Карта. Первая Часть Kарта. Первая часть

Поначалу казалось, что проку от туземца не будет. Когда я увидел его в первый раз, oн сидел лицом к костру, смуглолицый, морщинистый и махонький, и полы его бобровой парки раскинулись по траве. Несмотря на утренний час чугунок с рыбным варевом дымился у его скрещенных ног. Неподвижные бисеринки его черных глаз уставились в огонь, который похоже опьянял его. Он был один на холодном, росистом лугу у крепостной стены и не повернулся на звук наших шагов, хотя завидел меня с Ефремовым издалека.

"Как ты нашел его?" спросил я Ефремова накануне, когда мы вечеряли в трактире. "Ходил я c промышленниками нашими на север, туда где Кенай — полустров," молвил Ефремов, подгребая себе деревянной ложкой еще каши с салом, "медведей бить да горбушу ловить; удачливо все складывалось, добычи набрали предостаточно, радостно было, но сил не хватало до корабля дотащить, одних шкур десятка три, да рыбин пудов на сто набрали; воротиться уже казаки порешили, брели мы к реке, где двухмачтовик наш; вечерело, тишь да гладь, заря в небе играет; так глядим, а он из кустов выползает весь в кровище, трясется, лопочет чтой-то не по-нашему и пальцем на реку тычет. Мы туда кинулись и с обрыва узрели, как парочка медведей его соплеменников жрет и на куски разрывает. Мы было к бою, но уже запоздали, все его приятели полегли. Один он остался, ну вот с тех пор от нас ни на шаг не отходит. Только молчит он всегда."

Таким я и встретил тем утром этого таинственного человека, хранящего в себе великую тайну, который на мои вопросы только недоуменно таращил глаза, выпуская табачный дым из своей длинной деревянной трубки. Толмач, появившийся немного позже и знавший язык инуитов, объяснил мне, что имя несчастного было Тови, что он был родом с севера там, где залив Кука близко подходит к острым гребням хребта Чугач. Bетхий эскимос, проживший всю жизнь свою среди русских, через час расспросов добился от Тови объяснения, зачем ему были нужны блестящие камешки. Оказалось, что Тови и его соплеменники делали из них грузила для ловли рыб. Они блестели и хорошо подманивали глупых кижучей, которые завидев алмаз, хватали наживку как безумные. Но где он брал алмазы или путь к ним Тови сказать затруднялся. "Большая гора, вся белая, а под ней болото синее и пар стоит," ничего другого мы не добились от него. Стало нам ясно, что ни о какой карте, составленной со слов дикого не могло быть и речи, а надобно было уговорить его довести нас до этого заветного места. Пять аршин шерстяной материи и сукна, впридачу с сотней спичек в большой жестяной коробке, переданных туземцу в компенсацию за алмазное сокровище из его сумки, привели его в благодушное настроение и он легко согласился вести нас вглубь Аляски, туда где обитало его племя.

Через неделю 18 — пушечный военный бриг Смелый высадил нашу партию на пологом, каменистом взморье. Волны накатывались на берег, усыпанный мелкими ракушками и галькой, перемешанной с крупным темным песком. Мокрые, черные валуны, обросшими водорослями, наполняли сырой воздух запахом гнили. C жалобным криком мелькали над нами, парящие на широких крыльях, толстые белые чайки. Пасмурное жемчужное небо не могло скрыть сияния снегов на кряжах недалеких гор. Густые, темно-зеленые хвойные чащи закрывали подступ к перевалам. Повыше зоны леса на склонах и в неглубоких долинах красные, белые и синие цветы перемешались в разнотравье альпийских лугов, переходящих ближе к вершинам в безжизненные каменные осыпи. Шлюпка несколько раз возвращалась на корабль, пока не доставила на лбище пару лошадей, тюки с запасами, двух солдат вооруженных винтовками — штуцерами, и нас — Ефремова, меня, и, толмача с нашим драгоценным Тови. Ноги хрустели при каждом шаге и утопали по щиколотку в зыбкой почве; пот орошал лица; рои комаров жужжали и вились над нами. Навьючив лошадей и выстроившись в цепочку, мы отправились в путь, торопясь до ночи найти удобный ночлег. Сквозь скрежещущий рев прибоя я услышал, возможно в последний раз, как на корабле пробили четыре склянки пополудни. Было договорено, что Смѣлый вернется через месяц и будет стоять в заливе две недели, поджидая нас. Не желая думать о неудаче, с тяжелым сердцем я разглядывал раскинувшуюся передо мной картину. Ровная и низменная плоскость, местами покрытая болотами и перерезанная узкими ручьями, начиналась от берега и тянулась к дубравам, растущим у подошвы гор. Часа через четыре солнце стало прятаться за хребтами на западе и по равнине растянулись вечерние тени. Лес впереди нас потемнел, а ущелья наполнились мглой и молчанием. Подул холодный ветер, унося тепло дня. "Остановимся там," Ефремов протянул свою руку к раскидистому дубу, стоявшему в полуверсте от нас, почти у кромки леса. Он шагал впереди группы, Тови и толмач плелись рядом. Солдаты вели под уздцы тяжело нагруженных лошадей, а я замыкал колонну. Под дубом мы нашли высокую траву и удобное, мягкое место для привала. Вода из ближнего ручья оказалась превкусная и набрали ее во все емкости. Солдаты напоили лошадей и стреножив их пустили пастись по-лугу. Запалили костер из березового сушняка, который собрали наши эскимосы, и Ефремов варил в закопченном чугунке кулеш. Я, облокотившись на сваленные у ствола дуба тюки груза, задремал, уставивши глаза в не-темнеющий, голубоватый небосвод. Заря держалась непривычно долго и пестрые закатные облака, снизу тронутые розовым, плыли над моей головой. После плотного ужина спал я крепко, но приходилось нам нести караул поочередно каждые два часа. Наутро поднялись рано, еще до того, как солнце вышло из-за гор и напившись чаю продолжили путь. Вскоре вступили в густые заросли. Сплетенье веток и корней деревьев создавало труднопроходимую преграду, через которую с топорами в руках мы медленно пробивались вперед. Лишь к концу следующего дня мы пересекли лес. Матерые ели, сосны и пихты сменились молодыми березами и осинами. Чаща поредела и вокруг посветлело. Зеленая сочная трава колыхалась под утренним ветерком. Мы вышли к предгорью, идти стало легче, хотя приходилось обходить большие валуны, давно скатившиеся со склонов и застрявшие в зарослях кустов и между стволами деревьев. Через толмача Тови указал нам, где находится перевал через хребет, и всю половину третьего дня мы шли, согнувшись и спотыкаясь вдоль петляющей опушки леса туда, где начинался проход в долину по ту сторону гор. Крутой подъем начался после спокойной, широкой протоки, через которую переправлялись по полузатопленной лиственнице. Лошадей по брюхо в воде перевели вброд. Солдаты наши, Петро и Ермолай, вымокли по горло. Потом пришлось разложить костер и всем обсушиться. Мы продолжали карабкаться вверх. Уморившись, верстах в трех от этого места было решено остановиться на ночлег. Я, осторожно ступая, подошел к краю плоского и глинистого пятачка, едва уместившего нашу партию на склоне хребта. Он возвышался над лесом и опустевшим, далеким заливом, куда нас доставил пять дней назад Смѣлый. Отсюда хорошо был виден ярко синий, глубокий океан, окаймленный чередой высоких гор, вершины которых сверкали под шапками вечных снегов. Здесь же карликовые деревца и мхи окружали нас, однако мы смогли запастись дровами. По совету Тови для удобства ходьбы вытесали колья, которые облегчили наш подъем. Во второй половине следующего дня мы поднялись на перевал. Дул пронизывающий ветер и нес порошу. Корка льда трещала под ногами. Пар вырывался при нашем каждом выдохе и я кутался в шинель. Тови же все было нипочем. Он бодро шагал впереди в своей бобровой шубе, напевая что-то заунывное себе под нос. Не прошло и часа как начался постепенный спуск.

Ноги наши скользили по руслу пересохшего водотока, поклажа тянула в пропасть, лошади упирались копытами в суглинок, пытаясь задержать сползание вниз, а мы, поминутно шлепаясь и облепленные грязью, хватались за стволы деревьев. Такое мучение продолжалось довольно долго, пока мы не встали на ночной роздых в тесном буераке. Там было безветренно, сумрачно, но заметно теплее. На рассвете был мой черед сторожить. Мои сотоварищи, храпя и посвистывая, спали вповалку, а я, осоловелый, сжавши штуцер в руке, влушивался в полумрак. Костер тлел и дымился, и я подбросил в него остатки дров. Искры взлетели к небу, расцвели золотым сиянием и, падая на землю, быстро угасали. Туман над лесом поредел и из мутной дымки проступили деревья. Я окончательно пробудился и пошевелил горящие головешки сосновым суком. Приятное тепло обдало меня. Огонь вспыхнул ярче и я разглядел на другой стороне оврага Тови и незнакомца в шкурах, сидящими близко друг к другу, лицом к лицу. Казалось, они вели оживленный, но беззвучный разговор. "Кто таков!" вскочил я в полный рост с оружием наперевес. Тови и незнакомец замерли, вытаравшись на меня. Их коричневые лица исказила гримаса страха. Мой оклик переполошил весь лагерь. Лошади коротко заржали и поднялись на дыбы, Ефремов вскочил, держа топор наизготовку, а солдаты выхватили сабли. "Моя твоя мало понимай," так толмач истолковал запинавшуюся речь Тови. "Говори, кого привел? Измену затеваешь?" всклоченный со сна Ефремов яростно замахнулся, шагнув ближе к нему. Острая сталь сверкнула в его поднятой руке. "Это мой сын, он нашел меня," Тови, почти плача, указал на круглолицего молодого дикаря, покрытого черными, маслянистыми волосами с пером попугая воткнутым в самую макушку. Шкура неизвестного мне зверя была обернута вокруг его мускулистого, короткого тела. Костяные ожерелья болтались на его шее и запястьях, а руки сжимали копье с длинным кремневым острием. "Как так нашел? Обьясняй!" требовал Ефремов. После продолжительного курлыканья Тови и пришельца толмач перевел, что сын случайно натолкнулся на нашу экспедицию, заметив дым над лесом, и следовал за нами два дня, подползая к отцу на ночных привалах. "Что надо?" продолжал наседать Ефремов. "Хочет Тови в свое племя вернуться. Неподалеку кочует оно," растолковал нам толмач, "но прежде болото хочет показать, где грузила для рыбок лежат." "Ну, что ж, когда покажет, тогда пусть уходит," Ефремов стал заметно спокойнее. "Tак ведь, ваше высокоблагородие?" Он наконец обернулся ко мне. Я подтвердительно кивнул головой и опустил винтовку. "А идти — то далече?" спросил я. На этот вопрос немедленного ответа не последовало. Отец и сын пришли в смятение, и лопоча и гугукая, стали тыкать в друг друга пальцами. "Туда вниз," едва успокоившись, но все еще задыхаясь, повернулись они к нам, "один день хода." "Айда," решительно махнул головой Ефремов. "Собирайтесь," скомандoвал я.

Глава 3

Долина, сжатая между высокими кряжами, вся заросла орешником и можжевельниковыми кустами. Радуясь солнечным лучам птички щебетали в бело — зеленых, пушистых ветвях и насекомые упоенно жужжали в высокой, сочной траве. Здесь было почти жарко, пахло летней свежестью, насыщенной ароматами листьев, травы, ландышей и ягод. Мы, стянув с себя зимнее, уложили его опять в тюки, притороченных к спинам лошадей. Наконец-тo вышли на открытое место. Какой простор! Изумрудная поляна с благоухающими крупными фиолетовыми и оранжевыми цветами, растущими в гуще сочной, густой зелени манила к себе и так хотелось присесть и понежиться на ее мягкой поверхности! Стайка белокрылых птиц с рыжими головами сбилась посередке, перепархивая с места на место и выклевывая червячков. "Нельзя!" осторожили через толмача наши провожатые, увидев как Петро, который был верхом, пустил свою лошадь вскачь. "Слушай местных! Застынь!" окликнул его Ефремов. Всадник натянул поводья и лошадь остановилась на самом краю. Ее передние ноги со всплеском угодили в воду и увязли, и она попятилась назад, пытаясь освободиться. Мы бросились к ней и вытащили ее за хвост обратно на сушу. "Эта трясина и зайца не выдержит," заключил Ефремов, обращаясь ко мне. "Чарусой такие болотины в наших краях зовутся. Страшные это места. Нечистая сила здесь бродит. Видимость благолепия создала, а зазевавшийся странник в два счета утопнет." Он через силу улыбнулся и похлопал битюга по спине. Капли пота застыли на его лице. Тем временем Петро, стоя на коленях, очищал от тины бабки своей кобылы. "Гляди! Финтифлюшка!" вскликнул он таким особенным голосом, что все обернулись. В правой руке его сверкал продолговатый, искрящийся на солнце, крупный алмаз. "Где взял!" выкрикнул я, не в силах сдержать своего изумления. "Вот у нее из копыта вытащил," со смущением признался солдат. Ефремов оказался догадливей меня. Скользнув взглядом по подкове, он бросился к месту недавнего злополучия. Ряска еще не успела затянуть окошко в мелкой воде и можно было увидеть близкое, желтовато — глинистое дно. Он встал на колени и долго смотрел вниз, иногда бултыхая рукой. "Что скажешь, старый?" с досадой спросил он Тови после долгого молчанья. "Застрял камешек — то. Лошадка наступила на дно, а он у нее в копытце-то и застрял," пролепетал Тови. "А там их еще больше," он неопределенным жестом указал куда — то на восток.

Там, касаясь вершин деревьев, возвышалось белое облако. Оно шевелилось, трепетало и меняло свои очертания. Множество черныx птиц кружилoсь над ним. "Там живут боги," с суеверным почтением уведомили нас эскимосы. Обходя предательскую поляну, мы двинулись по направлении к этому дивному диву. Растительность вскоре поредела и не прошло и часа, как мы вышли к подножью острого, зазубренного пика. Лед блестел на его вершине. Орлы и стервятники гнездились в расселинах на отвесных, головокружительных обрываx. Oробелые, мы продолжали красться по палящей, подрагивающей, широкой и гладкой как стол, скале. Шипящий звук становился все громче. Подковы лошадей мерно цокали по граниту, но жар снизу пробирался через подошвы наших сапог. Из трещины, где гнейсовые пласты выходили на поверхность, из клокочущей, пышущей скважины вырывался со свистом фонтан воды. Обжигающие брызги долетали до нас и заставляли зажмуриваться. Щипало глаза и от резкого запаха серы першило в горле. Едкие клочья пара заливали воздух и скрадывали очертания окружающего. По сторонам совсем близко, как неясные пятна, можно было разглядеть тени от скал. Они тянулись через опустошенную, опаленную местность. Сторожко миновав их, мы начали обходить гору кругом. Из — под камней бился и пенился бурный поток. Он проточил узкое и прямое русло, но ничего не росло на его белых покатых берегах. Груды булыжников, пожелтевших от серы, усеивали окрестность, напоминающую преддверье в геену. Сгустки горячего тумана висели над нами, застилая небо. Ниже по течению ручей, перегороженный валунной дамбой, образовывал тихую широкую заводь. Легкий пар отделялся от ее поверхности и дымился над торчавшими из воды обугленными деревьями. Позади запруды водоток сужался, журчал по камням и становился прохладнее. Жизнь опять брала свое, редкая поросль чахлых кустов угнездилась посреди камышей; в полверсте оттуда начиналось болото. Чавкая ступнями на каждом шагу Тови и его сын влезли по колени в вязкую, темно — синюю слякоть, наполняющую водоем, и наклонив головы, стали копаться в ней, поминутно окуная руки в поток. "Они зовут вас," толмач обьяснил их жесты. Я подошел ближе. На ладони у Тови сверкал небольшой величины алмаз. Он горел, как осколок солнца, как триумф нашей настойчивости, как символ счастливой фортуны. Я поднял его двумя пальцами. "Еще надо, еще найдем, совсем день пройдет," сын Тови с серьезным лицом тоже разжал свою ладонь, в которой блестело три крохотных бусинки. "Этот плохой, грузило из него не сделаешь," и не замечая моей протянутой руки, он размахнувшись, швырнул алмазы в кусты. Я чуть было не бросился за ними, но еле сдержавшись, сказал, "Я знаю, как сделать грузило из любого камушка. Больше не выбрасывай. Всегда отдавай мне." "Какой всегда?" толмач перевел мне слова Тови. "Ты теперь сам можешь грузила набрать. А мы уходим." Я вопросительно глянул на Ефремова. Он, как и солдаты, замер, зачарованный небывалым зрелищем мгновенного богатства. "Ну-кась, и я попробую," Ефремов разулся и полез в липкую, тягучую пучину. Держа руки ковшиком, он зачерпнул грязь и потом смыл ее в бегущей воде. На ладонях остался пяток малюсеньких алмазиков. Купец почистил их об полу и бережно положил в свой бумажник. Солдаты кинулись в водоем тоже, надеясь в минуты выловить себе состояния. Поминутно наклоняясь в жидкое месиво и вымокшие по макушки, они, повторяя движения туземцев, вскоре сумели добыть несколько крупных, ослепительных кристаллов причудливых форм. "Сито надобно," веско сказал Ефремов и вылезши на сушу, подошел к лошади. Отвязав с ее морды торбу из мешковины, он натянул ее на рамку из четырех длинных палочек. "Так сноровистей пойдет," предсказал он и не ошибся — после промывки водой сверкающие кристаллы оставались на материи каждый раз во множестве. Разлапистой пятерней купец сгребал их подчистую и ссыпал себе за пазуху. Незаметно для себя и я оказался по пояс в воде, как и все охваченный нетерпеливой алчностью. Добычу я складывал в носовой платок, который вскоре наполнился. Никто из нас не заметил как ушли эскимосы, молча растворившись в в гуще папоротников и хвощей, а мы продолжали безумствовать. Солнце закатилось и похолодало, но мы забыв про голод и усталость, продолжали, толкая друг друга, копаться в грязи с искаженными лицами и трясущимися руками. Внезапно пронесся неясный рокот, мутная вода вокруг нас забурлила и дно, на котором мы стояли, сотряслось. Загудела и задрожала земля. Вздрогнул и зашатался высоченный пик, который мы недавно обходили. Снежинки просыпались с его вершины, а по егo стенам зазмеились трещинки. Камни повалились вниз и потревоженные птицы поднялись в воздух. Жижа отхлынула из протоки, обнажив глинистый мокрый грунт, в котором наши ноги увязали по-щиколотку. Звездочки минералов там и сям лучились в его синей, лоснящейся массе. Она морщинилась и пузырилась вокруг нас, каждый раз обнажая новые россыпи драгоценностей. Пренебрегая гулом и треском вокруг Ермолай, бросился было подбирать их. "Убегай," отшвырнув в сторону свое сверкающее решето, прокричал ему Ефремов. Он выкарабкался из ямы, схватил лошадь за узду и взлетел в седло. Ермолай не послушал и упрямо шагнул к сокровищу, валявшемуся у его ног. Тяжелая груда острых камней, скатившаяся сверху, погребла его. Потрясенные, мы бросились было разгребать кучу, но новая лавина обломков соскользнула со склона, ударив толмача и другого солдата в спины и в головы. Увеститый валун ушиб мое левое плечо и я, вскрикнув от боли, едва устоял. Ефремов соскочил с лошади и вытащил нас на берег, но и тут не было спасенья. Земля горбатилась, поднималась и опускалась, и ходила саженными волнами. "Тикай отсюда!" проревел мне в ухо Ефремов, осматривая тела наших спутников. Они едва дышали, кровоточили и были в беспамятстве. "Забирай их!" Мы перекинули пострадавших поперек лошадиных спин, их руки свешивались до самой земли, и, схватив битюгов под уздцы, устремились к выходу. Почва дрожала, колыхалась и ускользала из — под ног. С шумом позади нас оползень ударил по дну низины и фонтаны газа и шлака стрельнули в потемневшее небо. Перегуд и вспышки призрачного света проносились взад и вперед по долине. Ошалевшие, все в царапинах и ушибах, ежеминутно побиваемые камешками, мы пытались уйти. Как сквозь пелену я услышал, что Ефремов громко запел церковный гимн и я стал вторить ему. Твердость и спокойствие снизошли на меня и я зашагал бодрее. Не знаю долго ли брели мы так, тело мое болело, раны саднили, и весь я был остекленевший, потеряв счет времени.