В преддверии нулевой мировой войны

Глава 1

Длинный кнут в руках палача вновь пронзительно свистнул. На спине висящего на дыбе с вывернутыми из плеч и высоко поднятыми над головой руками мужчины раскрылась еще одна алая полоса. Новые кровавые пятна окрасили разорванную до пупа когда-то белоснежную рубаху. Мученик страшно захрипел, забился, орать он уже не мог. Истощенное лицо — землисто-серое — уши оттянулись, зубы, ощерясь, захрустели от невыносимой муки. В пыточной полутьма. Ее лишь слегка рассеивает слабый свет, падающий из грязного, засиженного мухами окна под потолком да мерцающий огонек свечи на грубо сколоченном столе. За ним расположился дьяк. Он с интересом рассматривает пытаемого и неторопливо оглаживает куцую бороденку. В неверном освещении видна густая паутина на кирпичных сводах подвала Разбойного приказа, на столе холщовая котомка. Мусор на земляном полу да перекладина с блоком и петлей, внизу лежачее бревно с хомутом — дыбу. Пахнет застаревшей сыростью, мышами и свежей кровью. Заплечный мастер Иван Стрижов — приземистый, широкоплечий человек в красной рубахе до колен, до глаз заросший буйной цыганской бородой, славился мастерством. С пятнадцати ударов кнутом, конечно, если бил без пощады, мог просечь человека до станового хребта, но сейчас необходимо заставить правдиво отвечать, а не казнить смертью.

— Три, — произнес палач, кнут змеей опустился к щегольским алым сапожкам. Отойдя к стенке, он словно растворился в ней, стал как предмет мебели.

— Больно, Феденька? — участливым голосом поинтересовался дьяк, поправил железные очки и внимательно посмотрел на страдальца. Тот висел с раскрытым ртом и расширенными глазами на аршин над землей. Опознать в окровавленном оборванце Романова Федора Владиславовича, миллионера, хозяина множества успешных бизнесов и просто везунчика по жизни, решительно невозможно. На лице читалось страдание от чудовищных и абсолютно незаслуженных мук. Но дьяк, в силу особенностей профессии, не принадлежал к числу людей, которые восприняли бы это выражение лица слишком уж всерьез.

Пытаемый поднял голову, хотел выкрикнуть, но вышло хрипло и невнятно:

— Господи, все скажу... — голова вновь упала, явив миру крупные завитки седых и грязных волос, плотно покрывавшие макушку.

— Не поминай Господа нашего всуе, — по-отечески покачал головой дьяк и добавил, — говорил же я тебе — не запирайся, а ты упрямишься! Три дня уже мне голову морочишь! Не хорошо это: и себе лишние муки телесные, и нас задерживаешь. Словно нам заняться нечем, как выслушивать твою лжу!

Дьяк слегка поджал губы, придвинул поближе к узкому конусу света вокруг свечи бумаги и принялся читать нараспев:

— Оный Федька расплачивался в кабаке золотой цепью. Целовальник взять ее не взял, позвал стрельцов. Далее этот Федька крикнул: "Слово и дело государево!" Посему воевода Иван Дмитриевич приговорил Федьку отправить под крепким караулом в Москву, в Разбойный приказ. При оном Федьке найдены: пистоль один, книжицы разные, писанные русскими буквами, но не по-нашему. Денег же не найдено. А еще колдовская тарелка квадратная. Когда Федька восхочет, она показывает облыжные картинки на государя и вещает человеческим голосом.

Дьяк оторвался от бумаг и поднял укоризненный взгляд на страдальца.

— Правда сие? Подтверждаешь?

Допрашиваемый поднял голову на дьяка. Обильные слезы потекли из его глаз, разбитые в кровь губы задрожали в бесшумном плаче. Разве мог он представить, что путешествие в Москву, с целью стать фаворитом и наставником царя Петра, закончится в пыточном подвале Разбойного приказа? Когда, через месяц странствий по дикой уральской тайге и не менее диким башкирским степям, он вышел к русским землям, то уже думал, что испытания закончились, и все будет хорошо. Но в Казани, когда он обедал в харчевне, по навету кабатчика чудного посетителя, странно изъяснявшегося, не ведавшего обычаи, схватили стрельцы. Его обвинили, что он фальшивомонетчик. Видите ли, не бывает таких золотых монет, какими он расплачивается. В далеком детстве Федор читал Петра 1 Толстого. Тех, кто произнес волшебные слова "Слово и дело!", немедленно отправляли в Москву. Этим последним шансом он и воспользовался себе на голову.

Вздрогнув всем телом, Федька произнес плачущим голосом:

— Из 2011 года я, из будущего! Нас целый город перенесло к вам в прошлое. К царю Петру я спешил, чтобы упредить его и помочь...

Дьяк укоризненно покачал головой, несколько мгновений молча смотрел в серое, запавшее лицо пытаемого, потом искривил губы в ласковой усмешке:

— Все упираешься? Воруешь, на государя злоумышляешь, так и ответ умей давать, а что же я так-то бьюсь с тобой? Мне правду знать нужно! А не сказки тобой рекомые. Колдовал?

Дьяк повернулся к внимательно слушавшему разговор палачу. У висящего на дыбе жилы надулись от натуги:

— Все скажу, все признаю, только скажите! Хоть колдовал, хоть что! — выдавил из горла Федька.

— Все отпираешься, — укоризненно покачал головой дьяк и сделал знак палачу.

Тот подошел поближе, примерился.

— Пять, — жестко приказал дьяк.

Заплечных дел мастер размахнулся кнутом, с хеканьем ударил, падая вперед. Свистнуло, раздирая воздух, кнутовище. Судорога прошла по давно не мытому телу. Федька коротко простонал.

Резко пахнуло мышами.

"Мышей нынче у нас развелось", — подумал дьяк и поморщился, — "все хочу попросить в аптеке мышьяку, да забываю, записать что ли где?"

Иван Стрижов вновь полоснул с оттяжкой концом кнута между лопаток, тело разорвал до мяса. Пытаемый закричал, брызгая слюной:

— Все скажу!

На пятом ударе голова вяло мотнулась, упала на грудь, из прокушенной губы потекла струйка крови на остатки рубахи. Палач мягко подошел к висевшему, потрогал его, покачал головой.

— Надо снимать, а то помрет, сердце слабое.

Дьяк вытащил платочек и вытер губы. Иван — палач опытный. Если говорит, что помереть может, так оно и есть. Лучше не рисковать.

— Хорошо, отложим до завтра, сними, оботри хлебным вином, смотри, что хочешь делай, но чтобы не помер!

На лестнице, ведущей в подвал, послышались тяжелые шаги, заскрипели старые доски под грузным телом. Дьяк нахмурился, настороженно повернул голову к входу. Кого это нелегкая несет?

Скрипнула, открываясь, дверь, в проеме показался сам князь Федор Юрьевич Ромодановский — глава Преображенского приказа розыскных дел. В горлатной боярской шапке и в двух шубах — бархатной и поверх — нагольной бараньей, в руке изукрашенный посох. Выглядел он внушительно и, для знающих, кто это, страшно. Слава по Москве у него шла специфическая. Говорили, какого дня крови изопьет, того дни и в те часы и весел, а которого дни не изопьет, то и хлеб в горло не лезет. Позади — слуга с факелом в руке. Дьяк переменился в лице, вскочил, вместе с Ивашкой Стрижовым торопливо склонился. Князь брезгливо огляделся, со свету и не разберешь, где что. На дыбе висел окровавленный страдалец с закатившимися глазами, рядом заплечных дел мастер. Боярин сурово нахмурился. Шевельнув закрученными усами, мотнул толстым лицом. Глаза выпучились, словно у рака. Спросил густым басом:

— Ну что там у тебя, насмерть запороли, ироды?

Страшно смотреть в выпученные как у совы темные глаза боярина. Грузный, чрево впереди него висит, бороду давно брил, усы закручены как у таракана, нос крючком нависает над толстыми губами. Ближник, почти всемогущий, самый доверенный царя Петра. Чуть что не так, со стольного города улетишь в лучшем случае в Сибирь. Ромодановский беспощаден и крови не боится.

— Как можно, батюшка-князь, — дьяк мелко обмахнул себя крестом, залебезил, — сомлел, завтра вновь на допрос возьмем.

— Смотри у меня! Крапивное семя! — боярин погрозил толстым как сосиска пальцем, тяжелой походкой, постукивая посохом, прошел к скамье у стены, уселся, рядом столбом застыл слуга.

— Что сказывает? — боярин обратил тяжелый взор на дьяка.

— Все так же, батюшка-князь, сказки сказывает про какой-то город из будущего, к нам перенесенный, а сам не знает, какой год сейчас. — Дьяк мелко-мелко затрясся, хохоча грудью. Остановился, бросил многообещающий взгляд в сторону пытаемого и застывшего рядом истуканом заплечных дел мастера, — Заставим! И не такие у нас пели!

Ромодановский злобно глянул. Неодобрительно пошевелив усами, тяжко уставился на съежившегося дьяка. Вздохнув, огладил усы, напряженно размышляя о чем-то.

— Про город он не врет, — вполголоса задумчиво обронил князь, немного помолчал, продолжил, — вот что, обмыть и занести в мою карету, сам буду допрашивать! То воля государева, а с Тихоном Никитичем то обговорено, — он протянул дьяку бумагу, — вот грамотка от боярина твоего.

Дьяк, скрывая удивление во взгляде, пробежался по листку глазами. Все верно, грамотка писано собственноручно боярином Стрешневым Тихоном Никитичем — главой Разбойного приказа. Он торопливо согнул спину, одновременно делая знак палачу быстрее развязывать страдальца:

— Сделаю, князь-батюшка.

Боярин тяжело поднялся. Ну вот, будет лишняя игрушка Петеньки, неожиданно тепло подумал он. Любит он всякие диковинки, а что может быть чудеснее, чем город из будущего? Ужо послужу я царю! Оба: и дьяк, и палач вновь согнулись в угодливом поклоне. Постукивая посохом, боярин направился на выход из подвала. Неожиданно остановившись, повернулся, обдав дьяка подозрительным взглядом:

— И диковины его принеси, да упаси тебя господь, если хоть что пропадет!

Не дожидаясь ответа, повернулся, вышел из подвала. Скрипнула, закрываясь за слугой, дверь, шаги удалились. Палач, снимая вокруг висящего на дыбе тело, начал суетиться, а дьяк уселся назад. Поджав губы, сложил пальцы домиком и принялся размышлять. "Может, оставить чего? Нет, страшно, узнает чего, шкуру кнутом до костей обдерет!" Дьяк содрогнулся, затем мысли его перенеслись на пленника. "Что-то тут нечисто! Зачем самому могущественному во всей Москве после царя человеку колдун? Или не лжа, сказки про город из будущего? Надо все обсказать благодетелю князю Борису Алексеевичу Голицыну. Хоть и в большой опале его сродственник князь Василий Васильевич, да Голицыны род большой, в Думе сидят да и не на всех опала. Глядишь, вспомнят обо мне в своих милостях!"

* * *

За месяц до событий в пыточной избе Разбойного приказа.

Александр, с пистолетом, приставленным к голове будущего тестюшки, застыл у открытой двери мэровского "вольво". Ненавидящие глаза продолжают буровить зрачки Соловьева, тот отвечает не менее яростным взглядом. Общение будущих родственников идет успешно. Пахнет дымом, кровью и пролитой соляркой. С каждым мигом все больше чадит из-под капота, ехавшего впереди джипа охраны. На мокром асфальте валяются два окровавленных тела в форме национальных гвардейцев, один продолжает слабо шевелиться и жалобно подвывать. Еще одно тело валяется рядом с "вольво". Одно движение окаменевшего на спусковом крючке пальца, и первый мэр города попаданцев отправится на небеса или в ад. Впрочем, это как ключник Петр определит после составления баланса грехов и добрых дел.

— Александр! — донесся со спины разъяренный командирский рык.

Не опуская дуло пистолета от лба Соловьева, молодой офицер посмотрел назад. Позади с гневным лицом стоял начальник городского отдела ФСБ. За ним пара экипированных в такие же доспехи как у Александра пограничника. Молодого офицера они разглядывали многообещающими взглядами.

— Старший лейтенант Петелин, немедленно опустите оружие, я приказываю, — уже тише рявкнул фсбшник, — арест Соловьева поручен мне, а тебе только его задержание!

Александр катнул желваками, рука медленно опустилась. От нервного напряжения задергался глаз, задрожали губы. Такого даже в экспедиции к джунгарам с ним не происходило, подумал он. Погорячился. Все же одно дело застрелить в бою врага, совсем другое хладнокровно убить безоружного, он же не киллер ... Тем более что Олюшка вряд ли простит ему смерть единственного родственника...

Бывший градоначальник тихонько выпустил воздух меж стиснутых зубов, на лице появилось выражение величайшего облегчения. Жить хочется всем, независимо от возраста. А намерения молодого офицера он прочитал по глазам. Александр, пропуская фсбшника, отступил от машины на пару шагов, продолжая сверлить ненавидящим взглядом тестюшку. Внезапно у Соловьева дико заболела голова. Из него, казалось, выпустили воздух; он сидел бледный, потрясенный и беспомощный, взгляд потух. Его вынужденное бесстрашие закончилось, сейчас перед молодым офицером предстал не полновластный владыка города попаданцев, лишь вчера строивший планы покорения России, а больной старик, мечтавший лишь об одном — о покое.

На непроницаемом лице фсбшника не отразилось ничего из того, что творилось в его душе, лишь в глазах горел блеск торжества.

— Виктор Александрович, Вы арестованы по подозрению во взяточничестве.

Какие взятки, они что, с ума сошли, успел подумать Соловьев, как послышалась новая команда:

— Руки!

Через миг на запястьях Соловьева защелкнулся металлические браслеты наручников. Вот и пригодилась моя папочка — с удовлетворением подумал фсбшник. Пойдешь под суд и срок получишь до конца жизни...

Ладонь Александра судорожно сжала пистолетную рукоятку. Они что, другого повода не могли найти, подумал он. Затем в памяти разом всплыл прочитанная в инете информация. Даже Аль Капоне, знаменитого американского гангстера, сумели осудить именно за экономические преступления. А чем городской мэр хуже? Он злорадно усмехнулся. Главное арестовать, а нужные статьи для Соловьева найдутся!

* * *

Переворот прошел тихо и почти бескровно. Кроме двух погибших нацгвардейцев и нескольких раненных в короткой перестрелке у мэровского кортежа, никто не пострадал. Конечно, если не считать свернутые челюсти и разбитые лица. Уже через полчаса после начала переворота заговорщики контролировали администрацию, узел связи, вокзалы, телевидение, все здания силовиков. Несколько машин с задержанными, в основном из администрации, скрылись за высокими железными воротами, окружавшими горотдел полиции. В маленьком провинциальном городе невозможно что-либо скрыть от любопытных глаз. Вскоре о перестрелке в районе администрации, трупах и появлении вооруженных людей на важнейших объектах города знали все. Взбудораженные слухами горожане высыпали на улицу. Самые невероятные сплетни циркулировали на скамейках рядом с подъездами и в городской сети. Еще больше подогрела ажиотаж бегущая по экранам телевизоров строка: "В одиннадцать часов по телевидению и проводному радио будет передано важное сообщение от городской администрации".

Степан Викторович Чепанов — глава победившей революции, ибо путчи бывают только неудачными, а удачные — это революции, ровно без пятнадцати минут до указанного времени зашел в кабинет директора телевидения. В одиннадцать утра улицы города вымерли, все незанятое на работе население застыло перед экранами. Чепанов расположился за аккуратным столиком в студии новостей. Сквозняк от раскрытого окна, развевал знамена за его спиной: города и уже почти полузабытый бело-сине-красный стяг Российской Федерации. В парадной форме, с длинным иконостасом медалей на груди, Степан Викторович выглядел внушительно и импозантно, а новенькая кобура на боку добавляла ему воинственности. Лишь немногие знали, что медали — ведомственные МВД и МЧС, что, впрочем, не умоляла его личного мужества. Пожарный — профессия героическая, связанная с повседневным риском для жизни.