Торой усмехнулся, поднялся и рывком поставил на ноги пятнистую от смущения и злости Люцию. Та, конечно же, сразу попыталась, не теряя достоинства, высвободиться. Надо сказать, высвободиться у неё получилось без труда, а вот с достоинством вышло не очень, ибо нелегко сохранить царственность, смущённо прикрывая руками грудь.

— Ну, чего глаза-то распялил? — со слезой в голосе прикрикнула девушка.

Торой, наконец, перестал смущать её любопытным взглядом и укорил:

— Барышня, а выражаетесь, как простолюдинка...

В ответ на эти слова Люция заносчиво вскинула голову и постаралась пронзить нахала взглядом. Мол, как ты смеешь делать мне замечания? Ты — аферист, пройдоха, маг, исключённый из Великого Совета за какие-то тёмные делишки. Иными словами, человек с дурными манерами, которого и не повесили, наверное, только потому, что жалко на эдакую пакость верёвки.

Увы, испепелить Тороя пламенеющим взором не получилось. В отместку на молнии, что метала Люция, он с гаденькой усмешкой посмотрел на ту часть тела, которую девушка столь трогательно прикрывала руками. Поняв, что и в этой бессловесной перепалке она тоже проиграла, Люция, наконец, взмолилась:

— Ах, давайте, лучше поговорим о деле! — гневаться надоело, а хороших манер она от Тороя не ждала, знала, к кому идёт.

Похоже, её собеседник оценил подобную кротость по достоинству, поскольку смилостивился:

— Успеем ещё. Идёмте, распоряжусь насчёт ванны, а то вы липкая, как медовый пряник.

Он решительно взял её под локоть и увлёк наверх. Поднимаясь по скрипучим ступенькам, Люция вдруг осознала, что она не только липкая, как медовый пряник, но ещё и глупая, как пробка! Идти с незнакомым мужчиной в пустой номер — верх безрассудства.

— Стойте!

— Что ещё? — искренне удивился Торой.

— Немедленно прекратите вести меня неизвестно куда. — Выпалила гостья и пояснила. — У вас дурная репутация, говорят, что вы бесчестный и хитрый человек...

Торой хмыкнул.

— Так вы, наверное, потому и пришли? — но тут же успокоил, — не бойтесь, человеческое жертвоприношение я нынешним полнолунием уже совершил.

Ну конечно. И крови невинных младенцев тоже, наверное, испил. Болтун.

— Я не боюсь, — простосердечно созналась девушка, — но вдруг вы всё же задумаете какую-нибудь гадость?

Мужчина склонил голову набок и принялся безо всякого стеснения рассматривать гостью — её по-мальчишески короткие русые волосы, чёрные высокие брови, глаза неопределённого зелёно-голубого цвета с невзрачными ресницами, слишком бледные губы, тощую фигурку. Всеми этими банальностями он "любовался" весьма недолго. В Люции и впрямь не было ничего примечательного.

— Нет, не задумаю, — сказал Торой. — Гадости обычно задумывают в отношении хорошеньких, смазливых барышень. Так что не надейтесь. Помыться и переодеться — это всё, на что вы можете рассчитывать.

Люцию больно хлестнули слова про хорошеньких барышень.

— Я знаю, что не красавица, а вы...

— А я?

Она гордо промолчала, отведя взгляд. Может быть, он тоже не был красавцем, а может, и был. Но всё равно — препротивный тип.

— А вы издеваетесь надо мной. Всё же, идёмте, где ваша комната? — она высвободила локоть и, опережая Тороя на полшага, устремилась наверх.

— Здесь налево.

Конечно, смешалась и отчего-то повернула направо, в результате локоть снова был подхвачен, после чего последовал крутой разворот в противоположную сторону.

— Налево, говорю я вам. — С этими словами мужчина втолкнул гостью в полумрак просторной комнаты.

Люция с любопытством огляделась. Обстановка несколько разочаровала — порядок и простота. Кровать самых посредственных размеров, обшарпанное кресло, сундук в углу да потёртый коврик на полу. В распахнутом окне дрожит занавеска, с улицы пахнет жасмином и конюшней. Видимо комната выходит окнами во двор.

— И только-то? — в голосе юной просительницы звучало такое искренне разочарование, что ковырявшийся в сундуке Торой обернулся и счёл нужным оправдаться:

— Я же говорю — человеческое жертвоприношение уже совершил, прибрался. — Напомнил он.

Люция осторожно присела на краешек кровати, потрогала рукой грубое шерстяное покрывало. Ого! Под ним что-то прощупывалось! Что-то металлическое, что-то... Она не успела понять, что именно, поскольку хозяин комнаты обернулся и с прежней сварливостью в голосе прикрикнул:

— Чего вы там расселись? А ну вставайте немедленно! Не хватало только, чтобы ещё и от покрывала квасом веяло!

Гостья вскочила.

Торой, не поворачиваясь, бросил на пол простое платье из коричневого сукна.

— Держите. Постоялица, жившая здесь раньше, уезжала в спешке, вот и забыла. — Он поднялся на ноги. — Пойду распоряжусь насчёт корыта и воды...

Надо ли говорить, что и корыто, и воду он принёс сам? Люция к тому моменту успела раздеться до нижней рубахи и терпеливо ждала служанку или камеристку, но не мужчину, нет! Однако наглец, словно не заметил её возмущения и свекольного румянца во всю щёку, бросил на пол простыню, кусок мыла, но у двери всё-таки обернулся. И подмигнул, мерзавец, с таким нахальством...

Когда же с мытьём было покончено, а девушка только-только успела натянуть платье, в комнату, не утруждая себя вежливым стуком, вошёл невозмутимый хозяин. Нагл, ничего не скажешь.

— Закончили? — осведомился Торой самым светским тоном. — У вас десять минут, чтобы излить душу. Садитесь.

И он повелительно указал на обшарпанное кресло. Люция, исполненная кротости, послушно опустилась на краешек. Смутилась, густо покраснела, собралась с духом и начала.

— Меня зовут Люция, я дочь Сандро Ноиче, того самого, который содержит при королевском дворе питомник с редкими птицами. Зная увлечение Его Величества, гости двора и августейшие родственники всякий раз везут ему диковинных птах. И вот, седмицу назад, Атийские послы преподнесли в подарок государю одну из самых редких птиц в мире — паэль. Говорят, таких не больше сотни, и все обитают в непроходимых лесах Атии. Король радовался, как ребёнок, весь день слушал, как поёт эта проклятая паэль. А к вечеру... к вечеру отец отнёс птицу в оранжерею, где собирался выпустить её из клетки. Папа говорит, его удивило, то, что паэль вовсе не хочет никуда лететь — сидит на жердочке и нежно чирикает. Тогда он сам аккуратно извлёк щебетунью из клетки и чуть не обмер от ужаса — птица оказалась механической! Как мог бездушный механизм, прикрытый ярким опереньем, издавать столь редкостные звуки и выглядеть так правдоподобно — неизвестно, видимо, тут замешана магия...

Гостья судорожно вздохнула и, по-прежнему, не поднимая глаз, продолжила:

— В общем, лишь отец извлёк паэль из клетки, птица перестала чирикать и изо всех сил вцепилась клювом ему в пальцы. После этого в устройстве что-то хрустнуло, и певунья смолкла. Папа говорит, это выглядело так, будто у паэли кончился завод — она поникла и стала похожа на самую заурядную механическую игрушку, утыканную перьями. Сказать Его Величеству о подделке батюшка побоялся, поскольку, король никогда не поверит в то, что атийские послы сыграли с ним злую шутку, скорее он отправит отца в заключение... или на плаху. В свою очередь недоброжелатели могут наушничать Его Величеству, что отец по недосмотру угробил редкую пташку и, желая сохранить место при дворе, подсовывает королю жалкую механическую подделку, сея раздор между Атией и Флуаронис. Иными словами, вся эта история приобретает скандальный характер. Прошла уже седмица, батюшка ездил в соседний город к старому другу — часовому мастеру, в надежде, что тот сможет отремонтировать "паэль", но мастер только удивился, как этот грубый механизм мог петь. А вчера король приказал батюшке, чтобы он поймал птицу и снова посадил в клетку, поскольку Его Величество желает показать диковину гостям — кузине и королеве-матери, которые завтра прибудут в столицу с визитом.

Люция замолчала, с мольбой взирая на Тороя. Тот задумчиво смотрел в окно — в тёмных волосах запутался лепесток жасмина, брови сосредоточенно сдвинуты. Через пару секунд мужчина словно очнулся ото сна.

— Слезоточивая история, — равнодушно изрёк он. — Но от меня-то вы чего хотите? Я не мастер по ремонту механических игрушек.

Люция с мольбой произнесла:

— Про вас говорят, будто раньше вы входили в состав Великого Магического Совета...

— Врут.

— ...и я подумала, что даже, если это ложь и выдумки, то вы всё равно сможете что-нибудь придумать. В конце концов, чтобы спасти отца я готова хорошо заплатить, ведь можно же организовать похищение этой птицы из оранжереи, тогда Его Величество не будет иметь претензий к папе...

Под суровым взглядом Тороя воодушевление Люции таяло, как льдинка на припёке. Девушка смотрела на несостоявшегося спасителя полными слёз глазами — мужской силуэт двоился, троился и дрожал — вот и четвёртый появился в такой же тёмно-синей рубахе и чёрных штанах. Ещё секунда и крупные, как фасоль, слёзы посыпались из глаз просительницы.

— Прекратите рыдать. — Сказал мужчина, поморщившись. — С чего вы взяли, будто получите от меня помощь?

Девушка, в который уже раз за это утро, залилась краской смущения:

— Ну... про вас говорят, что вы сволочь и висельник... что вы отчаянный авантюрист и искатель приключений. И, что вы интересуетесь всякими необычными вещами...

Он хмыкнул.

— И кто же такое говорит? Ваш папаша?

— Нет. — Она пропустила шпильку. — Так болтают сплетники. А ещё говорят, будто вас подозревают в связях с Гильдией Чернокнижников. Вот я и подумала, отчаянность, связи...

Торой хмыкнул и снова задумался. Гостья ела его глазами, надеясь по выражению лица угадать, какое решение он примет. Ничего не вышло. Зато Люция решила, что, наверное, её собеседника всё же нельзя назвать красивым, хотя определённое обаяние...

— О чём вы думаете, что у вас сделалось такое глупое лицо? — он задал этот вопрос неожиданно, но девушка, в кои веки раз, не растерялась.

— Думаю, может, вам станет меня жалко, и вы согласитесь помочь...

Торой расхохотался.

— Пожалуй, я так и поступлю, щадя вашу наивность. Тем более, очень интересно, зачем атийцам делать гадость флуаронскому королю. А, если учесть, как много колдунов сейчас устремились в эту самую Атию... и вовсе прелюбопытная история получается. Что ж! Едем к вам. Птичка, я так понимаю, дома с папой?

— Да. — Кивнула Люция и тут же добавила с робостью в голосе. — Но вы же понимаете, что в дом нам придётся идти не через парадный вход? Лакеи, охрана... могут поползти слухи, дойдёт до Его Величества...

Она ещё лопотала что-то жалкое, пока Торою не надоело слушать бессвязные оправдания. Позабавившись смущением знатной девушки, он, наконец, прервал её:

— Понял, не трудитесь. Никто не узнает, что вы впустили в свой возвышенно-безупречный дом беглого отщепенца. Для таких, как я, есть чёрный ход.

Люция порозовела ушами и снова забормотала:

— Видите ли, слуги, чернавки...

Торой воззрился на неё с искренним любопытством:

— И?..

— Может быть... в окно? — она поглядела на него умоляющим собачьим взором.

С огромным трудом мужчине всё-таки удалось сохранить суровое лицо.

— В окно-о-о? Ну, это неудобство обойдётся вам в лишние деньги.

Люция поспешно закивала и потянулась к кошелю, однако собеседник великодушно отмахнулся — потом, мол.

* * *

А на улице воздух уже дрожал от зноя, камни мостовой раскалились, деревья замерли в вялом безветрии. Люция с тоской подумала о том, что, согласно плану Тороя, до Площади Трёх Фонтанов им предстоит ехать в обычной открытой повозке с кем-нибудь из торговцев. В такую-то жару! То ли дело экипаж, в котором можно спрятаться от солнца. С другой стороны, сама ведь просила добраться со всеми возможными предосторожностями...

Пока девушка горевала над отсутствием комфорта, её спутник свистнул неспешно едущей телеге с глиняными горшками. Поравнявшись с молодой парой, возница натянул поводья. Гнедая кобылка остановилась, недовольно скосила карий глаз на попутчиков и дёрнула ухом.

— Любезный, не довезёшь ли нас до площади Трёх Фонтанов? — обратился к вознице Торой, сверкнув на солнце медной монеткой.

Горшечник с достоинством принял плату и кивнул, дескать, милости прошу добрые люди. Добрые люди ждать себя не заставили — Люция устроилась в телеге, сев на узел с собственным платьем, а Торой запрыгнул на сиденье к вознице. Повозка лениво тронулась вперёд. Гнедая кобылка шла неторопливо, копыта звонко цокали по раскалённым камням мостовой. Солнце пекло, словно разверстое жерло печи, заунывно скрипели колёса, клонило в сон. Сквозь полудрёму Люция прислушивалась к неспешной беседе сидящих впереди мужчин:

— Жара-то какая... — вздохнул возница, перебирая в руках поводья.

— Ага, — поддакнул Торой, — в такую погодку, небось, даже злодеи не пакостят — ленятся.

— Э... — протянул горшечник, — не скажи, парень. Вона, государев птичник-то неспроста при смерти лежит. Говорят, какая-то птаха у него на попечении то ли издохла, то ли пропала. Я-то мыслю, продал он её, думал — не хватятся. А оно, вона как. Вот, поди, комедь с хворью и ломает, чтобы в петле, значит, не повиснуть.

— Да ну... — протянул Торой.

А Люция в повозке уже забыла про жару и напряглась, как тетива.

— Да колдуны ещё эти, дармоеды... — произнёс горшечник, досадуя.

Торой поддельно заинтересовался:

— А эти-то чего?

— Дык, табунами, говорят, валят на запад, в Атию.

— Нам-то что? — умело удивился враль.

— Да ты чего, парень, — горшечник постучал себя указательным пальцем по лбу, — совсем не соображаешь? Война-то с атийцами всего полвека назад была, а тут такие дела. Кто их поймёт, вдруг, новую армию собирают — чародейную — и снова на нас двинут? О, вот и приехали!

Возница натянул поводья, останавливая кобылку.

Попутчики спустились на мостовую и вразнобой поблагодарили:

— Спасибо, добрый человек.

Горшечник кивнул в ответ и тронул с места. Торой забросил на плечо узел с одеждой и повернулся к побледневшей от волнения Люции.

— Вы слышали?! — тут же вцепилась она в своего спутника. — Слышали, что он сказал?

— Подумаешь, валят на запад... — рассеянно отмахнулся Торой.

— Да нет же! — яростно зашептала девушка, удивлённая такой недогадливостью собеседника. — Откуда он знает про птицу? Я опоздала!!!

— Прекратите истерику, — тихо, но властно приказал Торой. — Мы в центре огромной площади. Хотите привлечь внимание зевак? Идём.

Люция осеклась и с виноватым видом засеменила следом.

Площадь Трёх Фонтанов, несмотря на изнуряющую жару, и впрямь оказалась полна людьми — всё же единственное место в городе, где царила хоть какая-то прохлада. Мраморные лилии искрились белизной, а над взметающимися из их лепестков струями переливалась нежная радуга. Стайка детворы бегала туда-сюда между чашами фонтанов, визжала и брызгала друг на дружку водой к неудовольствию почтенной публики.