влюбилась в него. Но думаю, дело в отношении к ней Эмиля. Тот часто общался с ней, давал уроки французского, да и на фабрике возился с ней, посвящая в семейные тайны.

Ну вот и всё!

Эмиль опустил Дарию на пол, схватив её за нос.

— Ай-я-яй!

— Это чтоб ты не обольщалась. Никаких поцелуев.

— Да я не...

— Ага, рассказывай кому-нибудь другому. Мала ещё для этого.

Дария смешно надула губки.

— Ты красива, но пока для меня всего лишь дитя. Поняла?

Дария в долгу не осталась и больно пнула Эмиля.

— Ах ты ж!.. — крикнул он, но её уже и след простыл.

Дурачатся, будто дети. А они — прекрасная парочка!

Улыбка сама собой появилась.

И тьма вновь наступила. Интересно, а видеть мужниными глазами я могу лишь кратковременно или постоянно?

Меня вдруг подхватили за талию и подняли на руки.

— Постельный режим, Варвара Карловна! — прошептал Эжен, неся меня к постели. Уложил. — А гостям пора уходить.

— Ты прав, мы пойдём, — сказал Адольф.

— А мне пообщаться с дочкой не дали, — обиженно пробормотал Эмиль.

— Уже пообщался, — буркнул муж.

— Я не про Дарию. Как мелочь назвали?

— Анной.

— Она спит, — сказала я.

— Можно? Я не буду её будить, — Эмиль настаивал.

— Попробуй, — разрешил старший брат.

Эмиль прошествовал к колыбельке. И стал говорить нежности.

— Ой, какая маленькая... И ручки есть, и ножки... А пальчики, как у нас, только крохотные, — и столько удивления в голосе. — А можно я чаще буду приходить?

— Приходи, только когда я дома. Заодно и с Дарией пообщаешься.

Всё равно ревнует!

Эмиль вновь стал с малышкой говорить. Судя по изменившемуся дыханию, она проснулась, но не плакала. А что-то гулила.

— Ой, а она мне улыбнулась! — восторженно молвил Эмиль.

И вот уже топот ног, беготня к колыбельке. Братья обступили малышку. И я увидела улыбающуюся дочку с чёрным пучком на голове. Пока было лето и жарко, она была запелёнута только в нижней половине. Какая красивая! С небесно-голубыми глазёнками.

— Всё, все брысь отсюда! — велел новоявленный папочка.

— А завтракать?

— Вели, чтоб накрыли и нам сюда принесли.

— Давайте здесь накроем и поедим? — предложил Адольф. — А то всё дела.

— Ладно, я схожу, отдам распоряжения, — и Эмиль ушёл.

Долго никого не было, потом явились Тихошка и Мария. И тут началось:

— Ой, деточка, ты ж когда успела родить-то! Ой, какая сладкая!

Но малышка, узрев новых людей, а может, услышав их голос, истошно завопила.

— Мария! — муж выругался по-французски. — Покиньте спальню.

— А как же стол накрыть?..

— Я накрою, — вызвался Адольф.

Где Эмиля носит?

— Я помогу, — из двери высунул нос Эмиль.

— И я, — это уже Дария.

Похоже, Эмиль был с нею в её комнате.

Ну да ладно, сами разберутся.

Глава 14

Освоившись с ухаживанием за малышкой, я стала всё чаще появляться в швейном цеху. По дому все дела вела челядь, так и норовящая помочь мне с дочкой. А я очень ревностно относилась к ней, позволяя лишь мужу общаться в его удовольствие. И вот тогда, оставляя на него, я могла немного развеяться отдаться музыке и танцу. Но в основном я тренировалась вместе с нею, повесив её на перевязь за спину или на грудь. Но целиком отдаться музыке я не могла. Муж как-то застал нас во время тренировки.

— Давай мне Аннушку, — и, не дожидаясь ответа, вынул сразу из перевязи.

За моим танцем наблюдал, общаясь с дочкой.

— Мама танцует... Но мы мешаем. Пойдём, погуляем...

Они ушли, оставляя меня наедине с собою. Но полностью отдаться танцу не получалось. Мысли возвращались к недавнему разговору. Точнее скандалу.

Анне как раз на днях исполнилось два месяца, и муж заявил, что мы едем в Москву на пару дней. И дочку брать с собой не будем. На что я устроила скандал, ведь кормила-то грудью. Ну, на полдня, или до вечера ещё можно было б оставить.

Муж тогда рассердился, хлопнул дверью и ушёл. Явился очень поздно, когда я уже спала. Но от его тихих шагов проснулась.

— Жень...

— Спи.

— Жень... Прости, что сорвалась. Ну не могу я её оставить.

— Я понял, — и слышится обида в голосе.

— Я очень хотела б с тобой съездить куда-то. Вырваться из обыденности. Но это долго. Дочка ещё такая маленькая и целиком зависит от груди.

— Я нашёл кормилицу.

— Нет!

— Да! — с нажимом сказал он. — Это не обсуждается!

А мне так обидно стало. Ну почему моё мнение для него не важно? Почему мы не можем обсудить спокойно это?

И вот уже пару дней приходила к нам кормилица. Общалась с малышкой, и ей даже подсовывала грудь. Правда, Анютка не брала.

— Ничего, голодная будет, возьмёт! — выдал муж.

И вот сейчас он оставил меня одну. А я не хотела вообще дочку оставлять, тем паче, если предстоит разлука.

— Никуда не годится! Может, ты и в форме, но расслабиться не можешь. Да и музыки не хватает, — неожиданно раздался голос Эжена, вырывая меня из воспоминаний.

— Что? — не поняла я, чего он взъелся.

— Движения, говорю, отвратительные.

— Да ну тебя! — рассердилась я, и пошла на выход из зала.

— Варя, вернись!

— Нет!

Муж злился. Я ощущала это по его сбившемуся дыханию.

— Что тебе не нравится? Может, сам станцуешь?

— Варя! — уже повышенный тон. — Вернись! Как ты будешь играть в Большом, если разучилась двигаться?

— Не буду!

— Ты хотела...

— Уже не хочу. Не сейчас... Я не могу уже.

— Можешь! Надо! Даже если травма была, прошёл почти год, должна была восстановиться!

— Какая травма, ты о чём? — подошла к мужу. Что он задумал? Что за прихоть? И прихоть ли?

— Пятнашка... — прошептал супруг.

Сердце от страха забилось чаще.

Похоже, всё не просто так. И еду я не как жена своему мужу...

— Наденешь то синее платье. Поздно вечером выезжаем. Будет уже темно. Веди себя тихо. Я еду один. Поняла? — спросил он, отдавая мне Анютку. — Корми и отдавай кормилице. И вновь тренироваться!

Из его намёков поняла, что официально он едет один. Меня никто не должен видеть. Сразу сникла. Грустненько всё.

К вечеру я была без сил. Целый день посвятила тренировке. Ноги почти стёрла в кровь, потому что те пуанты, что муж где-то раздобыл, хоть и оказались впору, но натирали. В последнее время я танцевала босиком. Благо, паркет был очень ровным.

И вот теперь вновь пуанты. Как муж объяснился, стало на душе легче. Но без пуантов я многого просто физически не могла. Поэтому пришлось их доставать.

Надела нужное платье и легла с дочкой в постель. Благо, грудь открывалась. Как она воспримет моё отсутствие? Сглотнула подступивший к горлу ком. Поцеловала и погладила её по головке. Навернулись слёзы. Дочка заворочалась, видно, чувствуя моё состояние. Вновь дала грудь, она засопела, а вместе с ней и я уснула.

— Варя, — шёпот. Шелест юбки.

— Варвара Карловна, я буду здесь... — шепчет уже кормилица. Женщина только-только родила. И, к сожалению, малышка умерла. Мне было искренне её жаль. Но Анютка — моя дочь!

Муж дал мне руку и повёл к чёрному ходу.

Когда мы тихо сели в карету, натянулась защита. Точнее не так — защита задрожала, будто её пытались расширить. Но всё без толку.

Я встала, нащупала мужа и села ему на колени. Щит едва держался. Провела пальчиками по его бородатым щекам и поцеловала.

"Пей!"

Когда он успел довести себя до такого? Почему я этого не замечала? Мой щит был в порядке. А вот его — едва держался. И то, что он пил, не особо помогало.

Я сама раздвинула свой щит до размеров кареты, и когда поцелуй прервался, сказала:

— Рассказывай, что за срочность. И что у тебя с защитой.

— Всё-то ты видишь, зачем тогда скандалила?

— Прости, тогда чувства и обида захлестнули меня. Я не видела, что ты истощён.

Он вздохнул.

И я ощутила такую обиду. Незаслуженное отношение. Но не свою. Его.

Прижалась к нему, обнимая. Раз поцелуи особо не помогают, можно попробовать полное слияние. И я полезла в его портки.

— Что ты творишь?

— У нас ведь не было близости уже долгое время. Задолго до родов...

Отпираться не стал. Как же Эмиль столько времени готов ждать Дарию... Если даже четыре месяца выдержать тяжко? Не слишком ли я жестоко поступила, запретив ему изменять Дарии?

Так, мысли долой! Сейчас нужно думать только о супруге.

И я отдалась своим чувствам, страсти, истосковавшемуся по прикосновениям телу.

Полное слияние действительно восстановило щит Эжена. Но вряд ли он меня забрал только из-за подпитки.

— Моя горячая жёнушка, — прошептал он.

Сейчас начинать разговор явно не в месту. А то получится, что я использую эти отношения для того, чтобы добиться желаемого. Довериться? Куда ж мне деваться?

И я просто прижалась к мужу, наслаждаясь нашей близостью.

— Мы скоро приедем. Я нанял быстрый почтовый дилижанс. Поэтому вкратце: Этьен расспрашивает о тебе. Помнишь, был разговор, что надо будет после родов тебе показаться в Москве. Этот час пришёл. В Большом у меня знакомства, да и не откажут, если попрошу. И пока я ежемесячно наведывался по делам, я поддерживал иллюзию твоего присутствия в Москве. Любовница, которая выходит в свет станцевать перед своим господином на большой сцене.

Так, не время ревновать!

— Зачем тебе тогда я понадобилась, раз у тебя есть "любовница", — он был верен мне, я это точно знала. Всегда, когда он уезжал, я ощущала особенно остро его чувства. И ещё до родов я просилась с ним в Москву, но он отказывался.

— Это не то, что ты подумала.

— Я не сомневаюсь в твоей верности, Жень, я о другом спрашиваю.

— Иллюзию поддерживать стало очень сложно. У меня есть одна слепая нищенка, живущая под твоей личиной в доме. Но она не танцует.

— Тогда как же она танцевала в Большом, если не умеет?

— Она и не танцевала.

— Тогда...

— Это была полная иллюзия, бестелесная. Твоя Одетта. Как я её запомнил.

— Что же изменилось?

— Нищенка сбежала.

— Ну так и пусть... Тебе ли не выгодно лишиться Пятнашки?

— Тогда ты не сможешь танцевать. Разве что дома — в том маленьком зале.

Он думает обо мне. Приятно.

— Сколько на ней продержится твоя иллюзия?

— До её смерти. Она, правда, изменилась немного. И нам её надо найти, пока она жива. Потому что если кто увидит спавшую маску — это будет плохо. Очень плохо для всех нас.

— А я тебе зачем? — не понимала всё равно.

— Ты должна вовремя её подменить. Да, и ещё...

— Что?

— Пятнашка немая.

— Значит, та нищенка даже не может позвать на помощь?

— Да.

— Жестоко ты с ней.

— Это был её выбор. За кров над головой и еду.

И всё это ради меня. Ради того, чтобы я танцевала!

— Есть ещё кое-что, — перебил мои размышления супруг.

— Что же?

— Она родила. Раньше тебя. Срок приблизительно совпадает с тем, как мы с тобой впервые увиделись, и я тебя... "обесчестил".

— Значит, дитя... А травма?

— Когда стал появляться животик, это заметили. Я боялся, что не смогу правильно сделать у иллюзии чрево, надо было вывести её. Да и слухи поползли про беременность. Одетта их услышала и нечаянно подвернула ногу. Я взял её на руки и увёз. Больше не привозил.

— А как слепая и немая женщина может ухаживать за малышом?

— Ей помогают слуги.

— А мать не может даже говорить...

— Да. Но она с малышом. И сама его может воспитывать.

Воспитание ли это, когда ты не видишь малыша, не можешь ему ничего даже рассказать?..

— А сейчас сбежала тоже с дитём?

— Да.

Справедливо. Эжен всё же вытащил её из нищеты. И единственная плата — голос и заточение. Зато её никто не насиловал на улице. А вот дома так ли не трогали?

— На ней защита. Не такая, как на тебе, но изнасиловать никто не может. Только если она сама этого будет хотеть...

— Значит, на этот раз, это твоё дитя...

— Для окружающих — да.

— Получается, ты взял слепую Пятнашку именно потому, что она понесла от тебя.

— Да. И слуги, если что, поделятся этими сведениями с Этьеном. Теперь ты понимаешь, почему я не мог взять Анну с собой?

— Я не понимаю, почему ты так истощён.

— Иллюзия.

— Ты ведь потратился уже, новую не создавал.

— Создал.

— Когда?

— Сегодня, перед отъездом. Ну, то есть для остальных ты просто проводила меня. Знает только кормилица и братья. Но на ней блок стоит. Она никому не сможет рассказать об этом. И она предана нам.

— А я что? Больше кормить не буду? — стало обидно.

— Малыша надо успеть найти. Ему твоя грудь понадобится.

— Не уверена, что смогу.

— Сможешь.

Я вздохнула. Да, я приняла Дарию, не знаю, чувствовала ли в ней кровиночку или просто нуждающееся во мне дитя. Но я ведь не кормила её своим молоком.

— Если мать умрёт, мы его заберём к себе.

— А кормить Анну, значит, кормилица будет, а я это... — язык не поворачивался назвать его дитятком мужа.

— Нет. Как захочешь, но думаю, что Анну будешь, а этого малыша — кормилица...

— Рано это обсуждать. Мы раньше времени её хороним.

— Потом не будет времени это обсудить. Я на тебя накину щит "отвод глаз". Ты станешь невидима для всех. Пока не настанет нужное время. И разговаривать с тобой я не смогу по душам. Ты должна решить уже сейчас, будешь ли танцевать. Судя по тому, как ты пытаешься, ты хочешь этого, но у тебя не получается. Я хочу сделать театр. У нас в селе. Для тебя. Но чтобы была труппа. Но это будешь ты, настоящая, а не Варвара Карловна. Пятнашка. Но тогда надо поддерживать её. Либо она может сегодня погибнуть навсегда, а дитя я заберу.

— Ты что скажешь? — решила переложить ответственность на него.

— Не хочу решать за тебя. Ты же обижаешься, когда я это делаю. Как скажешь, так и сделаю.

Сложный выбор.

— Но в любом случае, я сегодня сниму с неё личину. Навсегда. И голос верну. Я не могу этого сделать удалённо. Но раз она не может играть по моим условиям, значит, нам не по пути.

— Дитя тоже бросишь?

— Как она решит, если сможет что-либо решать. Может забрать, но тогда я не буду ей помогать с ним.

— Кто это хоть? Ты его видел?

— Мальчик.

— Первенец...

— Первенец у меня уже был...

Ах, да... Жаль...

Карета остановилась. Лошади дышали просто жуть как. Двигались мы очень быстро.

Ощутила изменившийся щит. Похоже, полог невидимости накинул муж.

Ощутила, как приложил палец к моим губам. Всё, мне нельзя говорить. Отпрянула от мужа, поправляя платье.

— Евгений Евгеньевич, приехали, — сказал незнакомый возница.

— Благодарю. Почтовые лошади очень быстрые.

— Что правда, то правда, сударь.

Послышался звон монет. Видно, Эжен отдал плату за проезд.

— Воздух изменился. Раньше я этого не замечала, пока не вышла из кареты. Тут было нечем дышать. Да и каменная Москва, частично восстановленная после войны, но без леса... А ведь это — моя Родина, я здесь родилась. А теперь вовсе не могу здесь находиться. Живу, правда, неподалёку, где остались старые леса. Но понятно стремление тех же новоявленных москвичей построить там дачу.

К слову, Арманды оттяпали хороший кусок земель, а земли бывшей фабрики Дюпуи очистили от последствий войны. И хоть деревья пока там не растут, людям никакой опасности не грозит, в отличие от Москвы. Муж говорил, что есть и в Москве структуры, которые очищают город от радиации. Но люди всё равно болеют. Голод, нищета, антисанитария, радиация. Сколько всего...

Щиты нас защитят от любого вредного излучения. Да и мой дар меня защитил. Повезло, что он почти все силы тратил на защиту и не выдавал меня для зрячих. То же и с Дарией. А вот что будет с тем малышом, родившемся здесь, в Москве. Пусть муж и поставил уже метку и защиту. Или мама тоже имела дар?

Но сейчас спросить я уже не могла. А когда смогу? Неизвестно.

Так, здесь мне ничего не грозит, кроме как заблудиться в темноте. Но нужно держаться мужа. А его я слышу, ощущаю, вижу его щиты. Значит, не потеряюсь. Вот с людьми — сложнее. Мне нужно избегать случайных столкновений. Поэтому целиком отдаться слуху и постараться нарисовать окружение. Вдохнула поглубже, стараясь не замечать запах конского навоза. Принюхалась. Хорошо. Теперь бы ещё не замечать запах пота, разящий отовсюду. Благо, в чистом районе, похоже, оказались. Здесь не несло, как из отхожего места.

Вот и держалась мужа.

Сторож, как оказалось, в столичном доме имелся.

— Здрав будь, Степан, рассказывай!

Муж дёрнулся, пришлось отцепляться. Похоже, пожал руку. Не чурается. Отчего ж Соня так себя вела? Иль ревновала ко мне, выжить меня пыталась да сама на моё место метила? Вполне возможно. Раз муж относится к крепостным, как к вольным, то могла и полюбить, а может, выгодно такого мужа иметь. Да только не знала, что он не откажется от наследства отца. Да, возможно, и женой бы сделал, сделав документы на ту же Варвару Карловну. А раз не сделал, значит, не по душе она ему была. Отчего ж тогда на мне женился и всё для меня сделал? А ведь почти сразу женой и сделал, как узнал, что я девственна. Видел мой танец и влюбился? Может быть. Я так поняла, у него страсть к танцовщицам. Эти танцевальные залы, появившиеся ещё до меня. А значит, могла его своим танцем приворожить. Тем паче, что, как он говорил, танец у меня огненный, душевного огня. Тогда... после всего того, что он для меня сделал... как я могу прекратить танцевать? И не получается ли, что сейчас мой танец ничего в его душе не трогает? Потеряла форму за время беременности и родов. Огладила свои бока. Лишок есть на бёдрах, и живот до конца не ушёл. Нельзя бросать танцы! Я должна радовать супруга, должна узреть обожание в его глазах. Да только не вижу ведь ничего! Погрузилась в материнство и о муже забыла вовсе. Вся растворилась в Анютке.

Что будет, если надоем ему? Да, я мать его дочери. И это для него важно. Но... он говорил, что я всегда буду его. Даже если захочу свободы. Я захочу. Значит, он меня не отпустит. Вот только, будет ли он желать меня, восхищаться мною. Тогда, в том первом танце, который видел Эжен, я отдалась своему огню. А сейчас? Смогу ли? Отринуть все мысли о дочери, и отдаться тому, что любила всегда? Люблю ли танцевать сейчас? Я ведь стремилась к этому подсознательно, старалась почти сразу, как лекарь разрешил вставать, вернуться в форму. Но... Для себя ли этого хотела? Или просто понимала, что муж желает меня видеть танцующей?

А ещё хотелось бы знать, что стало с теми женщинами, которые были до меня. Слабо верилось, что их не было. Откупился. Разбежались. Официально не было замужества, как я понимала. Но... была метка. Снял ли он её? И продолжают ли они быть его супругами? Или метка была иной?

За размышлениями не заметила, как муж завершил общение со сторожем. А я всё прослушала.

Меня взяли за руку. Муж. Положил руку на свой локоть и увлёк наверх, прислонившись, чтобы я почувствовала, что поднимается.

Дом казался холодным. Неприветливым, пропитанным болью. Поёжилась, стараясь согнать ощущение. Хотелось расспросить об этом мужа. Но можно ли? Не была в этом уверена. И хочу ли знать, что здесь произошло?

Меня привели в танцевальный зал. А вот здесь ощущалась первозданная сила. Прикоснулась к полу, ощущая едва заметный рисунок половой мозаики. Вспомнила, как выглядел пол этого зеркального купольного зала. И увидела энергию, закручивающуюся кверху. Ого! Она сияла разным светом, красиво закручиваясь спиралью, сводилась в верхнюю точку купола. Не знаю, почему, но сейчас я ощутила потребность станцевать. Вспомнился первый подарок мужа — музыкальная шкатулка.

Муж отпустил меня, ощутила, как уходит, закрывая за мной дверь. Сердце забилось чаще.

Глава 15

И вот я стояла босая в растерянности посреди зала в котором струилась сила. Хотелось вспорхнуть бабочкой и улететь, но я не слышала музыку. Закрыла глаза, стараясь услышать хоть какой-то ритм, но звукоизоляция этого помещения поражала.

Открылась дверь, подул ветерок. Приближающиеся шаги.

Прикосновение к волосам. Выдернутые шпильки, рассыпавшиеся по плечам волосы.

Шершавые ладони, очерчивающие контур моего лица. Шаг назад, подхват руки, рывок. Меня прижали к себе.

— Давай, считай! Раз, два, три-и-четыре! — вполголоса говорит он.

Я молчала. Сейчас будто блок какой оказался включён, не могла произнести и звука.

Щелчок пальцев. Раз, два, три-четыре! Шаг, два, три-и-четыре! Хлопок, два, три, четыре!

Он продолжил отбивать ритм, а я начала двигаться.

— Плохо! Очень плохо!

А я вдруг увидела Этьена, это была старая дряхлая сцена, где мы репетировали перед премьерой "Озера лебедей".

— Двигайся плавнее, выше ногу!

И посыпалась брань! Теперь я её понимала, хотя и раньше, не осознавая, подсознательно поёживалась. Я всегда настраивалась на его голос, его слова, в которых видела ритм.

Раз, два, три-и-четыре! Прыжок! Разворот, прогиб, шпагат!

— Не так ногу ставишь! Давай сначала!

Ритм продолжил отбиваться. Я двигалась.

А потом всё стихло.

— Чего остановилась, считай!

И я считаю про себя, двигаясь. Шаг, ещё, выпад, прогиб! Шаг, ещё, прыжок, прогиб!

— Отбивай сама ритм! Не слышу!

А я сказать ничего не могу!

— Отбивай!

"Не могу!" — закричала мысленно.

"Можешь! Задействуй руки, ноги, давай!"

— Надень туфли!

Не могу я в них танцевать! Разве что в пуантах!

— Не нужны тебе пуанты! Иди сюда! — это был приказ. И хоть знала, что это муж, почему-то не могла ослушаться. Я же ничего не говорю вслух, как же он слышит?

Взял мою ногу надел туфельку, затем вторую. Этьен никогда... Нет, это не Этьен!

— Давай! Я не слышу твоих шагов! Я ведь не хожу бесшумно, а слух у меня не такой хороший, как твой! Не слышу!

"Зато видишь!"

— Нет, не вижу! Завязал глаза.

"Что тебе от меня нужно? Чего пристал?" — грубо, очень грубо. Но мысли сами возникают раньше, чем успеваю себя остановить.

— Гнев — хорошо! Выплёскивай его в танце, звуке, движении!

Я, правда, не понимала его. То говорит самой в себе разобраться, а то заставляет.

— Иди ко мне, отбивая ногами ритм! Чтобы я тебя слышал!

"Раз, два, три-и-четыре," — медленно, потягиваясь, будто кошка. Но ставлю ногу так, чтобы каблучок ударял по полу.

— Хорошо! Продолжай!

"Ты умеешь танцевать?"

"Умею бальные танцы".

"Ты никогда не танцевал со мной!"

"А ты не просила!"

"Как я тебя слышу?"

"Ритм!"

"Раз, два, три-и-четыре!"

"Шаг, ещё один, прыжок? Разворот?"

"Да, да, да-а-да!"

"Ум-ница, давай, да-а-вай!"

"По-танцуй, со мной, со-мною!"

И я прикоснулась к его руке. Развернул меня в объятьях! Шаг, ещё, один, вто-о-рой!

Я поймала ритм. Мы двигались одновременно, слаженно, будто всю жизнь вместе танцевали. Шаг, ещё, поворот, он поднял меня, закружив! И так легко стало на душе. Зазвучала в голове музыка, подхватывая заданный ритм.

— Умница! Теперь сама! Я буду только смотреть! У тебя есть зритель!

Эжен! В груди разлилось щемящее нежное чувство. И я танцевала. Для него. Порхала бабочкой, была кошкой, пёрышком, снежинкой!

— Вот, совсем другое дело!

А я улыбалась, остановившись. Сердце стучало часто часто, но я была счастлива!

"Я хочу танцевать!"

"Конечно хочешь! Другой вопрос — хочешь ли ты выступать для других".

Эжен. Для него — хотела. А для других — не знаю.

"С тебя танец в Большом".

"Но я..."

"Я узнал: сегодня вечером там выступление. Пойдём поспим — день предстоит длинный".

Я вздохнула. Да, уже заполночь, надо поспать. Хотя энергия во мне била ключом.

"Жень!"

"Моя неугомонная девочка!"

Я подошла к нему на пружинящих ногах. Он привлёк к себе, покрывая моё лицо поцелуями. Все ощущения обострились. Поцелуи были такими желанными, будто воздух, и прикосновения, нежность, граничащая с неистовством волны, накатывающей вновь и вновь на берег, облизывающей, поглощающей, и вновь открывающейся, поднимающей брызги до небес, и вновь ласкающей. А ещё... зачинающей новую жизнь.

В эту ночь мы так и не поспали. Но энергии было так много, что хватило бы, казалось, на неделю непрерывного труда.

Успели мы лишь помыться, и карета была уже подана.

Объехали мы пол-Москвы, пока Эжен нашёл след женщины с моей внешностью. И самое главное, что обо мне уже спрашивали.

— Кто она вам? — спросил какой-то англиец.

— Беглая крепостная...

— Красивая... Жаль будет, если не найдётся...

Разговор был на английском, который я отчего-то тоже понимала. Видно, Эжен его знал, хотя не так хорошо, как французский.

Одновременно с этим Эжен встречался с купцами, ходил в какие-то магазины, оставляя меня в карете.

А я думала, как можно найти женщину. Куда она пошла и зачем? Возможно, к отцу дитятка. Что ей могло не понравиться в доме, где тебя кормят, поят, одевают? Да, невозможность говорить наверняка омрачала её существование. Могло ли это сыграть свою роль? Всё зависело от того, какая договорённость была на женщине. Только ли устная или магическая. Вроде бы, муж обмолвился, что блок магический. А значит, она говорить не сможет. Но, женщина, скорее всего, ничего не знала про магию. Надеялась, что за пределами дома сможет говорить?

Если б не слепота... Куда немая и слепая могла попасть? Допустим, скопила деньжат или украла, наняла экипаж, но ей надо было озвучить пункт назначения. Немая этого сделать не может. А значит, либо пошла, куда глаза не глядят, либо её кто перехватил.

Утешало то, что навредить ейне могут. Ещё всплывал третий вариант: её увели или похитили. Хотя, раз Этьен её искал, а вряд ли это был кто-то другой, то значит, это был не он, или вообще, она вышла сама.

Хорошо, предположим, что я — Пятнашка. У меня есть дитя от кого-то. И как бы я ни желала блага для своего малыша, а жить стало невмоготу. Куда бы я пошла? Либо дилижанс, либо пешком.

Москву я не знаю. Или знаю? Я-то знаю. А вот знала ли та женщина? Участь всех женщин, попавших на улицу — быть изнасилованными и пойти по рукам. Но на ней метка. Правда, та защищает только в случае насилия. Вдруг женщина сама хотела?.. Первого встречного? Или... Она так собиралась расплатиться за экипаж?

Предположим....Но, говорить она не могла. А показать? Вцепиться в первого встречного, умолять... Что мог понять встречный? Что женщина пойдёт на всё, чтобы ей помогли. Тем паче — дитя. Но на улице в богатом районе вряд ли станут просить плату. Заведут куда-то в подворотню...

"Хочешь приключений?" — Эжен ворвался в мои мысли.

"Нет. Но сидеть мне скучно".

"Тогда я создам иллюзию, а ты будешь ею управлять. Станешь Пятнашкой".

"А видеть я буду?"

"А ты хочешь? Лучше будет, если нет. Чтобы не выбивалась из игры. А вот погружение станет полным. То есть ты будешь ею всё ощущать, даже запахи. И прикосновения. А вот защиту делать не стану. Что скажешь? Попробуем ловлю на живца?"

"А без моей помощи ты можешь обойтись?"

"Могу. Но тогда расход энергии будет значительно больше, ведь управление съедает больше всего энергии, к тому же, ты будешь сидеть и скучать, пока не понадобишься".

"А внешность?"

"А что с ней?"

"Ну, будет странно, если две Пятнашки выйдут из твоего дома".

"Тогда можно и не выходить из дома. И Пятнашку не привлекать. Ты готова сыграть женщину с улицы, слепую, но не немую".

Хочу ли я этого? Это ведь игра, как в театре. Только сценарий к ней заранее не написан.

"А если эту женщину попытаются изнасиловать?"

"Ты можешь в любой момент выйти из иллюзии. Стоит только захотеть это сделать".

"Получается, ты позволишь иллюзии быть изнасилованной?"

"Это всего лишь иллюзия".

"А если что-то пойдёт не так, и я не смогу выйти из мары?"

"Твои предложения?"

А я просто не знала, какое решение тут уместно. Защиту муж не хочет ставить. Да и я сразу настраиваюсь на негатив.

"Давай так, — сказал он после продолжительного молчания. — В случае нависшей опасности и любого насилия ты выходишь из иллюзии. Сейчас потренируемся ещё. А если не выйдет, зовёшь меня. Ну и каждый час мне отчитываешься и при изменении обстановки. Если нет, я тебя сразу выдёргиваю, а мару развеиваю, не разбираясь, что случилось".

Я вздохнула.

"Но сперва я должен быть уверен, что ты в безопасности. Хотя, знаешь, я тут подумал — надо всё же иллюзию Пятнашки создавать".

"Почему?"

"Из-за твоих размышлений. Могли охотиться именно на тебя. Возможно, кто-то из моего близкого окружения".

"Получается, у меня есть враги? А у тебя — предатели, обошедшие клятву?"

Наступила тишина. То ли Эжен размышлял, то ли был занят другими делами.

"Я отвезу тебя в Большой. Побудешь пока там. Заодно окунёшься в жизнь театра," — решил муж мою участь.

"А как же иллюзия?"

"Мне нужно время, чтобы создать иллюзию в нужном месте. Я позову, когда понадобишься".

Спорить не стала. Ему виднее.

Мы приехали в театр, и Эжен прошёл туда, куда пропускали лишь сотрудников. Стал опрашивать, не видели ли Пятнашку.

— Это та слепая девушка, которая очень красиво танцевала? — спросила какая-то девушка или женщина. Голос показался знакомым.

— Да.

— Так вам её подарил Этьен Деларви?

— Вы правы. Мне.

— Он тогда очень сильно разозлился после представления.

— Почему?

— Я далеко была, не слышала, но наша труппа говорила, что кричал что-то на того лекаря, что осматривал девушку, по-французски.

— А потом что?

— Стал бить зеркала. Его охрана выставила, полицию вызвали. Он был совсем не в себе. А ещё я слышала, что заплатил полицейскому, велел догнать вашу карету. Мол, вы украли у него рабыню.

"Ты ничего не хочешь мне сказать?" — спросила мысленно мужа.

"Я оформил на тебя покупку. Документы присутствуют. Будь спокойна".

"Да, но..."

"Варя, не сейчас".

"Хорошо, как скажете, мой господин!"

Что-то тут нечисто. Ещё и потом нападение Этьена в доме Эжена. Неспроста. Он сказал, что обознался. Ведь внешность у меня была уже иная. Но... Как муж устроил нашу свадьбу, оформленную задним числом?

Эжен общался с той женщиной.

— Значит, Пятнашку не видели...

— Где-то полгода назад, она тогда с вами ведь приходила... Уж не беременна ли бы... — девушка, похоже, прикрыла рот, спохватившись. — Извините, это не моё дело.

— Я зайду ещё вечером на спектакль. Вы мне билет достанете?

— Да,конечно.

Послышался звон монет, но девушка не взяла.

— Ну что вы, для вас совершенно бесплатно. Если найдёте, приводите, она могла бы примой стать...

— Она слепа.

— Но не глуха ведь. В тот день, на премьере "Озера лебедей", она была неотразима.

— Сперва её найти нужно.

— Если что-то узнаем, куда вам сообщить?

— Пошлите телеграмму по этому адресу. Мне доложат.

— Хорошо. Я провожу вас...

— Не стоит. Я знаю дорогу. Ваш отец ещё работает?

— Да, сударь. Господин у себя в кабинете.

"Отец?"

"Да, это его дочь. Мне несколько раз её сватали".

Вспомнила ту девушку, что нашла мне одежду и обувь в первый раз. Девушка не являлась красавицей, но была вполне миленькая.

— А ещё разные слухи ходят...

— Например?

— Что вы женились...

— Это правда. Мало того, у меня недавно дочь родилась...

— О, примите мои поздравления!

— Благодарю.

— Женитьба на вас благотворно влияет.

— Жена заставляет поддерживать форму.

— Ваша жена на верном пути.

Это меня похвалили?

Эжен уже почти ушёл, но вдруг обернулся и спросил: "Вы одолжите ваше

зрение до вечера?"

— Да, конечно, — ответила она как-то растеряно.

Эжен подошёл к ней, вспыхнуло заклинание, на миг осветившее мою тьму. После чего та стала рассеиваться.

— Благодарю. Вечером верну. Что вы хотите взамен?

— Танец.

Танец? С мужем? Хотела возмутиться, но тут Эжен глянул на меня. Я его видела! Радость заполнила всю мою суть. Впервые за всё время слепоты. Он изменился. Волосы были все полностью седые, а вот морщинок на лице почти не было. Я бы ему сейчас дала лет сорок-пятьдесят.

Так хотелось к нему прикоснуться. Но он прошёл мимо, держа между нами расстояние. И пока он не ушёл, я любовалась его профилем, силуэтом.

Девушку же я не видела. И куда она делась?

Осмотрелась. Лестница, дверь, выходящая наружу с чёрного хода. С другой стороны — знакомый коридор с кучей дверей. Я повернулась и пошла по нему, по старинке держась стен, притрагиваясь к ним, ощущая гладкость отштукатуренной поверхности.

За год почти ничего не изменилось. Глаза сейчас видели, но не очень хорошо. Похоже, трудности со зрением не только у меня. Но это было всё же лучше, чем совсем темнота.

Грудь напомнила о себе тянущей и распирающей болью.

Будто в ответ на это послышался очень тихий детский плач. И я пошла в его сторону. Как там моя Анютка без меня? Кушает ли? Скучает ли? Эта разлука с ней была слишком тягостной. Может, муж и прав, надо отвлекаться от дитятка и уделять время ему и себе, но сейчас, оставшись одна, я пыталась заполнить эту пустоту мыслями об Анютке.

Я вошла в пустое незапертое помещение. Плач прекратился. Окинула новым взглядом наваленные друг на друга сундуки. И пошла дальше. Корзинку с малюткой я нашла за одним из сундуков. Она была прикрыта вязанной шалью. Откинув её, нашла сосущего тряпочку младенца. Он был совсем крохотный, наверное, как Анютка, когда родилась.

— Здравствуй, милое дитя. Тебя оставили одного? Где же твоя мамка?

Я взяла его на руки, испытывая желание утешить, просто обнять, поговорить, прижать к себе. Он посмотрел на меня широко распахнутыми тёмно-синими глазёнками.

Уже не плакал. Смешно открыл ротик, будто порывался что-то сказать. В груди защемило. Анютка так открывает, когда хочет поесть.

— Ты, верно, голоден...

Я ослабила шнуровку на платье, оголяя грудь.

Муж был прав. Я испытывала к малышу нежность, и когда он присосался, смешно причмокивая, ощутила удовольствие, не говоря уж об облегчении. А вот вторая грудь потекла. Я едва успела подложить одну из пелёнок, что лежали в корзинке. Благо, всё чистое. Покормив, вторую грудь сцедила в пелёнку. Малыш спал, хотя смешно так откинулся назад. Я прижала к себе отвесно, чтоб отрыгнул воздух. Не спешила его класть. По-хорошему надо бы пелёнки проверить. Но... малыш ухоженный, значит, чей-то. Но, не удержалась, перепеленала его, заменив мокрое на чистое. Всё равно ведь видно, что кто-то здесь был. Мокрое развесила на ближайшем сундуке. Поцеловав кроху и пожелав удачи, положила его на бочок, подложила под спину свёрнутые валиком чистые пелёнки. Доцедила обе груди до мягкости, накрыла малыша шалью и ушла. Мокрую пелёнку забирать не стала. Куда я её дену? А маме придётся постирать, но вдруг она нуждается в деньгах...

Я положила в корзинку серебряную монету, пусть купит ещё пелёнок... Подумала, не обидно ли будет? Если нуждается в деньгах, то нет. Лишняя копейка не помешает. А вот в обратном случае... Меня здесь не было... И тихонько выскользнула из помещения.

И куда теперь?

Прошла мимо зала для репетиций. Там труппа тренировалась. Но, вопреки тому, что я не стала останавливаться, увидела, как они танцуют. Словно замерла и стояла смотрела. Как так?

"На самом деле ты видишь то, что видела она, проходя по этим местам," — пояснил муж.

Как так? Я ничего не понимаю.

"То, что ты слышишь может не отвечать тому, что ты видишь. Это как моими глазами пользуешься. Только в записи".

"Я только что дитятко кормила. Это тоже в записи?" — если честно, происходящее сильно выбило меня из колеи. Мало того, что муж вот так, с лёгкостью, пользуется чьими-то глазами или телами... Так ещё и воспоминаниями?

"Тебе не кажется, что это перебор? Какая тут свобода воли? И не говори, что это ради меня!"

Он молчал.

"Почему молчишь?"

"Ты ж сказала не говорить..."

"Эжен! — я замолчала, подбирая слова, заставляя себя успокоиться и не наговорить гадостей. — Давай договоримся, что прежде, чем ты что-то сделаешь ради меня, ты сперва спросишь: надо ли оно мне и что я думаю об этом".

"Как скажешь," — согласился супруг.

"Как ты это делаешь?"

"Что ты хочешь знать?"

"Почему твоё предложение эта женщина восприняла спокойно. Разве оно естественно?" — для меня не укладывалось это в голове. Может, с точки зрения использования магии и природно. Но сейчас, во времена, когда за магию человека приговаривают к смерти... — нет.

"Я чуть усыпляю бдительность. А потом в лоб задаю свой вопрос. Человек обычно отвечает честно, не подумав".

"Но разве это справедливо, что ты человеку не даёшь времени обдумать и взвесить всё? Ты так же поступил с той слепой женщиной?"

Он молчал. Неужели я угадала?

"Ты должна понимать, что я — не ангел, которого ты нарисовала в своём воображении".

"А кто? Дьявол?"

"Нет. Я просто человек, маг. И я стараюсь жить по совести, порою делая то, что осуждается церковью".

"При чём здесь церковь? А что ты скажешь о своей совести?"

"Моя совесть молчит".

"Ты используешь людей!"

"Да, использую. А ты разве нет? У тебя есть слуги, которые помогают тебе с малышом, по хозяйству".

"Если б я могла, то сама бы всё делала. И дело не в слепоте, ты же знаешь!"

"Да. Дело в обстоятельствах. Но я оплачиваю труд всех, кто на нас работает, стараясь по возможности облегчить их жизнь, не делая их рабами".

"А других просто используешь в своих целях".

"Мы сейчас живём в мире, где по-другому не выжить. Да, я использую людей, если мне это выгодно, при этом забочусь о всех, о ком могу заботиться. Давай возьмём в пример ту женщину слепую, которая пропала. Вот ты говоришь, что я не должен был использовать её. Хорошо. Допустим. Эта женщина скорее всего родила бы мёртвого младенца, потому что те, с кем она жила, не заботились о ней. Им нужно было лишь её тело, пока оно удовлетворяло их. Им не нужен её малыш. Помрёт, и ладно. Да, я избавил улицу от очередной слепой побирушки, которая днём стоит у церкви и просит милостыню, а вечером у неё все деньги отнимают, а ей кинут кусок плесневелого хлеба и насилуют. А утром она должна вновь быть готова хотя бы сидеть на холоде и просить очередную милостыню. Я ей предложил лучшую жизнь. Возможность выносить и родить в человеческих условиях её дитя. Да, в обмен я сделал её Пятнашкой. Ну так она могла отказаться. Но нет, она согласилась".

"А время подумать ты ей дал?"

"Дал. Сутки".

"Но чем ты тогда отличаешься от тех, кто насиловал её и заставлял побираться?"

"Тем, что я не насиловал её. И не заставлял ничего делать. Она всё делала сама. Мы заключили договор, который она могла расторгнуть в любое время, если её что-то в нём не устраивало".

"Так ли уж в любое?"

"Да. Договор до сих пор действует. Иначе защита бы перестала существовать".

"Ты чувствуешь её защиту?"

"Да".

"А определить, где она, можешь?"

"Нет. Точнее могу, но я не различаю между собой всех тех, на ком стоит моя защита. Их очень много в той же Москве. Мне надо проверить всех. При этом они могут передвигаться и перемешиваются".

"Так всё сложно?"

"Непросто".

"Чем я могу тебе помочь?"

"Определись, что тебе нужно. Хочется ли тебе танцевать для зрителей. До того, как я её найду".

"Хорошо. Скажи, а этот малыш может быть сыном этой нищенки?"

"Нет".

"Почему?"

"Защита на него не распространяется. И забудь о нём. У него есть мать, она позаботится о нём".

Пришлось согласиться.

"Учти, что надо быть внимательной. Ты можешь не увидеть чужих людей, которых не встречала раньше. И переставленную мебель тоже не заметить".

"Хорошо. А что насчёт обещанного танца? Ты так просто ей пообещал его..."

"Она мечтает танцевать. Но отец считает это уделом крепостных. Дворяне танцуют на балах. Никакой свободы. Я попробую совместить твой танец с её желанием".

"Как?"

"Пока не знаю. Но раз у тебя есть связь с её глазами, значит, можно осуществить и обратную связь с твоими ощущениями".

"А я могу это сделать сама?"

"Можешь. Попробуй. Только осторожно. Но сначала потренируйся".

На этом разговор прервался, посчитав тему исчерпанной. Я вернулась к репетиции.

Учитель был мягче, чем Этьен. И я поняла, откуда у Эжена такой опыт. Кажется, он наблюдал не только за выступлением на сцене, но и за тренировкой в танцевальном зале. Я осторожно вошла, прикрывая за собой дверь. И не увидела себя в зеркале. Как так? Хотя... если я вижу лишь то, что видела здесь эта девушка, то становится понятно, почему себя не вижу. Но чудно, что не видят меня другие. А они не видели. Один раз чуть не врезались. Я вовремя уклонилась. Стояла и наблюдала, повторяя движения, правда, без прыжков, и стараясь казаться бесшумной. Но платье было неудобно. Да, движения не сковывало, но юбка слишком длинной была, я попросту наступала на неё, пару раз чуть не упала. Никуда не годится! Толку от такой тренировки — ноль.

Я вздохнула и отправилась в соседнюю раздевалку. Можно было б взять сценическое платье, но... кто ж тренируется в нём? Для тренировок используется иная форма. Единственное, что может мне теперь не понравиться — одеваться с чужого плеча. Какой чистоты хозяйка этой формы?

Но когда я нашла форму, она удивила своим свежим запахом. Чистая, наглаженная, разных размеров. Вот только та, что я выбрала, оказалась мне великовата. Но зрительно этого не было заметно, лишь на ощупь. Из чего сделала вывод, что хозяйка глаз примеряла на себя именно эту форму. Ладно, сойдёт. Я, хоть и поправилась за беременность, но уже почти всё скинула, и, пусть и была роста с эту девушку, оказалась худее её. Что порадовало.

Платье своё спрятала. Так, на всякий случай. А потом вновь перепрятала. Похоже, девушку посетила та же мысль. Будет плохо, если у нас окажется одно на двоих место. Но пришлось уже всё делать на ощупь.

Лишь затем вернулась в зеркальный зал. А вот у труппы объявили перерыв, освободив зал. Я же ощутила свободу и начала тренироваться, отрабатывая прыжки. Зеркала видела, а вот себя в них — нет. Поэтому старалась держаться середины зала, чтобы случайно не налететь на стену.

А ещё вспомнился зал в столичном доме мужа. Там было всё иначе. Да, зеркальный, круглый, с куполом. Но... для чего нужен он. Для танцев? Слабо верится. Зеркала — допустим. Вот только пол там и купол... И эта сила...

"Ты права. Это не танцевальный зал".

"Что же?"

"Догадайся".

"А зеркала?"

"И зеркала... Но с точки зрения моего больного увлечения театром действительно можно это объяснить..."

"Значит, театр — прикрытие".

"После войны — да".

"А до войны?"

"Театра не было".

"Но зал ведь строился до войны. А Большой театр уже существовал".

Почувствовала одобрение и радость. Ему нравится, что я мыслю в верном направлении. Но объяснения не дождусь.

"Но сейчас всё изменилось. В театре я встретил тебя," — и столько нежности в его мысленном голосе. Я послала в ответ свою любовь.

Послышались голоса. Похоже, обед закончился. Пора уходить. Живот заурчал, показывая, что ему тоже не мешает подкрепиться после тренировки.

"Иди, поешь..."

"А если увидят..."

"Ты — умная девочка, найдёшь выход," — похвалил и скинул трудность на мои плечи муж.

Ладно, разберусь. И столовую найду...

Только не получится ли, что краду еду?

"Я жертвую на театр достаточно средств, что кормлю не только ВСЕХ артистов..."

Ну что ж, тогда это не будет воровство.

Столовую я нашла по запаху, доверившись нюху и закрыв глаза, лишь иногда открывая их и запоминая дорогу. Когда мы с Этьеном здесь были, нас не кормили вместе со всеми.

Зачем же Эжену нужен тот зал в доме?

Что за дом с читальней? И почему там ощущаются такие чувства, будто неупокоенные души живут?

"Там много людей погибло в войну. Ты чувствуешь их боль. Но душ там нет".

"Но ты им не помог.."

"Я помогал отцу. Ты же знаешь..."

Да, знала. Эжен удерживал щит, когда отец уже не мог. Тёмный щит, защищающий от взрывной и световой волны.

"Когда я пришёл в себя, я сразу же отправился в Москву. И описал потом свои наблюдения. Помогал выжившим, чем мог. Полдома разворотило. Но вторая половина уцелела. Погибших предал огню, а прах их развеял. Когда всё улеглось, я восстановил повреждённую часть дома".

"Почему так много людей погибло в твоём доме?"

"Ты поймёшь, когда разгадаешь загадку. А пока... мне надо идти".

Я грустно вздохнула и отрешилась от разговора с мужем, увлеклась рассматриванием столовой. Запахи витали просто восхитительные. Дома лишь иногда Мария устраивала пир. Муж считал это лишним. Поэтому питались мы скромно.

А здесь приходилось захлёбываться слюной, от одних ароматов.

Проскользнула между незнакомых мне людей прямо за прилавок, где повара накладывали еду по тарелкам. Как бы так никого не задеть? Углядев у плит свободное от кухарок местечко, направилась туда, прихватив тарелку. Не объем ли кого? Вдруг кому-то не хватит...

Но тут узрела вёдра с какой-то едой. Остатки пищи с тарелок... Значит, всё не съедают.

— Это нищим? — спросила какая-то молодая девушка в белом переднике, кивнув на вёдра, дородную женщину.

— Да кто ж объедки есть будет? Зря я что ли свиней заводила... Благо, этого чокнутого нет.

— Какого?

— Был тут один где-то год назад со своей труппой, так лишил моих свиней еды.

— Как так?

— Отказался брать обычную еду, помои ему подавай. Просил перемешать всё... Пришлось тогда свиней добротной едой кормить. А жалко...

— А зачем ему?

— Не знаю. Но его труппа не приходила в столовую есть. Брезговала что ли... У нас — хорошая еда.

А я вспомнила Этьена. Нас кормили как собак... Неужели теми самыми отходами?

Сглотнула подступивший тошнотворный ком. Не думать об этом! Мне надо покушать... Узрела запечённое мясо. Взяла себе небольшой кусок на тарелку и овощей тушённых нагребла. Ммм... Тут молодую девушку вовремя заметила и скользнула в сторону. Вроде бы не спалилась!

Сев в укромном месте, поела и отнесла грязную посуду к посудомойке.

А народ всё прибывал в столовую. Сколько ж тут людей работает?

Сейчас танцевать не хотелось вовсе, да и после еды сразу нельзя. Вот я и решила прогуляться по Большому театру. Туда, куда обычно ходить было нельзя. Правда, нам шастать и не позволялось. Репетиционный зал, раздевалка, иногда сцена. Всё!

Присоединилась к группе молодых мужчин, шедших из столовой. На танцоров они не походили.

Глава 16

Путешествие по Большому театру оказалось непростым. Просто я попала на подземные этажи, ничем, впрочем, не отличающиеся от наземных. Разве что искусственным освещением. Но большинств помещений были лишены зрения. Значит, девушка там не бывала. А оказаться в незнакомом месте, откуда может не быть выхода, не хотелось. Поэтому обнаружив один из подземных залов, я повернула назад.

Где же та женщина, что играла роль Пятнашки? Помню, как меня похитил Этьен, слепую. Я тогда тоже не могла говорить, хотя с Девяткой всё же заговорила. Но это были знакомые мне люди. А если б нет? А если б меня поймали и насиловали? Отогнала этот образ. Нет, Эжен поставил защиту и на меня и на эту женщину. Не знаю, даже как её зовут. А он, хотя бы, знает? Для него обычные крепостные — тоже люди, которым он позволяет даже дерзить. Значит, и нищенку эту знает. Или для него она всё же человек третьего сорта?

"Альон, прекращай, а? — попросил муж. — Ты меня отвлекаешь. Не думай о ней, достаточно того, что я думаю. Пользуйся мгновением, пока можешь. Вряд ли скоро выберемся в Москву. Да и зрением попользоваться когда ещё сможешь... Да и со стороны зрителей ты не была здесь. Осмотрись".

Он прав. Надо думать о Большом, сцене, чтобы не мешать ему. Думать о местных красотах... Весьма сложно. Потому как тут давно не отмывалось всё. Гобелены старые... Свечи сальные чадят, оставляя море жирных потёков на стенах и полу. Пол всё же убирают, но... накапливается новая грязь. Бр... А ведь лампы есть. Но не работают. Надо уходить отсюда!

Наземные этажи мне понравились больше, особенно те места, куда попадали посетители и зрители Большого, там оформление оказалось изысканным, дорогим: барельефы, золочённые колонны, изысканная лепнина и высоченные потолки, дверные проёмы. Здесь было свободно дышать и чувствовалась какая-то лёгкость. Я шла по красным ковровым дорожкам, едва наступая на носочки, представляла, что я барыня, пришла вместе с Эженом, и пыталась понять, нравятся ли мне эти ощущения — по эту сторону сцены. Несомненно здесь было красиво, величественно. А вот люстры пока не горели. Их заменяли подсвечники, стоящие поодаль от стен на длинных ножках. Боятся пожара?

Свет давали большие окна. Здесь.

Я пошла по направлению, куда указывали стрелочки, так вышла в основной зал. Огромный. И звук замечательный. Какая-то женщина намывала пол, и её шаги были слышны даже в другом конце зрительного зала. Меня так же хорошо слышно?

Я прошла к сцене, закрытой занавесом. Ложа музыкантов пустовала. Обед? Протиснулась тихонько на саму сцену, с трудом отодвинув край занавеса. Пусто. Это хорошо. Здесь присутствовал полумрак. Не могла понять, откуда берётся свет, но моё зрение не позволяло рассмотреть. Где-то высоко что-то горело. Газовые ли лампы или открытые свечи? Теплилась слабая надежда, что восстановили электричество. Но в проходах лампы не горели, а использовался свет сальных свечей, сильно чадящих. Как же они освещают сцену? Неужто открытым огнём? Тогда здесь находиться небезопасно. Раньше я не задумывалась, позволяя себе быть рабыней и выполнять приказы. Сейчас же Эжен позволил мне почувствовать себя человеком, вольным человеком. А какое-никакое зрение позволяло интересоваться всем вокруг.

Я старалась запомнить положение декораций. Они, вряд ли, прослужат долго, да и менять их могут. Но пока зрение есть, надо запомнить. Отсчитала шаги до того или иного препятствия. Танцевать же без музыки не смогла.

"Давай, потанцуй, пока никого нет".

"Музыки нет. Я не знаю, какая она..."

"Балет Жизель".

"Я не знаю его".

"Он про любовь двух мужчин к одной девушке-крестьянке. Один был простым лесником, второй — дворянин, граф. Сама Жизель любила графа, но он не сказал, кто он, переодевшись в платье крестьянина. А лесник хотел разрушить их счастье, говорил, что возлюбленный обманывает её. Она не верила. Тогда лесник влез в хижину графа и нашёл шпагу дворянина и отдал Жизель. Она с горя умирает и становится вилисой".

"Что ещё за вилиса?"

"Существо, в которое превращается обманутая невеста накануне свадьбы. Они собираются на перекрёстках в полночь, вставая из гроба и танцуют до утра".

"Зачем им это?" — я не понимала, а если не понимаю персонаж, как могу играть его?

"Они охотились на того мужчину, который обманул одну из них и заставляли его танцевать до тех пор, пока не упадёт замертво".

Вспомнилась сцена, которую танцевали в репетиционном зале. Одна женщина и двое мужчин. Но я — одна. Как мне танцевать? Кто такая вилиса?

"Русалка. Утопившаяся девушка, дух".

Дух? Как изобразить духа?

"Мне не хватает музыки".

"Девочка моя, это нежелание танцевать? Не хочешь — тебя никто не заставляет. Ищешь причины, чтобы не танцевать. Не хочешь — не надо".

Он прав. Я ищу причину, чтобы не танцевать. Почему? У Этьена у нас оркестра не имелось. Один мужчина играл на гармони. Этого было достаточно для уличных представлений. Но не для Большого театра. И мы вначале разучивали танец под счёт. Но когда заиграла впервые музыка "Озера лебедей", всё изменилось. Это была совсем иная мелодия, не та, которая звучала в моей голове под тот счёт, что давал Этьен. Наступило разочарование. Неужели я боюсь именно его? Но тогда Этьен обзывал последними словами: "неуклюжая курица", "тупица" и другими. Удалось собраться далеко не сразу. Этьен обещал выкинуть меня на улицу. Не то, чтобы угроза подействовала... Просто... Просто...

"Не думай о нём. Хочешь, думай обо мне, как о зрителе. Ты ведь танцевала задолго до Этьена. Вспомни".

Не помню. Какая-то пустота. Воспоминаний будто нет. Точно стёрли память о прошлом, о том, что было до войны. Да, есть какое-то знание, обрывки... Почему я ничего не помню?

"Война перечёркивает всю предыдущую жизнь. Все воспоминания меркнут. Это мощный блокиратор памяти. А дети не спросят, что было до... Ведь спрашивать не у кого. А тот, кто расскажет, преподнесёт так, как выгодно".

Он прав. Я помню войну. И то, что было после. Прошлое предаётся забвению...

Заиграла музыка, открылся занавес. А я совсем растерялась, не зная, куда бежать, где прятаться.

"Не прячься. Отдайся музыке. Тебе ведь её нехватало..."

"Но меня увидят, толкнут..."

"Нет. Тебя интуитивно будут обходить. Не бойся. Слушай и двигайся!"

Я вздохнула, оставив лишь его голос на задворках сознания, и отринула всё, кроме музыки, девушки, которую пыталась прочувствовать через эту нежную музыку.

Лёгкая, беззаботная, улыбчивая. Я закрыла глаза и постаралась представить луг с лёгкими порхающими бабочками. Почувствовала запахи луговых трав, лёгкое дуновение ветерка, тепло. Под ногами чувствовалась мягкая сочная трава.

Я двигалась подобно ветру, едва касающегося головок цветочков, поднимающего в воздух белые пёрышки уже отцветшего одуванчика. И когда музыка сменилась, возвещая о приходе незваных гостей, я испытала разочарование, что не могу продолжить этот танец. Эту роль.

"Хочешь сегодня выступить?"

Я хотела. Вот только не заслужила, ведь не тратила столько времени на тренировки, сколько эти артисты, упорно и ежедневно вкладывая свой труд в танец.

"Я организую".

"Не надо. Какой ценой?"

"Я просто попрошу. Мне не откажут".

"Но представление... Я не заслужила, чтобы выступать на нём..."

"Ты и не будешь. Но когда все разойдутся, ты исполнишь роль Жизель для меня".

Заманчивое предложение.

Для Эжена я хотела танцевать. Только для него. И для себя. Вспомнился мой дар. Эжен спрятал его где-то внутри меня. И если он прав, то это моё призвание — танцевать и через танец дарить всем добрые чувства. Но даром пользоваться нельзя. От этого становилось грустно.

"Ты у меня умница. Всё понимаешь".

Понимала, но принимала ли?

"А есть ли другой способ танцевать, если я откажусь от Пятнашки?"

"Танцевать дома".

"А если не дома? Если тот театр, что ты хотел построить для меня... Если сослаться на причуды господ... И ты тоже будешь играть... И все остальные наши родные? Сделать представления только для своих... крепостных. Богачи туда не пойдут. А у нас будет своя труппа, где играть смогут все желающие... те же крепостные".

"Нас могут узнать..."

"Для этого есть гримёр".

"А танец? Ты ведь хочешь танцевать..."

"Можно танцевать не балет, а отдельные куски спектакля..."

"Можно сделать иначе... Этот театр мы не будем строить. Он сам возникнет у народа... а может, они захотят заработать у приезжающих дачников..."

"О, тогда вряд ли дачники подумают, что там может выступать кто-то из дворян... Но как быть с моим танцем? Неужели он так выделяется?"

"Выделяется то, что ты слепа".

"Тогда... что, если заимствовать зрение, как сейчас..."

"Но мы ведь будем использовать людей..." — на этот раз возразил муж моими словами.

Я правда, хотела танцевать. Сейчас я это поняла. Но не Пятнашкой. Я хотела быть собою. Алёной. Варвара — всего лишь маска.

"Я знаю, что мы можем сделать," — дал надежду Эжен.

"Что же?"

"Дария. Она — твоя родственница. Думаю, не откажет. Да и слияние будет полным. Она может танцевать..."

"Дария?" — я погрустнела. Да, для неё этот путь действительно открыт. Вот только, я не хотела быть кем-то, даже ею.

Муж молчал, но я вспомнила его просьбу не отвлекать. Поэтому решила подумать сама.

На сцене танцоры уже начали репетицию под музыку, открыв занавес. Музыку я правильно прочувствовала. Этот кусочек, действительно, для двоих. Пара танцевала, а я молча завидовала их слаженности. Смогу ли я оказаться на месте девушки? Быть такой же непосредственной, любить этого мужчину. Так естественно играли, будто являлись влюблёнными, играя друг с другом. Восхитительно! Раньше у меня не получались влюблённые роли. Этьен и не давал. Кроме Одетты. А она... она получилась. И хоть тогда я ещё не любила Эжена, смогла его принять. Он уже был мужем. В Зигфриде я видела Эжена. Только сейчас это поняла.

А сейчас? Смогу ли представить вместо этого мужчины руки любимого?

Вспомнила ночной танец, его страстные нежные руки, ласкающие меня. Тело бросило в жар. Сглотнула. Нет, не годится. Эти двое пока только встретились. Смахнула нахлынувшие чувства.

"Я тоже тебя люблю, Альона".

И в ответ ощутила нежность, чувство восхищения от виденного танца. Да, этот мужчина, возлюбленный Жизель именно такими глазами и смотрит на неё. Как они так играют? Они молодцы!

Я молча наблюдала, стараясь запомнить чувства, которые мелькают в их взглядах, улыбках. Музыка закончилась. Женщина отошла от партнёра.

— Не трогай меня так!

— Как так? — в глазах мужчины мелькали искринки.

— Мне сложно держать маску.

"Ладно, Альона, я нашёл нашу пропажу. Иди к парадному входу Большого. Я тебя там встречу".

Оркестр играл очень громко, пока я протискивалась через занавес. Хотелось заткнуть уши. Но тут вспомнила, что на мне надето вовсе не платье, пришлось возвращаться в раздевалку. Оттуда выходила уже через чёрный ход, где столкнулась с Девяткой.

Сердце ушло в пятки. Что она здесь делает?

Надо было за ней проследить. Но... Там женщина... И ей нужна помощь. Ей или малышу. Жизнь двоих важнее, чем Девятка, что бы они с Этьеном не планировали.

Но выходить пришлось вместе с Девяткой через чёрный ход. Я хотела повернуть, но открытие двери и небольшой сквознячок могли привлечь внимание Девятки. Пришлось идти с ней в ногу, стараясь не издавать лишнего шума. В ушах стучало.

"Жень, я встретила Девятку. И..." — мысли вязли в пучине страха. Чувства захлёстывали разум.

"Где ты?"

В голове шумело. Что со мной? Неужели всё дело в моих переживаниях?

"Альона!" — крик мужа отрезвил меня ненадолго.

"Иду к чёрному ходу".

"Понял".

Мысли вновь путались. Я будто слилась с её движениями, даже дышала, как мне казалось, синхронно.

У выхода меня ждала карета. Запоздало подумала, что ждёт она вовсе не меня. А может, как раз меня.

Ощутила нарастающее желание.

И, вопреки здравому смыслу я проследовала внутрь за Девяткой. Едва успела шарахнуться в сторону, чтобы меня не зацепили, когда закрывали дверь.

Зачем села? Не знаю, сознание будто помутилось. Точно чары какие.

"Жень!"

Я хотела, чтобы меня взяли прямо сейчас. Что со мной творится?

"Не паникуй. Зачем села?"

"Не знаю. Чары?"

"Кто рядом с тобой?"

В том сумраке, что повис в карете за закрытыми занавесками различить кого бы то ни было оказалось весьма сложно. Зрение пока ещё было при мне, но видело плохо. Но я закрыла глаза, зная, что они могут обманывать, и попыталась успокоиться и довериться слуху и запахам. Чувствуется дыхание и даже слышится сердцебиение. Я насчитала троих. И звуки, которые они издавали... Это были поцелуи, шорох одежды и... стоны.

Почувствовала некоторое удовлетворение плотскому алчному желанию. А потом нахлынувшее ещё большее возбуждение и некоторое удовлетворение.

Боже, куда меня занесло?.. Все трое дышали часто. И наваливались прямо на меня. Я едва успела распластаться на полу, чтобы не задели. Вот только надо мною повисла Девятка, закрывшая глаза, то и дело сотрясающаяся и издававшая стон. А над ней... Я не хотела глядеть, но невольно выхватила двоих мужчин. Зажмурилась, что есть мочи, не желая этого видеть, но слух никуда не делся.

Хотелось вырваться отсюда, забиться в угол. Ощущала, будто это ко мне прикасались чьи-то похотливые руки. И мне это нравилось, и одновременно было премерзко.

К тому же карета двигалась. Но я хотела выскользнуть из неё даже на ходу, чтобы не видеть этого разврата, не чувствовать на себе всё это. Не слышать этих звуков.

"Не вздумай! Я следую за тобой. Пока карета не остановится, очень опасно прыгать с неё".

"Но они тут... Я не могу... Меня сейчас стошнит".

"Держись, милая!"

"Эжен!"

Я держалась из последних сил. Не могу больше!

Где-то далеко слышалось ржание лошади, топот копыт.

И я рывком, сгруппировавшись, оттолкнула от себя этих... И выпрыгнула, готовясь разбиться.

Удар последовал, правда, не той силы, какую ждала. И чьи-то руки схватили меня. И весь обед полился на того, кто меня сейчас держал.

До того мерзко было, что не хотелось жить. Будто меня только что изнасиловали.

Меня трясли, причём сильно. И целовали. А подкатывала лишь тошнота.

Очнулась от того, что меня облили холодной водой. И увидела рядом раздетого до пояса Эжена. Красив! Тело вовсе не стариковское!

— Пришла в себя? Вижу, что пришла. А теперь слушай внимательно! — в его словах было столько злости, что стало страшно. — Ты должна оказаться там, рядом с нею. Как бы мерзко ни было. Почувствуй вашу связь. Ты зацепилась за неё своим щитом, плюс твоя метка в прошлый раз сработала, теперь вы связаны. Но это важно, ради твоей защиты.

Я помотала головой. Нет, как он не понимает!

"Я всё понял, но сейчас важнее не чувства, а холодный расчёт. Иначе ты пострадаешь. И наши дочери".

Слёзы были на щеках, но пришлось собрать себя в кучку и послушаться мужа.

— Что мне делать? — всхлипнула я.

"Представь, что ты там, в карете. Да, вспомни, что она сейчас чувствовала перед тем, как ты выскочила оттуда".

"Это мерзко..."

"Хорошо, давай так..."

Муж развернул меня к себе спиной, провёл руками по моим бокам, бёдрам, и задрал юбку. Я вскрикнула.

"Не надо, прошу..."

"Это я, слышишь, я, никто другой не сможет тебе прикоснуться..."

Но вместо желания, я ощутила лишь страх. Жуткий страх.

"Ну что мне с тобой делать, моя девочка? — он развернул меня к себе лицом, прижимая к груди. Провёл рукою по волосам, распуская их. — Моя, только моя!"

Эти прикосновения... они были другими. Нежными, осторожными и желанными. Он целовал, ласкал, оголил мою грудь. Грудь, которая болезненно отреагировала приливом.

"И даже грудь сейчас не моя... Я уже ревную к нашей Аннушке..."

Его нежность вызвала улыбку, хотя сердце готово уже было рваться к дочке, лететь сквозь леса и поля... Муж поцеловал, нежно ко мне прикасался, заставляя выгибаться навстречу и не обращать внимания на неудобство в спине — какую-то впившуюся ветку. А потом он развернул меня резко к себе спиной и одним рывком вошёл. Это было необычно, приятно, и... ни на что не похоже.

И когда я готова была уже улетететь на волне блаженства, я услышала голоса:

— Что ты узнала? — спрашивал Этьен.

— Зачем ты портишь миг? — отвечала Девятка.

— Что ты узнала?! — он уже готов был сорваться на ор, слышались угрожающие нотки.

Но вместо того, чтобы забиться в угол, как поступила бы я, она оказалась прямо напротив него. Не было страха, лишь любовь.

— Поцелуй меня, тогда скажу! — с вызовом бросила она.

— Тьфу! — сплюнул он. — Я найду более сговорчивую женщину. Ты мне занозой в одном месте сидишь уже... Если б не твой заступник... Давно бы выгнал.

Появилось чувство обиды, слёзы подступили к глазам.

— Зачем ты так? Неужели ты не можешь быть хотя бы иногда милым?

— Я никогда не буду милым. Не знаю, что ты себе напредставляла, но терпеть не могу женщин!

— Тогда зачем все разговоры о ней? Неужели не понимаешь, что делаешь мне больно?

Её схватили за подбородок. Но она наслаждалась. Близостью к Этьену.

"Она его любит," — поняла я.

— Пятнашка — это мой бизнес! Ты видишь, в какой мы дыре сейчас находимся? Тебе нравится? Ты танцуешь паршиво.

Всхлипнула. Обидно это слышать. Она ведь так старалась. Все эти годы, чтобы он обратил на неё внимание, хоть раз похвалил. И она была лучшей, пока эта выскочка не вылезла! И всё испортила!

— Зачем тогда подарил её этому меценату?

— Зачем тогда подарил её этому меценату?! — перекривлял её Этьен. — Тебя будто не спросили! Не дарил я её!

— Но ты ведь сам злился. Все документы у него есть на неё. И ты сам велел тогда её одеть куклой, впихнул в карету! — Девятка кричала.

Послышался удар. Похоже, Этьен злился, и очень. Но больно не было, значит, удар пришёлся не по Девятке.

Отчего-то стало её жаль. Любить такого жестокого человека да ещё и с извращёнными вкусами... ой как непросто, и самое главное — без взаимности.

— Я не знаю, что тогда на меня нашло. Но я просто не мог её отдать! И не продал бы!

— Почему?

— Она — бесценна! Другой такой нет!

— Но я разве хуже?

— Ты совсем дура? Ты ведь видела, как она танцует! Говори, что узнала!

— Ничего! Арманд приходил сегодня в театр, спрашивал про Пятнашку.

— Спрашивал? Где она? Неужели сбежала от него?

— Как? Она ж слепая...

— Слепая? Что-то я сомневаюсь. Слепая его жена. А Пятнашка, видно, от слуг услышала про слепоту, и решила тоже сыграть слепую. Разве слепая может так танцевать?

— Но лекарь ведь подтвердил?

— Видно, куплен был этот лекарь. Не удивлюсь, если Арманд ничего не знал про её афёру.

— Значит, она всех обманула! — в её словах слышалась радость.

— Меня не обманешь!

Сейчас я никого не видела, хотя была там, в карете. Не слышала своим тонким слухом дыхания, похоже, сейчас ощущала лишь чувства Девятки.

— Но по документам она ведь принадлежит Арманду.

— Раз он её ищет, значит, сбежала. Да и нужна ли она ему?

— Я слышала, что Пятнашку искали вместе и дитятком.

Послышался смех. Искренний, красивый смех. Вот только, принадлежал он человеку, который не умеет быть искренним и добрым.

— Теперь понятно... Значит, он дитя ищет... Его дитя... Любопытно, — он задумался. После небольшого молчания ответил: — Ну что ж... Можем ему даже помочь...

Меня вырвало из тела Девятки. И вновь отдало на волю ощущений. Муж шептал нежные слова, и двигался во мне, всё медленней и медленней. Потом просто лёг на траву, сграбастывая меня в объятия.

На его лице сияла улыбка. Такая нежная, искренняя. А серые глаза дарили любовь и добро.

— Успел...

— Что успел? — не поняла я.

— Успел тебя поймать. Успел, пока ты не вбила в свою головку страх, побороть его, — он любовался мною. Его волосы растрепались и торчали в разные стороны, как у мальчишки. Седого мальчишки, с бородой. — Да и скачки такой бешенной у меня ещё не было... Разве что в отрочестве...

Но вспомнилась та слепая женщина... ей угрожает опасность...

"Где она?"

"Дома".

"С ней всё в порядке?"

"Да. Всё хорошо".

"А малыш..."

"Вот с ним не очень хорошо..."

"Что ты имеешь в виду?"

"Она его продала".

"Как продала? Кому?"

"Какой-то богатой женщине... Она не помнит её имени".

"Жень... но как же так? Неужели, тебе всё равно, что с ним станется?"

Он ругнулся. На французском. Чтобы я не поняла.

"Альона, зачем ты себе создаёшь трудности, которых нет? Ну не наше это дитя. С ним ничего не случится. Защита действует. Но заботиться о нём не наше уже право!"

"Зачем она это сделала? Как может женщина, выносившая дитя, отдать его. Она ведь вначале хотела сохранить. Ради этого пошла к тебе на эту службу..." — я этого не понимала.

"Она сказала, что сделала для него всё, что могла. И сил у неё больше нет слышать его плач!"

"А грудь... Она ведь кормит... Ты вернул ей голос?"

"Голос вернул ненадолго. Пока она играет роль Пятнашки — не должна говорить".

"Ты считаешь, что она не врёт? Как она могла его продать, если не говорит? Да и не видит... Кому?"

"Она не видит. Поэтому просто стала лезть к какой-то остановившейся карете. Ей дали денег и выставили из неё, но она впихнула малыша. Вместо денег..."

"А дальше? Где ты её нашёл?"

"Её попытались изнасиловать, сработала защита. В общем, её приютил тот, кто пытался взять. Бандит местный. Теперь вот с трудом удалось отбить её. Он всё порывался её защитить".

"Но малыш... Кому он нужен?"

И если раньше я не представляла, как приму чужое дитя, то сейчас не могла вот так просто от него отказаться, пусть и никогда не видела. Надо убедиться, что с ним всё хорошо. Что его не ждёт участь борделя или, если мальчик, то церкви. Куда, к слову, церковь девает мальчиков?

"Церковь воспитывает их в любви к Родине. Это будущие офицеры нашей армии".

"В любви к Родине?"

"За Бога, Царя и Отечество!"

Понятно. Я погрустнела.

"И ты считаешь, что пусть?"

— Милая, мы не можем ничего сделать. Тут даже следов найти не судьба. Карета просто мимо проехала.

"А опознавательные знаки? Какая карета?"

"Это была слепая женщина," — напомнил супруг.

Ах, да... И даже голос вряд ли узнает...

Я обречённо опустила руки. Я не понимала. Как так? Бросить своё дитятко. Вот, как Аннушка, такое крохотное, маленькое, улыбающееся... Тянущее к тебе ручонки. Вначале покряхтывающее, зовущее маму, и лишь потом начинающее кричать. Сердце щемило от нежности. Да и просто держать это чудо на груди, гладить его головку, видеть такой осмысленный взгляд, глядящий в самую твою душу... Правда, она его не видит... Не может говорить с ним. Как же можно так жить? Ради чего? Нет ни любимого, даже у той же Девятки есть любимый. А тут чадо... Ну выживет — и выживет. Нет, значит, нет.

Вспомнила, как сама ещё чуть больше лета назад так жила. Тоже без цели к существованию, без любимого, без отрады. Нет, отрада всё же была — танцы. Но там я тоже не раскрывалась полностью, до той репетиции, когда повстречала Эжена. Тогда я была напугана его интересом, а сейчас — счастлива.

"Люди пали на самое дно. Или почти на дне. Вряд ли ты добьёшься сочувствия от того, кто жил в этой грязи".

"Но не все же..."

"Ты права. Не все. Мне очень повезло встретить тебя".

Я смутилась на это признание.

— Поедем домой? Я очень устал... А вечером ещё и балет...

— Ты всё ещё туда хочешь?

— Конечно. Там будет танцевать такая танцовщица, от которой невозможно оторвать глаз... Да и в прошлый раз я видел всё сбоку, как организатор, а не зритель.

Эжен... И как ты находишь время, чтобы развлекаться?

"Я просто ценю каждое мгновение своей жизни. Раньше этого не делал, а сейчас поумнел, а может, постарел... И тебе советую научиться".

Вставать не хотелось. Но я не сразу встала. Муж сейчас был в чём мать родила. И мне хотелось обследовать его, пока я могу видеть.

"Что вот ты делаешь?"

"Изучаю тебя. Ты ведь меня давно изучил".

"Ты не можешь видеть меня настоящего".

"Почему это?"

"Потому что Жаннет никогда не видела меня в таком виде".

Ох. Так нечестно!

"Но твой мозг сам придумывает мой вид".

"Надеюсь, эта твоя Жаннет, не видит моими глазами..."

"Нет. На тебе мощная защита".

"А Девятка?"

"И Девятка. Она тебе пыталась навредить, поэтому ты вправе использовать её, пока она не отработает свой долг перед тобой".

"Это разве не рабство?"

"Это называется плен".

"Хочешь сказать, она пойдёт на всё, ради меня?"

"Если это не будет противоречить её сути".

"Например?"

"Ну, захочешь ты убить человека. А она не привыкла убивать. Для неё это запрет. Она не убьёт. Разве что..."

"Что?"

"Разве что тебе будет угрожать смертельная опасность. Тогда она может и убить. Или защитит тебя ценой своей жизни".

"Но разве она должна мне жизнь? Она просто хотела меня ударить..."

"Нет. Она ударила. Просто метка тебя защитила. И ударила она в живот. В дитя. Пусть и по незнанию, не желая тебя убить... Но она должница теперь твоя и Анны".

"Но я не хочу испытывать её чувства и ощущения..."

"Значит, уплотняй щит, отсекая посторонние чувства. Но через чувства работает ваша связь. Ты можешь подслушивать её, как недавно делала".

Я грустно вздохнула. Может, муж и прав. Совершил преступление — должен за него ответить. Нет, не может, а именно прав. Она пыталась убить Анну. Что было бы, если б не было защиты? Я бы её потеряла? Свою девочку с небесными глазками? Такое прощать нельзя!

Глава 17

Домой мы Возвращались долго, но я была даже рада такой прогулке. Просто лошадь убежала, Эжен был перепачканный, а я... Я в невидимости. Долго не удавалось поймать наёмную карету. Муж выглядел довольным, от чего я постоянно улыбалась, смущённо пряча глаза, вспоминая,чем мы недавно занимались в том овраге, под насыпью, где когда-то была железная дорога, а сейчас пролегала обычная. Вот по ней и шли по направлению к центру Москвы.

"А тут до сих пор радиация?"

"Есть небольшой фон. Но нас защищают наши щиты".

"А полностью убрать можно?"

"Можно, но некому это делать".

"Почему? Разве маги не выжили?"

"То, что успели — убрали, пока их не поймали. Частично мне удалось некоторых закрыть, но не всех".

"А как вели себя люди с даром? Разве их не должна была природа защитить?"

Вспомнилась мама. Она велела мне сидеть в погребе и не высовываться. Сама же не пошла. Почему?

"Если твоя мама тоже имела способности, возможно, что пыталась защитить природу".

"Это как? Мама ведь погибла, защищая меня".

"Да, возможно, не удержала той мощи, что тут была. Похоже, она была неопытным магом".

"Что ты имеешь в виду?" — я не стала перебивать его, напоминая, что её убили, что погибла не от взрывов.

"Есть слухи... Про девушек, которые защитили многие земли. Никто их не видел. Возможно, что они погибли".

"А поподробнее?"

"На землях Малой Тартарии были войска казачества. Профессиональных воинов, магически одарённых. Они сражались лишь шашками, но всегда выходили победителями. Если и гибли такие воины, то обычно не в бою. Так вот, у них были семьи. Они с детства учили своих детей развивать дар. Считалось, что способности есть у каждого дитятка. Мужчины учились воинскому мастерству, а девушки после школы шли в военные высшие учебные заведения. У каждого человека был свой дар, а к моменту создания семьи обычно уже дар хорошо развитый. Что стало с казачеством — не известно. Точнее осталось Донское и Черкесское, а вот Запорожское просто исчезло".

"Затерялось, растворилось в местных..."

"Нет никаких местных. То, что осталось... Какие-то жалкие крохи сельских жителей, чудом выжившие, благодаря небольшим куполам. Малая Тартария превратилась в пустыню, которую накрыла огромная волна".

"Как так?"

"Вот так. Радиация там очень большая, а почва до сих пор засасывает людей. Там, вроде бы, всё же кто-то живёт. Небольшие селения сохранились, но на этом — всё. Лесов нет, городов нет. Пустошь. Селяне выращивают зерно, этим и живут, но это совсем маленькие кусочки сохранившейся земли. В остальных местах ничего не растёт".

"А ты говорил про девушек..."

"Вот, ходят слухи в среде магов, что перед самой войной пропало много дев. Что они ценой своей жизни защитили те кусочки земли, которые сохранились".

"А почему именно девы?"

"Не знаю".

"Неужели у девственниц больше сил?"

"Нет. Они просто более чистую имеют силу. Когда происходит слияние — энергии мужчины и женщины перемешиваются. Поэтому наши предки брали себе в жёны лишь девственниц. Чтобы на женщине уже не было магического отпечатка другого мужчины. Но ныне соблюдается это правило далеко не всегда".

"Почему?"

Он вздохнул.

"В этой войне погибло очень много народу. Сейчас надо просто выжить. Да и мужчин осталось не так много. Особенно здесь. Те, кто мог защищать свою Родину — защищали её".

"А женщины..."

"А женщин насилуют оставшиеся мужчины, в основном иностранцы".

"Значит, про улицу — это правда?"

"Что именно?"

"Этьен всегда пугал нас тем, что на улице нас ждёт хождение по рукам".

"В Москве самый сброд. Оставшееся местное население в рабстве. Если ты не принадлежишь помещику, то тебя может кто угодно схватить и делать всё, что ему заблагорассудится. Для дворян существует правило: не отпускать женщин одних никуда. Особенно своих женщин".

"Ты говоришь, что дворяне такие белые и пушистые..."

"Нет. И дворяне делают со своими женщинами всё, что хотят. Будь то крестьянка или жена. Всё зависит от человека".

Вспомнился Этьен. Этот, хоть и не насилует своих женщин, но разрешает насиловать своим мужчинам. Вспомнились также его слова о том, что он не подарил бы Пятнашку и не продал.

"Жень, скажи, что ты сделал с Этьеном?" — имела в виду то влияние, благодаря которому у него оказалась купчая на Пятнашку.

"Я внушил ему чувство благодарности и желание от тебя поскорее избавиться".

"А как же свобода выбора?"

"На мерзавцев она не распространяется".

"Не получится ли, что пострадают невинные?"

"Я защищаю свою женщину. Мало того — свою жену. Поэтому я пойду на любые меры..."

"Даже убийство?"

"Надеюсь, до этого не дойдёт. Но да, если понадобится — убью".

"Но разве дуэли не запрещены?"

"Официально — да".

"А неофициально?"

"На многие дуэли закрывают глаза. Но могут отослать в ссылку или оштрафовать. Всё зависит от исхода поединка".

"Значит, нам оно не надо," — мы, можно сказать, только жить начинаем. Какие ссылки? Про иной исход не хотела даже думать.

"Я не стану вызывать на дуэль, но в случае вызова, должен буду принять его".

Эмиль как-то говорил о дуэлях. В шутку, конечно, но разговор был. Дело чести. В случае отказа от кровавого поединка пострадает честь, а в нашем случае, дело. Этого допускать нельзя.

"Но Этьену не выгодно вызывать меня на дуэль. Потому что честь его не страдает. А Пятнашку он сам мне продал".

Очень надеюсь, что Всевышний не допустит такого исхода.

"Что до мамы твоей. Прости, не знал, что её убили..."

Я смахнула подступившие слёзы. Все эти лета старалась не думать об этом. Муж предпочёл помолчать, лишь пальчики слегка сжал, пока мы ехали с таким трудом нанятой карете. Извозчик поверил на слово, стараясь заработать.

Дом нас встретил криком.

Незнакомая женщина причитала и убивалась.

"Чего это она?"

Оказалось, что служанка, нянька, которая помогала с дитятком. Муж подключил своё зрение ко мне, вызвав противоречивые образы. Я вновь натыкалась на мебель, быстро привыкнув видеть своими глазами. Вернулось осознание того, что я слепа. Моё зрение — явление временное. А ещё грудь вновь переполнилась, хотя недавно муж помог её облегчить.

И вот я осталась одна с нищенкой, выглядящей, как я. Так непривычно было видеть себя со стороны. Хотелось поговорить с нею. Спросить, что она думает, как могла, зачем это сделала? Но меня здесь нет. Призраком быть не хотелось.

"Верни ей голос. Я поговорю".

"Что она подумает?"

"Что здесь призраки живут".

"Хорошо. Вернул".

Я сглотнула. Как же начать этот разговор, чтобы получилось естественно?

Нужно осторожно. Не дай Бог, сойдёт с ума.

— Где он? Он? Где, где, где? — нарушила я уже гнетущую тишину.

— Кто он?

— Твой сын. Где-где-где?..

— Я говорю? — удивилась она.

— Сын-сын-сын! — напомнила я.

— Зачем-зачем-зачем?

— Мне он не нужен... — пожала плечами она.

— Так тут бы его воспитали... Ушла бы сама, зачем было дитя тащить и отдавать не пойми кому?..

Она нахмурилась.

— Так и знала, что этот дом проклят! Призраки, не удивлюсь, если бесы тоже...

Сколько ей? Неужели за эти несколько лет она стала такой фанатичкой? Да, людей заставляли ходить в церковь, исповедоваться и причащаться. Особенно тех, кто попал в рабство. Заставляли твердить молитвы. Даже если они покорились осознанно, чтобы не перечить и выжить... Но чтобы искренне верили... Это дети так могут. Или целиком отчаявшиеся.

Я взглянула на женщину, смахивая мысленно щит-мару. Старая. Слишком старая. На вид ей все шестьдесят, если не больше. Старуха. Даже Эжен выглядит моложе. Но женщины, прошедшие по рукам мужчин, быстро стареют, растрачивая себя на многих. С рождением дитятка женщина молодеет на три лета. Но это происходит не сразу. Неужели мужчины желают иметь отношения со старухами?

Вспомнилась Дария. Она воспитывалась в борделе. Её готовили к тому, что она... Сглотнула, стараясь совладать с чувствами.

— Тогда что ты здесь забыла?! Дитя, значит, сбагрила, а сама явилась! Ну, раз так... То почему бы тобой не полакомиться! — и я захохотала...

Женщина сжалась, а когда я приблизилась, попыталась меня оттолкнуть, едва успела увернуться, и она побежала.

"Зачем?" — удивился муж.

"Забирай её память! Ты ведь хотел с ней рассчитаться..."

"И рассчитаюсь..."

А я злилась. Сильно злилась. Дом в ответ начал дрожать. Но слёзы застилали глаза. Всё так разом навалилось... Я себя не понимала, но не жалела о содеянном. Грусть давила. И я вокруг уже ничего не видела. Лишь огонь, всепоглощающий, уничтожающий мир, так любимый мною.

Очнулась от того, что меня вновь облили водой.

— Успокоилась? — муж нежным отнюдь не был. В голосе сквозило спокойствие, только и всего. — Тебе танцевать. Иди поешь и поехали.

— Не хочу танцевать! — я кричала.

— Зато я хочу!

— Вот и танцуйте! — я дерзила.

— Вот зачем ты мне нужна? Танцевать не хочешь, от дитятка избавилась? Ты будешь танцевать! А потом можешь катиться на все четыре стороны, — он угрожает? Это он кому сейчас говорит?

Но пояснений не было. Я всего лишь Пятнашка? Проглотила непрошенные слёзы. Разве я заслужила такого отношения? Да, сорвалась. С кем ни бывает! Но разве так с женой обращаются?

Но муж мои мысли не слышал, или не желал слышать. Это покоробило. Неужели всё неправда? А может, это был сон? Но тогда, как же дитя?

Я притронулась к налившейся груди. Не сон. Дитя было. Анютка. Но Эжен сказал, что дитя отдала. Отдала нищенка. Не я. Я бы не смогла отдать. Или смогла? Что, если я сама всё придумала? Например, эту нищенку, чтобы оправдать свой поступок.

Муж недовольно поджимал губы. А муж ли?

Отказываться от еды не стала. Если меня выкидывают на улицу, то лучше быть сытой. Слёзы душили меня, но я молчала.

Если я, правда, отдала собственное дитя, то какой смысл мне вообще жить?

Молча ели. Молча села в карету в белой пачке. То платье Одетты, в котором впервые меня забрал из Большого Эжен. Неужели всё ложь? Могла ли я стать госпожой? Нет, не могла. Рабовладельцы не женятся на крепостных, на собаках. А ведь у Этьена мы были как раз ими.

Вспомнила, как меня впервые Эжен отдал обратно Этьену. Именно тогда изнасиловал? А потом после премьеры меня подарили Эжену? Я оказалась тяжела, поэтому относились ко мне относительно вежливо? У Эжена не было детей. Тот разговор в ресторации... Он обещал содержать... И даже если расстанемся, то обеспечить моё существование. Или это мечты? Возможно, ради дитя он бы это сделал. А сейчас его нет. Боже, что я натворила?

Приехали к Большому. Много народу. Высшее общество. Захватчики. Приехали смотреть. на балет "Жизель". Развлекаются! Конечно, почему бы и нет!

Я усмехнулась, грустно так.

Продолжение следует...

Если хотите его прочитать, то нужно выполнить несколько условий:

1. Дать обещание "Только для себя".

2. Указать своё мыло (e-mail) в комментариях.

3. Написать отзыв в комментариях или мне на мыло.