Смерть Даниэля

"Смерть Даниэля"

1. Первая глава.

"Барон", всё-таки, замечательный ресторан. Один из лучших в деловой части города. Как давно я здесь не был, а жаль. Конечно, я теперь редко бываю в ресторанах, но мог бы подумать о Стелле. Как бы она обрадовалась, если бы я передал ей свежие миндальные пирожные. Непременно, в следующий раз так и сделаю. Ещё во время моих прошлых визитов в город, я хотел чем-нибудь порадовать дочку и всё не мог решить, как же передать ей подарок, минуя бдительность моей жены. Только в последний мой визит, да и то, совершенно случайно, мне едва не удалось угостить её мороженым. Трудно что-то предпринять во время таких редких и коротких визитов, да ещё и... ну скажем так, находясь на не совсем легальном положении. Забавный я придумал эвфемизм.

Несмотря на свою, бьющую в глаза, респектабельность, "Барон" вполне приятное место, во многом благодаря прежним хозяевам, пожилым французам, которые не только творили кулинарные чудеса из плодов какао, но и сумели научить местную невзыскательную публику ценить вкус настоящего шоколада. Себе я заказал горячий коктейль из тёмного "Штольверка" и вишнёвой настойки. Потому что на улице пасмурный, холодный день, потому что совсем скоро я увижу Стеллу, храброго котёнка, которая никак не хочет смириться с безнадёжностью положения и отказаться навещать моё исковерканное катастрофой и бесполезными операциями тело, пребывающее в неизличимом покое. Сегодня утром они снова были у меня. Диана, конечно, совсем не собиралась сидеть целый день с тем, что когда-то было её мужем, она думала нанести мне пятиминутный визит вежливости по дороге в торговый центр, но Стелла пожелала остаться со мною подольше. Она мужественно отказалась от новых туфель, обещанных ей, "если она немедленно выйдет отсюда", а когда к ней попытались применить силу, бросилась ко мне на грудь. Ничем я ей не помог, даже не посмотрел на неё, только слышал, как в палате начинается нешуточная сцена. Но моя, учитывая всё произошедшее, бывшая жена мгновенно поняла, как невыгоден её имиджу доброй самаритянки скандал с восьмилетней дочкой посреди тихой частной клиники и перемнила тактику. Сначала торговый центр и туфли, потом бельгийские вафли в "Бароне" и потом, после обеда, можно будет снова прийти к папе и остаться с ним до вечера. Ни минуты не сомневаюсь, что сегодня вечером, да и в ближайшие пару недель Диана не посетит меня, но в ресторан-то ребёнка она должна взять. И вот, уже полчаса я пью приторно-горький "Аморио" и жду, проглядывая, от нечего делать, малопонятные деловые бумаги, раскиданные на столике, который я занял, никого не спросясь. Но моего котика всё нет.

В последний раз, когда я просыпался и видел её... Я впервые заговорил с ней. Даже хотел купить ей мороженое, но она, конечно, не взяла у незнакомого. Я надеялся увидеть её выходящей из школы и затесался в толпу взрослых, ожидающих последнего звонка у школьных ворот. Стоял возле будки мороженщика, который пришёл перед наступающей осенью за своим последним заработком. Стелла появилась, когда вышли уже почти все дети. Она медленно шла, не глядя по сторонам. Последние школьники, бегущие к выходу, обгоняли её. То один, то другой, слегка задевали её ранец, но она не замечала этих толчков. Должно быть, она задумалась. Я прекрасно видел её лицо, уже почти не таящее будущую взрослую красоту. Стелла вышла за ворота, поправила чёлку и стала оглядываться, к ней никто не подходил, её няня опаздывала. Стелла была одна! Впервые я мог подойти к ней. Заговорить. Но как? Неуклюже, словно в скафандре, я пошёл к ней в чужом, необжитом теле. Стелла ещё раз оглянулась по сторонам и хотела отойти к забору, чтобы подождать няню в стороне от толпящихся людей. Здоровенная, наглая такса, привязанная хозяином к прутьям ограды, вдруг бросилась к Стелле с противным тявканьем. Я отпихнул собачонку, но злобное создание с остервенением бросилось мне под ноги и футбольным мячом полетело прочь от второго пинка. Моя дочка, ни капли не испугавшись, вопросительно смотрела на меня. Стелла — умница, она знает, что на улице нельзя разговаривать с посторонними людьми, но что-то в моём лице остановило её взгляд. Несколько секунд мы, как зачарованные, смотрели друг на друга. Ах, если бы я мог снять маску! А гнусная собака визжала и бесновалась у меня за спиной.

— Хочешь мороженое?

Ничего умнее мне не пришло в голову. Она отрицательно покачала головой. И улыбнулась, останавливая сердце в позаимствованном мною теле.

— Мне нельзя у чужих, — с явным сожалением сказала она.

— А я не чужой. Я... Можно я буду твоим рыцарем?

— Какой же ты рыцарь? Где твои латы?

— Я весь в доспехах, котик.

Она вздрогнула, услышав как я, забывшись, назвал её домашним прозвищем. Улыбка мгновенно исчезла у неё с лица.

— А ты... ты... можешь снять эти... доспехи?

— Нет, — ответил я, сглотнув комок в горле.

— Стелла! С кем ты разговариваешь?!

К нам шла женщина с энергичным лицом — припозднившаяся няня.

— Ты ещё придёшь? — спросила дочка, не обращая внимания на свою гувернантку.

— Конечно, — с жаром пообещал я.

Няня подошла к нам и взяла Стеллу за плечо, но та продолжала во все глаза смотреть на меня.

— В до... доспехах?

— Да... Только, наверное, в других.

— А как же я тебя узнаю?

— Это будет не просто, но я всегда узнаю тебя, котик.

— Кто вы такой? — спросила меня няня с явной неприязнью.

— Никто, — ответил я ей с чистой совестью и пошёл прочь, не сдерживая больше слёзы.

Я устаю разглядывать посетителей ресторана и смотрю за окно, на громадные деревья, на дневную толчею на бульваре Бауэра. У самой двери, ведущей на пустую летнюю веранду, стоит уличный попрашайка в грязном пиджаке. Стоит уже несколько минут, словно назначил кому-то свидание, стоит, несмотря на ледяной осенний ветер, треплющий рукава его старого пиджака. Деловые люди плавно обходят инородное тело, корректно глядя в другую сторону, но он почему-то и сам не пристаёт к прохожим. Зачем я гляжу на него так долго? Раньше я был безразличен к чужому одиночеству, но что-то... Всё изменилось в последние годы. Хотя, конечно, внешние перемены в моей жизни, ставшей отсутствием жизни, гораздо суровей внутренних. И никого мне не обмануть тайными, сновиденческими побегами. Как ни сладостны эти побеги, но путь их с неизменной безысходностью упирается в бетонные стены больницы, зелёные двери отдельной палаты, громадную кровать привилегированного покойника.

Обвальный шум падающей воды отвлекает меня. На улице начался настоящий вселенский потоп, густые струи ливня бьются о мостовую бульвара. Бродяга в мгновенно почерневшем пиджаке оказался в ловушке. Вход с веранды закрыт. Он прижимается спиной к самому окну, но декоративный навес, обрамляющий старое здание, не спасает его, ветер несёт дождь волнами, и они раз за разом окатывают беднягу с ног до головы. Ему бы броситься в одну из офисных башен, понатыканных вдоль бульвара, заскочить в роскошный вестибюль, уповая на милосердие охранников, а он всё ёжится под потоками дождя, никуда не уходя и не решаясь постучать в стеклянную, запертую дверь. Ресторан полон жующими клерками, усталыми официантами, но, похоже, никто кроме меня не видит тонущего собрата.

Как всегда, я поторопился подумать о своей исключительности. Кассир, торгующий коробками с шоколадом, выходит из своего закутка и отодвигает засов на двери. Ему приходится выйти под дождь, чтобы затащить утопающего вовнутрь. Кассир, совсем молодой парень в очках, вводит спасённого в зал, протискиваясь, с извинениями, мимо стола, за которым сидят молодящиеся тетки, обвешанные яркой бижутерией. Работницы "Вечного Банка", судя по нелепым значкам на каждой груди. Сейчас их глуповатые фальшивые улыбки превращаются в недовольные гримасы — вошедший, в своей расхристанной одежде, замер в растерянности прямо возле них и, явно, не знает куда идти. Вульгарность — единственный признак человеческого интеллекта на лицах банкирш. Ни одно животное не может быть вульгарным. Теперь, когда нас не разделяет мокрое стекло, я безошибочно понимаю, что вошедший человек никакой не бомж и не попрошайка, а просто болезненно самолюбивый, застенчивый бедолага выбитый жизнью из седла. Должно быть, не так уж давно, и он, и его пиджак знавали лучшие времена, когда в карманах лежали кредитные и визитные карточки, дорогие очки и несколько мелких купюр, чтобы оставлять при случае щедрые чаевые. На его лице явственно написано желание провалиться сквозь землю или вернуться обратно под дождь, лишь бы избежать удивления прежних знакомцев, узнающих неудачника. Я уже хочу пригласить его к себе за стол, но кассир опережает меня и отводит своего подопечного подальше от клиентов за высокую стойку бара, где тот сможет пересидеть дождь, примостившись на низеньком стульчике бармена. Не знаю почему, но я ясно вижу, как боится кассир окрика управляющего, как сутулится его спина, когда он торопливо возвращается на своё место. Но подобно одинокому камню, который падая, влечёт за собою безудержную лавину, отпертый засов, видно, тоже сдвинул что-то в сердце кассира, и он, пустившись во все тяжкие, тащит промокшему человеку чашку горячего какао. Управляющий, узкий хлыщ в белой гладкой рубашке, постоянно вертящийся посреди зала, несомненно, видит это вопиющее нарушение порядка, но тем ни менее не издает, ни звука, вместо этого он почему-то начинает пристально, и даже как-будто угодливо, смотреть на меня.

А-а... Да. Я и забыл. Минут сорок назад я стал хозяином " Барона", точнее хозяин ресторана стал мною. Моё имя Арнольд Галсталь и на ближайшие несколько часов я владелец " Барона" и синего BMW, муж самовлюблённой стареющей суки и почётный клиент всех фешенебельных борделей в округе. Я ещё не решил, что мне делать с моими новыми игрушками — телом и судьбою Арнольда, на всякий случай следует оставить возможность вернуть их хозяину, поэтому важно, чтобы никто не заподозрил неладное. Несмотря на подмену, я должен постараться не испортить господину Галсталю репутацию, которую он годами завоёвывал у деловой богемы, кормящейся в модных ресторанах поблизости от своих поднебесных кабинетов. Кога-то, давно, у меня тоже был свой кабинет, и в приёмной сидела глянцевая секретарша, а Арнольда я встречал иногда в сквош-клубе, куда он приходил проигрывать нужным клиентам. Но кабинет превратился в больничную палату, секретарша стала опытной медсестрой, а я... А я поднимаю ухоженную руку Галсталя и показываю пальцем на забившегося в угол кассира, и мой управляющий, коротко кивнув, бросается к намеченной жертве и влечёт её ко мне с непринуждённой элегантностью хищной птицы.

— Вы звали меня, господин Галсталь? — говорит кассир, храбро сверкая очками.

— Э-э... — тут я понимаю, что не имею ни малейшего представления о том, как его зовут, а в отличие от официантов кассиру не положено носить бляху со своим именем. Неужели Арнольд не подумал об этом? — Э-э...

— Меня зовут Саша, — невозмутимо подсказывает кассир.

Видимо, настоящий Арнольд тоже иногда забывает имена своих работников.

— Саша... Я вижу, что ты начал приглашать к нам новых клиентов.

— Простите, господин Галсталь, я знаю, что не следовало... Но... Это ведь не новый клиент... Его, конечно, не узнать после всех несчастий...

— Я и сам знаю, кто есть кто. Ты давно работаешь у меня?

— Скоро два года.

Гм-м. Теперь понятно, почему я не помню его, моё собственное несчастье произошло ещё до того, как новый кассир начал работать в " Бароне".

— Ну что ж, два года вполне достаточно, чтобы усвоить некоторые правила, — говорю я с любезной улыбкой Арнольда.

— Да, конечно... Господин Галсталь!

— Вполне достаточно, — словно в задумчивости, перебиваю я его, — Ты ведь студент, как и все? — я киваю в сторону кухни, где несколько официантов, стараясь не глядеть в нашу сторону, передают заказы клиентов.

— Да, на юридическом, — он хочет сказать ещё что-то, но сдерживается.

— О! В колледже? Зарабатываешь на карманные расходы?

— В университете. У меня, господин Галсталь, нет богатых родителей, так что я за учёбу плачу сам, — он снимает очки и близоруко смотрит на меня.

Ого! Глазами Саша сверкает так же воинственно, как и очками.

— Когда ты начинаешь стажировку?

— Через год... Вы ведь позвали меня, чтобы... уволить? — этот гордый мальчик не в силах больше терпеть снисходительный тон своего хозяина.

— Да, я думаю, нам придётся расстаться. Прямо сейчас. Немедленно. Сколько ресторан тебе должен? Я выпишу свой чек.

Он почти не изменился в лице, отлично держится этот будущий юрист.

— Меня должны предупредить за две недели...

— Оставь. Можешь посчитать заодно и моральный ущерб. Говори сколько, — как удачно, что ещё раньше я приметил среди бумаг на столе чековую книжку Галсталя.

— Три тысячи, — говорит увольняемый, и я вижу, что он занижает цифру, но Галсталь не станет спорить себе в ущерб.

— Отлично, — я выписываю чек, — одну вещь я тебе скажу на прощание...

Он слушает, пока я вывожу дату и подпись.

— Помни, что любой человек может порой тебя удивить. Любой. И хороший, и плохой.

Я вкладываю чек в какой-то конверт и протягиваю бывшему кассиру. Он, не глядя, суёт чек в карман, встаёт и молча уходит. Удивляться он, наверное, будет уже в автобусе, по дороге домой, когда увидит, что чек выписан на двадцать пять тысяч, как раз плата за учебный год в университете. Я бы дал этому парню и больше, но кто его знает, не будет ли сумма слишком велика для банковского счёта Арнольда.

Своим счётом мне уже не дано распоряжаться. Теперь я могу пользоваться только чужими вещами, совсем ненадолго и лишь изредка. Наверное, чтобы не сойти с ума, я бы должен был считать, что у меня галлюцинации. Аномальные и малоизученные явления мозга, потерявшего всё, кроме любви и памяти.

За окном уже совсем темно. Кончился дождь, ушёл, ни на кого не глядя, человек в необсохшем пиджаке. Дневной наплыв сошёл, официанты разносят по столам светильнички со свечами и убирают меню бизнес-ланчей. Где же моя Стеллочка? Вообще-то, с Дианы станется забыть про любое данное ею обещание, но мой славный котёнок умеет отстаивать свои права. Уже слишком поздно, в "Барон" они сегодня не придут. Наверное, Диана нашла причину придраться к Стелле и отменить ей все обещанные удовольствия, мой котёнок остался без сладкого за какую-то пустяшную шалость, а скорее всего, просто потому, что у них не осталось времени после шопинга. Я только зря потратил всю энергию, которую копил целую неделю, чтобы увидеть дочку. Что же мне делать? Останусь ещё немного Арнольдом. Может же он кому-нибудь позвонить и ошибиться номером? Достаю его мобильник и... Как быстро в этом мире усложняются вещи, вошедшие в массовый обиход. Мне не сразу удаётся разобраться в устройстве незнакомого умного аппарата. Если это галлюцинация, то пожему я брежу новыми вещами и незнакомыми именами в газетах?

Наконец-то удалось набрать свой домашний номер. Котё-ёнок! Стелла-а! Услышь, подойди! Гудки, гудки, гудки, гудки... Всё лучше, чем чарующий голос моей супруги. Жду. Снова звоню. Стелла-а... Гудки... Когда я теперь увижу свою малышку? Малышка-зайчишка, малышка-хвастунишка... У любви тысячи ласковых кличек и одно имя. Пора, надо возвращаться, нельзя надолго оставаться без присмотра моё несчастное тело. Если не подавать хоть изредка признаки растительной жизни, какая-нибудь неопытная медсестра ещё решит спросонья, что я умер и перекроет мне кислород. А ведь я обещал дочке придти ещё раз.