Чужой Среди Своих, Главы 1-11

— Петр, — представился он. — Мой дед и отец — речники. Вся их жизнь с Волгой связана, а я вот в литераторы решил податься. Внештатным корреспондентом целый год работал. Писал под псевдонимом Товарищ Речник. А фамилия моя — Трубников.

— Рад знакомству. Костя. Буду изучать историю искусств.

— Александр Воровской, — представился второй юноша, подтянутый, спортивного вида. — Тоже буду изучать историю искусств.

— Костя Звягинцев, — в очередной раз представился я.

В следующую секунду дверь снова открылась, и вошли новые жильцы нашей комнаты.

После того, как все перезнакомились, мы отправились на поиски столовой. Пока мы шли, я прокручивал в голове цифры.

"Родители дали мне с собой 200 рублей, стипендия — 140 рублей, обед в студенческой столовой стоит, как говорят ребята, 35 копеек, так что с голода точно не умру. Три рубля в месяц за общежитие. Сюда входит пользование душем, кухней и смена белья два раза в месяц. За еду и крышей над головой можно не беспокоиться. Правда, быт уж больно спартанский, а я как-то привык к хорошей жизни. Ладно. Там видно будет".

Прошло две недели. Учеба не напрягала, а из своих товарищей по комнате, я ближе всех сошелся с Воровским. По трем причинам. Во-первых, это был спокойный и немногословный парень. Как и я. Во-вторых, мы оказались с ним в одной группе. Третьей и главной точкой соприкосновения стала знание иностранных языков. Дело в том, что огромный недостаток обучения иностранным языкам в институте заключался в том, что оно не предполагало необходимости живого контакта с носителями изучаемого языка и студенты, умели свободно читать на иностранном языке, но разговорная речь у них изрядно хромала. Саша, как, оказалось, отлично владел немецким разговорным языком, причем с ярко выраженным берлинским акцентом. Как я узнал, намного позже, он был сыном одного из работников посольства в Германии и прожил там, немного — немало, шесть лет. Спустя какое-то время его отец был уличен в любовных связях с другой женщиной, одной из секретарш посольства. Дело замяли, а их выслали. Спустя полгода его родители развелись. Мать стала работать преподавательницей немецкого языка в институте, а еще спустя год вышла замуж за одного из профессоров. Прошло еще какое-то время и до них дошло страшное, по тем временам, известие: его отца, работника МИДа, объявили врагом народа и дали восемь лет лагерей.

Жизнь за границей сделала Сашу Воровского строгим и сдержанным на слова, несмотря на его детский возраст. Когда он повзрослел, этому стало способствовать его прошлое: отец — враг народа. Многие из студентов считали это надменностью — пережитком прошлого и барскими замашками. Даже как-то на одном комсомольском собрании ему поставили это в вину, заявив, что настоящий комсомолец должен быть простым и открытым в общении.

За время скитаний в прошлой жизни я стал неплохо изъясняться на английском языке, да и жена его отлично знала, так что разговорный язык был у меня на хорошем уровне. В это времени, благодаря Костиным родителям, я знал немецкий и французский языки. Это был немалый плюс. Здесь знание нескольких языков уже само по себе было хорошим заработком, дававшим заработать не только на бутерброд с маслом, но и на толстый слой красной икры. Как выяснилось, из нашей комнаты только мы двое владели иностранными языками и поэтому часто с Воровским болтали на немецком языке, на зависть остальным студентам.

Имея приличный багаж знаний, я не волновался насчет учебы, по крайней мере, в течение первого года, а свободное время собирался отдать, как общей физической, так и специальной подготовке. Основы бойцовской практики и наработки у меня были, а тренироваться я начал еще дома. Другой мир, другое тело, а цель — одна. Стать сильным, выносливым и ловким. Стать снова хищником. Им я был всю свою прошлую жизнь, даже когда стал инвалидом. Парк и лес, простиравшийся сразу за институтом, я превратил в полигон для своих тренировок. Чтобы повысить физические нагрузки, стал ходить на тренировки по боксу и самбо. Сильно уставал, но отдохнуть в студенческом общежитии было практически невозможно. Каждый вечер — новости, споры, крики. Обсуждение мировых новостей, радость успехам передовиков производства и сельского хозяйства, критика и осуждение нравов капиталистического мира, яростные споры о будущем страны Советов. Мне это было неинтересно, но деваться было некуда, поэтому приходилось принимать участие в массовых спорах и обсуждениях. В институте меня доставали общественные нагрузки, политучеба и комсомольская организация. Я честно не понимал, зачем собирать собрание в поддержку угнетенных народов Африки. Подойдя к нашему секретарю, краснощекой, пышной телом девушке, Марусе Стрекаловой, я сказал, что вместо собрания иду на тренировку.

— Как ты можешь! Каждый советский студент должен осудить звериную сущность капиталистического отношения к угнетенным народам Африки! Или, ты, Звягинцев, другого мнения?!

— Ты мне лучше, Маруся, скажи: ты хоть одного живого негра видела?

— Нет! Но это не значит, что я не должна бороться за их свободу и независимость! И скажу тебе прямо, Звягинцев, от твоих слов попахивает индивидуализмом! Мне докладывали, что нередко избегаешь общественных мероприятий и отказываешься от нагрузок! Ты комсомолец, Звягинцев и живешь в советском обществе! Ты не можешь....

Мне стало понятно, что от меня просто так не отцепятся, и поэтому взял на себя одну общественную нагрузку. Стал писать в стенгазету факультета статьи о великих художниках прошлого.

Все это, заставило меня задуматься о том, что не мешало бы найти более спокойное место. Лучший вариант: снимать комнату или квартиру, но в перенаселенной Москве подобное удовольствие стоило дорого.

"Пора искать способ для получения денег, — решил я. — Причем не откладывая".

Всю первую неделю гулял по Москве. Город казался.... Нет, не чужим, но очень непривычным для моего глаза. Много старых домов с обвалившейся лепкой и потрескавшимися стенами, церквушки, превращенные в мастерские, угловатые и скучные, словно по линейке выстроенные стояли современные здания. На улицах было непривычно мало транспорта, зато они были полны народа, и что меня особенно удивило — среди них много детей и молодежи. У магазинов покупатели звенели молочными бутылками и металлическими бидончиками, а из дверей вкусно пахло свежим хлебом, а витрины были заставлены пирамидами консервных банок. Странно и непривычно смотрелись деревянные кабинки телефонов-автоматов, тележки с мороженым. И опять плакаты. Они были повсюду. Нередко с ликом Сталина. Их можно было найти почти во всех витринах магазинов, причем все они были отобраны строго по тематике. На продовольственном магазине красовался плакат, на котором седоусые колхозники вручали вождю плоды своего труда, снопы пшеницы и корзины с фруктами. Промторг был украшен плакатом, где вождь ласково улыбался детям, а в витрине книжного магазина великий мыслитель склонился над столом с ручкой в руке, где фоном была обложка книги "Сталин. Марксизм и национально-колониальный вопрос. Сборник избранных статей и речей". Разбавляло изобилие ликов всенародного вождя, реклама, приглашающая есть крабов, покупать облигации государственных займов и туалетное мыло "Рекорд".

"В сберкассе денег накопила — путевку на курорт купила, — повторил я про себя слоган рекламы, висящий на стене дома, мимо которого сейчас проходил. На большом плакате была нарисована женщина с довольным лицом и со сберкнижкой в руке, а за ее спиной красовался кусок черноморского побережья.

"Насчет денег... надо серьезно подумать, — в который раз я вернулся к этому больному для меня вопросу. — То, что нам дают в студенческой столовой едой можно назвать с большой натяжкой. Мне лично, что бы запихнуть в себя их обед надо три дня поголодать. Не меньше. Только как быть с деньгами?".

Планы, как добыть деньги у меня были, причем конкретные, вот, только время для осуществления моих проектов еще не настало. Дело в том, что работая в Госархиве МВД, мне иногда доводилось держать в руках уголовные дела и естественно, не удержавшись, нередко заглядывал в них. Ту информацию, которая осталась в памяти, я около недели перекладывал на бумагу, потом долго и тщательно сортировал. Из всех этих обрывков мне удалось собрать три эпизода, вот только первый из них станет возможным только 4 декабря 1940 года, а другие и того позже. Был еще один привлекательный и простой способ разжиться деньгами. Взять на гоп-стоп инкассатора.

Так как, официальная идеология страны Советов гласила, что преступность порождается социальными условиями, которых при советской власти нет, а значит, с ней вот-вот будет покончено. Ни в газетах, ни в журналах, ни в книгах, нигде не упоминалось о работе милиции. Да и чего о ней писать, если остались только хулиганы, дебоширы и пьяницы. Наверно поэтому по городу спокойно сновали между отделениями госбанков и предприятиями инкассаторы, имея в кобуре револьвер, а за спиной мешок денег.

"Прямо как дед мороз с мешком, виноват, портфелем, полным подарков, — подумал я, глядя вслед полному мужичку в очках, шляпе и револьвером на боку, который три минуты назад вышел из отделения госбанка и сейчас неторопливо шел в свою организацию с набитым деньгами портфелем. — Ладно. Это пока не критично. Есть и другие дела".

Несмотря на свое язвительное отношение к окружающей меня реальности, я уже несколько раз приходил на красную площадь, смотрел на красный флаг, на высокие стены и окна дворца, возвышающиеся над зубчатой стеной, и думал о том, что можно сделать в этой ситуации.

"Война неизбежна, но есть время хоть частично исправить последствия ужасной катастрофы. Попробовать пробиться к Сталину?".

Эта мысль мелькала у меня не раз, но реального воплощения так и не получила по одной простой причине. Из того что мне довелось видеть и слышать нетрудно было сделать кое-какие выводы, проанализировав которые, получить возможный вариант исхода подобной встречи. Предположим, что я попаду на прием к высшему руководству и расскажу историю развития государства строителей коммунизма. Предположим, что мне поверят. Вот только какому из партийных бонз сможет понравиться этот рассказ? Тут и сейчас за менее крамольные высказывания дают десять лет лагерей, да еще без права переписки. Да что там далекое будущее! Если им о войне рассказать, которая через год начнется, то меня через пять минут расстреляют, потом выкопают и снова расстреляют. Единственный шанс что-то исправить в этой ситуации мог только личный разговор со Сталиным. Только он все решал в этой стране. Если он и поверит мне, то постарается получить информацию лично для себя, чтобы в дальнейшем использовать к своей выгоде. Да и зачем великому вождю и учителю народов человек в его окружении, который знает больше него? После того, как источник информации иссякнет, он станет не нужен. Это логично, а главное, правильно. Ведь оставляя меня в живых, автоматически расширяется круг людей знающих о пришельце из будущего, который со временем будет становиться все шире и шире, а значит, в народ может просочиться вредная для него информация, идущая в разрез линии правящей партии. Как солдат я им не нужен. Мои знания в сфере развития сельского хозяйства и экономики равны нулю. Если только конструирование оружия. Материальную часть оружия, начиная с автомата Калашникова и заканчивая известными иностранными марками, я знал досконально. Знал их сильные и слабые стороны. Тогда на год, от силы на два, продлиться мое сосуществование.

"Если реально смотреть на вещи, то я им нужен так же, как зайцу знак "стоп". Нет человека — нет проблем. Сталин и его окружение уже получили, и еще будут получать информацию о нападении Германии на Советский Союз. А прислушались они к ним? Нет. Вот и ответ на твой вопрос. Так что живи спокойно, советский комсомолец Костя Звягинцев, потому как совесть твоя чиста".

Только я успел так подумать, как заметил двух людей, которые целенаправленно двигались в мою сторону.

"Странно. Стою, смотрю, никого не трогаю. В чем проблема?".

То, что это люди из охраны Кремля я определил еще на расстоянии. Крепкие, плечистые. От них исходил запах опасности, как от диких зверей. Уходить было нельзя. Зачем поднимать волну лишних и ненужных подозрений. Пока один подходил ко мне, второй сотрудник, сдвинувшись влево, остановился и застыл от меня в трех шагах, держа руку в оттопыренном кармане пиджака.

Сотрудник ГБ, глядя мне прямо в лицо, спросил:

— Гуляешь?

В его голосе не было ни намека на угрозу, только ленивый интерес, но так может показаться только постороннему человеку, но не мне. В глубине его глаз сидят внимательность и настороженность, которые ловят каждое мое движение, как лица, так и тела.

— Гуляю. Мне нравиться по Москве ходить. Интересно. К чему этот вопрос?

— Не первый раз здесь гуляешь? — он просто отмел мой вопрос, не считая нужным отвечать на него.

— Третий, — растерянным голосом произнес я. — А в чем дело, может, скажете, наконец?

— Вот и мы заметили, что ты зачастил сюда. Стоишь и словно что-то высматриваешь.

— Не высматриваю, а просто смотрю. Мне нравиться тут бывать.

— Нравиться, — повторяет он за мной и начинает быстро и ловко похлопывать меня по бокам, затем по карманам куртки.

— Зачем вы это делаете? — воскликнул я, при этом делая наивно-растерянное лицо.

— В портфеле что?

— Учебники, конспекты....

— Студент? Документ с собой есть?

— Да. Есть, — теперь я придал себе испуганный вид. — Вот.

Он быстро пробежал глазами мой студенческий билет, потом вернул его мне. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, пока он насмешливо не сказал: — Чего стоишь?! Беги! Учись, студент!

— Спасибо. Я пошел.

Развернувшись, быстро зашагал. Я шел и чувствовал на своей спине взгляд кремлевского охранника.

Выйдя из института, я отправился на прогулку, благо до тренировки времени хватало. Заодно чисто автоматически изучал и заносил в память карту района. Улицы, проходные дворы, тупики, скверы. Отмечая наиболее выгодные места засад, пути отхода. Все это проходило у меня между делом, совершенно не мешая мне радоваться свежему по-осеннему ветерку и теплому солнечному дню. Идя, я поглядывал по сторонам, при этом внимательно оглядывая фигурки наиболее симпатичных девушек. Женским вопросом я тоже собирался заняться, но только в порядке очереди. Только я свернул в проулок, как меня обогнал парень в двухцветной спортивной куртке. Я его видел в институте. Он учился на нашем факультете, только в другой группе. Симпатичный, веселый парень, вечно окруженный смеющимися девушками. Скорее всего, он был москвичом, так как в общежитии я его не видел.

"Мне бы тоже такая курточка не помешала, — только я так подумал, как из полутемной арки показались три босяка, идущие наперерез владельцу симпатичной куртки. Судя по тому, что они шли парню наперерез, их посетила такая же мысль. Босяки, это я их так называл, были приблатненной шпаной, которой хватало в Москве, особенно на окраинах. На голове, по последней бандитской моде, кепочки — малокозырки, на ногах "прохоря" с голенищами гармошкой. Судя по перстню, наколотому на пальце, идущего впереди босяка, он уже отбыл один срок по малолетке. У всех троих лица как по трафарету: наглые, с прищуром, глаза, в уголках губ примятые папироски, на передних зубах поблескивают металлические фиксы.