Глава 28 и эпилог

Доктор промолчал о том, что шахматист, делающий последние ходы перед контрольным сороковым, находится в крайне напряженном состоянии. И это может быть не очень полезно для здоровья.

Через двадцать дней Странник отряхнул ладони, как будто те были грязными, и с широкой улыбкой провозгласил:

— Ну вот, Николай Федорович, отыграли мы с тобой программу. Теперь могу отдыхать.

— А делать-то на отдыхе чего?

— Я бы в Крым съездил, на южный берег. Горы там. Опять же, сейчас не жарко. Морской берег, пусть даже купаться холодновато. С людьми интересными поговорить. Наверняка там найдутся.

Эти слова сопровождались широкой улыбкой.

— Вот те распречестное слово, Николай Федорович: дело преогромное сделали. Так и доложи.

— Ну так ведь не я же основнную работу выполнил.

— Твои люди тоже работали. Отрицать не будешь?

— Не буду. Так что, до хаты едем?

— До нее.

Уже входя в подъезд дома на Петровке, старик оглянулся, махнул рукой в прощальном жесте. И тут у него странным образом изменилась походка. Товарищ Александров шел необычно медленно и осторожно. На кратчайший миг майор подумал, что идет подопечный, как по скользкому льду. И тут до него дошло.

— Врача!!!

Сержант Иванов вспугнутым воробьем взлетел на этаж, открыл своим ключом дверь и навертел номерна телефонном диске. Ма йор успел подхватить оседающего на пол старика.

Инженер все еще улыбался. Почему-то в мозгу у Полознева всплыло словосочетание "улыбка победителя".

— Не мельтешись, Николай, — негромко, но вполне отчетливо выговорил подопечный. — Тут никто и ничего не сделает. И все же я выиграл.

Смысл последней фразы никто из охраны так и не понял.

Само собой, нарком вызвал на ковер и врача, и начальника охраны. К этому моменту протокол вскрытия был уже готов. Но расспрашивали этих товарищей по отдельности.

Вопреки всем ожиданиям, Берия был настроен по-деловому, но его вопросы показались чуть странными.

— Товарищ Александров утверждал, что один инфаркт у него уже был. Вы это подтверждаете, профессор?

— Не просто подтверждаю. К сожалению, это не всегда можно констатировать по клинической картине. Но результаты вскрытия не дают возможности ошибиться. У пациента был не один, а три инфаркта; как раз последний оказался смертельным. Но даже сам пациент вполне мог недооценить тяжесть собственного состояния после второго инфаркта. Подобные случаи я сам отмечал неоднократно.

— Вы наблюдали больного в течение двух лет. Вы также были ознакомлены с протоколом вскрытия. Есть ли какие-то основания подозревать, что не только свежий инфаркт мог сыграть роль?

— Ни малейших. Вот... на странице четыре... сосуды, снабжавшие сердце кровью, были чуть ли не полностью забиты склеротическими бляшками. Также...

Лаврентий Павлович, по обыкновению, выслушал говорившего со всем вниманием.

— Вы свободны, Михаил Генрихович. Вот ваш пропуск. Скажите товарищу майору, чтобы он заходил.

С Полозневым разговор также шел о профессиональных особенностях дела.

— Меня интересуют подробности или странности, пусть даже они показались вам незначительными. Я вас слушаю.

Майор госбезопасности чуть помедил с ответом.

— Я много раз видел, как человек умирает от ран. Мне показалось необычным, что товарищ Александров улыбался. До самого конца. Еще странной была его последняя фраза. Я так и не понял, у кого он выиграл и что выиграл. И вот еще что. Неделю тому назад доктор Рувимский сказал, что его пациент кажется ему похожим на шахматиста, играющего на флажке. Тогда я не понял сказанное. Но потом решил справиться у настоящих игроков — что это такое. Мне объяснили: это, мол, игра при сильнейшей нехватке времени на обдумывание, когда шахматист должен быть предельно собран. Сосредоточен. Игра с громадным напряжением. Теперь я думаю, что товарищ коринженер мог предвидеть собственную смерть и как раз по этой причине тратил силы без раздумий.

— Возможно... — протянул нарком.

Сталин получил материалы, подготовленные Странником. У него ушло целых четыре с половиной дня на анализ. После этого он распорядился вызвать для беседы старшего системного администратора Эсфирь Марковну Эпштейн.

В кабинет вошла молодая девушка, одетая в черное. Мысленно Сталин отметил необычность наряда и подумал, что угадал причины того, что именно он был надет.

Хозяин кремлевского кабинета не стал разыгрывать видимость хотя и требовательного, но доброжелательного начальника. Он сразу же начал с жестких вопросов:

— Товарищ Эпштейн, вы, надо полагать, уже догадались о причине вызова вас сюда?

Последовал кивок.

— В носителе, что вы переслали, содержатся важные записи. Она зашифрованы. Что требуется для их расшифровки?

К чести Эсфири Марковны будь сказано: она ни на мгновение не поверила, что товащир Сталин оказался не в состоянии самостоятельно прочитать записи. Очень уж понятно были написаны инструкции от Сергея Васильевича. Поэтому ответ был выдан самый тривиальный:

— Специализированный ключ, который содержался том же пакете.

Следующий вопрос от хозяина кабинета оказался предвидимым:

— А в отсутствие этого ключа?

— Никто не сможет расшифровать записи в разумные сроки. Даже я сама.

— Что вы имели в виду под разумными сроками?

— По словам товарища Александрова — десять лет, в идеальных условиях.

— А в реальных условиях?

— Больше, поскольку ни одна система не может работать непрерывно такое время. Кроме того, потребуется специализированное программное обеспечение. Такого у меня нет. Его можно создать, но это само по себе требует труда бригады из трех программистов в течение года. Это я не считаю затрат времени на отладку.

Внезапно хозяин кабинета переменил тему:

— Товарищ Александров доложил о своем намерении создать запас как необходимых устройств, так и запчастей к ним, чтобы хватило на много лет работы. Как по-вашему, он выполнил этот план?

— По прикидкам моих сотрудников, на двадцать лет вперед. Также Сергей Васильевич добавил, что за это время, вероятно, советская промышленность освоит производство аналогов.

— Мне докладывали, что пока что использование вычислительной техники ограничено. Что нужно, чтобы его расширить?

— Люди. Нужны как обученные пользователи, так и программисты, то есть те, которые будут занииматься исключительно написанием программ.

— Мы подумаем над этим. Также хотелось бы знать...

Эта беседа была лишь частью задуманного. И притом малой частью. Намного больше времени было отведено на оценку прогнозов.

Странник, по обыкновению, не давал прямых советов. Большей частью, мнения выражались в форме: в другом мире дело обстояло так-то, вижу трудности, которых надо избегать, и препятствия, которые надо обойти. Особо подчеркивалась роль партийно-хозяйственной номенклатуры. Это было той силой, с с которой столкнулась партийная верхушка Китая. Там и тогда победили прагматики в главе с Дэн Сяо-пином. И не просто победили, но установили преемственность политики и экономики. Вот именно, преемственность. Но в мире Странника как раз номенклатура победила.

А еще существовали национальные проблемы. Уж кто-кто, а Сталин понимал всю их тяжесть. Когда-то нации объединялись, чтобы устоять перед внешней угрозой. А сейчас? Нет такого стимула. Национальные элиты спят и видят, как бы отъединиться, хорошо зная, что войной на них никто не пойдет — пока что. Значит, надо поработать над тем, чтобы не было этих национальных элит. И даже территориальных элит. Единый язык — еще не причина для того, чтобы не отделяться. Сталин хорошо знал, что в Сибири отчетливо раздаются голоса о ее самодостаточности. Мол, и без Москвы проживем. Чем можно бороться? Лишь экономической связанностью территорий. Чтобы любая область, не говоря уж о союзных республиках, знала твердо: без связей с другими областями не проживем, братцы. Национально-культурная автономия — вот что может стать средством, но будет ли ее достаточно?

Да, было над чем подумать.

Эпилог

В парке "Сокольники" погода была точно такая же, как и тогда. Состояние здоровья — ну, такое же, как и в тот день. Уж точно сердце не щемило. Вот костюм был неподходящим...

Но возможности теми же не остались. Попытка залезть на "склад" дала более чем малый результат. Там оказался тот самый набор одежды, та же обувь и тот же портфель. Все.

Через семь минут в безлюдном, как и тогда, уголке парка снова появился тот же седой человек, одетый точно так же, как и в момент, когда он перешел в свой мир. Переодевание не заняло и пяти минут. Одежда из другого мира исчезла, уйдя на "склад". В то же мгновение и доступ туда оказался закрытым. Рославлев потратил лишь долю секунды на проверку. Да, ничего не осталось.

До главного входа в "Сокольники" было не более десяти минут ходьбы. Туда свежевозникший из ниоткуда прохожий и направился.

Жена оказалась дома. Выглядела она чуть удивленной и, пожалуй, обеспокоенной.

— Ты так быстро вернулся?

— Да, контракт накрылся.

— И тебе ничего не заплатили?

— Не-а.

— Представляешь, дело: та баночка икры, что ты дал, исчезла без следа. Как ее мыши съели. Уж я обыскалась.

Разумеется, мышей в квартире уже дано не было.

— Легко пришло — легко ушло, — небрежно махнул рукой муж. Про себя же он отметил, что, возможно, господином Тофилевым руководила не просто мелочность. Впрочем, проверка на экстрасенсорные способности еще предстояла.

Что делает любой нормальный человек, придя домой после отлучки? Понятное дело: проверяет электронную почту. Делать это на сотовом телефоне Рославлев так и не привык.

Домашний комп как был включенным, так таким и остался. Но почтовик чуть-чуть пополнился. И это был не только спам.

В электронном письме от отправителя mitofilev@mail.ru значилось:

Уважаемый Алексей Владимирович, вы не полностью выполнили условия нашего соглашения. После вашего отбытия война все же состоялась, пусть и не с Германией. Посему не считаю возможной выдачу вам обусловленного вознаграждения.

М.И.Т

— Нет, пожалуй, он все же мелочен, — подумал старый инженер. И начал выстукивать ответ:

Уважаемый Мефодий Исаевич, я ничуть не сомневался, что вознаграждения не получу. Ваши действия лишь подтверждают вашу репутацию.

А.В. Рославлев

Рутина домашнего проживания захватывает — тем более, что командировок больше не было и не предвиделось. И все же неожиданность случилась.

Сон был необычным: цветным, очень ярким и запомнившимся.

Это был, несомненно, фасад Большого театра. Площадь перед этим зданием была легко узнаваемой. Толпился народ, большей частью все в возрасте. Июльский полдень. Очень тепло, почти жарко.

Навстречу вышагивала супружеская пара. Сначала подумалось об ошибке. Но это было не так. Конечно, же, приближался Марк Перцовский — сильно постаревший, с чуть заметной хромотой, в гражданском, при орденах. В гражданском? Не совсем.

На голове у Перцовского был голубой берет. И еще бросилась в глаза тельняшка с голубыми полосками. Под руку он вел Валентину Кравченко, и ее тоже было легко узнать. Она погрузнела, но глаза были такими же ясными. Ее набор орденов был куда представительнее, чем у мужа. И она улыбалась — все той же улыбкой.

Черные глаза Перцовского полыхнули радостью узнавания.

— Игорь! — гаркнул он во всю глотку. — Борисов!!!

Идущий чуть в стороне полковник (тоже при всех регалиях) обернулся.

— Марк! Валенька! Как рад, что вы оба пришли!

Объятия. Валентину Петровну от души чмокнули в щечку.

Почему-то запомнилось: в толпе было много десантников. И все с уважением козыряли явно гражданским.

— Надо бы отметить, раз уж собрались... — рокотал чей-то начальственный бас.

Бросилась в глаза обувь. У всех гуляющих она была очень добротная. А местами (на женских ножках) даже красивая. Что до одежды, то она показалась не столько красивой, сколько разнообразной. Особенно на детях, а их тут было премного.

Да, обувь — вернейший показатель достатка.

И как раз на этом месте Рославлев проснулся. В голове покатились не особо связные мысли.

Тофилев не солгал: некоторая связь миров существует. Он лишь не сказал, что двусторонняя. Что же это было? День ВДВ? Или День победы?

Люди на площади выглядели празднично, одеты и обуты были не затрапезно. У них все в порядке? Похоже на то. Может быть, и у страны все в порядке? Отчасти его, Рославлева, усилиями.

Нехороший работодатель зажал условленное вознаграждение. Рославлев не солгал в электронном письме: он и вправду такого ожидал. Зато эта картинка другого мира навеяла явно положительные эмоции. Выходит, не зря работал.

В ночной темноте старик улыбнулся.

Конец третьей книги и цикла