Рассказ третий: Чудо Барнарда

"Вера — это не спокойствие души, а томление духа, вечное томление. Только смерть является успокоением", — такое странное выражение услышал Темпе как-то от отца Араго. Сам он не был верующим — но после того, что ему удалось узнать, червь сомнения зашевелился в его голове с необычайной силой. Сама идея Космогонической Игры, низводящая человечество до положения ничтожной подробности в Космосе, созданном Игрой Высочайших Цивилизаций, вызывала в его душе яростный протест. Совершенно, разумеется, бессмысленный, так как ближайший Игрок — если он вообще существовал — находился в галактике NGC-1275, за 120 миллионов световых лет от Солнца. Иными словами, практически открытие Игры не изменило ровным счетом ничего, кроме имеющих отвлеченное значение космологических деталей. Тем не менее, в его душе бушевала настоящая буря, и утишить её оказалось непросто.

Когда первая буря чувств угасла, появились иные, более глубокие сомнения. В то время, когда он стал астрогатором, романтический ореол освоения Космоса уже давно угас. За каждым проектом стояла или прибыль, или более долгосрочная, но совершенно конкретная выгода. Человечество XXVII столетия наверняка изменилось — но Темпе всё же мало верил, что столь дорогостоящее предприятие, как полет "Эвридики", было затеяно только ради установления контакта с внеземным разумом — мероприятия, крайне интересного с точки зрения науки, но практически довольно бесполезного, особенно учитывая риск. Экспедиция явно имела некуд скрытую цель, намного более важную. Но вот какую?..

У Темпе сразу же мелькнула мысль, что Квинта была одним из Игроков — но это, конечно, была чепуха: ничто не сомневался, что Игроки были цивилизациями галактического масштаба, от которых глупо ожидать применения примитивного радио или ещё более примитивных водородных бомб. Что же тогда?..

В его голове крутились десятки версий, фантастических и противоречивых — но, будучи практичным человеком, Темпе понял, что нет смысла ломать голову, если есть возможность узнать всё буквально из первых рук.

Он позвонил Лоджеру и договорился с ним о встрече. Великий физик довольно охотно согласился принять его; как заподозрил Темпе, здесь, на борту "Эвридики", вдали от привычной среды конференций и симпозиумов, он испытывал некий недостаток в общении.

............................................................................................

На этот раз Лоджер был один. Он встретил Темпе в кабинете — что подтвердило его подозрения. Они обменялись рукопожатием, после чего Лоджер пригласил его в свою каюту.

— Итак, чем могу служить? — спросил Лоджер, опускаясь в кресло.

Темпе на секунду замер. Лоджер не предложил ему сесть — то ли желая подчеркнуть некую неуместность визита, то ли просто по рассеянности. Тем не менее, он почувствовал себя неловко. Вопрос, который он хотел задать, вдруг показался ему невероятно глупым.

Отступать, однако, было уже поздно, и Темпе напрямую спросил об истинной цели экспедиции.

— Сядьте, — сказал Лоджер. — Надеюсь, вы понимаете, что такой дорогостоящий и крайне рискованный проект, как полет "Эвридики", не мог быть предпринят только ради такой отвлеченной цели, как установление контакта с внеземным разумом.

— Тогда ради чего же? — спросил Темпе, садясь в кресло напротив.

Лоджер помолчал, сцепив руки на животе. В каюте было очень тихо, лишь слабо, на самом пределе слуха, жужжали какие-то электронные устройства.

— Видите ли, — начал он, — ещё примерно в конце ХХ века было отмечено, что с точки зрения физики жизнь — это крайне неустойчивый феномен. Почти любое ничтожное изменение любой из множества физических постоянных — и она попросту не сможет существовать. Тогда этот вопрос казался, разумеется, лишенным смысла: физические постоянные считались чем-то данным раз и навсегда, неизменным. Позднее, однако, стало ясно, что наша физика — на самом деле есть нечто случайное.

Надеюсь, вы знаете, что наша Вселенная возникла из очень необычной формы вакуума — так называемого ложного вакуума, обладающего отрицательной гравитацией, отрицательным натяжением и множеством ещё более невероятных свойств. Расширясь с невероятной быстротой — на многие порядки превосходящей скорость света — он распался, породив материю. При этом его свойства изменились кардинальным образом, приобретя привычный нам вид.

Даже на этом уровне эта картина мира казалась ещё относительно безобидной. Однако математика разрушила её. Внезапно оказалось, что набор привычных нам физических постоянных зависит от топологической структуры вакуума — которая, однако, не является чем-то, заданным изначально. Хотя ложный вакуум один, число истинных вакуумов — точнее, возможных вариантов его топологии — практически безгранично. Соответственно, безгранично и число возможных вариаций различных физических постоянных. Таким образом, существование привычной нам физики оказалось внезапно почти невероятным.

Это, в свою очередь, породило проблему, известную под названием антропного принципа: исходя из статистики, человечество и сама наша Вселенная не должны существовать. И возможны только два решения. Два и только два. Первое — наша Вселенная является не более, чем одной из множества. Второе — речь идет о вмешательстве разумной воли.

Первое предположение, по существу, не является научным, так как его невозможно проверить: для этого пришлось бы выйти за пределы нашей Вселенной и попасть в какие-то другие — что, конечно, даже для науки XXVII столетия выглядит чистой фантастикой. Второе, ещё более невероятное, однако, оказалось доказано с открытием Космогонической Игры.

— Тем не менее, в нем содержится логическое противоречие, — сказал Темпе. — Чтобы сделать Вселенную пригодной для существования жизни, жизнь уже должна существовать в ней.

— Безусловно, — согласился Лоджер. — Тут можно придумать любые объяснения, начиная от вмешательства обитателей каких-то других Вселенных и кончая тем, что сверхразвитые цивилизации будущего изменяют прошлое, чтобы сделать возможным собственное возникновение. Их, конечно, тоже в принципе невозможно проверить. Суть, впрочем, совершенно не в этом. Вы знаете, что стало окончательным, бесспорным аргументом в пользу существования Космогонической Игры?

— Нет.

Лоджер снова промолчал, глядя на него.

— Как вам известно, физики совершают всё более точные измерения физических постоянных — в основном потому, что появляется новая аппаратура. Эти измерения имеют неизбежные разногласия, ошибки. Вплоть до конца XXII века все они укладывались в пределы статистической погрешности. Потом, однако, стало очевидно их крайне медленное, но непрестанное изменение. Было выдвинуто бессчетное множество теорий — вплоть до того, что наша Вселенная вступила в контакт с какой-то другой, физика которой постепенно "просачивается" к нам. Все они, конечно, оказались чистым вздором. Никакого естественного объяснения не существует. Гипотеза искусственного вмешательства была, разумеется, наиболее невероятной, — но, когда все прочие отпали, она стала истинной.

— Хорошо. Пусть так; но какое всё это отношение имеет к нашей экспедиции?

— К несчастью, самое прямое. Вторым, более важным аргументом в пользу Игры стал не сам факт изменений, но их направленность. Они, грубо говоря, нацелены на то, чтобы ограничить развитие цивилизаций, прежде всего — межзвездные полеты, то есть, затруднить доступ к энергии антипространства и к сидеральной инженерии. Не запретить его совсем, это невозможно, но затруднить в максимальной степени. Всё это отлично укладывается в главную цель Игры, которая состоит в том, чтобы ни одна цивилизация не смогла вступить в контакт с другой.

— Чтобы избежать войн, — сказал Темпе.

— Чтобы избежать войн, да, — Лоджер кивнул. — И также затем, чтобы никто не помешал... изначальным участникам. Это было неприятно, но объяснимо. Однако в начале нашего столетия произошло нечто новое. Темп изменений внезапно увеличился. Более того, теперь он идет уже по третьей производной, то есть, с постоянным ускорением ускорения. Появилась — точнее, стала очевидной — и ещё одна тенденция: рост нестабильности сложных протеиновых цепочек. Вы понимаете, что это значит?

Темпе помолчал, пытаясь собраться с мыслями. Вдоль позвоночника у него волной прошел озноб.

— Вы хотите сказать, что кто-то... Игроки... хотят... уничтожить во всей Вселенной жизнь?

Лоджер кивнул.

— Но... зачем? Какой в этом смысл?

— Конечно, не в том, чтобы уничтожить человечество, — сказал Лоджер. — Даже в масштабах Галактики оно до сих пор — исчезающе малая величина. Эти изменения... достаточно глобальны: во всем доступном нашим зондам объеме физика меняется одинаковым образом. Это значит, что... источник этого явления — если он вообще существует — находится очень далеко.

— И мы должны... методом триангуляции... да? — спросил Темпе.

— В том числе и это.

Лоджер помолчал.

— Тем не менее, очевидно, что во Вселенной происходит нечто такое, чего раньше не происходило никогда. Видите ли, если всё пойдет так и дальше, то уже через несколько тысяч лет вся белковая жизнь в нашей галактике будет уничтожена. Сначала наиболее сложные формы в виде людей, но потом и простые.

— И мы должны... заглянуть в будущее? — понял Темпе. — Посмотреть, что там происходит, может ли там ещё существовать жизнь, да? — щеки у него горели, словно в лихорадке.

— Да, как бы это ни было невероятно. Но не только.

— Что же ещё?

Лоджер пошевелился в кресле. Блики ламп скользнули по его гладкому розовому лицу, на миг размывая его очертания.

— Человечество, безусловно, не погибнет: у нас есть возможность оцифровки сознания, есть нейрины, наконец, есть даже возможность полного изменения нашего метаболизма — с химического на холодноядерный, так называемая эктофикация. Но, безусловно, этот процесс будет крайне сложен. Не столько в чисто... техническом плане, сколько в культурном: так как субстрат определяет мышление, психика измененных будет, разумеется, совершенно другой. Поэтому обеспечить преемственность нашей культуры, сути нашей земной цивилизации, будет чрезвычайно трудно, тем более, что время, отпущенное нам, не безгранично.

— И вы хотите посмотреть... как поступают другие, да? — догадался Темпе.

Лоджер кивнул.

— Да, наша цель — это увидеть цивилизацию в состоянии перехода. Более старую, чем земная, но ещё не полностью машинную. Вот почему на борту "Эвридики" так много интеллектроников. Контакт с Квинтой для нас крайне важен. Другого такого шанса не будет. Все другие планеты либо недостаточно развиты, либо недостижимы. Так или иначе, но Квинта — единственная, которую мы можем достигнуть за имеющий значение срок.

— Хорошо, — Темпе опустил голову. — Я почти этого не понимаю, но... хорошо. Но... смысл? Зачем ИМ сохранять жизнь, лишая жизни?

Лоджер вытянул губы трубочкой, состроив довольно неприятную гримасу.

— Возможно, где-то в Галактике возникла форма жизни, столь чудовищная, что её не удалось остановить другим способом. Возможно, кто-то решил подстегнуть процесс интеллектронной эволюции. Возможно, механизмы, надежно служившие миллиарды лет, просто пошли теперь вразнос. Проще говоря: мы не знаем.

— А если нас постигнет фиаско?

— Оно УЖЕ нас постигло, — мрачно сказал Лоджер.

Он помолчал, беззвучно шевеля губами.

— На самом деле, изменять физику не так уж и сложно, — отрывисто сказал он. — Достаточно лишь "подогреть" пространство, создать "ложный вакуум", а потом "кристаллизовать" его определенным образом. Если говорить более конкретно, то достаточно создать кардинальную точку, — нечто вроде белой дыры в более привычных вам терминах, — но излучающей не свет, а нечто вроде особых форм метрики. На нашем современном уровне это крайне сложно сделать, но возможно. Возможно. Вы знаете, что такое Чудо Барнарда?

Темпе молча покачал головой.

— Проект "Зевс", — отрывисто сказал Лоджер. — Наша попытка вмешаться... да, вмешаться в ход Игры — конечно же с тем, чтобы помешать исчезновению жизни. Космическая станция размером в восемнадцать миль в системе звезды Барнарда. Полностью автоматические производственные комплексы, высшая секретность. Наша биотехнология смогла создать клеточные роботы — синтоспермические микрогомеостаты, способные, в зависимости от программы, создавать различные аппараты, машины, устройства из любых доступных материалов. Контроль их развития оказался основной проблемой. Возможно, нам повезло, что всё кончилось именно так.

— Как?

Лоджер помолчал. Его лицо вдруг показалось Темпе бесконечно далеким, словно полная луна.

— Никто не понимал до конца, что происходит в системе. Микрогомеостаты составляли управляющую сеть, чем быстрей они плодились, тем становились умнее. Конечная цель была задана им заранее, но способ её реализации они были вольны выбирать сами. Всё это выглядело странно. Очень странно. Под конец даже жутко.

Лоджер снова помолчал, очевидно, вспоминая что-то.

— Как бы то ни было, но "Зевс" начал работу, как и планировалось. И проработал примерно пятнадцать секунд. Потом произошло Чудо. Электромагнитное взаимодействие... просто исчезло в сфере диаметром примерно в миллиард километров. Сама звезда и её планеты не пострадали — их целостность определяет гравитация — но все объекты искусственного происхождения превратились просто в пыль. Всё это заняло те же пятнадцать секунд. Возможно, это была... ирония.

— Но это просто... невозможно! — воскликнул Темпе.

Лоджер вновь скривил довольно неприятную гримасу.

— Разумеется. Действие законов физики на эти пятнадцать секунд было попросту отменено. Произошло чудо. Безусловно, жестокое, но несомненное.

— Но... как? Ведь скорость света...

Лоджер лишь пожал плечами.

— Это, безусловно, не было атакой — в том смысле, в каком мы это понимаем. Никакой механизм, сколь бы он ни был совершенен, не способен сработать с такой скоростью — только не на межгалактическом расстоянии.

— Тогда что?

— Если вы, например, бросите камень в пруд, там возникнет кратер, воронка. Вода моментально заполнит его и он исчезнет — но за этим не будет стоять никакой сознательной реакции, никакого плана. Если в воду упадет человек — вода утопит его, но не потому, что питает некие злобные намерения. Просто таковы её свойства.

— Вы хотите сказать, что само пространство...

— Обладает определенной... реакцией, да, — кивнул Лоджер. — Наверняка, вложенной в него искусственно, но, правду говоря, мы не знаем.

— А как же тогда... они? Игроки?

— Возможно, никак. Возможно, их работа уже завершена и процесс идет сам по себе, уже не нуждаясь в дополнительных... настройках. Возможно, реакцию запускают лишь определенные... изменения. Но проверить это мы не можем. Подобные эксперименты могут обойтись нам слишком дорого — во всех смыслах. Очевидно, что до определенного порога реакция никак не проявляется. За ним же она приобретает лавинообразный характер.

— То есть, вы хотите сказать, что это ловушка... специально встроенная, да?