Тропы в тумане

Больше — свидетельство порочной противоестественной связи!

А теперь еще и это пророчество Мерлина!

Он — убивающий короля... отца — смешно и нелепо! Уж короля-то ему ненавидеть не за что! Хотя понятно теперь, почему он так приблизил его!..

Перегнувшись между зубцами, Мордрет спросил себя — нет, не полюбит ли, — хотя бы заплачет ли фея Моргана, если сейчас он шагнет вниз... хоть кто-нибудь? Или им всем станет только легче? Раз они сами не решаются устранить возникшее недоразумение!..

Мордред сломал ногти о холодный камень и был близок к тому, что бы сломать и пальцы... Или зубы... Слезы, кипевшие в глазах, высыхали, не успевая пролиться...

И стоит ли ему вообще жить? Последняя сказка, которая согревала его надеждой долгие годы, — обернулась самой большой ложью!

Пророчество... Почему оно обрушилось именно на его голову?! Это же не честно... Просто подло, обвинять его в том, что он чудовище, способное поднять руку на своего отца!

"Я докажу вам всем!" — к обиде и возмущению добавился гнев, и Мордрет решительно отступил от края, не чувствуя, как что-то в нем окончательно надломилось в этот момент. Он перестал быть ребенком. Он разучился и мечтать, и верить...

Моргиан не могла понять в чем дело: нервный и дерганый подросток, Мордрет стал вдруг едва ли не чрезмерно спокойным. Он был вежлив и предупредителен с матерью, даже любезен с остальными, хотя истинного обаяния ему и не хватало. Возможно потому, что Моргиан инстинктивно чувствовала неискренность его слов. Внезапная перемена в сыне, совпавшая с напоминанием от Вивиан, необыкновенно удивляла и тревожила ее, хотя придраться было не к чему.

Поведение его не вызывало нареканий, но Моргиан то и дело ловила себя на том, что ищет в нем сокрытые признаки дурных наклонностей. Он стал настолько замкнут и сдержан, что как-то само собой напрашивалось подозрение, что ему есть что скрывать так тщательно.

Беседуя с ним, Моргиан все чаще забывала, что перед ней почти еще ребенок, — во всяком случае, годами. Ее ребенок...

В его пятнадцать, в нем не было заметно и следа юношеской невинности и непосредственности. Наоборот, он стал немногословен и как бы отчужден ото всех, суждения его бывали жесткими до циничности, а взгляд — не по-детски холодный и оценивающий. Как будто замороженные, глаза его смотрели сквозь окружающих...

Складывалось впечатление, что из всех возможных людских мотивов и помыслов, он всегда предполагает самый скверный. Такая манера держать себя только отталкивала от него людей, хотя приятелей у него и прежде было немного. Вивиан теперь многозначительно дергала бровью в сторону племянницы, каждый раз как видела Мордрета, либо его упоминали.

Пожалуй, единственным, мимо кого прошли перемены в мальчике, был король. Артур не замечал перемен в племяннике, поскольку и прежде тот не славился открытым и веселым нравом. Кроме того, король был занят переговорами с Уэльсом, надеясь с их помощью решить сразу две своих проблемы: заключить союз и избавиться от неприятного напоминания без упреков совести. В качестве подтверждения нерушимости союза, вдовому королю Уриенсу осторожно намекали о возможности родственных связей: поскольку и дочерей у Артура не было, валлийцу была предложена в жены сестра короля Моргиан...

Моргиан давно уже пребывала в тоске и печали, которую тщательно скрывала. Со дня возвращения счастливые дни ее можно было перечесть по пальцам... И то, это была не ее заслуга, — наверное, она все же любила его, любила юного, неистового, сумасбродного Акколона, а не только пыталась загородиться им от боли, вызванной утратой сына — а в том, что Мордрет для нее утрачен, она была более, чем уверена.

Принц Акколон был именно таким, каким должен быть принц из сказки — красив, жизнерадостен, остроумен и весел. В меру дерзок, но и не навязчив. Он был полной противоположностью и величественному Артуру, и дикому вызывающе мрачному Мордрету. И восхищенная любовь его так льстила женщине, бывшей на целых десять лет его старше...

В его объятиях Моргиан забывалась, испытывая блаженство, которого никогда не знала раньше, ибо страсть была щедро сдобрена нежностью.

И все же, она почти без сожалений предала его, надеясь, что так — купив собою имя и положение сыну — сможет если не завоевать его любовь или смягчить характер Мордрета, то хотя бы заслужить прощение и отвести от него и Артура беду...

Уверенная в том, что повзрослевшего Мордрета гложет двусмысленность его положения, что именно это он не может ей простить, Моргиан так же заблуждалась, как когда годом раньше, только после приезда, наивно совала ему во время застолий сладости, или надеялась вернуть его расположение занятиями магией...

Все взвесив и обдумав, Моргиан согласилась с Артуром, без всяких споров, которых тот в тайне опасался. Она приобретала твердый статус для себя и сына, а роман с Акколоном все равно не мог продолжаться вечно: ему, как наследнику, нужна была жена, которая сможет без риска родить сыновей, а в ее возрасте это было уже не так безопасно. Сам Артур служил в таком щепетильном вопросе наглядным примером.

На свадьбу, которую должны были сыграть в августе, она согласилась, тем проще, что Акколона в это время рядом не было. Каким же огромным потрясением для Моргиан стал разговор с Мордретом, похоже уверившимся еще и в распущенности и расчетливости матери!

В ответ на новость, что Уриенс согласен дать ему свое имя, зеленые глаза юноши сверкнули отнюдь не радостью. Он вызывающе вскинул голову и резко ответил:

— Я не нуждаюсь в покровителях! Моя кровь и так достаточно благородна!

Не частые, но вполне естественные знаки внимания со стороны короля, пришлись бальзамом на сердце Мордрета. Он чувствовал себя так, как будто ему благородно прощали какую-то неведомую, но тяжкую вину. Это было унизительно, но отказаться от единственной привязанности он был не в силах, и потому Артур оставался единственным, на кого юноша смотрел не просто с почтением и любовью, — но с истовым, слепым, безграничным обожанием и преклонением. Он выбивался из сил, что бы заслужить внимание и похвалу короля, наедине с собой смакуя эту ласку. Распоряжение о том, что он должен отбыть в Уэльс вместе с Моргиан, он принял как изгнание, незаслуженно жестокую кару, — но чувств своих не выдал. И уж тем более не пришло ему в голову просить о его отмене, привыкнув к тому, что его чаяниями интересуются меньше всего!

До этой поры он не показывал, что знает о своем происхождении, но боль оттого, что его отцу и кумиру он неприятен, была все же слишком сильна! Находясь в расстроенных чувствах, он сорвался. Увидев же страх в глазах матери, Мордрет и сам испугался своих слов, но было уже поздно.

— Откуда ты знаешь? — раздавленная пониманием Моргиан была вынуждена сесть.

— Не все ли равно? — отозвался Мордрет, уже так же сдержанно, как и всегда, снова опуская взгляд.

— Ты не должен никого винить... — только и могла пролепетать Моргиан, ломая пальцы, — Это случайность, о которой знают только четверо...

Она была просто не в силах подобрать слова, что бы объяснить, — объяснить, что они с Артуром сошлись, не узнав друг друга, ведь росли они порознь, что никогда его рождение не воспринималось ею как позор...

"Он — случайность... А не порок... Ну что, теперь тебе легче?!" — Мордрет усмехнулся жестко и зло...

И все слова, которые рвались из Моргиан, — примерзли к ее губам.

— Понимаю, он не может признать меня сыном открыто... — в юноше говорила безграничная обида не только на мать, но и на короля, решившего избавить себя от его необременительного присутствия.

— Король не знает о тебе! — выкрикнула Моргиан, не вовремя вспомнив о пророчестве и до нельзя перепуганная бешенной гневной горечью, которую Мордрет тщетно старался не выдать. В этот момент она сама поверила в истинность видения Мерлина, и была готова на все, только бы не допустить его осуществления.

Немного растерявшись, Мордрет посмотрел на мать удивленно и непонимающе.

— Почему? Это ведь все меняет...

По-прежнему не ощущая ничего кроме страха Моргиан, глядела на него в полном ужасе: неужели Вивиан все же права?! Неужели он станет убийцей, и этого убийцу породила она?!

Вполне овладев собой, Мордрет только досадливо дернул ртом, привычно проглотив обиду — чары, пророчества...

— Артур берет уже вторую жену, а наследников у него нет, — объяснил он, — Мысль о бесплодии должна сводить его с ума, но он слишком честен, что бы нарушить клятвы и проверить свои подозрения на стороне. Мое существование, существование взрослого сына, могло бы дать ему уверенность. Могло бы изменить положение очень многих...

К его удовольствию и облегчению взгляд матери изменился. Он знал, что она думает о нем скверно, и уже привык к этому. Почти...

Моргиан тоже справилась с потрясением, перейдя на привычный для них тон.

— Официальный развод с королевой не возможен без широкой огласки. Не просто внебрачной связи — инцеста...

Мордрет задумался.

— Кто еще знает, кроме Вивиан?

— Моргиас.

— Матерь Керидвенн! Странно, что она еще молчит!

— Ей не выгодно. Она ведь тоже сестра короля. А ее дети рождены в законном браке.

— Зато ей крайне выгодна смерть Артура от моей руки! — мрачно усмехнулся Мордрет, и Моргиан вовсе лишилась слов, хватая ртом воздух.

Это было уже слишком! За что его судят такой мерой?! Мордрет отвернулся, быстро сказав:

— Мне не нужна корона! Полосы в гербе она все равно не скроет...

"Как и не вернет того, чего у него никогда не было..."

Он вышел, не спрашивая разрешения уйти, — ведь есть же предел тому, что можно вынести!

А Моргиан осталась сидеть, в смятении раздумывая, как быстро и как рано ее сын стал взрослым... И как же мало она знает его!

Потрясенная до глубины души не только тем, что Мордрету известно о его происхождении и пророчестве, но и неистовой страстностью его натуры, которую он так долго и старательно скрывал, Моргиан была не способна думать ни о чем ином. Ей казалось, что она увидела совсем иное его лицо: Мордрет отнюдь не был холоден, в его душе кипело пламя... И не могла понять за чем же ему скрывать его? Почему никогда он не был откровенен? Почему же он не пришел разрешить свои сомнения к ней, хотя бы просто не выплеснул свое негодование, как сделал бы любой... Впервые приоткрывшись на недолгий миг, Мордрет дал различить ей страсть и силу, гнев... И Моргиан не помнила себя от страха, боясь не только за него, но уже и самого Мордрета, — ибо что может быть опаснее, чем соединение знания, обиды и мрачной воли?!

Растерянная, удрученная, она не замечала ничего вокруг, нетерпеливо дожидаясь того момента, когда Уриенс и его новая королева должны будут отбыть в Уэльс, и между Мордретом и Артуром пролягут пыльные мили. Она даже не сразу поняла, что произошло, с трудом пытаясь вникнуть в наступившую вдруг неразбериху, оборвавшуюся звоном клинков.

...Что бы спустя целую вечность полнейшего оцепенения, приникнуть к окровавленному телу, целуя стынущие губы...

Новая королева Уэльса, фея Моргана, в беспамятстве все поправляла разметавшиеся по плитам кудри, и крик ее недвусмысленно заявлял о причине столь глубокого горя:

— Акколон! Акколон... мой ласковый, веселый, нежный Акколон!

Это было так вызывающе откровенно, что на мгновенье все застыли в стыдливом потрясении. Разумеется, их отношения, как и многие другие ни для кого не были секретом. Но так уж принято, что на подобные приключения следует закрывать глаза, делая вид, что все ограничивается лишь пением баллад и совместными танцами. Поведение же Морганы, на собственной свадьбе оплакивающей любовника, да еще своего пасынка — было верхом неприличия! Как и сумасбродный вызов королю ныне покойным Акколоном...

Устланный поручением, он вернулся раньше, чем ожидалось, но слишком поздно, что бы помешать свадьбе, и сидел на пире бледный и злой, прожигая ненавидящим взглядом то Моргиан, то отца, то Артура. И понял, понял по взгляду, которым обменялись король с сестрой, когда он подводил ее к мужу — то, чего не смог вынести...

Он не мог поднять руку на отца, женившегося на его возлюбленной... он не мог поднять руку на женщину, пусть даже она и предала его... но виновного он нашел и поступил точно в традиции Каэр Меллота, хотя и знал, что Артур наверняка убьет его... Тем более, Артур был гневен — близость сестры и молодого уэльсца давно раздражала короля совсем не по причине нарушения приличий.

Возможно, отступи Акколон при первой крови, признай поражение, не бейся он так неистово, так — что Артур сражался уже не столько за свою честь, сколько за свою жизнь... Возможно тогда, он покинул бы брачное пиршество, проклиная Моргану — но не умирал бы сейчас на ее руках...

Позже — будут говорить, что это был заговор...

Спор между старыми богами и новыми...

Многих удивляло, что король, — такой благородный и выдержанный, — поддался на оскорбительный вызов, и будут искать причины, воображая и домысливая, копаясь все глубже и глубже...

Как глупо!

Это был спор двух мужчин, любящих одну и туже женщину, еще более горький оттого, что они оба — уже не могут ею обладать...

И слезы — над бездыханным телом... Слезы женщины, которая не в силах примириться с гибелью того, кто ей был дорог! Не взирая на взгляды и слова... И крик:

— Любовь моя, прости! Прости меня! Прости за то, что я сделала с тобой! — ибо в том, что произошло, был только один виновный.

Но этот крик достиг все еще разгоряченного после неистового поединка Артура, который к тому же тоже был ранен, и породил гнев, — ослепляющий, всепоглощающий гнев: гнев неудовлетворенного, невозможного желания, и — оскорбленной гордости...

— Ты! Ты подговорила своего любовника убить меня! Что же ты не воспользовалась своими чарами? Впрочем, чего ждать от женщины! Ты вернулась только затем, что бы отравить каждый мой день! Но я не позволю тебе, змея, вредить и дальше!

Сознавал ли он сам, что кричит, занося меч? Вряд ли — ярость воина, попранное самолюбие владыки, уже привыкшего вершить чужие судьбы, и неутоленная запретная страсть двигали его рукой в тот момент...

Моргиан знала, что сейчас на полу окажутся уже два тела, и единственное, что выхватил угасающий рассудок в этой мешанине событий и лиц были: робкий юношеский голос обласканного ею юного Овейна, потрясенного, смущенного, глубиной и причиной горя будущей мачехи над телом обожаемого брата... И — ответный ему, разивший не хуже меча Артура, сверкнувший лютой ненавистью, мимолетный взгляд Мордрета — на это робкое и испуганное:

— Матушка...

"Мордрет... Что же я наделала!"

Кажется, последние слова тоже пришлись в крик...

Мордрет видел и возвращение Акколона и его самоубийственный вызов, хотя сидел он далеко от матери, как и полагается по возрасту и положению — после всех сыновей Уриенса, рядом с однолеткой Овейном, к которому глупо, и от того еще отчаяннее ревновал.

За все долгое время, что уэльсцы были в Каэр Меллоте, юноша ни на шаг не отходил от брата и феи Морганы. С цинизмом придворного пажа, привыкшего к адюльтерам, сплетению тел в темных закоулках не меньше, чем к душещипательным балладам, Мордрет говорил себе, что они берут его с собой лишь для отвода глаз. Но Моргиан никогда не улыбалась ему, своему сыну, так легко и задорно, никогда не смеялась с ним так, как глупым нелепостям неуклюжего и робкого юнца... Нагло и незаслуженно, Овейн пользовался тем, что по праву должно было принадлежать ему! Чего его лишили за еще не состоявшуюся вину...