Смерть Даниэля

2. Вторая глава.

Всё было предопределено тем, кто не играет в кости. Ещё до того, как серый кусок базальта был зачат в недрах древнего вулкана, за тысячи лет до того, как грубая глыба поместилась на месте будущей горной тропы, этот камень был брошен под ноги случайного путника с тем, чтобы, предательски пошатнувшись, низвергнуть его на дно небольшого ущелья. У валуна не было никакого выбора, он должен был убить свою неведомую жертву. Жизнь камня, прямая и безошибочная, была начертана одной непрерывной линией, тянущейся из века в век, навстречу Даниэлю и дальше, в бесконечное будущее. Линия жизни самого Даниэля, начавшись тридцать шесть лет назад в бесприютной квартирке одинокой женщины, пометавшись туда-сюда, сначала в десантных войсках, а потом, вплетаясь в линии столичного города, нашла саму себя и замкнулась в себе. Путь её, извилистый и неспешный, стал предсказуем, и казалась, что отяжелевшая линия успешной жизни летит уже к неизбежному, но туманно-далёкому концу, минуя опасные развилки и перекрёстки. Но однажды Даниэль, то ли проскочил нужный поворот, то ли, наоборот, свернул раньше времени. Возможно, он не заметил указатель или не понял мелькнувший знак. А, может быть, не было никакого знака, и неверной оказалась вся дорога. Но линия жизни вдруг заметалась по бездорожью и оборвалась на проклятом камне. Потом... Потом, почему-то, жизнь Даниэля не кончилась, но линия её свелась в одну точку абсолютной неподвижности растения, неподвижности нарушаемой изредко лишь слабым подрагиванием век над застывшими зрачками.

У Даниэля почти не было родственников, которые стали бы осаждать приёмные покои больниц, но деньги, свои и страховых фирм, у него были. Деловые партнёры, примерев на себя ужас того, что осталось от судьбы их бывшего компаньона, исполнили роль деятельной семьи и попытались изменить необратимое. Даниэля резали дорогие, маститые врачи. Они прекрасно всё понимали и старались не затягивать бесполезные операции. Прошло около двух лет, и партнёры с чистой совестью забрали в свои руки компании, созданные их другом. Предложенные новыми владельцами условия удивили своей щедростью немногочисленную семью Даниэля. На банковские счета адвокатов будущих наследников, хлынули те деньги, которые Даниэль при жизни, наверняка, предпочёл бы вложить в новые проекты. Чтобы ощутить всю силу денежного потока, оставалось только завершить хлопоты по оформлению опекунства и законным порядком разделить наследство. А сам Даниэль, оставаясь в мире, затерянном между жизнью и смертью, тихо лежал в залитой неподвижным белым светом палате.

Несколько дождливых дней развеяли смог над городом, и стало видно, как далеко до неба, текущего яркими ручьями между тёмными, стеклянными берегами утопающих в синеве многоэтажных зданий. Но над невысокой, двухэтажной клиникой Терезы Авильской небо раскрывается во всю ширь. Приземистые корпуса клиники, слитые в единный комплекс, скрыты за бетонной стеной, только верхушки клёнов с остатками листвы видны позади ограды. Но ни одно старое дерево не нависает над самим забором, не сыплет рыжие листья на мокрый тротуар. Все ветви, тянущиеся к городскому шуму, аккуратно обрезаются по мере надобности больничными служащими, которые день за днём проверяют непреступность вверенной им цитадели. Бетонный забор тянется на добрую сотню метров от площади Царей до старой гимназии. Единственный вход в клинику, ажурные чёрные пики ворот и алюминиевый турникет, расположен как раз между площадью и зданием гимназии. Стоянка на этой улице запрещена, да и негде припарковаться на узком тротуаре, поэтому те посетители, которым неприятны прикосновения чужих тел в метро, приезжают в больницу на такси. Вот и сейчас, нервно мигая парковочными огнями, у самых ворот выстроилось в ряд несколько автомобилей. К ним подъезжает внушительный "Бьюик" старомодного золотистого цвета, он почти тычется широкой мордой в загораживающие ему въезд жёлтые машины и сейчас же начинает недовольно гудеть. Бывалых таксистов, конечно, таким гудением не напугать, но решётка ворот вздрагивает и начинает катиться в сторону, из-за неё выбегает рослый человек в униформе и одного его раздражённого окрика оказывается достаточно. Таксистам не с руки ссориться с охраной, и они быстро освобождают вход люксовому автомобилю. "Бьюик" скользит по узкой аллее к центральному входу, а охранник трусит за ним следом. Он поспевает как раз вовремя, чтобы принять ключи от вылезшего из машины человека. Тот торопится и припарковался возле служебной стоянки персонала, заперев сразу две малолитражки каких-то медсестёр. Бросив ключи в почтительно протянутую руку, и не глядя больше на запыхавшегося охранника, посетитель заходит вовнутрь. Это человек лет сорока пяти, из тех про кого с лёгкой совестью можно сказать, что он хорошо сохранился. И хотя у него отменное зрение, зайдя в больницу, он останавливается и начинает как-то близоруко щуриться, оглядываясь по сторонам. Он пришёл к своему младшему брату, содержание которого в этой клинике стоит несколько сот долларов в день, к младшему брату, вот уже почти два года неподвижно лежащему за зелённой дверью отдельной палаты. Он пришёл к Дэлу. Так он всегда называл брата, посмеиваясь над его, чересчур уж библейским, полным именем — Даниэль.

Всё было предопределено тем, кто судил и спасал своих пророков. Ещё до того, как новый постоялец занял угловую палату на втором этаже главного корпуса, до того, как вертолёт спасателей, стуча лопастями, завис над неподвижным телом, и даже задолго до того, как Вэл Сатар, занял должность главного смотрителя растений в заповеднике имени Терезы Авильской. Ведь не из-за денег, хоть и очень неплохих, оставил талантливый врач карьеру хируга.

А зачем терпела своё постылое замужество молодая женщина с непреклонным взглядом и полными губами? Губами, которые столько лет никто не целовал. Сколько десятков раз эти губы должны были заговорить о разводе, но только сжимались, сжимались в холодной улыбке предназначенной всему белому свету, и разлюбившему мужу, и забравшей всю его любовь маленькой дочке. Так зачем терпела она? Ведь не из-за ребёнка же Диана всё никак не хотела избавиться от несвободы неудавшегося брака, которая обратилась теперь в такую нелепую несвободу сиделки.

Всё было предопределено тем, кто заботется обо всём сущем. Именно здесь, именно так должны были встретиться Вэл и Диана. Они встретились в марте, когда усталость и предчувствие свободы смешались в сердце давно овдовевшей, но так и не похоронившей мужа, женщины. В марте, когда нейрохируг Вэл Сатар с удивившей его самого лёгкостью принял неожиданное предложение сменить операционную на удобный кабинет менеджера, не колеблясь, подписал невероятный контракт и стал самым молодым начальником отделения в лечебнице для безнодёжно больных аристократов. Двое этих людей должны были когда-нибудь встретиться, даже если ради этого пришлось бы пошатнуться всему миру, а не только куску серого базальта на далёком горном склоне. И решение, которое было неизбежным, задолго до того, как кто-то из них впервые подумал о таком повороте, это решение стало лёгким и необратимым. И дело было не только в деньгах. Так всегда говорил Даниэль, когда с мимолётной улыбкой отказывал своей жене в любой её просьбе. "Диана, мы не будем менять твою машину, деньги вложены в бизнес, но дело не только в них". "Диана, я не могу полностью оплатить услуги зубного врача твоей маме, такую сумму непросто получить даже по страховому полису, но дело не только в деньгах". С ним невозможно было спорить, он всегда был прав, он действительно всегда был прав, без всякой жалости к чужим слабостям, всегда и неизменно, снисходительно прав. Что ж, а сейчас с ним уже точно не поспоришь. Значит, он останется прав навсегда, и Диана наконец-то согласилась с несомненной правотой мужа: да, дело не только в деньгах.

Всё было предопределено тем, кто создал цветные шарики, вкусные конфеты и папины колени, на которых так приятно было засыпать. Создал, а потом почему-то отнял. Маленькой девочке невдомёк, что это такое: базальт, праведный суд, молитва и перелом позвоночника. Она помнит несущественные детали и как мозаику собирает из них свою уверенность, что с папой было хорошо. Конечно, было бы здорово, чтобы он снова покатал её на пони или сварил ту смешную кашу, которую делал по субботам на завтрак, мешая овсянку со всяческими сладостями. Но папа, хотя и знает каждое её слово, остаётся неподвижен. Вначале она испугалась. Ещё бы. А вы бы не испугались, увидив неподвижное тело того, кто создал ваш мир? Но потом, очень-очень быстро Стелла поняла, что папа её слышит, и если ему немного помочь, то окажется, что можно с ним играть. А может быть, ну если бы ей разрешили хоть раз остаться с ним одной, то она бы разбудила его и они бы ушли куда-нибудь вдвоём погулять. Если бы такое счастье снова произошло, то честное слово, Стелла даже не стала бы даже клянчить миндальные корзинки с клубничным джемом, хотя ей так давно не покупали любимые пирожные. Но и сегодня ей не дали поговорить с папой, а ведь она с самого утра, нет, даже со вчерашнего вечера вела себя очень хорошо. За ужином мама сказала, что больше они не будут сюда приходить, и хотя это, конечно неправда, Стелла сейчас же начала горько рыдать, и ей пообещали, что в этот раз она останется с папой подольше. А сами не дали ей и пяти минут и подслушивали, что она ему шепчет. И да, да — она прекрасно слышала, как этот противный дылда с тонким носом пробормотал что-то про "мумию", когда перед уходом она неожиданно для самой себя поцеловала неподвижную руку. Ну и пусть, пусть обзываются и переглядываются. И пусть не берут её больше к папе. Совсем скоро она вырастет большая и начнёт сама ездить, куда захочет. И тогда она вернётся сюда.

Диана и Вэл стоят возле стойки регистрации и о чём-то говорят, слегка, совсем чуть-чуть, случайно касаясь друг друга руками. Бумаги почти готовы, не хватает только нескольких подписей больничного начальства. И ноша будет переложена на плечи того, кто её создал. Каждый чувствует дыхание другого, но между ними надёжно стоят этические принципы медицины, многовековая мораль и взъерошенная восьмилетняя девочка. Она стоит между ними, даже когда играется в своей комнате или сидит в школе на скучных уроках. А сейчас она стоит совсем рядом, как будто сбоку, как будто сама по себе, но отчаянно вслушиваясь в их шёпот и пытаясь понять, сообразить... Ведь папа говорил, что она самая умная, но они так тихо говорят и столько непонятных слов...

— ... по сути, он умер ещё тогда. Я-то это сразу поняла. Из-за его компаньонов тянулся весь этот кошмар. Почему твои коллеги не могли сразу констатировать смерть?

— Его мозг не умер. На тот момент никакой суд не одобрил бы отключение... Да и с медицинской точки зрения... Бывают случаи, когда удаётся вывести больного из вегетативного состояния. В такой ситуации нельзя исключать полного или частичного восстановления сознания. На самом деле мы даже не знаем, что это такое — "сознание". Мы фиксируем или не фиксируем его наличие, а если пациент "отсутствует", мы не можем поручиться, куда он отлучился и вернётся ли когда-нибудь.

— Ты так говоришь, как будто думаешь, что он может откуда-то нас видеть.

— Хм-м, — Вэл позволяет себе улыбнуться, — Нельзя со стопроцентной уверенностью исключить возможность того, что у Даниэля какое-то время после травмы оставалось сознание и он, бедняга, даже понимал происходящее с ним. Хотя, скорее всего, если в нём и теплилось какое-то сознание, то его восприятие окружающего мира весьма отличалось от обычного. Кстати, как пример парадоксального взаимодействия реальности и человеческого сознания, я могу рассказать про опыты, в которых участвовал во время ординатуры. Представь себе, что многие наблюдаемые нами пациенты, просыпающиеся от резкого звука или вспышки света, успевали, в миг пробуждения, увидеть во сне целую цепь событий, которая завершалась именно звуком или светом.

— Ты это всерьёз? Именно сейчас ты хочешь мне сказать, что он и не умирал? Ваше начальство может как-то затормозить наше решение?

— Нет-нет, конечно, даже если ему так не повезло, что сознание не умерли сразу вместе с телом, то оно точно не смогло бы вынести такое существование в течение стольких месяцев. Если есть согласие родственников, то они, безусловно, подпишут. Я только заранее извиняюсь, что плату, внесённую до конца года, тебе не вернут.

— Это в счёт... счёт завтрашней процедуры?

— О, Господи! Милая, оставь... Я не хочу касаться всех этих денежных дел. Пусть твои адвокаты всё улаживают с администрацией клиники.

Стелла изо всех сил сдерживает слёзы, она почти поняла. Но сил у девочки уже не осталось, и у неё из обоих глаз, так некстати, противно щекоча лицо, начинают течь слезинки.

— ... вечно закармливал её этими миндальными пирожными, по всей квартире валялись от них крошки. А теперь, посмотри, целых два года, мне не удаётся добиться, чтобы ребёнок похудел.

Это правда, папа разрешал ей иногда кушать пирожные в постели. Он много чего разрешал ей, но с всякими весёлыми условиями. "Если хочешь плакать, реви на здоровье", — говорил он ей, когда разбивалась коленка или любимая кукла, неловко повернувшись в руках, улетала за борт прогулочного катера, — "Плачь, пока не станет легче, а потом подумай, как сделать так, чтобы снова не пришлось реветь". Но, что может придумать маленькая девочка, даже самая умная, если почти никто не хочет её слушать, а тот, кто слушает, ничего не может сказать.

— Роберт! — окликает Диана вошедшего деверя, тот оборачивается и идёт к ним с холодной улыбкой.

Редко, когда презрение бывает таким искренним и таким взаимным. Их адвокаты уже всё оформили и скорее всего, во всяком случае, так они оба надеются, сегодня они видятся в последний раз в жизни. Точнее в предпоследний. Ведь послезавтра им придётся ещё раз прощаться с Даниэлем.

— Добрый день. А почему моя племянница вся в слезах? Вы ей рассказали?

Диана только сейчас замечает, что дочка отвернулась и вытерает слёзы плечом. Поразительно бестактен этот Роберт. Ровно настолько же, насколько бездарен. И жаден. Но хорошо, что он таков, какой есть, иначе... Не каждый на его месте подписал бы...

— Не надо сейчас это обсуждать. Мы уже уходим.

— Вы подниметесь к брату, Роберт? Идёмте, я вас провожу, — Вэлу хочется уйти, наверное, совсем скоро ему придётся участвовать в этих семейных сценах, но сейчас ему тут нечего делать. Диана сама должна была объясниться с дочкой.

На прощание Вэл очень мягко пожимает руку женщины и помогает ей накинуть лёгкое пальто. На мгновение он замешкался. Сказать что-нибудь девочке? Нет, не сегодня. Роберт и врач уходят. Диана ласково обнимает дочку за плечи и ведёт её к выходу. Больше всего на свете ей хочется, чтобы уже всё было позади.

— Перестань плакать, Стелла, — просит она, — У нас всё будет хорошо. Может, ты ещё получишь маленькую сестричку. Ты же всегда просила.

— А... папа?

— Конечно, ты не должна его забывать, но, пожалуйста... Ты ведь уже большая, ты должна понимать... Он больше не с нами, он даже не знает, что ты скучаешь по нему.