Чаганов: После войны

Чаганов: После войны.

Глава 1.

Москва, ул. Грановского,

5-й дом Советов.

20 декабря 1947 года, 06:30.

"Кого это там в такую рань принесло?"— закрываю кран и с полотенцем на плече выглядываю из ванной комнаты.

— Доброе утро, Анна Алексеевна,— приветствует Олю охранник и тут же от греха подальше ныряет обратно в комнатку охраны.

— Чаганов,— шипит бывшая супруга от двери,— ты бы надел на себя что-нибудь.

Сверкнув белыми частями тела, скрываюсь в спальне и через минуту появляюсь в гостиной в новом шерстяном спортивном костюме.

— Зашла за своими вещами,— резко отвернувшись, отвечает на незаданный вопрос она,— мой водитель заедет за ними после обеда.

"Хочешь, чтоб я умолял тебя на коленях? Не дождёшься".

— А чего в форме?— чтобы заполнить возникшую паузу, спрашиваю первое, что приходит на ум.

"Хороша чертовка, генеральская форма ей к лицу".

— Забыл? Сегодня день чекиста, ну да какой из тебя...

"Ну нет не позволю себя опять втянуть в скандал",— с радостью бросаюсь в кабинет, где зазвонил местный телефон.

— Товарищ Чаганов,— в трубке раздаётся голос коменданта,— к вам фельдъегеря.

— Пропусти, Семёныч.

"Что-то рано они,— приоткрываю штору и смотрю как внизу двое крепких парней кошачьей походкой пересекают садик по расчищенной от снега дорожке и заходят в наш корпус,— незнакомые"...

— Где ключ от моего платяного шкафа?...— из спальни доносится её сварливый голос.

— Погоди минутку, я сейчас фельдъегерей отпущу,— коренастый парень с большим кожаным портфелем, появляется в дверях, второй остаётся на лестничной площадке,— сюда, пожалуйста.

— Не слышу, так где ключ? Он всегда был под... — Оля, без кителя в одной рубашке входит в мой кабинет.

Фельдъегерь резко поворачивается в её сторону, в его руке тускло сверкает ТТ, который он выхватывает из портфеля. Не раздумывая, сверху вниз кулаком бью по запястью, держащему пистолет, раздаётся оглушительный выстрел куда-то в сторону в пол. Парень, удержав пистолет, нырком уходит от моего удара левой, но в это момент кованный Олин каблук впечатывается в его затылок.

— Второй у входной двери!— кричу я.

— Держи этого!— Оля подхватывает, вывалившийся из руки парня ТТ и вылетает из кабинета, тут же раздаются один за другим ещё два выстрела.

— Звони в неотложку, твой прикреплённый ранен,— кричит она из коридора.

Связав шёлковым шнурком от гардины руки и ноги, так и не пришедшего в себя, парня, поднимаю трубку телефона:

— Гудка нет, "вертушка" и местный тоже молчат!

— Неважно, я охранника перевязала, рана неопасная, подождёт,— Оля испачканная в крови в разорванной рубашке, зашарила по карманам, что-то мычащего парня,— а второму уже ничего не потребуется.

— Кто они?— тяжело опускаюсь на стул.

— Документы настоящие, но они точно никакие не фельдъегеря,— заметив мой нескромный взгляд она бросается в спальню и уже через мгновение появляется в кителе,— надо уходить. Когда сюда ехала, на въезде в переулок заметила подозрительный тентованный грузовик, боюсь, что если они скоро не вернутся, здесь появятся автоматчики и покрошат нас в капусту...

— Кто они?

— Ты ещё не понял? Вспомни, что они сделали с Берией шесть лет вперёд. Давай, давай не сиди, собирайся...

'Голому собраться...,— в три прыжка попадаю в спальню, одним движением, рывком кверху, срываю хлипкую дверцу гардероба, достаю из глубины 'тревожный чемоданчик', но железное бедро бывшей супруги оттесняет меня в сторону,— так, партбилет, паспорт, различные пропуска, удостоверения депутата и героя социалистического труда... хватит'

— Надевай костюм, что в Стокгольме покупали, рубашку голубую,— Оля тем временем, как змея, освобождается от юбки с лампасами и, подпрыгнув, с верхней полки хватает рыжий парик...

'Чулки и пояс, которые я подарил,— не снимая треников, просовываю ногу в штанину,— простое чёрное платье, резиновые боты на шерстяной носок, блин она уже готова'...

Кладу галстук в карман, Оля с заячьей шубкой на плечах, суёт мне в руки старое пальто и стоптанные ботинки и улетает.

— Грузовик подъехал к проходной,— кричит она уже из кабинета,— автоматчики... Ходу. Через кухню выскакиваем на черную лестницу и, прыгая через три ступеньки, несёмся вниз.

— Нет, сюда,— Оля хватает меня, готового открыть дверь чёрного хода, за руку и тянет в подвал.

Пробежав с десяток метров по подземелью, останавливаемся перед железной сейфовой дверью с колесом посередине:

— Крути его, нет в другую сторону, теперь тяни.

Тяжёлая дверь медленно без скрипа ползёт на меня.

— Фу-ух,— выдыхает Оля, задвинув за нами массивный затвор.

— Бомбоубежище, что ли?— поставив чемоданчик между ног сжимаю виски.

Нет, это ход на станцию метро 'Арбатская'.

— Метро-2?— глаза начинают адаптироваться к темноте.

— Размечтался, его ещё только начали, прорыто от Кремля только три-четыре километра, до Ближней дачи осталось ещё раза в два больше. Потопали.

'Покушение, значит... неожиданно. Почему сейчас? Состояние Сталина после октябрьского инсульта имеет положительную динамику, начал понемногу говорить, учится писать левой рукой, крупными печатными буквами. Он под присмотром врачей на даче в Абхазии, есть надежда на полное восстановление. Кирова тоже нет Москве, он лечится в Кисловодске, почки. Кстати, и Берия отсутствует, находится в Германии, усмиряет там буйных баварских бюргеров. На хозяйстве остался Вознесенский... Его группа в последнее время значительно усилилась, Кузнецов стал секретарём ЦК, причём из-за частых болезней Кирова и Жданова, председательствует в секретариате. Это 'ленинградцы' затеяли? Может быть, может быть, но почему именно сейчас, ведь они и так у руля? У 'ленинградцев' пока не хватает силовой поддержки, ни в МВД, ни в армии, но если они устранят меня, изолируют Сталина с Кировым и договорятся с Булганиным, то положение Берии станет безнадёжным. И 'ленинградцы', и Берия это понимают, поэтому их союз маловероятен. Последний с некоторых пор стал заигрывать с 'национальными кадрами' в противовес 'русской партии', но обе силы, не заручившись поддержкой армии, в решительную схватку не пойдут. Стоп, там были автоматчики! Неужели Вознесенский уже договорился с министром обороны Булганиным? Тогда всё сходится, 'наследника'— в расход, больных вождей в изоляцию. Берию, скорее тоже в расход... это можно сделать и в Германии. Удобный момент. И всё-таки— не факт, ППШ ведь сейчас стоит на вооружении не только армии, но и МВД, и МГБ'...

— Постой-ка тут,— дёргает меня за руку Оля,— я гляну, что на перроне происходит.

'... Чёрт, Берию я бы тоже из списка возможных зачинщиков не исключал. Предположим, что это он устроил покушение. Возможностей у него для этого больше, чем у Вознесенского. Под его командованием и спецсвязь, и фельдъегеря, и служба охраны в доме. Но какой в этом смысл? Да очень простой— 'наследник' убит, его люди хватают 'фельдъегерей'; расследование обнаруживает неопровержимые доказательства их связи с 'ленинградцами'; Берия, которого в момент покушения не было в Москве, на белом коне возвращается в столицу. В принципе возможно, но что-то не верится. Кроме того, МВД руководит Берия, а МГБ — недавно назначенный Абакумов, который по замыслу Сталина уравновешивает амбициозного члена политбюро. В общем всё сложно, но одно понятно— и те, и другие сейчас заинтересованы, чтобы меня не стало. Как же это так вышло, что у меня в решающий момент в Москве не оказалось союзников? Расслабился'.

— На станцию соваться нельзя,— из темноты появляется бледное лицо Оли,— наверху уже встречают у эскалатора. Насколько я помню, тут где-то должен быть строящийся тоннель к Дворцу Советов.

Москва, гостиница 'Метрополь',

Резиденция посла Израиля в СССР.

20 декабря 1947 года, 18:45.

— Мотл, это правда, что Молотова не будет на приёме?— советник миссии Намир, вздрагивает от резкого выкрика за его спиной.

— Правда, Голда,— кривится он, обессиленно падая на стул,— впрочем этого и следовало ожидать. Ты так и не поняла, что дипломатическая служба в стране пребывания накладывает строгие ограничения на поведение...

— Прекрати уже эти свои нотации, ты знаешь почему?

— Я знаю, Голда,— вздыхает Намир,— и я расскажу тебе почему, как только ты отпустишь мой рукав и сядешь рядом на стул. Но сначала я тебя ещё более расстрою: похоже, что на наш приём, посвящённый первой годовщине государства Израиль, не придут послы государств восточной и центральной Европы, многих государств Азии, не говоря уже об арабских...

— Меня меньше всего волнуют арабы, Мотл,— нетерпеливо пристукивает каблучком Меир, злая гримаса застыла на её большом некрасивом лице.

— ... Чего тебе непонятно, Голда? Ты считаешь, что русские будут мириться с твоими выходками. Твои регулярные посещения Московской синагоги, где в шабат стали собираться тысячи людей, которым не хватает места внутри, и они толпятся на улице, могут рассматриваются властями как антиправительственные митинги. А твоя 'пешая прогулка' вместе с ними мимо здания ЦК и МГБ до 'Метрополя'— это с их точки зрения вообще как незаконная демонстрация. Таких демонстраций в Москве не было с 1927 года, напомню тогда за это Троцкого выслали из страны. Ты тоже этого хочешь?

— Я выполняю свою миссию,— худая пятидесятилетняя женщина сжимает кулачки,— для которой приехала в Россию и ничто не заставит меня отказаться от неё! Не пришли— не надо, всю оставшуюся после приёма еду отправьте в распоряжение рава Шлифера.

* * *

— Рада приветствовать вас у себя, мистер Смит,— Меир радостно бросается навстречу высокому элегантному лет пятидесяти мужчине с военной выправкой,— спасибо вам, что пришли меня поддержать, сегодня здесь немноголюдно.

Она легко с улыбкой машет рукой в сторону почти пустого ресторанного зала.

— Зовите меня Уолтер, миссис Меерсон,— он легонько пожимает протянутую руку,— от лица американского народа поздравляю вас с национальным праздником.

— Спасибо, в таком случае зовите меня Голда. Шампанское?

— С удовольствием. Голда, к сожалению, моё посещение в связи с последними событиями в Москве будет кратким.

— Не хотите расстраивать русских?— хмурится она.

— Как разве вы не слышали?— брови Смита подпрыгнули кверху,— достоверно известно, что к Москве идут колонны танков, ходят слухи, что в столице скоро будет объявлено военное положение, на члена политбюро Чаганова произошло покушение... Подробностей мало, но я знаю, что вы в хороших отношениях с госпожой Жемчужиной, не могли бы вы связаться с ней, чтобы прояснить обстановку?

— Да, конечно, я попробую, сегодня весь день прошёл в заботах, с утра была в синагоге.

— Как только что-то станет известно, Голда, приезжайте ко мне в Спасо-Хаус.

* * *

— Не положено,— пожилой вохровец начинает наступать на посетителя, оттесняя его к новой лакированной двери.

— Но вы можете хотя бы позвонить,— голос Намира срывается на фальцет,— спросить у госпожи Жемчужиной примет ли она нас.

— Должен быть пропуск, если его нет то посетители по предъявлению советского паспорта могут пройти в эту кабину позвонить по известному им номеру. Всё кончен разговор, точка.

— В чём дело?— сзади слышится строгий женский голос.

— Да вот, Полина Семёновна,— голос вохровца подобрел,— эти двое к вам говорят, а паспорта ихние непойми-неразбери, да и номера вашего не знают.

— Понимаю, вот что, Семёныч, это товарищи из Коминтерна, они действительно ко мне, но вы совершенно правы, порядок— есть порядок, я поговорю с ними на улице.

— Мне неизвестно, Голда, что происходит,— женщины под ручку наискосок переходят узкую улочку и попадают в небольшой заснеженный плохо освещённый садик, спугивая целовавшуюся там парочку,— муж домой ещё не проезжал. То, что я видела сама, это как санитары на носилках несли чьё-то тело, накрытое одеялом. Соседка сказала, что из квартиры Чаганова, и будто бы она оттуда слышала выстрелы. Квартира стоит опечатанная.

— Говорят танки идут к Москве?

— Насчёт танков не скажу, Голда, но охрана всех государственных учреждений усилена.

— Перл, я тебя умоляю, если что-нибудь прояснится дай мне знать, молюсь чтобы не было погромов... Скажи, а как здоровье Сталина?

— Муж говорит, что Сталин потихоньку поправляется от инсульта, учится говорить. Голда, ты сказала о погромах... ещё несколько месяцев назад я бы над этим посмеялась, но сейчас не стану. Боюсь, что вскоре нас ждут тяжёлые времена. Сталин последнее время часто болеет, подолгу находится на юге на лечении. К власти рвутся люди, которым чужды наши коммунистические идеалы. Они готовы в этой борьбе разыграть националистическую карту. К сожалению, некоторые твои демонстративные действия могут ими восприниматься, как красная тряпка быком.

— Знаешь, Мотл,— попрощавшись с Жемчужиной, Меир и Намир выходят на улицу Калинина,— послушала я её и мне стала ясно, не всякого еврея из России можно пускать в Израиль, за двадцать лет многих из них коммунистическая пропаганда пропитала насквозь.

* * *

— Что значит 'как сквозь землю провалились', товарищ Абакумов?— секретарь ЦК Кузнецов, невысокий брюнет с грубыми чертами лица, срывается с места и начинает нервно ходить по кабинету за спиной у министра государственной Безопасности.

— Сядь, Алексей,— рычит на него Вознесенский и устремляет тяжёлый взгляд на Абакумова,— ты же понимаешь, Витя, что на кону стоят наши жизни. Никакого из нас не пощадят, если мы проиграем. Через восемь часов заседание политбюро, к этому времени Чаганов должен быть мёртв, только тогда колеблющиеся присоединяться к нам: нет человека— нет проблемы. Если же он останется на свободе, то они потребуют очной ставки, полной проверки фактов со своим участием.

— Кто потребует-то?— развязно захохотал тот, откинувшись на спинку стула,— Молотов? У меня на его жену столько материала, что 'вышка' ей ломится по 58-ой — шпионаж. Тут железобетонные доказательства, не чета каким-то записям на Чаганова, которые нам передал американский посол. Ворошилова тоже, думаю, можно прижать через жену. Хоть и ведёт она себя не в пример скромнее Жемчужиной, но также обнималась с израильской послицей. Каганович в последнее время очень пугливым стал, он скорее будет голосовать с Молотовым и Ворошиловым, чем с Кировым, но если будет артачиться, то мне есть, чем его убедить. Жданов, Вознесенский и Кузнецов, итого у вас уже шесть голосов— большинство. А решение должно быть таким — передать расследование мне в МГБ.

— Но если Чаганов объявится,— играет желваками Вознесенский,— то всё может быстро измениться...

— Не появится,— зло покусывает губы Абакумов,— найдём и к стенке прислоним.

— Давай, Витя, старайся, момент уж больно подходящий чтобы власть перехватить. Чуть промедлим и Чаганов всё под себя подгребёт. Нам просто повезло, что у Сталина удар случился... у него уже всё было подготовлено к предстоящему съезду и решения, и кандидатуры. Вот только удар этот лишь отсрочил давно решённое, а не отменил.

* * *