Чужой Среди Своих, Главы 1-11

ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ

ПРОЛОГ

Клубок человеческого сознания, который состоял из миллиардов нитей, отвечающих за умственное, душевное и телесное здоровье, стал разматываться, раскидывая в разные стороны нитки. Человек умирал и нити, раньше слитые и переплетенные воедино, сейчас судорожно подергиваясь, разлетались в неведомом пространстве, где непонятным образом слилось все вместе — жизнь, смерть, пространство и время. Одни из них, отмершие, отваливались от клубка мертвыми кусками, другие, еще живые, просто распускались на всю длину. В какой-то момент одна из таких нитей случайно коснулась другого, трепыхавшегося на невидимом ветру, конца из клубка другого сознания умирающего человека. Так случилось почти невозможное. Невообразимо маленький, почти призрачный, шанс дал возможность слиться двум разумам — наложить отпечаток чужой личности на мозг другого человека.

ГЛАВА 1

Это был очень странный сон. Перед моими глазами прошла жизнь человека, юноши семнадцати лет, с мельчайшими деталями и подробностями и это притом, что сны в своей жизни видел редко, а когда просыпался, то уже не помнил, что в них было. Какое-то время, не открывая глаз, я попытался понять, как такое может быть. Это было более чем странно, так как его воспоминания не исчезали в дымке истаивавших поутру сновидений, они плотно сидели у меня в памяти. Особенно его последнее воспоминание: наглая прыщавая рожа верзилы. Замах тяжелого кулака. Резкая вспышка боли, земля, уходящая из-под ног, кусок ярко-голубого неба промелькнувшего перед глазами и... темнота.

"Словно и не сон".

Не успел я так подумать, как услышал легкий храп.

"Погоди! Так, где это я?".

Не успел вопрос возникнуть в голове, как я вспомнил о том, как забравшись на стремянку, клал на место старое уголовное дело. Уже начав спускаться, неловко повернувшись, перенес вес тела на искалеченную ногу, что делать ни в коем случае было нельзя, так как собранная по частям врачами нога имела дурную способность в самые неожиданные моменты разрождаться вспышками сильной боли. Невралгия, мать ее! Обычно я старался присесть или перенести вес тела на другую ногу, что я и сделал, почти автоматически, но неустойчивость положения, в котором я находился, меня подвела. Резко дернувшись, я пошатнулся, затем было падение с двух метров, сильная вспышка боли в голове и... темнота. Стоило всему этому сплыть у меня в голове, как пришла догадка: — Так я в больнице. Видно сильно меня приложило. Хорошенькое сотрясение головы получил, раз такие долгоиграющие сны сняться".

Чтобы окончательно удостовериться, открыл глаза. Несмотря на то, что окном была ночь, и в помещении было темно, глаз легко различил спинки кроватей на белом фоне стен. Больничная палата. Я приложил руку голове. Плотно намотанный вокруг головы бинт окончательно подтвердил правильность моего вывода. Вроде все было правильно и логично, но внутренняя тревога не хотела рассеиваться, даже наоборот, она все больше усиливалась, словно хотела предупредить меня о чем-то. Причиной непонятной тревоги мог быть только яркий и ничем не объяснимый сон.

"Все этот сон. Странный и непонятный сон, — постарался я себя успокоить, но в следующее мгновение взгляд уперся в спинку моей кровати. Она была металлическая и выкрашена белой краской. В этот самый момент луна пробилась сквозь тучи, и ее тусклый свет проник в палату. В этот момент где-то глухо залаяла собака, заставив меня автоматически повернуть голову к окну. Деревянная рама, выкрашенная в белую краску. Белая занавеска на веревочке, закрывающая нижнюю половину окна. Штор не было и в помине. И... открытая форточка. За окном было лето. Теперь я услышал шелест листвы за окном, а затем легкий теплый ветерок, ворвавшись в палату из приоткрытого окна, принес с собой легкий и сладкий аромат трав и цветов. Сердце обмерло.

"Этого не может быть. Просто не может быть. Сейчас зима! Зима! 16 февраля!".

Рука сама откинула одеяло, и я рывком сел на кровати, но, похоже, делать мне этого не следовало. Резкие движения подняли тяжелую волну боли в голове. В глазах потемнело, а уже в следующую секунду меня вырвало. Сквозь боль и спазмы, сотрясавшие тело, я словно сквозь вату услышал из-за спины чей-то мужской крик: — Сестра! Никитична! Мальчишке плохо!

Послышалось тяжелое и быстрое шлепанье тапочек, открылась дверь, и вспыхнул свет. Все это я воспринял отстраненно, так как кружащаяся голова и накатывающая волнами тошнота поглощали все мое внимание.

— Паренек, ты как?! Очнулся, слава тебе господи! И зачем встал?! Ложись! Быстро ложись! — но видно увидев следы рвоты на моих подштанниках и на полу, сразу переменила свое решение. — Погоди! Сейчас вызову врача и уберу! Ты только сиди и не двигайся! Семенов! Пригляди тут за парнем! Я живо!

Последние слова донеслись уже из-за двери. Потом помню таз на полу у моих ног, суету рук, снимающих с меня нижнее белье и обмывающих тело и лицо, а спустя какое-то время я оказался лежащим под одеялом, а надо мной склонилось лицо врача. Сознание сразу отметило белую шапочку на его голове, круглые очки на носу и небольшую курчавую бородку. Лицо напряженное. Было видно, что человек растерян и волнуется.

— Как ты себя чувствуешь?! Голова кружится? Тошнит?

— Не-ет, — медленно ответил я, прислушиваясь к своим ощущениям. — Пока все нормально. Спать только сильно хочу.

Голова слегка кружилась, но не это меня сейчас волновало, а то, что вокруг меня происходит.

— Хорошо. Спи. Если станет плохо — зови сестру.

Врач ушел, сестра поправила на мне одеяло, потом выключила в палате свет и осторожно закрыла за собой дверь. Наступила тишина. Я закрыл глаза. Несмотря на довольно смутное восприятие окружающей действительности, понятно было одно: я — это не я, а если выразиться точнее, находился сейчас не в своем теле. Этот факт настолько не укладывался у меня в голове, что я несколько раз провел пальцами по местам, где должны находиться шрамы. Никаких следов. Худое тело юноши.

"Сон. Тело. Хм. Может это просто бред? Горячечный бред".

Простая мысль, возникшая в затуманенном состоянии, расставила немыслимые факты по своим местам и дала отмашку сознанию успокоиться, наверно поэтому я неожиданно для себя уснул. Проснулся от слегка дребезжащего мужского голоса, который громко вещал об ударных темпах урожая.

"Какого черта радио на полную мощь включили?! Это что, больница или хрен...".

В следующую секунду я резко открыл глаза. Сердце замерло, а потом застучало сильно-сильно. Ночной кошмар вернулся, но теперь уже наяву, при свете дня. Какое-то время я тупо смотрел на слегка выцветшие плакаты, висящие на стене, напротив моей кровати. Один из них изображал Ленина и Сталина на фоне трудящихся масс и красных флагов со словами "Вперед к победе коммунизма!". Рядом висел плакат с фигурами Сталина и Ворошилова на фоне военного парада на Красной площади. Внизу надпись: "Да здравствует рабоче-крестьянская красная армия — верный страж советских границ!". Сталин был в фуражке, а Ворошилов в буденовке, с шашкой и кучей орденов на груди. Какое-то время я перебегал взглядом с одного плаката на другой, тупо перечитывая надписи на них, а потом посмотрел на свои руки, лежащие поверх грубого солдатского одеяла. Это были руки юноши семнадцати лет отроду, Кости Звягинцева. И я все знал о его жизни. Все!

"Это не бред. Но как подобное могло произойти?".

Страха не было, а вот напряжение, растерянность и скованность в мыслях присутствовали в полной мере. Не отрывая головы от подушки, медленно и неторопливо обежал глазами палату. По сторонам и над головой — плохо выбеленные стены и потолок. Шесть металлических разномастных кроватей. По углам палаты стояли две тумбочки, очень похожие на табуретки на длинных ножках, только в их верхней части были вделаны выдвижные ящички, а на третьей, стоявшей посредине помещения, между двух кроватей, красовался горшок с каким-то цветком. Не успел я все это оценить, как следует, как наткнулся на любопытные взгляды еще двух обитателей палаты.

— Оклемался, парень? Али как? — спросил меня мужчина с худым, изможденным лицом, на котором довольно странно смотрелись пышные буденовские усы, торчащие в разные стороны.

— Не знаю, — неуверенно произнес я, причем мой тон касался не столько моего физического, сколько душевного здоровья.

— Не знаю, — насмешливо повторил он за мной. — Глянь на него! Не знаю! Да ты радоваться должен, что выжил, паря! Давай знакомиться! Тебя же Костей кличут? А меня зови Михалычем.

Мужчина был тем Семеновым, который ночью вызвал медсестру. Спустя пять минут спустя я узнал, что тот воевал с германцем, потом дрался с белыми генералами, а теперь работает в котельной истопником и попал в больницу с очередным обострением язвы. Сейчас он сидел на кровати в белой нательной рубахе и кальсонах, держа в одной руке очки, а в другой — газету. Рядом, на соседней кровати сидел, не отрывая от меня любопытного взгляда, мощного сложения молодой парень, с широким лицом и носом-картошкой, который представился Дмитрием. От силы ему было лет 25. Его левая рука была в гипсе и висела на груди, на перевязи. Работал он в механических мастерских, где при ремонте какого-то пресса произошел несчастный случай. Оба просто пожирали меня глазами, изнывая от любопытства. Им явно хотелось услышать какую-нибудь страшную историю, но так как я молчал, Михалыч решил подтолкнуть меня к разговору.

— Когда тебя привезли и положили, я подумал, что не жилец ты, паря, на белом свете! На лице ни кровинки. Лежишь, весь белый, не шевельнешься, только дышишь. Три дня так лежал. И вот на тебе! Живой! — радостно поделился с нами своими переживаниями истопник.

— Три дня? — вопрос должен был подразумевать удивление, но мне было абсолютно все равно, сколько я здесь лежу. Три дня или три недели. Так как на данный момент это был самый незначительный странный факт из тех, что осознал мой ошеломленный мозг.

— Точно! Лежал. Михалыч, правду говорит, — подтвердил Дмитрий. — Только стонал изредка. А так, как труп, даже не шелохнувшись ни разу. Как тебя угораздило, парень, так головой стукнуться?

Я перевел на него взгляд и тихо сказал: — Не помню.

Слесарь-ремонтник переглянулся с истопником, потом оба уставились на меня, с явным сочувствием.

— Тебе что, парень, память совсем отшибло? — наконец поинтересовался Михалыч.

Отвечать я не стал, а вместо этого спросил: — Какое сегодня число?

— 17 августа, — тут же отозвался слесарь — ремонтник.

— А год... какой?

Мне был известен год, но мне нужно и важно было подтверждение со стороны, того, что я и так знал. Вернее знал Костя Звягинцев. Зачем мне это было? Честное слово, не знаю. Просто хотел услышать от постороннего человека.

— 1940 год, — задумчиво протянул Михалыч, вглядываясь в меня, немного помолчав, добавил. — Знаешь, парень.... Был такой случай у меня. Помню в 19-ом году нашему комэску, в бою под Красным, так дали по голове, что он только через сутки в себя пришел, и тоже, как ты, сидел полдня и, как дурак, глазами хлопал.

Истопник видно ожидал, что этот интересный случай вызовет вопросы, но так как никакой реакции не последовало, наступила неловкая тишина, к тому же, отведя взгляд, я уставился в потолок, всем своим видом показывая нежелание продолжать разговор. Михалыч, пожав плечами, надел круглые очки и принялся читать газету. Слесарь, еще какое-то время поглядывал на меня, потом встал и, подойдя к распахнутому окну, сел на подоконник и стал слушать музыку духового оркестра, которая неслась из громкоговорителя, подвешенного где-то снаружи.

Попытки понять, как такое могло произойти, я отбросил сразу. Не мое это, да и ни с чем подобным не только сталкиваться, к тому же даже слышать о подобных фактах не приходилось. В чудеса не верил, так же как в бога и черта. Переселение души? Хотя факт был налицо, но все равно мне почему-то казалось, что к этому мой случай никакого отношения не имеет, хотя бы потому, что налицо имеется факт двойной памяти. Это настораживало, так как невольно подталкивало к мысли, что у хозяина тела еще есть шанс возвратиться....

Впрочем, новое тело и прыжок в прошлое я был вынужден признать как факт, от которого никуда не денешься и сделал соответствующий вывод: будем жить с тем, что есть, вот только как уложить жизненный опыт и привычки взрослого человека с образом юноши, только вступающего во взрослую жизнь. Настолько разный жизненный опыт, что и говорить об этом не приходиться, не говоря уже о привычках и вкусах. Ведь чтобы полностью перевоплотиться в юношу требовалось определенное актерское мастерство, которого у меня даже на грош не было. Опекаемый родителями, он был наивен, а во многих чисто житейских вопросах даже глуп, подменяя реальную жизнь своими юношескими фантазиями, но это если судить с точки зрения взрослого человека. При этом обладал очень цепкой зрительной и умственной памятью и имел, по тому времени, отличное образование, в чем была немалая заслуга его родителей, высокообразованных и интеллигентных людей для этого времени людей. Именно они привили сыну любовь к книгам и изобразительному искусству. Кроме этого он в совершенстве владел двумя иностранными языками, хорошо играл в шахматы и пытался писать стихи.

"Талантливый паренек, но то, что я, разгильдяй, — и память автоматически перескочила на страницы моей собственной биографии, как бы сравнивая прожитые мною годы с неполными семнадцатью годами угловатого юноши, который только-только взял старт во взрослую жизнь. В отличие от талантливого парня у меня были свои достижения в жизни, хотя их далеко не каждый человек так назовет. Конечно, можно сослаться на такие слова, как "присяга", "служебный долг", "выполнение приказов командования" и это будет правильно. Я получал приказы и старательно их выполнял, но если заглянуть в Священное писание, то большинство заповедей мною были нарушены. Причем неоднократно.

Так уж сложилось, что моя жизнь разделилась на две неровные части. Первая часть моей жизни началась с детского дома. Первые несколько лет я мечтал о том, что вот-вот придут мои родители и заберут меня домой, но уже в двенадцать окончательно понял, что о них можно забыть и жить надо не мечтами, а реальной жизнью. Вернее не жить, а выживать. Идти учиться в техникум или институт не было никакого желания, поэтому результатом выбора стало ПТУ. Во время учебы ходил в секцию бокса. Затем выпуск. Работа на заводе. Заводское общежитие. Пьянки, девочки, драки. Парень я был крепкий и не умел отступать. Сидеть бы мне в тюрьме, да участковый оказался настоящим человеком, сумел найти к строптивому и своевольному парнишке подход. Узнав, что я занимался боксом, устроил меня в секцию самбо, а спустя год я ушел в армию. Степан Петрович, участковый, стал единственным человеком, кто пришел проводить меня в армию. Казарма мало чем отличалась от детдомовской спальни и комнаты в общежитии, поэтому особых проблем для меня служба не представляла. Полгода учебки в десантно-штурмовой роте — и здравствуй, Афганистан! Многие из моих однолеток были умнее и образованнее меня, зато в отличие от них, я обладал звериной интуицией, хитростью и изворотливостью. Если к этому прибавить смелость, хладнокровие и жестокость, то получится идеальный боец. Мой командир сумел разглядеть во мне все эти качества и помог как следует их развить. Он же помог мне остаться на сверхсрочную службу. Эти годы закалили меня, научили разбираться в людях, научили как отчаянной смелости, так — осторожности и терпению. Основной предмет "как стать сильнее страха", без которого трудно выжить спецназовцу, я постоянно сдавал на пять баллов. Уже позже, я понял, как мне повезло с командиром. Волевой, хладнокровный и жесткий офицер оказался хорошим воспитателем и сумел привить необходимые для войны навыки молодым солдатам. Причем это была не просто учеба, а уроки, необходимые для выживания в тех суровых, пропахших порохом и кровью, условиях. Не все из солдат оказались готовы к подобным экзаменам, но я оказался достойным учеником своего учителя. Именно от командира, великолепного мастера ножевого боя, я перенял страсть к холодному оружию. За время службы у меня в голове сложилась мысль посвятить себя армии, но командир, похоже лучше знавший меня, чем я сам, не сразу, а постепенно доказал мне, что служба в Афганистане, по большей части является работой наемника, но никак не солдата.

Все, что я вынес из Афганистана, помимо богатого боевого опыта, были старшинские лычки и три медали. Доказал себе, что ты крутой мужик и живи дальше спокойно. Работай, заводи семью. Вот только я изменился. Как был солдатом, так им и остался, поэтому об обычной работе не могло быть и речи, а то, что я умел минировать мосты и убивать человека одним ударом ножа, здесь никому не было нужно. Следующие полтора года я кидался из стороны в сторону, работая то охранником, то вышибалой, но это была не та жизнь, к которой я привык, мне не хватало риска, не хватало ярости смертельных схваток, которая кипела бы в моей крови. Жизнь все больше становилось серой и блеклой. Что делать? Оставался криминал, но от этой, возможно роковой, ошибки меня спас мой бывший командир. Он собирал команду для "командировки" в одну банановую республику. На вопрос: что там будем делать? Ответил коротко и по делу: работать по специальности и с хорошей оплатой. Я с радостью согласился. Следующие одиннадцать лет, переходя от одной войны к другой, я воевал зло и жестко, придерживаясь только двух правил: не предавать интересов Родины и не воевать против своих, пока не получил тяжелое ранение в бедро и не остался хромым на всю оставшуюся жизнь.

Это стало не столько переломным моментом моей жизни, сколько пограничной полосой, разделившей мою жизнь на два периода, но это я понял уже намного позже.

У меня были деньги, у меня была квартира, но не было самого главного: смысла жизни. Хищного зверя поймали и посадили на цепь. Неизвестно, чтобы со мной произошло дальше, если бы не моя одна странность. Я любил посещать художественные музеи и картинные галереи. Тихие, прохладные залы, увешанные картинами, были тихим и уютным местом, противовесом моей бурной, полной боевого азарта и риска, жизни наемника. Словно тихая пристань для корабля, который стремясь уйти от бури, укрывался в тихой гавани. При моем характере и образе жизни это можно было объяснить только генами, заложенными во мне одним из моих предков, каким-то образом, связанным с искусством. Именно там, в одном из художественных музеев, случай свел меня с женщиной, которая спустя год стала моей женой. Это был в моей жизни сложный, непонятный и очень неприятный (и это мягко сказано) период, и только Лена, стала тем единственным человеком, который поддержал меня в то трудное время. Она не жалела меня той бабьей, надрывной жалостью, с причитанием и слезами на глазах, а отогрела и вернула в люди своей особой душевной теплотой. Девизом нашей совместной жизни вполне могли стать слова из песни: просто встретились два одиночества. До нашей встречи у Лены была одна-единственная любовь и страсть: ее искусство. В сорок три года она уже была признанным международным экспертом-искусствоведом по искусству эпохи Возрождения, имела ряд научных работ, докторскую степень. В какой-то момент к ней пришло прозрение: годы, когда люди сходятся, обзаводятся семьей и заводят детей прошли, и тогда произошла наша случайная встреча. Наверно, это была высшая предопределенность или сказать, проще, судьба. Вместе мы прожили семнадцать лет. Год назад ее не стало. Этот период я считаю своей второй половиной жизни. Она совершенно противоположна первой части, но со временем я приобрел к ней вкус и перестал сожалеть о прошлом. Экспертом в области искусства я, конечно, не стал, но определенные знания и опыт в этой сфере получил. Работая в архиве МВД, со временем, я заинтересовался историей советской милиции. Это стало моим вторым увлечением. В свободное время, насколько это было возможно, я старался как можно чаще посещать тир и зал ножевого боя. Естественно, что схватки на ножах для инвалида были противопоказаны, но мне никто не мешал там оттачивать, доводить до совершенства, метание ножа в мишень.

Теперь, оказавшись в этом времени, мне, судя по всему, снова придется учиться жить. Уже в третий раз. Я еще только пытался приноровиться к мысли о новой жизни, как дверь открылась, и в палату вошли два врача, сопровождаемые медсестрой. Внешний вид медиков был для меня непривычен. У мужчин и женщины были одинаковые длинные белые халаты, которые завязывались сзади на тесемочки. Кроме этого у сестры волосы прикрывала белая косынка, делавшая ее похожей на монахиню. Один из врачей мне был уже знаком по ночному визиту. Незнакомый доктор первым подошел к моей кровати.

— Здравствуй, Костя. Меня зовут Михаил Аристархович Поливанов. Я заведующий отделением. Как ты себя чувствуешь?

— Не знаю даже, — тихо сказал я. — Вроде неплохо.

— Хм. Для человека трое суток пролежавшего без сознания, ты действительно неплохо выглядишь. Теперь давай подробней. Голова кружится?

В течение какого-то времени он меня трогал и ощупывал, одновременно задавая мне вопросы о самочувствии. По мере осмотра его лицо принимало все более задумчивое выражение, и когда он подвел итог, в его голосе явно чувствовалась неуверенность: — Гм. Честно говоря, ничего не могу сказать на данный момент. Если исходить из вашего состояния, то у вас, молодой человек, все как бы в порядке. Гм,... но это для человека, который получил обычное сотрясение мозга. Но что тогда могло вызвать у вас столь длительное состояние комы? Причем.... Впрочем, я не специалист. М-м-м.... Хорошо бы вас показать.... Ладно. Пока полежите у нас, молодой человек, а мы вас понаблюдаем. Гм. Так что, до завтра.

Судя по тому, что он неожиданно перешел на "вы", его голова сейчас была занята разгадкой необыкновенного случая в медицинской практике. Если на меня потратили определенное время, то с двумя другими пациентами нашей палаты врачи разобрались быстро. Дмитрий, оказывается, попал в больницу вчера поздно вечером, поэтому его решили оставить до утра и сегодня после короткого осмотра, выписали из больницы, при этом сказав, что ждут его через две недели. Он тут же стал одеваться с помощью молоденькой сестры. У кровати Михалыча они тоже долго не задержались и спустя пять минут дверь за ними закрылась. После того как они ушли, истопник ехидно заявил, что это не врачи, а коновалы и какое-то время негромко ругался, но высказать своего возмущения до конца ему не дал приход "моих" родителей, после чего состоялся мутный, бестолковый, суетливый разговор. Мама плакала навзрыд, отец, было видно, тоже сильно переживал, но крепился, стараясь не показывать своих чувств. Судя по их состоянию, вид у меня был не сильно бодрый, поэтому я постарался успокоить, пусть и дежурными словами: — Папа, мама, все уже хорошо. Не волнуйтесь вы так, я почти здоров.

Когда они, наконец, ушли, я облегченно вздохнул, так как довольно трудно было исполнять навязанную мне роль сына, но как оказалось, визиты на этом не закончились. После обеда пришел младший лейтенант милиции. На фуражке пятиконечная звезда с извечным серпом и молотом, гимнастерка белого цвета, в голубых петлицах три кубика, портупея с кобурой и планшет, из которого он сразу вытащил блокнот и карандаш. Меня удивило только одно: мужику лет сорок, а то и более, а он все в младших лейтенантах ходит. После короткого представления, он пожелал узнать, как я оказался лежащим с пробитой головой, на улице Парижской коммуны. Я ему объяснил, что шел по улице, подвернулась нога, упал, а дальше — не помню.

— Гм. Значит, шел, затем оступился и упал. Все так и было? Ничего не путаешь, парень? — с явным недоверием спросил лейтенант.

— Все так, как я сказал.

— Хм! Пусть так, — в его голосе чувствовалось явное сомнение, — но ты все же зайди ко мне, когда выздоровеешь. Авось что-нибудь и вспомнишь. Договорились?

— Хорошо, — соврал я, зная, что не приду к нему.

— Выздоравливай, Костя. До свидания.

Михалыч, все это время делавший вид, что читает, а сам внимательно прислушивался к нашему разговору с милиционером, отложил газету, после чего лег, повернувшись к стенке и уже через несколько минут захрапел. Для меня наступило время обдумать мою будущую жизнь. Новое тело и новое время я уже признал как факт, а вот линию поведения предлагалось продумать и выработать.

Большая разница лет. Характеры — две противоположные величины. Настолько разный жизненный опыт, что и говорить не приходиться, не говоря уже о привычках и вкусах. Ведь чтобы полностью перевоплотиться в юношу требовалось определенное актерское мастерство, а уж подобными талантами я точно не блистал. Опекаемый родителями Костя был еще по-детски наивен, а во многих чисто житейских вопросах даже глуп, но при этом обладал очень цепкой зрительной и умственной памятью и имел, по тому времени, отличное образование. Он не особенно любил спорт, считая его ненужным для своей будущей профессии.

Несмотря на то, что его родители с молодых лет стали профессиональными революционерами, у них были причины бояться за себя и за сына в это непростое время. Если раньше они с восторгом и энтузиазмом относились к свершениям революции, то теперь их радость сменилась настороженностью и опаской. Дело в том, что родители матери имели дворянское происхождение, а это означало, что она не пройдет проверку классовой благонадежности и автоматически станет "врагом народа". Именно поэтому Кирилл Иннокентьевич Звягинцев, имея пост начальника отдела в комиссариате народного образования, в 1937 году перевелся из столицы в небольшой подмосковный городок на должность заведующего отделом народного образования, а его жена, Мария Евгеньевна, стала директором школы. Переезд был совершенно неожиданным для Кости, но через какое-то время совершенно случайно ему удалось узнать правду из разговора родителей. Он был тогда мал и не предал этому большого значения, но в памяти разговор все равно отложился. Суть этого разговора, который мне достался по наследству, заключался в следующем: начались чистки среди руководящих работников и к их семье начали присматриваться. Растворившись в глубинке, его родители благополучно избежали "большой чистки" и продолжали работать.

Благодаря усидчивости и отличной памяти, в июне 1940 года, в возрасте шестнадцати лет и десяти месяцев, он окончил среднюю школу им. С. М. Кирова, получив аттестат, соответствующий нынешней золотой медали, что дало возможность поступить без экзаменов в один из престижных вузов страны. В Московский институт философии, литературы и истории, по специальности "история искусства". За два дня до того, как Костя попал в больницу, он ездил в Москву и узнал, что зачислен в институт на первый курс.

Проснулся от матюгальника, так я успел обозвать черный четырехугольный рупор, висевший на столбе, рядом с нашим домом. Тот захрипел, пытаясь пропустить через себя звуки какого-то марша, выдуваемого духовым оркестром.

"Дура громогласная, мать твою! — невольно выругался я.

Первым делом посмотрел в сторону буфета, на часы. 8:03. Настенных часов у семьи Звягинцевых не было, а вместо них был будильник, стоявший в спальне родителей и бронзовые каминные часы с двумя ангелочками по обеим сторонам циферблата, стоявшие на буфете. Откуда эти часы появились, прежний хозяин тела не знал — просто они всегда были в их семье. Поднялся и сел на кровати, оглядывая комнату. Смотрел так, словно видел впервые, хотя для моей второй памяти вся обстановка квартиры была хорошо знакома. Несмотря на то, что наши памяти каким-то образом переплелись, никакого дискомфорта я не испытывал. Прислушался. Где-то плакал маленький ребенок. Память Кости тут же подсказала: это у Надеждиных, их младшая дочка Танька разревелась.

Мой отец, когда получил квартиру в ведомственном доме, по приезду сошелся с начальником механических мастерских Надеждиным Дмитрием Михайловичем и главным инженером Степаненко Евгением Тимофеевичем. Для тогдашнего школьника Кости они были, да и сейчас оставались, дядя Дмитрий и дядя Женя. Чуть позже к их компании присоединился Степан Иванович Обойников, председатель Облшвейсоюза, одной из организаций Промкооперации, в который входили пошивочные артели и ателье городка.

Родители уже ушли на работу. Было тихо, но спустя пару минут издалека послышались далекие голоса. Веселые, звонкие и пронзительные детские голоса.

"Компания собралась. Идут на речку купаться".

Весь вчерашний вечер, проведенный с родителями, был похож на пересечение минного поля. Зрелый мужик, как не сдерживал я себя, где-то, моментами, проступал из Кости Звягинцева, и поэтому успел поймать несколько тревожно-недоуменных взглядов "матери". Отец ничего не заметил. Впрочем, я не удивлюсь, что потом мать поделилась с ним своей тревогой по случаю неадекватного поведения сына. Ни память, ни знание привычек родителей — ничто не могло заменить естественных реакций и эмоций ребенка, которые в памяти никак не могли быть отпечатаны. Вот эту самую импровизацию чувств, не могло не заметить любящее сердце матери. Правда, пару раз, как бы невзначай, я пожаловался на боли в голове и звон в ушах. Об этих симптомах, которые могут проявляться какое-то время, меня при выписке предупредил лечащий врач.

Встал, подошел к массивной деревянной конструкции, к буфету (особой маминой гордости). Его верхняя часть была застеклена, там стояла посуда — сервиз на шесть персон и с десяток разномастных тарелок, стаканов и кружек. Сервиз доставали редко. В честь больших государственных праздников и семейных торжеств. За стеклом сейчас стояло три открытки, присланные в свое время нам какими-то родственниками. Сталин на фоне кремля, самолетов и танков, а внизу надпись: "Сталинским духом крепка и сильна армия наша и наша страна". Рядом открытка — поздравление с Новым годом. На ней изображены две пары на коньках, показанные на фоне Кремля и красных звезд, державшие друг друга под руки. У каждого из них на груди была красная цифра, а вместе они составляли число — 1940. Судя по очкам летчика на шапочке одной из девушек, она олицетворяла собой авиацию, а по буденовке парня можно было понять, что тот представлял Красную армию. Кто были остальные двое? Некоторое время, глядя на них, пытался угадать, но никакой догадки так и не пришло на ум.

"Да и фиг с ними, другое непонятно. Почему поздравительная открытка сделана в три цвета? Денег на краски нет или решили, что и так сойдет?".

Третья открытка представляла собой репродукцию картины Васнецова "Богатыри".

Память чисто автоматически выдала информацию по картине: Над созданием этой картины художник работал почти 30 лет. В 1871 году был создан первый набросок сюжета в карандаше, и с тех пор художник увлёкся идеей создания этой картины. В 1876 году был сделан знаменитый эскиз с уже найденной основой композиционного решения. Работа над самой картиной длилась с 1881 по 1898 год, а уже готовая картина была куплена Петром Третьяковым, основателем Третьяковской галереи.

Отвернулся и подошел к зеркалу, чтобы посмотреть на себя. Отображение показало угловато-худое тело юноши с узкими плечами и выпирающими ключицами. Уже в который раз смотрелся в зеркало, привыкая к своей внешности, и каждый раз не мог удержаться от кривой усмешки. Ну, не нравился я сам себе. И все тут!

"Ну что, скелет ходячий, придется вплотную заняться твоим физическим воспитанием".

Дав себе обещание, снова оглядел комнату. Она была гостиной, столовой и Костиной спальней. Диван, на котором спал Костя, соседствовал с этажеркой, стоявшей у входной двери. На ней стоял патефон, а внизу на двух полках лежали пластинки. Одну из стен занимал массивный буфет с завитушками. В нем хранилось главное достояние семьи Звягинцевых — художественные альбомы известных художников, отпечатанные еще в царское время. К ним в семье относились как к малым детям — осторожно, бережно и ласково. Посреди комнаты стоял стол, накрытый светло-коричневой плюшевой скатертью с бахромой, маминой гордостью, а на нем ваза. В день рождения мамы и на восьмое марта в ней всегда стояли цветы. Вокруг стола расположились четыре стула с высокими спинками. В комнате была еще одна дверь, которая вела в спальню родителей. Там стояла кровать, одежный шкаф и письменный стол, заваленный тетрадками учеников, методическими пособиями и словарями. Им попеременно пользовались родители. Мама на нем готовилась к занятиям по немецкому и французскому языку, а отец (по большей части поздно ночью) готовил справки и доклады по работе РОНО. Из этических соображений я учился в другой школе, так как родители считали неправильным учебу сына в школе, где его мама преподает и работает директором. У обоих родителей помимо любимой ими педагогической работы было еще одно страстное увлечение — страсть к картинам. От них заразился и Костя.

Все свое свободное время юноша предпочитал проводить наедине с книгами и художественными альбомами. Была у него еще одна страсть — коллекционирование старинных монет. Костя, не то чтобы сторонился компаний мальчишек, он просто считал это пустым времяпрепровождением, поэтому редко ходил с ребятами на речку или в лес. Несмотря на некоторое отчуждение со стороны ребят, он никогда не отказывал в помощи по школьным предметам, а также позволял списывать контрольные, но не литературные викторины, ни олимпиады по физике и математике, на которых он занимал первые места и выигрывал призы, никак не прибавляли ему уважения со стороны одногодок. С другой стороны он был активным комсомольцем, участвовал в подготовке школьных праздничных вечеров, редактировал школьную стенгазету, и даже одно время вел кружок по истории живописи.

Городок я хорошо знал по памяти бывшего хозяина тела, но теперь решил пройтись по улицам, посмотреть на него другим, своим взглядом. Дома по большей части были деревянные и ветхие. Прошел мимо булочной и мастерской сапожника. Где-то сбоку раздался непонятный стук и лязг. Бросил взгляд, а это был мальчишка, который гнал перед собой железный обруч крючком из толстой проволоки по булыжной мостовой. Прошел мимо пивной будки, а по-другому ее и не назовешь. Сверху была прибита вывеска, на которой красной краской, уже потрескавшейся и немного облупившейся от времени и непогоды, были выведены два слова. "ПИВО. РАКИ". Вырезанное в передней части окошко было распахнуто и проеме, правда, смутно, виднелось полное лицо продавщицы. В двух шагах торчали грибами — поганками два потемневших от времени столика, за которыми сейчас пило пиво три человека. Один в белой рубашке, белых штанах и легкой соломенной шляпе, держа под мышкой папку, сейчас запрокинув голову, с жадностью пил пиво. Судя по его мокрому лицу, жара, советского служащего, окончательно достала. Двое других, стоящие у соседнего столика, похоже, устроились основательно, около них стояло уже по пустой кружке и сейчас они вливали в себя вторые порции. Да и горка рыбьей чешуи подтверждала, что стоят они уже давно. На вид они смотрелись босяками. Серые рубашки, мятые штаны, и такие же мятые рожи. Раньше из-за таких Костя Звягинцев обходил подобные места по другой стороне улицы, я же шел прямо к пивному ларьку с желанием опрокинуть кружечку, но уже в следующую секунду вспомнив, кто я есть, резко свернул в сторону. Мужик в соломенной шляпе не обратил на меня никакого внимания, так как, судя по легкой задумчивости на его лице, все еще решал: не выпить ли ему еще пива? Зато один их босяков, стоящий ко мне лицом, заметил мой маневр и с любопытством проследил за мной взглядом. Завернул за угол и медленно прошел мимо школы, в которой учился Константин Звягинцев и городской библиотеки. Отметил то, что для Кости было привычно, а мне резало глаз. Обилие плакатов и лозунгов. "Комсомол — верный помощник партии", "Готов к ПВХО. Приобретайте билеты 14-й лотереи Осоавиахима!", "Нарпитовец повышай свою квалификацию". Последний плакат висел на стене столовой.

Выйдя из тени столовой, я вдруг чувствовал на себе чей-то чужой взгляд. Чувство опасности встряхнулось, словно пес после сна, и настороженно замерло. Я мог только догадываться, кто за мною следит. Чтобы это проверить, я как бы случайно забрел в одно тихое, но излюбленное место мальчишек — подростков. С одной стороны глухая стена склада ПОТРЕБСОЮЗА, с другой стороны заброшенный пустырь, где сгрудились полуразвалившиеся клетушки сараев, земля была завалена ржавыми кусками железа, разбитыми ящиками, досками, кучами битого кирпича. Здесь, подальше от взгляда родителей, мальчишки играли в орлянку или в карты, курили и дрались.

Моя догадка оправдалась на все сто процентов. Вслед за мной на пустырь вышел Семен Жигун по кличке Гвоздь. Худое, костистое лицо парня было под стать его длинной, неуклюжей фигуре. Синяя линялая рубака с засученными рукавами, обтрепанные штаны неопределенного цвета, грубые ботинки. Мелкий хулиган, изображавший отъявленного уголовника. За ним числилось мелкое воровство, хулиганство, драки. Нередко с компанией мелких хулиганов, Гвоздь устраивали засады на школьников, забирая у тех еду и деньги. Несколько раз тоже случилось и с Костей. Вот только в последнюю их встречу все пошло не так. Гвоздь был пьяный и потребовал от Кости денег, когда тот ему отказал, разозлился и ударил. Результатом стало неудачное падение подростка виском на осколок кирпича.

— Выжил, падла, — криво ухмыльнулся он. — Я-то думал, что ты тогда копыта откинул. Так вот, у меня к тебе вопрос нарисовался. Ты чего мусорам меня не заложил?

— А что надо было? — в свою очередь ухмыльнулся я. — Ты только хорошо попроси, так прямо сейчас и пойду.

Тот, чуть ли не целую минуту, переваривал мой ответ, глядя на меня удивленными глазами. Не таких слов он ожидал от этого труса. Он специально поджидал Звягинцева для того, чтобы вытрясти из вчерашнего школьника, как обстоят дела. Раз дело на него не завели, даже участковый не приходил, то это могло означать только одно: Звягинцев, настолько его боялся, что так ничего и не сказал в милиции, иначе он бы давно сидел в кабинете следователя. Трус он и есть трус! А тут такой наглый ответ. Что-то он больно храбрый стал, так я ему сейчас напомню.... Вдруг он неожиданно вспомнил, как его охватил тогда страх. Дикий, панический страх, стоило ему увидеть неподвижное тело на земле и растекающуюся кровь вокруг головы Звягинцева. Он тогда моментом протрезвел и помчался сломя голову, ничего не соображая от сжигающего его изнутри страха, прочь от места преступления.

"Убил! Убил! — эта мысль каталась и билась в его голове в его черепе, отдаваясь многократным эхом.

Он не помнил, как забрался в сарай за домом, в свое потайное место, где его вырвало. Как он не спал ночь, трясясь в ожидании, что за ним вот-вот придут и только к обеду второго дня узнал, что Звягинцев уже сутки лежит без сознания. Спустя какое-то время разнесся слух, что сын заведующего отделением народного образования не жилец на этом свете и только тогда его отпустил страх, но как оказалось ненадолго. На третьи сутки среди жителей городка пронеслась весть, что мальчик очнулся, и тогда Семен Жигун снова ударился в панику, кинувшись собирать вещи, чтобы уехать до приезда милиции. Окольными путями, крадучись, он пробрался к железной дороге, чтобы сесть на товарняк до Москвы, но тут на его подозрительное поведение обратили внимание бойцы железнодорожной охраны. После грозного окрика, он снова потерял голову от страха и сломя голову кинулся обратно в городок. Двое суток ночевал в каких-то развалинах на окраине городка, вздрагивая от каждого шороха. Еда, которую он захватил с собой, быстро закончилась и он, отчаявшись, решил пойти сдаться сам, но на подходе к милиции случайно наткнулся на одного из своих дружков, от которого узнал, что его никто не ищет. В один миг страх сменился на изумления, а затем на дикую злобу. Он тут мучился, переживал.... Но спустя какое-то время все обдумав, он остыл и решил, пусть все идет, как идет, вот только любопытство застряло в нем занозой. Ему до смерти хотелось понять, почему все так получилось. Вот только когда они встретились, этот трус как-то неправильно себя повел. Он должен был его бояться, как и раньше, вот только теперь в нем нет страха. Как это понять?! Он с ним встретиться решил, почти пожалел, а этот сучий выродок, вон как заговорил! Смелый! Ничего! Сейчас он ответит за все его страхи! На коленях будет стоять, и молить его о пощаде! Он за все ответит! Он успел только размахнуться, как Звягинцев стремительно перехватил его руку и... Гвоздь оказался на земле, лицом в пыли. Он был настолько удивлен тем, что с ним произошло, что не только забыл про боль, но даже не вскочил сразу на ноги, а только поднял голову и посмотрел на Звягинцева. Тот весело скалил зубы. Он ничего не понимал, да и не хотел понимать, так как тупой мозг хулигана был полностью поглощен двумя чувствами — унижением и яростью. Эта взрывоопасная смесь заставила его вскочить на ноги.

— Все! Умри, падла!

Выхватив заточку, он кинулся на Костю, а уже в следующую секунду Гвоздю показалось, что его правая рука попала в железные тиски. Он охнул от боли и на его глазах показались слезы. Ничего не соображая от дикой злобы, он рванулся всем телом, пытаясь вырваться из захвата, и наткнулся боком на острый стальной штырь. Огненно-острая боль опалила его изнутри словно огнем.

— Ты, сука.... А-а-а! — но уже следующую секунду дикая боль, задавив в нем все чувства, заставила его громко и хрипло застонать. Он бросил взгляд вниз и увидел кровавое пятно, расползающееся по рубашке и свою руку с заточкой, торчащей в боку. Он хотел вырвать ее, но тело уже не слушалось. Сначала он упал на колени, а затем завалился на бок. Он даже не сознавал, что умирает. Последнее, что его мозг отпечатал в своей памяти, это были белые парусиновые туфли, находящиеся в шаге от его лица. Тело в агонии дернулось в последний раз и замерло на горячей, от полуденного жаркого августовского солнца, земле. Я быстро огляделся по сторонам. Никого не было. Так оно и должно быть, что здесь делать мальчишкам в полуденную жару, когда рядом речка.

"Свидетелей нет. Ну и славно".

Обогнув тело, я быстро зашагал по залитому жгучим августовским жаром, пустырю, заросшему чертополохом и лопухами. Поплутав по улочкам, нашел скамейку в тени дерева и уселся. Кое о чем следовало подумать. Так как у меня и в мыслях не было доводить дело до подобного конца, но это случилось, а значит, в чем-то был мой просчет. Теперь требовалось понять, в чем ошибка, чтобы не допустить подобную оплошность в следующий раз. Сделано было все правильно. Тактически верно провел прием, исходя из тщедушного сложения Кости Звягинцева, исходя из фактора неожиданности и четкого знания приема. Вывернув Гвоздю руку, он хотел ткнуть подонка носом в пыль, затем сломать руку, чисто в воспитательных целях. Вот только прошло все не так. Причина могла быть только в одном: его рефлексы, навыки и опыт рукопашного боя вступили в противоречие с физическими возможностями доставшегося ему тела.

Труп спустя несколько часов нашли мальчишки, и вскоре новость облетела весь городок. Власти и население три дня лихорадило, искали убийцу, но судя по слухам, которые стремительно разлеталась среди жителей, милиция его вряд ли когда-нибудь найдет. К тому же в одном из вариантов злостный хулиган Семен Жигун по кличке Гвоздь фигурировал как самоубийца, убивший себя собственной заточкой. Естественно, что следствие такой вариант даже не рассматривало, так как эксперты определили совершенно точно, что тому помогли умереть. Это так же подтверждали следы другого человека, найденные у трупа. Вот только эта улика никак не могла помочь: в таких парусиновых туфлях на резиновом ходу ходили две трети городка, как мужчины, так и женщины. Кроме этого, не было у следствия и мотива преступления, поэтому следователь пришел к одной-единственной версии, которая должна была всех устроить: Гвоздь перешел дорогу кому-то из блатных и тот, как говорят уголовники "поставил его на перо". Не успел он окончательно додумать эту мысль, как на его столе зазвенел телефон.

— Следователь Степанков слуш.... Да, товарищ начальник! Так это... я дело Жигуна сейчас оформляю. Семен Жигун по кличке Гвоздь! Куда? А! Понял! Закрыть и забыть! Так точно! Сейчас выезжаю!

Следователь положил трубку, потом посмотрел в окно, за которым разгулялась гроза и поморщился. Меньше всего ему сейчас хотелось выходить на улицу, под проливной дождь, но был прямой приказ начальника, тем более что получивший ножевое ранение в пьяной драке являлся членом партии. При этой мысли следователь снова поморщился. Он очень не любил вести дела с политическим оттенком. Хотя времена "большой чистки" вроде прошли, но то, что следователь Дмитрий Вадимович Степанков пережил за те годы, оставило в его душе неизгладимый отпечаток страха, который, нет-нет, да и начинал шевелиться, отравляя ему жизнь.

ГЛАВА 2

Махнув рукой родителям в последний раз из-за плеча проводника, я прошел в вагон, положил чемодан на багажную полку, сел и облегченно выдохнул воздух.

"Теперь не скоро их увижу".

Чувства к ним у меня были смешанные. Они были хорошими людьми, и я старался делать все, чтобы не огорчать их, но с другой стороны общение с ними давалось с таким трудом, так что к вечеру появлялось ощущение аналогично тому, словно целый день ходил по минному полю с завязанными глазами. Со стороны выглядит вроде все хорошо. Ты знаешь привычки, жесты, любимые словечки этого юноши, но сочетать их вместе со своими привычками, которые так и рвутся из тебя, это очень и очень сложно. Недаром мама бросала на меня испуганные взгляды. Ее сын, временами становился чужым и непонятным.

Спустя четыре часа поезд прибыл в Москву. Доехав до Сокольников, где находился институт, я отправился в секретариат, где занялся оформлением документов и получением койки в общежитии. Вновь прибывшие студенты бегали туда-сюда, суетились, задавая все новые и новые вопросы. Я снисходительно смотрел на них, с высоты своего солидного возраста, и внутренне усмехался. Быстро оформив нужные документы, я отправился в общежитие.

Вошел в комнату на первом этаже, которая стала отныне моей на ближайшие четыре года. Стоп! На один год. Дальше война.... Огляделся. Большая. На восьмерых.

Одно-единственное окно, соответствующее комнате такое же огромное, шириной два с половиной метра, железные кровати, расставленные у стен, а между ними низенькие тумбочки. Посредине стоял длинный голый стол и невзрачные, расшатанные стулья, а с потолка свисали три лампочки без абажура. Не привыкать, почти та же казарма, но душе хотелось комфорта, к которому я успел привыкнуть за свою вторую половину жизни. Спустя несколько минут в комнату вошли трое парней. Первый, плотного сложения парень с густой гривой волос, быстро обежав меня снисходительным взглядом, подошел ко мне и протянул руку.

— Давай знакомиться! Дмитрий Егошин!

— Костя, — я осторожно пожал грубую и крепкую ладонь сокурсника. — Звягинцев.

— Что, Звягинцев?! — вдруг неожиданно и безапелляционно спросил он меня. — Будем строить новую, пролетарскую культуру?! Ты как, с нами?

— Там видно будет, — усмехнулся я.

— Нет! Так не пойдет! Ты или с нами или против нас! Советским людям нужно свое искусство! Свои писатели и поэты! Маяковский, Горький — это наш маяк, на который мы должны держать направление! Они заложили основу пролетарского искусства, а нам нужно как можно больше развернуть поднятое ими знамя пролетарской культуры! Именно нам, молодежи страны Советов, предстоит внедрять комсомольско-коммунистическую культуру в народные массы! Только так мы....

"Мудак".

Не слушая дальше, обошел его, словно стоящий на дороге столб, и подошел к двум парням, стоявшим посредине комнаты с ехидными улыбками на лицах. За неимением слушателей пламенная речь за моей спиной резко оборвалась. Один из ребят, с рыжими кудрями, и веселыми глазами, поставил чемодан на пол, и больше не сдерживаясь, весело рассмеялся. Похоже, на нем уже опробовал свое ораторское искусство носитель новой пролетарской культуры. Не успел я подойти, как он протянул руку.

— Петр, — представился он. — Мой дед и отец — речники. Вся их жизнь с Волгой связана, а я вот в литераторы решил податься. Внештатным корреспондентом целый год работал. Писал под псевдонимом Товарищ Речник. А фамилия моя — Трубников.

— Рад знакомству. Костя. Буду изучать историю искусств.

— Александр Воровской, — представился второй юноша, подтянутый, спортивного вида. — Тоже буду изучать историю искусств.

— Костя Звягинцев, — в очередной раз представился я.

В следующую секунду дверь снова открылась, и вошли новые жильцы нашей комнаты.

После того, как все перезнакомились, мы отправились на поиски столовой. Пока мы шли, я прокручивал в голове цифры.

"Родители дали мне с собой 200 рублей, стипендия — 140 рублей, обед в студенческой столовой стоит, как говорят ребята, 35 копеек, так что с голода точно не умру. Три рубля в месяц за общежитие. Сюда входит пользование душем, кухней и смена белья два раза в месяц. За еду и крышей над головой можно не беспокоиться. Правда, быт уж больно спартанский, а я как-то привык к хорошей жизни. Ладно. Там видно будет".

Прошло две недели. Учеба не напрягала, а из своих товарищей по комнате, я ближе всех сошелся с Воровским. По трем причинам. Во-первых, это был спокойный и немногословный парень. Как и я. Во-вторых, мы оказались с ним в одной группе. Третьей и главной точкой соприкосновения стала знание иностранных языков. Дело в том, что огромный недостаток обучения иностранным языкам в институте заключался в том, что оно не предполагало необходимости живого контакта с носителями изучаемого языка и студенты, умели свободно читать на иностранном языке, но разговорная речь у них изрядно хромала. Саша, как, оказалось, отлично владел немецким разговорным языком, причем с ярко выраженным берлинским акцентом. Как я узнал, намного позже, он был сыном одного из работников посольства в Германии и прожил там, немного — немало, шесть лет. Спустя какое-то время его отец был уличен в любовных связях с другой женщиной, одной из секретарш посольства. Дело замяли, а их выслали. Спустя полгода его родители развелись. Мать стала работать преподавательницей немецкого языка в институте, а еще спустя год вышла замуж за одного из профессоров. Прошло еще какое-то время и до них дошло страшное, по тем временам, известие: его отца, работника МИДа, объявили врагом народа и дали восемь лет лагерей.

Жизнь за границей сделала Сашу Воровского строгим и сдержанным на слова, несмотря на его детский возраст. Когда он повзрослел, этому стало способствовать его прошлое: отец — враг народа. Многие из студентов считали это надменностью — пережитком прошлого и барскими замашками. Даже как-то на одном комсомольском собрании ему поставили это в вину, заявив, что настоящий комсомолец должен быть простым и открытым в общении.

За время скитаний в прошлой жизни я стал неплохо изъясняться на английском языке, да и жена его отлично знала, так что разговорный язык был у меня на хорошем уровне. В это времени, благодаря Костиным родителям, я знал немецкий и французский языки. Это был немалый плюс. Здесь знание нескольких языков уже само по себе было хорошим заработком, дававшим заработать не только на бутерброд с маслом, но и на толстый слой красной икры. Как выяснилось, из нашей комнаты только мы двое владели иностранными языками и поэтому часто с Воровским болтали на немецком языке, на зависть остальным студентам.

Имея приличный багаж знаний, я не волновался насчет учебы, по крайней мере, в течение первого года, а свободное время собирался отдать, как общей физической, так и специальной подготовке. Основы бойцовской практики и наработки у меня были, а тренироваться я начал еще дома. Другой мир, другое тело, а цель — одна. Стать сильным, выносливым и ловким. Стать снова хищником. Им я был всю свою прошлую жизнь, даже когда стал инвалидом. Парк и лес, простиравшийся сразу за институтом, я превратил в полигон для своих тренировок. Чтобы повысить физические нагрузки, стал ходить на тренировки по боксу и самбо. Сильно уставал, но отдохнуть в студенческом общежитии было практически невозможно. Каждый вечер — новости, споры, крики. Обсуждение мировых новостей, радость успехам передовиков производства и сельского хозяйства, критика и осуждение нравов капиталистического мира, яростные споры о будущем страны Советов. Мне это было неинтересно, но деваться было некуда, поэтому приходилось принимать участие в массовых спорах и обсуждениях. В институте меня доставали общественные нагрузки, политучеба и комсомольская организация. Я честно не понимал, зачем собирать собрание в поддержку угнетенных народов Африки. Подойдя к нашему секретарю, краснощекой, пышной телом девушке, Марусе Стрекаловой, я сказал, что вместо собрания иду на тренировку.

— Как ты можешь! Каждый советский студент должен осудить звериную сущность капиталистического отношения к угнетенным народам Африки! Или, ты, Звягинцев, другого мнения?!

— Ты мне лучше, Маруся, скажи: ты хоть одного живого негра видела?

— Нет! Но это не значит, что я не должна бороться за их свободу и независимость! И скажу тебе прямо, Звягинцев, от твоих слов попахивает индивидуализмом! Мне докладывали, что нередко избегаешь общественных мероприятий и отказываешься от нагрузок! Ты комсомолец, Звягинцев и живешь в советском обществе! Ты не можешь....

Мне стало понятно, что от меня просто так не отцепятся, и поэтому взял на себя одну общественную нагрузку. Стал писать в стенгазету факультета статьи о великих художниках прошлого.

Все это, заставило меня задуматься о том, что не мешало бы найти более спокойное место. Лучший вариант: снимать комнату или квартиру, но в перенаселенной Москве подобное удовольствие стоило дорого.

"Пора искать способ для получения денег, — решил я. — Причем не откладывая".

Всю первую неделю гулял по Москве. Город казался.... Нет, не чужим, но очень непривычным для моего глаза. Много старых домов с обвалившейся лепкой и потрескавшимися стенами, церквушки, превращенные в мастерские, угловатые и скучные, словно по линейке выстроенные стояли современные здания. На улицах было непривычно мало транспорта, зато они были полны народа, и что меня особенно удивило — среди них много детей и молодежи. У магазинов покупатели звенели молочными бутылками и металлическими бидончиками, а из дверей вкусно пахло свежим хлебом, а витрины были заставлены пирамидами консервных банок. Странно и непривычно смотрелись деревянные кабинки телефонов-автоматов, тележки с мороженым. И опять плакаты. Они были повсюду. Нередко с ликом Сталина. Их можно было найти почти во всех витринах магазинов, причем все они были отобраны строго по тематике. На продовольственном магазине красовался плакат, на котором седоусые колхозники вручали вождю плоды своего труда, снопы пшеницы и корзины с фруктами. Промторг был украшен плакатом, где вождь ласково улыбался детям, а в витрине книжного магазина великий мыслитель склонился над столом с ручкой в руке, где фоном была обложка книги "Сталин. Марксизм и национально-колониальный вопрос. Сборник избранных статей и речей". Разбавляло изобилие ликов всенародного вождя, реклама, приглашающая есть крабов, покупать облигации государственных займов и туалетное мыло "Рекорд".

"В сберкассе денег накопила — путевку на курорт купила, — повторил я про себя слоган рекламы, висящий на стене дома, мимо которого сейчас проходил. На большом плакате была нарисована женщина с довольным лицом и со сберкнижкой в руке, а за ее спиной красовался кусок черноморского побережья.

"Насчет денег... надо серьезно подумать, — в который раз я вернулся к этому больному для меня вопросу. — То, что нам дают в студенческой столовой едой можно назвать с большой натяжкой. Мне лично, что бы запихнуть в себя их обед надо три дня поголодать. Не меньше. Только как быть с деньгами?".

Планы, как добыть деньги у меня были, причем конкретные, вот, только время для осуществления моих проектов еще не настало. Дело в том, что работая в Госархиве МВД, мне иногда доводилось держать в руках уголовные дела и естественно, не удержавшись, нередко заглядывал в них. Ту информацию, которая осталась в памяти, я около недели перекладывал на бумагу, потом долго и тщательно сортировал. Из всех этих обрывков мне удалось собрать три эпизода, вот только первый из них станет возможным только 4 декабря 1940 года, а другие и того позже. Был еще один привлекательный и простой способ разжиться деньгами. Взять на гоп-стоп инкассатора.

Так как, официальная идеология страны Советов гласила, что преступность порождается социальными условиями, которых при советской власти нет, а значит, с ней вот-вот будет покончено. Ни в газетах, ни в журналах, ни в книгах, нигде не упоминалось о работе милиции. Да и чего о ней писать, если остались только хулиганы, дебоширы и пьяницы. Наверно поэтому по городу спокойно сновали между отделениями госбанков и предприятиями инкассаторы, имея в кобуре револьвер, а за спиной мешок денег.

"Прямо как дед мороз с мешком, виноват, портфелем, полным подарков, — подумал я, глядя вслед полному мужичку в очках, шляпе и револьвером на боку, который три минуты назад вышел из отделения госбанка и сейчас неторопливо шел в свою организацию с набитым деньгами портфелем. — Ладно. Это пока не критично. Есть и другие дела".

Несмотря на свое язвительное отношение к окружающей меня реальности, я уже несколько раз приходил на красную площадь, смотрел на красный флаг, на высокие стены и окна дворца, возвышающиеся над зубчатой стеной, и думал о том, что можно сделать в этой ситуации.

"Война неизбежна, но есть время хоть частично исправить последствия ужасной катастрофы. Попробовать пробиться к Сталину?".

Эта мысль мелькала у меня не раз, но реального воплощения так и не получила по одной простой причине. Из того что мне довелось видеть и слышать нетрудно было сделать кое-какие выводы, проанализировав которые, получить возможный вариант исхода подобной встречи. Предположим, что я попаду на прием к высшему руководству и расскажу историю развития государства строителей коммунизма. Предположим, что мне поверят. Вот только какому из партийных бонз сможет понравиться этот рассказ? Тут и сейчас за менее крамольные высказывания дают десять лет лагерей, да еще без права переписки. Да что там далекое будущее! Если им о войне рассказать, которая через год начнется, то меня через пять минут расстреляют, потом выкопают и снова расстреляют. Единственный шанс что-то исправить в этой ситуации мог только личный разговор со Сталиным. Только он все решал в этой стране. Если он и поверит мне, то постарается получить информацию лично для себя, чтобы в дальнейшем использовать к своей выгоде. Да и зачем великому вождю и учителю народов человек в его окружении, который знает больше него? После того, как источник информации иссякнет, он станет не нужен. Это логично, а главное, правильно. Ведь оставляя меня в живых, автоматически расширяется круг людей знающих о пришельце из будущего, который со временем будет становиться все шире и шире, а значит, в народ может просочиться вредная для него информация, идущая в разрез линии правящей партии. Как солдат я им не нужен. Мои знания в сфере развития сельского хозяйства и экономики равны нулю. Если только конструирование оружия. Материальную часть оружия, начиная с автомата Калашникова и заканчивая известными иностранными марками, я знал досконально. Знал их сильные и слабые стороны. Тогда на год, от силы на два, продлиться мое сосуществование.

"Если реально смотреть на вещи, то я им нужен так же, как зайцу знак "стоп". Нет человека — нет проблем. Сталин и его окружение уже получили, и еще будут получать информацию о нападении Германии на Советский Союз. А прислушались они к ним? Нет. Вот и ответ на твой вопрос. Так что живи спокойно, советский комсомолец Костя Звягинцев, потому как совесть твоя чиста".

Только я успел так подумать, как заметил двух людей, которые целенаправленно двигались в мою сторону.

"Странно. Стою, смотрю, никого не трогаю. В чем проблема?".

То, что это люди из охраны Кремля я определил еще на расстоянии. Крепкие, плечистые. От них исходил запах опасности, как от диких зверей. Уходить было нельзя. Зачем поднимать волну лишних и ненужных подозрений. Пока один подходил ко мне, второй сотрудник, сдвинувшись влево, остановился и застыл от меня в трех шагах, держа руку в оттопыренном кармане пиджака.

Сотрудник ГБ, глядя мне прямо в лицо, спросил:

— Гуляешь?

В его голосе не было ни намека на угрозу, только ленивый интерес, но так может показаться только постороннему человеку, но не мне. В глубине его глаз сидят внимательность и настороженность, которые ловят каждое мое движение, как лица, так и тела.

— Гуляю. Мне нравиться по Москве ходить. Интересно. К чему этот вопрос?

— Не первый раз здесь гуляешь? — он просто отмел мой вопрос, не считая нужным отвечать на него.

— Третий, — растерянным голосом произнес я. — А в чем дело, может, скажете, наконец?

— Вот и мы заметили, что ты зачастил сюда. Стоишь и словно что-то высматриваешь.

— Не высматриваю, а просто смотрю. Мне нравиться тут бывать.

— Нравиться, — повторяет он за мной и начинает быстро и ловко похлопывать меня по бокам, затем по карманам куртки.

— Зачем вы это делаете? — воскликнул я, при этом делая наивно-растерянное лицо.

— В портфеле что?

— Учебники, конспекты....

— Студент? Документ с собой есть?

— Да. Есть, — теперь я придал себе испуганный вид. — Вот.

Он быстро пробежал глазами мой студенческий билет, потом вернул его мне. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, пока он насмешливо не сказал: — Чего стоишь?! Беги! Учись, студент!

— Спасибо. Я пошел.

Развернувшись, быстро зашагал. Я шел и чувствовал на своей спине взгляд кремлевского охранника.

Выйдя из института, я отправился на прогулку, благо до тренировки времени хватало. Заодно чисто автоматически изучал и заносил в память карту района. Улицы, проходные дворы, тупики, скверы. Отмечая наиболее выгодные места засад, пути отхода. Все это проходило у меня между делом, совершенно не мешая мне радоваться свежему по-осеннему ветерку и теплому солнечному дню. Идя, я поглядывал по сторонам, при этом внимательно оглядывая фигурки наиболее симпатичных девушек. Женским вопросом я тоже собирался заняться, но только в порядке очереди. Только я свернул в проулок, как меня обогнал парень в двухцветной спортивной куртке. Я его видел в институте. Он учился на нашем факультете, только в другой группе. Симпатичный, веселый парень, вечно окруженный смеющимися девушками. Скорее всего, он был москвичом, так как в общежитии я его не видел.

"Мне бы тоже такая курточка не помешала, — только я так подумал, как из полутемной арки показались три босяка, идущие наперерез владельцу симпатичной куртки. Судя по тому, что они шли парню наперерез, их посетила такая же мысль. Босяки, это я их так называл, были приблатненной шпаной, которой хватало в Москве, особенно на окраинах. На голове, по последней бандитской моде, кепочки — малокозырки, на ногах "прохоря" с голенищами гармошкой. Судя по перстню, наколотому на пальце, идущего впереди босяка, он уже отбыл один срок по малолетке. У всех троих лица как по трафарету: наглые, с прищуром, глаза, в уголках губ примятые папироски, на передних зубах поблескивают металлические фиксы.

Было около двух часов дня, поэтому народу в переулке было немного, а те, кто сейчас шел, при виде хулиганов поспешили уйти. Главарь остановился перед студентом, загородив ему дорогу.

— Кореша, глянь, какой у пацана клифт богатый.

Другой из шайки, тем временем, зашел за спину жертве, а третий остался стоять за спиной главаря. Студент попытался развернуться, чтобы уйти, но был остановлен грубым тычком в спину и замер, оглядываясь по сторонам в поисках помощи. Вот только рассчитывать на эту помощь не следовало. Мужчина с портфелем, шедший впереди меня, сразу ускорил шаг при виде этой троицы. Стайка девушек, под залихватский свист одного из босяков, перебежала на другую сторону дороги и быстро, не оглядываясь, зашагала прочь. Только старик в старомодном пенсне, медленно идущий, опираясь на палку, как шел, так и шел, ничего не заметив. Один я был какой-то неправильный, но при этом выглядел безобидным, судя по небрежным взглядам, изредка бросаемым на меня босяками.

"Хорошо. Значит, фактор неожиданности работает на меня".

К тому же все внимание они сосредоточили на жертве, хотя не забывали поглядывать по сторонам.

"Против троих противников не потяну. По одному выбивать надо. К тому же у главаря нож".

Раздевать свою жертву прямо на улице грабители не решились, мало ли кто может появиться, поэтому угрожая ножом, сейчас пытались затащить парня в темень арки. В притворной ярости, чтобы окончательно запугать жертву, главарь угрожающе зашипел: — Ты че, сучонок? Враз попишу! Рука не дрогнет!

В этот самый момент я обходил их. Босяк, стоящий за спиной главаря, решил, что пора проявить себя и сделал шаг мне навстречу:

— Ты, шкет дохлый! Живо чеши отсюдова! Ну!

Хулиган замахнулся, ожидая, что я сейчас втяну голову в плечи и рысью помчусь от них подальше, но вместо этого носок моего ботинка впечатался между его ног. Он только открыл рот, чтобы закричать, как получил широко открытой ладонью сильный удар в лоб, и покатился по мостовой. Главарь, который до этого не обращал на меня внимания, резко развернулся в мою сторону, но больше ничего не успел сделать — мой локоть вошел в соприкосновение с его челюстью. Я еще успел услышать хруст его кости, как ее сразу перекрыл вопль боли босяка, который сейчас лежал, скорчившись, на земле и держась за причинное место. Этим воплем он дал старт забегу третьего грабителя, решившему, что делать ему здесь нечего. Бросил быстрый взгляд на лежащие тела. Главарь хорошо приложился затылком о брусчатку и потерял сознание. Второй грабитель тихо выл, глядя на меня испуганными глазами. Я подобрал нож, выпавший из руки главаря. Быстро оглядел. Ничего особенного, но в хозяйстве может пригодиться. Сунул его в сумку и повернулся к студенту, все еще стоявшему на том же месте и ошеломленно глядящему на меня.

— Чего зенки пялишь? Пошли отсюда быстрее!

Тот кивнул головой, бросил последний взгляд на босяков и быстро зашагал рядом со мной. Я шел и мысленно ставил оценки своей подготовке, выполнению приемов, физической подготовке тела. Заступился я за парня, естественно, не из-за благородных побуждений, а просто с чего-то надо было начинать изучать возможности своего тела. Переулок тихий, народу практически нет и противники, равные мне по силе. Как тут не соблазниться.

Какое-то время мы шли и молчали, потом я сбавил шаг и сказал: — Будем разбегаться. Пока.

Он остановился.

— Я тебя видел в институте. Знаешь, все произошло так неожиданно.... Ты здорово дерешься! Я никогда....

— Скажи мне "спасибо". И мы разбежались.

— Погоди ты! Я тебя даже не поблагодарил.

— Вот что! Ты просто никому не рассказывай. Это будет для меня "спасибо". Договорились?

Тот снова сделал удивленные глаза: — Договорились. Только зачем из этого тайну делать?

— Не тайна. Просто не люблю к себе лишнего внимания.

Я уже собрался идти дальше, как он остановил меня: — Погоди! Так не правильно. Не по-человечески. Давай познакомимся. Меня зовут Костя, — и протянул мне руку.

Я усмехнулся и пожал руку.

— Здорово, тезка.

Теперь пришла его очередь улыбаться.

— Предлагаю отметить наше знакомство. Ты как?

— Нет. Мне сегодня на тренировку.

— Жаль, — он на несколько секунд задумался, потом его лицо просветлело, и он почти выпалил. — Слушай, приходи к нам домой!

— Зачем?

— Чаю попьем, — и тезка с намеком усмехнулся, — с бутербродами.

— С бутербродами, говоришь. Уговорил! Говори адрес.

Как оказалось, жил он недалеко. В трех трамвайных остановках от института. Старый дом еще царской постройки. Жил Костя хорошо, даже богато, если исходить из того факта, что у его отца была трехкомнатная квартира. И это в Москве, где более 70% населения ютились в коммунальных квартирах, в которых проживало от трех до семи семей.

В прихожей висело на стене длинное зеркало в ореховой раме. В углу стояла вешалка, опирающаяся на три массивные ноги. Переступив порог, я вошел в гостиную и сразу обратил внимание на буфет. Большой, солидный, с различными резными цветочками на дверцах. В центре комнаты стоял стол, накрытый плюшевой скатертью темно-вишневого цвета с бахромой, с четырьмя стульями. Над ним свисала с потолка лампа в матерчатом абажуре и тоже с бахромой. В одном углу на широкой тумбе стоял громоздкий и квадратный по форме радиоприемник, подмигивающий зеленым глазком, в другом — патефон с набором пластинок. Стандартная обстановка зажиточной семьи, если не считать хозяйки квартиры. У нее, совершенно точно, была нестандартная, яркая и живая внешность. В лице и фигуре, если брать по отдельности, нетрудно было заметить некоторые излишества, но все вместе это смотрелось, настолько привлекательно и соблазнительно, что я внутренне облизнулся. И так несколько раз. Большие пухлые губы. Огромные черные глаза. Тугие покатые бедра. Целую минуту я пытался понять, кто она и что здесь делает. Что это была не сестра Костика, это и ежу ясно. Хотя по годам красавица недалеко от него ушла.

— Что? Гадаешь? — усмехнулся Костя, который видно каким-то образом сумел прочитать мои мысли.

Я не успел ничего сказать, как это небесное создание подошло ко мне и томно протянуло свою нежную ладошку.

— Олечка.

Она так странно отрекомендовалась, что я на пару секунд растерялся.

— Звягинцев. Костя.

Потом, неожиданно для себя, взял ее ручку и чуть склонившись, поднес к губам. Поцеловал. Отпустил ее руку и, глядя ей прямо в глаза, сказал: — Вы очень вкусно пахнете, Олечка.

Та усмехнулась: — Интересный комплемент. Ребята, вы пока поговорите без меня, а я схожу на кухню. Надо же проявить себя хоть немного хозяйкой.

Я уставился на тезку вопросительным взглядом. Костя весело улыбнулся и негромко сказал: — Посмотрел бы ты на себя со стороны. Впрочем, почти все так реагируют на Олечкины прелести. Стоят столбом и жадно пожирают ее глазами.

— Это твоя....

— Не моя, а моего папаши. Его жена. Почти пять месяцев. Все понятно?

— Гм. Понятно. А ты как?

— Нормально, — пожал плечами тезка. — Я....

В эту минуту в комнату вплыла с тарелкой бутербродов Олечка.

— Ну что, мальчики, успели обсудить меня? Или вам дать еще время?

Ее улыбка была мягкая, нежная и какая-то трогательная. Я невольно почувствовал, что начал таять под ее обволакивающим взглядом. Потом мы пили вино, ели бутерброды, слушали музыку и весело болтали. Олечка умела слушать, непринужденно говорить на различные темы, весело и заразительно смеяться. Через пару часов я стал прощаться, так и не дождавшись отца Костика, как тезка неожиданно вызвался проводить меня до остановки.

— Как тебе супруга моего папаши? — спросил он меня, стоило нам выйти из подъезда.

Костик не умел пить и сейчас выглядел охмелевшим. Это чувствовалось по не совсем твердому шагу и такой же речи.

— Студентка, комсомолка, спортсменка, наконец, она — просто красавица! — ответил я ему фразой из фильма, который выпустят еще лет через сорок.

— Почему спортсменка?

— Просто так сказал. Не обращай внимания.

— Насчет студентки ты угадал, — сообщил он.

— А твоя мать где?

— Ушла от отца шесть лет назад. Надоели ей любовницы моего папаши. Я сначала с ней жил, но потом она вышла замуж и... уехала в другой город. Пришлось переехать к отцу. Полтора года прожили вместе, а потом появилась она. Окрутила его настолько быстро, что он, наверно, это понял, когда они зарегистрировались.

Как я узнал позже, его мать действительно вышла замуж за директора какой-то базы, но прожили они вместе не долго. Ее мужа обвинили в воровстве и дали четыре года с конфискацией всего имущества и как следствие у них появились трудности, как с жильем, так и с деньгами, после чего мать отправила Костика к отцу.

— Сколько ей лет?

-Месяц тому назад двадцать два исполнилось. А папаше моему вот-вот сорок пять стукнет, — какое-то время он молчал, потом снова заговорил. — Умеет она себя подать. Да?

— Нелегко тебе приходиться, Костик, — усмехнулся я. — Никак к ней не подступиться? А ведь пробовал! Да?

— В точку, — пьяно усмехнулся тезка. — Все сразу понял.

— Кстати, а кто у тебя отец?

— Профессор в Московском педагогическом институте. Занимается научной подготовкой аспирантов на кафедре марксизма-ленинизма. Куча печатных работ. Окончил в свое время институт красной профессуры.

Неожиданно он остановился.

— Знаешь, наверно, я домой пойду. Не обижаешься?

— Нет. Пока.

Свежий, но не холодный ветерок приятно обдувал лицо. Вино слегка шумело в голове, давая некоторую воздушность мыслям, поэтому секунду подумав, я решил продлить свое умиротворенное состояние и пройтись пешком. Одну остановку. Правда не вдоль извилистого трамвайного пути, а срезать угол и идти напрямик. Сначала улица шла между двухэтажных бараков, которых полно на окраине города. В окнах горел свет. Через открытые форточки были слышны голоса, смех, музыка вперемешку с шипением патефонных пластинок. Где-то в глубине дворов раздавалось шальное, залихватское пение под гармошку. С другой стороны улицы, из-за домов, послышался дребезжащий электрический звонок трамвая, идущего по маршруту. Скоро дома закончились и показались развалины какого-то заводика или цеха. Проходя по пустырю, среди россыпей битого кирпича и обугленных бревен я пошел осторожно, напряженно вглядываясь под ноги. Того и гляди, что ногу подвернешь! Городской гул как-то сам собой отдалился, стал тихий и невнятный, наверно, поэтому я услышал тихий плач.

"То ли женщина, то ли ребенок, — определил я и направился в сторону звуков.

Как ни старался осторожно идти, все равно нашумел. Выйдя из-за частично развалившейся стены, я обнаружил маленький костер и типа лежанки, собранной из двух обломков досок, на которых лежало какое-то тряпье. Огляделся, но никого не заметил, зато сразу почувствовал, что за мной наблюдают.

— Выходи. Не бойся. Ничего тебе не сделаю.

В ответ тишина. Тут я вспомнил, что перед тем как уйти, хозяйка дома, Оленька, сунула мне в портфель бутерброды. Сел на доски, открыл портфель и достал сверток. Развернул. Понюхал, после чего изобразил блаженную улыбку и сказал: — Ох, и вкусно пахнет!

Выждал минуту и снова сказал: — Если есть будешь — поделюсь.

За обломком кирпичной кладки кто-то зашевелился, потом поднялась маленькая фигурка, но подойти так и не решилась.

— Как хочешь. Уйду, голодным останешься.

Фигурка сделала несколько шагов, потом еще несколько. Теперь я разглядел хозяина ночлега. Это был мальчишка лет девяти-десяти. Под его левым глазом лиловел синяк.

— Ничего я тебе не сделаю, — я протянул ему бутерброд. — Бери.

Он сделал шаг вперед, выхватил у меня из руки бутерброд и сразу отскочил назад, после чего впился в него зубами, при этом смотрел на меня, не отрывая взгляда. Я подложил немного обломков досок в огонь, после чего спросил: — Вкусно?

Парнишка согласно закивал головой.

— На! Держи еще. И садись к огню.

Паренек взял второй бутерброд, сел и сразу принялся за еду. Прожевав последний кусок, уставился на мой портфель. Я усмехнулся.

— Извини, парень. Больше у меня нет. Давай знакомиться. Меня Костей зовут. А тебя?

— Миха.

— Михаил, значит?

Он опять закивал головой. Я уже оглядел его и составил о нем свое мнение. Он был не беспризорником, так как, несмотря на его дешевую и грязную одежку, они были явно не на помойке подобраны. Да и по размеру подходили. Очень бедная семья или... детдом. Если бы семья, то он бы здесь не ночевал.

— Сбежал из детдома?

Он приподнялся, хотел вскочить, но так как я остался неподвижен, сел обратно.

— Ну, сбежал.

— Я сам когда-то жил в детдоме. Было и плохое, и хорошее. Ничего, вырос, человеком стал, — сказав это, сразу понял, что не то сказал. Это подросток еще может понять, а это еще совсем малыш. По моим меркам.

— Тебе, за что глаз подбили? Крысятничал?

— Я! Да никогда в жизни! Ни крошки, ни у кого не взял! Зуб даю! — он прямо вскинулся, глаза заблестели.

— Верю. Верю. Так за что фингал получил? — спросил я его, но сразу добавил. — Не хочешь — не говори.

— Нас с Тимой, Серегу и еще других ребят, Змей с парнями заставлял просить у прохожих деньги.

— Это взрослые парни?

— Старший отряд. В следующем году в ФЗУ будут поступать.

— Ты отказался и они, чтобы запугать остальных, тебя избили. Так?

— Сказали, что каждый день бить будут, если не буду просить.

Я задумался. Пойти и набить морды? В этом я не видел проблемы, но парнишке за мое заступничество потом прилетит еще больше. Вот если как брат....

— У тебя есть кто-то из родных?

— Мама.

— Погоди! А чего ты тогда в детдоме?

У мальчишки сначала заблестели глаза, потом он захлюпал носом. Я дипломатично молчал. Зная по себе, что в его годы мальчишки считали позором "распускать нюни", особенно перед чужими людьми. Немного успокоившись, сдавленным голосом, тот все же объяснил ситуацию. Оказалось, что его мать женилась во второй раз и уехала строить новую жизнь, где-то на Урале. Обещала, как только устроиться на новом месте, то обязательно заберет своего любимого сына к себе. Прошел уже год. Из родственников в Москве была тетя Зина, старшая сестра его матери. Она его навещала раз в месяц, приносила гостинцы.

— У нее дети есть?

— Два сына. Костя и Сергей. Еще Катя. Она тоже большая.

— Ее сыновья приходили к тебе?

— Нет. Зачем? Они же взрослые.

— Знаешь, где живет тетя Зина?

— Нет. Я у них ни разу дома не был.

— Нет, так нет. Завтра я тебя отведу в детдом и представлюсь твоим двоюродным братом. После чего поговорю со Змеем.

Мальчишка закрутил головой.

— Не. Так еще хуже. Ты, дядя, потом уйдешь, а меня....

Вешать на себя мне эту историю не хотелось, но любое дело надо доводить до конца.

— Навещать буду. Обещаю, — подумал я немного и добавил. — Раз в неделю — точно.

Мишка повеселел, потом немного подумал и согласился. Забрал мальчишку и мы поехали в общежитие. Увидев паренька, студенты засыпали меня и его вопросами. Узнав его историю, собрались завтра идти бить морду Змею и его дружкам. Я успокоил их, сказав, что сам все решу, поэтому утром, вместо лекций, я поехал с ним в детдом. Меня радостно встретили, поблагодарили за найденного воспитанника, после чего я отправился искать Змея. Нашел во дворе, в компании еще двух парней. Культурно представился. Пояснил, что от него хочу, после чего меня обозвали разными непечатными словами. Так как о педагогике я не имел ни малейшего понятия, то просто сломал Змею руку. Спустя минуту то же самое проделал с другим шустрым мальчиком, приятелем Змея, который попытался ударить меня самодельным кастетом. Третий босяк решил не искушать судьбу и сбежал с поля боя. Кастет я забрал. На всякий случай.

Пришел через три дня. Мишка обрадовался мне, как родному.

— Как Змей? Угрожал?

— Нет. Только от него приходили. Сказали, что со мной разберутся.

— Хорошо. Придется снова поговорить.

Нашел Змея и пообещал сломать ему ногу и затем, все остальное по очереди, если у него появятся претензии к Мишке. Судя по его испуганному виду, он воспринял мои слова серьезно.

— Остальных это тоже касается, — с этими словами я пробежал глазами по лицам стоящих, рядом со Змеем, парням.

Те, старательно избегая моего взгляда, только кивали головами в знак согласия.

ГЛАВА 3

Жизнь шла своим чередом. Ходил на лекции. Тренировался. Вот только возможностей заработать деньги, кроме как на разгрузке вагонов, не подворачивалось. И помог мне в этом деле, сам того не желая, Мишка.

Воспитанников младших отрядов из детдома отпускали только в том случае, когда за ними приходили родственники. У Мишки был лучший друг, Тима-Тимофей, которого раз в две недели забирала бабушка. Вместе с ним иногда забирала и Мишку.

Пришел я в очередной раз навестить паренька, но тут вдруг оказалось, что тот лежит в медпункте детдома. Быстро сделав выводы, я уже начал искать Змея, как вижу, навстречу мне летит Тима, лучший приятель Миши. Мы с ним были хорошо знакомы, да и историю со Змеем он хорошо знал.

— Дядя Костя! Дядя Костя! Мне с вами поговорить надо!

— Погоди! У меня тут тоже кое с кем разговор намечен.

— Не он это, дядя Костя! Не Змей!

— А кто тогда?

В разговоре выяснилось, что в прошлое воскресенье они с Мишкой гостили у его бабушки Авдотьи. Придя, неожиданно увидели во дворе ее дома молодого мужчину, мывшегося во дворе над тазом. Середина октября месяца, а он моется и довольно улыбается. Увидев мальчишек, подмигнул и насмешливо спросил: — Чего уставились, парни?

— Не холодно вам? — спросил Мишка.

— Нет. Отец с детства приучил. В гости к бабушке?

— Ага, — оба закивали головами.

— Это хорошо, что я еще не ушел.

Он вылил воду, потом насухо вытерся и ушел в дом. Бабка, до этого молча стоявшая, неожиданно сказала: — Это мой новый постоялец, мальцы, а теперь идите в дом. Кормить вас буду.

Мальчишки, гадая, что могут значить его слова, пошли вслед за Авдотьей. Только успели раздеться, как квартирант, уже одетый, вышел из своей комнаты. В одной руке он держал чемоданчик, а в другой бумажный кулек.

— Это вам, пацаны.

В кульке были леденцы, которые парнишки тут же по-братски разделили. После обеда, они пошли гулять и как обычно зашли на маленький рынок, где продавалась всякая всячина. Походили какое-то время, а затем остановились около женщины, которая продавала фарфоровых собачек. Мишке они так сильно нравились, что он никак не мог от них оторваться, а Тимофей, стоя рядом с приятелем, крутил головой и вдруг неожиданно заметил бабкиного постояльца. Тот остановился, поставил чемоданчик на землю, и о чем-то начал оживленно разговаривать с мужчиной, который чем-то торговал. Вдруг он увидел, как торговец откуда-то из-под прилавка достал такой же чемоданчик, что был у квартиранта и стал его расхваливать. Дескать, купи, не пожалеешь! Тот достал деньги протянул продавцу и забрал чемоданчик, а тот, что принес с собой, так и остался у продавца. Тимофей попытался объяснить Мишке, что случилось, но пока до того дошло, постоялец уже ушел с рынка. Они несколько раз прошлись мимо продавца, но чемоданчика так и не увидели. Решили, что тот его спрятал. После чего еще немного погуляли, и уже собирались идти домой, как по дороге встретили Степку, приятеля Тимофея, жившего через дом от его бабушки. Разговорились, затем стали играть в ножики. В это время на улице появился квартирант. Проходя мимо, он улыбнулся, кивнул головой ребятам и пошел дальше.

— Я его у чертовых развалин вчера видел, — вдруг неожиданно сказал приятель Тимофея.

— Чертовых? Это где? — спросил Мишка.

— Да есть тут такие, — ответил ему Тимофей. — Дом большой каменный стоял, а потом взял и сгорел. Бабушка говорит, что хозяин дома был очень богатый, но богатство получил от черта, а когда тот пришел за ним, тот не захотел идти. Черт тогда разозлился и сжег его вместе с домом.

— Люди туда не ходят. Бояться, — подтвердил эти слова его приятель. — Говорят, что там иногда по ночам огоньки горят. Мать говорит, что это души не захороненных мертвецов.

— Далеко... развалины? — заинтересовался Мишка. — Сейчас светло. Давайте, сходим, посмотрим!

— Не, не пойду, — сразу отказался Степка. — Мать узнала, что я вчера туда ходил, уши надрала.

— Если только посмотреть, — нехотя согласился с другом Тимофей.

Развалины подтвердили свое название. Мишка хотел забраться на стену, чтобы рассмотреть все сверху, но забравшись до половины, сорвался. Просто чудо, что ничего себе не сломал, но сильно расшибся.

— Значит, живой?

— Живой, дядя Костя. Наш врач сказал, что через пару дней его выпишет.

— Веди, посмотрим на больного.

Посидел у его кровати, передал друзьям два небольших кулька. Один с повидлом, другой с конфетами-подушечками. Немного поговорили, и я ушел. Идя в общежитие, стал в уме прокручивать рассказы мальчишек.

"Прямо шпионская история. Если все так, то это работа для ГБ, а не для меня. Им за это деньги платят. Гм. Деньги.... Интересный момент. Насколько я могу судить, то заброшенных агентов всегда снабжали большими суммами денег. Они-то мне и нужны. Теперь надо продумать, как к нему половчее подобраться. Опыта подобной слежки у меня нет, и если он профи, то вычислит меня на раз. К тому же частный сектор, где все друг друга знают, и где я буду, как на ладони. К тому же в лицо его не знаю. М-м-м.... Если только пойти в этом деле... не от шпиона, а от его чемоданчика. Ведь судя по словам мальчишек, можно предположить, что чемоданчик спрятан где-то в развалинах. Шпион сначала их осмотрел, нашел место для тайника, а на следующий день принес и спрятал там чемоданчик. Вот только будет он держать там деньги? Найду, а там вместо денег, динамит или радиостанция. Хотя нет, радиостанции сейчас большие, а чемоданчик, по словам ребят, небольшой. Хм. Тогда возможно там есть оружие. Тоже было бы неплохо. А что дальше? М-м-м.... Шпиона пущу в расход, а вот выслеживать шпионскую сеть — себе дороже будет, к тому же я не спец в таких делах. Решено. Начинаем с чемоданчика".

На следующий день я отправился на рекогносцировку местности. Обойдя жилые дома стороной, я осторожно подобрался к развалинам. Несколько минут понаблюдал и решил, что это пепелище когда-то было усадьбой, окруженной парком. Дом сгорел и развалился, а парк, со временем, зарос, превратившись в лес. Осмотрев развалины более внимательно, решил, что лучшее место для тайника, это чудом сохранившийся кусок второго этажа в левом углу здания, ближе всего расположенного к деревьям. Вот только как на него забраться? С моего места забраться на него было нереально, поэтому я решил сменить место наблюдения. Обойдя по широкой дуге, я зашел с другой стороны, и став за деревом, стал наблюдать уже со стороны парка.

"Забраться можно. Вот только какой смысл в таком тайнике? Быстро не достанешь. Если только положить на длительное хранение? Хм. А почему я решил, что чемоданчик там? Может он его, здесь, в лесу закопал или в россыпи кирпичей запрятал. Хотя... может подвал тут есть?".

Разгоряченный подобными мыслями, я невольно поддался авантюрному желанию найти чемоданчик прямо сейчас, хотя для первого раза планировал просто осмотреться на местности.

Подобравшись к развалинам, замер на какое-то время и стал прислушиваться. Окружающая тишина успокоила меня, после чего я стал взбираться по стене. Один раз нога сорвалась, и я удержался на стене, повиснув на руках. Добравшись до площадки, я был мокрый от пота, хоть выжимай. Но интуиция не подвела. Чемоданчик оказался в этом месте. Внимательно осмотрел его на предмет возможной ловушки, после чего взялся его открывать. Замки щелкнули. Я откинул крышку, и мое лицо расплылось в довольной улыбке. Мечта сбылась! Оружие, деньги, документы, карты, как чистые, так и с пометками. На самом дне, в углу, лежал продолговатый бумажный сверток. Осторожно его развернул. Золотые царские десятки. Пересчитал: семнадцать штук. Вот это улов! Взялся за деньги. Четыре пачки номиналом 5 рублей и две пачки номиналом 3 рубля. Пересчитал и принялся изучать оружие. Пистолет с глушителем немецкого производства. Несколько пачек патронов. Стоило мне взять в руку рубчатую рукоять, как я почувствовал какой-то душевный трепет. Усмехнулся про себя.

"Черного кобеля не отмоешь добела".

Последними я осмотрел две запечатанные пачки папирос "Беломорканал".

"Яд или наркотик. Все в цвет, только монеты никак не вписываются в набор шпиона. Личные запасы? С этим потом. Нет, это хорошо, что я сюда зашел".

Искать новый тайник долго не стал. Нашел раскидистое дерево в гуще парка, забрался на него и повесил чемоданчик на одном из верхних суков. Спустился. Посмотрел. Скрытый за начавшей желтеть листвой, чемоданчик был незаметен. В кармане лежала пачка пятирублевок, грея душу. Шел через рынок. Сначала приценился к сапогам. У следующего торговца спросил цену на табак-самосад. Немецкий агент, стоял на своем месте, торгуя овощами. Картошка, капуста, свекла. Посмотрел на его руки. Пальцы грубые, крестьянские. С заусеницами и черными ободками грязи на ногтях.

"Крестьянин. Овощи явно с его огорода. Значит, местный, — тут у меня возникла новая мысль. — Смотрится, как настоящий колхозник. Неужели так в образ вошел? Как-то не так я представлял себе шпионов. А сам мужик крепкий. Такой в лоб даст, мало не покажется".

С этими мыслями я прошел мимо него и направился к выходу из рынка.

Спустя день, я снова приехал, но уже под сумерки. Рынок сворачивался. Покупателей не было. Торговцы складывали свои товары и поодиночке разбредались в разные стороны. Дождался, когда шпион выкатит свою тележку с нагруженными на нее мешками и последовал за ним. Спустя пятнадцать минут, мне стало известно, где он живет. Собаки не было, но тут было все понятно. Зачем ему пес, который своим лаем перебудит всех соседей, когда к нему наведается ночной гость. Выждал еще какое-то время, потом зашел к дому сзади. Забор был ветхий, того и гляди, что рухнет подо мной. Но обошлось без шума. Осторожно подкрался к светящемуся окну и заглянул в щелку между занавесками. Хозяин закусывал. На столе была миска, из которой тот пальцами доставал капусту и кидал ее в рот. Рядом стояла открытая банка тушенки, и лежал нарезанный ломтями хлеб. Довершала этот натюрморт бутылка водки со стаканом. Шпион прекратил жевать, налил полстакана водки и махом влил в себя, после чего взял ломоть хлеба с намазанной на него тушенкой, и стал жадно, откусывая большими кусками, пожирать бутерброд. Я проглотил накатившую слюну и продолжил наблюдение. Торговец, пока я за ним наблюдал, словно завороженный, смотрел в одну точку. Лицо не выражало ни одной мысли, а взгляд был словно стеклянный. Судя по тому, что я сейчас наблюдал, он никак не тянул на резидента шпионской сети.

"Он даже на шпиона не тянет. Скорее всего, это мальчик на посылках у немецких агентов".

Наблюдал за ним до тех пор, пока хозяин дома не допил бутылку и не встал из-за стола. Вскоре погас свет. Вернувшись тем же путем, я пошел к трамвайной остановке. Несмотря на то, что промерз, что ехать мне, по меньшей мере, час, а там еще идти пешком, настроение было бодрым. Спокойная жизнь это конечно хорошо, но когда в крови начинает кипеть адреналин и кровь быстрее бежит по жилам, мне нравилось больше. Несмотря на то, что трамвай дрожал, дребезжал и звенел, сев, я полностью ушел в обдумывание плана. Решать все надо было быстро, пока они не хватились чемоданчика. Тогда их ищи-свищи.

"Отловить агента и провести допрос или понаблюдать за торговцем?".

Прикидывал, пытался анализировать, но ни к какому решению, так и не пришел. Устал, да и мало было исходных данных.

Утром сходил на лекции, потом забежал на фабрику-кухню пообедать, просидел несколько часов в библиотеке и снова отправился ловить шпионов. Потратил почти два часа, наблюдая издали за торговцем. Никто подозрительный к нему так и не подошел. Проводил его домой, затем подобрался прежним путем к окну и стал снова наблюдать, как тот пьет и закусывает.

"Алкаш поганый. Ублюдок хренов, — ругал я его всяческими словами, сглатывая очередной раз слюну. — И чего я здесь забыл? Лучше бы время потратил на тренировку, вместо того чтобы здесь....".

Додумать мне не дало рычание двигателя грузовика. Я прислушался. Машина ехала сюда. Как только грузовик, последний раз рыкнув двигателем, затормозил напротив его дома, хозяин сразу сорвался с места и бросился вглубь дома, к входной двери. Стараясь, как можно тише ступать, я обогнул дом и услышал, как заскрипела дверь, затем затопали его тяжелые сапоги по лестнице. Осторожно выглянул из-за угла дома, но, к моему сожалению, смог только рассмотреть темные фигуры у забора. Перебросившись несколькими словами, они все втроем пошли к машине. Сгрузив с кузова ящик и две мешка, они потащили их в дом. Им явно было тяжело. Это было видно по согнувшимся фигурам и кряхтению, когда они взбирались по отчаянно скрипевшим ступеням.

"Вот агенты обнаглели. На машине приехали. Динамит мешками носят. Ни бога, ни ГБ не боятся, — но с минуту подумав, решил, что у них наверняка есть какое-нибудь официальное прикрытие. — Например, приехали представители какого-нибудь торга закупаться овощами".

Я угадал. Спустя какое-то время гости вышли с двумя мешками, которые были небрежно закинуты в кузов. Шофер остался у машины, а второй гость вернулся в дом. Я вернулся на место наблюдения, но что они делают, подсмотреть не удалось, так как занавески были плотно задернуты. Что делать? Не успел я задаться этим вопросом, как из-за дома послышались шаги. Заметили? Можно было махнуть через забор, но без шума это быстро не сделаешь и я прижался спиной к стене дома. Рука сама собой выхватила нож. Фигура вышла из-за угла и вместо того чтобы шарить по двору, целенаправленно направилась в дальний угол. Только спустя несколько секунд я сообразил, что это шофер шел к деревянному туалету, стоящему в дальнем углу двора. Скользнул в противоположный угол двора и затаился. Спустя какое-то время двигатель взревел и машина уехала.

Какое-то время думал о том, что предпринять, потом решил, что такого момента мне может не представиться. Они привезли много всего, а значит, есть неплохая вероятность того, что в этих мешках могут оказаться денежные знаки, причем в большом количестве. Теперь осталось решить, как взять хозяина дома без шума. Судя по его крепкому сложению и толстым запястьям, он обладает немалой силой, поэтому в прямой контакт вступать с ним рискованно, а ударить со спины, самое то! Достал из кармана кастет, который отобрал у хулигана из детдома. Место для засады определил быстро — сзади дворового туалета. Настроился на долгое ожидание, но просидел относительно недолго.

Не больше часа. Сначала услышал, как заскрипела входная дверь, потом ступени крыльца, потом раздались приближающиеся тяжелые шаги.

Скрип закрываемой двери туалета, дал мне возможность неслышно оказаться за спиной торговца, когда он разворачивался, чтобы вернуться в дом. Рука с кастетом резко взметнулась вверх и почти в то же самое мгновение рухнула вниз.

Пока я его тащил по двору, а затем в дом, то проклял все на свете. Закрыл дверь, после чего нашел веревку и связал шпиона. Осмотрелся. По виду, словно не жилой дом, а временное жилище. Везде грязь, с потолка свисает паутина. Рядом со столом стояло с десяток пустых водочных бутылок. Прошелся по дому. Скоро нашел люк, ведущий в погреб. Откинул его. Пахнуло плесенью и холодом. Снова прислушался. Тишина. Бросил быстрый взгляд на хозяина квартиры и успел заметить, как дрогнули веки. Очнулся, голубчик. Подошел к нему.

— Очухался. Это хорошо. Значит, поговорим.

Подтащил стул. Сел.

— Глаза открывай. Говорить будем, — несколько секунд подождал, потом резко пнул его ногой в бок. Раз. Второй.

Тот выдержал минуту, затем открыл глаза и заерзал по полу, пытаясь освободиться.

— Ты кто?

— Конь в пальто! И запомни. Вопросы здесь задаю я! Ты только отвечаешь! Понял?

— Да.

Кричать и звать он на помощь не стал, но честно говорить отказался, врал и изворачивался, поэтому чтобы не тратить свое время мне пришлось вспомнить кое-какие методы, широко практикуемые при допросах в полевых условиях. Осознав свою ошибку, он сразу стал отвечать быстро и без запинок.

Назвался он Мефодием Архиповым, но так ли оно было на самом деле, меня не волновало. Бывший кулак, который отсидел свои пять лет. Когда возвращался после отсидки, то случайно познакомился с человеком, который предложил ему помощь, но не безвозмездно. Бывший кулак, злой на Советскую власть, не раздумывая, дал согласие. Вскоре он получил новые документы, прописку в Москве и деньги на покупку дома. Это было почти два года тому назад. Долгое время к нему никто не приходил, и он почти успокоился, вот только зря. Три месяца тому назад к нему пришел человек и назвал пароль. С этого дня его дом стал шпионской явкой. Передает, что ему поручено, держит у себя различные грузы, иногда у него день-два живут незнакомцы.

Он, чуть ли не со слезами на глазах, рассказывал мне, как ему страшно, и что он даже решился сбежать, куда глаза глядят, но от страха перед своими хозяевами, не решился этого сделать. Да и вообще он хороший и пушистый, как маленький беленький кролик, вот только если судить по тем яростным огонькам, которые горели у него в самой глубине глаз, было видно, что развяжи ему сейчас руки, он тут же попытается меня убить.

— Сочувствую. Так что тебе на этот раз привезли?

— Не знаю. Ей Богу не знаю

— Я не гордый. Сам посмотрю.

Спустился в подвал. Нашел в углу мешки и ящик. Раскрыл первый мешок, потом второй. Вскрыл ящик.

"Что мы имеем? Рация. Несколько комплектов батарей. Три офицерские формы. Одна железнодорожника. Документы. Бланки. Динамит. Капсюли. Оружие. Боеприпасы. Ракетницы. Два финских ножа. Добра много, а толку мало. Где деньги, мать вашу?".

Прихватив пистолет, несколько коробок патронов и ножи, я, сильно разочарованный, вылез из подпола. Теперь оставалась только надежда, что удастся что-нибудь вытрясти у хозяина дома.

— Где деньги храните? Только не говори, что в сберегательной кассе.

Тот нагло рассмеялся: — А если и так?

— Зря ты так, — сказал я укоризненно, затыкая ему рот. — Я же по-хорошему хотел.

Спустя десять минут его тело тряслось мелкой дрожью, а в широко открытых от боли глазах стоял ужас.

— Еще? — спросил я его. — Ты только попроси.

Он закрутил головой. Я вытащил кляп. Сквозь стоны, но при этом быстро и кратко, он рассказал мне, где хранит свои личные сокровища.

— Стоп, дурилка! Не твои личные деньги. Меня интересует ваша шпионская казна. Понял? Если прямо сейчас не скажешь, возьмусь за тебя по-настоящему.

При моей угрозе, его лицо прямо посерело от страха.

— Не знаю! Христом Богом клянусь! Только, временя от времени, приносят, как они их называют, "посылки", которые я должен передать чемоданчик человеку, назвавшему пароль. Это у них есть деньги. У меня нет!

Я задумался. В его словах была логика. Деньги, как основной инструмент управления, действительно должны быть только у резидента.

— Где найти вашего главного шпиона?

— Не знаю. Чем хотите, поклянусь! Не знаю!

— Знаешь, я тебе начинаю верить.

Найдя его тайник, я выудил оттуда четыре пачки пятирублевок и около десятка царских золотых монет. Вернувшись к пленнику, спросил:

— Золото откуда?

Что-то мелькнуло в его глазах, но после моего покачивания головой, как бы тем самым говоря, соврешь, только хуже будет, он быстро ответил: — Мне, месяца два тому назад, приказали найти человека, через которого можно будет доставать золото и драгоценности.

У Соньки Завирухиной, из шестого дома, есть брат. У него есть двое сыновей. Один из них работает в комиссионном магазине. Она сама хвасталась своим племянником. Тот, говорит, живет, словно сыр в масле катается. Про золото, она, конечно, не говорила, но догадаться можно. Идти мне к нему было не с руки, поэтому я просто передал адрес комиссионки, а так же имя и фамилию племянника.

— Почему не с руки? Ты же честный советский труженик. М-м-м.... Денег я накопил — мешок золота купил. Как тебе?

— Теряюсь я в этом городе. Улица на улице, где что — не поймешь. Люди непонятные. Тьфу, нехристи!

— Адрес и фамилию продавца!

Он сказал.

— Ручка и бумага есть?

Нашелся чистый лист и карандаш. Я четким почерком изложил на бумаге все то, что мне рассказал Архипов. Адреса, фамилии, пароли. Добавил адрес второго агента, квартирующего у бабушки Тимофея. В конце написал, что в доме по такому-то адресу лежит связанный шпион. Сложил листок. Сверху написал: для госбезопасности, после чего положил его в центре стола. Встал из-за стола, подошел к Архипову. Достал нож.

— Ты чего, паря?! Я тебе все как на духу рассказал! Не бери грех на...!

Проехал несколько остановок, пока не увидел на углу деревянную будку телефона. Спрыгнул. Набрал номер. Сонный голос дежурного произнес: — Милиция. Дежурный....

Не дав договорить, перебил его: — Дом 12! Домогаровский переулок! Там человека хотят убить! Срочно езжайте! Дом 12! Домогаровский переулок!

Вернулся в общежитие уже за полночь. Дежурный вахтер, тетя Клава, перед тем как меня впустить, целую лекцию прочла о шалавах. Дескать, пока еще молодой, сначала жизнь свою правильно выстрой, специальностью обзаведись. Вот когда выучишься, человеком станешь, тогда и по девкам можно. Как можно вежливее поблагодарил ее за наставление и отправился в свою комнату. Ребята уже спали. В темноте осторожно подобрался к своей кровати и вдруг увидел, что какая-то наглая свинья на ней спит! Резко схватил за плечо и развернул лицом к себе.

"Так это Костик! Чего он тут? А запашок.... Перегар на гектар!".

Присел на край кровати, потряс за плечо. Тот чего-то буркнул, не открывая глаз, и опять повернулся на бок. Выхода не было, и я лег рядом. Как лег, так и уснул. Разбудил меня Сашка Воровский.

— Идешь на лекции?

Я помотал головой, просыпаясь. Тот стоял у моей кровати уже одетый. Смотрел с усмешкой.

— Что уже? — тупо спросил я.

— Уже. Так идешь?

— Позже.

— Как знаешь.

Когда ребята ушли, я растолкал Костю.

— Вставай, пьянчуга!

Тот приоткрыл один глаз, и какое-то время смотрел на меня. Потом подскочил на кровати, и оглянулся по сторонам. Я с интересом наблюдал за ним.

— Это что? Я в общаге?

— Ты с чего так нализался? С радости или с горя?

— Ох! Голова как болит.

— Пить надо меньше!

— Тебя бы из дому выгнали, ты бы еще не так запил!

— Не понял. Тебя из дому выгнали?

— Не тебя же, — буркнул тезка, морщась и потирая виски. — Сколько времени?

— Время в институте на лекциях сидеть.

— А ты чего там не сидишь?

— Ну, ты и нахал. Сначала узурпировал мою кровать, а сейчас на лекции гонишь!

— Извини. Просто поздно было, и я не знал, куда ехать.

— У тебя, что подруг мало?

— Мне по делу поговорить надо было! Как в горле пересохло! У тебя попить, ничего нет?

— Водка.

Костю передернуло.

— Ну и шутки у тебя. И так тошно, а....

Я достал задвинутую под кровать сумку и вытащил оттуда буханку хлеба, три банки тушенки, сало, завернутое в тряпицу, и бутылку водки. Все эти продукты я реквизировал у немецкого шпиона, полагая, что мертвецу они не понадобятся.

— Верю. Не шутишь, — скривился Костя. — А чай есть?

— Все есть. И даже какао с коньяком, — я на секунду задумался. — Черт с тобой! Заодно и сам поем. Одевайся, умывайся и пойдем.

Пока тезка приводил себя в порядок, я думал, что делать с оружием. Расставаться с ним не хотелось, словно ребенку с любимой игрушкой.

"Возьму с собой".

К удивлению Кости, повел я его не в студенческую столовую, а в кафе. Тот, сначала залпом выпил стакан яблочного сока и только потом принялся за омлет, запивая его уже горячим чаем. Я уже закончил есть и теперь смотрел, как тот нехотя доедал омлет.

— Рассказывай, что ты там натворил.

Оказалось, что вчера вечером его отец пришел злой и совершенно неожиданно приревновал его к своей молодой жене. Оленька и Костик клялись и божились, что ничего между ними не было. После чего папа Костика заперся в своем кабинете и, как истинный интеллигент, начал пить горькую. Оленька плакала навзрыд по его дверями, а Костик сидел в своей комнате тихо-тихо, изображая мышь под веником. Ближе к ночи папа вывалился из кабинета, затем пришел в комнату сына и патетически заявил, что змея, которую он согрел на своей груди, больше не может ночевать в его доме.

— Так и сказал? Змея?

— Да. Так и сказал. А что?

— Ты же он, змей....

— Змей! Змея! Какая разница! Главное, что он выставил меня за дверь!

Правда, тот ушел не просто так, а сумел прихватить с собой бутылку вина, марочного портвейна. Половину бутылки выпил на улице, а с остатком приехал в общежитие и стал меня ждать. Ребята от вина отказались, и он прикончил бутылку в одиночку.

— И что дальше будет? — поинтересовался я.

— Может, он так спьяна зверствовал, — предположил Костик.

— Думаешь, передумает?

— Не знаю, — помрачнел тезка.

— А причина есть?

— Поверь! Мне-то тебе, зачем врать! Не было у нас с ней ничего! Не было!

— Чего ты кричишь? Не было, так не было. В общем так. Тебе надо выяснить свои отношения с отцом сегодня. Сегодня! Койка одна и я не собираюсь ее с кем-либо делить. Встретимся часов.... В четыре. В общаге. Позже не получиться. У меня сегодня тренировка. Деньги есть?

— Ну....

— Держи, — я отсчитал ему несколько бумажек. — Здесь двадцать рублей.

— Спасибо. Не знаю, как тебя....

— Обойдусь. В институт идешь?

Он покачал головой: — Настроения нет. Обдумать все это надо.

— Тогда в четыре.

Комната была почти пустая, не считая Костика, сидевшего на моей кровати, с гитарой в руках. На грифе инструмента был повязан шикарный красный бант. Он что-то негромко напевал, аккомпанируя себе. Причем, судя по его физиономии, похоже, не грустил. Увидев меня, выдал замысловатый аккорд и запел во весь голос:

— В вечерних ресторанах,

В парижских балаганах,

В дешёвом электрическом раю

Всю ночь ломаю руки

От ярости и муки

И людям что-то жалобно пою!

— Это что за бред?

— Сам ты бред. Это Вертинский. Желтый ангел.

— А гитару где взял?

— Девочки дали.

Я сел на соседнюю кровать. Открыл тумбочку.

— Есть будешь?

— У девчонок перекусил.

— Ну-ну.

Достал тушенку и хлеб. Вскрыл банку. Намазал тушеное мясо на ломоть хлеба. Не успел я это сделать, как Костик схватил мой бутерброд и откусил большой кусок.

— Это как понимать?

— Вкусно пахнет.

— Вот бы и нюхал, а чего в рот тянешь.

Сделал второй бутерброд. Откусил один раз. Второй раз. Прожевал и спросил: — Чего молчишь? Рассказывай.

— Это все случилось из-за этой дуры. Оказывается, Олька вчера приходила к отцу в институт за деньгами. Присмотрела что-то в магазине, хотела купить, а тот ей отказал. Тогда она решила сцену ему устроить. Дескать, сидит она целыми днями одна-одинешенька, только с Костиком и могу тоску развеять. Она хотела сказать, что ей одиноко и скучно, в гости и театры не ходим, а папаша понял по-своему. Я ему поклялся, что между нами ничего не было, он мне вроде поверил....

— Слушай, а чего ты его папашей зовешь?

— Ты знаешь, сколько он баб к себе перетаскал, пока мы вместе с ним жили? И после этого я его уважать должен?!

— Понял. Рассказывай дальше.

— В общем, он предлагает мне переехать в двухкомнатную квартиру его одного коллеги по работе. Тот женился и переехал к супруге, а квартиру сдает. Я так понимаю, до этого мой папаша использовал ее для своих любовных утех. Предлагаю поселиться там вдвоем. Ты как?

Предложение меня больше чем устраивало. Еще неделю тому назад я бы не подумал об этом варианте, но теперь у меня были деньги.

— Сколько платить надо будет?

Лицо Костика приняло задумчивое выражение.

— Папаша сказал, что платить будет только половину. То есть за меня. Поэтому мне надо найти интеллигентного мальчика, который мог бы оплачивать вторую половину суммы.

— Почему ты решил, что у меня есть деньги?

— Ничего я не решил. Просто подумал и предложил тебе первому.

— Потому что я интеллигентный мальчик? — усмехнулся я.

Костя засмеялся.

— И это тоже. Так как?

— Согласен.

Спустя две недели. Где-то, на Лубянке. Кабинет комиссара государственной безопасности третьего ранга.

— Что ты мне принес, майор? — хозяин кабинета ожог подчиненного злым взглядом. — Решил красиво расписать о своей выполненной работе?! А может уже дырку в кителе для ордена проколол?!

Тот никак не ожидал гневной вспышки от начальства. Довольное выражение лица мгновенно увяло, в глазах притаился страх. Неужели узнал?!

— Дугин, ты, где был три месяца тому назад?! Я тебя спрашиваю! Где был, когда они начали работать! Тут под боком у тебя окопались! Ты думал, не узнаю! Праздничную рапортичку он мне написал! Раскрыта и арестована шпионская сеть! — хозяин кабинета перевел взгляд на лежавшие перед ним бумаги. — Как ты тут пишешь.... Ага! Благодаря тщательно скоординированной и проведенной операции под кодовым названием "Ответный удар" нам удалось выявить и пресечь подрывную деятельность шпионской группы в составе шести немецких агентов! Захвачено то-то и то-то! Только где тут у тебя написано, что они уже три месяца вели свою подрывную деятельность?! Почему об этом ты забыл упомянуть! Забыл?! Отвечай!

— Виноват, товарищ комиссар государственной безопасности третьего ранга! — вытянулся в струнку майор.

— Виноват! Тебе наверно, майор, надоело в Москве служить! Так выбирай! Урал или Средняя Азия?! Там постоянно работников не хватает! Будешь радовать своими рапортами местное начальство! Что молчишь?! Язык проглотил?!

— Виноват....

— Знаю, что виноват! Тебе просто повезло, что я уже начальству доложил и то, что операцию провели чисто, никого не упустили! — комиссар сбавил тон. — М-м-м.... Как там с убийством Архипова? Ты обещал разобраться с этим еще три дня назад!

— Не Архипов он, а Иван Сенин. Бывший кулак. Получил пять лет. После отсидки исчез, и вот выплыл уже в Москве с поддельными документами. Только вчера получили на него данные. Теперь об убийстве. Взятые нами агенты утверждают, что к его смерти отношения не имеют. Заварзин и Клямов, подтверждают, что привозили к нему в тот вечер груз, но при этом в один голос говорят, что почти сразу уехали. Исходя из показаний арестованных агентов, ни у одного из них не было никаких разногласий с убитым. Да они с ним особо и не общались, считая забитым крестьянином. Таким образом, у нас осталась только одна версия. Убийцей является тот мужчина, который звонил дежурному. Вот только его никто не видел.

— Прямо невидимка какой-то! Кто он, майор, как ты думаешь?

— Не знаю, что и думать, товарищ комиссар. С одной стороны, он выдал нам шпионскую сеть, оставив письмо, содержащее, я так полагаю, сведения, полученные им после допроса Сенина. С другой стороны, найденные следы пыток на теле убитого и сам факт убийства. По всему видно, что это хладнокровный, опытный, не боящийся крови, человек, при этом обладающий специальными навыками. К нам, в госбезопасность, не обратился. Боится... или не доверяет. Склоняюсь к последнему варианту. Мне лично кажется, что убийца, ранее осужденный как "враг народа", вышел на свободу и случайно наткнулся на немецких агентов. Если так, то с его подготовкой вся эта история легко объясняется. Да и то, что он взял, говорит о его опытности. Ничего лишнего, только деньги и часть оружия.

— Что именно?

— Из чемоданчика — браунинг с глушителем и три пачки патронов. Из подвала дома Сенина — пистолет ТТ. Три пачки патронов. Два финских ножа.

— Хм. Из бывших, говоришь, а теперь, еще и с оружием....

ГЛАВА 4

Отец Костика, Павел Терентьевич Сафронов, которого мне удалось увидеть впервые в тот день, когда тезка пригласил меня помочь с перевозкой вещей на новую квартиру, представлял собой тип импозантного мужчины с приятными чертами лица и хорошей фигурой. Когда мы знакомились, он имел такой барственно-вальяжный вид, что я сразу дал ему кличку "Павлин ряженый". Профессор детально расспросил меня о моих родителях, а когда узнал что мой отец заведующий отделом народного образования, а мать — директор школы, он важно покивал головой и с ноткой удивления в голосе похвалил сына: — А ты, сын, умеешь выбирать друзей.

С этими словами он отбыл в свой кабинет.

Обосновавшись на новом месте, мы, как положено, устроили новоселье. С моей стороны пришел Саша Воровский, а со стороны тезки его приятель — одногруппник и девушка.

Спустя пару недель совместного проживания я решил, что сын недалеко ушел от своего папаши. Девушки вокруг него так и вились, как пчелки над вкусным цветком. Симпатичная внешность, хорошо подвешенный язык, отличное чувство юмора, хороший голос и умение играть на гитаре делали его настолько притягательным, что только редкие женские особи могли устоять против его мужского обаяния. Правда, далеко не всегда доходило до постели и что надо отдать тезке должное, он не ставил целью уложить каждую из своих подруг в кровать. Меня его любовные приключения волновали мало, даже можно больше сказать, его легкий и немного шумный образ жизни устраивал меня на 110 %. Костик жил одним днем. Его не волновали расходы, он не подсчитывал на чем можно экономить, а с другой стороны был готов поделиться последним. При этом не пытался понять, чем живет его сосед, принимал меня таким, каким я ему казался. При этом был далеко не глупый человек, при желании умевший делать правильные выводы. Вот только ему это было не надо. Хорошая компания, модные песенки, девушки — вот все составляло его жизнь. Меня это вполне устраивало.

В монахи я не записывался, но бессистемные связи меня так же не устраивали, поэтому на данном этапе своей жизни решил обзавестись любовницей. Олечка, супруга профессора, мне для этого вполне подходила. У нее было удивительное свойство (в последствие мне не раз пришлось в этом убедиться): в какой компании не она находилась, почти сразу становилась своей. Умела поддержать разговор, засмеяться в нужном месте, пошутить, а если надо потупив глазки, мило покраснеть, но это была только внешняя сторона, а на самом деле ей нельзя отказать, как в уме, так и практичности. Супруга красного профессора любила посещать магазины, рестораны, получать дорогие подарки и ходить в гости.

Встретиться с ней наедине не составило особых проблем. Когда я пригласил ее в ресторан, она только сделала удивленные глаза, а на самом деле уже давно ловила мои влюбленные взгляды. Немного замявшись, для приличия, она согласилась немного посидеть, потому что ей немного скучно. Не только ее удивило мое вольное обращение с деньгами, но и официанта, обслуживающего наш столик, тоже. Ну, никак не ожидал он такой щедрости от столь невидного клиента.

Украдкой заглядываю в глубокое декольте. Взгляд пробегается по рельефным прелестям, едва прикрытым тонкой преградой платья. Олечка не прекращает улыбаться, и мое сердце колотится в два раза быстрее. Ее красота звенит в ушах, создает божественную мелодию. К мелодии добавляются удары моего сердца. Я стараюсь изо всех сил, чтобы все выглядело именно так, то говорю ей комплименты, то упираюсь взглядом в скатерть и неуверенно ёрзаю на стуле, как бы в смущении.

— Какой ты застенчивый, Костя, — легким движением она прикасается к рукаву моего пиджака. — Иметь такого приятеля — бабника и не научиться обращаться с девушками....

— Девушки — это одно, а ты та единственная... — и дальше потоком изливаются один за другим комплементы.

Вечер в целом удался. Это было видно по легкой улыбке на губах Олечки.

— Может ко мне? — говорю я неуверенным голосом, когда мы выходим из ресторана. Она смотрит на меня долгим, томным взглядом решая, что со мной делать. Она любит такие минуты, полные безраздельной власти над мужчинами. Какой интересный мужской образец, думает она, вот только как бы он потом дров не наломал. Влюбиться. Будет потом за мной, очертя голову, бегать. В любви признаваться, цветы дарить. Чего доброго еще муж узнает. Сомнения есть, но почему бы с ним один вечер не провести. К тому же непонятен я ей. У него есть деньги, своеобразное обаяние, немного детской наивности. Он словно мальчик и мужчина в одном лице, а женское любопытство — страшная сила. Именно на нее я и делал упор.

— И что мы у тебя делать будем?

— В программе: шампанское, вино и конфеты, — говорю я срывающимся от напряжения голосом. — И еще один маленький сюрприз.

— Сюрприз? Почему маленький? Хочу большой сюрприз! — говорит она голосом капризной девочки, но в ее глазах появился интерес.

Делаю вид, что смущен и говорю: — Как пожелает, моя королева.

Ей нравиться, как я говорю. Это видно по довольной улыбке, скользящей по ее губам.

— А где этот шалун Костик?

— Уехал на дачу к своей любимой девушке.

Она смеется: — К какой по счету?

Смеюсь вместе с ней и заглядываю ей в глаза. Ты согласна? Красавица видит, с каким я ожиданием жду, что она скажет и специально тянет с ответом. Наслаждается. Изо всех сил изображаю преданно-влюбленный взгляд, а сам думаю: — Чего резину тянешь? Ведь согласна!".

— Хочу сюрприз, — наконец, говорит она. — Поехали.

Свидание с восторженным и влюбленным студентом (она так думала) как-то сразу пошло не так и вместо долгого галантного ухаживания, Олечка, как-то неожиданно быстро оказалась под Костей с широко раздвинутыми ногами. Она считала себя достаточно опытной женщиной в любовных утехах, но этот мальчик, неизвестно, как и когда, сумел достичь таких вершин в интимных ласках, о которых она до сих пор и не подозревала.

— Не ожидала от тебя такого, мальчик. Нет, ты не мальчик, ты самый настоящий мужчина! Мой любимый мужчина! Твоя мужская сила....

— Это и был мой маленький сюрприз, солнышко.

— Сюрприз? Ах, да! Ты говорил, а я уже забыла. Знаешь, не такой уж он и маленький твой сюрприз, — и она провела рукой по простыне в том месте, где та прикрывала мое мужское достоинство. — Еще, мне нравиться, как ты меня называешь. Зови меня так всегда. Хорошо?

— Хорошо, солнышко.

Я был намерен продолжать наши любовные игры, но Олечка оказалась, не только страстной и любвеобильной, но и не менее практичной девушкой. Получая удовольствие, она при этом не теряла головы.

— Милый мой мальчик, мне было с тобой так хорошо, так хорошо....

— Только уже пора бежать к мужу под крылышко, — перебил я ее.

— Надеюсь, ты не обижаешься на меня, Костя. Ты умный мальчик и должен понимать, что в сложившейся ситуации....

— Олечка, не бери лишнего в свою красивую головку. Меня вполне все устраивает.

После моих слов Оленька какое-то время смотрела на меня с удивлением, потом уже оценивающе, и это было совсем не похоже на томный и ласкающий взгляд в постели.

Потом, наконец, сказала: — Ты не так прост, мальчик, каким стараешься казаться.

"Расслабился, идиот. Ну, что тебе стоило поиграть в любовь".

— Оленька, солнышко мое...!

— Не переигрывай, Костя. И еще скажу твоими же словами: меня тоже вполне все устраивает.

Мне только и оставалось, что пожать плечами на подобное заявление.

Загрузка у меня была полная. Институт, библиотека, тренировки. Своей физической подготовке я отдавал львиную долю времени. Несмотря на плохую погоду, каждое утро постоянно наматывал круги по небольшому парку, который обнаружил недалеко от нового места жительства, а когда выдавалось свободное время, и обязательно каждое воскресенье, уезжал в Сокольники и там, по несколько часов, в лесу, тренировался с ножом. Я точно знал то, о чем только подозревали 99% жителей страны Советов — грядет война. Страшная, тяжелая, с мучительными и большими потерями, война. Мне нужно было быть готовым к ней. При этом я никак не мог понять, почему о ней не говорят прямо? Почему замалчивают правду о грядущей войне, которое как тесто, когда поднимается, лезет изо всех щелей? Сталин и правительство в моем понимании сейчас напоминали композицию из трех обезьян, закрывающих лапами глаза, уши и рот. И надпись под ней: "Если я не вижу зла, не слышу о зле и ничего не говорю о нём, то я защищён от него".

День шел за днем, выстраиваясь в недели и месяцы. Жил я пока неплохо. Слегка обновил свой гардероб, а на вопросы любопытных студентов отвечал, что родители денег подкинули. Будучи при деньгах, я теперь нередко навещал Мишку и его приятеля Тимофея с подарками, балуя ребят бутербродами с колбасой, свежими булочками, конфетами. Водил их в кино, угощал мороженым и ситро. Вот только в один из последних дней октября я пришел как обычно, а Мишки в детдоме не оказалось. Его, как оказалось, забрала неожиданно приехавшая мать. Отдал все подарки, что принес, Тимофею, потом подарил ему на прощанье червонец и ушел.

Деньги имеют привычку рано или поздно заканчиваться, поэтому я стал готовиться к операции, чтобы их пополнить. Еще только оказавшись в Москве и столкнувшись с денежной проблемой, я сразу стал думать, как ее разрешить. Из всех вариантов самым многообещающим стали мои воспоминания об уголовных делах, когда я работал в архиве МВД. Изредка, приводя в порядок старые уголовные дела, я пробегал их глазами, а иногда, которые казались мне наиболее интересными, даже прочитывал. Правда, опять выбирал наиболее интересные моменты. Я потратил не менее двух недель на описание этих отрывочных данных. В конце концов, я смог выделить только три эпизода из множества уголовных дел, которые произошли в Москве с 1940 по 1947 год. Нет, запомнил я намного больше, но в одних случаях не хватало точной даты, в других адреса. Все эти мелочи просто не уложились в памяти, хотя дела (убийства, хищения, подлоги и налеты) я помнил. Самый первый эпизод из трех восстановленных воспоминаний должен был состояться в ночь на четвертое декабря. Это был второй или третий "разгон" банды, состоявшей из четырех человек. (Разгон — вид мошенничества, когда преступники, одетые в милицейскую форму, изымают ценности). Сколько раз в общей сложности грабители ограбили обывателей, мне было неизвестно, но в деле, вроде, говорилось о пяти налетах. В память врезалась еще такая деталь. Когда их брали, в перестрелке был тяжело ранен один из оперативников. Даты ограблений и адреса я, естественно, не помнил, кроме одной, которая запала в память по одной простой причине. День и месяц рождения моей жены совпали с датой ограблением, а затем еще и сама дата совпала с номером дома, а название улицы отложилось чисто автоматически. Вот номер квартиры уже не помнил, да это, по сути дела, было и неважно. Просто мне их надо было дождаться. Подъедет машина, выйдут трое в милицейской форме. Побудут час — полтора в доме, затем выйдут с награбленными драгоценностями и деньгами, а тут я. Черный ангел смерти или красный Робин Гуд. В общем, что-то такое среднее. Я не помнил, что они в тот раз унесли, но знал, что кроме денег и драгоценностей ничего другого не брали. Только вот драгоценности мне тоже были не нужны, так как это прямой след ко мне. В комиссионку не сдашь, только барыге нести, а это значит, связь с блатным миром. Тоже хвост.

"Ладно, проблемы будем решать по мере их появления, — подумал я и занялся подготовкой.

Больше недели я изучал пути отхода, проходные дворы, заборы и тупики. Долго думал и планировал, как лучше провести операцию, какое взять оружие. Использование ножей было бы лучше всего, но они не давали 100% гарантии против людей с оружием и я решил остановиться на немецком пистолете с глушителем. Хотя его использование представляло для меня определенную опасность. Если этим делом заинтересуются органы госбезопасности, то сразу всплывет пистолет с глушителем, пропавший из чемоданчика немецкого агента. В итоге меня будут искать два ведомства.

На всю операцию у меня ушло два с половиной часа. С начала приезда машины и до финального расстрела. Машина во двор не въехала, а осталась за углом. Проследив три фигуры в форме, я приготовился ждать. Увидев их, я сразу успокоился, так до этого во мне сидел, грызущий меня изнутри, червячок по имени "сомнение".

Дождавшись, когда из подъезда выйдут три человека в милицейской форме. Они быстро огляделись по сторонам, а затем направились к машине. Не успели они сделать и двух десятков шагов, когда за их спинами вырос темный силуэт, а затем раздались глухие хлопки. Один. Второй. Третий. Услышав глухой стон, я быстро подошел к раненому налетчику. Еще один глухой хлопок и стон резко оборвался. Подойдя к мертвецу, рядом с которым валялся саквояж, я поднял его и быстрыми шагами направился к проходному двору. На часах было без двадцати минут два и народу на улицах практически не было. На что я и рассчитывал, но с другой стороны я выглядел довольно подозрительно для постороннего взгляда, если таковой будет на меня брошен. Путь мой был выбран специально и не раз хожен, поэтому я без особых проблем прошагал весь путь до своего временного дома. Пришел в четыре утра. Костика я еще вчера предупредил, что возможно заночую у одной знакомой девушки. Осторожно закрыл дверь, прошел в комнаты. Тезка спал в своей комнате беззаботным сном ребенка. Сунул саквояж под кровать, поставил будильник и сразу завалился спать. Утром поднялся первым, приготовил на скорую руку завтрак, что было привычным делом, так как Костик, словно маленький ребенок, просто не был способен просыпаться вовремя. Перед этим быстро просмотрел содержимое саквояжа и поморщился, так как то, что находилось внутри, меня, скажем, на треть, не устраивало. Драгоценности.

"А так, весьма неплохо. Сорок пять тысяч рублей. 22 золотые царские десятки".

Какое-то время я мучился вопросом, как оправдать траты, пока не наткнулся в газете на объявление "1-й Московский ипподром. Ленинградское шоссе, 25. Бега. Трамваи ? 1, 6, 7, 13, 23, 25. Автобусы ? 4,6,8,19,21. Начало....".

"Вот и решение проблемы".

Я две недели, по субботам и воскресеньям ходил на ипподром. Один раз ходили с Костиком. Как и все, делал ставки. И дважды выиграл по-крупному. Теперь в случае необходимости даже мог предъявить выигрышные билеты, которые купил у настоящих счастливчиков. Выигрыши составили шесть и восемь тысяч.

Жизнь в стране Советов налаживалась. Отменили карточки, и в магазинах появилась колбаса, мясо, копчености, сыр, конфеты. В магазинах — товары. Людей тянуло к красивой и хорошей жизни, которую они выстрадали, омываясь, где потом, где кровью. Вот только была одна проблема — очереди. Тратить время впустую не входило в мои интересы. Надо было срочно решать проблему. Только как? Тут мне помог, в какой-то степени, Костик, который, время от времени, встречался с отцом и кроме денег, иногда приносил кое-что вкусное из продуктов. Обычно я его о таких вещах не спрашивал, принес и принес, а тут поинтересовался.

— Что у нас там сегодня?

— Папаша банку икры дал и полпалки колбасы.

Развернул упаковку, покрутил колбасу, понюхал: — Сервелат?

— Да. Он в буфете взял, у себя в распределителе.

— Погоди. Буфет. Так там за деньги купить можно?

— Конечно, можно. Он от жадности две палки взял. Ему буфетчица на ухо шепнула, что такая колбаса, идет исключительно по кремлевским заказам, вот он и решил вкусненькое прикупить. Заодно и сына порадовал.

— А тебе он может купить?

— Может, но по талонам там одна цена, а по деньгам другая. Папаша, купив эту колбасу, талоны дня за три, наверно, ухнул.

— Деньги есть. В чем проблема? Ты что забыл про ипподром?

— Точно. Почему бы и нет? Завтра поговорю с ним.

— М-м-м.... Ты можешь его заинтересовать, чтобы ему было выгодно нам покупать в своем буфете.

— Ты просто моего папашу не знаешь. Он если на Северном полюсе окажется, то даже там себе и бабу и выгоду найдет.

Я пошел в свою комнату и принес пачку денег.

— Отдай ему, но только не забудь объяснить, откуда они у меня. Чтобы лишнего не думал. Пусть, время от времени, подкидывает нам продукты.

Спустя пару дней Костик пришел нагруженный продуктами. Колбаса, икра, сыр, севрюга горячего копчения, белый хлеб, несколько пачек отличного печенья, в довершение всего — большая подарочная коробка шоколадных конфет.

— Конфеты зачем?

— Брось, тезка. К нам девочки ходят! Почему не угостить?

— Ну-ну.

Как-то вечером я сидел дома, читая конспект, который взял у Сашки Воровского, при этом делая для себя пометки, как услышал — хлопнула входная дверь. По звукам, раздававшимся из прихожей, было ясно, что Костик пришел один. Войдя ко мне в комнату, он поставил на стол портфель, в котором носил продукты.

— Что вкусного принес? — поинтересовался я.

— Балык. Папаша сказал, что очень вкусный. Колбаса.... А! Потом сам посмотришь. Кстати, у меня для тебя новость есть.

— Какая?

— Он с тобой встретиться хочет.

— Кто? — не понял я.

— Павел Терентьевич Сафронов.

— Деньги на буфет закончились?

— Нет, не в этом дело. Ректору или проректору института, где трудится мой папаша, скоро должно стукнуть 50 лет, а тот, как оказалось, большой любитель живописи....

Я перебил его: — Поэтому твой отец хочет подарить ему нечто необычное, чтобы тот его не забывал при раздаче должностей и премий. Вот только откуда Павел Терентьевич знает, что я немного увлекаюсь живописью. А?

— Откуда? От Олечки. Вот она откуда знает? — и он хитро посмотрел на меня.

"Прокол. Женский язык — это нечто".

— Когда мы были на дне рождения твоей мачехи, я немного рассказал ей о своем увлечении. Причем, только в общих словах. Даже не думал хвастаться.

— Брось! — беспечно махнул рукой Костик. — Все нормально. Вот только она, похоже, представила папаше тебя как знатока живописи. Так что тебя завтра, в семь часов вечера, ждут в семье Сафроновых.

— А ты что не пойдешь?

— Я сегодня там был. Хватит. Иди один.

Следующим вечером после ужина, состоявшего из вкусных котлет с макаронами, а к ним выставленной закуски из квашеной капусты, грибочков и соленых огурчиков, которая была выставлена не просто так, а к водочке. Хорошо покушав, мы сели пить чай, во время которого и состоялся разговор, ради которого меня пригласили.

— Константин, мне сказали, что вы весьма неплохо разбираетесь в живописи.

— Извините, Павел Терентьевич, я неплохо разбираюсь лишь в отдельных областях направлений живописи. И заметьте. Не хорошо, а только неплохо. Я не эксперт, которым меня изобразила ваша супруга.

— Ладно-ладно, пусть так, но вы в отличие от меня в этом деле хоть разбираетесь. Мне нужно выбрать в подарок миниатюру. Желательно действительно старинную вещь. Понимаете меня?

— Понимаю. Вот только я о миниатюрах знаю, как вам сказать, понаслышке. Не занимался ими вплотную.

— Но вы можете хотя бы определить ее подлинность? Век там? Художника?

— Вы еще не сказали, какие миниатюры вам нужны? Книжные, портретные или камеи?

— Точно! Портретная. Оленька, душа моя, тебе в комиссионном магазине как сказали?

— Мне оценщица сказала, что у них появилась портретная миниатюра. Вроде 18 век. Только, Паша, — она повернулась к мужу, — надо решить все завтра, до закрытия магазина, потому что Клавдия Петровна сказала: только сутки будет держать, а потом выставит на продажу.

— Хорошо. Так как вы, Константин?

— Ничего обещать не буду. Завтра подъеду в комиссионный магазин и посмотрю на вещь, а затем — в институт, в библиотеку. Там посмотрю литературу и каталоги. Когда вы собираетесь за покупкой, Павел Терентьевич?

— Я освобожусь к пяти часам. Минут 40-45 на дорогу, поэтому давайте встретимся в магазине в 18 часов.

— Договорились.

Спустя неделю состоялся юбилей, а через пару дней профессор Сафронов был приглашен в кабинет ректора, где тот еще раз поблагодарил его за подарок. Павел Терентьевич после этого был на седьмом небе от счастья, так мне сказала Олечка, когда мы лежали с ней в постели.

— Мы тебе оба благодарны, милый.

— Оба? Пока я чувствую благодарность только с твоей стороны, солнышко.

— Я постараюсь, мой хороший мальчик, и за него. Ты не будешь в обиде.

Новый 1941 год в отличие от Костика, у которого было несколько приглашений, я отметил солидно и спокойно. Отдаться безрассудному пылу молодости мешали несколько десятилетий прошлой жизни, но я провел время не хуже своего тезки, заранее зарезервировав на новогодний вечер столик в ресторане. Мне хотелось пожить хоть пару дней, как взрослому человеку, которым я и был по своей сути, а не изображать молодого повесу-студента. Компанию мне составила деловая подруга Олечки, Светлана Рябинина, живая, смешливая женщина 28 лет.

Когда мы ехали в такси, она все косилась на пакет у меня в руках. В ее взгляде было недоумение и любопытство. Загадка разрешилась только тогда, когда мы подошли к нашему столику. Я снял бумагу и поставил на середину стола миниатюрного Деда Мороза. Посетители за ближайшими столиками с интересом наблюдали за моими манипуляциями, а когда увидели игрушечного Деда Мороза, даже захлопали. После чего я, несколько театрально, под завистливые взгляды женщин, сидевших за соседними столиками, подарил Светлане кулон. Она захотела сразу его надеть. После того как я помог застегнуть цепочку на ее шее, сразу был вознагражден горячим поцелуем, теперь уже под завистливые взгляды мужчин.

Люди, сидевшие за столиками, были веселые, красивые, нарядные. Многие из них были в масках и бумажных карнавальных шляпах. Радостный гул голосов изредка прерывался бабаханьем хлопушек и вылетающими пробками из бутылок шампанского.

Над головами летали цветные бумажные ленты и сыпались конфетти. Весело и задорно пела певица под музыку джазового оркестра. Пять часов пролетели почти незаметно, а потом мы взяли такси и поехали ко мне. Костик мне клятвенно обещал, что появиться только к вечеру следующего дня, поэтому я рассчитывал провести время, как говориться в одной классической комедии, "с чувством, с толком, с расстановкой". Тезка оказался человеком слова (он появился только 3-го числа утром), а я не обманул ожиданий Светы.

Не успел я закрыть дверь и снять пальто с женщины, как она прижалась ко мне всем телом. В штанах сразу стало тесно. Она почувствовала это и лукаво улыбаясь, спросила:

— Нравлюсь я тебе, Костик?

— Нравишься, Светик, — в тон ответил ей я.

Она весело рассмеялась, потом мы целовались, как подростки, горячо и жадно. Мои руки бесстыдно шарили по ее телу до тех пор, пока она не начала тихонечко постанывать. В какой-то момент она оторвалась от меня и быстро сказала: — Идем, миленький. Идем скорее. Я больше не могу.

Раздевались мы в какой-то лихорадке. Оказавшись в кровати, я только успел обнять ее, как Светлана застонала и изогнулась всем телом. Жгучее желание охватило меня, взвело тело, как тугую пружину. Женщина оказалась резвой, чувствительной и весьма любвеобильной особой: она вскрикивала, стонала, содрогалась всем телом на пике получаемого удовольствия, тем самым невольно подстегивая меня. Из кровати мы выползли, уставшие и довольные друг другом, только к обеду.

Спустя пару недель, уже со слов Костика, я узнал, что чета Сафроновых были приглашены, с подачи ректора института, в один из ресторанов, где новый год праздновала московская полуэлита. Новые знакомства скоро дали о себе знать. Неожиданно вечером к нам заехала супружеская пара Сафроновых. Костик и я вечерами сидели дома и готовились к экзаменам. Стоило нам открыть дверь, как мы удивленно переглянулись, а затем уставились на нежданных гостей.

— Может, пригласите, или мы так и будем через порог говорить, — несколько ворчливо нарушил общее молчание Павел Терентьевич.

— Здравствуйте. Извините. Проходите, пожалуйста, — я отступил в сторону. — Тезка, давай чайник ставь!

— Нет. Не надо! — махнул рукою профессор, проходя в прихожую. — Мы буквально на пять минут. Нас ждет такси.

— Мы ненадолго, — подтвердила его слова супруга. — Павел и так уступил моей просьбе, когда мы проезжали мимо. Дело в том, что я познакомилась на званом вечере с прелестной девушкой. Мы разговорились, обменялись телефонами, и вот сегодня она мне позвонила с просьбой помочь. Мне очень не хочется тебя напрягать, Костя, но, к сожалению, другого выхода у меня нет. Во всем виноват только мой длинный язык. Извини меня. Я знаю, что у тебя сессия, экзамены.... Извини.

— Ох, эти женщины, — нарочито тяжело вздохнул профессор. — Вечно их язык на полкорпуса голову обгоняет.

— Объясните мне толком, что от меня требуется? — недоуменно спросил я.

— Ты еще не понял?! — влез в разговор тезка. — Так ты теперь в семье Сафроновых числишься официальным экспертом в области искусства!

— Мы как-нибудь обойдемся без твоих ехидных замечаний, Константин! — тут же осадил сына "папаша". — Олечка, а ты не молчи. Излагай свою просьбу, а то мы так до ночи здесь простоим.

— Этой девушке надо помочь в выборе картины. Поможешь?

— Когда?

— Завтра, Костя.

— С утра у меня зачет. Освобожусь, если пойду одним из первых, к одиннадцати. Не раньше.

— Ой, как хорошо! Тогда давай подъезжай к двенадцати часам. Вот адрес, — и она подала мне бумажку. — Мы тебя там будем ждать! Только очень прошу тебя: не опаздывай!

Я подошел к комиссионному магазину за десять минут до назначенного времени. Магазин должен был работать, но на входной двери висела табличка "Спецобслуживание".

"Что это значит?".

Оглянулся по сторонам. Чуть дальше по улице стояла большая черная машина, в кабине которой сидел водитель. Я усмехнулся.

"Партократия приехала".

Постучал в дверь. На стук выглянул продавец. Быстро оглядел меня и, посчитав за обычного посетителя, ткнул пальцем в табличку:

— Гражданин, вы читать умеете? Вот табличка висит!

— Я могу уйти, вот только тебе потом за мной вдогонку придется бежать! — я нагло усмехнулся ему прямо в лицо.

Он сразу в лице изменился. В глазах заплескался испуг.

— Извините, товарищ! Я не знал! Мне просто ничего....

— Веди, давай!

— Проходите, пожалуйста, товарищ!

Войдя, сделал несколько шагов и невольно остановился. В большом зале, где среди старинной мебели, напольных часов и напольных китайских ваз, на полках и витринах стояли фарфоровые фигурки людей и животных, шкатулки, медальоны. Я стоял и крутил головой, рассматривая эти осколки семейного счастья и признаки былой роскоши.

"Эх! Выставить бы это на современный аукцион и денежки лопатой грести....".

Голос Оленьки оторвал меня от грез и вернул в действительность.

— Костя! Иди сюда! Быстрее!

Я повернулся на голос. Она стояла в глубине зала и призывно махала мне рукой. Я подошел. Увидев на ее лице тщательно скрываемый страх, я только открыл рот, чтобы спросить, как она меня подтолкнула к двери с табличкой "Директор":

— Заходи быстрее! Я тебе все потом объясню.

Открыл дверь, затем вошел. Кабинет сам по себе был большой, но из-за массивной мебели и тяжелых занавесок из плюша, казалось, что в нем очень мало свободного места. Стол, перед ним два массивных деревянных стула с широкими, удобными спинками. В углу — здоровый, старинный сейф с металлическими завитушками. С левой стороны стены висело несколько застекленных рамок с грамотами за отличное обслуживание, а над ними висел красный вымпел с надписью "За ударный труд!". С другой стороны комнаты висел портрет великого вождя, товарища Сталина. У стены, рядом с грамотами, стояла, чуть ли не навытяжку, женщина. Она, судя по всему, была директором магазина. Соломенного цвета волосы, пышные телеса, затянутые в оранжевое платье с широким вырезом и безрукавкой с цветным орнаментом, красные меховые полуботинки. Некогда красивое лицо сейчас обрюзгло и поблекло, а в глазах светился страх. Его источником был мужчина ярко выраженной восточной наружности, вальяжно расположившейся в кресле директора магазина. Ему было лет сорок. Правильные черты лица. Одет не просто хорошо, а изысканно. Кожаное пальто с меховой подкладкой, пушистый шарф в черную и белую полоски. Перед ним на столе лежала шляпа. Он рассматривал меня нагло и в упор. Я только скользнул по нему взглядом, а затем все свое внимание обратил на красивую девушку, сидящую на одном из двух стульев. Густые черные, вьющиеся волосы обрамляли нежный овал лица, на котором особенно выделялись два больших черных глаза, обрамленных длинными пушистыми ресницами.

"Еврейка? Хм. Нет. Восточный тип. Смесь кровей присутствует. Эх, хороша! Выглядит, прямо как красавица из восточной сказки".

Если у Олечки (кстати, в девичестве ее фамилия была Бертгольц) была яркая и эффектная, словно выставленная напоказ, красота, то у незнакомки она была спокойной и утонченной. При этом, как я заметил, она никак не подчеркивала ее с помощью искусственных женских ухищрений, да и взгляд у прелестной незнакомки был прямой, открытый, искренний, без игры глазами и кокетства.

— Здравствуйте! — поздоровался я.

— Здравствуйте, — откликнулась прекрасная незнакомка.

— Э! Ты чего ждать себя заставляешь! — буркнул недовольно "грузин", так я его мысленно окрестил.

Мне очень хотелось кое-что вежливое сказать сыну гор, но Олечка уже торопливо представила меня: — Вот, Давид Надарович, это и есть специалист по картинам. Студент. Учиться в институте.

— Молодой больно! — опять недовольно фыркнул грузин. — Э! Надо профессора, человека опытного! А это кто?

Я сделал рассерженное лицо.

— Я не напрашивался. Надо, ищите опытного! Всего хорошего!

— Стоять! Фамилия? Имя?

— Вам это зачем? — при этом я постарался натянуть на себя маску испуганного человека. — И кто вы сам такой?

— Я?! Татьяна, посмотри, этот человечек спрашивает: кто я?

— Он правильно спрашивает, Давид! Его право! А ты сейчас не на своей работе, чтобы здесь допросы проводить! — неожиданно резко отчитала его прекрасная незнакомка.

"ГБ. Капитан или майор. А она, значит, грузинка. Таня. Мне нравиться это имя".

Он бросил на нее свирепый взгляд, но уже в следующую секунду заулыбался: — Ты права! Эта все работа! На нервах! Ладно, не будем спорить, не будем горячиться, а лучше пойдем, посмотрим, ради чего мы здесь собрались.

Около получаса мы выбирали картину для подарка. За это время, "грузин" достал меня своими хамскими выходками. После того картину упаковали, Таня с Оленькой отошли в сторону и принялись о чем-то говорить, "грузин" подошел ко мне и сказал: — Наш разговор еще не закончен, студент.

— Вы это о чем? — испуганно-удивленным тоном спросил я его, при этом думая о том, что хорошо бы ему сломать обе руки, вспороть живот и бросить на съеденье бродячим псам. Подобную картину мне как-то пришлось наблюдать в Африке. Именно такой способ выбрал местный президент для показательной казни главарей мятежников. Он усмехнулся.

— Не дрожи, студент. Вот возьми, — он подал мне бумажку с адресом. — Завтра, ровно в одиннадцать будешь по этому адресу.

— Погодите! У меня в институте в это время....

— Опоздаешь или не придешь — пеняй на себя. Найду, пожалеешь, что родился! — он резко отвернулся от меня и крикнул. — Таня, я жду тебя в машине!

Я пришел вовремя. Постучал. Дверь мне открыла женщина с больным и измученным лицом. Серая вязаная кофта, мешком, сидевшая на ней и длинная из черной плотной ткани, юбка, делали ее все больше похожей на старуху.

— Вам кого, молодой человек?

— Мне дали этот адрес и сказали прийти. Давид Нодарович.

Стоило мне назвать это имя и отчество, как ее передернуло, одновременно она отпрянула, словно ей прямо в лицо сунули жабу.

— Вы вместе с ним работаете?

— Нет. Я студент. Учусь в ИФЛИ.

— Студент. Ой, как хорошо! — ее лицо сразу посветлело. — Проходите, пожалуйста! У меня есть чай и сухарики!

Не успел я сделать несколько шагов вглубь квартиры, как за спиной раздалась пронзительная трель звонка.

— О, господи! Это он! — в ее голосе было полно страха и ненависти.

"Грузин" вошел, как к себе домой. Прошел мимо хозяйки квартиры, словно мимо пустого места. На меня он хоть бросил взгляд и уже из гостиной послышался его голос: — Эй! Студент! Иди сюда!

Я вошел и обалдел. Эта квартира была, как минимум, филиалом Третьяковки или Эрмитажа.

— Что вокруг смотришь?! Ты на меня смотри! Слушай, что я скажу! Список всего этого сделаешь! Художники там и прочее! Чтобы все написал правильно! Понимаешь?!

— То есть мне нужно составить опись этих картин?

— Опись — мопись! Не знаю! Но хочу знать, что это за картины! Сколько они стоят! Чтобы цены к ним написал! Три дня тебе на все!

— Чтобы определить авторов этих картин, не говоря уже об их подлинности, мне нужно будет перелистать не один десяток каталогов. А тут картин... наверно десятка два. Две недели, как минимум. А цены можно определить, если картины этого автора есть в зарубежных каталогах и только потом надо смотреть....

— Ты мне не рассказывай! Ты давай работай! Делай свой список, а цены поставь — какие знаешь! Теперь последнее. Смотри сюда! — он достал удостоверение сотрудника ГБ. — Слово лишнее кому скажешь — поедешь на Колыму! Знаешь, как у нас в управлении говорят: был бы человек, а статью мы всегда найдем.

Сказав, он весело, от души, засмеялся, потом посмотрел на меня: — Что не смешно?

— Не смешно.

Он смерил меня недовольным взглядом, хотел что-то сказать, но передумал.

— Ладно. Теперь еще. Если здесь хоть что-то пропадет, и я узнаю,... Лучше сразу вешайся! Понял, студент?!

— Понял.

— Все! Работай!

Больше не обращая на меня внимания, он прошелся по комнатам, останавливался несколько раз, чтобы внимательно посмотреть на ту или иную картину, а потом хлопнула входная дверь. Я пошел искать хозяйку. Нашел ее на кухне. Бледное лицо, рука, прижатая к сердцу, стакан воды, стоящий на столе. Все это говорило о том, что женщине плохо.

— Сердце?

— Да. Но вы не волнуйтесь, сейчас пройдет. Я краем уха слышала, что он говорил. На чем он вас поймал?

Я хмыкнул.

— Не хотите и не надо. Не настаиваю. Вы уже поставьте сами чайник, молодой человек. Я пока посижу. Сердце что-то уж больно сильно колотиться.

— Все сделаю. Сидите и не волнуйтесь.

Попили чай. Познакомились. Женщину звали Наталья Витальевна Гущина. Теперь, когда я к ней приходил, то приносил что-нибудь вкусненькое, так как на ее зарплату ткачихи в 440 рублей можно было прожить только впроголодь. Цены в магазинах сильно кусались. Обычно я приносил пачку печенья, сушки и какие-нибудь дешевые конфеты или сахар. Как-то раз принес пару бутербродов с вареной колбасой. Так она смотрела на эту колбасу как на чудо и медленно, с явным наслаждением, откусывала от бутерброда маленькие кусочки, растягивая удовольствие. Говорили мы с хозяйкой квартиры много, но все больше на нейтральные темы. О нехватке продуктов, о больших ценах, о длинных очередях в магазинах. В один из таких разговоров она сказала, что у нее скоро день рождения, и в свой следующий приход я принес ей бутылку вина.

— Это вам ко дню рождения, Наталья Витальевна!

— Ой, Костя! Большое тебе спасибо!

Вижу, что она старается улыбнуться, а у самой припухшее лицо и глаза красные. Нетрудно было понять, что она до этого плакала.

— Что с вами? Сердце?

— Нет, Костя, нет. Просто мысли черные в голову лезут.

— Гоните их! У вас скоро день рождения! Гости придут....

— А доживу ли я до него, Костя?! Ведь не знаю!

— К чему так мрачно? Вы....

— Да потому что я уже не распоряжаюсь своей жизнью, молодой человек! Нет! Ею он распоряжается! — и она резким жестом ткнула рукой в сторону входной двери. — Он хозяин моей жизни! Захочет, выбросит меня из квартиры на улицу! Захочет, в лагеря отправит! Да! Да! Что вы так на меня смотрите!

Она какое-то время смотрела на меня, видно в расчете, что я как-то отреагирую, но я промолчал. Кто я такой, чтобы возмущаться? Я продолжал играть роль студента, который, как и она, боится большого страшного начальника из ГБ. Она видно поняла, что я хотел выразить своим молчанием, потому что усмехнулась, потом показала на бутылку, которую я держал в руке: — Идемте на кухню, Костя! Знаете, я хочу выпить!

История части ее жизни оказалась пострашней, чем большинство фильмов-ужастиков, которые будут потом массово выпускать в будущем. Двадцать лет тому назад она познакомилась с советским служащим Владимиром Бушинским. Поженились и прожили вместе 17 лет. Постепенно он дорос до начальника отдела. Что-то распределял. Подписывал. Выступал на совещаниях. В доме появились продукты, вино, конфеты, но главное, что он стал приходить поздно, и от него пахло духами. Женскими духами. Она это не сразу заметила, так как работала ткачихой в две смены, сильно уставала и иной раз не видела мужа неделями. Будучи женщиной прямой и открытой, она прямо спросила Володю о другой женщине в его жизни. Когда тот признался в своей измене, они развелись. Она переехала к своей матери в коммунальную квартиру и думала, что навсегда выкинула его из своей жизни, но оказалось, что она ошибалась. Где-то спустя полгода тот снова появился в ее пороге. Он пришел в тот момент, когда ее мать сильно заболела и ей были нужны дорогие лекарства. Бушинский помог не только достать, но и оплатил их, а в качестве ответной услуги попросил изредка бывать в трехкомнатной квартире, которую он купил. На вопрос, откуда у него такие большие деньги, сказал, что уже с год у него важная и ответственная работа. Особо секретная. Потому и зарплата другая. После этого он исчез и месяца три не появлялся. В следующее его появление Бушинский принес бумаги на квартиру, которые он собирался оформить на ее имя. Она отказывалась, но он так настойчиво просил "во имя их прежней любви", что она не выдержала и сдалась на его уговоры. После оформления бумаг, он повез ее на квартиру. Последний раз она была в ней две недели тому назад, а теперь, когда вошла, то у нее, как она выразилась "чуть родимчик не приключился". Везде стояла старинная мебель, статуэтки, вазы, картины. Ей он объяснил, что в Государственном музее сейчас идет реорганизация, поэтому часть предметов достали из запасников, но не оказалось места, куда их ставить, поэтому ему как ответственному работнику разрешили держать их у себя. При этом он даже похвастался: видишь, какой я ценный сотрудник, раз мне доверяют народные ценности и тут же горделиво добавил, что комиссию, в которую он входит, одно время возглавлял великий пролетарский писатель Максим Горький. Она начала отказаться, но Бушинский дал ей денег и сказал, что всегда готов помочь с лекарствами для ее матери. Эта их встреча была последней. Спустя десять месяцев ее мать умерла. Оставаться в месте, где все ей напоминало о смерти матери, она не хотела и переехала в квартиру, которую оставил ей Бушинский.

Из ее слов стало понятно, что ее бывший муж в свое время состоял в оценочной комиссии, которая отбирала ценности, продаваемые за границу. Именно во главе ее одно время стоял Максим Горький.

Измена мужа и смерть матери со временем сделали женщину замкнутой и безразличной ко всему. Работа — дом — работа. Так она и жила последние три года. Сначала ее удивляло, что не появляется Бушинский или кто-то из музея за этими вещами. Даже хотела сходить к нему на работу, но вспомнила, что представления не имеет о его новом месте работы, а потом привыкла и раз две недели уже чисто автоматически стирала с них пыль. Из пустого, безразличного состояния ее вывела случайная встреча со знакомой женщиной, женой сослуживца по работе ее бывшего мужа, с которой она не виделась уже несколько лет.

— Здравствуй, Клава.

— Здравствуйте, — ответила она холодно и резко, что бедная женщина даже подумала, что может она, ошиблась, и это не ее знакомая.

— Клава, вы, что меня не узнаете?!

— Может раньше и знала, а теперь знать не хочу! — и она начала разворачиваться, чтобы уйти.

— Погодите! Почему?!

— Интересно, а вы, почему на свободе?!

— Я? Как почему? Что за вопросы такие? — женщина совсем растерялась. — Ничего не понимаю!

Женщина, увидев наивное и непосредственное удивление, поняла, что Наталья действительно ничего не знает.

— Наташа, так вы совсем ничего не знаете? Погодите! Вы когда видели мужа в последний раз?

— Даже... не помню. Мы с ним уже почти четыре года... не вместе.

— Да ты просто счастливица! — тут женщина сделала таинственное лицо. — Ты просто не представляешь, как тебе повезло! Твой бывший оказался крупным расхитителем народного имущества. Его собирались арестовать, а он взял и из окна прыгнул. Вот, так.

— Он расхититель? Как же.... Он умер?!

— Конечно! С пятого этажа, как мне мой Петя сказал, спрыгнул.

— Когда это произошло?! Где его похоронили?! Где мне об этом узнать?!

— Ты что, полная дура? Да ты следом за ним пойдешь, как только начнешь расспрашивать! Да тебя не тронули только потому, что вы давно расстались! А вот если ты сейчас придешь и начнешь говорить, что я его жена, пусть бывшая, то тебя точно в лагерь упекут! Даже не думай!

— Что мне теперь делать, Клава? — глаза Натальи наполнились слезами.

— Ничего. Живи, как раньше жила. Детей же у вас не было?

Давясь слезами, женщина только отчаянно замотала головой.

— Бедная ты. Брось. Нашла по кому слезы лить! Не стоит он того! Все они козлы! И мой тоже! Мы им всю себя отдавали, свою жизнь молодую, а они только и норовят под чужими юбками шарить! Хорош реветь! Все! Иди домой, Наташка, и забудь обо всем этом, как о страшном кошмаре! Все! Побегу я!

— До свидания, — пробормотала ошарашенная женщина, глядя вслед своей знакомой.

Идя домой, она сначала горевала о своем Володе, потому как даже при всей его подлости у нее остались к нему какие-то теплые чувства, но в какой-то момент, она неожиданно вспомнила о квартире, полной произведений искусства и страх охватил ее душу.

"Боже мой! А если это не.... Он это наворовал, а я.... Бежать надо! Уехать! Точно надо уехать! Куда угодно, только подальше отсюда! Хорошо, что я Клаву встретила! Господи! Надо уволиться. Завтра! Да, так и сделаю! К сестре уеду в Кострому! Закрою эту чертову квартиру и никто меня не найдет. Ой! Господи! Нет! Найдут. Точно найдут. Квартиру этот подлец ведь на меня записал. Найдут и расстреляют. За хищение социалистической собственности. Никто не будет разбираться! Никто! Квартира на мое имя. И вещи в ней, значит, мои. Господи, помоги! Я всегда в тебя верила! Спаси и сохрани, господи!".

С этими мыслями она и жила какое-то время. Приходила после работы, ела и запиралась на ключ. Ее жизнь, словно муха, запуталась, а затем повисла в паутине страха. Осталось только дождаться паука, который не замедлил вскоре появиться.

— Знаете, Костя, меня родная сестра зовет к себе. Я бы уехала, да цепью тяжелой прикована к этой проклятой квартире. Дура я старая!

— Да не старая вы! Вам, если не секрет, сколько лет?

— Уже не секрет, Костик. 48 скоро будет.

— Где сестра живет?

— В Костроме.

Я прикинул в уме. Война не докатиться, в тылу будет жить.

— Скажите, если у вас все хорошо будет, останетесь в Москве жить?

— Нет. Нет! Сразу уеду. Даже квартиру продавать не буду! Будь она проклята! Жизнь мою сгубила!

Я задумался. Мне пора было обзаводиться квартирой, а тут такой удачный вариант подвернулся. Вот только музей мне здесь был не нужен. Подсудное дело. Но с этим можно и потом разобраться.

— Скажите, а вы не могли бы прописать меня в вашей квартире?

— Без согласия этого... ничего не могу сделать. А так с доброй душой! Ты мне нравишься, Костя. Ты хороший паренек, спокойный, вежливый.

На обратном пути, я только и думал о квартире.

"Квартира уж больно хороша. От центра недалеко. Судя по всему, "грузин" присмотрел ее лично для себя, а значит, никто ничего о ней не знает. Да и Наталья Витальевна как-то обмолвилась, что слышала от него, что этот адрес тот нашел в старом деле, чисто случайно, когда разбирал бумаги своего предшественника, перешедшего в разряд "врагов народа". Значит, все упирается в Давида. Как сказал товарищ Берия: нет человека — нет проблем".

Было соблазнительно провернуть это дело, но в тоже время сомнения оставались. Вдруг этот адрес опять где-нибудь всплывет?

К действию меня совершенно случайно подтолкнула Олечка при очередной постельной встрече.

— Знаешь, я тут встречалась с Давидом.

— В постели или так?

— Фу, противный. Ничего тогда тебе не скажу.

Сурового молчания хватило ровно на пять минут, а затем я узнал, что Давид Нодарович занимал пост начальника отдела в Главном управлении ГБ, а красавица по имени Таня, которую мне довелось видеть в кабинете директора комиссионного магазина, его невеста и младшая дочь комиссара второго ранга ГБ.

"Невеста? Этого "грузина"?".

Некоторое время я осмысливал эту информацию, а Олечка, глядя на меня, поняла затянувшуюся паузу по— своему. Что это такое? Ушел в себя, а на меня ноль внимания! Срочно исправить!

— Костик, — она кокетливо повела глазами, — а Давид в отличие от некоторых мужчин умеет красиво ухаживать за девушками.

— На меня намекаешь? Исправлюсь! Давай махнем в среду....

— Нет! В среду меня Давид пригласил! Давай... в субботу. Мой хороший мальчик, ты же не обижаешься на свое солнышко?

— Не обижаюсь. А куда идете?

— В "Арагви"! Знаешь, в этот ресторан так просто не попадешь! Там обедает и ужинает элита Москвы!

— Ух, ты! Этак ты скоро двери в Кремль ногой открывать будешь!

— Может, и буду! Время покажет! — и она весело засмеялась.

— Ох, проказница! А как супруг узнает?

— Ему сейчас не до меня. У него там новая аспирантка завелась, так он последнее время все свои вечера ей посвящает. Вместе науку двигают.

— Так ты тоже от него не отстаешь. Вон, теперь Давид у тебя появился.

— Костик, миленький, не ревнуй меня,пожалуйста.

— Успокойся. Не ревную я тебя, солнышко. Так что там твой Давид еще говорил?

— Не мой. Ты понял? Не мой! — я несколько раз покаянно кивнул головой, соглашаясь, что он не ее любовник. — А что говорил.... Говорил, что у него скоро новая квартира будет. Большая, трехкомнатная, недалеко от центра. Обещал мне ее показать. Говорил, что надоело жить на съемной квартире. Переулок назвал.... Странное такое название.... Вспомнила! Старостремянный, дом ? 7.

— Девочка, нам что, больше говорить не о чем? Ты посмотри, какие чудные вишенки растут в этом саду, — и я чуть-чуть прикусил темный набухший сосок.

— О-о-ох! Милый, что ты со мной делаешь....

В среду, рано утром, на Лубянке, в кабинете комиссара второго ранга, началось срочное и секретное совещание. Все, пять человек, начальники отделов, сейчас сидевшие за столом, больше смотрели друг на друга, при этом стараясь как можно меньше встречаться глазами с разъяренным хозяином кабинета, так как никому из них не хотелось попасть под горячую руку комиссара, скорого на расправу. При этом они прекрасно понимали, чем вызван его всеобъемлющий гнев, ведь он не просто сотрудник ГБ, а жених его дочери. Без пяти минут родственник. Все они, мягко говоря, не любили этого выскочку Давида, который приехал в Москву только 8 месяцев назад, а вел себя так, будто является родственником самого товарища Сталина. Туда ему и дорога, выдвиженцу!

— Это не просто преступление! Это проявление террора! Мы не можем так это оставить! Убийство сотрудника нашего управления не может остаться безнаказанным! Сванидзе!

— Я! — вскочив, вытянулся майор.

— Твои люди были на месте преступления. Что они там выяснили?!

— Товарищ комиссар... — резкая отмашка руки хозяина кабинета заставила его запнуться, но спустя секунду он продолжил. — Эксперты говорят, что Гогидзе был нанесен сильный и точный удар ножом в печень. Ориентировочно, нападение произошло с десяти часов вечера до часа ночи. Свидетелей нет. Труп нашел....

— Это мне и так доложили, майор! Зачем повторяешь?! Нечего больше сказать?! Значит, плохо работаешь! Плохо! С тобой потом отдельный разговор будет! Сядь! Забелин!

— Я!

— Теперь на тебе — связь с милицией! Заставь этих бездельников работать 24 часа в сутки! Пусть хоть землю роют, но чтобы нашли убийцу!

— Будет выполнено, товарищ комиссар второго....

— Сядь! Гориков!