Он со вздохом поднял упавшую рукопись "Приключений Изгнанника" — чтобы водворить ее на место. Принц Охэйо — младший сын того самого Императора — говорил ему, что путешествия во времени невозможны, и Лэйми знал, что это правда. Но эта, самая первая из всех созданных им историй, почему-то нравилась ему гораздо больше остальных. Может быть, потому, что она явилась ему в Круге Снов, в самом сердце их мира, и он не придумывал, а просто прожил её...
Вдруг ему вспомнились "Хроники расстреляной луны", другая, столь же важная история, которой не было в доме, — и в памяти, как оказалось, тоже. Это очень встревожило его, — словно он потерял часть себя... и ему захотелось как можно быстрее отыскать её.
Лэйми отбросил одеяло, вскочил, и, вновь поёжившись, торопливо оделся. Он так увлекся чтением, что комната Муравейника показалась ему на миг странной — покрытая темно-пёстрым мехом внутренность неправильного, приплюснутого пузыря, освещенного дюжиной матово-белых ламп-окошек величиной с тарелку. Они без очевидного порядка сияли на стенах, на потолке и на полу тоже. Пол был неровный, на одном из его выступов лежала постель. Мебели здесь не водилось и многочисленные вещи Лэйми хранились в мешкообразных углублениях стен.
Открыв тяжелый выпуклый люк, он через узкую горловину выполз в малый коридор — темную, покрытую изнутри мехом неправильную трубу, столь тесную, что в ней пришлось ползти на четвереньках. Труба заметно поднималась вверх; метров через десять она вывела в большой коридор Муравейника — точно такой же, только высотой метра в три и залитый таинственным зеленоватым светом врезанных в стены ламп-тарелок. Сонная истома, казалось, плавала здесь в воздухе.
Хотя по часам Лэйми был уже полдень, никто не встретился ему — за исключением девушки в одних легкомысленных шортиках и платке, наброшенном на плечи и небрежно завязанном на груди; расходясь, они улыбнулись и кивнули друг другу.
Метров через двести коридор выходил в вестибюль. Пустой бетонный зал — остаток имперского убежища — являл собой разительный контраст с биологическим стилем Муравейника. Здесь на скамейках длинными рядами стояли сандалии и башмаки, так как внутри всегда ходили босиком.
Лэйми обулся и, нажав кнопку, открыл восьмидюймовой толщины стальную дверь. Чтобы открыть её снаружи, был нужен сложный код. Пока эта дверь не пригодилась ни разу, но Муравейник не спешил отказаться от неё: если хотя бы один из ТЕХ проник внутрь, платить пришлось бы слишком дорого.
Лестница поднималась со дна квадратной шахты ломаной спиралью; она делала два полных оборота, достигая ничем не загороженного проема в толстой бетонной стене старой вытяжной башни. Стальной решетчатый балкон опоясывал её на высоте метров пяти. Едва выйдя на него, Лэйми невольно поёжился: хотя Муравейник не отапливался, снаружи было заметно холоднее. Его взгляд немедля устремился вверх.
Замкнутый мир Хониара был всего десяти миль в диаметре, но усыпанный множеством звёзд синевато-чёрный свод Зеркала создавал ощущение беспредельного простора. На востоке застыла низкая заря; над её тусклой коричневато-красной полосой парили зеленовато-голубые перья серебристых облаков, а над ними, на фоне тускнеющей сини, горело три особенно ярких звезды — ослепительно-белая, красновато-желтая и ещё одна, цвета рыжего золота. Звёзды не двигались, заря не гасла и не становилась ярче, но и смотреть на неё он мог бесконечно.
Лэйми с наслаждением вдохнул холодный, влажный воздух и побрел по балкону, неторопливо осматриваясь. Спуск к реке на южном краю пустыря скрывался за кромкой обрыва. На севере тянулись белые многоэтажные дома, таинственно-бледные в вечном рассветном сиянии, и иногда острые глаза Лэйми легко различали беззвучно скользящие в их освещенных кое-где окнах фигурки — это был один из самых густонаселенных районов.
На западе, между домами и рекой, высилась плоская, срезанная пирамида Генератора Зеркала, вся словно отлитая из темного металла. Даже на таком расстоянии Лэйми чувствовал её безмерную огромность: коробки белых девятиэтажек на её фоне казались игрушечными, едва ли не в восемь раз ниже.
Над плоской крышей пирамиды вздымалось восемь игловидных, плавно расширявшихся к основанию шпилей. Четыре из них, внешние, обрывались едва на трети высоты внутренних, поддерживая толстое кольцо Ускорителя. От шестнадцати его сегментов отходили острые, изогнутые, сужавшиеся в точку лопасти, и из-за них к Зеркалу Мира тянулись призрачно-бледные, плоские, как линейка, лучи. Один из них проходил высоко над головой Лэйми.
Четыре центральных шпиля вздымались на высоту в семьсот метров, словно накаляясь к остриям мертвенно-лиловым светом. Между ними повисло странное застывшее облако, словно состоявшее из сотен вложенных друг в друга сине-фиолетовых кристаллов. От него тоже тянулись тысячи тончайших, разноцветных лучей, едва заметных в чистом воздухе. Именно они придавали Зеркалу Мира его восхитительный вид. Вот облако дрогнуло, на мгновение сжавшись, затем плавно качнулась земля, — и откуда-то из глубины до Лэйми вновь долетел тяжелый, неторопливо затихающий гул...
Окружавшая башню поляна казалась маленьким островком в диких зарослях кустов; он быстро скатился по лестнице и нырнул в темноту, царившую под их сомкнутыми низкими кронами. Тропа была неровной, но Лэйми ступал бездумно и легко, — он помнил тут каждый корень и яму. Вскоре он выбрался на Имперский Проспект, самый широкий и светлый во всем городе (на нем даже не горели фонари) — пустынный в обе стороны, насколько хватал глаз. На примыкавшей к нему просторной площадке в беспорядке стояли скутера — открытые, с плоским клиновидным носом, такие маленькие, что сесть в удобное, мягкое гнездо Лэйми мог лишь на пятки — и даже тогда низкие борта едва доставали до пояса. Впереди, под руками, помещался штурвал, сзади, сразу за спиной — кубический выступ двигателя.
Лэйми сел, предварительно разувшись и водворив сандалии в небольшой бардачок в носовой части машины, потом щелкнул выключателем. С тихим жужжанием скутер всплыл метра на три над землей и замер, тихо покачиваясь; подниматься выше он не мог. Едва Лэйми наклонил штурвал вперед, двигатель зажужжал громче и скутер помчался с быстротой бегущего человека. Плавный поворот штурвала — и он, слегка наклонившись, вильнул в сторону...
Чтобы попасть в Библиотеку, надо было пролететь немного к западу и свернуть на ведущую прямо к ней улицу. Но Лэйми сразу повернул к северу и вскоре нырнул в темную глубину двора. Это было одним из любимых его развлечений — нырять в туннели в массивах домов, такие низкие, что приходилось пригибаться, чтобы не грохнуться лбом об их перекрытия, лавировать между деревьями и фонарными столбами, проскакивать прямо над крышами древних гаражей и сараев, сетчатыми заборами заброшенных детских садов, проламываться сквозь верхушки кустов, ветки которых рвали его одежду...
Короче, это было восхитительно. Не совсем полет, но и не бег, — нечто среднее, настолько приятное, что ему, собственно, и не хотелось большего. Правда, порой ему случалось разбить скутер. Но уже очень, очень давно он не чувствовал боли, не видел своей крови, выступавшей из ран, — и с трудом представлял, как такое вообще может быть. Раньше всё было иначе, но было ли?..
Из последней арки Лэйми вылетел словно бы в лес — в чащу деревьев столь высоких, что они казались ему колоннадой, подпиравшей невидимую в смутной темноте крышу. Их морщинистые стволы были больше его роста в диаметре. Столбы таинственно-синих фонарей (свет Зеркала Мира не проникал под зеленый свод) казались по сравнению с ними крошечными. Земля здесь была усыпана опавшими ветками и рыжей хвоей, из неё там и сям выступали разнокалиберные гранитные глыбы. Но были тут и дорожки, и небольшие площади у фонтанов, — на них в странном сумрачном свете собирались веселые группки...
Лэйми свернул на узкую боковую аллею и вскоре вылетел прямо к фасаду Библиотеки. С трех других сторон её исполинское прямоугольное здание окружал парк. Здесь начинался обширный пустырь, на востоке доходивший до самого Зеркала. Облицованная мрамором стена Библиотеки в его свете казалась розоватой. Между прорезавших её массивных пилонов светились огромные окна. Стоянка здесь тоже была огромна, но Лэйми едва нашел на ней место для посадки.
У входа в залитую молочно-белым светом просторную утробу здания шумный живой поток обтекал пьедестал статуи — женщина в легкой одежде, с гордым, редкой красоты лицом, сжимая в одной руке копье, протягивала кому-то другую руку... В прощании? В приветствии? Трудно понять... А над ней в воздухе парили холодные и чистые, словно пришедшие из какого-то другого, неведомого мира звуки песни на непонятном никому из жителей Хониара языке машин-композиторов...
Библиотека была центром жизни их мира. Её широченная мраморная лестница вела к входному порталу, расположенному на уровне второго этажа. По ступеням в обе стороны густо шли обитатели города — девушки в длинных платьях и прелестных замшевых башмачках с малиновыми помпонами, юноши в кожаных куртках...
Все они казались ровесниками, едва достигшими совершеннолетия, хотя им всем, как и самому Лэйми, перевалило уже за два века. Их мир не знал ни рождений, ни смертей. Его население состояло из тех, кто оказался в нём в самом начале... и сумел выжить.
Отключив скутер, он взбежал по лестнице, одновременно приветствуя многочисленных знакомых. Собственно, в той или иной степени он знал в мире почти всех. Не так уж много людей в нем жило — примерно восемьдесят тысяч. За двести лет, прошедших с Начала, он успел познакомиться со всеми, кто вызывал симпатию...
Миновав двери — раздвижные, из огромных листов толстого стекла, — Лэйми на ходу ловко избавился от сандалий, прицепив их за ремешки сзади к поясу. Прошлепав по мелкой ванне с теплой водой, он вступил внутрь, в ровный, словно бы дневной свет. Вестибюль прорезал сразу три этажа здания и Лэйми поднялся по мраморной, запруженной народом лестнице на самый его верх. Миновав коридорчик в толстенной несущей стене, он вошел в зал Вторичного Мира, с удовольствием вдохнув сотни знакомых запахов. Здесь он пережил если и не все лучшие минуты своей жизни, то, во всяком случае, большую их часть.
Зал с потолком из панелей бронзово-темного дерева и того же цвета паркетным полом занимал половину этажа, то есть был метров ста в длину и тридцати в ширину. До сих пор Лэйми даже приблизительно не знал, сколько же в нем книг. Покрытая ковровой дорожкой "аллея" рассекала это громадное, втрое выше его, помещение вдоль, от южных окон до северных. Там, слева от входа, за столами, занимавшими почти треть зала, собралась основная масса читателей и там было довольно-таки шумно. Лэйми предпочел свернуть в другую сторону, где лишь немногочисленные искатели, подобные ему, бродили по ущельям между громадными, вдвое выше его роста, стеллажами. Чтобы добраться до книг на верхних полках, приходилось пользоваться лесенками на колесах, но именно там, наверху, попадались почему-то наиболее интересные экземпляры.
Самым прелестным и самым неприятным в Библиотеке было полное отсутствие каталогов: книги в её залах расставлялись в хаотическом беспорядке и поиск нужных превращался в лотерею. Постоянных служителей так и не подобралось и единственным способом найти здесь что-нибудь интересное было медленно идти вдоль полок, просматривая все книги подряд.
Зал Вторичного Мира был посвящен всем историям, созданным жителями Хониара за эти долгие двести лет. Лэйми не без гордости вспомнил, что здесь есть и несколько его собственных историй, оказавшихся не из числа худших. Впрочем, почти каждый из обитателей его мира что-нибудь да добавил к стоявшему на полках изобилию...
Пройдя большую часть "аллеи", Лэйми свернул к сумрачным окнам в западной стене, старательно глазея на полки. Обложки книг были в большинстве заняты красочными, очень подробными и реалистично исполненными рисунками, но их содержание, как он знал по опыту, нечасто совпадало с тем, что находилось внутри.
Здесь, в основном, хранились книги о первобытной жизни, почему-то особенно любимые им. Согласно неписаной традиции все сочиняемые в мире истории (по крайней мере — все, сочиняемые на сходные темы) не должны были противоречить друг другу, и, по возможности, взаимно дополняться. Самая идея Вторичного Мира заключалась в том, чтобы совместными усилиями создать единую историю, столь многоподробную и разветвленную, чтобы чтение даже самых интересных её ветвей заняло бы всю жизнь жителей Хониара... уходившую здесь бесконечно в неведомое будущее.
Собственно, это было единственным выходом — что ещё делать здесь, за Зеркалом Мира? А делать-то что-нибудь надо, так уж устроен человек...
Лэйми медленно шел между полок, словно ребенок по берегу моря. Многие книги он уже прочел, но содержание большинства было ему всё ещё совершенно незнакомо. Многообразие Вторичного Мира оказалось невозможно исчерпать — новые истории появлялись тут гораздо быстрее, чем Лэйми успевал читать их. Бессознательно он отбирал больше всего отвечающие его собственным мечтам и внутреннему миру, но даже их оказалось тут больше, чем он мог объять, так как мышление всех, запертых за Зеркалом Мира, было в чем-то сходным...
Многоподробный мир, рождавшийся в их воображении, был почти бесконечным, без четких границ, сумрачным, с вечной зеленоватой зарей, похожей на туманность, — мир громадных черных деревьев и глубоких оврагов. Мир заброшенных развалин, мир, в котором герои его историй (все, по странному стечению обстоятельств, молодые, симпатичные и почему-то едва одетые) брели по пустынным и неприветливым землям, то убегая от опасности, то в поисках того, что могло принести им счастье, — из одной истории в другую, меняя по дороге своих создателей. Самые лучшие истории в Библиотеке всегда сочинялись совместно, — ведь у кого-то лучше получаются страшные сцены, у кого-то — смешные. Вместе они отлично дополняли друг друга.
Лэйми знал, что в другом таком же зале, на верхнем, шестом этаже Библиотеки есть множество карт Вторичного Мира, тоже очень подробно и тщательно исполненных. Самые большие занимали по четыре квадратных метра и по ним приходилось чуть ли не ползать, изучая придуманные земли. Лэйми, впрочем, казалось, что Вторичный Мир на самом деле где-то есть, и они не выдумывают его, а просто как бы вспоминают. Эта мысль нравилась ему, — ведь тогда оставалась надежда когда-нибудь попасть туда и пройти его пути вместе с теми, кто так ему нравился...
Он очень любил изучать эти карты, — бесконечные сочетания воды, гор и равнин, тысячи миль, умещавшихся под его ладонью, прослеживая по ним пути любимых им героев и представляя, куда ещё они могли бы забрести.
Ещё больше он любил попытки сложить из всех этих карт что-то единое, и даже не совсем безнадежные. Насколько он теперь понимал, Вторичный Мир был не планетой, а плоскостью, размер которой превосходил всякое воображение, — мир вечной осени, бессчетные культуры которого давно обратились в развалины. И по ней на восток, к свету, сиявшему откуда-то из бесконечности, шла группа любимейших его героев — настолько любимых, что он не решался сам чем-либо дополнить их историю, собирая её части, как жемчужины. Они забрались на восток уже гораздо дальше всех остальных обитателей Вторичного Мира, и Лэйми следил за их путешествием с самого начала, от истока — на протяжении уже восьми с половиной тысяч страниц...
