— Какая ни есть! Ты газеты читал последнее время? Только и слышно — то банды Венизелоса ушли в горы, то банды Венизелоса спустились с гор. Никак этого Венизелоса четыре державы поймать не могут.

— Я ведь не пехотный офицер, чтобы по горам за венизелосами лазить.

— Зачем же по горам? На Крите стоит Отдельный отряд судов Средиземного моря. И командир одного из тамошних миноносцев, как мне совершенно случайно стало известно, просится по здоровью в Россию. Вот бы тебе с ним поменяться. Сейчас, Петя, греков на Крите усмиряют, в том числе, и огнем с моря. Я думаю, тот командир миноносца не случайно оттуда так рвется. Не хочет в единоверцев стрелять. Ну, а ты ведь, Петя, атеист...

— Неправда, я в Бога верую!

— Хорошо, веруешь, только в церковь не ходишь.

— Да какая разница?

— Вот и я говорю. Какая тебе разница — японцы или греки. Но до японцев тебе не добраться, а до греков — вполне. Ну что, будешь рапорт писать? Я со своей стороны могу медицинское заключение помочь сделать, что тебе для полного выздоровления нужен сухой жаркий климат, как раз как на Крите.

— А что, там взаправду можно отличиться?

— Думаю, случай будет. Вызовись сходить разок с десантной партией. Тем более что других охотников вряд ли много найдется. Впрочем, тебе решать. По моему скромному мнению, скоро и здесь у нас в боевых действиях недостатка не будет. На Кавказе бунтуют против властей, да и среди морячков неспокойно. Как бы снова большого мятежа не было. В прошлый раз посылали ведь миноносцы с офицерами топить "Потемкин", только они его в море не нашли. А если какой-нибудь другой броненосец красный флаг поднимет, а ты его миной на дно... Тебе тогда орден наверняка дадут.

— Нет уж, я лучше на Крит, к грекам. Есть у тебя бумага? Прямо здесь рапорт напишу.

* * *

Дорогая Мария Ивановна!

О, как бы я хотел, чтобы отношения наши были такими, каких всю жизнь ждала душа моя, какими должны быть, соединяя, возвышая душу, мысли!

Вскоре после нашей встречи в Измаиле забросила меня судьба на далекий остров Крит. Он хоть и считается частью Турецкой империи, но турок здесь не осталось совершенно. Восемь лет назад, в 1897 году ради благородной цели предотвращения резни христиан сюда прибыли войска четырех держав — России, Франции, Англии и Италии (относимой к державам весьма условно), и с того времени Крит находится под их совместным управлением. Остров разделен на четыре зоны, каждая — под контролем войск соответствующей нации. Россия взяла себе Ретимнонский округ. Мы также держим корабли и часть войск в гавани Суда и ближайшем к ней главном городе Кандии, которые объявлены общей международной зоной. Высший начальник на Крите — королевич Георгий Георгиевич, наследник Греческого королевского дома, который, впрочем, имеет на острове мало власти, поскольку находится под бдительным присмотром Совета консулов держав-покровителей.

После ухода с Крита турок главной задачей четырех наций стало недопущение присоединения острова к Греческому королевству. Запрет на воссоединение с единокровной Грецией вызывает у критян большое недовольство, что и привело к нынешнему восстанию против иностранных войск. Во главе восставших стоит Элевтерий Венизелос, бывший ранее начальником местной полиции, которая, в противоположность нашей, пользуется у здешнего народа полным доверием. В марте этого года Венизелос внезапно уехал из Кандии и объявил о присоединении Крита к Греции. Венизелоса признают за главного во всей внутренней горной части острова. Лишь в городах на побережье, где стоят иностранные гарнизоны, по-прежнему правит, хотя бы на бумаге, королевич Георгий.

Наша война против Венизелоса идет без большого успеха. Как рассказывали мне офицеры — участники первых военных экспедиций, прибыв в мятежные деревни, они призывали вооруженных критян сложить оружие, а те без спешки прятали оное или удалялись в горы. Если же дело доходило до открытия огня, то обе стороны стреляли из винтовок поверх голов, и несколько ранений имели, как правило, случайный характер. Большую угрозу представляли камни, которые весьма метко кидали в наших солдат здешние мальчишки. К сожалению, в ряде случаев дело дошло до применения нами артиллерии, в том числе тяжелой морской. Тут уж были многие погибшие среди мирных жителей. Так мало-помалу война пошла всерьез. Теперь критяне сами атакуют, отбивая назад свои деревни, и уже приходится опасаться за безопасность городов. По ночам там сидят без огня, поскольку на свет в окнах летят пущенные с гор пули. Еженощно русские, итальянские, французские караулы в Кандии стоят вместе в готовности к отражению штурма (англичане, как обычно, держатся в отдельности).

Обычных здесь прежде развлечений — конных прогулок по горам, игры в гольф на устроенном англичанами поле или посещений музыкальных вечеров в консульствах и в интернациональном собрании теперь не стало вовсе. Я сам почти ежедневно совершаю велосипедные прогулки из Суды до Кандии. Дорога между ними неплохая, хотя и каменистая. В Кандии, прежде чем отправиться обратно, выпиваю кофе в одной из местных кофеен, разговариваю с людьми. Иностранцы относятся к нам, русским, совсем не так, как год назад, когда я был здесь со Второй Тихоокеанской эскадрой. Разве что англичане ведут себя по-обычному — с враждебной холодностью. Французы, наши союзники, после Цусимы стали смотреть на нас с высокомерием, чуть ли не презрительно, боясь, что наше военное ослабление подтолкнет Германию на войну с ними. Зато итальянцы держатся теперь с нами, как с равными, напоминая, что их тоже побили дикари, только не желтые, а черные — абиссинцы негуса Менелика. Больше же всего удивили меня греки. В прошлом году они всячески злорадствовали по поводу наших неудач от японцев, так как были обижены за 1897 год, когда мы не помогли им в войне с турками и не дали присоединить Крит. Теперь же греки беспокоятся, что если мы уж совсем ослабеем, то турки возьмутся за них всерьез. Поэтому, хотя мы и воюем с их Венизелосом, отношение греков к нам скорее дружеское. Говорят, что понимают, не по доброй воле мы противимся их соединению с Грецией, а связанные договором с другими державами

Пробыв некоторое время в Кандии, возвращаюсь я на велосипеде в Суду. Гавань эта, надо сказать, — примечательное место в новейшей истории русского флота. Когда России, как держава-покровитель Крита, получила законное право держать здесь военные корабли, наш флот наконец-то обрел на Средиземном море пристанище. Особенно это стало важно во время войны с Японией, когда судам воюющих стран запрещалось задерживаться в нейтральных портах дольше суток. На Крите же наши корабли, идущие на Дальний Восток, могли спокойно стоять сколько угодно — грузить уголь, провиант, проводить судовой ремонт. Здесь останавливались по дороге к Цусиме броненосцы "Ослябя", "Наварин", "Сисой Великий", "Император Николай I", "Адмирал Ушаков", "Адмирал Сенявин", "Адмирал Апраксин", крейсера "Владимир Мономах", "Олег", "Светлана", "Изумруд", "Жемчуг", "Алмаз". Ныне эти корабли либо упокоились на дне морском, либо интернированы в нейтральных портах, либо достались японцам. Один лишь маленький "Алмаз" сумел проскочить во Владивосток. А вместо прежней большой эскадры в Суде остался лишь наш Отдельный отряд судов во главе с канонерской лодкой "Храбрый". Входили еще в состав нашего отряда большие миноносцы-истребители "Пронзительный", "Резвый" и "Прозорливый", отставшие по дороге от эскадры Рожественского, но вот недавно решили отправить их назад на Балтику. С тех пор на Крите, помимо "Храброго", остались только два миноносца — номер 213 и номер 212. На последнем служит сейчас я, Ваш покорный слуга.

Все наши офицеры горят желанием сражаться с японцами, а не препятствовать зачем-то греческому объединению,. Пока вся моя деятельность сводится к периодическому обходу побережья Крита в очередь с французскими, итальянскими и английскими миноносцами, да к регулярным рейсам в Ретимнон, центр нашего округа, в качестве посыльного судна между консульством и штабом экспедиционного отряда. Ретимнон за восемь лет, истекших с начала русской оккупации, перестроен в совершенно обычный уездный город со всеми соответствующими учреждениями, в том числе — отделением российской императорской почты. Завтра я надеюсь воспользоваться оной для отправки Вам этого письма.

Преданный Вам всем сердцем, ППШ.

P.S.: Находясь в Ретимноне, узнал важные новости и решил, вскрыв конверт, дописать письмо уже на самой почте. Итак, как говорят, японские корабли появились в Красном море. Вначале я не поверил в это сообщение. Когда в прошлом году мы шли на соединение с эскадрой Рожественского, нас тоже пугали крейсерами Камимуры, идущими навстречу через Индийский океан, чтобы перехватить наши транспорты возле Адена. На самом же деле, как оказалось потом, ни Камимура, ни какой другой вражеский адмирал и не думали удаляться от берегов Японии.

Но теперь всё похоже на правду. Большой японский флот видели уже у Джидды. Едва ли противник ограничится плаванием к побережью Аравии и не попытается пройти Суэцким каналом в Средиземное море. Так что скоро, возможно, моей мечте сойтись с японцами в смертельном бою лицом к лицу суждено будет сбыться. Будет бой! Сегодня почта отбывает через Смирну и Стамбул в Севастополь. Когда вы получите это письмо, моя судьба, возможно, уже будет решена.

На всякий случай, прощайте!

Не поминайте лихом!

Лейтенант Шмидт 3-й

* * *

Контр-адмирал Иван Константинович Григорович, проверив перед зеркалом в прихожей аккуратность мундира, пробора и бороды, посмотрел поверх эполета на встревоженное лицо дочери.

— Это какой такой Шмидт?

— Сын контр-адмирала Петра Петровича Шмидта, начальника Бердянского порта.

— Знал я двух его сыновей по Артуру. Оба служили мичманами при штабе адмирала Макарова. При взрыве "Петропавловска" один из братьев погиб, второй спасся. Потом отличился при сухопутной обороне, командовал батареей. Да, был произведен в лейтенанта. Думал, что он в плену. Но, может, выпустили как раненого. Незадолго до сдачи его, кажется, ранили в штыковой. Твой, Маша, ровесник.

— Нет, Петру Петровичу лет сорок.

— Того, молодого, вспомнил, Владимиром звали. Твой, значит, Петр? Теперь понял, о ком ты. Это его старший сводный брат. Что называется, в хорошей семье не без урода. Скандальная личность. Женился когда-то на продажной женщине, запятнал офицерскую часть.

— Женился?!

— Да, давно... Потом жена его бросила, вернулась к древнейшему ремеслу. Бедный адмирал Шмидт! Что ему довелось пережить из-за безумного старшего сына.

— Про Чацкого тоже говорили, что он сумасшедший!

— Чацкий — это из книжки. И про него только говорили. А Петр Шмидт на самом деле не вылезал из нервных клиник. Правда, потом решили, что, вроде, там его вылечили. Но, похоже, не совсем. Когда взяли на эскадру Рожественского, так опять скандал с ним был за скандалом. Пришлось его на Черноморский флот перевести, засунуть в самый глухой угол — на Дунай. Так и там не успокоился. На Крит зачем-то напросился.

— Если бы ты его видел! Он такой талантливый!

— Не сомневаюсь! Безумцы — они часто талантами блещут. А этот Шмидт... Рожественскому он проект машины для угольной перегрузки в открытом море предлагал. Оригинальная, говорят, вещица, многие заинтересовались. Хотя, конечно, Рожественскому в походе было не до новых механизмов. А вот этой весной, когда мы маневры проводили у румынского побережья, Шмидт на своей миноноске из Дуная вышел и умудрился среди бела дня на минный выстрел к флагману подойти. Представляешь, Маша, чего придумал! Закрыл дымовую трубу брезентом, фальшивые мачты с парусами поставил, вылитый рыболовный баркас получился. Командующий адмирал Чухнин с нами потом долго по этому поводу говорил. Не надо, мол, забывать о возможности того, что у противника найдется непредсказуемый идиот, который измыслит такое, что никаким уставом или инструкцией предусмотреть невозможно. Даже благодарность объявил Шмидту за находчивость.

— Вот видишь! Сам Чухнин ему объявил благодарность!

— Пусть Чухнин свою дочь замуж за него и выдает!

— Папа, да не собираюсь я пока замуж!

— А пора бы! Скоро начнут говорить, что в девках засиделась, — адмирал отвернулся, наконец, от зеркала и строго посмотрел в глаза дочери. — За кого другого я бы тебя, пожалуй, благословил. А за Петра Шмидта — и не проси!

— Ну а про японцев в Средиземном море — тоже сумасшествие?

— Сумасшествие конечно, но, к сожалению, истинная правда, — Григорович потянулся, хрустнув тканью тесного мундира. — Столько кричали: "волки! волки!", что мы и внимание перестали обращать. По определению считали все сообщения о японцах в Индийском океане дезинформацией. А они на самом деле послали большую эскадру. Шли скрытно, не заходя в порты, брали уголь в море с английских угольщиков. Поверили только, когда наш агент уже открытым текстом послал телеграмму через консульство в Джибути. А его же телеграммам из Сингапура и Бомбея — не верили. Он, ведь, японцев с самого Дальнего Востока вел. Пересаживаясь с одного пароходного рейса на другой. Прямо чистый воды Жюль Верн "Восемьдесят дней вокруг света". Бравый офицер это разведчик, старый артуровец, еще с Китайской войны. Служил на "Боярине", потом в Чифу работал нелегалом под видом североамериканского подданного, обеспечивал нам связь с Россией. Так что информация точная, хотя и невероятная. Кто мог подумать, что всего за полтора месяца противник перебросит за десятки тысяч миль свои главные силы на море!

— А что будет с нашими на Крите?

— Ну не воевать же им одной канонеркой против всего японского флота. С ним, знаешь, Рожественский и с дюжиной броненосцев не справился

— И никто им не придет на помощь?

— Кто, Маша?! Балтийского флота, по существу, больше нет, а наш заперт в Черном море. Через Босфор и Дарданеллы военные корабли по международным соглашениям пройти не могут. Да не волнуйся ты за этого Шмидта! Разоружатся "Храбрый" и миноносцы у французов или итальянцев. Команды интернируют. Офицеры, по крайней мере, будут жить со всеми удобствами.

Адмирал Григорович направился к выходу, но потом внезапно остановился, взял дочь за плечи, прижал к колючим орденам на груди:

— Тебе бы тоже хорошо куда-нибудь в Италию или во Францию, пока у нас тут не успокоится. Ох, боюсь я за тебя в Севастополе. Уж лучше японцы, чем здешняя революционная матросня!

* * *

Даже в октябре набережная Порт-Саида — не самое удачное место для полуденного променада. Тем не менее, именно в этот час здесь неторопливо прогуливались два скромно, но недешево одетых господина. В первом из них, высоком грузноватом мужчине со стрелками ухоженных усов наблюдательный глаз мог распознать заядлого кавалериста; второй, крепыш с обветренным лицом, был явный моряк. И, хотя в книге постояльцев соседнего отеля "Савой" они были записаны как мсье Дэстен, французский коммивояжер, и мистер Никсон, североамериканец, негромкий разговор на пустынной набережной рядом с памятником Лессепсу, создателю Суэцкого канала, эти господа вели между собой не по-французски и не по-английски, а на чистом русском языке.