Чужой Среди Своих, Главы 1-11

ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ

ПРОЛОГ

Клубок человеческого сознания, который состоял из миллиардов нитей, отвечающих за умственное, душевное и телесное здоровье, стал разматываться, раскидывая в разные стороны нитки. Человек умирал и нити, раньше слитые и переплетенные воедино, сейчас судорожно подергиваясь, разлетались в неведомом пространстве, где непонятным образом слилось все вместе — жизнь, смерть, пространство и время. Одни из них, отмершие, отваливались от клубка мертвыми кусками, другие, еще живые, просто распускались на всю длину. В какой-то момент одна из таких нитей случайно коснулась другого, трепыхавшегося на невидимом ветру, конца из клубка другого сознания умирающего человека. Так случилось почти невозможное. Невообразимо маленький, почти призрачный, шанс дал возможность слиться двум разумам — наложить отпечаток чужой личности на мозг другого человека.

ГЛАВА 1

Это был очень странный сон. Перед моими глазами прошла жизнь человека, юноши семнадцати лет, с мельчайшими деталями и подробностями и это притом, что сны в своей жизни видел редко, а когда просыпался, то уже не помнил, что в них было. Какое-то время, не открывая глаз, я попытался понять, как такое может быть. Это было более чем странно, так как его воспоминания не исчезали в дымке истаивавших поутру сновидений, они плотно сидели у меня в памяти. Особенно его последнее воспоминание: наглая прыщавая рожа верзилы. Замах тяжелого кулака. Резкая вспышка боли, земля, уходящая из-под ног, кусок ярко-голубого неба промелькнувшего перед глазами и... темнота.

"Словно и не сон".

Не успел я так подумать, как услышал легкий храп.

"Погоди! Так, где это я?".

Не успел вопрос возникнуть в голове, как я вспомнил о том, как забравшись на стремянку, клал на место старое уголовное дело. Уже начав спускаться, неловко повернувшись, перенес вес тела на искалеченную ногу, что делать ни в коем случае было нельзя, так как собранная по частям врачами нога имела дурную способность в самые неожиданные моменты разрождаться вспышками сильной боли. Невралгия, мать ее! Обычно я старался присесть или перенести вес тела на другую ногу, что я и сделал, почти автоматически, но неустойчивость положения, в котором я находился, меня подвела. Резко дернувшись, я пошатнулся, затем было падение с двух метров, сильная вспышка боли в голове и... темнота. Стоило всему этому сплыть у меня в голове, как пришла догадка: — Так я в больнице. Видно сильно меня приложило. Хорошенькое сотрясение головы получил, раз такие долгоиграющие сны сняться".

Чтобы окончательно удостовериться, открыл глаза. Несмотря на то, что окном была ночь, и в помещении было темно, глаз легко различил спинки кроватей на белом фоне стен. Больничная палата. Я приложил руку голове. Плотно намотанный вокруг головы бинт окончательно подтвердил правильность моего вывода. Вроде все было правильно и логично, но внутренняя тревога не хотела рассеиваться, даже наоборот, она все больше усиливалась, словно хотела предупредить меня о чем-то. Причиной непонятной тревоги мог быть только яркий и ничем не объяснимый сон.

"Все этот сон. Странный и непонятный сон, — постарался я себя успокоить, но в следующее мгновение взгляд уперся в спинку моей кровати. Она была металлическая и выкрашена белой краской. В этот самый момент луна пробилась сквозь тучи, и ее тусклый свет проник в палату. В этот момент где-то глухо залаяла собака, заставив меня автоматически повернуть голову к окну. Деревянная рама, выкрашенная в белую краску. Белая занавеска на веревочке, закрывающая нижнюю половину окна. Штор не было и в помине. И... открытая форточка. За окном было лето. Теперь я услышал шелест листвы за окном, а затем легкий теплый ветерок, ворвавшись в палату из приоткрытого окна, принес с собой легкий и сладкий аромат трав и цветов. Сердце обмерло.

"Этого не может быть. Просто не может быть. Сейчас зима! Зима! 16 февраля!".

Рука сама откинула одеяло, и я рывком сел на кровати, но, похоже, делать мне этого не следовало. Резкие движения подняли тяжелую волну боли в голове. В глазах потемнело, а уже в следующую секунду меня вырвало. Сквозь боль и спазмы, сотрясавшие тело, я словно сквозь вату услышал из-за спины чей-то мужской крик: — Сестра! Никитична! Мальчишке плохо!

Послышалось тяжелое и быстрое шлепанье тапочек, открылась дверь, и вспыхнул свет. Все это я воспринял отстраненно, так как кружащаяся голова и накатывающая волнами тошнота поглощали все мое внимание.

— Паренек, ты как?! Очнулся, слава тебе господи! И зачем встал?! Ложись! Быстро ложись! — но видно увидев следы рвоты на моих подштанниках и на полу, сразу переменила свое решение. — Погоди! Сейчас вызову врача и уберу! Ты только сиди и не двигайся! Семенов! Пригляди тут за парнем! Я живо!

Последние слова донеслись уже из-за двери. Потом помню таз на полу у моих ног, суету рук, снимающих с меня нижнее белье и обмывающих тело и лицо, а спустя какое-то время я оказался лежащим под одеялом, а надо мной склонилось лицо врача. Сознание сразу отметило белую шапочку на его голове, круглые очки на носу и небольшую курчавую бородку. Лицо напряженное. Было видно, что человек растерян и волнуется.

— Как ты себя чувствуешь?! Голова кружится? Тошнит?

— Не-ет, — медленно ответил я, прислушиваясь к своим ощущениям. — Пока все нормально. Спать только сильно хочу.

Голова слегка кружилась, но не это меня сейчас волновало, а то, что вокруг меня происходит.

— Хорошо. Спи. Если станет плохо — зови сестру.

Врач ушел, сестра поправила на мне одеяло, потом выключила в палате свет и осторожно закрыла за собой дверь. Наступила тишина. Я закрыл глаза. Несмотря на довольно смутное восприятие окружающей действительности, понятно было одно: я — это не я, а если выразиться точнее, находился сейчас не в своем теле. Этот факт настолько не укладывался у меня в голове, что я несколько раз провел пальцами по местам, где должны находиться шрамы. Никаких следов. Худое тело юноши.

"Сон. Тело. Хм. Может это просто бред? Горячечный бред".

Простая мысль, возникшая в затуманенном состоянии, расставила немыслимые факты по своим местам и дала отмашку сознанию успокоиться, наверно поэтому я неожиданно для себя уснул. Проснулся от слегка дребезжащего мужского голоса, который громко вещал об ударных темпах урожая.

"Какого черта радио на полную мощь включили?! Это что, больница или хрен...".

В следующую секунду я резко открыл глаза. Сердце замерло, а потом застучало сильно-сильно. Ночной кошмар вернулся, но теперь уже наяву, при свете дня. Какое-то время я тупо смотрел на слегка выцветшие плакаты, висящие на стене, напротив моей кровати. Один из них изображал Ленина и Сталина на фоне трудящихся масс и красных флагов со словами "Вперед к победе коммунизма!". Рядом висел плакат с фигурами Сталина и Ворошилова на фоне военного парада на Красной площади. Внизу надпись: "Да здравствует рабоче-крестьянская красная армия — верный страж советских границ!". Сталин был в фуражке, а Ворошилов в буденовке, с шашкой и кучей орденов на груди. Какое-то время я перебегал взглядом с одного плаката на другой, тупо перечитывая надписи на них, а потом посмотрел на свои руки, лежащие поверх грубого солдатского одеяла. Это были руки юноши семнадцати лет отроду, Кости Звягинцева. И я все знал о его жизни. Все!

"Это не бред. Но как подобное могло произойти?".

Страха не было, а вот напряжение, растерянность и скованность в мыслях присутствовали в полной мере. Не отрывая головы от подушки, медленно и неторопливо обежал глазами палату. По сторонам и над головой — плохо выбеленные стены и потолок. Шесть металлических разномастных кроватей. По углам палаты стояли две тумбочки, очень похожие на табуретки на длинных ножках, только в их верхней части были вделаны выдвижные ящички, а на третьей, стоявшей посредине помещения, между двух кроватей, красовался горшок с каким-то цветком. Не успел я все это оценить, как следует, как наткнулся на любопытные взгляды еще двух обитателей палаты.

— Оклемался, парень? Али как? — спросил меня мужчина с худым, изможденным лицом, на котором довольно странно смотрелись пышные буденовские усы, торчащие в разные стороны.

— Не знаю, — неуверенно произнес я, причем мой тон касался не столько моего физического, сколько душевного здоровья.

— Не знаю, — насмешливо повторил он за мной. — Глянь на него! Не знаю! Да ты радоваться должен, что выжил, паря! Давай знакомиться! Тебя же Костей кличут? А меня зови Михалычем.

Мужчина был тем Семеновым, который ночью вызвал медсестру. Спустя пять минут спустя я узнал, что тот воевал с германцем, потом дрался с белыми генералами, а теперь работает в котельной истопником и попал в больницу с очередным обострением язвы. Сейчас он сидел на кровати в белой нательной рубахе и кальсонах, держа в одной руке очки, а в другой — газету. Рядом, на соседней кровати сидел, не отрывая от меня любопытного взгляда, мощного сложения молодой парень, с широким лицом и носом-картошкой, который представился Дмитрием. От силы ему было лет 25. Его левая рука была в гипсе и висела на груди, на перевязи. Работал он в механических мастерских, где при ремонте какого-то пресса произошел несчастный случай. Оба просто пожирали меня глазами, изнывая от любопытства. Им явно хотелось услышать какую-нибудь страшную историю, но так как я молчал, Михалыч решил подтолкнуть меня к разговору.

— Когда тебя привезли и положили, я подумал, что не жилец ты, паря, на белом свете! На лице ни кровинки. Лежишь, весь белый, не шевельнешься, только дышишь. Три дня так лежал. И вот на тебе! Живой! — радостно поделился с нами своими переживаниями истопник.

— Три дня? — вопрос должен был подразумевать удивление, но мне было абсолютно все равно, сколько я здесь лежу. Три дня или три недели. Так как на данный момент это был самый незначительный странный факт из тех, что осознал мой ошеломленный мозг.

— Точно! Лежал. Михалыч, правду говорит, — подтвердил Дмитрий. — Только стонал изредка. А так, как труп, даже не шелохнувшись ни разу. Как тебя угораздило, парень, так головой стукнуться?

Я перевел на него взгляд и тихо сказал: — Не помню.

Слесарь-ремонтник переглянулся с истопником, потом оба уставились на меня, с явным сочувствием.

— Тебе что, парень, память совсем отшибло? — наконец поинтересовался Михалыч.

Отвечать я не стал, а вместо этого спросил: — Какое сегодня число?

— 17 августа, — тут же отозвался слесарь — ремонтник.

— А год... какой?

Мне был известен год, но мне нужно и важно было подтверждение со стороны, того, что я и так знал. Вернее знал Костя Звягинцев. Зачем мне это было? Честное слово, не знаю. Просто хотел услышать от постороннего человека.

— 1940 год, — задумчиво протянул Михалыч, вглядываясь в меня, немного помолчав, добавил. — Знаешь, парень.... Был такой случай у меня. Помню в 19-ом году нашему комэску, в бою под Красным, так дали по голове, что он только через сутки в себя пришел, и тоже, как ты, сидел полдня и, как дурак, глазами хлопал.

Истопник видно ожидал, что этот интересный случай вызовет вопросы, но так как никакой реакции не последовало, наступила неловкая тишина, к тому же, отведя взгляд, я уставился в потолок, всем своим видом показывая нежелание продолжать разговор. Михалыч, пожав плечами, надел круглые очки и принялся читать газету. Слесарь, еще какое-то время поглядывал на меня, потом встал и, подойдя к распахнутому окну, сел на подоконник и стал слушать музыку духового оркестра, которая неслась из громкоговорителя, подвешенного где-то снаружи.

Попытки понять, как такое могло произойти, я отбросил сразу. Не мое это, да и ни с чем подобным не только сталкиваться, к тому же даже слышать о подобных фактах не приходилось. В чудеса не верил, так же как в бога и черта. Переселение души? Хотя факт был налицо, но все равно мне почему-то казалось, что к этому мой случай никакого отношения не имеет, хотя бы потому, что налицо имеется факт двойной памяти. Это настораживало, так как невольно подталкивало к мысли, что у хозяина тела еще есть шанс возвратиться....

Впрочем, новое тело и прыжок в прошлое я был вынужден признать как факт, от которого никуда не денешься и сделал соответствующий вывод: будем жить с тем, что есть, вот только как уложить жизненный опыт и привычки взрослого человека с образом юноши, только вступающего во взрослую жизнь. Настолько разный жизненный опыт, что и говорить об этом не приходиться, не говоря уже о привычках и вкусах. Ведь чтобы полностью перевоплотиться в юношу требовалось определенное актерское мастерство, которого у меня даже на грош не было. Опекаемый родителями, он был наивен, а во многих чисто житейских вопросах даже глуп, подменяя реальную жизнь своими юношескими фантазиями, но это если судить с точки зрения взрослого человека. При этом обладал очень цепкой зрительной и умственной памятью и имел, по тому времени, отличное образование, в чем была немалая заслуга его родителей, высокообразованных и интеллигентных людей для этого времени людей. Именно они привили сыну любовь к книгам и изобразительному искусству. Кроме этого он в совершенстве владел двумя иностранными языками, хорошо играл в шахматы и пытался писать стихи.

"Талантливый паренек, но то, что я, разгильдяй, — и память автоматически перескочила на страницы моей собственной биографии, как бы сравнивая прожитые мною годы с неполными семнадцатью годами угловатого юноши, который только-только взял старт во взрослую жизнь. В отличие от талантливого парня у меня были свои достижения в жизни, хотя их далеко не каждый человек так назовет. Конечно, можно сослаться на такие слова, как "присяга", "служебный долг", "выполнение приказов командования" и это будет правильно. Я получал приказы и старательно их выполнял, но если заглянуть в Священное писание, то большинство заповедей мною были нарушены. Причем неоднократно.

Так уж сложилось, что моя жизнь разделилась на две неровные части. Первая часть моей жизни началась с детского дома. Первые несколько лет я мечтал о том, что вот-вот придут мои родители и заберут меня домой, но уже в двенадцать окончательно понял, что о них можно забыть и жить надо не мечтами, а реальной жизнью. Вернее не жить, а выживать. Идти учиться в техникум или институт не было никакого желания, поэтому результатом выбора стало ПТУ. Во время учебы ходил в секцию бокса. Затем выпуск. Работа на заводе. Заводское общежитие. Пьянки, девочки, драки. Парень я был крепкий и не умел отступать. Сидеть бы мне в тюрьме, да участковый оказался настоящим человеком, сумел найти к строптивому и своевольному парнишке подход. Узнав, что я занимался боксом, устроил меня в секцию самбо, а спустя год я ушел в армию. Степан Петрович, участковый, стал единственным человеком, кто пришел проводить меня в армию. Казарма мало чем отличалась от детдомовской спальни и комнаты в общежитии, поэтому особых проблем для меня служба не представляла. Полгода учебки в десантно-штурмовой роте — и здравствуй, Афганистан! Многие из моих однолеток были умнее и образованнее меня, зато в отличие от них, я обладал звериной интуицией, хитростью и изворотливостью. Если к этому прибавить смелость, хладнокровие и жестокость, то получится идеальный боец. Мой командир сумел разглядеть во мне все эти качества и помог как следует их развить. Он же помог мне остаться на сверхсрочную службу. Эти годы закалили меня, научили разбираться в людях, научили как отчаянной смелости, так — осторожности и терпению. Основной предмет "как стать сильнее страха", без которого трудно выжить спецназовцу, я постоянно сдавал на пять баллов. Уже позже, я понял, как мне повезло с командиром. Волевой, хладнокровный и жесткий офицер оказался хорошим воспитателем и сумел привить необходимые для войны навыки молодым солдатам. Причем это была не просто учеба, а уроки, необходимые для выживания в тех суровых, пропахших порохом и кровью, условиях. Не все из солдат оказались готовы к подобным экзаменам, но я оказался достойным учеником своего учителя. Именно от командира, великолепного мастера ножевого боя, я перенял страсть к холодному оружию. За время службы у меня в голове сложилась мысль посвятить себя армии, но командир, похоже лучше знавший меня, чем я сам, не сразу, а постепенно доказал мне, что служба в Афганистане, по большей части является работой наемника, но никак не солдата.