|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Глава 28
— А Старый сильно сдал.
Этими словами выразил свои наблюдения лейтенант Джалилов. Разумеется, непосредственный начальник отреагировал непосредственно:
— Чем докажешь?
Марат Джалилов находился в подчинении у тогда еще лейтенанта Полознева аж целых одиннадцать лет. Чуть не треть этого срока прошла в разведке. Вот почему подчиненный хорошо понял истинный смысл командирского вопроса. А значил он следующее: "Из каких фактов ты сделал этот вывод?"
Разведдонесения и выводы из таковых должны опираться именно на факты, а не соображения "вроде бы так кажется". И основания для умозаключения у Джалилова были:
— Он с недавних времен начал беспричинно орать на нас. А у меня перед глазами пример: мой собственный дед с материнской стороны. Тот вроде как нормальным был — если трезвый, понятно — а как стало ему за шестьдесят, так начал прям, как медведь в зоопарке, рычать на всех, кого ни попадя. Даже на маму, хотя всегда ее любил. Я пацаном мелким был тогда, но и то запомнил. Старость, вот что это такое.
Эти всплески Николай Федорович и так замечал. Они и вправду были неоправданными — то есть не в стиле Александрова. Но капитан Полознев заметил еще кое-что.
На стене у замначотдела красовался дивной красоты календарь. Контрабандный, понятно. Каждому месяцу был отведен свой глянцевый лист, причем все надписи были только по-русски. Но помимо привычных дат и дней недели там были напечатаны цветные фотографии. Один раз, воспользовавшись кратким отсутствием коринженера в кабинете, Полознев наскоро перелистал календарь. Картинки были самыми разными. Имелись там пейзажи: морской берег с пальмами, горная долина с возвышающимися вдали синеватыми пиками, было одно бескрайнее поле, заполненное подсолнухами. Имелись и фотографии животного мира: изумительной расцветки рыбы; тигрица, умиленно глядящая на двух совсем маленьких тигрят; птицы с ярчайшим оперением, которых капитан сроду не видывал. Короче, было на что посмотреть постороннему человеку.
Но со временем наблюдательному начальнику охраны бросилось в глаза кое-что другое. Как-то непривычно часто и беспокойно Сергей Васильевич поглядывал на этот роскошный календарь. Вот почему в крошечной комнатешке, отведенной под размещение охраны, прозвучало:
— Нет, Марат, тут другое. Он боится.
Словесного ответа не было. Но взгляд подчиненного оказался весьма красноречив и означал: "Ты, командир, часом, не спятил?"
— Он боится какой-то даты. Что-то должно случиться, и он опасается... даже точно не скажу... вроде как не успеть к ней нужные дела сделать. Что-то вроде того.
— Какой такой даты?
— Нарком знает.
Голос капитана госбезопасности выражал полнейшую уверенность, хотя это как раз был тот самый случай, когда фактов не имелось.
Интуиция, предвидение, чуйка — короче, то чувство, наличие которого отрицает наука и насчет которого понимающие люди твердо уверены, что оно существует — так вот, оно не подвело. Полознев был полностью прав. Эта дата была очень хорошо известна Страннику. Берия и Сталин тоже ее знали, но относились по-другому.
Капитан госбезопасности угадал не только это. Его подопечный и вправду не в шутку опасался, но все же он предпринимал некоторые меры.
При каждом удобном случае коринженер вежливо интересовался у товарища наркома, не появились какие-либо сведения о начале подготовки Германией войны с Советским Союзом. Лаврентий Павлович столь же вежливо (кто бы знал, каких усилий это ему стоило) отвечал каждый раз примерно так:
— Нет, Сергей Васильевич, ни по линии моего наркомата, ни от военной разведки никакой подобной информации не поступало.
Еще одной мерой был разговор с Эсфирью Марковной. К этому моменту она была уже не исполняющей обязанности, а полноценным начальником вычислительного отдела. К звонкому названию должности имелись хорошие добавки в виде весомого оклада и других приятностей.
Если сказать правду, диалог свелся к почти что монологу. Дело в том, что свою задачу (материально обеспечить вычислительные возможности на двадцать лет вперед) Рославлев выполнил еще раньше. Склады были заполнены. Дальнейший разговор (после приветствий) протекал так:
— Фира...
От одного этого обращения у девушки расширились глаза. Подобного от Сергея Васильевича она еще не слышала.
— ...когда меня не станет, вам предстоит сделать то, что написано в этой инструкции. Изучите ее прямо сейчас, запомните и уничтожьте. Хотя нет, лучше я это сделаю сам.
В инструкции не было прописано ничего сложного. Взять распечатки и пальчиковые носители... поместить в конверты... надписать адрес... отправить через... помалкивать.
— Вам все понятно? Отдайте лист мне. Я знал, что с памятью и сообразительностью у вас хорошо. Теперь объясню, почему это все затеяно. Когда я исчезну или умру — вот это лицо должно получить сведения. Надеюсь, вы сами догадались, что более никому не надо знать об этих предметах?
Эсфирь совершенно не к месту вспомнила событие из детских времен. Отец в трезвом виде (это уже тогда бывало нечасто) угостил дочку мороженым. Пятилетняя Фирочка по неопытности откусила громадный кусок и тут же его проглотила. Ощущения были крайне неприятны: сладкий вкус не проявился, а вот мерзкий ледяной ком внутри удовольствия не доставил. Папа это заметил и объяснил девочке, что так мороженое не едят, его надо облизывать.
Точно такой же ледяной ком внутри создался из ничего в тот момент разговора.
Последовало медленное движение головы вниз. Оно означало: "Все сделаю." Это было обещанием.
Конечно, же Странник не знал, что может произойти 22 июня 1941 года в этом мире. Он лишь предполагал. В добрые намерения Игрока (так он его мысленно называл) не верилось совершенно.
С самого начала ставилось условие: предотвратить Великую Отечественную войну с Германией. И вроде бы задача выполнена; по всему видно, что Третий Рейх не намерен поевать, но...
На часах было четыре пополуночи. Ложиться? Ну нет. Рославлев механически жевал сухарики и запивал чаем, не замечая вкуса.
И ничего не случилось. Ни в четыре, ни в пять, ни в семь утра. Ничего. Не было телефонных звонков. Никто не пришел будить.
В обычных обстоятельствах такое не вызвало бы удивления. В конце концов, воскресенье — законная причина для отдыха. Надо полагать, так и думали подчиненные, начальство и охрана.
Матрикатор сам не знал, чего можно ожидать. Это и было самым скверным. Но ОНО, сколь угодно ужасное, так и не возникло.
Где-то уже близко к полудню инженер попытался собрать мысли в кулак. Для начала он попробовал сматрицировать хоть что-то. Первое, что пришло на ум: шоколадка. Да, хороший черный шоколад. И плитка появилась на свет.
Пришлось признаться самому себе: ожидания не оправдались. Война с немцами так и не началась (пока что), а Игрок ничем себя не проявил. Что ж, предстояла работа. Нудная. Долгая ли? Вот это было неизвестно.
Но еще до того, как сесть за клавиатуту — а именно с помощью мощного компьютера работу и предстояло сделать — старый инженер взял два конверта. Один уже был запечатан, и на нем красовалось имя адресата. На втором ничего надписано не было. Зато он вместил в себя и первый конверт, и листок с текстом.
Инструкции для охранника были просты, как деревянная ложка:
— Товарищ сержант, этот конверт для товарища Полознева. Передать лично в руки. Дело не спешное. Полагаю, вы увидите его в течение суток, тогда и передайте.
Поручение не выглядело чем-то экстраординарным. И сержант его добросовестно выполнил.
Далее работа выглячдела не очень понятно для постороннего, даже если бы тот обладал некоторым знанием в чыасти вычислительной техники будущего. Странник, проглядывал дерево папок, открывал некоторые файлы, тут же их закрывал, вносил правки в другой файл (тот все время был открыт), снова вглядывался в длиннейшие списки...
Результатом трехневного труда оказались листы распечаток в немалом количестве. Для них пришлось взять конверт площадью в те самые листы. С ним матрикатор пошел на прием все к той же Эсфири Эпштейн. Но на сей раз слова были чуть иными:
— Эсфирь Марковна, вы будете хранить этот конверт. В случае моей смерти или исчезновения вам надлежит вручить эти бумаги лично товарищу наркому. Лаврентию Павловичу то есть. Он наверняка спросит: почему именно вас я попросил хранить бумаги. Ответ очень простой: только вы в состоянии помочь товарищу наркому в них разобраться. Товарищ Берия и сам смог бы понять, что там есть что и для чего. Но с вашей помощью он сделает это куда быстрее. Если вас привлекут к этой работе, вам понадобится оставить отдел на заместителя. У вас ведь есть такой?
Вопрос был почти что риторическим. Ответ последовал мгновенно:
— Да, есть.
С этого дня в расписание товарища коринженера добавилось нечто, ранее не существовавшее. Каждый вечер он заносил в одному ему известную запись новые добавки. Запись каждый раз спасалась на пальчиковый накопитель.
Но почему-то с каждым днем старый инженер выглядел все менее удовлетворенным своей работой. И это недщовольствао в конце концов проявилось в звонке наркому Берия. Разговор свелся к просьбе:
— Лаврентий Павлович, когда вы можете меня принять? Нет, не срочно, но может оказаться срочным... Завтра в девять? Буду.
Разговор получился, с точки зрения наркома, на несколько неоожиданную тему.
Как всегда, товарищ Странник не тратил много времени на политесы:
— Спасибо, что нашли для меня время. Имея некоторое представление о вашей работе, предполагаю: вы не можете дейстсовать, опираясь на предчувствия вне фактов. А у меня как раз такая ситуация и складывается. Повторяю: фактов нет. Предполагаю, — слово было особо выделено интонацией, — что в скором времени я покину вас. Не по своей воле, особо отмечу. И до этого считаю абсолютно необходимым дать... продукцию, которую советская промышленность не может раздобыть где-либо еще. И эту продукцию надо будет где-то хранить.
Лицо наркома внутренних дел отражало при этой речи лишь вежливое внимание.
— Кое-что уже сделано. Склады, находящиеся в распоряжении старшего системного администратора Эпштейн, заполнены... продукцией по ее профилю. По моим подсчетам, хватит лет этак на двадцать. Но есть кое-что иное, чего пока что советская промышленность вопспроизвести не может. В первую очередь: запчасти для авиационной продукции. Сюда включаю двигатели, детали конструкции, приборы. То же самое по бронетехнике. Ракеты вы и сами произведете. Я в курсе работ ведущих КБ по этой части. Сверх того: радиотехника, в том числе средства РЭБ. Радары не включаю, их вы и сами сделаете. А вот электронные блоки, отдельные элементы, провода — это может потребоваться в больших количествах. Кстати, средства контроля и автоматики — это применительно ко всем отраслям, металлургии и химической промышленности в первую очередь. Здесь имеется камень преткновения. Во всяком случае, он мне кажется таковым. Что до лекарств, медицинских приборов — это тоже можно, но тут вы и сами справитесь. К сожалению, по соображениям секретности не представляю возможным привлечение специалистов из соответствующих отраслей. Если я не прав — скажите. Это — если вкратце. Более полные данные — вот тут.
На стоешницу наркомовского стола брякнулись сначала пальчиковый накопитель и стопка листов.
— И на это все понадобятся склады.
Берия чуть помедлил, но потом решился:
— Вы совершенно уверены, что факты отсутствуют?
— Если я их не вижу, то, как полагаю, и никто не увидит.
— Такая работа потребует от вас большого расхода сил.
— Разумеется. Их надо беречь, пока и поскольку задача не будет выполнена.
— Вам может понадобиться врачебная помощь.
— Не уверен в пользе, но не повредит.
— Вернемся к разговору через три дня, уважаемый Странник.
Обращение гостю кабинета наркома показалось странным, но реакции не последовало.
Между тем такое было объяснимо. Берия просто использовал кальку с грузинского "батоно". А вот причины такого сбоя... наверное, руководитель НКВД был несколько взволнован. Он имел на то причину: обо всем этом пришлось докладывать Самому.
Отдать должное Лаврентию Павловичу: реакцию Сталина он предугадал.
— Откуда такая спешка?
Это был главный и, к сожалению, предвиденный вопрос.
— Он опасается.
— Кого? Или чего?
— Того или тех, кто устроил ему эту командировку.
Слово было весьма неточным, но вождь понял.
— Странник отличается проницательностью. Но пока что он сам и те, другие, работают на нас.
— Товарищ Сталин, по всем признакам, он бы не согласился на них работать, будь то во вред СССР, Все контактировавшие с ним мои люди как раз это и утверждают.
— Что насчет врача?
— Куратор спросил об этом в открытую. Странник полагает, что медицина в данном случае ничего не сможет сделать. Или не успеет. У него опыт пациента: один инфаркт уже был.
— Обследование это подтвердило?
— Несколько раз. Мнение медицины единодушно: инфаркт оставил след.
— То есть он, предвидя скорый уход, пытается сделать все возможное на пользу стране, заранее зная, что вознаградить мы его не можем. Идеалист.
Последнее слово не прозвучало в устах Сталина хоть сколько-нибудь осуждающе.
Берия осмелился возразить, что делал весьма редко:
— Скорее идейный. А если идеалист, то полезный.
— Дадим ему возможность. Но контроль нужен и не только врачебный.
Решение было принято.
Склады нашлись. Люди из НКВД отмыкали тяжеленные замки, с усилием открывали ворота, закатывали тележки с непонятными ящиками, сверяясь с загадочными записями и делая в них ничуть не более понятные (для постороннего) пометки.
Разговоры отличались лаконичностью.
— Позиция шестнадцать-три-два заполнена.
— Сдавай лист.
— Сергей Василич, вот по этой позиции...
— Отлично, ребята, переходим к следующей.
— На сколько ящиков?
— Трех хватит, и того-то много.
— Уже.
— Митрохин, отмечай. Переходим к четвертому.
Дежурный врач, храня полное молчание, регулярно подходил к возможному пациенту, считал пульс, а если говорил что-то, то очень кратко:
— Перерыв, товарищ Александров, двадцать минут, — не затрудняя себя указанием причин.
Никто не осмеливался противоречить.
И лишь однажды, когда товарищ коринженер уже скрылся в дверях своей квартиры, доктор спросил шепотом у майора государственной безопасности, который явно был старшим по званию среди всех, связанных с этой работой:
— Товарищ Александров в шахматы играет?
Служба приучила майора госбезопасности Полознева не пренебрегать никакими кусочками информации, поэтому он самым спокойным тоном спросил:
— Я видел как-то его играющим, но не знаю, в какую силу. Сам играю плохо. А почему вы полагаете это важным?
— Игрывал я когда-то на турнирах. Он... — тут доктор несколько замялся, — мне показалось... ну, очень сосредоточен на работе. Как шахматист, играющий на флажке.
Майор кивнул, как человек, получивший дополнительный факт к своим выводам.
Доктор промолчал о том, что шахматист, делающий последние ходы перед контрольным сороковым, находится в крайне напряженном состоянии. И это может быть не очень полезно для здоровья.
Через двадцать дней Странник отряхнул ладони, как будто те были грязными, и с широкой улыбкой провозгласил:
— Ну вот, Николай Федорович, отыграли мы с тобой программу. Теперь могу отдыхать.
— А делать-то на отдыхе чего?
— Я бы в Крым съездил, на южный берег. Горы там. Опять же, сейчас не жарко. Морской берег, пусть даже купаться холодновато. С людьми интересными поговорить. Наверняка там найдутся.
Эти слова сопровождались широкой улыбкой.
— Вот те распречестное слово, Николай Федорович: дело преогромное сделали. Так и доложи.
— Ну так ведь не я же основнную работу выполнил.
— Твои люди тоже работали. Отрицать не будешь?
— Не буду. Так что, до хаты едем?
— До нее.
Уже входя в подъезд дома на Петровке, старик оглянулся, махнул рукой в прощальном жесте. И тут у него странным образом изменилась походка. Товарищ Александров шел необычно медленно и осторожно. На кратчайший миг майор подумал, что идет подопечный, как по скользкому льду. И тут до него дошло.
— Врача!!!
Сержант Иванов вспугнутым воробьем взлетел на этаж, открыл своим ключом дверь и навертел номерна телефонном диске. Ма йор успел подхватить оседающего на пол старика.
Инженер все еще улыбался. Почему-то в мозгу у Полознева всплыло словосочетание "улыбка победителя".
— Не мельтешись, Николай, — негромко, но вполне отчетливо выговорил подопечный. — Тут никто и ничего не сделает. И все же я выиграл.
Смысл последней фразы никто из охраны так и не понял.
Само собой, нарком вызвал на ковер и врача, и начальника охраны. К этому моменту протокол вскрытия был уже готов. Но расспрашивали этих товарищей по отдельности.
Вопреки всем ожиданиям, Берия был настроен по-деловому, но его вопросы показались чуть странными.
— Товарищ Александров утверждал, что один инфаркт у него уже был. Вы это подтверждаете, профессор?
— Не просто подтверждаю. К сожалению, это не всегда можно констатировать по клинической картине. Но результаты вскрытия не дают возможности ошибиться. У пациента был не один, а три инфаркта; как раз последний оказался смертельным. Но даже сам пациент вполне мог недооценить тяжесть собственного состояния после второго инфаркта. Подобные случаи я сам отмечал неоднократно.
— Вы наблюдали больного в течение двух лет. Вы также были ознакомлены с протоколом вскрытия. Есть ли какие-то основания подозревать, что не только свежий инфаркт мог сыграть роль?
— Ни малейших. Вот... на странице четыре... сосуды, снабжавшие сердце кровью, были чуть ли не полностью забиты склеротическими бляшками. Также...
Лаврентий Павлович, по обыкновению, выслушал говорившего со всем вниманием.
— Вы свободны, Михаил Генрихович. Вот ваш пропуск. Скажите товарищу майору, чтобы он заходил.
С Полозневым разговор также шел о профессиональных особенностях дела.
— Меня интересуют подробности или странности, пусть даже они показались вам незначительными. Я вас слушаю.
Майор госбезопасности чуть помедил с ответом.
— Я много раз видел, как человек умирает от ран. Мне показалось необычным, что товарищ Александров улыбался. До самого конца. Еще странной была его последняя фраза. Я так и не понял, у кого он выиграл и что выиграл. И вот еще что. Неделю тому назад доктор Рувимский сказал, что его пациент кажется ему похожим на шахматиста, играющего на флажке. Тогда я не понял сказанное. Но потом решил справиться у настоящих игроков — что это такое. Мне объяснили: это, мол, игра при сильнейшей нехватке времени на обдумывание, когда шахматист должен быть предельно собран. Сосредоточен. Игра с громадным напряжением. Теперь я думаю, что товарищ коринженер мог предвидеть собственную смерть и как раз по этой причине тратил силы без раздумий.
— Возможно... — протянул нарком.
Сталин получил материалы, подготовленные Странником. У него ушло целых четыре с половиной дня на анализ. После этого он распорядился вызвать для беседы старшего системного администратора Эсфирь Марковну Эпштейн.
В кабинет вошла молодая девушка, одетая в черное. Мысленно Сталин отметил необычность наряда и подумал, что угадал причины того, что именно он был надет.
Хозяин кремлевского кабинета не стал разыгрывать видимость хотя и требовательного, но доброжелательного начальника. Он сразу же начал с жестких вопросов:
— Товарищ Эпштейн, вы, надо полагать, уже догадались о причине вызова вас сюда?
Последовал кивок.
— В носителе, что вы переслали, содержатся важные записи. Она зашифрованы. Что требуется для их расшифровки?
К чести Эсфири Марковны будь сказано: она ни на мгновение не поверила, что товащир Сталин оказался не в состоянии самостоятельно прочитать записи. Очень уж понятно были написаны инструкции от Сергея Васильевича. Поэтому ответ был выдан самый тривиальный:
— Специализированный ключ, который содержался том же пакете.
Следующий вопрос от хозяина кабинета оказался предвидимым:
— А в отсутствие этого ключа?
— Никто не сможет расшифровать записи в разумные сроки. Даже я сама.
— Что вы имели в виду под разумными сроками?
— По словам товарища Александрова — десять лет, в идеальных условиях.
— А в реальных условиях?
— Больше, поскольку ни одна система не может работать непрерывно такое время. Кроме того, потребуется специализированное программное обеспечение. Такого у меня нет. Его можно создать, но это само по себе требует труда бригады из трех программистов в течение года. Это я не считаю затрат времени на отладку.
Внезапно хозяин кабинета переменил тему:
— Товарищ Александров доложил о своем намерении создать запас как необходимых устройств, так и запчастей к ним, чтобы хватило на много лет работы. Как по-вашему, он выполнил этот план?
— По прикидкам моих сотрудников, на двадцать лет вперед. Также Сергей Васильевич добавил, что за это время, вероятно, советская промышленность освоит производство аналогов.
— Мне докладывали, что пока что использование вычислительной техники ограничено. Что нужно, чтобы его расширить?
— Люди. Нужны как обученные пользователи, так и программисты, то есть те, которые будут занииматься исключительно написанием программ.
— Мы подумаем над этим. Также хотелось бы знать...
Эта беседа была лишь частью задуманного. И притом малой частью. Намного больше времени было отведено на оценку прогнозов.
Странник, по обыкновению, не давал прямых советов. Большей частью, мнения выражались в форме: в другом мире дело обстояло так-то, вижу трудности, которых надо избегать, и препятствия, которые надо обойти. Особо подчеркивалась роль партийно-хозяйственной номенклатуры. Это было той силой, с с которой столкнулась партийная верхушка Китая. Там и тогда победили прагматики в главе с Дэн Сяо-пином. И не просто победили, но установили преемственность политики и экономики. Вот именно, преемственность. Но в мире Странника как раз номенклатура победила.
А еще существовали национальные проблемы. Уж кто-кто, а Сталин понимал всю их тяжесть. Когда-то нации объединялись, чтобы устоять перед внешней угрозой. А сейчас? Нет такого стимула. Национальные элиты спят и видят, как бы отъединиться, хорошо зная, что войной на них никто не пойдет — пока что. Значит, надо поработать над тем, чтобы не было этих национальных элит. И даже территориальных элит. Единый язык — еще не причина для того, чтобы не отделяться. Сталин хорошо знал, что в Сибири отчетливо раздаются голоса о ее самодостаточности. Мол, и без Москвы проживем. Чем можно бороться? Лишь экономической связанностью территорий. Чтобы любая область, не говоря уж о союзных республиках, знала твердо: без связей с другими областями не проживем, братцы. Национально-культурная автономия — вот что может стать средством, но будет ли ее достаточно?
Да, было над чем подумать.
Эпилог
В парке "Сокольники" погода была точно такая же, как и тогда. Состояние здоровья — ну, такое же, как и в тот день. Уж точно сердце не щемило. Вот костюм был неподходящим...
Но возможности теми же не остались. Попытка залезть на "склад" дала более чем малый результат. Там оказался тот самый набор одежды, та же обувь и тот же портфель. Все.
Через семь минут в безлюдном, как и тогда, уголке парка снова появился тот же седой человек, одетый точно так же, как и в момент, когда он перешел в свой мир. Переодевание не заняло и пяти минут. Одежда из другого мира исчезла, уйдя на "склад". В то же мгновение и доступ туда оказался закрытым. Рославлев потратил лишь долю секунды на проверку. Да, ничего не осталось.
До главного входа в "Сокольники" было не более десяти минут ходьбы. Туда свежевозникший из ниоткуда прохожий и направился.
Жена оказалась дома. Выглядела она чуть удивленной и, пожалуй, обеспокоенной.
— Ты так быстро вернулся?
— Да, контракт накрылся.
— И тебе ничего не заплатили?
— Не-а.
— Представляешь, дело: та баночка икры, что ты дал, исчезла без следа. Как ее мыши съели. Уж я обыскалась.
Разумеется, мышей в квартире уже дано не было.
— Легко пришло — легко ушло, — небрежно махнул рукой муж. Про себя же он отметил, что, возможно, господином Тофилевым руководила не просто мелочность. Впрочем, проверка на экстрасенсорные способности еще предстояла.
Что делает любой нормальный человек, придя домой после отлучки? Понятное дело: проверяет электронную почту. Делать это на сотовом телефоне Рославлев так и не привык.
Домашний комп как был включенным, так таким и остался. Но почтовик чуть-чуть пополнился. И это был не только спам.
В электронном письме от отправителя mitofilev@mail.ru значилось:
Уважаемый Алексей Владимирович, вы не полностью выполнили условия нашего соглашения. После вашего отбытия война все же состоялась, пусть и не с Германией. Посему не считаю возможной выдачу вам обусловленного вознаграждения.
М.И.Т
— Нет, пожалуй, он все же мелочен, — подумал старый инженер. И начал выстукивать ответ:
Уважаемый Мефодий Исаевич, я ничуть не сомневался, что вознаграждения не получу. Ваши действия лишь подтверждают вашу репутацию.
А.В. Рославлев
Рутина домашнего проживания захватывает — тем более, что командировок больше не было и не предвиделось. И все же неожиданность случилась.
Сон был необычным: цветным, очень ярким и запомнившимся.
Это был, несомненно, фасад Большого театра. Площадь перед этим зданием была легко узнаваемой. Толпился народ, большей частью все в возрасте. Июльский полдень. Очень тепло, почти жарко.
Навстречу вышагивала супружеская пара. Сначала подумалось об ошибке. Но это было не так. Конечно, же, приближался Марк Перцовский — сильно постаревший, с чуть заметной хромотой, в гражданском, при орденах. В гражданском? Не совсем.
На голове у Перцовского был голубой берет. И еще бросилась в глаза тельняшка с голубыми полосками. Под руку он вел Валентину Кравченко, и ее тоже было легко узнать. Она погрузнела, но глаза были такими же ясными. Ее набор орденов был куда представительнее, чем у мужа. И она улыбалась — все той же улыбкой.
Черные глаза Перцовского полыхнули радостью узнавания.
— Игорь! — гаркнул он во всю глотку. — Борисов!!!
Идущий чуть в стороне полковник (тоже при всех регалиях) обернулся.
— Марк! Валенька! Как рад, что вы оба пришли!
Объятия. Валентину Петровну от души чмокнули в щечку.
Почему-то запомнилось: в толпе было много десантников. И все с уважением козыряли явно гражданским.
— Надо бы отметить, раз уж собрались... — рокотал чей-то начальственный бас.
Бросилась в глаза обувь. У всех гуляющих она была очень добротная. А местами (на женских ножках) даже красивая. Что до одежды, то она показалась не столько красивой, сколько разнообразной. Особенно на детях, а их тут было премного.
Да, обувь — вернейший показатель достатка.
И как раз на этом месте Рославлев проснулся. В голове покатились не особо связные мысли.
Тофилев не солгал: некоторая связь миров существует. Он лишь не сказал, что двусторонняя. Что же это было? День ВДВ? Или День победы?
Люди на площади выглядели празднично, одеты и обуты были не затрапезно. У них все в порядке? Похоже на то. Может быть, и у страны все в порядке? Отчасти его, Рославлева, усилиями.
Нехороший работодатель зажал условленное вознаграждение. Рославлев не солгал в электронном письме: он и вправду такого ожидал. Зато эта картинка другого мира навеяла явно положительные эмоции. Выходит, не зря работал.
В ночной темноте старик улыбнулся.
Конец третьей книги и цикла
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
