Электрическое божество

Бегство! От врага, смерти и самих себя!

"Юнкерсы" никак не могли угомониться. От прямых бомбовых попаданий несколько повозок взлетело на воздух, тут же рассыпавшись в прах. Наш лихой водитель, делая неимоверные зигзаги, все же вывел машину на шоссе, надеясь преодолеть его и скрыться от эсэсовцев в южной части поселка. Бойцы в кузове, то ли от страха, то ли от безнадеги, открыли огонь из автоматов по ближайшему танку. Тот подобрался к "студебеккеру" метров на двести. Кажется, мне даже удалось разглядеть бортовой номер. Три шестерки запомнятся до конца жизни, как и вкус трофейной можжевеловой водки! Нет, я не мог видеть! Расстояние было слишком велико, а мои слабые глаза... Хотя, бывалые фронтовики утверждали, что на войне и не такое случалось. Бластер, прога гнилая... Из памяти всплыли останки былых снов...

Танк медленно разворачивал башню. Зловеще чернело жерло орудийного ствола. Огненный вихрь вырвался из тысячелетнего заточения... Через долю секунды я уже кувыркался в воздухе, сброшенный с подножки взрывом. Вокруг царила мертвая тишина, и мне казалось, что я лечу сквозь безмолвное космическое пространство к далеким звездам, сверкавшим на мартовском снегу тысячами граней ледяных кристаллов.

Снаряд попал в правую дверцу, убив всех троих в кабине. Мне достались осколки в лицо. Задние колеса "студебеккера" переехали ноги, раздробив кости. От резкой боли я потерял сознание.

Кровавая пелена застилала взор. В ушах стоял нестерпимый звон, сквозь который я едва мог слышать отрывистую немецкую речь. Попытался поднять веки. В правой глазнице черная пугающая пустота... Нет, пожалуй, не пустота. Ощущение такое, будто палач-изувер проткнул череп раскаленным докрасна железным прутом. Лицо на ощупь липкое и влажное. Кровь! Я ранен! Норовлю найти автомат. Его нет рядом. Подняв голову, одним глазом силюсь оглядеться. Утренний туман опустился на землю. Нет, это беспамятство...

Грузовик стоял рядом. Несмотря на прямое попадание, машина не загорелась. Из кабины вывалилось тело Галеева. Осколком снесло бедняге половину черепа. О, Господи! Быть может, впервые обращаюсь к тебе! Ты даровал мне короткую жизнь и мучительную смерть. Нет, я вовсе не виню тебя в том. Но сны, мои необъяснимые ночные кошмары... Зачем ты так изводил меня? Предвиденье... Ужасное ощущение неизбежности и близости смерти холодит внутренности, а большая потеря крови делает нашу встречу близкой и столь желанной... То ли прога вышла багистой, то ли комп завис... Глаз тухнет, гамовер неизбежен... Сладкий, спасительный бред...

* * *

От гула вражеских моторов вибрировала земля. Стаей стервятников налетели "юнкерсы", беспрепятственно сбрасывая боезапас на отступающую колонну. Орудия, конные упряжки, "полуторки", пулеметные тачанки скатывались с крутых склонов земляного пандуса. Фонтаны мерзлого грунта и огненные вспышки поглотили бегущих, скрыв их от моего взора. Разбитая техника кубарем летела с насыпи, увлекая за собой людей и животных. Жуткий вой, смешанный с ржанием лошадей и предсмертными криками солдат сводил с ума, разрывая в клочья барабанные перепонки. Дым пожарищ затмил небеса, и солнце сквозь пелену гари и копоти, равнодушно пялилось бело-желтым бельмом на кровавое побоище.

На севере послышалась автоматная стрельба, походившая на трескотню целой стаи докучливых сорок. Эсэсовцы высадили десант и легко смяли наше прикрытие.

"Танки! Где же танки?" — чудная мысль электрическим импульсом пронзила каждый нерв, заставила резко вздрогнуть. Отчего я был так уверен, что увижу немецкие танки? Вдруг вспомнился Галеев и усатый капитан-артиллерист, столь похожий на начальника связи полка. Но танки не показывались, впрочем, как и усач-капитан. Какое странное, необычное ощущение. Едва переставляя ноги, я наблюдал за тем, как перед моим взором медленно разворачивалось действие очередного ночного кошмара.

Боковым зрением увидел фигуру Галеева. Он ехал верхом, держа перед собой железный ящик со штабными документами. Взрыва я не слышал. Сноп огня вырвался прямо из-под земли. Голова старшего лейтенанта лопнула раздавленным арбузом, забрызгав все вокруг окровавленными мозгами. Ударная волна вышибла из седла уже мертвое тело, отбросив его на добрый десяток метров.

От неожиданности я сел на снег, и принялся счищать кровь с полушубка. Подумалось, что в суматохе сам поймал осколок. Кажется, все это я уже видел. Во сне, или в другой жизни? Но где же тогда моя смерть?

Бежать к мосту не было никакого смысла. Я двинулся на юг в надежде отыскать безопасную переправу. По дороге ко мне прибилось несколько красноармейцев, и, пройдя около километра, мы спокойно перешли по льду на левый берег реки. Выйдя к сосновому лесу, остановились передохнуть и посмотреть, чем кончится бой. И здесь, вдали от кровавой мясорубки, судьба преподнесла нам нежданный сюрприз. Новая группа "юнкерсов" легла на боевой курс, нацеливаясь на центральную часть поселка, захваченную к тому времени вражеской пехотой. "Гансы" пускали одну ракету за другой, обозначая свое присутствие. Но, видимо по воле судьбы, или иной высшей силы, у "фрицев" произошел какой-то сбой, и бомбардировщики, не обращая внимание на сигналы, отбомбились по своим.

— Гама глюкавая! — невольно сорвалось у меня с языка. Нет! Я не говорил так! Это не мои слова! Удивившись самому себе, так и не поняв сказанного, я виновато улыбнулся, уловив настороженные взгляды солдат.

Вечер внезапно овладел миром, превратил мартовский снег в темно-серый пепел тоски. Перед глазами все еще стояла картина недавнего сражения, обезглавленное тело Галеева и его вставшая на дыбы раненая лошадь.

Звезды ярко блистали на черном бархате небес и путались в сосновых ветках, внушая душе необъяснимый страх. Я вновь чувствовал незримое присутствие смерти. Она растворилась в морозном воздухе, обжигала легкие, бередила сознание.

Всю ночь мы блуждали в лесу и лишь к утру нашли дивизион. Я ввалился в наспех поставленную палатку, на скорую руку смастерил из брезента и пустых ящиков некое подобие постели и, наслаждаясь близостью дышавшей жаром "буржуйки", провалился в темную пучину сна.

Вечером меня вызвал КД. Расспросив о событиях вчерашнего дня, приказал взять с собой нескольких бойцов и отправляться в Сватов, чтобы отыскать утерянные дивизионные документы.

Отчего-то захотелось рассказать Калашникову о странных словах, лезших в голову, и предчувствии собственной смерти... Хотел, да промолчал. Язык превратился в оледенелое бревно. Едва ворочая им, только и молвил:

— Есть.

Старшину Грищенко я отыскал в одном из свежевырытых блиндажей. Вернее сказать, сооружение это весьма отдаленно напоминало блиндаж. В склоне небольшого песчаного холма выдолбили четырехугольную яму, кинули накат, а стены из соображения экономии сил и средств, задрапировали трофейными парашютами.

Грищенко, разомлев от жара, исходившего от железной печки, раскаленной чуть не до красна, сбросив тулуп и ремень, сидел на какой-то колоде и блаженно потягивал самокрутку.

— А, товарышу Богданов... Ну шо там КэДэ? — промурлыкал Грищенко и хитро прищурился.

— Собирайся, Грищенко.

— Та куды ж? Ничь на двори.

— Возьми пару толковых бойцов, сани и несколько досок. Пойдем в Сватов. Майор приказал найти тело Галеева и дивизионные документы...

— Так я зараз, товарышу старший лейтенант. Тикы рэмэнякою пидмотузюсь... — старшина схватился с насиженного места, валенком затоптал окурок и кинулся к лежавшей рядом портупее.

Не желая смущать полтавчанина, я вышел на улицу, раскурил папиросу. Красный огонек дернулся во тьме. Табачный дым, смешанный с моим дыханием, рассеялся в морозном воздухе. Старшина, выскочив из землянки и нахлобучив на глаза ушанку, растворился в потемках, крича на весь лес:

— Фомин, Иванчэнко... Та дэ вы в биса подилыся, хлопци?

Докурив, я зажал "бычок" двумя пальцами... Огненная дуга на миг вспыхнула в темноте и с шипением исчезла в снегу.

Через четверть часа все было готово. На санях подъехали к окопавшимся у самого Донца кавалеристам. У них выяснили, что немец ведет себя тихо. В полукилометре южнее моста выбрались на лед. Луна накрыла мир траурным саваном мертвенно-бледного сияния. С замиранием сердца, медленно крадучись, немея от напряжения, каждую секунду ожидая напороться на пулеметную очередь, приближаемся к противоположному берегу. Но все тихо и это придало нам смелости.

Пугающие серо-голубые тени скользили по льду, воскрешая в памяти образ убитого помощника начальника штаба. Помнится, как-то ночью пришлось тянуть кабель на "передок". За мной увязался молодой лейтенант-татарин, месяц как из училища. Зеленый, необстрелянный... Нет чтоб оглядываться по сторонам да к земле прижиматься, так он арии из опер напевает. Вышли на какую-то поляну. А немец, гад, возьми да и полосони нас из "станкача". Мы в воронку. В ней и схоронились, ожидая передышки. Стрельба вскоре сама собой улеглась. И, чувствую, происходит вокруг что-то странное. До ушей донеслись звуки губной гармошки. Мелодия какая-то знакомая... Галеев начал подпевать, с каждым куплетом все громче...

" Бис! Бис! Нох айн маль!" — раздаются крики из вражеской траншеи. "Фрицы" никак не угомонятся, требуют: "Рус, "Вольга-Вольга". Он запевает знаменитую песню из кинофильма... "Найн, найн", — недовольно орут "гансы" и наигрывают на гармошке "Из-за острова на стрежень". Потом пришла очередь "Катюши". Заскрипел патефон. Никогда более не приходилось слышать "Богемскую польку", исполняемую Галеевым дуэтом с Марлен Дитрих.

Поселок мирно спал, напрочь позабыв о войне. Немцы, до предела измотанные последними боями, дрыхли без задних ног в теплых хатах, не выставив даже наблюдателей на берегу.

Снег предательски поскрипывал. Бесплотными призраками маячили мазанки в окружении уродливых остовов деревьев, протянувших к небесам в немой молитве изогнутые ветви. На улице — ни души. Миновав несколько строений, мы оказались в маленьком проулке. И тут, словно из-под земли перед нами вырос человек, одетый в красноармейскую генеральскую шинель, в опущенной на самые уши пилотке. В призрачном лунном свете его лицо с закрытыми глазами походило на безжизненную восковую маску, Казалось, он спал на ходу. А быть может, вышел опорожнить мочевой пузырь и растерялся, столкнувшись нос к носу с нежданными гостями. Затаив дыхание, делаем вид, что не замечаем его. Онемев от страха, пройдя метров сто, слышим окрик: "Хальт!" Молчим, скрипя от напряжения зубами. Клацнул затвор. Громоподобный выстрел разорвал в клочья морозную тьму. Сильный удар под левую лопатку сбил дыхание. Звезды, Луна и деревенские хаты, завалились набок. Опомнившийся Грищенко высадил с дуру половину магазина в ледяную бездну.

И вновь небесные светила заняли привычные места. Липкое тепло растекалось по спине и груди.

Глаз тухнет... Гамовер неизбежен... — электрический разряд умирал, увязая в воспаленной мякоти мозга.

* * *

— Грищенко! Ты, ежели чего, не стреляй! — бросил я старшине, выбираясь из саней. — Боюсь, нарвемся на "фрицев". Переполошишь весь поселок, а надо уйти тихо.

— Та шо вы такэ кажэтэ, товарышу старший лейтенант? — недоумевал старшина.

— Да так, показалось что-то, или сон дурной приснился. В толк не возьму, — пытался объяснить я скорее самому себе, нежели Грищенко.

"Как странен звук хрустящего под ногами снега — размышлял я, пытаясь скоротать время — Он ни на что не похож. Почему я об этом никогда не задумывался? Ноздри улавливают запах печного дыма, напоминая о домашнем тепле и уюте. Немцы, утомленные до предела, спят, даже не выставив караулы. Но нам это только на руку. Стоп! Какая до боли знакомая мысль! Когда? Дома, погруженные в промерзшую тьму. Страх охватил крадущихся... Все это я уже видел и пережил! Почему ощущение близости смерти постоянно не покидает меня? А гибель Галеева? Ведь я знал, что ему снесет осколком голову. Но как? Я и сам умирал многократно, но каждый раз по иному, в разное время и при иных обстоятельствах... Мои сны... В них заключена причина! Странные, ничего не значащие для меня слова, воистину имеют скрытый смысл и значение! Они управляют судьбой, руководят поступками, овладевают разумом, являются тайными знаками и символами. Я ничего не знаю наверняка, но чувствую незримое присутствие... Нет, не гоже мне, члену партии, поминать Бога... Но к кому обратиться с мольбою?"

Место былого побоища, залитое призрачным лунным светом, воплотило в себе самые буйные фантазии живописца-психопата. Подчинившись могучей воле таинственного творца, застыли в неестественных позах убитые солдаты. Разбросанные по заснеженному полю повозки, сани, автомобили, опрокинутые орудия, трупы коней и бродящие среди этого воплощения хаоса и смерти бесхозные животные...

Тело Галеева мы отыскали возле пулеметной тачанки, запряженной четверкой лошадей. Три из них были мертвы, а раненая левая пристяжная со сводящей с ума периодичностью маятника, фыркая и скаля зубы, то вставала, то ложилась... Можжевеловая водка, отдающая хвоей, три шестерки на выкрашенной белилами броне и раненая лошадь... Это все, что я помню о войне...

От головы Галеева осталась лишь нижняя челюсть, часть носа и остекленевший глаз, болтавшийся на ниточке-нерве. Кровавое месиво превратилось в кусок черного льда. Погрузив в сани труп, автомат и железный ящик с документами, мы, не проронив ни слова, отправились в обратный путь.

"Стало быть, беда на сей раз миновала" — успокаивал я себя, когда розвальни достигли середины Донца.

Сигнальная ракета зашипела змеею, озарив пурпурным сиянием черный бархат небес. Лениво, так и не отойдя ото сна, затарахтел автомат. Пули засвистели во тьме. Невольно я приподнялся, окинул взглядом поселок. Боль исполинским осиным жалом пронзила грудь, отбросив меня далеко назад. Дыхание остановилось, и я, широко раскрыв рот, принялся глотать воздух, словно рыба, выброшенная на берег.

Сильные руки старшины подхватили обмякшее тело, уложили на что-то мягкое.

— А ты не верил мне, Грищенко... Скоро ... — едва выдавил я из себя, и попытался улыбнуться...

— Нэ вмырай, сынку... Погодь щэ трохы... — сорвавшейся с небосвода звездой на жесткой, щетинистой щеке Грищенко застыла слеза-льдинка.

— Глаз тухнет... Гамовер неизбежен...

Смерть... Тихая, ласковая, зовущая... нашептывала о сказочных мирах, где правит любовь и счастьем дышит каждая травинка...

* * *

Повелитель Судеб часто вмешивался в жизнь двуногих, обитавших на крошечной планете, затерянной в виртуальной бездне. Но, подчиняясь воле Старших Владык, Корги не мог окончательно воплотиться в божество, ведь желания Прародителей все реже совпадали с его собственными. Наступил четырнадцатый, самый трудный и ответственный, как утверждали Верховные, Период Существования. Впрочем, Старшие не были единственным препятствием. В эпоху Ледяного Жезла главенство в мире божественных сущностей захватил Хранитель Огненной Реки. Он по собственной прихоти распоряжался Силой, подчинив себе Завершенных, требуя от них повиновения и богатых подношений.