| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Об этом тож помню. И как те узкоглазые наших ногайцев под себя подмяли... говорят, не без наущений колдовских. Ещё раз Москаля-чародея сюда, в Москву звали?
— Как не звать? Только не хотит он. С уважением, но отказывает.
— Надавить пробовали?
— Лыбится. Грит: "На колдуна где залезешь, там и слезешь. И великим счастьем будет, если целый".
— А говоришь, с уважением.
— Каков вопрос, таков ответ, — пожал плечами подьячий.
— Ладно, — после короткой паузы как бы подвёл итог этой части разговора боярин. — Что там у тебя о его друзьях-товарищах?
— Се Ивашко Васюринский и, Господи прости, Срачкороб.
— О Васюринском ты, вроде, начинал сказывать?
— Да, боярин-князь Иван Борисович, есть у него огромный, черный как смоль и быстрый как ветер, злобный яко ехидна и умный не по-лошадиному жеребец. Редкостной красоты аргамак. Говорят, не простой это конь, а, Господи прости за осквернение уст и слуха боярского, чёрт в конском облике.
В те времена поминать вслух чертей и бесов считалось опасным и богопротивным делом, обычно их называли иносказательно, однако, говоря о характерниках, подьячий вынужден был от иносказаний отказаться, из-за чего его доклад со стороны мог показаться совместной молитвой. Налагая на себя крестное знамя, собеседники как бы защищались от происков слуг Сатаны. Боярину ещё пару раз и полу шубы при этом пришлось откидывать, от резких движений правой руки они запахивались, на лбу у него появились капли пота.
— Господи ты Боже мой!.. Чего только людишки не измыслят. Оседлать нечистую силу... скажешь, и он молельник и постник?
— Насчёт постник... не знаю, а что молельник, так точно. Там, на юге, чуть не все монастыри объездил, каждый раз с богатыми дарами.
— И слуга Врага рода человеческого под седлом ему Господу поклоняться не мешает? Он, Ивашка этот, из каких?
— Мелкопоместный шляхтич. Смолоду в черкасы ушёл, до куренного быстро дослужился, это...
— Знаю.
— Недавно, правда, дали ему под начало с два десятка каторг, однако он с начальствованием над ними не справился, гетман его оттудова изгнал, хорошо, не повесил за урон. Сейчас опять куренной, черкасы Ивашку любят, в его честь курень в Васюринский переименовали.
— Что истинно православный и за веру кровь проливает, хорошо. А что с нечистой силой водится... так с него за это бог спросит. Вот мы о Москале-чародее говорили. А он к чему чёрта приставил? Тоже под седло определил?
— Нет, боярин-князь. Он куда большую пользу, как говорят, от нечистой силы получил. Знания.
Черкасский откинулся на высокую спинку и внимательно посмотрел на подьячего, машинально теребя свою роскошную чёрную, с проседью бороду.
— Хм... знания, говоришь? И какие? Неужто он может предсказать, что завтра или потом случится?
— Не гневайся боярин-князь, не ведаю сего. Однако большая часть скасок говорит, что прорицать он не могёт, зато ведает, как разное оружье можно улучшить.
— Оружье?.. Хм... думаешь, это он измыслил новые пушки, что нам гетман прислал, виду неказистого, однако на удивление лёгкие, для стрельбы удобные? И пули мы теперь льём не старого образца, а новые, куда дальше летящие. Стрельцы не нахвалятся.
— Да, боярин-князь Иван Борисович, говорят, он их измыслил. И многое другое, зажигалки, например, лампу эту, — Василий кивнул в сторону керосиновой лампы, — зеркала на ранее сугубо разбойном Дону начали лить, большие стёкла оконные...
— Я ж и говорю, ПОЛЕЗНЫМ ЗДЕСЬ, В МОСКВЕ, может быть. А там, среди разбойников-казаков, от него ВРЕДА БОЛЬШЕ, чем пользы. Вот и подумай, как дело поправить.
— Слушаюсь, боярин-князь! Только... нелёгкое это дело... и от спешки скорее ещё больше вреда будет... — подьячий, хоть и стоял перед сидящим вельможей, умудрился посмотреть на него снизу вверх.
— А тебя никто и не гонит. Пока. Но и не тяни. Когда надумаешь, мне скажешь, сам ничего не предпринимай. Прав ты... сомнительное дело, нелегкое.
Иванов молча склонился в поясном поклоне.
— Что о третьем колдуне собрал? Приличное имя у него есть?
— Как не быть? При крещении наречен Ефимием. Происхождения знатного, из Кантемиров...
— Что, из тех самых?
— Да, боярин-князь, внук казнённого султаном в позапрошлом годе силистрийского паши, лютого ворога христианской веры.
— Да... не в деда внук пошёл. А с чего имя такое, что и выговорить-то противно?
— Осмелюсь возразить. Хоть внук и христианство принял, пошёл он не в никому не ведомого отца, а именно в деда. Его и прозвали так срамно за любовь к шуткам, от которых на людей медвежья болезнь нападает.
— Неужто прям-таки...
— Да, боярин-князь. Именно в свои шаровары и обделываются. И не детишки малые. Казаки, татарва, турки... в том числе и знаменитые разбышаки. А их испугать — нелегкое дело. Сами кого хочешь до родимчика доведут.
— Как же его за такое насмерть не убили? — не смог скрыть удивления Черкасский.
— Били, боярин-князь, били смертным боем, и не раз или два. Только он поваляется немного, отойдёт от побоев и опять за старое принимается.
— С нечистой силой тоже знается?
— Хм... эээ... и не знаю, как сказать.
— Вот что знаешь, то и говори.
— Хм... сказывают, что она с ним не желает теперь знаться. Совсем.
Боярин помолчал, переваривая услышанное, однако, хоть был недюжинного ума, с этой задачей не справился.
— А ну-ка подобнее, почему это слуги врага рода человеческого не хотят знаться с грешником? Он ведь грешник?
— Ясно дело, грешник. А знать его не хотят, потому что боятся. Он, якобы, и над одним из помощников Врага рода человеческого успел пошутить. Да так, что они теперь его и на сковородке или в котле видеть не желают. Опасаются, что он и оттуда что-нибудь отчебучит.
Князь широко улыбнулся и помотал головой.
— Господи ты, Боже мой! И чего только люди не напридумывают. Это что же, он теперь в рай пойдёт, когда преставится?
— Кх... сказывают, что и апостол Пётр на него сильно обиделся.
Боярин коротко хохотнул.
— Насмешил. Значит, пребывать ему теперь в земной юдоли до самого Страшного суда, как вечному жиду?
Иванов пожал плечами.
— Се мне неведомо. На всё Божья воля.
— Это точно, всё в руках Его. Ещё чем-то кроме шуток сей Ефимий отличается?
— Проведал я, ракеты те страшные, что казакам не одну победу уже принесли, делает именно Ефим Кантемиров. Да... много ещё чего про него рассказывают, и не разберёшь, где — правда, а где — лжа. Здесь во многих донесениях... правду от лжи отличить нелегко, а уж в скасках о нём...
— Считаешь, и он ЗДЕСЬ пригодился бы?
— Ох, не знаю. Ежели уж Враг рода человеческого его вблизи видеть не хочет...
В помещении на некоторое время воцарилось молчание. Черкасский обдумывал услышанное, Иванов ждал приказаний или дополнительных вопросов. Однако ни того ни другого не последовало. Вельможа молча встал, надел на голову шапку и, глянув на подьячего, молвил:
— Хорошо поработал. Мне ещё обмыслить всё надобно. Разведование о колдунах продолжай, но осторожно. Ничего супротив них делать не нужно. Пока.
* — Через "вич", то есть Иванович или Степанович, тогда именовали себя только знатные люди, остальных называли по-другому: Михайло, Иванов сын...
1 глава.
Весна идёт, войне дорогу.
Евразия, весна 1639 года от Р. Х.
Исторический процесс инерционен, и нелегко развернуть его в сторону от проторенного, наезженного пути. Аркадий читал об этом в хороших альтернативках и теперь мог убедиться, что любимые авторы не врали.
Не потерявший Багдад и Междуречье, а наоборот, приобрётший немалый кусок Анатолии шах Сефи так же позорно, как и в реале, проигрывал войну Великому Моголу Шах-Джахану. Индус особыми талантами в воинском деле не отличался, но по бездарности Сефи его переплюнул. Блестящая и многочисленная тюркская конница, составлявшая основу армии Сефенидов, легко громила врагов в поле, но была бесполезна при штурме крепостей, а поход затеяли ведь ради отвоевания Кандагара. Воспользовавшись длительной войной персов с турками, индусы сумели вернуть его себе. До побед шаха Аббаса он принадлежал именно моголам.
Заведенных в подражание янычарам гулямов, омусульманенных грузинских мальчиков, для этого не хватало. Османским янычарам они сильно проигрывали во многих отношениях. Недостаточно многочисленные, заметно уступавшие прототипам в выучке и вооружённости, гулямы такую твердыню взять не могли. А собственно персы... о них и вспоминать не стоило. Да и приличной артиллерией, весьма развитой у османов, шахская армия похвастаться не могла. Поэтому планы Сефи дополнительно поживиться территорией от находящейся в смуте Османской империи накрылись медным тазом. Не до того ему стало. К потерям в Афганистане добавилась угроза от нашествия узбекских ханов, персы прочно увязли на востоке.
Ещё восточнее, в Джунгарии наметили на следующий год встречу и монгольские тайши. Многочисленные победы маньчжуров их не на шутку встревожили, явственно проглядывал крах династии Мин и реальная опасность для кочевников. Маньчжурский вождь Абахай уже переименовал Позднюю Цзинь в Цин и покорил восточных монголов. Прихватив с собой старших сыновей для представления знати других племён и большое войско, что потом спасло ему жизнь, туда отправился и калмыцкий предводитель Хо-Урлюк. Впрочем, немалая часть подчинённых ему кочевников осталась в Приволжье и Прикубанье. И почти все они готовились к новому походу на Польшу.
На крайнем западе Европы, в Англии случилось то, чего не могло не случиться. Шотландцы отказались подчиняться ещё недавно обожаемому королю из-за затеянной им реформы англиканской церкви. Войск у него не было, деньги, полученные на снаряжение эскадры, он успел потратить, пришлось снова собирать парламент, разогнанный недавно. Неблагодарные депутаты вместо финансирования армии для покорения одноплеменников короля взялись за антикоролевскую деятельность. Среди прочего ему в вину ставилось и зверское убийство некоего джентри-протестанта с семьёй, Кромвеля. Попытка разогнать непослушных болтунов Карлу не удалась, обе стороны начали собирать войска, в стране разразилась гражданская война.
Франция, Париж, Лувр.
— ...и волнения в Провансе быстро подавлены.
— Мне донесли, что бунтовали там не только крестьяне, но и горожане.
— О, сир, весьма незначительное число городского плебса из числа малоимущих. Большая часть горожан в бунтах не заинтересована и помогает нам наводить порядок.
— Да? А мне говорили, что бунтовщиков поддерживало большинство горожан, и одним из главных их требований была ваша отставка.
— Сир, я всего лишь ваш верный слуга, выступая против меня, они покушаются и на вас.
— Мы ценим вашу преданность, кардинал, но если волнения перекинутся и на армию, не только нам обоим — всей прекрасной Франции придётся плохо.
— Ваше величество, сейчас предпринимаются все мыслимые и немыслимые шаги для предотвращения такого поворота событий. Частично крестьянские бунты и волнения в городах связаны именно с этим. Мы беспощадно выколачиваем налоги из них, чтобы обеспечить безусловную победу Франции на полях сражений.
— А как же вы объясните уход половины казаков?
— Ушли дикари-схизматики, некоторое количество немцев-протестантов и самые недисциплинированные из поляков. Схизматиков, по моим сведениям, позвали с родины, немцы ушли за компанию. Донанятые в их отряды польские и немецкие католики остались здесь.
— Хм... немцы-казаки?
— Среди тех разбойников встречаются представители самых разных народов. Французы, говорят, тоже есть. Нанимали немцев из желания увеличить надёжность отрядов. Шпионы доносят, что казаки массово покидают и армии наших врагов.
— Главное, чтобы волнения не перекинулись на других наёмников.
— Как я уже докладывал, для этого предпринимается всё возможное и невозможное. Нам удалось обеспечить питанием и кормами все наши армии.
— А герцог Саксен-Веймарский утверждает обратное.
— Сир, его войска собраны и снабжаются за наши деньги, но я не уверен, что это наша армия. Мне кажется, он убеждён, что мы пошли на свержение герцога Гиза и войну с Испанией ради образования независимого герцогства с ним во главе.
— Считаете, что его пора убирать?
Ришелье, отвечавший до этого немедленно, не задумываясь, замешкался. И не счёл необходимым скрывать некоторую нерешительность.
— Эээ... видите ли, сир, с одной стороны, у нас нет больше такого полководца, его блестящая кампания, в прошлом году закончившаяся взятием Брейзаха, серьёзно склонила течение войны в нашу пользу...
— В отличие от вашей авантюры с походом на Фонтараби.
— Сир, там войсками руководил совсем не я, вы же сами осудили герцога Лавалета за это поражение. А там, где армией командовал я, мы одержали блистательную победу. Ле-Катле взят, испанцы изгнаны из Пикардии.
— Ладно, ладно, мы оба знаем, что не тот герцог был главным виновником разгрома наших войск. Но не судить же мне близкого родственника*. Продолжите лучше о герцоге Бернгарде.
— Сир, он выдающийся полководец, но боюсь... меньше всего его волнуют интересы прекрасной Франции и, простите, Вашего Величества. Я начинаю опасаться, что он использует нас для завоевания для себя, как минимум, герцогства, которое мы уже объявили нашей провинцией, а как максимум...
Кардинал опять взял паузу и показал смущение.
— Говорите прямо, вы же знаете, моё к вам благоволение и уважение. Я умею выслушивать и неприятные вещи.
— Сир... подозреваю, что он сам метит на престол императора. Причём императором он будет куда более сильным и опасным, чем нынешний Габсбург.
— И что вы предлагаете делать?
— Не знаю, сир... решения ТАКИХ вопросов — ваша прерогатива.
Король откинулся на высокую спинку стула и весьма неприятным взглядом уставился на собеседника. В кабинете воцарилось тягостное молчание. Однако переиграть Ришелье в гляделки Людовику не удалось. Кардинал смотрел в ответ преданным взглядом, взглядом слуги, готового исполнить любое приказание господина. И, Бурбон об этом точно знал, здесь не было притворства.
— Нет. Я запрещаю вам тайно убивать его. Положимся на волю Господа. ОН рассудит.
— А создавать ему проблемы и ослаблять его?
— Вот это, как я понимаю, ваш прямой долг. Судя по его письмам, вы уже этим занимаетесь.
— Не совсем так, сир, — тяжело вздохнул министр-кардинал. — Денежные затруднения и нехватка продовольствия есть у всех наших генералов. Я докладывал уже Вашему Величеству, что хлеб уродился на полях Франции в прошлом году плохо, в некоторых провинциях — например, в Нормандии — просто голод, крестьянам самим есть нечего.
— Так закупите за границей!
— Увы, сир, негде. Видимо, Господь разгневался на творящиеся в Европе безобразия, и хлеба не хватает почти во всех цивилизованных странах. Ранее его закупали в трёх местах, Московии, Польше и Оттоманской империи. Но московиты теперь им торговать отказываются, говорят, что самим не хватает, у них тоже недород. У турок, сами знаете, сейчас три султана и полстраны в руинах. На вывоз хлеб был только в Египте, но его скупили англичане и голландцы. Польша разорена прошлогодними набегами дикарей. В начале осени они немного зерна продали, но потом Владислав, получив от нас заем, резко ограничил вывоз хлеба и ввёл налог на его экспорт.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
