Тина, правда, говорила, что однополая любовь и у них считается против правил, но Нарьянэ все позволено, а Королеве тем более. Одним словом, женщины...

Поприветствовав меня единственным кивком головы, она сразу заняла позу змеи перед атакой. Напружинилась, того и гляди — укусит, стоит сделать лишь одно неверное движение.

Долго тянуть не имело смысла:

— Итак, моя госпожа, зачем я здесь?

Женщина пристально оглядела меня с ног до головы светло-серыми, почти бесцветными, по-настоящему "змеиными", глазами. Проверку взглядом я выдержал достойно: боль и не такому учит.

— Ты знаешь, кто я? Конечно, должен знать, — Нарьянэ криво улыбнулась. Как ни странно такая абсолютно неженственная, хищная, улыбка ничуть ее не испортила, напротив, очень гармонично вписалась в образ. — Ты будешь что-нибудь пить? — я отказался, Нарьянэ лишь головой покачала. — Не бойся, Лекарь, ты мне слишком нужен, чтобы пытаться отравить тебя, — она хлопнула в ладоши, и служанки, наряженные в нелепые пародии на индийские сари, принесли пиалы и заварной чайничек.

Нарьянэ отпивала маленькими глоточками, облизывая и без того влажные губы. Я занял выжидательную позицию: за ней было чертовски интересно наблюдать. Красивая? Не то слово. Настоящая? Вроде. И все-таки впечатление Нарьянэ производила отталкивающее, наверное, именно из-за глаз — слишком много в них от змеи. Но мне вскоре наскучила игра в гляделки, ей, видимо, тоже. Женщина насухо вытерла губы салфеткой и, прищурясь, спросила:

— Лекарь, разве тебе совсем неинтересно, зачем я пригласила тебя в Выжгород?

— О нет, моя госпожа.

— Почему?

— Видите ли, — я решил сразу расставить все по местам. — Если вы меня называете этим именем, то мне все ясно: вы хотите, чтобы я кое-что забрал. — Нарьянэ чуть склонила голову в знак согласия. — Но, увы, моя госпожа, ничем не могу помочь — я уже год не забираю боль.

Она меня удивила. Сначала. А потом просто ошеломила. Нет, Нарьянэ не рвала и не метала, не угрожала и не умоляла, не сулила несметные сокровища. Она даже ни на йоту не расстроилась, напротив, имела вид, как у загнавшей оленя волчицы. А разговор продолжила совсем невозмутимо:

— Лекарю не по вкусу мое угощение? Ты даже не пригубил чай. Не нравится? Что же, сейчас ты сможешь попробовать нечто интересное: недавно ревельские купцы завезли, миндаль в сахаре с корицей. Изумительное лакомство. Уверена, что тебе понравится, всем нравится. Девочки! — из-за ширмы повыскакивали служки с теплыми бумажными кульками в руках. Один всучили и мне, как бы я ни отказывался.

Нарьянэ отправляла орехи в рот горстями. От них шел такой удивительный дух, что я не смог устоять. Женщина проводила долгим взглядом своих служанок. Улыбка вмиг исчезла с ее лица. Я растерялся: что еще? Все сказано. Честь по чести. Я не меняю принятых решений.

— А что, если... — голос звучал как-то отстранено, растворяясь в дымке курительных палочек. — ...если я попрошу нечто совсем иное? — мне вдруг смертельно захотелось поскорее вернуться в свою маленькую конторку на углу Королевской и Леон-пикк, к рутинной работе. Я устал от взглядов Нарьянэ, хищных и лишенных интереса одновременно, от благовоний разболелась голова. Наверное, стоило сбежать еще пять минут назад. — Что, если это будет не боль? Лекарь? — я с трудом понимал, что она хочет сказать, ведь больше мне ничего не доступно, хотя нет, вру, я еще могу за умеренную плату в три кроны нарисовать виньетки на прошении. — Забери мою любовь, Лекарь.

Я подавился орешком. Нарьянэ засмеялась хриплым мужским смехом:

— Нет-нет, ты меня неправильно понял. Забери мою любовь, как забираешь боль. Без остатка. Мне она ни к чему. Сможешь?

Не знаю, мог ли я это раньше, но теперь сумел. Позже, когда все уже было сделано, мне захотелось достать из несуществующего кисета несуществующий табак, набить непослушными руками несуществующую трубку и выпускать колечки дыма, нервно и жадно. Вроде всего-то дел, что нащупать любовь — красную толстую шерстяную нить — потом аккуратно подцепить ногтем и, зажмурившись, выдернуть из душевного узора Нарьянэ. Проще простого! Дальше чужое чувство само растворялось во мне. Легко? Слишком легко.

Я сделал свою работу хорошо, и Нарьянэ щедро оплатила мои услуги. Так откуда внутри этот стыд и пустота? Без сомнения, стоило пойти и напиться в самом занюханном портовом трактире.

Нарьянэ — шикарная Нарьянэ! — отсчитала обещанные пятьсот крон. Теперь я был волен идти на все четыре стороны, но все же задержался на пороге, задав один единственный вопрос:

— Зачем?

Она помедлила и, как мне показалось, с затаенной горечью ответила:

— Какой ты все-таки глупый, Лекарь. Я люблю женщину, которую мне любить нельзя. Запомни, никого вообще любить не стоит кроме себя. Любовь — это слабость, слабости совсем непозволительны для женщин моего положения. Чему ты усмехаешься?

— Вы не правы, госпожа моя, любовь — это сила, если ею правильно распорядиться.

Нарьянэ вспыхнула единым гневным огнем, впервые хладнокровие изменило ей. Мне даже послышался сухой треск в волнах ее роскошных медных волос:

— Как ты смеешь меня учить?! Убирайся, щенок!

Я с достоинством поклонился и поспешил исчезнуть, раздумывая над тем, как гнев в одночасье лишил Нарьянэ ее потрясающего сходства со змеей. Змеи — хладнокровные существа, им гнев неведом. Ах, Нарьянэ, Нарьянэ...

Я поспешил вниз к Золотому проулку, в руке оставался кулек с миндалем...

Я все-таки напился. В дым. Шли часы, однако ощущения не менялись. Моя голова устала задумываться о возможных последствиях и отключилась. Очнулся я уже в своей комнате: верный Никодим притащил домой буквально на себе, раздел, умыл и сел вздыхать о своей нелегкой холопской доле. Голова болела, но была на удивление ясной. Я даже с грехом пополам принял последних посетителей. В кармане лежал тугой кошель. Во внутреннем моем состоянии вроде не произошло никаких изменений. Надежды стали приобретать радужные оттенки.

А вечером пришла Тина, растерянная, с искусанными в кровь губами. Она кинулась в мои объятия, как в холодную воду — опрометью, не задумываясь — и расплакалась. У меня сердце разрывалось на части и, хотя я еще ничего не понимал, готов был рваться в бой. Мою девушку кто-то обидел!

А Тина все шептала и шептала, а вскоре среди ее всхлипываний и теплого "ты мне нужен!" я начал разбирать:

— ...Королева ласково гладит меня по щеке и говорит: "Красивая ты, Тина. И дети у тебя должны быть красивыми"...усмехается и шепчет дальше, что хочет видеть моего ребеночка. С моей белой кожей, с моими каштановыми волосами, с моими пушистыми, как хвоя, ресницами...и черными-черными глазами... "Увы, — говорит. — У тебя глаза карие, но это легко поправить!" Хватает за руку и тащит в сад, а глаза страшно горят: "Завтра утром сведу тебя с каждым черноглазым мужиком этого Города! Не ребенок получится, а загляденье, милая моя Тина"...Она сумасшедшая, я еле от нее вырвалась. Мне страшно,...почему она меня так ненавидит?...

Я попытался ее утешить, как мог, уверял, что теперь-то уж точно все у нас будет замечательно, потому, как приключилась со мной история...

Тина резко похолодела. Отстранилась. Глянула непонимающе, будто не веря до конца. Я обнял ее, втолковывая про пятьсот крон, за которые будет выкуплен наш брачный договор, про то, что дойду с прошением до самой Королевы, если это понадобится, про то, что сумею защитить мою девушку. Но Тина вновь отстранилась, да еще и отступила подальше, зябко кутаясь в ажурную шаль. Я сначала даже не понял, не ощутил столь резкой перемены ветра. Мой взгляд прилип к губам Тины, что так некрасиво кривились:

— Как ты мог? — качала она головой.

— Что именно?

— Как ты мог забрать чужую любовь? А как же я?...

Я попытался объяснить:

— Ты неправильно поняла все...

Тина запрокинула голову и рассмеялась, хотя секунду назад ревела.

— Это ты, дурачок, чего-то не понял. Теперь ты станешь любить какую-то женщину вместо Нарьянэ!

Я пожал плечами: ничего страшного — к утру перегорит.

— Ничего не перегорит. Боль — да! Она ведь и начало, и конец имеет, а любовь никогда не перестает, — горький вздох. — Ты мне так сейчас нужен, но я не переживу равнодушия в твоих глазах.

Тина вновь ушла, по привычке подобрав подол платья, босиком по глупому приказу сумасшедшей Королевы. Ушла. А я вновь остался.

Ночь прошла ужасно. Мысли, мысли, мысли! Назойливые как мухи. К рассвету я чуть не задохнулся ими. Все кругом сводило с ума. Перед воспаленными глазами мельтешили багровые точки. Когда удавалось сомкнуть огненные от бессонницы веки, становилось только хуже. Возникали странные видения, ломающие тело. Так и провел я всю ночь в изучении потолка, лишь ненадолго забывшись сном, мучительным и беспокойным. Мне снилась Тина, и я пытался защитить ее от Морского Дракона, не имея никакого оружия. Когда мне удавалось камнем пробить броню зверя, он отдавал мне свою боль, и я корчился в судорогах, ядовитая кровь его стекала с моих пальцев. Дракон разворачивал крылья — они оказывались королевскими знаменами. А я плакал навзрыд, от того взгляда, каким смотрела на меня моя девочка перед тем, как босиком уйти в море. Появился Никодим и мухобойкой отогнал этот вязкий сон. Я сел на кровати и проснулся.

Мой преданный слуга принес таз с теплой воды и теперь привычно ворчал. За годы его службы я научился пропускать его бурчание мимо ушей.

Зеркалу в то утро досталось все отвращение, на которое была способна моя персона. Изяществом и аристократизмом отражение не отличалось: мертвенная бледность, сиреневые тени под веками, красные воспаленные белки. Вряд ли на меня так подействовало вино. Скорее всего, сгорала в моих венах любовь Нарьянэ. Я старательно прислушивался к своим ощущениям — ничего странного. Только сердце ныло о том, что нужно спасать мою девушку. И провалиться бы мне на этом самом месте, если бы я не знал, как это сделать! Я умылся, оделся, позавтракал. Никодим уже открыл контору. Зазвенел маленький колокольчик. Дела пошли. Около десяти я отослал слугу в Гавани, а сам отправился прогуляться перед вторым завтраком.

Побродив вдосталь по переулкам, я зашел в уютную корчму с верандой, выходящей на море. Краснолицая дородная хозяйка принесла мне омлет, щедро сдобренный улыбкой. Она знала меня так давно, что без труда угадывала настроение. Сегодня я был явно не расположен к разговорам, и хозяйка не стала ни о чем спрашивать, молча приняла плату и удалилась к себе.

Я смотрел на серебряные под полуденным солнцем балтийские воды и с грустью осознавал, что вижу их с этой стороны, быть может, в последний раз. Пожалуй, сбежать отсюда стоило уже давно. Невыносимо видеть контрастность жизни в Городе-Государстве. Что же мы за народ? В наших жилах течет обыкновенная балтийская кровь эстов, латов, ливов, но мы испорчены чем-то, какой-то безымянной проказой, раз решили отделиться. Сколько лет вместе пробыли под игом датчан, а, освободившись, не решились помочь братьям-прибалтам, поставили себя выше других, просто предали их. Два века кичимся собственной независимостью. А на самом деле, мы паршивые овцы в отаре, альбиносы, огрехи природы. Ни больше, ни меньше. Два века живем, обманывая себя, уважаем, так называемые, традиции, прикрывая ими самодурство сумасшедшей Королевы и ее женоподобного муженька, из-за которого женщины и мужчины живут в разных частях Города. Как мы вообще до сих пор не вымерли?

Я всей душой ненавижу этот Город за то, что ему нужна моя Тина. Кому я так жестоко задолжал? Не плачьте, чайки, не разжалобите, не отдам я вам свою девушку. Мои предки, выигравшие Войну Крестов, битву за независимость Города-государства, были героями. Перед ними не стыдно преклонить колени. Герои и те, кто восстановил эти стены и башни из пепла. Но потом — кто знает, с какого момента? — все пошло не так. И теперь мы в тупике. Мы одни против всей Европы. Город-Государство — самый прекрасный из приморских городов, но чего же он стоит, если любовь в его стенах обречена?

Прибежал запыхавшийся Никодим с хорошими вестями:

— Сизый только что пришвартовался в Гаванях.

В Городе-Государстве пират останавливается только по пути в норвежские воды — пополнить запасы и отдохнуть. А, кроме того, три года назад он приходил ко мне за тем же, за чем и все остальные — отдать свою боль Лекарю. Уезжая, пират уверял, что обязан мне на всю жизнь. Пришло время отдавать долги. Все ворота для нас с Тиной закрыты, свободен пока лишь морской путь. Я отправил Никодима собираться, а сам...

В общем, стоило попрощаться с Городом-Государством. Он был когда-то мне другом, честно. Умытый морской пеной, стремящийся в небо вместе со своими готическими шпилями, горький, как миндаль, сладкий, как земляника, он был когда-то лучшим местом на земле. Только небо, море и крик чаек. И я. Маленький, нескладный мальчишка, не знавший еще вкуса девичьих губ. Давно это было. Теперь-то все не так.

Под ногами стелилась мозаика мостовой. Ажурные тени падали на стены бело-голубых домов. Я шел по знакомым переулкам, читая шепотом вывески, попадающиеся по дороге...

Когда три стража выступили мне навстречу, я даже и не удивился: госпожа требует Лекаря обратно. Уже и не важно, зачем.

Молча они сопроводили меня в Выжгород. В лицо пахнуло уже привычным ароматом специй и пряностей. Нарьянэ подурнела. Оделась она в какой-то бесформенный балахон, медные волосы убрала под расшитый стеклярусом платок. На лице выделился большой, четко очерченный, рот, раньше очень шедший к ее облику, а теперь...

Как бы выразить это поточнее? Нарьянэ потухла. В глазах лишь горечь и печаль. Никакого огня. Даже имя ее больше не обжигало язык. "Нарьянэ" — легкое облачко. "Нарьянэ" — дымка над заливом. Только губы удивительного цвета спелого граната полыхали. И на них, почему-то, было неприятно смотреть. Мне сразу вспоминались искусанные в кровь губы Тины, от этих мыслей ярость растекалась по венам.

Не дожидаясь приглашения, я сел:

— Чем могу быть полезен?

— Лекарь, что ты со мной сделал? — тихо спросила женщина. Я пожал плечами: что просила, то и сделал. — Я больше не могу танцевать! — почти отчаяние почти сильной женщины.

Значит, вот как. Наверное, я неловко подцепил ниточку любви и вытянул вслед еще одну.

— И что же хочет моя госпожа?

Нарьянэ взглянула исподлобья:

— Верни.

— Госпожа моя, подарки не возвращают — дурной тон.

Она вскочила на ноги:

— Как ты смеешь? Мои люди силой заставят тебя! — но даже ярость у нее вышла вялая, усталая. Я схватил женщину за запястье и приложил палец к губам:

— Не торопитесь, а то я заберу душу целиком.

Нарьянэ побледнела:

— Это невозможно. Ты блефуешь, Лекарь!

Может быть. Но в ту секунду я сумел бы и это. Она обмякла телом:

— Чего ты хочешь от меня?

— Слушай, госпожа моя, слушай внимательно, — ярость, дремавшая в моих венах, медленно просыпалась. — Я сейчас выйду отсюда, и за мной никто не последует. А ты сегодня пойдешь к Королеве и сделаешь так, чтобы она забыла обо всем на свете. — Нарьянэ испуганно смотрела на меня. Я уверен, она ни за что не ослушается сумасшедшего Лекаря, я бы учуял подвох. Мои чувства в тот момент обострились до предела. — Ты сделаешь так, как я сказал? — кивок в ответ. — И твое вдохновение вернется.

123

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓