Вторая категория отъезжающих включала в себя множество благополучных интеллигентов и дельцов средней руки. Это были успешно практикующие врачи, меховщики, заведующие магазинами, выпущенные по недосмотру конструкторы баллистических ракет и такие начальники, которые не смогли пробиться в число магнатов, так как по роду своей деятельности или природной склонности характера не крали и взяток не брали.

Помню, как бушевал Арнольд Григорьевич, начальник цеха на металлургическом комбинате, в ответ на полушутливые попрёки своей жены.

— Родя, ну, что ты за начальник, если кроме получки ничего в дом принести не можешь?

— А что ты хочешь?! Чтобы я украл пять пудов чугуна?! Кто мне даст взятку? Какой хер? За что? За чугун?!

Потом он утаскивал всех мужчин на лестницу перекурить и между яростными затяжками повторял свою заветную присказку.

— Хорошо иметь практичную жену. Но только, чтобы её практичность не слишком касалась доходов мужа.

Эмигранты из второй категории обращали длинные, накопленные за долгие годы, рубли в полезное, как им казалось, и жизненно необходимое на новом месте имущество.

В это сословие зажиточных людей нагло втёрлась и моя семья. Вообще-то, денег у нас было, кот наплакал. Причём кот этот был не из плаксивых. Но у нас было время необходимое для получения мною школьного аттестата. А главное, была мама, которая уволилась с работы, чтобы "всё устроить". Её энергия бушевала как маленький вулкан и поражала всё живое в радиусе десяти метров. В трёхкомнатной квартире укрыться от неё было негде. Получившие очередное задание родственники и знакомые, неслись кто куда с совершенно безумными лицами. Свою энергию мама подпитывала добываемой по крохам информацией о заграничной жизни.

В те суровые дни настоящим бичом Божьим для собирающихся в дорогу были Знатоки. Знатоки имели двоюродную тётю на окраине Иерусалима, они говорили с ней шесть минут по телефону, они всё поняли про Израиль.

— Израиль — это запад! — орали Знатоки и отказывались верить, что Кишинёв западнее.

— В Израиле не растут деревья, поэтому там нет мебели, — вещали Знатоки.

— Как, совсем? — тихо обалдевали отъезжающие.

— А вы как думали? — наслаждались чужим ужасом Знатоки, — у них даже полы из гранита. Везите ковры, без них вы умрёте зимой от холода!

— А-а, топить нельзя? — пытались найти лазейку будущие эмигранты.

— Чем?! — торжествовали Знатоки, — Это же пустыня. Там живут дикие, невежественные люди. Возьмите с собой пианино, вы будете показывать его аборигенам за деньги.

— Дикие евреи? — слегка сомневались представители диаспоры.

— Вы нам не верите? — говорили Знатоки с видом пророка Моисея, подающего в отставку.

Им верили. Это было стихийное бедствие. За границу отправлялись сотни тон багажа. Вывозилось всё, чего не было у двоюродной тёти Знатоков. К несчастию, старушка жила небогато. К далёким берегам потянулись корабли, гружённые персидскими коврами, концертными роялями и даже маленькими яхтами. На нашем семейном совете было решено, во что бы то ни стало отослать весь имеющийся скарб. Чем мы хуже других? Наш багаж был уникален. Ни до, ни после нас никто ничего подобного в Израиль не отправлял. Пианино "Украина", разрушенное до основания многолетним исполнением полонеза Огинского, останки различных мебельных гарнитуров, тяжеленный фиолетовый ковёр, созданный Чимкентской артелью инвалидов, которые и представить себе не могли, что их изделие доберётся до святой земли. Вещей, имеющихся в наличии, не хватило для заполнения стандартного контейнера. В ход пошло всё: гладильная доска, вешалки, стопка журналов "Наука и жизнь". Ничего не помогало — положенные кубические метры упорно не набирались. Разведённый, но призванный на подсобные работы отец, предложил упаковать половые тряпки, и был немедленно изгнан прочь. Выручили ящики с ёлочными игрушками, жалобно звеня, они заняли пустое место между вязанкой швабр и Чимкентским чудовищем. Можно смело утверждать, что на всём ближнем востоке не растёт столько ёлок, сколько замечательных, сказочных игрушек было похоронено в этой братской могиле. Но это ещё был не конец эпопеи. Хорошие знакомые нашептали моей маме, что на таможне надо платить.

— Здесь две тысячи, пересчитай, — ровным голосом заговорщицы проговорила мама.

С непонятным свёртком в руках и тревожным блеском в глазах моя старшая сестра стала похожа на Веру Засулич, идущую на дело.

— Спроси где сидит Роман Василевич, зайди к нему в контору и потихоньку сунь деньги.

Самым тяжким преступлением, которое за всю свою жизнь совершила моя мама, было похищение нескольких канцелярских скрепок, но ради благополучия семьи она теоретически ознакомилась со всеми приёмами завзятых контрабандистов. Отсутствие, каких бы то ни было ценных вещей в нашем багаже, нисколько её не смущало.

Гриша, мой зять, обделённый доверием тёщи, был приговорён к роли глухонемого телохранителя. Он пытался страдать с достоинством. Смотреть на него было жалко.

Впервые в богатой практике Романа Василевича сумма предлагаемой взятки многократно превышала оценочную стоимость багажа. Роман Василевич офонарел, практичный, кулацкий ум начальника таможни не мог постичь иррациональную энергию далёкой пожилой еврейки. Богатое воображение Паниковского заиграло в его плешивой голове, как сводный полковой оркестр.

— Шура, эти гири из чистого золота!

Наш багаж был разгромлен, как Мамай на Куликовом поле.

— Пилите, Шура, пилите...

Отсутствие специальных инструментов на советской таможне не позволило Роману Василевичу с подручными разобрать останки разорённых вещей до молекулярного уровня.

Картина побоища, дополненная дорожным кантованием и зимовкой в порту, открылась нашим восхищённым взорам уже в Израиле. Лёшка, пришедший помочь при разгрузке багажа, оглядел эту выставку авангарда и с сожалением изрёк: "Жаль, что тут морозов нет".

— Почему, Лёшенька? — сквозь слёзы спросила зачинщица всей кутерьмы.

— Печку топить, — безжалостно ответил мой друг.

Палевские же относились к третьей, пролетарской категории отъезжающих. Продавать им было нечего, покупать не на что. А аттестат Лёшке не светил, по причине затяжного конфликта с администрацией нашей школы. Было загадкой, почему Лёшка решил продолжить учёбу в школе, вместо того, чтобы уйти в какой-нибудь техникум. Дворовая легенда гласила, что на переменке к Лёшке подошёл сам директор школы.

— Ну, что, Палевский, пойдёшь в ПТУ?

— Сами туда идите, — обиделся герой нашего времени.

Честно говоря, я был очень рад его решению. Незадолго до этого, в порыве юношеской бравады, я пообещал Лёшке уйти вместе с ним из школы. Но в глубине души я прекрасно понимал, что никакой развод не помешает в таком случае моим родителям общими усилиями вернуть отступника на путь, ведущий к университетскому диплому. А останься я в школе без Лёшки, кто знает, быть может, мне бы и не удалось через два года напиться на выпускном вечере. Ведь Лёшка неизменно был рядом не только, чтобы списывать на экзаменах. В какую бы историю я не умудрялся влипнуть, Лёшка блистательно находил из неё выход.

В девятом классе я сотворил очередную глупость. Честно прочитал какой-то народовольческий роман и так же честно написал сочинение в духе: "Бездарный жлоб Хрюшко-Порубанский и его законное место на задворках мировой литературы". За поруганную честь Хрюшки вступилась учительница литературы, а по совместительству парторг нашей школы. Она решила устроить публичное избиение неразумного младенца. Неисповедимы пути Господни, непостижимы силы возносящие троны и низвергающие империи в тартарары. Империи, в которой мы родились, оставалось жить всего два года, но тогда она казалась бессмертной, и мои одноклассники, спаянные одной цепью, один за другим вставали и с различной степенью азарта топили меня в своём дерьме. Им не было никакого дела до Хрюшки, да и я сам был им, вобщем-то, безразличен. Но коллектив должен был вынести своё законопослушное решение. Ещё немного, и вопрос о санкциях перешёл бы на голосование. Но тут слово дали моему соседу по парте.

— Ну, ты, профессор, того... Совсем, что ли с ума сошёл? — начал он с праведным гневом.

Партийная дама удовлетворённо замурлыкала.

— Спятил такую фигню на полном серьёзе читать?! — Лёшка гневно указал на меня мускулистой рукой и обратился к аудитории, — Я этому интеллигенту звонил вчера, пошли, говорю, в футбол сгоняем. Нет, не может он, сочинение, видите ли, пишет. Сочинил? Щас тебе премию дадут, пукнуть не успеешь.

Сам Лёшка никаких партийных санкций не боялся. Во-первых, потому что, вообще мало чего боялся, а, во-вторых, потому что так и не удосужился пролезть в комсомол, для вступления в который требовалось выполнять какую-нибудь птичью работу: чирикать в стенгазете, свистеть на собраниях или стучать дятлом. Лёшка был выше этого. По просьбе Жанны Львовны, я несколько раз пытался образумить анархиста Палевского.

— Ну, хочешь, я буду вместо тебя писать заметки в газету?

— Напиши, напиши, а то, действительно, бумаги не хватает.

На Лёшку напустили тайно в него влюблённую старосту класса Оксану Комарову.

— Палевский, ты будешь физоргом! — наступала она на Лёху задорно поднятой грудью.

— А что надо будет делать? — скучнел Лёшка.

— Ну, делов-то, на всяких смотрах командовать. Направо, налево...

Лёшка вперил взгляд в медленно багровеющую Оксану и гаркнул на весь школьный коридор.

— Комарова, ноги врозь!

Абзац.

Но в начале девятого класса давление на уклониста достигло нескольких атмосфер полных громов и молний. И Лёшка, решил было сдаться. По моей просьбе наш комсорг Алик Пыж подыскал для Лёшки вполне презентабельное задание.

К очередной славной дате замышлялась серия интервью с героями Советского Союза. Интервью должны были брать шустрые пионеры. Лёшке поручили поработать фотографом при одном таком пионере. В напарники ему достался Олег Парафенов, по кличке "лошадь". На редкость противный сноб, сынок какой-то партийной шестёрки. Я отконвоировал Лёшку к подножию железного Ильича, заветному месту встреч всех городских пар.

— А где твой фотоаппарат? — осклабился Лошадь.

— А где твой диктофон? — с отвращением ответил Лёшка, не спеша доставать из сумки свой "Зенит".

— Так я в блокнот запишу.

— А я тогда нарисую. Пошли уже.

Дальнейшее я воспроизвожу по слухам.

Оказалось, что руководители проекта что-то напутали, у старика не было звания героя, а всего лишь десяток других орденов. Ветеран извинялся, как будто был в чём-то виноват.

— Пошли отсюда, — презрительно скомандовал Олег.

— Лошадь, ты пришёл в гости к человеку, так и веди себя по-человечески, — отрезал Лёшка, — Сядь и задавай свои дебильные вопросы. Тебя что, не учили ветеранов уважать?

Олег скривился, но решил не нарываться на обвинение в неуважении к заслуженному пенсионеру. Лошадь уже подумывал о будущей партийной карьере. Старик налил гостям чаю, наложил клубничного варенья.

— Домашнее, кушайте, мальчики.

— Вы на войне кем собственно были? — начал юный журналюга.

— Лётчиком.

— Летали, значит, — заухмылялся Олег.

— Николай Александрович, вы на него внимания не обращайте, — вступил в разговор Лёшка, — он у нас с придурью. А ты, Лошадь, ничего больше не по тексту не вякай. Открой свой вопросник и читай оттуда.

Некоторое время всё шло тихо-мирно. Олег гнусавил вопросы, посасывая чай, Лёшка молча налегал на варенье. Старик, лётчик-ас, разошёлся не на шутку, собственные внуки его таким вниманием не баловали.

— Прошитый пулемётной очередью фашистский самолёт полетел вниз, как пылающий камень...

— Э-э-э, Николай Александович, разве камни горят? — оторвался Лошадь от вопросника.

Ветеран осёкся, покраснел.

— Я тебе объясню, — сказал Лёшка, подошёл к Олегу и заломил ему руку за спину. Блокнот с чашкой полетели на ковёр. Лошадь взвыл и попытался вырваться.

— Мальчики, что вы делаете, мальчики?! — заметался перепуганный дед.

— А-а-а!!!— в локтевом суставе Олега послышался влажный хруст, — А-а-а! Пусти-и!

— На войне всё горит. Понял?

— Да-а-а! Хватит!

Невнятно ругаясь, Лошадь выскочил из квартиры. А Лёшка, проговорив с отставным лётчиком ещё полчаса, ушёл домой, так и не сделав ни одной фотографии. В комсомол его больше не загоняли, Алик Пыж смирился с подпорченной статистикой в своём отряде.

В последний раз Лёшка выручил меня за неделю до своего отъезда.

Ещё до начала занятий по начальной военной подготовке, кто-то из шутников-математиков сообщил, что производная от имени и отчества назначенного к нам военрука — Борис Иваныч — будет звучать как "Бораныч". В дальнейшем оказалось, что бессмысленное, на первый взгляд, слово является ёмкой характеристикой подполковника запаса, который в течение года стал главной достопримечательностью нашей школы. Неистово готовя нас к суровой армейской жизни, Бораныч решил провести весенние полевые учения в начале марта, на заснеженном лоне природы. Идиотизм этой затеи был настолько очевиден, что никто не посмел отменить распоряжение Бораныча. Единственное на чём, во избежание человеческих жертв, настояло школьное руководство, это сокращение продолжительности намечаемой битвы с разумом до одного светового дня. Лёха, снятый к тому времени со всех учётов, с авиабилетом и визой в кармане, был в полном восторге от идеи Бораныча.

— На танки! В штыки! Шашки наголо! Отдать концы! — бушевал Лёшка, гарцуя вокруг робеющих друзей.

— Это мы там отдадим концы.

— О! На это надо посмотреть! Поеду с вами.

— Кто тебя пустит? Ты же уже почти эмигрант?

— Хо-хо! Парниши, не учите меня жить!

Когда оцепеневшие от холода десятиклассники нескольких соседних школ, славное будущее армий самых разных государств, выбрались из заиндевевших "Икарусов", вокруг ещё стояла непроглядная тьма. Для полноты картины не хватало только северного сияния. Мы оказались в месте, где никогда не ступали ноги легендарного Макара и его телят. На радость Боранычу и его двойникам вокруг царило полное бездорожье. Было абсолютно непонятно, как нашим древним автобусом удалось забраться в такую глушь. Оставалось только надеяться, что они смогут повторить свой подвиг вечером.

— Пацаны! С наступающим восьмым марта! — это был Лёха, хитро затесавшийся среди сонных бойцов из другой школы, — Главное сегодня — не испортить праздник бабам — не отморозить яйца.

Лёшкин призыв был встречен одобрительными криками.

— Ты что здесь?! — загремел Бораныч во всю глотку отставного служаки, — Ты не наш теперь, понял?!

— Йес! Я не ваш, я — представитель НАТО. Послан разведать, что делают Борис Иваныч и его дружина в чаще зимнего леса. По грибы собрались? Сейчас как раз сезон подсугробников.

— Во-он!!! — Бораныч бушевал, как топка набирающего ход паровоза, — Убирайся в свой поганый Израиль!!! Чтоб твоей ноги...

— Не думай о секундах свысока, — запел Лёшка народную шпионскую песню.

123456

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓