Ничейная земля

— Встретимся после уроков.

Он сказал только это, но и этого хватило, чтобы Ступа сразу поджал хвост: по сути своей он был трус. После уроков он спешно побежал домой, но Мишка подловил его, после чего оба куда-то исчезли. А на следующий день Мишка и Ступа пришли в школу разукрашенные: у мишки не хватало одного зуба и была разбита губа, а у Ступы заплыл и почернел глаз. Ступа мрачно молчал и глядел на Мишку волком, а Мишка даже не смотрел в его сторону. Когда я спросил, что произошло, Мишка смерил меня презрительным взглядом и обозвал гордым чингачгуком. Оказалось, он вызвал ступу на дуэль, от которой тот попытался уклониться, но Мишка затащил его на остров, где они и подрались без свидетелей и секундантов.

Потом, когда мы сплавали на остров, я увидел следы битвы: на камне у пещеры был засохший кровавый плевок. Рядом в траве Мишка нашёл свой зуб. Тогда мы и принесли нашу страшную клятву. Я взял с собой на остров ножик и, порезав себе палец, капнул кровью на камень у входа в пещеру, а потом Мишка тоже порезал палец и прижал к моему, так что наша кровь смешалась.

— Мы с тобой одной крови, ты и я, — сказал он с мрачноватой торжественностью.

— Так говорил Маугли, — засмеялся я.

Он шикнул на меня, чтобы я не нарушал торжественность момента.

— Ну и что, что Маугли? Это хорошие слова, — сказал он. — Будем помнить их всегда. Если мы вдруг рассердимся друг на друга, то вспомним об этом и простим.

Мы обнялись, а потом развели костёр у входа в пещеру.

Яркие искры взлетали и таяли в тёмно-синем вечернем небе, отсвет костра делал Мишкины вихры совсем огненными. Костёр догорал, и Мишка затеял печь картошку. Выковыряв палочкой картофелины из золы, он взял одну, зашипел, и она запрыгала у него в руках. Дуя и фыркая, он разломил её и подал половинку мне. Мы принялись есть, наслаждаясь тишиной и спокойствием вечернего неба. Мы молчали: слова были не нужны. Теперь мы были единым целым, у нас было одно сердце и одна душа на двоих. Теперь в моих жилах текла капелька его крови, а в его жилах — капелька моей.

Но этот прекрасный вечер был омрачён внезапным появлением Ступы и четырёх сопливых третьеклашек, над которыми он верховодил. С берега раздалось блеяние, свист, улюлюканье и визг. Я сперва не понял, что это было, и с удивлением смотрел на Мишку, который напряжённо всматривался в сумерки, сжимая в кулаке палку, которой он ворошил золу. Он сразу подобрался и принял воинственный вид.

— Эй, там, на острове! — послышалось с берега. — А мы скажем, что вы там курите!

Мишка привстал, напряжённый, как пружина.

— Валите отсюда, пока вам не накостыляли! — крикнул он.

— Сначала приплывите сюда! Посмотрим!

Это был голос Ступы. Ему вторило блеяние третьеклашек:

— Плывите сюда, плывите!

Голос Ступы перекрыл их:

— Списывал, списывал! Отличничек! Спи-и-исывал!

Меня словно обожгла головешка из костра. Я тоже встал и крикнул:

— Я не списывал! Ты сам подбросил мне шпаргалки!

— Тебе мало наподдали, Ступа? — крикнул Мишка. — Ещё хочешь?

— Ой, ой, как я боюсь! — проблеял Ступа. — Я уже обделался от страха!

Третьеклашки захихикали, по-поросячьи повизгивая. Они начали швырять в нашу сторону камешками с берега. Добросить у них силёнок не хватало, и камешки плюхались в воду, не долетая до нас. Ступины камешки летели дальше, один даже угодил в наш костёр. Мишка схватил картофелину, замахнулся, как гранатой, и шарахнул по ним, но Ступина банда прыснула в стороны, и он ни в кого не попал — с берега только слышался издевательский смех. Конечно, они не боялись, пока Мишка был отделён от них водой. Но когда он поставил ногу в лодку, они сбились в кучку за спиной ступы. Неизвестно, чем бы всё это кончилось, но тут послышался мужской голос:

— Что у вас тут такое?

Это был Мишкин отец. Он всматривался в нашем направлении.

— Михаил, ты там?

Мишка присмирел: бросил палку и убрал ногу из лодки. Когда отец называл его Мишкой, это было ласково, а "Михаил" звучало строго и не предвещало ничего хорошего.

— Ну-ка, марш домой! Темно уже. Так и знал, что вы тут торчите. Давай, давай, что стоишь? Сергей, тебя тоже касается. Гасите ваш костёр и по домам!

Ступа и его приспешники скрылись, а мы с Мишкой полезли в лодку. Мишкин отец ждал на берегу, а когда мы высадились, схватил Мишку за ухо.

— Завтра после школы — сразу домой, понял?

Мишка что-то буркнул и быстро зашагал вперёд. Я, растерявшись, шёл следом. Его отец спросил меня:

— Ты к нам в гости собрался, Серёга?

Я сообразил, что иду не к себе, а к Мишке — машинально. Замедлив шаг, я немного споткнулся. Мишка обернулся, потом вдруг свернул вправо, по направлению к моей улице.

— Ты куда это, Михаил? — удивился отец.

— Надо его проводить, — деловито сказал Мишка. — Ты иди домой, я потом приду.

— Нет уж, я с вами. Тебя потом не дождаться, — сказал Мишкин отец, смягчаясь.

Они проводили меня до моего дома. Стало уже совсем темно, и в свете из окон я видел блестящие Мишкины глаза. Его рука крепко пожала в темноте мою — порез на большом пальце от Страшной Клятвы ещё тупо ныл. Потом Мишка повернулся и скомандовал отцу:

— Пошли.

Как будто не за Мишкой пришли, а он сам гнал отца домой: он никогда не признавал себя побеждённым. Я ещё постоял, глядя им вслед. Мишка шагал скоро, и его отец немного отстал. Мишка приостановился.

— Ну, быстрее, папа, — расслышал я.

Отец поравнялся с ним и положил руку ему на плечо, а Мишка обхватил его рукой за пояс. Больше я не слышал, о чём они говорили: низкий дружелюбный голос Мишкиного отца и картавый весёлый Мишкин голосишко слышались уже невнятно, удаляясь в темноту.

III

И вот этот самый остров, наш, окроплённый нашей кровью, наш местный предприниматель Аркадий Павлович Кирьянов собирался использовать под постройку чего-то вроде беседки — какая-то блажь, которая стоила денег и ставила под угрозу разрушения наш с Мишкой уголок. Я не знал, как сказать Мишке, что мой отец тоже будет участвовать в этом разрушении. И я не сказал.

— Он может застроить его, потому что это ничейная земля, — сказал я. — Никто не заявил прав на остров, так что...

— А мы пойдём и заявим! — Мишка стукнул кулаком о ладонь. — Мы не будем молчать!

— Погоди, — остановил его я. — А какую бумагу ты предъявишь, чтобы доказать, что это наш остров? В том-то и дело, что нет у нас никаких доказательств. Одних наших слов мало.

— Посмотрим, — сказал Мишка.

Уроки закончились, солнце сияло ярко в майском небе. Мы сначала стояли у школьной ограды, а теперь шли по улице. Когда мы проходили мимо парикмахерской, Мишка снова взъерошил себе волосы, поморщился.

— Маманя уже достала, — сказал он. — Уже неделю зудит: сходи, постригись. Сегодня деньги дала.

— Ты в самом деле оброс, — согласился я. — Хотя вроде бы ты не так давно стригся.

В самом деле, сколько ни стригли Мишкину густую гриву, она вновь отрастала с неимоверной быстротой — то ли наказание, то ли подарок природы. Сам Мишка относился к этому равнодушно.

— Обожди меня тут, я быстро, — сказал он.

Он зашёл в парикмахерскую, а я от нечего делать стал слоняться туда-сюда, покачивая сумкой и считая воробьёв на крыше. Конечно, это была невыполнимая задача, потому что они то прилетали, то улетали, копошились и суетились. Кое-какие слетели на дорогу, и я пошарил в кармане: не завалялось ли там семечек. Самые ушлые выжидательно косились на меня чёрными глазками-бусинами, поворачивая набок головки: они уже ждали угощения. На дне кармана нашлась щепотка семечек, я выгреб их и бросил воробьям. Они кинулись к ним и принялись клевать, ссорясь и отгоняя друг друга.

— Ладно, пошли, — раздался голос Мишки через некоторое время.

Я глянул на него и, как говорится, выпал в осадок: Мишкина голова была круглая и лысая, его буйные вихры исчезли. Он усмехнулся и помахал перед моим носом деньгами:

— Маманя давала на модельную стрижку, а я посмотрел — налысо дешевле. Вот, сэкономил.

На сэкономленные деньги он купил мороженого себе и мне. Родители Мишки очень редко баловали его карманными деньгами; откусывая от своей порции, я думал о том, что это мороженое стоило Мишке его роскошной шевелюры, и мне было немного неловко есть его. Но Мишкина щедрость не знала границ: увидев, что я уже съел своё мороженое и с завистью поглядывал на его порцию, от которой оставалось не меньше половины, он протянул её мне:

— Хочешь? На, возьми, я уже наелся.

Я усовестился и мотнул головой: на меня и так пришлась половина сэкономленных Мишкиных денег.

— Я вот думаю сходить к Кирьянову, потолковать, — вдруг сказал Мишка.

— Ты что! — Это удивило меня даже больше, чем Мишкина "причёска". — Да он и на порог тебя не пустит! Ещё раз спрашиваю: что ты ему предъявишь?

Он посмотрел на меня презрительно.

— Значит, тебе всё равно, — сказал он.

— Похоже, вместе с волосами пропали твои последние мозги! — рассердился я. — Ты надеешься, что он сразу свернётся в трубочку и рассыплется в извинениях? Ты для него — пустое место! Ему плевать на то, что этот остров прежде заняли мы. Мы его не купили, и крыть тут нечем!

— Посмотрим, — опять сказал Мишка.

— Заладил — посмотрим, посмотрим! Что ты посмотришь?

— Завтра я иду к Кирьянову, — сказал Мишка. — Завтра суббота, он должен быть дома. Пойдёшь со мной.

— С ума сошёл! Никуда я не пойду. Хочешь, чтобы он на нас собак спустил?

— Встречаемся после уроков на берегу, напротив острова, — сказал Мишка, не обращая внимания на мой протест.

— Форма одежды — дипломатическая, — усмехнулся я. — Ради бога, прикрой свою лысину, когда пойдёшь.

Вечером я спросил отца:

— Кирьянов тебе уже заплатил?

— Аванс дал, — ответил он. — А что?

— А договор он заключил?

— Да ладно, зачем? Он мужик серьёзный. Я у него работал, когда он дом строил. Ничего, заплатил честно, сколько обещал.

Что мне оставалось делать? После уроков я сходил домой пообедать, а потом явился к условленному месту. Мишка был уже там — мерил шагами берег, заложив руки за спину. Моё замечание насчёт формы одежды он воспринял буквально: на нём был его лучший костюм и чистая рубашка. Правда, с этим костюмом не вязалась старая неказистая кепка, которую он напялил на свою бритую тыковку.

— Ну как, оценила мама твоё послушание? — сказал я, вместо приветствия надвинув ему кепку на глаза и похлопав его по затылку.

— Ей не угодишь, — буркнул он, досадливо поправляя кепку и потирая затылок. — Обозвала чучелом. Ну, пошли.

Сказать по правде, мы ещё ни разу не разговаривали с Кирьяновым. Конечно, мы видели его много раз, но общаться с ним, заходя за высокий забор вокруг его дома, нам не доводилось. Дом стоял недалеко от берега и был виден с острова. Это был двухэтажный каменный коттедж, добротный и простой внешне, окружённый яблонями в цвету. Аромат яблоневого цвета был такой густой, что чувствовался даже здесь, за забором, а лепестки белели на дороге.

Залаяла собака, и мы напряглись.

— Натравит, я же говорю, — сказал я.

— Заткнись, — ответил мишка, но я видел и слышал, как он нервно сглотнул.

Собака лаяла громко, но лениво и басисто.

— Видать, откормленная, — заметил мишка.

Он переминался с ноги на ногу.

— Ну, действуй, — усмехнулся я. — Что-то я не вижу, чтобы ты сейчас рвался сюда так же, как вчера. Или ты передумал?

Мишка снова потёр затылок и нажал кнопку звонка. Звука, конечно, не последовало.

— Сломанный, что ли, — пробормотал Мишка.

— Пень, он же внутри звенит, — объяснил я.

— Сам ты пень, — сказал он сердито. — Думаешь, я не знаю?

Дверь открылась, но это был не Кирьянов, а какой-то сонный дядька в спортивном костюме.

— Вам чего? — спросил он.

Мишка прочистил горло и сказал весьма учтиво:

— Нам бы с хозяином поговорить.

— Нету хозяина, уходите, — грубо ответил дядька и закрыл дверь.

— Вот и поговорили, — сказал я с коротким смешком. — Этот хрен, похоже, сторож. Дрых, наверно, а мы его разбудили.

— Да заглохнешь ты или нет? — вспылил Мишка, сорвал с головы кепку и отчаянно почесал макушку. У него задёргался угол рта.

— Я заглохну, — сказал я обиженно. — У меня вообще большое желание уйти отсюда.

— Нет, мы не уйдём, пока не поговорим с ним, — сказал Мишка и опять позвонил.

Открыл тот же дядька. Он был уже не сонный, а сердитый и смотрел на нас крайне недружелюбно и подозрительно.

— Сказано вам, нету хозяина, не приехал. Валите отсюда, а то собаку спущу!

— Нам нужно поговорить с ним, — настойчиво повторил Мишка. — Это по поводу строительства...

— А мне-то что? Где я вам его возьму, если его тут нету? Русским языком сказал — нету дома! Шляются тут всякие...— Он глянул на Мишку неприязненно. — Обормоты лысые.

— Сам ты... — начал Мишка, но послышался звук мотора.

У дома, за нашими спинами, остановился чёрный джип. Кирьянов был единственным в Холодном Ключе, кто ездил на иномарке.

— В чём дело? — послышался приятный голос. — Что вам угодно, молодые люди?

Из машины вышел он — Аркадий Павлович Кирьянов. Он был в белой рубашке с короткими рукавами, бронзово-загорелый и поджарый, и улыбался, глядя то на меня, то на Мишку. Его взгляд остановился на мне.

— А, Серёжа, — сказал он приветливо. — Привет, как дела? Зачем пожаловал?

На секунду я опешил. Откуда он знал меня? Может быть, отец сказал? Мишка посмотрел на меня испытующе. Я покачал головой и пожал плечами, показывая ему, что я сам ничего не понимаю. И, поскольку Кирьянов обратился сначала ко мне, Мишка немного спасовал, предоставив мне и продолжать разговор.

— Я... Мы хотели с вами поговорить, — пробормотал я.

— Прекрасно, давайте поговорим. Может, зайдёте? Юрий Васильевич, пропустите, это ко мне.

Сторож пробурчал что-то и ушёл. Кирьянов запер машину, включил сигнализацию.

— Прошу, — сказал он, пропуская нас вперёд.

Мы вошли. Молодые яблони, которые, видимо, цвели в этом году впервые, источали такое сильное благоухание, что у меня закружилась голова от этого весеннего духа. Мы прошли по дорожке, усыпанной снегом лепестков, к уютной застеклённой веранде. На веранде стоял деревянный столик и диванчик-уголок. Мишка остановился, как упёршийся осёл, видимо, не намереваясь идти дальше. Я тоже остановился. Кирьянов посмотрел на нас вопросительно: видно, он хотел пригласить нас в дом.

— Спасибо, дальше не надо, — сказал Мишка.

— А что так? — удивился Кирьянов.

— Не надо, — повторил Мишка упрямо.

Кирьянов озадаченно качнул головой: видимо, он подумал, что Мишка немного странный.

— Ну что ж, как вам будет угодно, — сказал он. — Погодите минутку, я сейчас.

Он ушёл в дом, а мы остались на веранде. Мишка осматривался по сторонам, у него слегка вздрагивал угол рта.

— Красиво у него тут, — заметил я.

Мишка ничего на это не ответил, он кусал губу и смотрел вокруг хмуро.

— Похоже, у тебя с ним всё уже на мази, — сказал он.

— Да ничего не на мази! — воскликнул я. — Я понятия не имею, откуда он меня знает!