С мечтой пришлось расстаться, и с тех пор Леар, как ему казалось, разучился мечтать. Тогда же он перестал видеть привычные с детства сны: волшебные города с высокими стеклянными зданиями, облитыми солнечным светом, похожие на жуков устройства, летающие по воздуху, самодвижущиеся повозки, неизвестные земли... теперь он спал без сновидений.
Но вины Саломэ в том не было: она не может перебороть свою покорность так же, как он не в силах совладать с собственным упрямством. Леар услышал, как открывается дверь, и торопливо схватил книгу, погрузившись в чтение.
Саломэ молча стояла в дверях, ожидая, пока Леар обернется. Заходящее солнце залило комнату золотисто-красным светом, и атласное белое платье наместницы полыхнуло тревожным кровавым отливом. Хранитель перевернул страницу и закрыл книгу. Он никогда не пользовался закладками, безошибочно открывая книгу на нужном месте, даже если листал ее год назад.
— Ваше величество, — он медленно повернулся и так же медленно кивнул, приветствуя наместницу. Теперь, когда Леар стоял спиной к окну, солнечный свет обрисовал его тонкую фигуру в белой робе багряным контуром, придав черным волосам красноватый оттенок. Саломэ вздохнула:
— Леар, может быть, достаточно?
Хранитель удивленно приподнял бровь: начало разговора предвещало нечто новое. Похоже, наместница устала чувствовать виноватой себя и решила переложить вину на него. Ну что ж — он не станет навязывать ей свою снисходительность, если ее величество желает ссоры — кто же посмеет ей возражать? Саломэ продолжала:
— Тебе ведь все равно, каким будет цеховой устав! — Наедине Хранитель и наместница пренебрегали этикетом. — Зачем ты это делаешь? Чтобы разозлить магистров? Но они ведь не злятся на тебя, они же все равно выигрывают! Это просто глупо! Над тобой смеется весь двор, а скоро будут смеяться и на рыночной площади!
Леар пожал плечами:
— Какое благо для империи, что в отличие от упрямого Хранителя, у нее есть мудрая наместница, всегда принимающая продуманные решения во имя всеобщего блага. — Он подошел к книжным полкам и положил книгу на место.
— Ты издеваешься, я понимаю. Да, я не такая умная, как Энрисса или Саломэ Великая, но ты ведь не со мной споришь! Магистры намного старше нас и мудрее, они охраняют империю уже сотни лет. Если я не буду доверять им, то кому тогда верить?
— Магистры вот уже сотни лет охраняют исключительно свои интересы! — Леар и сам не понимал, зачем вступил в спор. Верность Саломэ белым ведьмам невозможно поколебать, он зря тратит время.
— Ну что им за интерес сохранять цеховой устав? Это у бургомистра интерес его изменить, а маги неподкупны!
Леар с удивлением посмотрел на ее величество: похоже, Саломэ Светлая несколько темнее, чем думают ее доверчивые подданные, если понимает, что мастера заплатили бургомистру.
— Хороший вопрос, Саломэ, — назвал он ее по имени, погасив тем самым ссору в самом начале, — очень правильный вопрос. Всегда нужно знать, кому выгодно то или иное решение. Давай вместе подумаем, почему магистрам важно, чтобы цеховой устав остался без изменений, и мастера не могли открывать большие мастерские.
— Леар, какая разница? Мы говорим о тебе, а не о магах.
— А мне уже самому стало интересно, — с обманчивым добродушием ответил Хранитель, присев на край стола. — Итак, Карт Дарионский пятьсот лет назад писал, что все действия людей объясняются либо стремлением обрести любовь, власть и богатство, либо боязнью их потерять. У магов есть богатство и власть, причем огненных магов как боялись, так и будут бояться, а белых ведьм в народе любят. Следовательно, речь идет не о приобретении, а о потере. Отмена цеховых уставов никак не повлияет на богатство магов, да и о любви речь не идет. Остается власть. Каким-то образом эти изменения должны уменьшить власть магов... вопрос, каким? — Леар выжидающе посмотрел на наместницу, словно та могла помочь ему найти ответ.
— Леар! — Саломэ не собиралась играть в загадки. Она хотела прекратить нелепое противостояние в Высоком Совете, прежде всего ради самого Леара. Наместница не сомневалась, что, несмотря на внешнее безразличие, каждое новое поражение причиняет ему боль, и только родовое упрямство Аэллинов мешает Хранителю пойти на попятный.
Ей казалось, что она нашла выход — нужно дать Леару возможность отступить с честью. Не откажется же он исполнить волю наместницы! Она никогда раньше не приказывала Хранителю, опасаясь уничтожить их дружбу, но больше не могла спокойно наблюдать, как Леар Аэллин становится посмешищем для всего двора, как магистр Илана провожает Хранителя снисходительным взглядом, а магистр Ир изображает на своем вытянутом лице бесконечное терпение, едва завидев молодого герцога Суэрсена.
— Господин Хранитель! Мне безразлично, что там и когда написал ваш Карт. Я хочу, чтобы вы вспомнили о традициях империи, которые призваны охранять, и на следующих заседаниях совета поддерживали мою точку зрения.
— С удовольствием, ваше величество. Я всегда готов поддержать вашу точку зрения. — Саломэ чуть не застонала, распознав в голосе Леара знакомую опасную вкрадчивость — сейчас он одной фразой поставит ее на место. Она уже не раз наблюдала, как ироничный Хранитель расправлялся с неосторожными придворными, рискнувшими вступить с ним в спор. — Как только вы выскажете на заседании совета свое мнение, — он выделил "свое", — я немедленно с вами соглашусь. А сейчас, если вы позволите, у меня много дел. — И, не дожидаясь разрешения, Хранитель вышел в другой зал, оставив наместницу наедине с книжными полками.
3
Риэста Старнис, не скрывая недовольства, наблюдала за своей младшей дочерью: негодная девчонка, желая покрасоваться в шелковом платье, вышла на открытую галерею без накидки и теперь ежилась от холода, стараясь делать это как можно незаметнее — с матери станется отправить невесту переодеваться. Риэста вздохнула: ничего не поделаешь, девочка проводит дома последние дни, сегодня — объявление помолвки, а послезавтра она отправится в Квэ-Эро, чтобы по старинному обычаю морских провинций провести перед свадьбой год в доме жениха. Тэйрин должна научиться заботиться о себе без материнской указки. Дав дочери достаточно промерзнуть на ветру, она подозвала ее к себе:
— Тэйрин, тебе пора идти переодеваться. Это платье не годится для церемонии.
— Я не хочу надевать бархатное. Оно слишком тяжелое, — капризно возразила девочка. — И потом — это мое самое красивое платье! Я надену его уже в Квэ-Эро, когда увижу жениха.
Риэста рассмеялась:
— Ты все делаешь наоборот, дочь моя: в холод мерзнешь в тонком шелке, а в летнюю жару будешь плавиться в бархате. Иди переодеваться. Ты должна быть в родовых цветах.
Девушка упрямо прикусила губу, и Риэста, не желая тратить время на дальнейшие препирательства, поинтересовалась:
— Ты хочешь обсудить этот вопрос с отцом?
Тэйрин запротестовала:
— Это нечестно!
— Иди одеваться, иначе опоздаешь на собственную помолвку.
— Все равно это не настоящая помолвка!
— Тэйрин!
— Жених мог бы и сам приехать, а не присылать неизвестно кого! У этого моряка борода грязная, а разговаривает он как наш конюх!
Риэста почувствовала, что теряет терпение: четырнадцатилетним красавицам позволено быть капризными, но всему есть границы — Тэйрин непростительно разбаловали. Даже отец порой не мог устоять перед обиженно поджатыми губками единственной дочери, что уж говорить о старшем брате и кузенах. Да и сама Риэста зачастую уступала: пусть девочка будет счастлива в родительском доме, кто знает, как дальше жизнь сложится...
Она не сомневалась, что Вэрд подберет дочери хорошую партию, никто ведь не желает зла своим детям, но благие намеренья порой приводят к алтарю Ареда. Риэста вспомнила свой первый брак и поежилась — двадцать лет прошло, она счастлива с Вэрдом, родила ему троих детей, а до сих пор не может забыть короткие толстые пальцы мужа на своем запястье. Порой она нервно смотрела на руку, словно боялась увидеть синяки на бледной коже. Она отвела взгляд от запястья и, уже не скрывая гнева, ответила дочери:
— Капитан Трис — уважаемый человек в Квэ-Эро, а твой жених, как и положено высокому лорду, управляет своими землями. И видят боги, он ничего не потеряет, если познакомится с тобой на три месяца позже!
— Все знают, что в Квэ-Эро правит леди Ивенна! А мой жених — оборка у мамочкиной юбки! И вообще он незаконнорожденный! Он сын твоего брата, а не Пасуаша. Все знают!
Риэста побледнела, руки вцепились перила. Опять эта ложь! Ивенна предпочла остаться герцогиней Квэ-Эро, и ради этого вышла замуж за секретаря наместницы, которого Энриссе взбрело в голову сделать герцогом. Отказалась от собственных детей — сыновей казненного бунтовщика лишили наследства, и после этого у нее хватило наглости выдавать сына от Пасуаша за дитя Квейга!
Герцогиня ничего не утверждала, но молчание оказалось красноречивей любых слов — никто не сомневался, что золотые волосы молодой лорд унаследовал от своего настоящего отца. Но Риэста знала, что сын Ивенны не имел никакого отношения к ее брату, потому и согласилась на этот брак — хотела, чтобы кровь Эльотоно хоть так, по женской линии, вернулась в Квэ-Эро.
Она не знала, что ответить дочери, как объяснить, что все это ложь, как рассказать, что на самом деле случилось двадцать лет назад, если до сих пор перехватывает дыхание, стоит только вспомнить. Но ей и не пришлось ничего говорить. Вэрд Старнис вышел на галерею как раз вовремя, чтобы услышать последние слова дочери, и теперь мрачно смотрел на Тэйрин, загородив собой жену. Он не собирался щадить перешедшую грань девочку:
— Если вы будете продолжать вести себя подобным образом, миледи, то все будут знать, что вы дурно воспитаны. К моему сожалению.
— Но я же должна знать, за кого выхожу замуж!
— Вы знаете. За Корвина Пасуаша, наследного лорда Квэ-Эро. И довольно об этом. Извинитесь перед матерью и ступайте переодеваться.
Тэйрин хорошо знала отца: чем вежливее он разговаривал с дочерью, тем сильнее ей удалось его разозлить. Она и впрямь виновата — вон, какое бледное у мамы лицо. Девочка присела в низком реверансе перед Риэстой и убежала к себе — переодеваться. Упрямство — упрямством, но она и в самом деле замерзла, а синее бархатное платье с золотым кружевом оттеняло ее фиалковые глаза и удивительно шло к золотистым волосам. Да-да, именно золотистым — и пусть только кто-нибудь посмеет назвать их рыжими! Невесты не бывают рыжими! И с матерью воспитанные невесты тоже не спорят. Тэйрин вздохнула и в который раз пообещала себе исправиться.
Горничная окинула молодую госпожу внимательным взглядом: корсаж затянут, золотое кружево целомудренно прикрывает глубокий вырез, волосы уложены безупречно — крупные локоны спадают на спину, мелкие — заплетены в сложный венок вокруг головы, сапфировые серьги оттягивают недавно проколотые уши. Красавица! Даже жаль, что жених не увидит. Тэйрин посмотрела на себя в зеркало и осталась довольна — платье и прическа соответствовали торжественному моменту. Она кивнула служанке:
— Подожди меня в галерее. Я хочу помолиться.
Если горничная и удивилась столь внезапному приступу благочестия, то ничем этого не показала, молча вышла за дверь. Тэйрин тут же достала баночку с румянами, обмакнула палец и только собралась прибавить и без того розовым щекам яркости, как за спиной скрипнула дверь. Девушка быстро спрятала руку за спину, но, увидев вошедших, улыбнулась:
— Вы бы хоть постучались. Вдруг я переодеваюсь.
— Тогда бы здесь была горничная, — резонно возразил Ллин Эльотоно, а его младший брат Мэлин кивнул.
Тэйрин единственная умела различать близнецов — ни Риэста, заменившая племянникам мать, ни Старнис, опекун детей казненного герцога Квэ-Эро, не могли понять, с кем из братьев разговаривают, а близнецы, похоже, и не замечали, что смущают людей своим сходством. Одно время Риэста пыталась заставить Ллина носить синюю нитку первородства, но ничего не получилось — мальчик послушно позволил повязать отличительный знак, но уже на следующий день такая же нитка появилась на запястье его младшего брата. Близнецы считали свое сходство естественным и удивлялись скорее тому, что все остальные люди отличаются друг от друга.
Девушка повернулась к зеркалу и, не обращая внимания на кузенов, принялась размазывать по щекам румяна. Ллин стал за ее спиной, она видела его отражение: высокий, с золотистой кожей и черными, как крылья бога смерти, волосами — лишь бархатно-синие глаза Эльотоно выдавали их родство. Братья походили на свою мать, Ивенну Аэллин, а от отца унаследовали только цвет глаз.
— Ты зря красишься. Красный не подходит к синему.
— Ты ничего не понимаешь, — фыркнула Тэйрин, и обмакнула кисточку в сажу для ресниц.
— Тэйрин, мы хотели говорить с тобой, но ты все время с кем-то.
— А у вас секреты? — Улыбнулась девушка. Она не удивлялась, что Ллин говорит "мы".
— Ты не должна выходить замуж.
— Это еще почему? — Тэйрин даже не возмутилась, настолько ей стало любопытно.
— Потому что мы не хотим отдавать тебя. Ты должна остаться с нами.
— Ну, это вы здорово придумали, — рассмеялась девушка. — Я, значит, должна остаться старой девой, чтобы ездить с вами на охоту и играть в слова.
— Ты не понимаешь.
— Ты не можешь нас оставить. Ты наша. Мы всегда были вместе, — вступил в разговор Мэлин.
— Когда ты только родилась — мы уже знали, что ты наша. — Ллин положил прохладную ладонь на прикрытое тонким кружевом плечо кузины.
Смех оборвался в тот самый миг, когда Тэйрин осознала, что Ллин не шутит. Они всегда были вместе: сколько девушка себя помнила — близнецы были рядом. Они научили ее читать, ездить верхом в мужском седле, стрелять из лука и вязать морские узлы, играть в клеточный бой и сочинять стихи, брали на себя вину за ее шалости и таскали для девочки горячие пирожки с кухни.
Она никогда не задумывалась, почему братья до сих пор живут в доме ее отца, не собираясь обзаводиться собственным хозяйством. Девочку устраивало подобное положение дел: несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте, кузены были ее лучшими друзьями.
Но Тэйрин всегда знала, что выйдет замуж, уедет в другую провинцию и больше никогда не увидит родительский дом. Благородные дамы редко путешествуют, разве что в гости к ближайшим соседям или ко двору. Родители, братья, кузены — все останется в прошлом, таков неизменный порядок вещей, даже странно, что близнецы могут думать иначе.
Впрочем, ее любимые кузены всегда были со странностями: братья никогда не разлучались, Тэйрин не слышала, чтобы Ллин или Мэлин сказал о себя "я", всегда неизменное "мы", словно один человек существовал в двух телах, говорили они по очереди, один подхватывал мысль другого, завершая за него фразу. Все думали, что близнецы — просто похожие, а на самом деле они одинаковые.
Тэйрин досадливо тряхнула головой, забыв, что рискует разрушить прическу — нашли время для своих глупостей! Она сбросила руку Ллина:
