Коньки

Суетливая толпа, заполнявшая магазин, напомнила Горшу тех самых жадных и глупых голубей, которых он не жаловал...

Стоп!

А вот эта мысль оказалась явно лишней — сердце стукнуло не в такт и в желудке неприятно засвербело...

'Ещё раз стоп и стоп! — сказал он сам себе. — К чёрту этих птиц с их повадками...'

Ага... Именно — к чёрту!

Бросив в блюдечко двугривенный, он выбил два молочных коктейля и поспешил обратно.

— Два коктейля, пожалуйста... — вежливо обратился он к продавщице, чем вывел её из ступора: в отсутствие покупателей та застыла за прилавком с совершенно отсутствующим выражением на лице. Включившись, она начала действовать: наколола прямоугольник чека на спицу, обернулась назад и сняла с агрегата за своей спиной высокий металлический стакан. Из огромного холодильника появился брикет самого вкусного мороженого — пломбир за сорок восемь копеек.

Мороженое очутилось в металлическом стакане, туда же пролилось молоко из широкогорлой бутылки, извлечённой из другого отсека всё того же гигантского холодильника. После чего дело дошло до главного — сироп хозяйка добыла из автомата по приготовлению газировки, вмонтированного в прилавок вместе с батареей баллонов для соков: недаром же отдел носил название 'Соки-воды'.

Глядя на бегущую из стеклянного баллона алую струйку, они оба непроизвольно облизнулись — а будучи подключёнными друг к другу, почувствовали это, даже не глядя. Оба рассмеялись.

Продавщица подозрительно покосилась на двух подростков, зачарованно глядящих на рутинную для неё, уставшей за день от вечной толчеи вокруг, процедуру, как на волшебство. Да ещё и хихикающих. Уж не над ней ли?

Непроизвольно она начала оправлять свою униформу — белый с голубым передник и, надо сказать, идущий к её моложавому лицу такой же бело-голубой крахмальный кокошник, игриво украшенный кружевами.

Наконец мензурка заполнилась до нужного деления сиропом — судя по цвету вишнёвым, после чего была опрокинута во всё тот же металлический стакан с заветной смесью. Стакан вернулся на своё место в агрегат с накладной надписью 'Воронеж' — предварительная часть ритуала закончилась и началось главное таинство: 'Воронеж' зажужжал, как рассерженное шмелиное гнездо и, чуть подрагивая, принялся трудолюбиво месить вожделенный напиток.

Спустя заполненную нетерпеньем минуту шум миксера смолк. Запотевшее вместилище ледяного наслаждения извлечено из зажимов сурового агрегата и розовая пенистая влага тягучей струёй заполнила вынутые из мойки гранёные стаканы.

А дальше произошло неожиданное — наполнив стаканы коктейлем, продавщица пустила их скользить по пластиковому прилавку в сторону покупателей! Причём, в ладонь Горша, знавшего про этот трюк, стакан приехал точнёхонько, а Настя, не ожидавшая подобной ковбойской ловкости от работницы общепита, руку не приготовила — и потому стакан просто остановился перед ней.

Горш прыснул, глядя на растерянную физиономию новой подруги.

Всё это хозяйка заведения проделала с каменным выражением лица — она глядела поверх толпы прежним отсутствующим взглядом. Но в глазах плясали весёлые чёртики...

Подхватив стаканы, Горш и Настя упорхнули к столику.

— Она это тут всегда делает, — наклонившись поближе, тихо сказал он. — Я тебе это и хотел показать.

— Здорово! — ответила она. — Я такое только в ковбойских фильмах видела!

Они припали к стаканам и, глядя друг другу в глаза, долго и сосредоточенно поглощали ледяную амброзию. Когда выяснилось, что на губах у них выросли розовые коктейльные усы, они одинаковым движением их слизнули — и рассмеялись.

Нить, связавшую их, они бережно держали с обоих концов.

Суетливый Гастроном они покинули через дверь, выходящую на вечерний проспект — торговая точка занимала уголком цоколь большого сталинского дома и выходила фасадами сразу на две стороны.

Малиновый свет в небесах уже померк — от него осталась только узкая полоска у горизонта, в неизведанную даль которого деловито мчались по сияющему проспекту автомобили...

Момент расставания всё же наступил.

— До завтра?

— До завтра!

Настя нырнула в подъезд, а Горш побрёл на выход — мимо хоккейной коробки, мимо скамеек и газонов.

Медленно он добрёл до родного двора. Пора было подниматься домой — бабушка наверно заждалась. Но впечатления переполняли — и хотелось немного побыть одному, подышать этим острым осенним воздухом, приводя мысли в порядок. Дорожка, усыпанная крупным песком, привела его в центр маленького сквера, каким то чудом угнездившегося среди бетонных стен.

Горш уселся на скамейку — хотя этому произведению садового искусства скорей подошло бы более честное название 'лавка': пара чурбаков, вкопанных в землю, наброшенная на них широкая доска в качестве сиденья и несколько хлипких планок вместо спинки.

Четыре подобных уродца хороводились вокруг клумбы, обложенной половинками кирпичей, изящно уложенных уголком. Квадраты газонов, обрамлённые невысоким штакетником, отделили тихий закуток в сердце двора от окружающего мира.

Впрочем, этот островок наивного садового искусства был вполне мил и даже уютен.

Это был двор его детства — знакомый до последней лужи, принимавшей по весне бумажные кораблики, до последней трещинки в облупившейся краске на носу у гипсового трубача, заступившего на вечный пост в центре клумбы. Этот несчастный нос, к слову, горнисту регулярно отбивали — и так же регулярно восстанавливали после зимовки аккурат к весеннему субботнику: горнист находился под шефской опекой старичка-скульптора, державшего мастерскую на чердаке горшинского дома.

Укрывшись в густой тени деревьев, Горш перебирал в памяти события этого волшебного дня — он переживал их снова и смаковал мгновение за мгновением, как смаковал на пару с новой подругой коктейль незадолго до этого. Этот день он не забудет никогда — решил он.

Наибольшее потрясение он испытал от того состояния близости, которое внезапно родилось между ними, когда они дотянулись до самой потаённой глубины их глаз — они стали единым целым, но, что самое удивительное, совершенно не потеряли себя, оставшись и полностью независимыми. И мир повернулся по новому — словно они стали спина к спине и теперь каждый глядел вокруг не только парой своих глаз, а видел и то, что было за спиной — глазами своего партнёра.

Это было не просто удивительно — это было чудесно...

Подняв к небу глаза и опершись спиной на непрочную конструкцию, он улыбался.

Мир был нов, мир был свеж — и мир был светел. Он продолжал сиять — несмотря на наступивший вечер, несмотря на сгустившуюся тьму...

— Я здесь! Я жду... — откликнулась Тьма шелестом пожухлых листьев на окруживших его кустах и деревьях.

Ставший свинцовым желудок пригвоздил Горша к лавке...

— Нет! Нет!.. — едва не закричал он. — Я не хочу! Нет тебя, нет!..

Уфф... Он перевёл дух и заставил тело расслабиться — всё это чушь, всё это просто расшалившиеся нервишки. И сегодняшний волшебный день он не отдаст никому.

Это был славный день — и это его день!

Успокоенный, он поднялся и нарочито расслабленной походкой прошествовал до родного подъезда...

* * *

'Ты мой!' — пустила Тьма по дорожкам дворового сквера вихрь из шуршащих листьев, лишь только закрылась дверь...

Из глухой темноты нарисовался большой сизарь, который уселся на спинку садовой скамьи...

* * *

На Горша уставились зелёные глазищи — проницательные и очень выразительные. Кот нарисовался в проёме двери — он внимательно разглядывал гостя.

— Ну, давай знакомиться, — сказал коту Горш, приседая и протягивая ладонь. Зверь медленно и с достоинством подошёл к протянутой ему руке, по-собачьи обнюхал и, наклонив свою лобастую башку, потёрся макушкой о ладонь. Это был явно жест доверия.

— О! Он сразу тебя признал, — с ноткой удивления сказала Настя. — Не каждого приветствует, и, тем более, не каждому позволяет прикоснуться к себе...

Кот был великолепен — явно сибиряк, и явно не худший представитель своего славного рода. Крупный, с плотной и не чрезмерно длинной шерстью, дымчато-палевого окраса, с роскошным 'львиным' воротником. Белая манишка и белые перчатки, вкупе с белыми же чулками на задних лапах, придавали облику зверя торжественный вид, а глаза с необычным прищуром производили впечатление недюжинного интеллекта.

— И как же тебя величать, котяра? — обратился к зверю Горш.

— Его зовут Котангенс, — ответила за кота Настя. — Ну как же ещё можно назвать такого кота? — лукаво улыбнулась она. — А ещё у него есть второе имя: Чешширр... Это он сам так себя величает — когда набивается на то, что б его погладили...

Услышав своё имя, Котангенс-Чешширр оставил гостя, прошёл к Насте и сел — точно хорошо выдрессированный служебный пёс, выполняющий команду 'рядом'. Он поднял морду и наградил Горша таким взглядом, который тот не смог истрактовать иначе, чем 'если ты обидишь её, то будешь иметь дело со мной!'.

— Ну, церемонии соблюдены, — подвела итог Настя. — Можем двигаться по протоколу дальше.

'Сразу видно — дочь дипломата!' — рассмеялся про себя Горш.

И опять кот отличился — он оставил свой охранный пост и вышел вперёд, ведя гостя из прихожей в большую гостиную, по совместительству библиотеку и, может даже быть, кают-компанию.

Мохнатый церемониймейстер довел Горша до большого кресла — и взглядом предложил ему разместиться именно в нём.

— Спасибо! — вполне серьёзно поблагодарил его Горш. Приняв благодарность, Котангенс всё так же чинно удалился, оставив гостя и хозяйку наедине...

М-да... Котик действительно был ещё тот!

Усадив гостя, Настя церемонно осведомилась — словно и вправду выполняла строгий дипломатический протокол: — Тебе чаю, или кофе? А есть ещё компот...

Горш вспомнил любимый им бабушкин чай на таёжных травах с земляничным вареньем и хрустящими гренками.

— Давай кофе! — выбрал он по принципу 'от противного'. — И вообще, я ещё не завтракал... — добавил он нарочито капризным голосом, сбивая с протокольного тона, который отдалял его от Насти.

— Ух ты, мой бедненький... — рассмеялась она, окончательно хороня 'протокол'. — Жди, сейчас сварю кофейку. И мне, и тебе — я тоже хочу кофе...

Пока хозяйка удалилась колдовать над обещанным напитком, Горш не смог удержаться и сунул нос в вызвавшую острый интерес коллекцию пластинок, заполнившую большую полку над тумбой с незнакомой радиоаппаратурой. Причём, что его больше интересует — пластинки или же невиданный им аппарат, он сам не понял.

Решил начать с аппаратуры.

На тумбе размещалось нечто фантастическое — огромный прозрачный колпак накрывал проигрыватель для пластинок, что угадывалось по большому, в размер пластинки-'гиганта', диску с насечками по ободу и шпеньком в центре. Иглу нёс не кривой пластмассовый рычаг — как на имевшейся в дому у Горша 'Ригонде', а изящное устройство ультрасовременного вида. В целом, весь этот аппарат навеивал мысли о будущем, о космосе и космических кораблях.

Называлось это чудо 'Дюал' — по крайней мере, так прочитал Горш надпись латинскими буквами.

Вообще-то Горш был совсем не чужд современной техники — чай не из деревни приехал, как говаривала бабушка.

Он часами по вечерам просиживал у 'Ригонды', вылавливая из эфирных глубин и человеческие голоса, говорившие на разных непонятных языках, и, главное, музыку. Музыку, которая совсем не походила на то, что лилось из кухонного репродуктора.

Этот мир звуков, прорвавшихся откуда-то из иного мира, зачаровывал — а магический зелёный глаз, мерцавший в полутьме комнаты, гипнотизировал и погружал в транс...

Да и сам Горш уже неплохо разбирался в радиотехнике — он, к удивлению и бабушки, и школьных друзей, без посторонней помощи спаял не только простенький детекторный приёмник, но и вполне приличный карманный транзисторный приёмник, с помощью которого тайком слушал через наушник радио на уроках, вызывая завистливые взгляды соучеников и подозрительные — учителей. Да и собственноручно собранной цветомузыкой приятелей поразил.

Но то, с чем он сейчас встретился в Настином доме, его зацепило — это было нечто, им ранее невиданное и вызвавшее восхищение своей особой — изящной и целесообразной — красотой.

Проигрыватель стоял на, как догадался Горш, отдельном усилителе — деревянном ящике с множеством ручек, подписанном ещё одним незнакомым словом, которое он поначалу прочитал, как 'Маранз'. Но потом он сообразил, что это 'Маранц' — такое название он когда-то слыхал краем уха.

Но главное, что приковывало взгляд — это магнитофон: в отличие от знакомых Горшу 'Яуз' и 'Астр', он стоял вертикально и катушки с лентой надо было заправлять сбоку, а не сверху.

Множество ручек с непонятными надписями внушали уважение.

Над прочтением названия пришлось потрудиться — у Горша получилось 'Ухер Роял Де Люкс'.

Такой марки он не знал.

Ещё он увидел, что на полке с грампластинками — по разным её концам, стояли два деревянных ящика с красивой деревянной решёткой — звуковые колонки.

Стерео! — обрадовался Горш. Он знал, что это такое — но вот послушать пока не довелось: ни у кого из школьных приятелей серьёзной стереосистемы дома не было...

Тем интересней будет попросить у Насти разрешения покрутить что-нибудь из огромной коллекции грампластинок, занявших всю немаленькую полку над тумбой с аппаратурой.

— Ага! Любопытствуешь? — Настя закатила в комнату сервировочный столик с обещанным угощением. — Это всё папка, он у меня меломан и без музыки жить не может.

— А где он такую аппаратуру купил? Ведь её в наших магазинах не продают? — ляпнул Горш, с опозданием сообразив, какую нетактичную глупость он сморозил.

— Ну, это ж всё мы из Польши привезли, — ответила Настя. — Там с этим проще, чем в Союзе. И пластинок больше — есть и польские, очень хорошие. А есть и западные...

— И Битлы есть? — с восторгом спросил Горш.

— Да всё есть, — улыбнулась Настя. — Тем более, что папа у меня дипломат и у него свои каналы, где можно достать свежую музыку прямо сразу, как её издают на пластинке. Папа любит джаз, но и рок тоже уважает — вот ему друзья и везут...

— А... А можно... — нерешительно начал мямлить он, но Настя его перебила со смехом: — Да можно, можно, конечно! Сейчас и будем слушать...

Она подошла к полке, задумчиво провела рукой по корешкам альбомов...

— А давай начнём не с 'Битлз'? Я лучше тебе поляков поставлю — тоже очень хорошо...

— Давай...

Извлечённая из картонной рубашки пластинка легла на диск проигрывателя. Настя нажала на рычажок — и тонарм мягко скользнул на звуковую канавку.

Раздалось мягкое шипение...

— Это 'Червоны гитары' — их так и называют: польские 'Битлз'... А ты давай садись — я что ли зря кофе нам варила?

Музыка в сочетании с отменным кофе, сваренным руками такой для тебя дорогой девчонки — это было... это было... да просто неописуемо!

'Таки ладне очи...' — пел приятным голосом вокалист.

— Такие прекрасные глаза? — догадался Горш.

— Ну, вроде того, — засмеялась Настя. — Ты теперь и по-польски понимаешь?