Не сдаваться!

Портсмут,

Североамериканские Соединенные Штаты

16 (29) авг. 1905

Две делегации вошли в зал через противоположные двери, заняв места за длинным столом. За спинами представителей России были высокие окна, за ними — улицы Портсмута, дальше — ширь Атлантического океана, озаряемая жарким солнцем конца лета. За спинами японцев была только гладкая стена, выкрашенная белой краской. Глядя на нее, Сергей Юльевич Витте, главный уполномоченный от России, по обыкновению мял лежавшую перед ним бумагу. Второй уполномоченный барон Розен задумчиво курил папиросу, секретари Плансон, Набоков и Коростовец не подымали глаз от блокнотов. Японцы хранили каменную неподвижность, только щурились от бьющего в глаза солнечного света. Наконец, министр иностранных дел Японии Ютаро Комура достал из папки исписанный листок и спокойным голосом зачитал текст заявления:

— Императорское правительство решило в знак своего миролюбия сделать последнюю уступку. Япония больше не настаивает на уплате военных издержек и отказывается от требований на весь остров Сахалин, удовлетворяясь южной половиной острова.

Витте издал горлом какой-то неясный звук, потом ответил таким же ровным, спокойным голосом:

— Его Императорское Величество приказали мне в любом случае окончить сегодня переговоры. Наши требования остаются прежними — ни пяди русской земли не будет уступлено. Россия предпочитает продолжать войну, нежели признать утрату части собственной территории.

Могло показаться, что в глазах японцев мелькнуло удивление, однако ни одного слова больше не было сказано.

Обе делегации одновременно поднялись из-за стола, еле слышно скрипнув креслами по паркету, и, повернув в разные стороны, покинули зал заседаний.

Где-то совсем неслышно скрипнули стрелки истории, переводя людей и страны на иные, новые пути.

Война России с Японией продолжалась год и семь месяцев. Внезапная ночная атака без объявления войны русской эскадры у Порт-Артура, последний бой "Варяга" в Чемульпо — все это было, кажется, так давно, ведь столько всего случилось с того времени. Новые сражения на море и суше, гибель адмирала Макарова, на которого возлагались такие надежды, отступление главной армии генерала Куропаткина в Маньчжурии, оправдываемое малочисленностью войск, не получивших пока подкреплений. Долгие месяцы героической обороны Порт-Артура, отбитые один за другим яростные штурмы.

Весь прошлый год — весну, лето, осень — война шла малоудачно, но, всё же, не позорно для России. Во всяком случае, не более позорно, чем были три Плевны в прошлую войну с Турцией. Да, говорили при дворе, враг оказался сильнее, чем думалось вначале, напрасно было считать, что один русский солдат стоит пятерых японцев, но Великая Россия не может не победить маленькую Японию, еще вчера пребывавшую в первобытной дикости. Вот доберутся, наконец, к Куропаткину кадровые дивизии из европейской России, закончат свой беспримерный переход через три океана балтийские броненосцы адмирала Рожественского, тогда Порт-Артур будет освобожден от осады, а японцы отброшены на свои острова. Ведь еще святой Серафим Саровский, предвидя войну с Японией, прозорливо предсказал, что победоносный мир будет заключен в Токио.

Всё изменилось прошлой зимой, когда под Новый год внезапно сдался Порт-Артур, который привыкли считать неприступным. Со сдачей крепости был потерян и весь Тихоокеанский флот. А весной разразилась катастрофа. Неудачная война превратилась в самое постыдное поражение. Сначала, в марте, был Мукден. Русская армия, уже превосходившая по численности японскую, оказалась совершенно разбитой, и едва успела отступить, избежав полного окружения, но потеряла тысячи пленных, брошенную артиллерию и обозы, включая походный штаб Куропаткина с его кроватью, иконостасом и всей канцелярией с шифрами и архивом. А в мае грянула Цусима. Вторая Тихоокеанская эскадра Рожественского, дойдя, наконец, до Японии, была полностью истреблена Объединенным флотом адмирала Того. При равном соотношении сил в тяжелых кораблях и превосходстве в крупнокалиберной артиллерии русские потеряли семь броненосцев и три броненосных крейсера, не считая меньших судов; четыре броненосца после боя сдались противнику. Японцы не потеряли ни одного корабля, только несколько крошечных миноносцев. Это было не просто поражение, это был небывалый по позору разгром. К тому же в стране всё больше разгорался огонь революции. Даже самые упрямые при дворе поняли, что война проиграна, и заговорили о мире.

Государь император Николай II принял посредничество президента Североамериканских Штатов Теодора Рузвельта, но ехать в Портсмут заключать мир согласился один опальный Витте. Русский император пошел на переговоры, чтобы не допустить захвата японцами Сахалина. Однако японцы всё-таки взяли беззащитный остров, когда делегации уже отправились в дорогу. Выдвинутые Японией в Портсмуте требования вначале были абсолютно неприемлемыми для России. Контрибуция в три миллиарда рублей золотом, признание прав Японии на Корею, Порт-Артур, Южную Маньчжурию и весь Сахалин, а также разоружение Владивостока, запрет держать на Тихом океане военный флот, передача японцам интернированных в нейтральных портах русских судов, полная свобода для японского рыболовства в российских водах.

Столкнувшись с неуступчивостью русской делегацией, японцы стали снимать одно требование за другим. Действительно, зачем настаивать на ограничениях русского флота в Тихом океане, если у России после Цусимы и так не осталось никаких морских сил? Да и Владивосток в качестве укрепленной базы без флота для России бесполезен. Труднее всего японской делегации дался отказ от гигантской контрибуции, на которую они возлагали большие надежды; во время войны Япония изрядно поиздержалась в денежном плане. Но, в конце концов, японцы поняли, что Россия за одно признание поражения платить не будет, а продолжение войны обойдется Японии дороже. Со своей стороны, российская делегация не видела смысла отказывать японцам в уже взятых ими Корее и Южной Маньчжурии, включая Порт-Артур. Согласились и на неограниченный лов рыбы в российских водах, всё равно Россия была не в состоянии этот лов пресекать.

Главным камнем преткновения становился, таким образом, Сахалин. Остров был, как-никак, не взятой у Китая колонией, а своей, русской землей. Японцы дали понять, что готовы вернуть северную половину Сахалина — за компенсацию военных издержек в полтора миллиарда рублей. Витте ответил, что и весь остров стоит куда меньше, но в принципе вопрос можно обсудить. Японцы задумались, но тут Витте одернули из Петербурга. Николай II приказал денег японцам не давать и требовать назад весь Сахалин целиком. Переговоры в Портсмуте были прерваны на несколько дней. В это время посланники Североамериканских Штатов в Петербурге и Токио склоняли первых лиц России и Японии к компромиссу. Наконец делегации получили новые инструкции. Воюющие державы должны были сделать последние уступки — японцы отказывались от денег, русские — от Южного Сахалина. Во время предварительной частной встречи Витте и Комуры позиции сторон были согласованы. Казалось, что трудности позади, и после достижения принципиального согласия сторон подписание мирного договора становится чисто техническим вопросом. Однако в ночь накануне решающего заседания Витте получил экстренную телеграмму от Николая II. Она отменяла все предыдущие указания и требовала стоять в деле сохранения русских земель до конца. Главному уполномоченному оставалось лишь донести решение своего императора до японцев.

Выйдя из Портсмутского адмиралтейства, красный от злости Витте бросил журналистам, ожидавшим новостей:

— Прошу прощения, господа, но переговоры сорваны из-за неуступчивости Японии. Война продолжается!

Рядом оглушительно бухнули пушки. Салют, который должен был знаменовать наступление мира, успели отменить только после первого залпа, показавшегося от этого сиротливо одиноким. Замолчали и начавшие, было, радостный перезвон колокола городских церквей. Празднично одетая публика расходилась от адмиралтейства с разочарованным видом.

— Что же теперь будет? Что будет? — потеряно повторял военный консультант полковник Генерального штаба Самойлов. — Ведь нет никакой надежды на наш успех в войне. Дело окончательно проиграно!

— Ничего не проиграно! — вмешался капитан 1-го ранга Русин, прибывший из штаба Маньчжурской армии. — Вы всё сделали правильно, Ваше Высокопревосходительство! Настроение в войсках бодрое, армия и не рассчитывала на мир...

Витте пожал плечами

— Убежден, что мир был нам необходим. Раз он не случился, России грозят новые бедствия и полная катастрофа, которые могут кончиться свержением царствующей династии.

Самойлович тихо охнул. Витте на минуту задумался, потом продолжил со слабой улыбкой:

— С другой стороны, я, скорее, рад тому, что произошло. При всех моих дипломатических стараниях этот мир делал Россию безусловно проигравшей. Давно уже не было такого подавляющего для русского самолюбия мира. И, если бы мне пришлось его подписывать, тяжелое чувство угнетало бы меня, наверное, до конца жизни. Пускай уж его теперь заключают другие!

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ХРАБРЫЕ НА "ХРАБРОМ"

"ХРАБРЫЙ" — русская канонерская лодка. Корабль построен в С.-Петербурге на судоверфи Новое Адмиралтейство. Спущен на воду 9 ноября 1895 г. В 1897 г. вошел в состав Балтийского флота. С 1899 по 1906 г. находился на Средиземном море, участвовал в международной миротворческой операции на о. Крит. Во время первой мировой войны действовал в Рижском заливе, прикрывал с моря русские войска, оборонял Ирбенский пролив. Во время Моозундского сражения 1917 г. вел бой с немецкими эсминцами на Кассарском плесе, буксировал под огнем поврежденный эсминец "Гром", а потом снял с него команду. При советской власти переименован в "Красное знамя". Зимой 1939-1940 г. поддерживал огнем наступление на Карельском перешейке. Во время Великой Отечественной войны участвовал в обороне Нарвы и Ленинграда, вел контрбатарейную борьбу. 16 ноября 1942 г. в Финском заливе потоплен в дозоре финскими торпедными катерами, но вскоре поднят и вновь введен в строй. В 1944 г. доставил в Хельсинки Союзную комиссию по перемирию. С 1956 г. учебное судно. В 1957 г. снимался в художественном фильме "Балтийская слава" к 50-летию сражения за Моозунд (изображал "Гром"). В 1960 г., прослужив 63 года и пройдя пять войн, старейший боевой корабль Балтийского флота был пущен на слом.

Глава первая.

Тучи на западе

Велосипед катил, дребезжа, по пыльному переулку, затененному раскидистыми платанами. Ездоком был темноволосый морской офицер с нервным лицом и печальными глазами. По возрасту ему явно полагались погоны более высокого звания, чем украшавшие тощие плечи лейтенантские; скрипящие педали он крутил в порывистой, неровной манере. Появление в публичных местах на велосипедах для офицерских чинов возбранялось, однако в провинциальном Измаиле привыкли сквозь пальцы смотреть на строгость военных уставов, и редкие прохожие не обращали на велосипедиста никакого внимания. Он съехал с пригорка к домику санитарной инспекции и, оставив свой механизм у беленой стены, вошел внутрь.

— А, это ты, Петя! — приветствовал его краснолицый инспектор за покрытым пятнами столом. — На велосипеде опять катаешься? Всё лучше, чем водку пить. Кстати, будешь? А то в одиночку уже не тянет.

Не отвечая, лейтенант рухнул на облезлый диван, закрыв руками лицо.

— Зря! — сказал инспектор с укоризной. — Водка нервы успокаивает. Что с тобой случилось? Влюбился опять?

— Не смей так говорить! — прорычал офицер сквозь пальцы.

— Понятно... И чего ты каждый раз так переживаешь? Как мальчишка, прямо. Радоваться надо, что кровь еще бурлит. Как она, молода? С молодыми сейчас надо держать ухо востро. Больно умные стали.

Офицер вскочил, прошел по комнате, потом сел на жалобно заскрипевший стул.

— Ей двадцать лет! Почти вдвое моложе меня!

— Это не страшно. Ты ведь еще не старик. Мужчину возраст, как хорошее вино, только крепит.

— Брось острить! Она — дочка адмирала!

— Оппа! Ну, ты, Петя, не промах! С другой стороны, сам ведь адмиральский сынок...

— Прекрати!

— Лучше скажи, кто она?

— Мария Григорович.

— Григорович... Это какого же адмирала дочь?

— Контр-адмирала Ивана Константиновича Григоровича, начальника штаба флота.

— Аааа! Его ж только-только в Севастополь назначили, я и забыл. Это ж геройский адмирал! Броненосцем "Цесаревич" командовал, а потом начальником Артурского порта всю осаду был. Его японцы после сдачи крепости выпустили под подписку, что он в войне участвовать не будет. Поэтому и определили к нам на Черное море. Когда ж ты с его дочкой успел встретиться?

— Катался сегодня на велосипеде за городом. Вижу, она. Тоже на велосипеде. Только он сломался, она и не знала, что делать. Я посмотрел, сообразил, как починить. Поехали вместе, познакомились, разговорились...

— То, что ты додумался, как починить, это я не удивляюсь. В голове у тебя от мыслей разных тесно. Но то, что ты смог сделать, и оно у тебя заработало — вот что удивительно! Невезучий ты больно. Знай тебя девица, как я тебя знаю, побоялась бы на велосипед после твоего ремонта влезать.

— Брось! После меня всё работает!

— И часы мои? И кран портовый? Сколько с ним потом возились... Ладно, считай, повезло тебе, да и адмиральской дочке тоже. Так она тебе симпатии какие-то выказывала?

— Не знаю. Улыбалась, шутила. Разрешила, чтобы я писал ей.

— И чего тогда ты смурной такой? Всё удачно складывается. С девицей познакомился, услугу ей оказал, развеселил. О переписке сообразил договориться, а писать красиво ты умеешь.

— Тут такое дело... Она ведь всё о войне твердила, о подвигах моряков, о которых ей папенька рассказывал... Кто я для нее? Как объясню, что меня только из-за болезни со эскадры списали в Суэце. Эх! Надо было тогда перетерпеть, остаться на "Иртыше".

— Ну и доедали бы тебя сейчас крабы на дне Цусимского пролива. Или сидел бы ты в японском лагере для военнопленных.

— Закончится война, вернутся из плена офицеры. Все молодые, все храбрецы, герои. Что я рядом с ними для Маши буду?!

— Не волнуйся, скоро не вернутся. Гляди — сегодняшняя газета. Переговоры в Портсмуте прерваны, война продолжается.

Офицер вскочил на ноги, по лицу его блуждала улыбка:

— Война продолжается? Так я на нее еще успею!

— На войне отличиться хочешь? А революции твои как же?

Лейтенант помрачнел:

— Маша ничего о революции и слышать не хочет. Только я начал об угнетении народа, долге просвещенного класса — сразу меня прервала. Очень резко. Нет, сейчас ей ничего не объяснить. Узость сословного сознания. Но вот, если я для нее стану не просто не пойми кем, а персоной, в лицо самой смерти смотревшей, тогда... Сегодня же отправлю рапорт о переводе во Владивосток!

— Так ты говорил, отправлял уже в том году. Думаешь, с тех пор что изменилось? Во Владивостоке кораблей — по пальцам перечтешь. Вакансий на них нет. Разве что на подводную лодку могли бы взять, будь ты, Петя, помоложе да здоровьем покрепче. Так что отправят тебя, в лучшем случае, командовать плавучей батареей в амурском устье. Но в Амур-то японцы вряд ли полезут. И будешь ты там сидеть, как в нашем дунайском устье сейчас сидишь, только уж на велосипеде по тайге не покатаешься. И никакого геройства, лишь времени потеря.

— Что же делать?

— Повоевать так хочется? Могу, Петя, тебе в этом помочь. Знаешь ли ты, что мы не с одними японцами сейчас воюем?

— С кем же еще?

— А с кандиотами.

— Греками критскими? Да какая это война!

— Какая ни есть! Ты газеты читал последнее время? Только и слышно — то банды Венизелоса ушли в горы, то банды Венизелоса спустились с гор. Никак этого Венизелоса четыре державы поймать не могут.

— Я ведь не пехотный офицер, чтобы по горам за венизелосами лазить.

— Зачем же по горам? На Крите стоит Отдельный отряд судов Средиземного моря. И командир одного из тамошних миноносцев, как мне совершенно случайно стало известно, просится по здоровью в Россию. Вот бы тебе с ним поменяться. Сейчас, Петя, греков на Крите усмиряют, в том числе, и огнем с моря. Я думаю, тот командир миноносца не случайно оттуда так рвется. Не хочет в единоверцев стрелять. Ну, а ты ведь, Петя, атеист...

— Неправда, я в Бога верую!

— Хорошо, веруешь, только в церковь не ходишь.

— Да какая разница?

— Вот и я говорю. Какая тебе разница — японцы или греки. Но до японцев тебе не добраться, а до греков — вполне. Ну что, будешь рапорт писать? Я со своей стороны могу медицинское заключение помочь сделать, что тебе для полного выздоровления нужен сухой жаркий климат, как раз как на Крите.

— А что, там взаправду можно отличиться?

— Думаю, случай будет. Вызовись сходить разок с десантной партией. Тем более что других охотников вряд ли много найдется. Впрочем, тебе решать. По моему скромному мнению, скоро и здесь у нас в боевых действиях недостатка не будет. На Кавказе бунтуют против властей, да и среди морячков неспокойно. Как бы снова большого мятежа не было. В прошлый раз посылали ведь миноносцы с офицерами топить "Потемкин", только они его в море не нашли. А если какой-нибудь другой броненосец красный флаг поднимет, а ты его миной на дно... Тебе тогда орден наверняка дадут.

— Нет уж, я лучше на Крит, к грекам. Есть у тебя бумага? Прямо здесь рапорт напишу.

* * *

Дорогая Мария Ивановна!

О, как бы я хотел, чтобы отношения наши были такими, каких всю жизнь ждала душа моя, какими должны быть, соединяя, возвышая душу, мысли!

Вскоре после нашей встречи в Измаиле забросила меня судьба на далекий остров Крит. Он хоть и считается частью Турецкой империи, но турок здесь не осталось совершенно. Восемь лет назад, в 1897 году ради благородной цели предотвращения резни христиан сюда прибыли войска четырех держав — России, Франции, Англии и Италии (относимой к державам весьма условно), и с того времени Крит находится под их совместным управлением. Остров разделен на четыре зоны, каждая — под контролем войск соответствующей нации. Россия взяла себе Ретимнонский округ. Мы также держим корабли и часть войск в гавани Суда и ближайшем к ней главном городе Кандии, которые объявлены общей международной зоной. Высший начальник на Крите — королевич Георгий Георгиевич, наследник Греческого королевского дома, который, впрочем, имеет на острове мало власти, поскольку находится под бдительным присмотром Совета консулов держав-покровителей.

После ухода с Крита турок главной задачей четырех наций стало недопущение присоединения острова к Греческому королевству. Запрет на воссоединение с единокровной Грецией вызывает у критян большое недовольство, что и привело к нынешнему восстанию против иностранных войск. Во главе восставших стоит Элевтерий Венизелос, бывший ранее начальником местной полиции, которая, в противоположность нашей, пользуется у здешнего народа полным доверием. В марте этого года Венизелос внезапно уехал из Кандии и объявил о присоединении Крита к Греции. Венизелоса признают за главного во всей внутренней горной части острова. Лишь в городах на побережье, где стоят иностранные гарнизоны, по-прежнему правит, хотя бы на бумаге, королевич Георгий.

Наша война против Венизелоса идет без большого успеха. Как рассказывали мне офицеры — участники первых военных экспедиций, прибыв в мятежные деревни, они призывали вооруженных критян сложить оружие, а те без спешки прятали оное или удалялись в горы. Если же дело доходило до открытия огня, то обе стороны стреляли из винтовок поверх голов, и несколько ранений имели, как правило, случайный характер. Большую угрозу представляли камни, которые весьма метко кидали в наших солдат здешние мальчишки. К сожалению, в ряде случаев дело дошло до применения нами артиллерии, в том числе тяжелой морской. Тут уж были многие погибшие среди мирных жителей. Так мало-помалу война пошла всерьез. Теперь критяне сами атакуют, отбивая назад свои деревни, и уже приходится опасаться за безопасность городов. По ночам там сидят без огня, поскольку на свет в окнах летят пущенные с гор пули. Еженощно русские, итальянские, французские караулы в Кандии стоят вместе в готовности к отражению штурма (англичане, как обычно, держатся в отдельности).

Обычных здесь прежде развлечений — конных прогулок по горам, игры в гольф на устроенном англичанами поле или посещений музыкальных вечеров в консульствах и в интернациональном собрании теперь не стало вовсе. Я сам почти ежедневно совершаю велосипедные прогулки из Суды до Кандии. Дорога между ними неплохая, хотя и каменистая. В Кандии, прежде чем отправиться обратно, выпиваю кофе в одной из местных кофеен, разговариваю с людьми. Иностранцы относятся к нам, русским, совсем не так, как год назад, когда я был здесь со Второй Тихоокеанской эскадрой. Разве что англичане ведут себя по-обычному — с враждебной холодностью. Французы, наши союзники, после Цусимы стали смотреть на нас с высокомерием, чуть ли не презрительно, боясь, что наше военное ослабление подтолкнет Германию на войну с ними. Зато итальянцы держатся теперь с нами, как с равными, напоминая, что их тоже побили дикари, только не желтые, а черные — абиссинцы негуса Менелика. Больше же всего удивили меня греки. В прошлом году они всячески злорадствовали по поводу наших неудач от японцев, так как были обижены за 1897 год, когда мы не помогли им в войне с турками и не дали присоединить Крит. Теперь же греки беспокоятся, что если мы уж совсем ослабеем, то турки возьмутся за них всерьез. Поэтому, хотя мы и воюем с их Венизелосом, отношение греков к нам скорее дружеское. Говорят, что понимают, не по доброй воле мы противимся их соединению с Грецией, а связанные договором с другими державами

Пробыв некоторое время в Кандии, возвращаюсь я на велосипеде в Суду. Гавань эта, надо сказать, — примечательное место в новейшей истории русского флота. Когда России, как держава-покровитель Крита, получила законное право держать здесь военные корабли, наш флот наконец-то обрел на Средиземном море пристанище. Особенно это стало важно во время войны с Японией, когда судам воюющих стран запрещалось задерживаться в нейтральных портах дольше суток. На Крите же наши корабли, идущие на Дальний Восток, могли спокойно стоять сколько угодно — грузить уголь, провиант, проводить судовой ремонт. Здесь останавливались по дороге к Цусиме броненосцы "Ослябя", "Наварин", "Сисой Великий", "Император Николай I", "Адмирал Ушаков", "Адмирал Сенявин", "Адмирал Апраксин", крейсера "Владимир Мономах", "Олег", "Светлана", "Изумруд", "Жемчуг", "Алмаз". Ныне эти корабли либо упокоились на дне морском, либо интернированы в нейтральных портах, либо достались японцам. Один лишь маленький "Алмаз" сумел проскочить во Владивосток. А вместо прежней большой эскадры в Суде остался лишь наш Отдельный отряд судов во главе с канонерской лодкой "Храбрый". Входили еще в состав нашего отряда большие миноносцы-истребители "Пронзительный", "Резвый" и "Прозорливый", отставшие по дороге от эскадры Рожественского, но вот недавно решили отправить их назад на Балтику. С тех пор на Крите, помимо "Храброго", остались только два миноносца — номер 213 и номер 212. На последнем служит сейчас я, Ваш покорный слуга.

Все наши офицеры горят желанием сражаться с японцами, а не препятствовать зачем-то греческому объединению,. Пока вся моя деятельность сводится к периодическому обходу побережья Крита в очередь с французскими, итальянскими и английскими миноносцами, да к регулярным рейсам в Ретимнон, центр нашего округа, в качестве посыльного судна между консульством и штабом экспедиционного отряда. Ретимнон за восемь лет, истекших с начала русской оккупации, перестроен в совершенно обычный уездный город со всеми соответствующими учреждениями, в том числе — отделением российской императорской почты. Завтра я надеюсь воспользоваться оной для отправки Вам этого письма.

Преданный Вам всем сердцем, ППШ.

P.S.: Находясь в Ретимноне, узнал важные новости и решил, вскрыв конверт, дописать письмо уже на самой почте. Итак, как говорят, японские корабли появились в Красном море. Вначале я не поверил в это сообщение. Когда в прошлом году мы шли на соединение с эскадрой Рожественского, нас тоже пугали крейсерами Камимуры, идущими навстречу через Индийский океан, чтобы перехватить наши транспорты возле Адена. На самом же деле, как оказалось потом, ни Камимура, ни какой другой вражеский адмирал и не думали удаляться от берегов Японии.

Но теперь всё похоже на правду. Большой японский флот видели уже у Джидды. Едва ли противник ограничится плаванием к побережью Аравии и не попытается пройти Суэцким каналом в Средиземное море. Так что скоро, возможно, моей мечте сойтись с японцами в смертельном бою лицом к лицу суждено будет сбыться. Будет бой! Сегодня почта отбывает через Смирну и Стамбул в Севастополь. Когда вы получите это письмо, моя судьба, возможно, уже будет решена.

На всякий случай, прощайте!

Не поминайте лихом!

Лейтенант Шмидт 3-й

* * *

Контр-адмирал Иван Константинович Григорович, проверив перед зеркалом в прихожей аккуратность мундира, пробора и бороды, посмотрел поверх эполета на встревоженное лицо дочери.

— Это какой такой Шмидт?

— Сын контр-адмирала Петра Петровича Шмидта, начальника Бердянского порта.

— Знал я двух его сыновей по Артуру. Оба служили мичманами при штабе адмирала Макарова. При взрыве "Петропавловска" один из братьев погиб, второй спасся. Потом отличился при сухопутной обороне, командовал батареей. Да, был произведен в лейтенанта. Думал, что он в плену. Но, может, выпустили как раненого. Незадолго до сдачи его, кажется, ранили в штыковой. Твой, Маша, ровесник.

— Нет, Петру Петровичу лет сорок.

— Того, молодого, вспомнил, Владимиром звали. Твой, значит, Петр? Теперь понял, о ком ты. Это его старший сводный брат. Что называется, в хорошей семье не без урода. Скандальная личность. Женился когда-то на продажной женщине, запятнал офицерскую часть.

— Женился?!

— Да, давно... Потом жена его бросила, вернулась к древнейшему ремеслу. Бедный адмирал Шмидт! Что ему довелось пережить из-за безумного старшего сына.

— Про Чацкого тоже говорили, что он сумасшедший!

— Чацкий — это из книжки. И про него только говорили. А Петр Шмидт на самом деле не вылезал из нервных клиник. Правда, потом решили, что, вроде, там его вылечили. Но, похоже, не совсем. Когда взяли на эскадру Рожественского, так опять скандал с ним был за скандалом. Пришлось его на Черноморский флот перевести, засунуть в самый глухой угол — на Дунай. Так и там не успокоился. На Крит зачем-то напросился.

— Если бы ты его видел! Он такой талантливый!

— Не сомневаюсь! Безумцы — они часто талантами блещут. А этот Шмидт... Рожественскому он проект машины для угольной перегрузки в открытом море предлагал. Оригинальная, говорят, вещица, многие заинтересовались. Хотя, конечно, Рожественскому в походе было не до новых механизмов. А вот этой весной, когда мы маневры проводили у румынского побережья, Шмидт на своей миноноске из Дуная вышел и умудрился среди бела дня на минный выстрел к флагману подойти. Представляешь, Маша, чего придумал! Закрыл дымовую трубу брезентом, фальшивые мачты с парусами поставил, вылитый рыболовный баркас получился. Командующий адмирал Чухнин с нами потом долго по этому поводу говорил. Не надо, мол, забывать о возможности того, что у противника найдется непредсказуемый идиот, который измыслит такое, что никаким уставом или инструкцией предусмотреть невозможно. Даже благодарность объявил Шмидту за находчивость.

— Вот видишь! Сам Чухнин ему объявил благодарность!

— Пусть Чухнин свою дочь замуж за него и выдает!

— Папа, да не собираюсь я пока замуж!

— А пора бы! Скоро начнут говорить, что в девках засиделась, — адмирал отвернулся, наконец, от зеркала и строго посмотрел в глаза дочери. — За кого другого я бы тебя, пожалуй, благословил. А за Петра Шмидта — и не проси!

— Ну а про японцев в Средиземном море — тоже сумасшествие?

— Сумасшествие конечно, но, к сожалению, истинная правда, — Григорович потянулся, хрустнув тканью тесного мундира. — Столько кричали: "волки! волки!", что мы и внимание перестали обращать. По определению считали все сообщения о японцах в Индийском океане дезинформацией. А они на самом деле послали большую эскадру. Шли скрытно, не заходя в порты, брали уголь в море с английских угольщиков. Поверили только, когда наш агент уже открытым текстом послал телеграмму через консульство в Джибути. А его же телеграммам из Сингапура и Бомбея — не верили. Он, ведь, японцев с самого Дальнего Востока вел. Пересаживаясь с одного пароходного рейса на другой. Прямо чистый воды Жюль Верн "Восемьдесят дней вокруг света". Бравый офицер это разведчик, старый артуровец, еще с Китайской войны. Служил на "Боярине", потом в Чифу работал нелегалом под видом североамериканского подданного, обеспечивал нам связь с Россией. Так что информация точная, хотя и невероятная. Кто мог подумать, что всего за полтора месяца противник перебросит за десятки тысяч миль свои главные силы на море!

— А что будет с нашими на Крите?

— Ну не воевать же им одной канонеркой против всего японского флота. С ним, знаешь, Рожественский и с дюжиной броненосцев не справился

— И никто им не придет на помощь?

— Кто, Маша?! Балтийского флота, по существу, больше нет, а наш заперт в Черном море. Через Босфор и Дарданеллы военные корабли по международным соглашениям пройти не могут. Да не волнуйся ты за этого Шмидта! Разоружатся "Храбрый" и миноносцы у французов или итальянцев. Команды интернируют. Офицеры, по крайней мере, будут жить со всеми удобствами.

Адмирал Григорович направился к выходу, но потом внезапно остановился, взял дочь за плечи, прижал к колючим орденам на груди:

— Тебе бы тоже хорошо куда-нибудь в Италию или во Францию, пока у нас тут не успокоится. Ох, боюсь я за тебя в Севастополе. Уж лучше японцы, чем здешняя революционная матросня!

* * *

Даже в октябре набережная Порт-Саида — не самое удачное место для полуденного променада. Тем не менее, именно в этот час здесь неторопливо прогуливались два скромно, но недешево одетых господина. В первом из них, высоком грузноватом мужчине со стрелками ухоженных усов наблюдательный глаз мог распознать заядлого кавалериста; второй, крепыш с обветренным лицом, был явный моряк. И, хотя в книге постояльцев соседнего отеля "Савой" они были записаны как мсье Дэстен, французский коммивояжер, и мистер Никсон, североамериканец, негромкий разговор на пустынной набережной рядом с памятником Лессепсу, создателю Суэцкого канала, эти господа вели между собой не по-французски и не по-английски, а на чистом русском языке.

— Слышал, Поднебесная нам войну объявила? — усатый иронично улыбнулся. — Кто бы мог подумать, что богдыханша Цыси решится на такое, хотя бы и за спиной у японцев.

— Да уж, незадача! — моряк горестно покачал головой. — Конечно, Китай не отнести к серьезным противникам, но во Владивостоке половина населения, выходит, теперь подданные враждебного государства. И что с ними прикажите делать? И обидней всего, что наши интернированные в китайских портах корабли врагу достались. Крейсер "Аскольд", канонерка "Маньчжур", миноносец "Грозовой" в Шанхае, а еще "Статный", "Скорый", "Сердитый" и "Властный" в Чифу, куда они из Артура перед сдачей прорвались. Надеюсь, что хотя бы экипажи успели перебраться в международную зону.

Моряк замолчал, погруженный в свои мысли, потом повернулся к усатому визави:

— А вас, Константин Константинович, можно поздравить? "Крафтона" вы перехватили блестяще, со всем содержимым. Теперь полковнику Акаси придется объяснять своему начальству в Токио, почему десять тысяч винтовок, купленных на японские деньги, попали не к финской красной гвардии, а в руки жандармского управления.

— Да, груз оказался у нас, — ответил усач. — Но, к сожалению, заслуги управления в этом нет. Капитан "Крафтона" сам посадил корабль на камни в финских шхерах. А полковник Акаси теперь занят отправкой нового парохода. На этот раз он повезет винтовки на Черное море, для грузинских эсеров-федералистов. Впрочем, в свете того, что я здесь вижу, это не самая серьезная наша проблема.

— Константин Константинович! — моряк осторожно тронул усача за руку. — Это вы на англичан сейчас смотрите. А мои подопечные...

— Да знаю я, Дмитрий Владимирович! Не такой всё же полный профан. Просто британцы эти — старые знакомые. Вон они, голубчики, все восемь штук на якорях стоят, броненосец к броненосцу. А всего полгода назад их четырнадцать здесь на Средиземном море было, пока новейшие "Дунканы" в Ла-Манш не вернули. Представляете, какая это была армада! Крупнейший флот Британской империи, да и мира, пожалуй.

— "Дунканы", на мой взгляд, так себе корабли. Ход хороший, но броня слабовата.

— Не буду спорить со специалистом. Однако смею заметить, нам сейчас не то что англичан, а и этих новых гостей более чем достаточно.

С набережной было отлично видно пачкавшие небо столбами угольного дыма эскадры — восемь стандартных двухтрубных английских броненосцев и троицу очень похожих, но, всё же, отличавшихся от них кораблей. Их силуэты казались длиннее и грациознее, чем у массивных британцев.

— Да, это уже мои старые знакомые, — сказал моряк с невеселым смешком. — Трехтрубный "Сикисима", двухтрубные "Асахи" и "Фудзи".

— Всего трое.

— Целых трое! А могло было быть и четверо, если бы "Микаса" не взорвался.

— Да, в Питере после того, как "Микаса" на воздух взлетел, так ликовали, будто войну уже выиграли. Говорили, мол, слава Богу, что Государь не дал Витте мир заключить — не успела наша делегация из Портсмута уехать, а японцы своего главного корабля лишились. Кстати, Дмитрий Владимирович, если честно, не ваша ли служба к сему руку приложила?

— Эх, Константин Константинович! Да если бы мы могли врага в Сасебо топить, то война бы с самого начала совсем по-другому пошла. Нет, "Микаса" без нас взорвался.

— Жаль адмирала Того в тот момент на борту не было.

— Тогда и броненосец, наверняка, остался бы в целости. Если на "Микасе" всё из-за возгорания в боевом погребе случилось, адмирал мог спасти ситуацию. Вернее, предотвратить.

— Тогда, слава Богу, что его там не было! И лучше бы здесь его не было тоже.

— Где же ему быть, как не со своим флотом? А тут именно весь Объединенный флот — и Первая, и Вторая эскадры. Я практически полностью корабельный состав определил, пока сюда вместе с японцами добирался. Семь броненосных кораблей для эскадренного сражения в боевой линии. Из них главные — три эскадренных броненосца, вот они перед вами. Самые серьезные враги для нас — "Сикисима" и "Асахи". Корабли британской постройки самого новейшего типа. Собственно, это улучшенные "Маджестики" с удлиненным корпусом. Идеально сбалансированное вооружение, защита и быстроходность. В общем, не слабее потонувшего "Микасы". Разве у того броня была чуть получше, крупповская.

— Да вы, Дмитрий Владимирович, просто влюблены в них. Кстати, на каком броненосце адмирал Того теперь держит флаг?

— Насколько я смог узнать, вначале Того сделал флагманом "Сикисиму", но потом перебрался на "Асахи". Во всяком случае, командовать он будет с одного из этих двух кораблей, а не с "Фудзи". Этот постарше, поменьше и потихоходней. Разница, конечно, невелика, но всё же радует, что он будет чуть сдерживать скорость вражеской эскадры.

— Это Первая японская эскадра, а что со Второй?

— Броненосные крейсера? Стоят сейчас в Большом Соленом озере, ждут своей очереди для прохода каналом. Четыре башенных крейсера. Мощные корабли, способные сражаться в одной линии с броненосцами, что вполне подтвердилось при Цусиме, но с меньшим, 8-дюймовым главным калибром и более быстроходные. Все — английской постройки, армстронговские из Эльзвика. Два новейшие — "Идзумо" и "Ивате", два постарше — "Асама" и "Токива". Разницы, впрочем, большой нет, разве что первые пары разводят быстрее.

— У японцев ведь при Цусиме больше было броненосных крейсеров?

— Четыре оставшихся — "Адзумо", "Якумо", "Ниссин" и "Касугу" — я в составе нынешней эскадры не обнаружил. Предполагаю, что Того взял с собой исключительно броненосные корабли британской постройки. Их японцы считают самыми надежными. Вероятно, другие крейсера, купленные у итальянцев, французов и немцев, остались против наших Владивостокских крейсеров.

— Радости от этого нам, говоря честно, немного.

— Также тут у японцев восемь быстроходных бронепалубных крейсеров. "Собачки", так мы их в Артуре звали, для загонной охоты. То есть для дозора, разведки и преследования разбитого противника. Лучшие из них — "Касаги" и "Читосе", самые большие, сильные и быстроходные. Далее четыре крейсера средние по величине и силе — старые "Нанива" и "Такачихо", новые "Нийтака" и "Цусима". Два оставшихся, "Акаси" и "Отова" — самые маленькие. Из крупных кораблей, пожалуй, все.

— Есть и некрупные?

— Два малых безбронных крейсера, то есть авизо или минные канонерки — "Тацута" и "Чихайя". Их японцы, видимо, как посыльные корабли используют. Ну и, собственно, минные силы. Того взял с собой четыре отряда истребителей миноносцев сиречь дестроеров, итого шестнадцать кораблей. Все одного примерно типа, 350-тонные, по справочнику могут дать 30-узловой ход, но я надеюсь, что за время перехода машины свои они побили. Также в эскадре имеются угольщики, прочие транспорты, плавучие мастерские и госпитальные суда. Если хотите, попробую их тоже перечислить.

— Бог с вами, Дмитрий Владимирович! Я и так в изумлении, что вы всё это в голове держите. Ну-с, с силами противника имеется ясность. Осталось одно выяснить — ради чего японцы на Средиземное море сию Великую армаду снарядили?

— Боюсь даже предполагать, Константин Константинович! Если бы японцы послали сюда несколько легких крейсеров, это выглядело логично. Перекрыли бы нам коммуникации по Средиземному морю в черноморские порты. Серьезный, между прочим, убыток, мы ведь почти весь хлеб на продажу через Одессу и Бердянск вывозим. Керосин опять же через Батум. Но зачем японцам тащить сюда броненосцы? Что мы можем им на Средиземноморском театре противопоставить — одну канонерку и пару миноносцев? Против них и одного крейсера вполне было бы довольно. Значит, намерения у Того другие...

— Какие же, Дмитрий Владимирович?

— Как бы из Средиземного моря японцы дальше не пошли. На Балтику! Шел же наш Рожественский оттуда к ним в Японию.

— Думайте, попробуют высадить десант у Петербурга?

— Не думаю. Нет в японской эскадре транспортов с войсками. Ну, разве, несколько штук, на которых больше пехотной бригады не погрузить. Да и не по силам это никому, кроме, быть может, англичан, — через полмира морем такую армию отправить, чтобы она серьезному государству угрожала.

— Так какой вывод, Дмитрий Владимирович?

— Вывод по вашей, Константин Константинович, внутриполитической части. Если своих сухопутных войск у японцев нет, значит, они рассчитывают на поддержку наших инсургентов. Не зря же финнам "Графтон" с оружием послали. Подойдет, допустим, Того к Або или Гельсингфорсу, а в Финляндии в этот момент антирусское восстание начнется. Тут даже не о чисто военной операции речь идет, а о политической демонстрации. Поэтому, кстати, у японцев силы избыточные. На Балтике ведь у нас серьезного флота не осталось. Хватило бы японцам одного Камимуру туда послать. А вот чтобы по максимуму свою мощь продемонстрировать, врагов России воодушевить — вот для этого сам Того весь Объединенный флот ведет. Появятся японцы у Либавы, а рядом Польша опять заполыхает. Я ведь слышал, что и в Лифляндии с Эстляндией теперь неспокойно.

— Эх, Дмитрий Владимирович, давно же вы в России не были! В польских и балтийских губерниях положение действительно сейчас, считайте, военное. Но неспокойно у нас теперь практически везде. Революция!

— Действительно всё так серьезно?

— Более чем. В городах — стачки, погромы, в деревнях — крестьяне бунтуют, жгут усадьбы. В армии дисциплина падает, про Черноморский флот и говорить не буду. В газетах при самом строгом цензурном уставе — самые необузданные статьи. Вся общественность против нас. Дело ведь к всеобщей забастовке идет. А это будет катастрофа! Представляете, если разом железные дороги по всей стране встанут. И телеграф отключится. Даже не будем знать, что в творится. Рассыплется Россия... Самое обидное, после того, как отказались от позорного мира с японцами, начался, казалось бы, новый патриотический подъем. Газеты изменили тон, писали о том, как "Микаса" взорвался, что Линевич обещает вот-вот перейти в наступление в Маньчжурии... А потом — ничего. Японцы вместо одного своего погибшего броненосца четыре наших в Артуре подняли, Линевич с места так и не сдвинулся. В газетах опять разочарование, критика правительства, революционная пропаганда.

— Думаю, японцы это хорошо подогревают. Вот у нас в Чифу в том году был случай. Один американец издавал печатный листок на английском языке для иностранной колонии сугубо антирусского содержания. Непрестанно восхвалял успехи культурных, просвещенных и храбрых японцев, а Россия-матушка описывалась исключительно как отсталая страна произвола и деспотизма, где варварский царизм постоянно организует погромы. Нашему консулу, Петру Генриховичу Тидеману наконец всё это надоело. Пошел он для разговора к издателю, и уже на следующий день передовица в этой газете гласила: "Нельзя не иметь в виду, что Россия сражается сейчас с Японией не только за свои права на Дальнем Востоке, она стоит на страже интересов всей белой расы...". Спросил я консула, как, мол, удалось ему такое чудесное превращение, а он улыбнулся и отвечает: "Шестая великая держава, пресса, очень неравнодушна к звону презренного металла. Газетчик заломил сначала две тысячи шанхайских долларов, говорил, что японцы тысячу ему предлагали... Ну, а сошлись на восьмистах".

Усач рассмеялся:

— Однако должен сказать вам, Дмитрий Владимирович, что у нас тут, к западу от Суэца, расценки на свободное печатное слово гораздо выше.

— Кстати, Константин Константинович, раз уж мы с вами сейчас к западу от Суэца. Как вы думаете — не настала ль пора вводить в действие наш оборонительный союз с Францией? Раньше ведь французы уклонялась от объявления войны Японии по причине удаленности театра военных действий от Европы. Но сейчас-то — враг у ворот Европы! Если уж Того напрямик по Средиземному морю пошел, хватит ведь у французов сил японцев через Гибралтар не пустить.

— Я бы на это, Дмитрий Владимирович, не рассчитывал. Французы теперь изо всех сил с англичанами дружбу налаживают, поэтому японцам, английским союзникам, мешать не будут. Но помочь нам они готовы. Деньги вот для контрибуции, которую от нас японцы требуют, давно уже обещают ссудить.

— А немцы? Я слышал, Государь подписал этим летом с германским императором соглашение о военном союзе. Может, тогда немцы не пустят японцев на Балтику?

— Во-первых, Дмитрий Владимирович, ничего такого вы слышать не имели права, поскольку договор этот секретный. Во-вторых, договор вступает в силу лишь после окончания нашей войны с Японией, то есть в настоящий момент не действует.

— Ну не у шведов же с датчанами нам, в конце концов, помощи просить? Перекройте, мол, японцам дорогу через балтийские проливы Христа ради!

— Шведы еще неизвестно, за кого будут. Впрочем, скорее известно. Полковник Акаси ведь не случайнов Стокгольме свои штаб-квартиру сделал. Главное, чтобы еще хуже не было. Швеция вот только что Норвегии лишилась. Вполне может решить компенсировать эту потерю за счет Финляндии и прочих принадлежавших ей когда-то провинций.

— Для нас в нынешнем положении и Швеция, выходит, может оказаться опасной. До чего Россия докатилась!

— Самый страшный грех, Дмитрий Владимирович, уныние.

— Да, вы правы, Константин Константинович! Главное — не сдаваться!

* * *

Председатель Комитета министров Российской империи Сергей Юльевич Витте сноровисто кидал лопатой уголь в паровозную топку. Занимался он этим не по странной прихоти, не ради пари или спорта, а по той причине, что из-за забастовки железнодорожников не удалось найти машиниста, который бы доставил главу правительства в Петергоф по срочному вызову Государя. Можно было бы, конечно, отправиться дневным рейсом на казенном пароходе "Онега", пущенном для чиновников на время всеобщей стачки. Но по нынешним временам и казенная команда могла оказаться ненадежной, поэтому Сергей Юльевич решил добираться по суше, хотя бы для этого пришлось вспомнить давние навыки рабочей юности и ехать на царский прием в паровозной кабине.

На Балтийский вокзал он, впрочем, прибыл на авто. Магазины были закрыты, трамваи не ходили, однако улицы заполняла шумная толпа, через которую приходилось прокладывать дорогу пронзительными гудками. В осенних сумерках, которые не разгонял более свет фонарей, эта серая толпа казалась особенно зловещей. С образованной публикой (особенно много было студентов) мешались фабричные, пригородные крестьяне, какие-то оборванцы, мелькали и солдатские шинели. А вот полиции не было видно, лишь раз в отдалении процокал казачий разъезд. Откуда-то слышалась "Марсельеза", бесконечно повторяемая разлаженным духовым оркестром, — едва ли в честь какого-нибудь официального представителя Французской Республики. Витте в дорожной кожаной куртке и защитных очках оставался никем не узнанным. Очевидно его, вместе с шофером, принимали за спортсменов-автомобилистов. Отыскав на вокзале с помощью дежурного агента стоявший под парами паровоз, премьер не без труда вывел его на свободный путь. Все пригородные подъезды были заполнены вставшими составами.

В Петергофе, находившимся под усиленной охраной гвардейских частей, на первый взгляд всё было спокойно. На станцию для Витте вызвали придворный экипаж, в котором по дороге в Александрию он успел переодеться во всё чистое, взятое с собой в саквояже. Во дворце председатель Комитета министров получил приглашение отобедать с Августейшим семейством. Помимо обычной свиты, за столом присутствовали председатель Совета государственной обороны великий князь Николай Николаевич и начальник Главного управления Генерального штаба генерал от инфантерии Палицын. А вот военный министр Редигер, стоящий в оппозиции к Николаю Николаевичу, отсутствовал, что Витте конечно отметил. Зато тут был морской министр вице-адмирал Бирилев, по обыкновению смешивший императрицу и великих княжон забавными историями. Отобедав, император пригласил великого князя, Витте, Палицына и Бирилева в свой кабинет.

Николай II закурил сам и, предлагая папиросы остальным, положил на стол раскрытый портсигар:

— Ну что же, господа, в настоящий момент внешний враг действует против нас и с суши, и с моря, а внутри страны нам угрожает революционный бунт. Обсудим, как следует предотвратить три эти опасности. Сначала вы, Алексей Алексеевич! — император обернулся к морскому министру.

— Ваше Величество! После отправки всех активных сил Балтийского флота на Тихий океан, Петербург оказался практически без защиты со стороны моря. Мы шли на такой риск, поскольку считали, что сама удаленность мест, где идет война с Японией, гарантирует безопасность столицы империи. Однако мы ошибались. Гибель обеих наших Тихоокеанских эскадр освободила мощь японского флота, позволив противнику свободно направлять свои морские силы на новые театры боевых действий. В настоящее время большая часть флота Японии переброшена в Средиземное море. Видимо, еще до конца года следует ждать вражеской экспедиции на Балтику, к нашим берегам.

Витте тут вдруг вспомнил, как по дороге на мирные переговоры беседовал в Париже с французским премьером Рувье. Тот уговаривал соглашаться на все японские требования и приводил пример Франции, выплатившую огромную контрибуцию после поражения от Германии. На этот пример Витте тогда ответил, что когда японская армия подойдет к Москве, как германская подходила к Парижу в 1870 году, тогда, возможно и Россия будет относиться к вопросу о контрибуции более гибко. Тогда, летом, это казалось изящной остротой. Но вот и полугода не прошло, а японский флот на пути к Петербургу.

Бирилев терзал пальцами незажженную папиросу:

— Силы японской эскадры в линии мы оцениваем в семь броненосных кораблей. Должен с сожалением сообщить, что противопоставить им на море мы ничего не можем ...

— Совсем ничего? — лениво спросил великий князь Николай Николаевич. На правах старшего царского родственника он вальяжно раскинулся в кресле и пускал к потолку кольца табачного дыма. — Совсем, совсем?

— Почти ничего! — устало поправился Бирилев. — Новые броненосцы "Андрей Первозванный" и "Павел I" будут спущены на воду только в следующем году. Всё, чем мы располагаем сейчас на Балтике, это Отдельный отряд судов Балтийского флота под началом контр-адмирала Беклемишева. Отряд составляют четыре корабля, которые мы, к счастью, не успели отправить на Дальний Восток вдогонку Рожественскому. Единственный ценный корабль из них — эскадренный броненосец "Слава". Это новейший броненосец самого современного типа, который ни в чем не уступит сильнейшим японским броненосцам...

— Только вот четыре точно таких же броненосца у Рождественского при Цусиме ничего не смогли поделать с четырьмя японскими, — перебил Николай Николаевич. — Три наших новейших дорогущих кораблика японцы потопили, а последний сам сдался.

— Полно, дядя! — вступился за адмирала государь. — Ситуация тут может быть прямо обратная Цусиме. Там Рожественский плыл через три океана, а сейчас японцы сами к нам через полсвета плывут. Продолжайте, Алексей Алексеевич!

— Кроме "Славы" из эскадренных броненосцев у нас остался лишь старый "Император Александр II". Этот броненосец был заложен еще двадцать лет назад и сейчас представляет корабль полностью устаревшего типа. У него низкая скорость, старая железная броня и всего одна башня главного калибра, да и там короткоствольные пушки. Похожий броненосец "Николай I" в конце Цусимской баталии под огнем сам не мог достать снарядами до противника, что стало поводом для его сдачи. С остальными двумя кораблями — еще хуже. Это старые рангоутные крейсера "Память Азова" и "Адмирал Корнилов". Ваше Величество должны хорошо знать "Память Азова", Вы путешествовали на нем на Дальний Восток, еще будучи наследником...

— Как же, помню, помню, — отозвался император. — Вот тогда надо было разделаться с японцами, тем более, что они на меня руку подняли.

— По нынешнему времени "Память Азова" и "Корнилов" совершенно устарели. Это тихоходные, громоздкие и слабовооруженные корабли. По своей боевой ценности они примерно соответствуют "Дмитрию Донскому" и "Владимиру Мономаху", которых японцы при Цусиме уничтожили без особого труда. В целом я бы определил соотношение сил в боевой линии как один к трем в пользу японцев, возможно даже — один к четырем. Однако наше положение еще более осложняется тем, что, помимо линейных сил, японский флот обладает восьмью быстроходными крейсерами, тогда как у нас нет ни одного такого корабля. "Память Азова" и "Корнилов" задачи крейсеров как разведчиков эскадры выполнять не могут, так как скорость у них ниже, чем у флагмана "Славы". Можно было бы составить крейсерский отряд из вернувшихся с Дальнего Востока вспомогательных крейсеров "Рион", "Днепр" и "Кубань". Однако, как показала судьба погибшего с эскадрой Рожественского "Урала", для вспомогательных крейсеров, то есть вооруженных пассажирских пароходов, участие в эскадренном сражении означает быструю гибель. К тому же у всех наших вспомогательных крейсеров после дальних океанских походов возникли проблемы с машинами. В противостоянии японскому флоту никакой роли эти корабли играть не могут.

— А воздухоплавательный крейсер "Русь"? — спросил вдруг Николай II. — Видел недавно, как с него воздушные шары запускали в Кронштадте.

— Ваше Величество, иметь при эскадре в качестве разведчика быстроходное судно с привязными аэростатами — весьма полезно. Однако "Русь", к сожалению, оказалось совершенно негодным старым судном, просто хламом. Найти же новое хорошее судно под воздухоплавательный парк сейчас невозможно. Поэтому считаю нужным исключить "Русь" из боевого состава, а воздухоплавательную часть с нее отправить на Черноморский флот, взамен Севастопольского воздушного парка, забранного во Владивосток. Об этом просил адмирал Чухнин. Турки затеяли укреплять Босфор, и Чухнин хочет организовать за этим наблюдение с аэростатов.

— Согласен, хотя и сожалею, что мы лишаемся воздухоплавательного крейсера, — император пометил у себя в блокноте. — Только предупредите Чухнина, что бы он слишком турок не дразнил. Нам еще с Портой сейчас войны недоставало. Но вернемся к положению на Балтийском море. Каков же итог, Алексей Алексеевич?

— Японцы будут сильнее нас в эскадренных силах в пять раз. Какого-то серьезного сопротивления в сражении в открытом море наш Отдельный отряд японскому флоту оказать не сможет.

— Мда, грустно, — протянул Николай Николаевич. — Я думал, будет всё же побольше старой посуды. Столько же всего у нас есть по спискам!

— По спискам у нас действительно изрядная эскадра. Чтобы оправдать несусветное число состоявших на службе адмиралов, прежнее морское ведомство поддерживало большой численный состав флота, не списывая даже самые ветхие суда. Так что кораблей у нас много, как и адмиралов. Только почти все они — почтенные древние старцы, к сражению совсем непригодны. Из судов постройки 70-х годов самый сильный — "Петр Великий", первый наш эскадренный броненосец. Однако в прошлом году он был поставлен на капитальную перестройку, и в строй его сейчас вернуть невозможно. Имеются четыре учебных полуброненосных фрегата: "Минин", "Князь Пожарский", "Герцог Эдинбургский" и "Генерал-адмирал". Это корабли, схожие с "Памятью Азова" и "Корниловым", но еще более тихоходные, со старой слабой артиллерией. Числятся еще крейсерами 2-го ранга ветераны Американских экспедиций — пароходы "Азия" и "Африка", корвет "Рында" и пять клиперов. Пользы от них против японцев будет не больше, чем было от клиперов "Джигит" и "Разбойник" в Артуре.

— Какая же от них там была польза?

— Перед сдачей, Ваше Величество, были затоплены для заграждения фарватера.

Витте внутренне закипал от этой продолжительной лекции о калошах времен позапрошлого царствования. И это в момент, когда страна валится в пропасть, и каждая минута на счету! Государь, тем не менее, слушал своего любимчика Бирилева с непритворным вниманием. Всё-таки военный флот, причем даже не прибрежной обороны, который хоть на что-то годится, а океанский, совершенно ненужный континентальной России со времен Петра — любимая игрушка русских императоров . Впрочем, не только русских. В Германии тоже пекут броненосцы как пирожки, вопреки предостережениям мудрого Бисмарка. Но Германия хотя бы может себе это позволить! А зачем океанский флот полуголодной России, которой остро не хватает железных дорог, а не бесполезного плавающего железа? Нынешняя несчастливая война это только подтвердила. Ход боевых действий определяла не армада броненосцев, коптившая небо в Артуре, а пропускная способность Транссибирской магистрали, кстати, проложенной через всю страну его, Витте, трудами (в голове тут же предательски мелькнул некрасовский эпиграф: "Кто строил эту дорогу? Граф Клейнмихель, душенька!"). А ведь найдутся сейчас те, кто обвинят в печальном исходе войны именно его, Витте, как раз за то, что он, будучи министром финансов, всячески экономил на военных и, особенно, морских расходах. Мол, как же так — перед войной огромная Россия потратила на военный флот втрое меньше маленькой Японии. А то, что за Японией стояла вся финансовая мощь Британской империи, они знают? Да и Североамериканские Штаты тоже неслабо вложились золотом в японцев, поскольку, как и англичане, никогда бы не согласились отдать России Маньчжурию и Корею. Они и нам самим, собственно, совершенно были не нужны, за исключением Китайско-Восточной железной дороги, о которой уже можно было договариваться.

Между тем морской министр продолжал отчитываться обо всех имевшихся в наличии судах:

— ... Еще осталось изрядное количество малых канонерских лодок ренделловского типа, то есть с одним крупнокалиберным орудием. Сейчас из этих пушек они стрелять не могут из-за ветхости станков. Часть этих лодок уже списана, некоторые перевооружены на артиллерию малого калибра и используются при портах как дозорные суда. Ну, в заключение, упомяну о совсем древних кораблях постройки 60-х годов. Из них некоторое значений имеют лишь четыре броненосца береговой обороны, они же башенные фрегаты: "Адмирал Лазарев", "Адмирал Грейг", "Адмирал Чичагов" и "Адмирал Сенявин". Перед войной числились учебно-машинными судами. Ради этого на них были поставлены новые котлы, так что плавать они хотя бы могут. "Чичагов" и "Лазарев" даже используются для усиления обороны Порта Александра III в Либаве. Усиление, конечно, сомнительное. Что касается также числящихся броненосцами береговой обороны старых мониторов и броненосных батарей числом в шестнадцать единиц, то в настоящее время они либо уже разоружены, либо до этого у нас просто пока не дошли руки.

Неожиданно Бирилева прервал начальник Генштаба Палицын:

— Но у нас ведь есть три крейсера во Владивостоке! Почему бы не вернуть их на Балтику для защиты столицы? И о покупке аргентинского флота сколько раз был разговор. На Черноморской эскадре, наконец, есть корабли. Их еще Рожественский хотел с собой взять...

Витте посмотрел на генерала с неприкрытым раздражением:

— Федор Федорович! Не лезьте вы в эти морские дела, у вас своих забот полно! Черноморский флот заперт на Черном море основополагающими международными соглашениями. Султан, даже если бы хотел, не может пропустить наши корабли через проливы, так как он теряет при этом гарантии великих держав, на которых держится вся его безопасность. Пока Турция не воюет, Босфор и Дарданеллы безусловно закрыты для военных кораблей иных наций. Когда в своё время Рожественский только поднял вопрос об усилении его эскадры черноморскими броненосцами, англичане сразу предупредили нас, что это приведет к немедленному отзыву их посла из Петербурга и к силовой акции против кораблей, прошедших проливы.

— Однако же сама Англия намеревалась провести свои крейсера в Одессу во время беспорядков с "Потемкиным", — вступился за своего ближайшего помощника великий князь.

— Ваше Высочество! Даже англичанам отказались от этого после совместного демарша других держав. Единственное, что допускается соглашениями по Черноморским проливам — проход единичного корабля с дипломатической миссией. Но это, насколько я понимаю, ситуации не изменит. Более того, — продолжал Витте, — мы должны быть сейчас только рады, что Босфор и Дарданеллы закрыты для всех военных кораблей. Иначе японцы, безусловно, первым делом пошли бы в Черное море и уничтожили Черноморский флот, полное разложение которого после истории с "Потемкиным" не вызывает сомнений. Что же касается вопроса о приобретении аргентинских крейсеров, то это не более чем одна из историй безобразнейшего хищения казенных денег...

— Позвольте, Сергей Юльевич! — возмутился морской министр. — Никакого хищения не было! В прошлом году были подписаны официальные контракты с германскими и североамериканскими посредниками о начале переговоров о приобретении двух аргентинских и двух чилийских крейсеров. Деньги бы мы заплатили только после прибытия эскадры на Азорские острова. Переговоры шли тяжело и были совсем приостановлены после Цусимы, поскольку мы ожидали скорого заключения мира. Сейчас же, боюсь, даже если мы срочно возобновим консультации, южноамериканские корабли опоздают. Японцы успеют прийти на Балтику первыми. То же самое относится и к нашим Владивостокским крейсерам. Переход "России", "Громобоя" и "Богатыря" на Балтику мало того, что крайне опасен, поскольку будет проходить через контролируемые противником воды. Даже при счастливом исходе такой переход займет столько времени, что лишает смысла всё предприятие.

Бирилев сделал долгую, почти театральную паузу, потом продолжил:

— Однако, Ваше Величество, надо сказать, что не всё так безнадежно плохо. Явная слабость наша в больших артиллерийских кораблях до некоторой степени восполняется минными силами. Самыми современными из них, безусловно, являются новейшие минные крейсера, которые строятся на добровольные пожертвования. Из заложенных двадцати "народных крейсеров", как их часто называют, на данный момент вступили в строй четыре — "Украйна", "Войсковой", "Трухменец" и "Эмир Бухарский". Это очень хорошие для своего класса корабли...

— Со скоростью всего в 25 узлов, — заметил Николай Николаевич. — А у японцев все их дестроеры 30-узловые. И японские контрминоносцы, как и наши минные крейсера, вооружены двумя 75-мм орудиями. На наших же контрминоносцах всего одна 3-дюймовка стоит.

— Мы уже приняли решение о вооружении больших миноносцев вторым 75-мм орудием, — тут же отреагировал министр на выпад великого князя. — Правда, времени для такого довооружения у нас остается мало. Но я продолжу... Кроме новых у нас имеется и четыре старых минных крейсера — "Лейтенант Ильин", "Абрек", "Воевода" и "Посадник", постройки 80-х годов. Но я их должен отнести к судам, не имеющим большой боевой ценности.

— Вы ведь, Алексей Алексеевич, кажется, были командиром "Ильина"? — спросил император.

— Так точно, Ваше Величество! — вытянулся Бирилев. — Тогда я высоко оценивал боевые качества корабля, но на сегодняшний день подобный тип считаю совершенно устаревшим. Впрочем, если усилить им артиллерию, поставить вместо слабых 47-мм пушечек хотя бы одно 120-мм орудие, как на английских "Госсамерах", то и у нас получатся неплохие канонерки. А если перевооружить такими орудиями наши новые минные крейсера, то они действительно смогут возглавлять атаки миноносцев, защищая их при необходимости даже от легких крейсеров противника.

— А сколько у нас миноносцев? — спросил император

— Хотя большая часть минных сил была отправлена на Дальний Восток, в нашем распоряжении остается значительная минная флотилия. Сейчас на Балтийском море имеется 12 больших миноносцев типа "Сокол", а также 30 малых миноносцев, из коих 20 — последних серий "Циклон" и "Нарген". Есть еще миноноски старой постройки числом около 60 единиц. Полагаю, при некоторых благоприятных условиях они тоже могут быть применены, например, в ночных действиях вблизи своих портов. То, что противнику придется теперь оперировать у нашего побережья, сыграет нам на руку. Японцы у своих берегов успешно применяли даже малые миноносцы, которые в ночь после Цусимского сражения нанесли немалый ущерб остаткам нашей эскадры.

— Москитный флот! — с насмешкой произнес Николай Николаевич. — Жён эколь! "Пчелы, способные зажалить слонов"! Только, если не брать малые миноносцы, которые потеряли всякое боевое значение, у нас по минным силам против шестнадцати японских дестроеров имеется четыре 500-тонных минных крейсера и дюжина не самых лучших 250-тонных контрминоносцев типа "Сокол", которые и меньше, и слабее, и тихоходнее 350-тонных японских. А ведь в одном Порт-Артуре перед войной имелось двадцать пять контрминоносцев, да и то не особо это против японцев помогло.

— Уже во время войны был выдан заказ на строительство в России и заграницей тридцати трех больших мореходных миноносцев разных типов, — немедленно ответил Бирилев. — К сожалению, верфи империи до сих пор не сдали нам ни одного корабля. Из десяти больших контрминоносцев, заказанных в Германии, прибыли в разобранном виде в Петербург только первые два. Ваше Величество ранее соизволили приказать отправить их по железной дороге во Владивосток, но, полагаю, из-за всех нынешних беспорядков, отправлены они не были, поэтому их можно вернуть назад и собрать здесь.

Император согласно кивнул, отметив у себя в блокноте. Бирилев продолжал:

— Из заказанных во Франции одиннадцати контрминоносцев восемь уже проходят испытания, правда, без вооружения. Необходимо срочно обеспечить переход в наши балтийские порты хотя бы четырех из них, построенных в Гавре. Переход же со Средиземного моря мимо японцев четырех контрминоносцев, построенных на верфи в Ла-Сейне, следует считать невозможным. Их придется интернировать и считать потерянными до конца войны. Также, к сожалению, следует считать потерянными и два наших миноносца, что были с "Храбрым" на Крите. Ну и, понятно, самого "Храброго" тоже. В заключение же скажу о таком самоновейшем оружии, как подводные миноносцы или подводные лодки. Всего у нас за время войны было построено или получено в разобранном виде из-за границы 20 подводных лодок. Собранные и испытанные лодки немедленно направлялись по железной дороге во Владивосток, где сейчас находится 13 их единиц. Осталось неотправленными 7 субмарин — две российской конструкции инженера Бубнова и пять североамериканских — Холланда и Лейка. Будут приняты все меры к скорейшему вступлению этих подводных миноносцев в строй. Возможно, Ваше Величество, пока есть время, можно попытаться вернуть обратно на Балтику подводные лодки из Владивостока?

Император, подумав, покачал головой:

— Нет! Не стоит гонять их туда обратно за тысячи верст, загружая железную дорогу. Думаю, те лодки, что уже во Владивостоке, пригодятся и там.

— Либо, скорее, не пригодятся ни там, ни здесь, — язвительно отозвался великий князь. — Дорогие и бесполезные игрушки! Вот почти год эти подводные миноносцы плавают вокруг Владивостока. Они хоть кого-нибудь там потопили?

— Наши корабли вообще за всю войну хоть кого из японцев потопили? — презрительно скривился Витте. — Разве что о миноносцах докладывали. А так все потери вражеского флота, которые можно нам поставить в заслугу, — только от минных заграждений.

— Да, Сергей Юльевич! — повернулся к Витте морской министр. — Минные заграждения действительно в эту войну являются нашим самым действенным оружием на море. Думаю, на него следует сделать главную ставку и в нынешней ситуации. Это будет определять характер наших действий на Балтийском море. Мы выставим заграждения у важнейших портов и будем защищать их от попыток разминирования огнем береговых батарей и кораблей, маневрирующих за линией заграждений. Важнейшей нашей задачей я вижу оборону Кронштадта и подходов к устью Невы. Тут должны быть сосредоточены наши главные силы.

— А господство над морем вы, таким образом, полностью предоставляете противнику?

— Не полностью, Сергей Юльевич! Оборону портов мы будем совмещать с наступательными действиями наших легких сил, преимущественно, конечно, ночными. Будем проводить и минные поставки в тылу у неприятеля. Потеря на минах нескольких крупных кораблей ослабит японскую эскадру. А при разделении вражеских сил и "Славу" можно будет выпустить в море для атаки одного или двух броненосных японских кораблей. Кстати, мы начали на "Славе" подготовку ведения стрельбы на сверхдальние расстояния. Этим занимается капитан 1-го ранга Цывинский. Надеюсь, что скоро японское превосходство в дальности прицельной стрельбы уйдет в прошлое. Кроме того, следует активизировать наши морские силы на Дальнем Востоке. Владивостокскому крейсерскому отряду следует совершить новый рейд к Токийскому заливу, чтобы оттянуть внимание если не противника, то мирового общественного мнения, от залива Финского...

— Вот-вот! — поднял палец великий князь. — Всё дело в общественном мнении! И вся эта отправка в Балтийское море японского флота есть не более чем демонстрация ради внешнего эффекта. Ну чем, подумайте, могут угрожать нам японцы? Бомбардировкой Петербурга? Пусть попробуют подойти к городу по минам и под дулами орудий кронштадтских фортов. На это даже британский флот не осмелился, хоть тоже приходил сюда полвека назад. Надолго задержится на Балтике адмирал Того? Зима ведь скоро, а своих портов здесь у японцев нет. Наша посылка на Дальний Восток эскадры Рожественского была большой авантюрой, но Рожественский хотя бы во Владивосток корабли свои вел, а куда приведет свою эскадру Того? Нет, всё это делается японцами исключительно для того, чтобы НАС отвлечь от Маньчжурии, где по-настоящему решается исход войны...

— Решается ли, Ваше Высочество?! — резко спросил Витте. — Перед моим отъездом в Портсмут именно вы заверяли меня, что в случае продолжения войны наша армия оттеснит японцев до Квантунского полуострова и в пределы Кореи. Война продолжается, а наши войска между тем не сдвинулись с места.

— Имейте терпение, Сергей Юльевич! — холодно улыбнулся Николай Николаевич. — Я же вам, помнится, тогда говорил, что для подобного успеха потребуется около года, а со времени той нашей беседы и полугода пока не прошло. Но, впрочем, и сейчас дела идут неплохо. Вот Федор Федорович подробней расскажет... Ты не против, Никки?

Николай II кивнул и повернулся к генералу Палицыну. Тот чуть съежился под императорским взглядом, но начал бодро:

— Ваше Величество! В настоящее время наша действующая армия в Маньчжурии занимает так называемые Сыпингайские позиции, прикрывая дорогу на Чаньчунь и далее на Харбин. Три маньчжурских армии под общим командованием генерала Линевича включают в себя десять корпусов, всего двадцать девять пехотных и кавалерийских дивизий, не считая отдельных бригад и иных частей. Войска развернуты фронтом шириною в 200 верст по обе стороны от Южно-Маньчжурской железной дороги. Левый наш фланг держит 2-я армия генерала Каульбарса, правый — 1-я армия генерала Куропаткина, а 3-я армия генерала Бильдельринга находится в резерве. На всем протяжении линии фронта оборудованы две, а местами и три непрерывные линии окопов с двумя сотнями промежуточных оборонительных пунктов. Далее к северу до самой реки Сунгари построены резервные линии обороны. К оборонительным рубежам проведены дороги, в том числе — конно-железные, соединяющие позиции с тылом, а также рокадные пути, облегчающие связь по фронту.

Палицын перевел дух и продолжил столь же бодро:

— Все лето наши силы в Маньчжурии активно пополнялись, причем не сводными батальонами из запасных, как раньше, а за счет кадровых частей из срочнослужащих и новобранцев, так что качество личного состава Маньчжурской армии серьезно улучшилось. Улучшилось и вооружение. В действующую армию отправлены новейшие гаубицы Круппа. Число пулеметов по сравнению с началом войны увеличилось в десять раз. Все части получили ручные гранаты, которые ранее были только у разведчиков. Численность войск на Маньчжурском фронте доведена почти до 500 тысяч штыков и сабель при тысяче орудий. Около 150 тысяч штыков сосредоточены в Приморской области. Общее же количество наших войск на Дальнем Востоке составляет 800 тысяч человек. Что касается противника, то численность японских войск на боевых позициях оценивается максимально в 400 тысяч штыков, а в целом в Китае и Корее — в 750 тысяч. Свои мобилизационные резервы японцы практически исчерпали. Так что на суше мы имеем над Японией серьезное превосходство и даже отказались от переброски в Маньчжурию новых подкреплений. Так 21-й армейский корпус вместо Дальнего Востока был направлен на Кавказ для борьбы с беспорядками...

— Ну и почему же тогда наша армия так долго стоит на месте? — тихо спросил император.

— Ваше Величество! Переход нашей армии в общее наступление, согласно стратегическому плану генерала Линевича, предполагался только после успешного отражения наступления противника. Однако последние полгода японцы не проявляли на фронте никакой активности и не проводили наступательных действий нигде, кроме как на Сахалине.

— Может, Линевичу не стоило так долго ждать, пока японцы начнут первыми?

— Никки! — великий князь пришел на выручку начальнику Генерального штаба. — Линевич просто исходил из того, что затягивание войны более выгодно нам, чем японцам. Возможности России продолжать войну еще не исчерпаны, тогда как Япония уже на пределе. Как говорят в народе: пока толстый сохнет, тонкий сдохнет! Военные тяготы маленькой стране куда тяжелее переносить, чем большой. Хотя бы финансово. Вот спроси Сергея Юльевича — у нас ведь золотой запас в восемь раз больше японского.

— Да, Ваше Величество! Золотой запас у нас действительно больше, чем у японцев, только ведь, учтите, мы ведем войну на текущий долг. Серьезного займа в стране правительство сделать не может, поскольку все внутренние средства исчерпаны, а заграницей после разрыва нами мирных переговоров никто более России денег не даст. Так вот, продолжать войну мы сейчас можем, только прибегнув к печатанию бумажных денег, количество которых в обращении и так за войну увеличилось вдвое. Ценой этому скоро будет полный финансовый, а затем и экономический крах. Япония же избежит такой угрозы, поскольку и Великобритания, и Соединенные Штаты готовы предоставить японцам любой кредит. Это мы тощие, а не японцы!

Император снова закурил:

— Соглашусь с Сергеем Юльевичем в том, что армии нашей медлить больше нельзя. Мы приказываем Линевичу немедленно готовить наступление.

Генерал Палицын втянул голову в плечи:

— Ваше Величество, в штабе Маньчжурской армии на случай продолжения бездействия японцев уже обсуждается план перехода в наступление, не дожидаясь наступательной инициативы противника. Однако при разработке наступательной операции выяснились определенные трудности. Атака сильно укрепленных позиций японцев на центральном участке была признана невозможной, а наступление на флангах потребовало бы соответствующей подготовки тыла. Так, помимо прочего, для наступления правым флангом необходимо дополнительно достроить 500 верст узкоколейной железной дороги, а при наступлении левым флангом — 350 верст. К тому же возникли дополнительные трудности из-за вступления в войну Китая...

— Господи! — взорвался Витте. — Какие еще трудности нам может создать Китай в военном отношении? У китайцев и армии то настоящей нет!

— В связи с официальным объявлением нам войны Пекинским правительством, — торопливо отвечал Палицын, — необходимо было срочно вывести часть войск в тыловые районы. Были приняты меры по замене китайских органов власти в Северной Маньчжурии нашими, оккупационными, по разоружению китайской полиции и местных гарнизонов, по противодействию возможным партизанским действиям китайцев. В настоящее время готовится военная экспедиция во Внешнюю Монголию для занятия Урги и дальнейшего продвижения к застенному Китаю. В Туркестанском генерал-губернаторстве ведется подготовка к вторжению в Китайский Туркестан и занятию Кульджи, Урумчи и Кашгара..

— А вот совершенно недопустимо! — вскочил со стула Витте. — Это же на пороге Индии, нам еще только сейчас войны с Англией недоставало! Мы с французами только-только уговорили англичан уйти из Тибета, а тут сами влезаем в Кашгар... Да и зачем нам захватывать нищие китайские провинции, которые всё равно не сможем удержать?

— И опять соглашусь с Сергеем Юльевичем, — император успокаивающим жестом предложил главе правительства снова сесть за стол. — Не стоит отвлекаться на китайцев, все силы нужны нам в войне с главным противником. Думаю, решительная победа нашей армии над японцами снимет многие нынешние проблемы.

— Ваше Величество! — Витте рывком расстегнул тесный ворот накрахмаленной манишки. — Надежды на нашу решительную победу в Маньчжурии могут оказаться неоправданными. Ведь и перед Мукденом все были уверены в победе, однако закончилось это таким поражением, которого русская армия не терпела с Аустерлица... А что изменилось с того времени? Большая часть наших войск в Маньчжурии остаются в резерве, в ожидание успеха, который должна обеспечить малочисленная ударная группа. Артиллерийская стрельба с закрытых позиций так и не освоена, а на открытых позициях японцы выбивают наши батареи в несколько минут. Армейское командование наше опасается любой угрозы флангового обхода, одна мысль об этом совершенно парализует штабные умы. Ладно! Это, в конце концов, не моя епархия, запросите лучше военное министерство. Но ведь, чтобы солдат хорошо воевал, его и кормить надо хорошо. Между тем, после потери нами плодородной Южной Маньчжурии местное продовольственное обеспечение сошло практически на нет. А прокормить почти миллионную армию на пустынном Дальнем Востоке, который сам до войны жил на привозном хлебе, — задача не из легких. Перегруженная Транссибирская дорога с этим уже не справляется, и мы с военным министром Редигером даже обсуждали вопрос организации подвоза продовольствия во Владивосток морским путем, пароходами из Америки, хотя б для этого пришлось прорывать японскую блокаду, и часть судов мы наверняка потерям. Но как перенесет в таких условиях армия вторую зиму в Маньчжурии? Моральное состояние низших чинов, да и офицеров и сейчас далеко не такое бодрое, как нас заверяют. Солдаты как не понимали, так и не понимают, за что они воюют в чужих краях, подвержены революционной агитации, а в настроениях офицеров прежняя бравада сменилась апатией, а то и паникой...

Николай II нахмурился:

— Похоже, Сергей Юльевич, это как раз вы близки к панике. Слишком уж пессимистично настроены!

— Откуда взяться оптимизму, Ваше Величество? Нельзя закрывать глаза на то, что творится вокруг нас. Россия стоит на пороге катастрофы! Страна охвачена беспорядками, и мы не можем одновременно успешно бороться с врагом внутренним, и врагом внешним...

— А, по-моему, это как раз удобно! — влез в разговор великий князь. — Вот представьте, Сергей Юльевич, что вам таки удалось заключить в Портсмуте в августе мир с японцами. Сколько у нас сейчас было бы проблем с демобилизацией запасных с Дальнего Востока! А ведь именно солдаты, у которых вышел срок службы, но они вынужденно задерживаются в частях — главная питательная среда для беспорядков. Опять же, пока идет война, мы имеем законное право на введение строгих мер военной дисциплины на фронте и в тылу, а в мирное время подобные меры будут смотреться как нежелательные и чрезвычайные...

Витте с изумлением смотрел на великого князя. Вот ведь Николай Лукавый! Два года назад покойный Плеве ратовал за "маленькую победоносную войну", чтобы предотвратить революцию, а теперь Николай Николаевич хочет бесконечного продолжения войны, чтобы не дать революции разгореться в полную силу. Да, с такими политиками и внешних врагов России не надо, сами страну уничтожат.

— Ваше Высочество! Если бы в августе был заключен мирный договор, то сейчас, вероятней всего, меня обвиняли бы в прямой измене. Мол, мы уже были готовы побеждать врагов, но Витте, подписав мир, спас японцев от полного разгрома. Что же касается того, что война не дает революции развиться в полную силу, то, боюсь, революция уже вырвалась наружу, и чем дольше продолжается ненужная и несчастливая для России война, тем тяжелее будут ее последствия. Зря вы, Ваше Высочество, радуетесь приближению японцев к нашим берегам! Пока наша пограничная флотилия и приданные ей военные суда худо-бедно, но пресекают попытки доставки морем из-за границы оружия и всего прочего для революционеров. Но скоро у нас, в лучшем случае, останется лишь несколько важнейших портов, а всё остальное побережье станет совершенно открытым. Вражеский флот под стенами русской столицы воодушевит всех врагов России среди нерусского населения балтийских окраин...

Николай Николаевич пренебрежительно махнул рукой:

— Да, полно, сколько их, этих революционеров среди балтийских инородцев. Зато как воодушевит близость неприятеля наши войска! Вы же сами только говорили, что солдаты не знают, за что воюют в чужих краях. А теперь, когда враг у ворот русской столицы, будут знать! А то у нас в балтийских крепостях уже беспорядки начались. Но как услышали в гарнизонах, что скоро, возможно, вражеские корабли появятся, сразу ситуация изменилась. Бунтовать теперь — прямое предательство. Я думаю, что если бы этим летом в Черное море японцы забрались, никакого бы "Потемкина" там не было. Не бунтовали бы в Севастополе матросы, как во Владивостоке сейчас не бунтуют, хотя там и червивому мясу были бы рады. Так что, слава Богу, что японцы собрались на Балтику. Прямо вам говорю — пока идет война, революции в России не будет!

Витте только красноречиво закатил глаза.

— Сергей Юльевич! — император постучал пальцами по портсигару. — Я вас пригласил сюда не для того, чтобы вы пугали нас страшными картинами настоящего и будущего. Я хочу выслушать ваш совет по улучшению управления страной ради успокоения общества. Читал вашу докладную записку, где вы советуете преобразовать Комитет министров в Совет министров. Готов с этим согласиться...

— Ваше Величество! — Витте вытер пот со лба носовым платком. — Одним преобразованием структуры правительства смуту остановить нельзя. Положение в стране таково, что требуется принятие куда более решительных мер. Но вначале надо определиться с общим направлением действий. Сейчас у нас лишь два пути — диктатура или конституция. Либо немедленно выбрать человека решительного и военного и облечь его соответствующим полновластием, чтобы он мог подавить смуту во всех ее проявлениях. Хотя, на мой взгляд, это даст лишь кратковременный эффект. Либо, Ваше Величество, встать на путь изменения государственного строя путем дарования населению политических прав, в том числе — на участие его представителей в управление страной.

— И кого вы предлагаете в диктаторы? — резко спросил Николай II. — Себя?

Витте картинно развел руками:

— Ваше Величество, я человек невоенный.

— А я, значит, по вашему мнению, нерешительный, — император отвернулся и бросил быстрый взгляд на Николая Николаевича.

— Нет, Никки, нет! — засмеялся великий князь, отмахиваясь рукой. — Лучше уж сразу прикажи меня расстрелять!

— Кого же тогда? Трепова?

Витте склонил голову:

— Его Превосходительство генерал Трепов, как столичный генерал-губернатор, заведующий полицией, командующий петербургским гарнизоном и жандармским корпусом в одном лице, и сейчас является, если не по форме, то по существу настоящим диктатором. Ему только официального признания недостает. Насколько успешно он справляется с этой должностью, видно по теперешней ситуации в Петербурге. В столице же сейчас полный хаос.

— А Трепов, между прочим, вас хвалил, — с укоризной проговорил император. — Так и сказал мне на докладе, мол, Сергей Юльевич, единственный человек, который может улучшить отношения между властью и обществом.

— Я считаю Дмитрия Федоровича человеком, безусловно, благородным и порядочным, — степенно отвечал Витте. — Вполне возможно, у других на его месте дела пошли бы еще хуже. Ему, по крайней мере, несколько месяцев удавалось сдерживать революционный подъем. Но сейчас, мне кажется, он кидается из стороны в сторону и демонстрирует полную беспомощность. Если он считает, что всё же справится со смутой диктаторскими полицейскими методами...

— Он так не считает! — бросил Николай II.

Великий князь наклонился к Витте и доверительно прошептал ему на ухо:

— Не далее, как вчера, Дмитрий Федорович уверял меня и Государя, что успокоение страны можно достичь лишь при даровании народу ряда свобод, то есть конституции.

— В таком случае, Ваше Величество, — твердо подытожил Витте, — если даже негласный диктатор выступает против диктатуры, следует сделать вывод, что единственным возможным для России является путь кардинальной реформы государственного устройства. На этот пусть, собственно, Ваше Величество уже вступили, подписав шестого августа Манифест об учреждении Государственной Думы как законосовещательного учреждения. Но, поскольку законосовещательный парламент есть нонсенс, то сказав "А", следует сказать и "Бэ", то есть дать народу законодательную Думу, хотя бы с ограниченными функциями. Впрочем, парламентаризм — это дело не срочное, а вот что категорически необходимо в настоящий момент — декларация о переходе страны от прежнего строя к правовому, построенному на основе гражданской свободы.

— Под "прежнем строем" Вы, Сергей Юльевич, имеете в виду самодержавие? — спросил император.

— Ваше Величество! Все свободы и так уже взяты явочным, диким образом. Свобода собраний? Да во всех городах сейчас митингуют совершенно свободно. Свобода слова? Ораторы на митингах открыто произносят самые невозможные речи. Вся пресса революционная, никакой правительственной цензуры не действует. Скорее уж действует цензура революционная. Союз типографских наборщиков по указанию революционных партий отказывается печатать в газетах официальные сообщения и любые материалы, которые их не устраивают. Свобода союзов? Ныне существуют самые различные общественные организации, берущие на себя управление важнейшими жизненными сферами, как например союз телеграфистов или союз железнодорожников, взявший нас своей забастовкой буквально за горло. А союз земских и городских деятелей вполне может с течением времени развиться сам собой в настоящий парламент. Поэтому, Ваше Величество, речь идет лишь о том, чтобы заменить эти "дикие свободы" свободами, дарованными Государем, и тем не отменить, а спасти самодержавие. Но самой главной свободой, поскольку Россия является по преимуществу аграрной страной, станет окончательное освобождение крестьянства.

— Разве еще мой дед Александр II не освободил крестьян?

— Освободил от власти помещиков, но не от власти крестьянской общины. Но впрочем, Ваше Величество, я слишком забегаю вперед. Уничтожение крестьянской общины и даже созыв Государственной Думы — всё это относится к будущей, послевоенной истории России. В настоящее время у нас две важнейшие задачи — успокоить страну и заключить мир с Японией, после чего можно будет взять заграничные кредиты и принимать, пока не поздно, меры по нормализации экономической ситуации.

— Вы уверены, Сергей Юльевич, что декларация о гражданских свободах способна успокоить общество?

— Ваше Величество! Я гарантирую немедленное прекращение всеобщей забастовки в случае, если подобная декларация в ближайшие дни будет обнародована в виде императорского Манифеста, предваряя опубликованную вместе с ним программу правительственных мероприятий в виде всеподданнейшего доклада председателя Совета министров.

— То есть вы, Сергей Юльевич, всё же готовы стать диктатором, но только либеральным. И я заранее должен одобрить любые ваши действия?

— Я чувствую, что в этом деле у Вашего Величества существует некоторое сомнение в правильности моих взглядов. В таком случае Вашему Величеству достаточно поручить место председателя правительства тому лицу, программа которого была бы признана более соответственной.

Красноречивое молчание Николая II продолжалось более минуты. Наконец император кивнул головой:

— Хорошо, Сергей Юльевич! Я жду вашего проекта текста манифеста и доклада главы правительства. Попрошу обойти в нем тему войны, ограничившись общими словами. Военные действия остаются в моем ведении.

— Прошу всё же Ваше Величество склониться к скорейшему заключению мира!

— Сергей Юльевич, я не хотел этой войны, — устало произнес император. — И очень хотел бы, чтобы она, наконец, закончилась. Но на мир любой ценой я идти не намерен!

Глава вторая

Гроза на Крите

— Двухтрубные — "Читозе" и "Касаги", трехтрубные — "Нийтака" с "Цусимой".

— Николай Николаевич, четвертый, по-моему, "Отова".

— Позвольте ваш бинокль, я сейчас пушки пересчитаю. Да, вы правы, Виктор Васильевич, "Отова".

Лейтенант Лютер и мичман Родионов с палубы канонерской лодки "Храбрый" рассматривали силуэты японских крейсеров у входа в бухту Суда. Рядом с русской канонеркой стояли на якорях два трехтрубных миноносца под Андреевскими флагами, а дальше к морю — итальянский крейсер "Джованни Бозан" и французский "Лавуазье".

К канонерке между тем подошел катер от берега.

— Здравия желаю! — лейтенант Лютер по-военному приветствовал у трапа генерального консула России на Крите Броневского. С ним на борт поднялся усатый жандармский ротмистр.

— Здравствуйте, господа! А где же Николай Аркадьевич?

— Командир корабля в настоящее время находится на итальянском крейсере. Видимо, обсуждает сложившуюся ситуацию с командирами нейтральных стационеров.

— Да, скверная ситуация, господа. Прямо как с "Варягом" в Чемульпо. Из Ретимнона тоже плохие вести. Телеграфировали, пока связь не прервалась, что японцы высаживают десант с двух пароходов. Теперь подполковник Урбанович меж двух огней. С гор — греки-инсургенты, с моря — японцы.

— А вот, кстати, и наш командир с "Бозана" возвращается, — сообщил Лютер, указывая на идущий от итальянцев катер.

Через несколько минут капитан 2-го ранга Петров-Чернышев уже был на своем корабле. Он предложил офицерам и гостям пройти в его каюту. Вскоре туда прибыли и командовавшие миноносцами лейтенанты Железнов и Шмидт.

— Итальянский командир, как старший на рейде, имел беседу с японцами, — начал Петров-Чернышев. — Мне переданы требования японского адмирала. Кстати, адмирал — тот самый Уриу Чемульпинский, с которым сражался "Варяг". Японцы требуют, чтобы мы спустили флаг. Также требуют, чтобы сдались наши сухопутные войска на Крите. Ну и передачи Японии всего имущества и всех прав, что Россия имела на острове.

— Однако же у них и аппетиты! — пробурчал консул.

— Итальянский и французский командиры, — продолжил Петров-Чернышев, — сказали мне, что объявят японцам безусловный протест, но не смогут оказать нам какую-то военную поддержку. Выразили только готовность вывести наши команды и гарнизонные роты из Кандии под своими флагами. Понятно, разоруженными. Корабли свои мы интернировать здесь не можем в связи с особым положением острова. Во всяком случае, итальянцы и французы взять нас под свою защиту при разоружении отказались. Но попросили в гавани не взрываться. Можем затопиться здесь на глубине или у берега, но не на фарватере. Или попытаться прорываться в нейтральный порт.

— На тихоходной канонерки мимо крейсеров-"собачек"? — поднял брови лейтенант Железнов. — Ночью мы на миноносцах можем попробовать скрытно уйти под берегом, хотя шансов мало, но канонерская лодка...

— Значит, "Храбрый" примет бой!

— Бой? — переспросил консул — Одна канонерка против четырех крейсеров? Я вам запрещаю и думать об этом!

— Извините, Ваше Превосходительство, но в данном случае я должен руководствоваться военно-морским уставом, а не министерским распоряжением о признании вас моим временным военным начальником!

— Постойте, постойте! — неожиданно вступил в разговор жандармский ротмистр. — Если подполковник Урбанович сейчас ударит по японцам в Ретимноне, то они, понятно, попросят Уриу о поддержке. Японский адмирал может решить по-быстрому сходить к Ретимнону, чтобы выправить там положение, думая, что мы не успеем за это время подготовиться к выходу. А мы уже всё знаем заранее и готовы. У "Храброго" тогда появится шанс прорваться. Надо только связаться с Урбановичем. Если телеграфной связи нет, послать посыльного. И самим идти в Ретимнон с нашим гарнизонным отрядом. Тогда там у нас вместе семь рот будет, да еще шесть горных пушек вьючной батареи. Только как пройти? По береговой дороге — японцы с кораблей расстреляют, а если горами — греки не пустят.

— С греками я договорюсь! — воскликнул консул. — Сам свяжусь с Венизелосом. Ему выгодно, если часть гарнизона из Кандии уйдет. А мы ударим по японцам, покажем им, что тут не Сахалин!

— Значит, господа, я отправляюсь на "Бозан" и прошу через итальянцев отсрочку, скажем, на выгрузку снаряжения. На сутки, — Петров-Чернышев достал из кармана часы, щелкнул крышкой. — Удастся за этот срок отвлечь японцев от Суды, хорошо. Не удастся... В любом случае выходим в море!

Тем же вечером в каюту командира "Храброго" постучался взволнованный мичман Родионов:

— Николай Аркадьевич! Лейтенант Шмидт примчался на своем велосипеде с телеграммой. Только что получена нашим консульством из Ретимнона. Урбанович отбил телеграфную станцию. Атаковал японцев всеми силами, да еще с двумя ротами из Кандии, те в бой сразу с марша вступили. Да еще греки наших поддержали, тысячи две их с гор собралось. Выбили японцев из города, загнали на мыс к маяку, сейчас обстреливают горной батареей.

— Надо же, греки за нас, — задумчиво пробормотал Петров-Чернышев. — Что, спрашивается, им японцы? А нас им за что любить? Помните, Николай Николаевич, как мы Кастели разнесли из восьмидюймовок? Прямо дома в пыль разлетались... Ладно, посмотрим, что получится! Авось, и, правда, уйдет Уриу к Ретимнону. Передайте на миноносцы, чтобы были в полной готовности! У нас-то, надеюсь, все на местах?

— К нам еще ротмистр Отфиновский просится на борт со своей жандармской командой. И черногорский капитан Божович со своими. Они здесь остались, побоялись к грекам в горы идти. Всего человек с полсотни будет.

— Думают, на море не так страшно будет? Ладно, пусть грузятся побыстрее, не оставлять же их японцам. Дополнительные кочегары нам будут не лишними. Да и резерв для пожарных дивизионов.

— Большие японы уходят! — крикнул матрос-сигнальщик. — И один малый с ними уходит. Другой малый на месте!

— Что за деревенщина на марсе? — поморщился Петров-Чернышев. — Может, мне кто-нибудь переведет эту тарабарщину?

— "Касаги", "Читозе" и "Отова" повернули на ост, Николай Аркадьевич! — доложил лейтенант Лютер. — "Нийтака" остается.

— Ну что же, услышал Господь наши молитвы! — Петров-Чернышев размашисто перекрестился. — Не четыре на одного, а один на один. Подождем час, чтобы Уриу подальше отошел, и, с Божией помощью, на прорыв! Дежурной котельной команде — разводить пары! Всем остальным пить чай, потом недосуг будет.

* * *

Командир крейсера "Нийтака" капитан 2-го ранга Ясимото Сёдзи упражнялся у себя в каюте в каллиграфии, когда его неожиданно вызвали на мостик. Возбужденный вахтенный офицер доложил:

— Русская канонерка снялась с якоря! Идет к выходу из бухты!

Сёдзи с трудом удержался от радостного возгласа. Враги решили умереть в море? Отлично! Они оказались достойны имени своего корабля! Непонятно, как это им удалось так быстро поднять пары. Но они — молодцы! Японский командир был очень благодарен русским, решившим выйти в море именно сейчас! Было бы куда хуже атаковать канонерку в гавани, когда истекут сутки, отведенные противнику на размышление. Сёдзи понимал, что итальянский и французский крейсеры, если и вмешаются, будут действовать исключительно демонстративно. Бой всерьез был бы началом войны с Японией, а это по отлично всем известным статьям японо-английского соглашения означало бы войну и с Британией. Ни Франции, ни Италии в подобном совершенно не были заинтересованы. Однако и Японии лишний дипломатический конфликт был не нужен. Так что, спасибо русским!

И еще раз спасибо, что они пошли в бой этим вечером, а не ночью, как предполагал вице-адмирал Уриу. Отправляясь для обстрела вражеской пехоты, что появилась вдруг на побережье, адмирал намеревался вернуться к Суде до темноты. Знай он, что русские решат умереть до заката, наверняка послал бы к Рекамнону "Нийтаку", а сам остался бы здесь с флагманским "Касаги". Теперь же, думал Сёдзи, вся слава достанется его кораблю. Он уже не раз участвовал в сражениях и видел тонущих врагов — "Корейца", "Варяга", "Рюрика", "Суворова", "Светлану", "Донского". Но во всех этих битвах "Нийтака" сражался в составе эскадры или отрядов кораблей. Теперь он впервые будет биться в одиночку. Исход битвы, конечно, предрешен. Введенный в строй буквально накануне войны новейший 3300-тонный крейсер с шестью 6-дюймовыми и десятью 3-дюймовыми орудиями вдвое превосходил старую русскую канонерку и по тоннажу, и числу артиллерийских стволов. Впрочем, к чему сравнивать количество орудий? Русским пушкам, бьющим не далее трех миль, будет даже не достать до "Нийтаки", 6-дюймовки которой могут свободно вести стрельбу и на шестимильной дистанции. Не будет у русского тихохода и шансов сбежать от 20-узлового крейсера. Что ж, уничтожение даже слабейшего врага поднимет боевой дух команды и даст ей практику в стрельбе.

Японский крейсер лежал в дрейфе на створе маяка Драпано против южного выхода из бухты, когда из-за маленького островка с развалинами венецианской крепости появились, выходя северным проходом, канонерка и пара миноносцев, следующих в ее кильватере. Русский успели покрасить свой корабль в серый цвет и убрать часть такелажа. На обеих мачтах канонерки трепетали стеньговые белые флаги с синими крестами из угла в угол, из трубы валил черный дым. Русские устремились на север, следуя вдоль побережья полуострова Акротири. Сёдзи приказал дать полный ход и задал курс на норд-ост, чтобы обогнать канонерку мористее и перехватить ее подальше от гавани — к чему давать повод для обвинений в нарушении международного статуса Суды.

Сёдзи решил не подходить к противнику ближе 40 кабельтовых, ведя огонь с безопасного расстояния. Лучше потратить лишние снаряды из-за большего рассеивания на дальней дистанции, чем рисковать получить от русских крупнокалиберный ржавый "чемодан". Крейсер открыл огонь, заходя на врага с носового курса и стреляя левым бортом. С третьего 4-орудийного залпа японцы добились накрытия. Вокруг русского кораблика выросла рощица высоких всплесков. "Храбрый" выстрелил в ответ. Сёдзи с беспокойством отметил цвет дыма. Устаревшие пушки, стреляющие черным порохом, должны выбрасывать густой белый клубок, а не такую легкую коричневатую дымку! Беспокойство оказалось не напрасным. Нарастающий свист... и водяной столб с рёвом вырос прямо впереди крейсера. Он был выше мачт "Нийтаки"! Возьми русский наводчик с чуть меньшим упреждением... Над "Храбрым" вновь поднялся коричневатый дымок.

— Машина! Стоп! Задний ход!

Второй русский снаряд упал так близко, что окатил водой бак и мостик крейсера.

— Полный вперед! Право руля!

Русские стреляли бездымным порохом и стреляли гораздо дальше, чем ожидал Сёдзи. Жаль сбивать пристрелку, но лучше увеличить дистанцию. Прежде чем русские перезарядили свои чудо-орудия, "Нийтака" отошел на 60 кабельтовых и возобновил огонь, нащупывая цель. "Храбрый" ответил 2-орудийным залпом, который опять лег в неприятной близости от японцев. На этот раз Сёдзи решил продолжить перестрелку, надеясь подавить вражескую артиллерию издалека, а потом подойти и добить в упор. Сбавив скорость, "Нийтака" вышел на траверз "Храброму" и, добившись с четвертого залпа накрытия, перешел на беглый огонь.

Бой на параллельных курсах продолжался, то затихая, то разгораясь вновь. Русские миноносцы не участвовали в сражении, уйдя за неподбойный борт канонерки. "Храбрый" вел редкий огонь без особого успеха. "Нийтака" в течение получаса получил всего два попадания. Оба снаряда не разорвались. Один повредил шлюпку на кранцах, второй разбил прожектор на кормовом мостике. Четыре человека были легко ранены обломками. В сравнении с этим японцы явно добились большего. "Храбрый" получил пять или шесть бесспорных попаданий, на канонерке возникли пожары.

Положение русских сильно ухудшилось, когда канонерка, следуя прежним курсом, оставила Акротири позади. Если раньше японцы наводили орудия по трудноразличимой на фоне гористого берега цели, то теперь, на фоне морского горизонта, противник стал отлично виден. Сёдзи с удовлетворением отметил, что русским досталось. Половина бизань-мачты канонерки отсутствовала, изодранные бело-синий флаг держался на каком-то обломке. По приказу Сёдзи крейсер сократил дистанцию, японская стрельба заметно улучшилась. Один из снарядов разорвался прямо на полубаке "Храброго". Дымная туча заволокла всю носовую часть корабля. Когда дым отнесло в сторону, через огромную пробоину было видно яркое пламя бушующего внутри пожара. "Храбрый" осел в воду и заметно убавил ход. Через какое-то время он, сильно накренившись, развернулся на запад; русские миноносцы, прибавив скорость, ушли вперед.

В сражении наступал решающий момент. Сёдзи распорядился повернуть на восемь румбов влево, вслед за "Храбрым", и максимально форсировать ход. Под форштевнем "Нийтаки" вырос белый бурун. Расстояние между японским крейсером и русской канонеркой стремительно сокращалось. Крейсер нагонял "Храброго" с кормы. Откуда по японцам могла стрелять единственная 6-дюймовая пушка, тогда как "Нийтака" бил вперед из трех таких орудий, не считая еще двух 3-дюймовых над носовыми спонсонами. До русских было уже 40, 35, 30 кабельтовых. Палуба непрерывно вздрагивала от бешеной работы машин и непрерывной стрельбы орудий. Охваченные азартом канониры работали как заводные, делая выстрелы каждые 20 секунд. Противник отвечал также горячо.

Один из русских снарядов пронесся над самым мостиком, так что Сёдзи почувствовал толчок его воздушного пролета. Следующий ударил с визгом в крейсер под правым клюзом и разорвался с глухим звуком в шкиперской. Оттуда повалил дым, но пожарная партия быстро ликвидировала возгорание среди вещевых запасов. А вот на "Храбром" команда, похоже, уже не справлялась с пожарами. Окутанная клубами дыма с мелькающими сквозь них языками пламени канонерка практически скрылась из вида. Один из японских снарядов, видимо перелетом, поразил русский миноносец. Загоревшись и потеряв управление, он прошел в циркуляции за кормой канонерки, оставляя за собой густой шлейф дыма, который поднимался вверх плотной черной стеной. Гремевшая над морем канонада стихла. Русские давно уже не стреляли, прекратили огонь и японцы, не видя цели.

Сёдзи приказал сбавить ход до малого. Как бы в этом дыму не столкнуться с "Храбрым", если он еще не затонул! Скользя по гладкой воде, "Нийтака" медленно приближалась к стелющейся над морем дымной туче. Старший офицер спросил, не приготовить ли шлюпки, скоро, наверное, придется искать уцелевших. Сёдзи напомнил о еще оставшемся у русских миноносце. Неожиданно впереди появилась какое-то движение. Первой над дымной пеленой возникла высокая мачта с посеревшем от копоти Андреевским флагом, а потом клубящуюся стену раздвинул острый форштевень русской канонерской лодки. Оба ее 8-дюймовых орудия смотрели черными жерлами на японцев...

— А неплохо Шмидт этот свой дымовой занавес придумал, — командир канонерки Петров-Чернышев боролся на мостике с мучительным кашлем. — Только глаза жжет и дышать до сих пор трудно...

— Вы бы, Николай Аркадьич, в рубку спустились! — крикнул с палубы между орудийными выстрелами лейтенант Лютер.

— Там что, дыма меньше?

— Побереглись бы!

— Бросьте! Брони-то всего дюйм, а видно хуже. Лучше сами ко мне поднимайтесь.

— Сейчас пожар дотушим, поднимусь...

За дымовой трубой продолжала чадить развороченная взрывом штурманская рубка. Над ней на свисающей перебитой стеньге раскачивался, зацепившись, помятый самовар, заброшенный туда при прямом попадании в камбуз. Палуба была завалена обломками, на расщепленных осколками снарядов досках виднелись свежие лужи крови, на которые уже никто не обращал внимание. Одна часть команды была целиком занята боем, другая — борьбой за живучесть корабля. Сколько раз японцы попали в "Храброго", трудно было сосчитать, пробоина накладывалась на пробоину. При таком обстреле другая канонерская лодка давно бы пошла на дно. Но "Храбрый" не был обычной канонеркой — по ватерлинии его защищал броневой пояс толщиной почти как у броненосного крейсера! Конечно, бронебойный снаряд мог пробить и 5 дюймов стали, но японцы традиционно стреляли не бронебойными, а фугасными снарядами, начиненными своей знаменитой "шимозой".

Японские фугасы представляли другую угрозу. Неспособные пробить броню, они вызывали сильные пожары и разрушения небронированного корпуса и надстроек, поражали всё вокруг множеством мельчайших осколков. На "Храбром" после Цусимы были готовы к такому. Лишние наверху люди, в первую очередь — обслуга не добивавших до врага малокалиберных орудий, были укрыты под броневой палубой; заранее были приготовлены средства для тушения пожаров, припасены запасные шланги брандспойтов; на поручнях повесили щиты из матросских коек для защиты от осколков. Но команда все равно несла большие потери.

Самый опасный момент настал, когда японский снаряд ударил в баковое 47-мм орудие. Людей у маленькой пушки не было, но взрыв шимозы вызвал сильный пожар на верхней палубе. Когда его начали тушить, вопреки пословице, что в одно место два раза снаряд не попадает, в полубак угодил новый японский "гостинец", разбросав при взрыве огненным снопом пожарную партию из жандармов и черногорцев. Еще один снаряд сделал широкую пробоину в борту выше броневого пояса. Через пробоину сразу стала захлестывать вода, затопляя отделение минного аппарата и таранный отсек. Наверху в матросских кубриках и лазарете гудел огнем пожар, раскаляя бронепалубу над боевыми погребами. Особенно жарко горели спирт и прочие медикаменты в аптеке. Пожар потушили, пробоину наскоро закрыли досками, воду откачали, выживших раненых из разрушенного лазарета перенесли в кают-компанию. Потом, когда канонерка повернула на запад, пошли попадания в корму. Одно из них превратило в горящие обломки капитанскую каюту; другой снаряд попал в котельный кожух, издырявил дымовую трубу, перебил воздуходувы. Осколки проникла даже в котельное отделение, поразив там трех кочегаров. На машинном кожухе запылал пожар, но, к счастью, сам собой погас, потушенный потоком, хлынувшей из развороченной взрывом цистерны с забортной водой. Но тут загорелись разбитые вдребезги прямыми попаданиями штурманская рубка и камбуз.

За всё русские сполна отплатили потом, после поворота кругом и внезапного появления "Храброго" из-за дымовой завесы. Расчеты 8-дюймовых орудий деловито, без лишней спешки выпускали по врагу почти в упор снаряд за снарядом. Маленький корабль при каждом выстреле тяжелого орудия вздрагивал от киля до клотика. Пока "Нийтака" спешно разворачивался, русские успели всадить еще пару снарядов в стоявший к ним бортом крейсер. Закончив, наконец, разворот, японцы стали уходить на восток, набирая ход и наращивая дистанцию. Впрочем, скорость и расстояние увеличивались не так быстро, как хотелось бы японцам. Один из русских снарядов при попадании всё же взорвался и перебил "Нийтаке" центральную трубу, которая сильно накренилась и легла на заднюю. Другой снаряд, проломив 2,5-дюймовый скос броневой палубы, угодил прямо в котельное отделение, из которого теперь била струя белого шипящего пара. Тем не менее, "Храбрый" не мог состязаться в скорости даже с поврежденным крейсером.

"Нийтака" уходил, часто ведя огонь из полуютового орудия, два других на корме, похоже, были повреждены, да и уцелевшее стреляло не метко — прямо в глаза японцев бил свет от заходящего за кормой у русских солнца. Корабли разделяли уже 50 кабельтовых. "Храбрый" продолжал вести огонь. На нем стояли не устаревшие крупнокалиберные пушки, которыми были вооружены обычные канонерки, а длинноствольные 8-дюймовки самого современного типа — как на новых броненосных крейсерах. Они могли кинуть снаряд и на 70 кабельтовых. Правда, в отличие от крейсеров, на "Храбром" заряжать орудия пятипудовыми снарядами приходилось вручную. Скорость стрельбы от этого явно не выигрывала, на один русский выстрел приходилось чуть ли не десять вражеских.

— 55 кабельтовых! Уходит, ведь, уходит японец! — кричал с дальномерного поста мичман Родионов. — Николай Аркадьевич! Прикажите стрелять фугасами! У него же бортовой брони нет, если снаряд удачно разорвется, пробоина с хорошие ворота будет, пойдут рыб кормить!

— Фугасы! — буркнул под нос Петров-Чернышев. — Где я ему фугасы достану? Не бронебойными же было по грекам стрелять!

И без того невеликий боезапас канонерки почти на половину потратили этим летом во время усмирения восстания на Крите, когда консул Броневский по требованию англичан то и дело посылал "Храброго" бомбардировать прибрежные селения.

Командир спросил у артиллерийского офицера:

— Сколько восьмидюймовых снарядов у нас осталось?

— Не считая сегментных, к левому орудию — двадцать пять, к правому — семь! Я вызвал жандармов, чтобы перетаскивали снаряды с левого борта на правый.

— Отставить! Дробите стрельбу!

На канонерке и не заметили, как зашло солнце. Над морем опустились серые сумерки. С "Нийтаки", когда солнце перестало слепить японцев, а "Храбрый" четко вырисовался для них на закатном горизонте, дали несколько залпов с предельной для 6-дюймовок дистанции. Один из пущенных почти наугад снарядов ударил в грот-мачту "Храброго". Взрыв на марсе разорвал на куски мичмана Родионова и двух матросов-сигнальщиков. Внизу на мостике был ранен осколком в голову командир канонерки. Лейтенант Лютер, приняв командование "Храбрым", приказал выпустить по японцам последние снаряды. "Нийтака" под огнем ушел за горизонт.

В сражении японский корабль получил семь только крупнокалиберных попаданий. Было сбито два 6-дюймовых и два 3-дюймовых орудия (причем — одним русским снарядом, пробившим крейсер навылет, от борта к борту), повалена средняя дымовая труба, пробит паровой котел, повреждено рулевое управление, затоплена угольная яма и одно котельное отделение, из-за чего возник заметный крен на правый борт. Крейсер после боя требовал серьезного ремонта, выполнить который вдали от метрополии было трудным делом. Убитых и получивших серьезные ранения оказалось шестьдесят человек — пятая часть команды! Но гораздо тяжелее было осознавать то, что японский крейсер бежал от втрое меньшего вражеского корабля! От канонерской лодки! Впрочем, аналитики в штабе эскадры сразу вспомнили эпизоды десятилетней давности — времен прошлой войны с Китаем. Тогда малые китайские крейсера, которые, по сути, являлись аналогами европейских мореходных канонерок, когда доходило до ближнего боя, почти на равных сражались с японскими бронепалубными крейсерами, мало отличавшимися от нынешнего "Нийтаки". Если же учесть, что 8-дюймовые орудия на "Храбром" оказались гораздо лучше тех, что были у китайцев, да и не китайцы стреляли из этих пушек, то "Нийтаке" даже повезло. Позволив подманить себя на близкую дистанцию, японский крейсер вполне мог погибнуть в бою с небольшим, тихоходным, но тяжеловооруженным русским кораблем.

Сразу после неожиданной и вероломной атаки затаившегося в дыму "Храброго", переломившей ход сражения, капитан 2-го ранга Сёдзи вызвал по радиотелеграфу вице-адмирала Уриу, доложил о ситуации и попросил поддержку. "Касаги", "Читосе" и "Отова" подошли к месту сражения уже в темноте. Уриу счел, что искать противника ночью бессмысленно и, при наличии где-то рядом вражеских миноносцев, еще и опасно. На следующее утро японские крейсера отправились в Пирей, затем осмотрели еще несколько ближайших греческих портов. "Храбрый" нигде не был найден. Не удалось его обнаружить и в последующие дни, когда японцы наведались к итальянским портам и даже к французской Бизерте. Было сообщено, что русская канонерка затонула из-за повреждений в бою с "Нийтакой". Бой объявили победой Японии. Ясимото Сёдзи получил благодарность императора и производство в чин капитана 1-го ранга. Правда, должность командира крейсера он потерял и был списан на берег, на портовую службу.

* * *

Дорогая Мария Ивановна!

Вот и довелось мне пережить первый свой бой. И одержать в этом сражении первую свою победу. Однако буду писать обо всем по порядку.

Вскоре после известий о подходе японской эскадры, о котором я упомянул в конце прошлого своего письма, наш командир капитан 2-го ранга Петров-Чернышев дал приказ покинуть Суду. Однако прежде чем мы закончили приготовления к выходу, на внешнем рейде появились четыре вражеских крейсера и потребовали нашей сдачи. Мы все дружно решили сражаться с превосходящим нас во много раз по силе неприятелем, как сражались в своё время герои-"варяжцы" в Чемульпо. Вы можете спросить, как мы осмелились на это, имея, говоря фигурально, один "Кореец", то есть канонерскую лодку, без "Варяга", да еще только два малых миноносца?

Во-первых, Мария Ивановна, мысль о сдаче просто не приходила нам в голову, поскольку это было бы совершенно против нашей чести и противоречило бы положениям Морского устава.

А, во-вторых, у нас были основания надеяться если не на победу, то на то, что мы дорого продадим свои жизни, нанеся противнику серьезный ущерб. Дело в том, что наш "Храбрый", хоть и относится к устаревшему типу канонерских лодок, но как последний по постройке, имеет значительные усовершенствования. На нем установлены два 8-дюймовых орудия самого современного типа, как на крейсерах "Россия", "Громобой" и "Баян", что прославились в боях с японцами. Таких дальнобойных орудий не было не только на "Корейце", но даже на "Варяге", как не было на славном крейсере такого броневого пояса, каковой имеется у "Храброго". То есть в бою наш корабль имел возможность показать себя лучше не только скромного "Корейца", но и блестящего "Варяга". Наши два миноносца, относящиеся к типу "Усиленный Уссури", тоже совсем не плохи. По размерам своим, скорости и дальности хода стоят они ближе не к старым малым миноносцам, а к вполне современным мореходным миноносцам-истребителям типа "Сокол". Они и внешне весьма похожи, только на "Соколе" четыре дымовые трубы, а на "Уссури" — три. Существенная же разница, по существу, между ними одна. На наших кораблях установлены три 37-мм орудия и три минных аппарата, а на "Соколе" вместо носового минного аппарата стоит 75-мм орудие.

Льщу себя надеждой, что определенный вклад в наш общий успех в бою внесли два моих изобретения, примененные в сражении. Прежде всего, я предложил увеличить угол возвышения 8-дюймовых орудий "Храброго", обрезав над ними площадки наводчиков, что еще более увеличивало дальность стрельбы. Во-вторых, я представил построенное мною прежде устройство по производству непроглядной дымовой стены. К этому изобретению меня подтолкнули описания того, как наш минный заградитель "Амур" во время боев за Порт-Артур ставил мины на пути японской эскадры, когда его закрывала от врага завеса тумана. Позднее на поставленных под прикрытием тумана минах подорвались и потонули два японских броненосца. Создание подобной, только искусственной завесы для укрытия наших судов поставил я своей целью и добился не так давно успеха (я воздержусь от технических описаний этого своего изобретения из-за опасности, что письмо это может попасть в чужие, враждебные России руки). Машина по производству дымовой стены была установлена на корме моего миноносца, и наш командующий дал добро на ее применение в бою в нужный момент для маскирования от японцев.

Едва мы закончили свои подготовительные работы, как сигнальщик сообщил, что три японских крейсера ушли от бухты, оставив в качестве сторожа у входа в бухты свой последний, четвертый корабль. По трем скошенным назад тонким дымовым трубам я определил в нем бронепалубный крейсер типа "Нийтака". Видимо, японцы считали, что за время отсутствия их основных сил мы не успеем поднять пары и выйти из гавани. Так бы оно и было, имей "Храбрый" и миноносцы устаревшие огнетрубные котлы. Но у нас были современные водотрубные котлы Никлоса, позволявшие поднять нужное давление всего за час. Итак, час спустя мой миноносец шел уже в море, следуя за "Храбрым". Вскоре впереди мы увидели "Нийтаку", идущего нам прямо наперерез. Сблизившись, японский крейсер бросил несколько залпов, на которые "Храбрый" тут же ответил двумя выстрелами из свои тяжелых носовых пушек.

Японец после такой встречи повернул и отошел в море. Он шел теперь параллельным курсом, держась у нас, чуть позади траверза, и часто стрелял всем бортом из четырех 6-дюймовых пушек. "Храбрый" в таком положении мог отвечать только из кормовой 6-дюймовки и, иногда, максимально развернутой 8-дюймовки правого борта. На расстоянии в 60 кабельтовых большой японский корабль казался детской игрушкой — маленькой палочкой с тоненькими вертикальными черточками труб и мачт на зеленоватой морской глади. Но ущерб, который причинял его огонь "Храброму", был совсем не игрушечный. Море вокруг нашей канонерки кипело от гигантских водяных взметов, появлявшихся при падении вражеского снаряда. Попадали они и в "Храбрый", который тогда почти полностью заволакивали целые облака зеленовато-бурого или черного дыма.

Мы ничем не могли помочь ему со своими 37-мм пушечками. Чтобы не попасть под уничтожающий огонь неприятеля, оба миноносца держались левей "Храброго", вне случайных перелетов вражеских снарядов. Тем не менее, некоторые из них рвались на воде вблизи от нас. Тогда палубу обдавало брызгами, а борт, надстройки и трубы оказывались испещренными мелкими пробоинами от осколков. Было у нас и двое раненых среди матросов, правда, легко. На "Храбром" жертв было, конечно, гораздо больше. Мы шли бессильными свидетелями его подвига, сопровождая канонерскую лодку средним ходом, а иногда, чтобы не обгонять, вынуждены были давать даже малый. До нас доносились гул от выстрелов орудий канонерки и какой-то лязг от взрывов попадающих в нее снарядов; мы чувствовали запах дыма от бушевавших на "Храбром" пожаров, но не видели следов повреждений, поскольку они по большей части были на противоположном от нас борту.

Миновав выступающий выступ гористой суши, "Храбрый" повернул на запад, в открытое море. "Нийтака" настигал нас, всё более приближаясь с кормы. Японский огонь стал еще более жестоким, теперь к 6-дюймовым присоединились и 3-дюймовые японские орудия. Горящий "Храбрый" отстреливался из единственного кормового орудия, но и оно замолчало, видимо, будучи сбитым. И в этот момент я решил, что, наконец, настал черед моей дымодельной машины, и побежал с мостика на корму, чтобы самому запустить механизм. Увидев, что машина заработала, я вернулся на мостик и повернул свой миноносец назад, прямо на японцев. Их снаряды шелестели, проносясь слева и справа, наш узкий и легкий корабль раскачивало от близких взрывов, заливавших водой палубу. Обогнув полуразрушенный "Храбрый", я прошел за его кормой, закрывая дымом, который повис непроницаемой черной стеной над морскими волнами. Японцы, потеряв "Храбрый" из вида, остановили стрельбу.

Далее я намеревался дожидаться под завесой дымной тучи приближения "Нийтаки", чтобы выйти в атаку и с короткого расстояния успеть пустить мину, прежде чем крейсер потопит мой миноносец огнем своей многочисленной артиллерии. Но командир "Храброго" рассудил иначе. С канонерки мне подали сигнал, чтобы я отошел в сторону и только наблюдал за японцами, пока "Храбрый" возвращается назад, к дымной стене, готовясь сам выйти навстречу вражескому кораблю. Внезапно появившись из-за дыма перед японцами, "Храбрый" успел дать по ним лишь два носовых залпа, как "Нийтака" повернул кругом и бросился удирать, провожаемый в корму нашими снарядами. Я думал, было, пойти за японцами в погоню, благо спускались уже сумерки, благоприятные минным атакам, но решил, что "Храброму" может понадобиться моя помощь.

Канонерская лодка и вправду сильно досталось. Когда мы подошли к правому борту "Храброго", на который пришелся главный огонь японцев, по нашему миноносцу прокатился дружный вздох ужаса. Казалось, что канонерка прошла через страшную бурю или побывала в зубах какого-то неведомого гигантского зверя. Весь корпус корабля был жестоко изранен, надстройки разрушены, железо разорвано в лохмотья, дерево избито в щепу. Дымовая труба была пробита во многих местах, а похожие на граммофонные трубы вентиляторы, скрученные и смятые взрывом, казались на просвет кружевными от множества мелких дырок. С накренившихся, поломанных мачт беспорядочно свисали обрывки снастей и даже, как мне показалось вначале, чья-то оторванная голова, впрочем, позднее это оказалось почерневшим самоваром. Палуба была завалена обломками, кое-где не успели еще убрать мертвые тела и их отдельные части. Всего, как мне доложили потом, "Храбрый" потерял убитыми 16 человек, в том числе одного офицера, серьезные ранения понесли еще 25 человек, шесть из них потом скончались. Кроме того, погибли и трое бывших на борту канонерки жандармов и один черногорец из тех, которых мы везли с Крита.

Мы взяли к себе на миноносцы самых тяжелых раненых и передали на канонерку часть лекарств, так как лазарет на самом "Храбром" был разбит. Быстро спускалась ночь, и капитан 2 ранга Петров-Чернышев приказал миноносцам идти за ним следом без огней, следя за единственным оставленным на "Храбром" кормовым фонарем. Так шли всю ночь, держа курс теперь на северо-запад. Было ясно, что в нынешнем поврежденном состоянии "Храброму" никак не дойти до России. Необходимо было следовать к ближайшему порту, чтобы там интернироваться. Я ожидал, что мы повернем к Греции, но вот мы миновали, по счислению, долготу Матопана, однако не меняли курса. Видимо, наш командир решил, что разоружаться у греков слишком опасно. Японцы могли не посчитаться с нейтральным статусом слабой страны и силой захватить разоружившийся "Храбрый", как они поступили в прошлом году с миноносцем "Решительным" в китайском Чифу (Китай тогда еще не воевал с нами и считался нейтральным). Значит, мы идем в сторону Италии! На следующее утро, когда мы были на 20 градусе долготы, Петров-Чернышев неожиданно подал сигнал к повороту на север. Куда мы направляемся? В Бриндизи? Отранто? Но вот мы миновали уже 40-ю параллель, вошли в Отрантский пролив, но продолжаем следовать строго на север. Зачем мы идем в Адриатику? Справа от нас над морским горизонтом появились верхушки пустынных гор Турецкой Албании. Не хочет ведь наш командир интернироваться у турок?! Но все опасения оказались напрасны. В конце нашего долгого пути мы прибыли в гавань Антивари, принадлежащую дружественному России Черногорскому княжеству.

Это главный и единственный порт Черногории. Собственно, строительство настоящего порта начато здесь только в этом году. Сами черногорцы называют свой город Бар. Если не обращать внимания на живописные горные окрестности, выглядит он как обычный маленький городишко, каких полным-полно на русском юге. Жителей здесь нет и двух тысяч. Старый город с крепостью в четырех верстах от берега был полностью разрушен в последнюю турецкую войну. Жители переселились оттуда в Новый Бар, выстроенный у самого берега гавани. Архитектура тут действительно новая и ничем не примечательная. Как мне говорили, к югу имеется настоящий средневековый город Дульцино, раза в три больше Антивари, с великолепно сохранившейся венецианской крепостью и дворцами, но, увы, с занесенной песком гаванью. Я бы прокатился до него на своем велосипеде, но, к сожалению, мой механический конь остался в Суде и сейчас на нем, наверное, катаются уже японцы. Но даже если бы я взял велосипед с собой, то едва ли смог бы проехать от Антивари до Дульцино, потому как побережье между ними пребывает в той же дикости, в каковой пребывал не столь давно наш черноморский берег где-нибудь в Сочи или Гаграх.

В Антивари же из примечательных зданий имеется лишь приморская резиденция черногорского князя Николы. На самом деле, как говорят, дворец был построен для его зятя — сербского княжича-изгнанника Петра Карагеоргиевича. Долгое время живший здесь княжич Петр был претендентом на сербский трон, занятый королем Александром Обреновичем. Княжич Петр считался нашей, российской креатурой, а король Александр — австрийской, поэтому крохотный Антивари был важным центром тайной борьбы держав на Балканах. Два года назад короля Александра убили заговорщики, и новым королем Сербии стал Петр. Приморский дворец опустел, лишь изредка сюда приезжал старый князь Никола, главным образом, когда порт посещали иностранные корабли, прежде всего — русские. Сейчас, правда, Никола остался в своей столице Цетинье. Не знаю, насколько хорошо работает черногорская почта, но я решил не упускать случая и послать Вам письмо с рассказом о произошедшем.

Всецело Вам преданный,

Лейтенант Шмидт 3-й.

* * *

Хейхатиро Того смотрел с кормового балкона флагманского броненосца на свой флот, вставший на якорях в бухте Суда. Четверть века назад будущий адмирал был уже в этих местах, когда выпускником британской Королевской морской академии возвращался на родину на корвете "Хиэй". Сегодня адмирал пришел сюда с могучей броненосной эскадрой. Его молниеносный поход превзошел называвшееся беспримерным плавание русского адмирала Рожественского. Того повторил его в обратном направлении, но за куда меньший срок. Он не отправил, как Рожественский, большие броненосцы в обход Африки, а провел их, предельно разгрузив, через мелководный Суэцкий канал, хотя бронированные гиганты и скребли днищами песчаное дно. На разгрузку в Суэце и обратную погрузку в Порт-Саиде ушло много времени, но плыть вокруг мыса Доброй Надежды было, конечно, куда дольше. Французы, правда, выразили протест из-за превышения кораблями воюющей Японии времени пребывания в нейтральной зоне. Того даже стал опасаться, что Франция, как союзница русских, под этим предлогом может прислать свой флот и закрыть японцам выход. Поэтому первыми прошли канал большие броненосцы, готовые в случае чего дать бой французским "Шарлеманям". Но британцы выручили и на этот раз, стянув в Порт-Саид свою Средиземноморскую эскадру. Французский консул удовлетворился тем, что японские броненосцы вели погрузочные работы, отойдя от берега, в международных водах. Так неожиданно сыграло против японцев введенное англичанами еще в прошлом году ужесточение правил для кораблей воюющих стран. Оно должно было затруднить проход каналом для русских, японские корабли Суэцким каналом тогда не пользовались. А сейчас из-за всего этого Объединенный флот прошел Суэцкий канал с дополнительной задержкой.

Из-за этой задержки и произошла досадная история с "Нийтакой". Того не был склонен обвинять в произошедшем кого-то, кроме самого себя. Ни адмирала Уриу, посланного с передовым отрядом на Крит только для нейтрализации русских кораблей, но ввязавшегося в захват плацдарма на берегу, ни командира "Нийтаки", решившегося на бой в одиночку вместо того, чтобы сразу вызвать другие крейсера. Просто в усиление передовому отряду надо было дать всего один броненосный крейсер, хотя бы того же "Асаму", как командующий Объединенным флотом сделал в самом начале войне, когда Уриу был послан в Чемульпо против "Варяга" с "Корейцем" и великолепно справился со своей задачей. И сейчас "Асама" без особого труда разделался бы с этим "Храбрым", и "Нийтака" не получил бы тяжелых повреждений, об исправлении которых приходилось теперь думать. Попробовать отремонтировать на Мальте или в Александрии? Удастся ли англичанам скрыть такое долгое присутствие японского корабля в своем порту? Посылать "Нийтаку" для ремонта в Японию? Сколько же это времени займет! Да, тяжело воевать за тысячи миль от родных берегов...

На японском флоте прежде руководствовались четким правилом: "Мы не должны искать врага в его водах, а должны дождаться, когда он придет, и разгромить его". Однако после уничтожения русской Первой Тихоокеанской эскадры в Порт-Артуре и Второй — в великом сражении у Цусимы Объединенному флоту попросту нечего было делать у своих берегов. Против трех русских крейсеров, спрятавшихся во Владивостоке, его силы были явно избыточны. Между тем затянувшаяся война при всех победах становилась всё более тягостной для Японии. И если противник продолжал упорствовать, не признавая поражения, флоту следовало отправиться на запад — в воды, прилегающие к жизненным центрам Российской империи.

В дальний поход ушли 1-я и 2-я эскадры Объединенного флота: броненосцы "Асахи", "Сикисима", "Фудзи"; броненосные крейсера "Идзумо", "Ивате", "Асама", "Токива", восемь бронепалубных крейсеров, два посыльных судна, шестнадцать миноносцев-истребителей, транспорты и суда обеспечения. В Японии остались 3-я и 4-я эскадры: броненосные крейсера "Якума", "Адзума", "Ниссин" и "Касуга", броненосцы береговой обороны "Чин-Иен", "Ики", "Мисима" и "Окиносима", семь устаревших бронепалубных крейсеров, множество канонерок и миноносцев. Этого было вполне достаточно против русских Владивостокских крейсеров, а также для поддержки своей армии, воюющей на материке, и обеспечения безопасности собственных берегов.

И вот Объединенный флот встал на якорь в гавани Суда, где ранее уже побывали крейсера Уриу. Британский, французский и итальянский представители в этой связи выразили общий протест, но больше ничего не могли сделать. Англичане присоединились к протесту чисто формально, а паре слабых французских и итальянских крейсеров в Суде было трудно заставить уйти семерку броненосных японских кораблей. Если же сюда вдруг, вопреки ожиданиям, пожаловал бы весь французский или итальянский флот, то ответом стал бы визит на Крит всей британской Средиземноморской эскадры.

Так сказал командующей этой эскадрой лорд Чарльз Бересфорд при личной встрече на рейде Порт-Саида. Принимая японского адмирала на борту вычищенного до блеска броненосца "Бульварк", Бересфорд заверил, что хотя его эскадра заметно ослабела из-за интриг первого морского лорда сэра Фишера и недавнего перевода в Метрополию шести новейших броненосцев, связываться с британцами ни французы, ни итальянцы не посмеют. При этом Бересфорд, выразив восхищение японским флотом и талантами его командующего, которого даже назвал "вторым Нельсоном", прозрачно намекнул, чтобы тот не задерживался на Крите слишком долго, поскольку Англия имеет на этот остров собственные виды.

Того и самого не прельщало торчать в Суде. Здесь ему совсем не нравилось. Кроме отличной глубоководной и укрытой от ветра гавани, ничего хорошего, в общем-то, тут не было. Днем немилосердно пекло солнце, а вечером опускался сырой непроглядный туман. Вокруг на голых каменистых склонах — нищие селения с черными пятнами сгоревших домов, следами взаимной резни турок с греками и обстрелов с кораблей миротворцев. Из достопримечательностей — только русское морское кладбище. Если быть до конца честным, то самым заветным желанием Того было спокойно уйти отсюда обратно, получив сообщение, что русский царь, устрашенный приближением японской эскадры, согласился на мир на приемлемых для Японии условиях. Главным условием, конечно, являлась солидная контрибуция — вроде той, которую выплатил десять лет назад Китай и на которую был построен нынешний японский флот. Впереди — новые войны, так что деньги Стране Восходящего солнца нужны гораздо больше, чем пустынные земли вроде Камчатки.

России, впрочем, мир был нужнее еще больше, чем Японии. Огромная русская империя сотрясалась от революционных выступлений. Может быть, исходя из этого, Японии следовало по возможности затянуть войну? Того не верил, что японская армия способна сокрушить Россию. А вот революция вполне могла. Перед глазами был пример Китая. Десять лет назад японцы, хотя и победили китайскую армию и флот, и не мечтали о взятии Пекина. Но вскоре в Китае начались волнения, потом вспыхнуло восстание ихэтуаней, и японская дивизия в составе международного корпуса вступила в китайскую столицу. Тогда каждая из великих держав брала в Китае, что хотела. Поднебесная империя как государство по существу перестала существовать. Не такая ли участь ждет в будущем и Россию, охваченную революционным пожаром?

Но пусть о такой возможности думают политики. Сам Того не хотел больше сражений. Никакая новая победа ничего бы не прибавила к уже имевшейся у него славе. Он был слишком умен, чтобы всерьез надеяться прорваться в устье Невы и пленить царя, как призывали его патриотические японские газеты. А любое другое после Цусимы смотрелось бы шагом назад. К тому же, адмирала имел дурные предчувствия. В самом начале подготовки к дальнему походу в собственном порту нелепо погиб броненосец "Микаса". Флагманский корабль, с которым Того благополучно прошел все сражения этой войны, стал жертвой разложения пороха в боевых погребах. Тогда погибло вдвое больше японских моряков, чем в Цусимском сражении, причем, — самых лучших, специально отобранных на головной броненосец. Сколько трудностей встретили и еще встретят японцы во время своего западного похода? Да, теперь Того стал лучше понимать адмирала Рожественского, который вел свои эскадру через три океана. Правда, в конце этого пути Рожественского ждал могучий противник... В этом отношении дела у японского адмирала обстояли гораздо лучше.

В назначенный час Того принимал флагманов боевых отрядов. Присутствовали все, кроме вице-адмирала Уриу. Собравшиеся были предупреждены об особо строгих мерах секретности. Разговаривать было предложено в полголоса, запрещалось делать какие-либо записи.

Собрание открыл сам командующий Объединенным флотом.

— Я знаю, команды кораблей горят желанием скорейшей победы над врагом! — торжественно начал Того. — Однако мы должны запастись терпением. Наше пребывание здесь продлится еще некоторое время.

— Значит, у моих штурманов будет время еще пару раз вызубрить лоции Балтийского моря, — меланхолично констатировал вице-адмирал Камимура, старый друг-соперник.

— Не спеши, Хиконодзё! — одернул его Того. — Балтийские лоции тебе не понадобятся. Я не собираюсь отправлять броненосные крейсера за тысячи миль ради пустой перестрелки с батареями Либавы или Свеаборга. В рейд в Балтийское море отправится Уриу. Его быстроходных крейсеров вполне хватит для того, чтобы парализовать там русское судоходство и заставить царя отказаться от морских прогулок.

— Куда же, Хейхатиро, в таком случае ты пошлешь меня? — нахмурился Камимура.

— Ты пойдешь вместе со мной уничтожать последний русский флот!

— Какой еще флот? Один их флот лежит грудой железа в гавани Рюдзуна, другой — на дне Цусимского пролива.

— Есть и третий. Он всё еще на плаву. На рейде Севастополя.

Рослый Камимура с недоумением уставился на щуплого командующего:

— Черноморский? Но ведь мы не можем пройти в Черное море! Дарданеллы и Босфор закрыты для всех военных кораблей. Даже если англичане попросят турок сделать для нас исключение, потребуется согласие других великих держав. Французы и немцы будут против, а ссориться с ними из-за нас Англия сейчас не станет.

Того довольно усмехнулся. Если Камимура не в курсе, значит, тайну секретного соглашения действительно удалось сохранить.

— Скоро турецкий султан объявит войну русскому царю и откроет для нас проливы. Мы войдем в Черное море и уничтожим противника одним ударом.

Флагманы притихли, обдумывая услышанное.

— У русских на Черном море восемь броненосцев! — подал голос контр-адмирал Огура, командир 4-го боевого отряда.

— Да хоть пятнадцать! — засмеялся Того, вспомнив старый анекдот про броненосцы "Три святителя" и "Двенадцать апостолов". — Все русские корабли на Черном море — старье, способное лишь пугать турок. Единственный новый, "Потемкин", этим летом поднял мятеж против своего императора и сейчас находится в небоевом состоянии.

— Броненосец "Ростислав" русские построили сравнительно недавно, — вступил в разговор начальник штаба флота контр-адмирал Като. — Да и броненосец "Три святителя", судя по справочникам, неплохой корабль. Толстая броня, современная артиллерия...

— Всё равно. В лучшем для русских случае, у них на Черном море будет всего три хоть на что-то годных броненосных корабля против семи наших. Главная задача в бою с ними — избежать серьезных повреждений. Ремонтироваться нам будет негде. На турок в этом отношении надежды будет мало...

— А чем нам вообще могут помочь турки, кроме того, что пропустят через проливы? — спросил Камимура.

Когда курсант Хейхатиро Того учился в Англии, Османская империя считалась третьей морской державой в мире. По количеству кораблей Турция в те времена уступала только Британии и Франции. Японии, приступавшей к созданию современных военно-морских сил, безусловно, был интересен опыт столь преуспевшей азиатской страны. Японо-турецкое сотрудничество на море развивалось вначале весьма успешно. Японские корабли, построенные в Европе, по дороге домой заходили в турецкие порты, а в 1890 году Страну Восходящего солнца посетил с ответным визитом винтовой фрегат "Эртогрул". Этот лучший корабль султанского флота на фоне новых японских крейсеров выглядел безнадежно устаревшим, к тому же, прибыв в Японию, почти сразу погиб, наскочив в шторм на скалы. Тогда Турцию уже воспринимали не как образец для подражания, а, ровно наоборот, как пример печальных последствий пренебрежения модернизации, в том числе — военно-морских сил.

— О нашем новом союзнике лучше расскажет уважаемый Торадзиру-сан, — Того подал знак, и в каюту пропустили неприметного человека в цивильной одежде. Это был Ямадо Тарадзиро, неофициальный резидент Японии в Стамбуле.

— Статус Османской империи определяется, прежде всего, ее финансовым положением, — неторопливо начал Тарадзиро. — Ввиду того, что Турция имеет громадный внешний долг и признала себя банкротом, ее бюджет, прежде всего — доходные сферы, находится под управлением международных организаций. Иностранные державы открыто диктуют свою волю султанскому правительству, и если достигают в этом единогласия, их совместные решения являются для Турции обязательными. То есть в этом отношении Османская империя напоминает Китай и, подобно Китаю, не может быть признана вполне независимым государством. Иностранцы в Турции не подчиняются местным законам, не платят налоги и имеют многие другие преимущества, точно также как обстоит сейчас с этим дело в Китае и обстояло всего десять лет назад в Японии. Начатые тридцать лет назад в начале правления нынешнего султана Абдул-Хамида II реформы сейчас совершенно прекратились, и Османская империя остается весьма отсталой во всех смыслах страной. В то же время, одна реформа всё же дала несомненный положительный результат. Это военная реформа, которую проводят немецкие инструкторы с 1886 года. В результате сейчас Турция имеет значительную сухопутную армию современного типа.

— Современная армия в отсталой стране? — с сомнением произнес Камимура.

— Обычное явление! — улыбнулся Тарадзиро. — Взять хотя бы Россию...

— Мы не на патриотическом собрании! — резко оборвал его Того. — Отсталая Россия сама строила свои броненосцы, а мы их покупаем заграницей.

Резидент пожал плечами:

— На стамбульской верфи тоже строят броненосец "Абдул Кадир". Уже больше десяти лет. Хотя, конечно, Российскую империю с ее мощной промышленностью трудно даже сравнивать с Османской. Разве что по политической системе, хотя султан выпустил фирман о конституции еще в 1876 году, а русский царь свой манифест — только что. Посмотрим, впрочем, не ждет ли русский парламент судьба турецкого, который с тех пор так и не созывался. В действительности отсталость страны определяется по главному критерию — образованность населения. Первая реформа в государстве, идущем дорогой прогресса, должна быть школьной. Начинать надо с всеобщего, низшего хотя бы, образования, как начали мы свои великие преобразования эпохи Мейдзи. И мы до войны даже не представляли, как сильно отстала от нас Россия в этом отношении. Помните, как удивились наши пропагандисты, обнаружив, что большинство русских пленных не умеют читать. Чтобы распространять среди них революционную литературу, пришлось для начала организовать для военнопленных школы грамоты. У турок, впрочем, грамотных еще меньше, а образованные люди — почти исключительно офицеры. Хорошие офицерские школы позволяют создать современную армию даже в отсталой стране. Хотя, конечно, грамотный солдат или матрос — всегда лучше неграмотного.

— Так какая у турок армия? — спросил Того. — Мы не в состоянии перевезти в Европу значительный экспедиционный корпус, поэтому может рассчитывать на суше только на турецкие силы.

Торадзиру вздохнул:

— Я поставил бы турецкую армию много ниже японской и даже русской. На бумаге Османская империя имеет сейчас 60 дивизий, а общая численность регулярной армии после мобилизации должна превышать миллион человек даже без ополчения и иррегулярной курдской конницы. Однако по-настоящему боеспособны лишь части Низама, то есть постоянной армии, а их у турок — меньше половины, 27 дивизий. И даже из Низама вполне подготовлены к войне только войска на Балканах, в столичном военном округе и на кавказской границе с Россией, а это всего 15 дивизий. Средний и младший офицерский состав этих частей, по отзывам немецких инструкторов, вполне отвечает современным требованиям. Турецкие солдаты также рекомендуются как вполне хороший боевой материал. Основное стрелковое вооружение — устаревшие немецкие однозарядные винтовки. Принято решение о перевооружении армии на магазинные винтовки Маузера, которые пока поступили только в столичный округ. То же самое относится к полевой артиллерии, новые пушки есть лишь в Стамбуле. Совершенно нет у турок пулеметов. В целом Османская империя прекрасно понимает ограниченные возможности своих вооруженных сил, поэтому тщательно избегала конфликтов с сильными державами. Армия ее предназначена, прежде всего, для подавления внутренних восстаний и войн с небольшими соседними государствами. Показала она себя в этом неплохо. В 1897 году в войне с Грецией турецкие войска одержали полную победу, греков спасло только вмешательство великих держав. Менее успешно турецкая армия действуют в нынешней Йеменской войне. Турки быстро оккупировали Йемен, но затем оказались блокированными в нескольких гарнизонах, когда арабы развернули партизанскую борьбу. Согласившись на войну с Россией, османы рассчитывают на кратковременные и ограниченные действия. На Кавказе турки, видимо, ограничатся активной обороной, а нам смогут выделить около 10 дивизий из лучших своих частей с современным вооружением. Кажется, что это мало для операции против такого гиганта, как Россия. Однако сейчас почти миллионная русская армия стянута на Дальний Восток. Столько же находится на западных границах, поскольку Россия по договору с Францией должна быть всегда готова к войне с Германией. У русских нет свободных военных сил для отражения угрозы своим богатым южным областям. Если японский флот завоюет господство на Черном море и обеспечит перевозку в Крым, под Одессу или Николаев нескольких турецких дивизий, в этом случае царь серьезно задумается о принятии наших мирных предложений...

— А чем турки могут помочь нам на море? — спросил адмирал Того.

— Очень малым, — ответил резидент. — При крайне ограниченном бюджете страны флоту в Османской империи уделяется гораздо меньше денег, чем армии. Соответственно, состояние морских сил гораздо хуже, чем сухопутных. Во время войны с Грецией флот совершенно не проявил себя. У греков было всего три броненосца береговой обороны, а у турок — тринадцать, но ни один османский корабль не смог выйти в море. Если бы не победа на суше, исход войны для Блистательной Порты мог быть самым неблагоприятным. Учитывая уроки войны, его величество султан Абдул-Хамид повелел привести свои морские силы в достойный вид, однако с тех пор мало что изменилось. Флота у Османской империи, по существу, как не было, так и нет. Этим летом по Черному морю плавал русский броненосец "Потемкин" с мятежной командой. В Стамбуле опасались, что революционеры могут потребовать пропустить их в Средиземное море. На счастье турок, у них в тот момент были собраны в Босфоре все боеспособные корабли — срочно готовился поход в Красное море на помощь Ходейде, которую осадили йеменские арабы. Так вот, когда турки посчитали свои силы, то решили пропустить "Потёмкин" мимо своей столицы без боя. Весь турецкий флот — один русский броненосец, на котором, к тому же, не было офицеров!

— Но всё-таки, — Того перебил резидента, — выходит, какие-то исправные корабли у турок есть.

— Степень исправности корабля на турецком флоте обычно соотносится с его возрастом, ведь турки совершенно не уделяют своим судам должного ухода. На данный момент лучше всего обстоят дела с двумя новыми бронепалубными крейсерами: "Султаном Абдул-Хамидом" и "Султаном Абдул-Месидом". Один был заказан в Англии, на фирме Армстронга, второй — в Северо-Американских Штатах, у Крампа. Прибыли они в Стамбул только в прошлом году и пока находятся в достаточно хорошем состоянии.

Того кивнул. Об "Абдулах" ему было известно. Неплохие крейсера 4-тысячники. По справочнику могут дать больше 22 узлов, почти как лучшие японские ходоки среди крейсеров. Вооружение, правда, слабовато для таких размеров — всего два 6-дюймовых и восемь 120-мм орудий. Да, такие корабли и Объединенному флоту не помешали бы...

— Два минных крейсера, "Шахини-Дерья" и "Пеленки-Дерья". Были построены в Германии, но у турок они уже десять лет, поэтому механизмы в печальном состоянии. Тем не менее, всё же из числа лучших турецких кораблей. Три других похожих на них малых крейсера — "Гейбет-Нюма", "Люфти-Хумаюн" и "Шаддие" — недавней постройки, но с турецких верфей, состояние, поэтому, гораздо хуже. Теперь по миноносцам. По спискам их у турок десятка три. Фактически в строю — четыре новых, что в том году получены из Италии. Есть три немецких миноносца, они постарше, но еще плавают. Остальные малые миноносцы, немецкие и французские, стоят без хода в портовом резерве. По кораблям возраста меньше пятнадцати лет это, пожалуй, всё, кроме совсем уж незначительных канонерок...

— А "Мессудие"? — спросил Того.

Торадзиро потер лоб с виноватым видом:

— Да, прошу простить меня, главного-то я и упустил из вида. Хотя, я ведь начал с новых кораблей, а "Мессудие" — очень старый. Этот броненосный фрегат спустили на воду в Англии лет тридцать назад. С другой стороны, как ни странно, сейчас "Мессудие" единственный современный броненосный корабль турецкого флота. Два года назад в Италии его полностью перестроили, превратили, по существу, в башенный крейсер. Скорость для крейсера получилась, конечно, маловато, но в целом корабль, стоит признать, неплохой... Другие старые броненосцы, поменьше, турки тоже пытались модернизировать, но с ними гораздо хуже получилось. Четверку бывших броненосных корветов — "Османие", "Махмудие", "Озазие" и "Оркание" — в Италии перестроили в небольшие броненосцы береговой обороны, скорее даже плавучие батареи. Передвигаются в основном на буксире. Два из них стоят в Стамбуле, два — в Дарданеллах, сторожат проливы. Остальные шесть старых броненосцев совсем маленькие, фактически — броненосные канонерки. Служат стационерами в разных портах. Но они там, только флаг демонстрируют, больше ни на что не годны. Есть и безбронные канонерки — из старых винтовых корветов и шлюпов.

Адмирал Того уже не слушал. Он спросил о "Мессудие" не случайно. Этому кораблю в планах адмирала отводилось особое место.

Перед войной с Россией в японском флоте была принята тактическая организация линейных сил по схеме "шесть и шесть". В сражении флот действовал двумя линейными эскадрами, основной и быстроходной. В каждой было по шесть кораблей — шесть эскадренных броненосцев в 1-й эскадре и шесть броненосных крейсеров во 2-й. Исходя из этой схемы, на иностранных (главным образом, английских) верфях было заказано и получено к началу войны с Россией соответствующее количество кораблей линии. В последний момент удалось купить еще два броненосных крейсера, которые строили в Италии для Аргентины, но та отказалась от заказа. "Ниссин" и "Касуга" в организованном по схеме "шесть и шесть" японском флоте казались сначала лишними, но они пригодились потом, когда заменили в 1-й эскадре погибшие на русских минах у Порт-Артура броненосцы "Хацусе" и "Ясиму".

После Цусимы 6-корабельную схему организации броненосных эскадр сочли слишком громоздкой, и перешли к схеме "четыре и четыре". Боевое ядро японского флота теперь составляли четыре броненосца и четыре броненосных крейсера. Из четырех лишних броненосных крейсеров получалась еще одна, резервная, эскадра (в нее отобрали корабли небританской постройки — французский, немецкий и итальянские крейсера). Однако после гибели "Микасы" в 1-й эскадре осталось только три эскадренных броненосца. Нужен был еще один броненосный корабль. Казалось бы, в чем проблема? Благодаря военным трофеям, в японском флоте сейчас числилось броненосцев больше, чем было в начале войны. Четыре русских броненосца достались японцам при капитуляции Порт-Артура, еще четыре сдались после Цусимского сражения. Правда, затопленные русскими в Артуре "Ретвизан", "Полтава", "Пересвет" и "Победа" японцы хотя и успели поднять (и дать им японские имена "Хидзен", "Танго", "Сагами" и "Суво"), но из-за сложности ремонта вопрос об их участии в боевых действиях в ближайшие год-другой не стоял.

Устаревший "Николай I" ("Ики") и небольшие броненосцы береговой обороны "Сенявин" ("Мисима") и "Апраксин" ("Окиносима"), взятые после Цусимского боя, показали себя мало годными для эскадренного сражения. Оставался еще один цусимский трофей — броненосец "Орел", переименованный в японским флоте в "Ивами". Это был большой современный корабль, практически равный по силе лучшим броненосцам Японии. Полученные им в бою повреждения можно было исправить довольно быстро. Казалось бы — вот он, явный недостающий участник броненосного квартета! Однако, Того помнил, как в Цусимском сражении перевернулись и отправились на дно однотипные с "Орлом" броненосцы "Бородино" и "Александр III". Изучение "Орла"-"Ивами" выявило перегруженность и неустойчивость его конструкции. Чтобы сделать этот корабль по-настоящему надежным, требовалась серьезная перестройка, которая займет не один год. Таким образом, в 1-ю эскадру не годился ни один трофейный броненосец. Того мог бы взять какой-нибудь броненосный крейсер из 3-й эскадры, но тогда опасно уменьшалось ее превосходство над русским Владивостокским отрядом. Делать это было нельзя.

В конце концов адмирал Того остановил свой выбор на "Мессудие". Несмотря на свой более чем солидный возраст, турецкий броненосец в целом подходил. 17-узловая скорость позволяла "Мессудие" не слишком отставать от "Асахи", "Сикисимы" и "Фудзи", водоизмещение в 9 тысяч тонн и толстый бронепояс (до 300 мм брони в середине корпуса) давали достаточную устойчивость к вражескому огню, неплохой была и современная артиллерия британского производства (хотя и Виккерса, а не Армстронга, предпочитаемого на японском флоте) — два 9-дюймовых башенных орудия и двенадцать 6-дюймовок в бортовых казематах. Это было не слабее орудийной мощи "Ниссина" и "Касуги", которые Того ставил сражались в одной линии с броненосцами в Желтом море и при Цусиме.

Между тем Тарадзиро говорит о подготовке турецких моряков:

— ... Османский флот практически все время проводит на якорных стоянках, не выходя в море. Личный состав не имеет никакого опыта плаваний, корабли для них — только плавучие казармы, да и то большая часть команд проживает на берегу. Флотских учений не было с 1889 года. Артиллерийские стрельбы очень редки, торпедные — еще реже, сигнальные учения не проводятся, корабельные радиостанции никем не обслуживаются. Команды сокращены до предела, матросов на кораблях почти столько, сколько и офицеров. Людей не хватает даже на поддержание корабля в приличном виде. На палубах грязь, корпуса проржавели, судовые механизмы неисправны. Впрочем, офицерский состав флота, по оценкам немецких инструкторов, производит хорошее впечатление. Морские офицеры у турок самые образованные. И самые, кстати, недовольные существующим в Турции порядком вещей...

Разумеется, думал Того, включение "Мессудие" в Объединенный флот означает замену команды с турецкой на японскую. Из турок на корабле останутся разве что кочегары и, может быть, штурманы. Ну, и формальный турецкий командир при реальном его подчинении японскому старшему офицеру. Крейсера "Абдул-Месид" и "Абдул-Хамид" также следует укомплектовать японскими командами при сохранении над ними турецкого флага. Тогда, после ухода на Балтику бронепалубных крейсеров 3-го отряда вице-адмирала Уриу, при каждом из броненосных отрядов можно будет держать по три бронепалубных крейсера — по два японских и одному формально турецкому. Ну, и не следует забывать о четырех современных турецких миноносцах. Прибавка, конечно, небольшая, но и нелишняя. Вопроса о том, отдадут ли турки под его командование свои немногочисленные боеспособные корабли, у Того не возникал. Выбирать Турции не приходилось — либо, принимая все условия Японии, разделить с ней победу над своим вековечным врагом, либо дальше превращаться в жалкое и беспомощное подобие прежней великой империи.

— Торадзиру-сан! — прервал адмирал доклад. — Благодарю вас! Я думаю, мы получили представление о нашем новом союзнике. В заключение, не могу не спросить. Султан Абдул-Хамид всегда отличался большой осторожностью. Как вам удалось уговорить его решиться на войну с Россией?

— Это было непросто! — резидент улыбнулся. — Но для престарелого султана в настоящее время война — единственный шанс сохранить свою власть. Турция находится в глубоком кризисе, население теряет терпение. Налоги растут, жизнь дорожает, и даже к самому низшему чиновнику не подойти без взятки. В нетурецких провинциях Абдул-Хамида просто ненавидят, называют "Мясником" за организацию погромов. Этим летом революционеры из армянской "Дашнакцутюн" едва не убили султана, устроив взрыв около мечети, где он молился. Сейчас против турецких властей восстают не только христиане, но даже единоверные туркам албанцы и арабы. Да и среди самих турок почти все недовольны султаном. Опасней же всего для султана то, что против него выступают военные. В среде образованных офицеров, единственного просвещенного сословия в Турции, зреет заговор против Абдул-Хамида. И сторонников заговорщиков в армии всё больше и больше, а в руках у них — военная сила. Думаю, если бы Абдул-Хамид не решился на войну, офицеры свергли бы его через два-три года. Но победоносная война против извечного врага — России может, как надеется Абдул-Хамид, вернуть ему популярность и в армии, и в народе. Так что, в этом отношении, наши с ним интересы совпадают, а удержит ли Абдул-Хамид власть после войны — для Японии не столь важно. Ну и, конечно, уговорить турецкого султана на войны мне бы не удалось без помощи британского посланника. Англия обещала туркам любую помощь, кроме прямого участия в войне с Россией.

— Наша первостепенная задача на предстоящее время, — подытожил секретное совещание адмирал Того, — наладить взаимодействие с турецкими союзниками. Для этого на каждый наш крупный корабль прибудут их офицеры. В свою очередь, мы выделим достаточное количество людей для турецкого флота и береговых служб. Вторая, не менее важная задача — продолжение боевой подготовки. Мы не должны растерять вдали от родины то умение, которое позволило нам одержать победу у своих берегов. Учения будут проходить возможно чаше. И, наконец, мы не можем прекращать ни на день военных действий против наших врагов. Крейсера и истребители будут направляться для патрулирования на морских коммуникациях. Надлежит задерживать все российские коммерческие суда. Нейтральные суда, идущие из российских портов или следующие туда, подлежат досмотру на предмет военной контрабанды. И, наконец, мы не должны забывать, что мы воюем не только с одной Российской империи. В прошлом году Японии осмелилось объявить войну еще Черногорское княжество. Черногорцы, очевидно, считали, что могут не бояться японского оружия в своих отдаленных горах. Они ошиблись! Адмирал Уриу перед своим уходом на Балтику зайдет в Антивари и захватит по праву войны эту черногорскую гавань. Тогда, даже если европейские дипломаты вынудят нас уйти с Крита, мы получим на Средиземном море свой собственный порт.

Глава третья

Торпеды на торпеды

— "Поскольку согласно статьи 29-й Берлинского трактата от 13 июля 1878 года гавань Антивари является закрытой для военных судов любых наций, настоятельно прошу вас незамедлительно покинуть данный порт. С заверениями в совершенном...", ну и так далее. Вот, господа, какой ультиматум предъявил нам линиеншифскапитан Негован! — капитан 2-го ранга Петров-Чернышев отложил в сторону листок и печально посмотрел на сидевших напротив командиров миноносцев.

— Какое австрийцам дело до русских кораблей в черногорском порту?! — запальчиво выкрикнул лейтенант Шмидт. — Мы здесь у своих союзников, всё равно, что у себя дома!

— Успокойтесь, Петр Петрович, успокойтесь! — прогудел из дальнего угла жандармский ротмистр Отфиновский. — Берлинский договор действительно закрепил Антивари за Черногорией при условии австрийского контроля за побережьем. Тут даже портовый санитарный инспектор — австрийский, с ним и водки не выпьешь по душам. Другое дело, что австрийцы сами договор нарушили. Они имеют право сюда для надзора только легкие сторожевые корабли присылать, а пришли с броненосцем. Можно к этому придраться. И, вообще, договор — он для мирного времени, а у нас тут военные обстоятельства.

— Так что посоветуйте, Константин Константинович? — с надеждой спросил Петров-Чернышев.

— Затягивать по возможности переговоры, Николай Аркадьевич! Не мне вас учить дипломатическим хитростям. Ответим австрийцам, что сами не можем принять решение и запросили Петербург. Применить силу, чтобы заставить нас покинуть гавань, думаю, они не решатся. Сообщите им, на всякий случай, что у нас машина разобрана. Требовать нашего разоружения здесь они не могут, поскольку Черногория, хоть и формально, но воюющая страна. К тому же, в Антивари нет арсенала, чтобы нам можно было бы разоружаться. Вообще, конечно, интересная правовая коллизия возникает. Возможно, только третейский международный суд в состоянии решить, в чьих мы сейчас водах — австро-венгерских или черногорских, нейтральных или союзных?

Командир "Храброго" потрогал рукой перевязанную голову. И чего его понесло в Антивари? После боя с японским крейсером следовало бы идти быстрее интернироваться у итальянцев. Так нет! Ротмистр Отфиновский уговорил зайти в Антивари. Думали выгрузить здесь черногорцев, что служили в русском экспедиционном отряде на Крите, а потом идти в Бари или Бриндизи. Но, когда встали на якорь и чуть привели себя в порядок, сочли за лучшее задержаться у союзников. Всё же не лежала душа идти разоружаться, считай — в плен.

Черногорцам принадлежал на Адриатике совсем маленький кусочек побережья, а всего в 35 верстах к северу от Антивари располагался австрийский военный порт Котор. Раньше Австро-Венгрия смотрела на довольно частые визиты русских кораблей в Черногорию сквозь пальцы. Тогда, правда, русская средиземноморская эскадра была сильней всего императорско-королевского флота. Теперь же, когда все военно-морские силы России на Средиземном море составляла поврежденная канонерка с парой миноносцев, Двуединая монархия вспомнила о давнем запрете на посещение Черногории любыми военными судами. К Антивари явились и встали на внешнем рейде броненосец "Будапешт", минные крейсера "Пантер" и "Леопард", новые миноносцы "змениного" дивизиона — "Кобра", "Питон", "Боа" и "Кигьо". Эта маленькая, но грозная эскадра казалась весомым аргументом, чтобы заставить русских убраться куда подальше. Рассчитывать на помощь союзников не приходилось, весь черногорский флот состоял из вооруженной салютными пушечками княжеской яхты и вовсе безоружного пароходика.

— Хорошо! — выдавил, наконец, из себя Петров-Чернышев. — Значит, будем ждать дальнейшего развития событий.

— Просто спокойно ждать? — встрепенулся Шмидт. — Война же продолжается! Наш долг атаковать японцев! Я хоть сейчас готов выйти в море на своем двести двенадцатом!

Переведенного из Измаила лейтенанта Шмидта назначили командовать 212-м совсем недавно, вместо отправленного в Россию по болезни прежнего командира. Можно было понять, почему он так рвется в бой. В прошлом году Шмидт, тогда старший офицер транспорта "Иртыш" из эскадры Рожественского, был списан по болезни в Суэце, по дороге к Цусиме. Это выглядело подозрительно похожим на бегство с корабля, идущего в безнадежный бой. Теперь Шмидт всеми силами пытался оправдаться, доказать свою смелость. Этот немолодой неуравновешенный офицер уже доставил Петрову-Чернышеву много беспокойства. Правда, следовало отдать должное, примененное изобретательным Шмидтом дымное прикрытие сильно помогло при прорыве с Крита.

— Петр Петрович! Шанс найти японцев в первом же выходе — крайне мал, а обратно вас австрийцы не пустят. Придется идти на интернирование в Италию или к тем же австрийцам. А нам лучше всем вместе держаться.

— Я замаскирую миноносец под рыбачью шхуну и вернусь!

— Ох, господа, вы и фантазеры! — устало покачал головой Петров-Чернышев. — Еще... Очень плохие новости из России. Вот Константин Константинович съездил в Цетинье, сегодня вот вернулся.

— Лучше бы их жандармское высокоблагородие там и остались! — проворчал Шмидт.

— Спокойнее, Петр Петрович! Выслушайте сначала! — Отфиновский поправил торчащие стрелками усов. — Так вот, наше посольство в Черногории было информировано срочной депешей об оставлении русскими войсками Харбина. Завтра об этом напишут во всех газетах. То есть железнодорожное сообщение с Владивостоком и всей Приморской областью перерезано. Осталось только пароходное сообщение по Амуру и Уссури, но скоро, когда реки замерзнут, встанет и оно.

— Как же такое могло случиться?! — в голосе лейтенанта Железнова слышались растерянность. — Ведь у Линевича армия была больше японской!

— Революционеры постарались. Устроили беспорядки и забастовку на Сибирской железной дороге. Воинские составы встали, войска наши из-за этого не получили нужного обеспечения.

— Во всём у жандармов революция виновата! — вспылил Шмидт. — А то, что именно самодержавие привело страну, армию и флот к полному краху...

— Петр Петрович! — вмешался Петров-Чернышев. — Я понимаю ваше волнение, но должен напомнить, что мы присягали верно служить его императорскому величеству самодержцу всероссийскому.

— Присягали мы и всецело тому способствовать, что к пользе государственной! Но ведь, сами видите, самодержавие государству российскому не на пользу.

— Давайте прекратим подобные разговоры! Наше дело служивое — чинить врагу храброе и сильное сопротивление, телом и кровью, водой и сухим путем...

— Лучше водой! — натянуто рассмеялся Железнов. — На сушу нам пока еще рано. Ничего, получат еще япошки за Харбин. И за Мукден, за Цусиму, за Артур еще своё получат!

— Не сомневаюсь! — кивнул ротмистр Отфиновский. — Господин лейтенант! Надеюсь, ваше критическое отношение к существующему политическому строю не помешает исполнению воинского долга?

— Не помешает! — буркнул Шмидт.

— Тогда у меня к вам, Петр Петрович, вот какое предложение. Вы только что выразили готовность выйти на своем миноносце для атаки японских морских сил. У меня имеется информация, что послезавтра в Дуррацо прибудет японский транспорт с важным военным грузом. Не взялись бы вы его там подкараулить?

Шмидт настороженно взирал на жандарма:

— Я вашим приказам подчиняться не намерен! Если Николай Аркадьич одобрит...

Петров-Чернышев только махнул рукой.

— Тогда уж надо двумя миноносцами идти! — вскинулся Железнов. — Один другому поможет, если что в море случится. Здесь нам всё равно делать нечего. Коли японцев не встретим, хоть русский флаг покажем, чтобы не забывали. А если с транспортом не получится, попробуем у греков углем разжиться, может, и до Крита дойдем. Там точно будет в кого мину пустить.

* * *

Вице-адмирал Сотокики Уриу перечитывал передовицу "Тайм" с радостью и тайной ревностью моряка. Британская газета ликовала по поводу новой грандиозной победы японских войск. Маршал Ояма разработал и блестяще осуществил план наступательной операции в Северной Маньчжурии. Воспользовавшись пассивностью противника, 3-я японская армия генерала Ноги совершила до безрассудства смелый стратегический обход правого фланга 1-й русской армии генерала Куропаткина — на Синчан и далее вдоль Сунгари и Нонни на Цицикар, с выходом к линии Китайско-Восточной железной дороги западнее Харбина. Оказавшись перед угрозой потери железнодорожной связи с Россией, русский главнокомандующий генерал Линевич отдал приказ о немедленном отходе. Русская армия отступала основными силами в сторону Забайкалья, меньшая часть войск — к Владивостоку, а отдельные части — к Хабаровску. Бывший центр русского владычества в Маньчжурии город Харбин с его огромными арсеналами и складами достался победителям без боя и практически в полной сохранности. По последним данным, передовые части японской кавалерии, пройдя маршем от Цицикара через Мерген, уже вышли к Амуру против Благовещенска. Газета надеялась, что русский царь выразит готовность к возобновлению мирных переговоров и заключению мира прежде, чем японские войска перейдут границы его империи.

Да, на этот раз японская армия переиграла своего единственного достойного соперника — японский флот. Такого же громкого успеха флоту будет добиться трудно. Вот и сейчас адмирал Уриу идет принуждать к миру не русского царя, а всего лишь его младшего союзника — черногорского князя. Пройдя Отрантским проливом, японская эскадра двигалась на север по Адриатическому морю. Встреченные каботажные пароходики и рыбачьи лодки спешили убраться с дороги грозных кораблей. В походных колоннах шли бронепалубные крейсера "Касаги", "Читозе", "Отова", посыльное судно "Чихайя", два отряда дестроеров, а также вспомогательные крейсера "Нихон-Мару" и "Гонконг-мару". На траверзе Сан-Джованни ди Медуа прямо по курсу был замечен миноносец. Уриу велел "Инадзуме" и "Икадзучи" догнать и определить принадлежность корабля. Однако состояние машин у японских дестроеров после долгого океанского перехода оказалось таким, что приблизиться к неизвестному миноносцу, дававшему не больше 25 узлов, им удалось только тогда, когда впереди были замечены дымы нескольких крупных кораблей, двинувшихся навстречу. После этого разведчики повернули обратно к эскадре.

Когда Уриу сам подошел к Антивари, то действительно обнаружил вблизи гавани небольшой однотрубный броненосец, опознанный по справочнику как австро-венгерский типа "Монарх", а также пару крейсеров 3-го ранга и четыре малых миноносца, похожих на английские фирмы "Ярроу". Уриу распорядился дать приветственный салют и поднять японский флаг. С броненосца салютовали в ответ и подняли военно-морской флаг Австро-Венгрии. Затем с корабля императорско-королевского флота "Будапешт" попросили принять катер со своим главным начальником. Поднявшийся на борт "Касаги" офицер отрекомендовался капитаном 1-го ранга Максимилианом Негованом. Он не без труда понимал и французский, и английский адмирала Уриу. Тогда свои услуги переводчика предложил присутствующий на "Касаги" капитан 2-го ранга турецкого флота Хулуси Салих-паша, который отлично владел немецким.

— Международными соглашениями на мое государство возложен морской надзор за черногорским побережьем, — начал австриец с официальной напыщенностью. — Во исполнение этой миссии к Антивари направлен отряд кораблей императорского и королевского флота, которым я имею честь командовать. Могу ли я, в свою очередь, поинтересовался целью прибытия японской эскадры?

— Япония находится в состоянии войны с Черногорией. Эскадра под моим командованием послана для занятия Антивари как неприятельского порта, — заявил в ответ Уриу.

— Я немедленно пошлю миноносец в Котор для получения инструкций по этому вопросу.

— Японский флот не намерен ждать! Если кто-либо будут препятствовать его действиям, японские корабли пройдут в Антивари силой.

Уриу играл ва-банк. Он сильно рисковал, прояви австриец упрямство. Малые австро-венгерские крейсера, скорее канонерки, с двумя 120-мм орудиями были кораблями одного класса с "Чихайя" и не представляли для куда более крупных японских "собачек" серьезной угрозы. Но был еще "Будапешт". По тоннажу 6-тысячный броненосец береговой защиты вдвое уступал "Фудзи", меньшему эскадренному броненосцу японского флота. Однако для слабозащищенных крейсеров Уриу тяжелый австро-венгерский корабль с четырьмя 9-дюймовыми башенными орудиями и шестью бортовыми 6-дюймовками мог стать грозным противником. И не стоило слишком надеяться, что австрийцы испугаются стоящей за спиной японцев Англией. За Австро-Венгрией стояла Германия, а воевать с ней англичане если бы и решились, то не из-за японской экспедиции в Черногорию.

Негован драться не захотел:

— Не вижу причин препятствовать японскому флоту в его действиях, тем более что русские со своей канонеркой уже нарушили статус Антивари как порта под контролем нейтральной державы.

Уриу уже куда более вежливо предложил австро-венгерскому офицеру отобедать, тот не отказался.

Во время обеда были подняты тосты за здоровье монархов Японии и Австро-Венгрией. Негован поздравил японцев с победой в Маньчжурии, а также заметил, что считает принимающего его адмирала примером настоящего морского командира. Австриец пояснил, что адмирал Уриу при победе в Чемульпо над русским "Варягом" не имел в эскадре ни единого пострадавшего, тогда как даже североамериканцы после своего знаменитого бескровностью для победителей разгрома испанского флота при Маниле, всё же, сообщили о нескольких раненых. Польщенный Уриу, в свою очередь, вспомнил, что изучал в североамериканской морской академии в Аннаполисе в качестве примера выдающегося военно-морского искусства победу австрийского флота над итальянским при Лиссе в 1867 году.

Проводив Негована, Уриу немедленно вызвал на флагманский "Касаги" командиров миноносцев. До того, как стало известно о русской канонерке в Антивари, японцами планировался дневной заход в гавань всех кораблей эскадры, подавление огнем крейсеров береговой обороны, если таковая имеется, и последующая высадка десанта. Однако присутствие канонерки делало такой план слишком опасным. Уриу помнил, в каком состоянии он увидел "Нийтаку" после боя с "Храбрым". Поэтому, прежде чем направиться в Антивари с большими кораблями, Уриу решил провести ночную атаку миноносцев и уничтожить русскую канонерку. Командиры истребителей получили указание войти в гавань под австрийскими флагами, заменив их на японские непосредственно перед пуском торпед.

Салих-паша попросил разрешения участвовать в этой акции, вызвавшись быть лоцманом на одном из миноносцев. По его словам, он отлично знал акваторию бухты, где раньше располагался важный турецкий порт. Уриу, подумав, дал согласие, и Салих-паша перебрался на "Оборо"

* * *

— Я не пират, а русский офицер! — кричал лейтенант Шмидт на ротмистра Отфиновского. — Из-за того, что вы ввели меня в заблуждение, мы потопили в международных водах нейтральное гражданское судно...

— С которого по нам вели огонь! — попытался вставить слово ротмистр

— И мой корабль — это боевой корабль русского флота, а не плавучая тюрьма! — не слушал его Шмидт. — Я сейчас же прикажу своим матросам освободить всех задержанных вашими жандармами и высадить на ближайшем берегу!

— Высаживайте! — согласился Отфиновский. — Берег-то турецкий. А турки не либеральничают с попавшими к ним в руки революционерами любой национальности. Особенно после покушения на Абдул-Хамида.

Настроение у Петра Петровича Шмидта было испорчено с раннего, темного еще утра, когда на его миноносец неожиданно явился, победно шевеля усами, ротмистр Отфиновский в сопровождении десятка вооруженных жандармов. На категорическое несогласие Шмидта видеть их у себя на борту Отфиновский предъявил письменный приказ командира Отряда кораблей. Шмидт смог на это ответить лишь сообщением, что кормить незваных гостей во время рейда он указаний от начальства не имеет. Вдобавок Шмидта расстроило и то, что старшим из двух командиров миноносцев на время операции Петров-Чернышев назначил не его, а лейтенанта Железнова.

Заранее замаскированные в подобие парусных шхун миноносцы, пользуясь попутным ветром, на парусах выскользнули в утренних сумерках из гавани вместе с несколькими черногорскими баркасами. Австрийцы проводили их лучом прожектора, но не стали ничем мешать. Удалившись подальше в море, 212-й и 213-й развели пары, свернули паруса, положили на палубу съемные мачты и пошли экономным ходом на юг, к Дуррацо или, по-черногорски, Драчу. Там корабли легли в дрейф ввиду берега и стали ждать обещанного Отфиновским японского транспорта. Через несколько часов на горизонте с юго-запада действительно показался дымок. Вскоре можно уже было разглядеть небольшой пароход под голландским коммерческим флагом. Его заметной особенностью были четыре крупных шлюпки, скорее даже катера, стоявшие на мощных шлюпбалках. Создавалось впечатление, что судно несет на себе целую флотилию малых судов. Шмидт тогда подумал, что, видимо, пароход предназначен для одновременной доставки грузов в разные места. Груз сгружается в море на спущенные на воду катера и те идут сразу в несколько ближайших портов.

На пароходе (на носу удалось прочитать в бинокль название — "Сириус"), судя по оживлению на палубе, заметили пару миноносцев, однако продолжали идти по направлению к албанскому берегу. На 213-м подняли на мачте Андреевский флаг и передали международным сигнальным кодом приказ остановиться для досмотра. "Сириус" только прибавил ход и повернул форштевнем на миноносец, пытаясь таранить. Лейтенант Железнов отвернул в сторону и дал приказ, открыть из-под брезента орудия и сделать перед носом парохода предупредительный выстрел. С "Сириуса" ответили жаркой ружейной стрельбой с палубы и мостиков. 213-й и подоспевший ему на помощь 212-й в свою очередь открыли по судну артиллерийский огонь, стреляя сначала по надстройкам. Люди на пароходе скрылись, спустившись вниз, однако судно продолжало упрямо держать курс к Дуррацо. Тогда русские стали бить в пароход по ватерлинии, но 37-мм снаряды орудий миноносцев не могли сделать пробоину, угрожавшую крупному судну быстрым затоплением. Даже издырявленный пароход мог успеть добраться до албанского порта. Тогда с миноносца Железнова пустили мину Уайтхеда. Оставляя за собой пенный след, она помчалась наперерез "Сириусу" и ударила его в правую скулу.

Пароход дернулся всем корпусом, будто налетев на подводный риф. У борта судна взметнулся выше мачты водяной фонтан. Хотя мина была специально пущена так, чтобы не задеть котлы, взрыв оказался необычайно сильным. Вслед за первым последовал второй взрыв, внутри корпуса, еще более мощный. Мачта рухнула за борт. Перед мостиком сквозь палубу вырвался огромный клубок ярко-желтого огня. Затем пароход заволокла туча черного дыма, в которой продолжали трещать, как фейерверк, малые разрывы. Когда туча рассеялась, "Сириус" уже тонул вперед носом. Его корма задралась высоко вверх, так что обнажился вращавшийся винт и перо руля. В таком почти вертикальном положении пароход продержался несколько минут, с палубы катились незакрепленные вещи, люди прыгали в воду. Потом "Сириус" стал быстро уходить вниз, уже на глубине произошел новый взрыв, после чего на поверхности забурлили пузыри и всплыли обломки.

Команда не сумела спустить шлюпки, которые при затоплении парохода оказались раздавлены шлюпбалками. Теперь в воде виднелось с десяток голов. Миноносцы, подойдя самым малым ходом, занялись спасением людей. К изумлению моряков, среди вытащенных из воды не оказалось ни одного японца, да и голландец был всего один, представившийся капитаном Корнелисеном. Остальные спасенные изъяснялись, пусть не всегда чисто, на русском языке, причем, в самых крепких выражениях. Жандармы, нисколько не удивленные составом команды потопленного парохода, профессионально обыскивали продрогших "сириусцев" и переправляли в выделенный под содержание задержанных матросский кубрик. Из воды было поднято и несколько заинтересовавших жандармов обломков — досок от разломанных ящиков с маркировкой, частей деревянных прикладов и лож от ружей, с которых, очевидно, с парохода и вели стрельбу. Отфиновский даже распорядился измерить глубину на месте гибели "Сириуса", чтобы выяснить, нельзя ли подцепить и достать образцы груза с затонувшего судна. Но дно здесь оказалось глубоко, и миноносцы повернули обратно. После успешной операции Шмидт смилостивился и приказал покормить жандармов вместе с командой. Заодно распорядился дать что-нибудь поесть и "сириусцам".

Пользуясь правами командира корабля, Шмидт зашел в кубрик, чтобы поговорить с задержанными. Они отвечали зло и неохотно, но, всё же, выяснилось — "Сириус" был куплен в Голландии русскими революционерами и должен был доставить нужные для борьбы с царизмом грузы в черноморские порты. Ошарашенный этим известием Шмидт бросился искать Отфиновского. Между ними состоялся жесткий разговор.

— ... У меня корабль военно-морского флота! Я с внешними врагами воюю! С японцами! У вас своя жандармская пограничная флотилия есть, вот с ней революционеров и ловите!

— Хорошо, Петр Петрович, только ведь революционеры на японские деньги купленной оружие в Россию везли!

— Что за ерунду вы несете! Ваша жалкая попытка обвинить борцов за народную свободу в продаже родины вызывает у меня только презрение и смех!

Не желая больше разговаривать с жандармом, лейтенант Шмидт повернулся и ушел к себе на мостик. Высаживать "сирусцев" в Турецкой Албании и в самом деле было нельзя. Шмидт решил, что при подходе к Антивари сделает крюк к австрийскому побережью и предложит команде злосчастного парохода переправляться туда на шлюпке.

Едва сгустились сумерки, 2-й отряд истребителей японского флота двинулся через цепочку австро-венгерских кораблей к Антивари. Со стороны моря бухта была совершенно открыта. Русские и черногорцы не поставили у входа ни бона, ни сетей. Даже дозорных катеров или шлюпок не было видно. Гавань имела совершенно мирный вид. Горели фонари на рыбачьих судах, окна в домах на набережной. Японцы определи, что в бухте находятся три крупных корабля, хотя четко их рассмотреть не удавалось. Командир отряда капитан 1-го ранга Дзюнкити Ядзима распределил цели: "Инадзума" должна была торпедировать судно у северного причала, "Икадзучи" — корабль, стоявший в южной части бухты. "Акебоно" — тот, что бросил якорь в глубине залива. "Оборо" с командиром отряда оставался в резерве, ходя галсами перед входом в гавань. Малым ходом японские миноносцы прошли в бухту.

Почти все кубрики и каюты на "Храбром" после боя с "Нийтакой" пришли в полную негодность. Привести их в порядок так и не успели, поэтому большинство команды ночевало на берегу. Сигнальщик на мостике канонерке заметил входящие в гавань миноносцы,осветил их прожектором и позвал вахтенного офицера. Судовой механик поручик Блок посчитал миноносцы кораблями лейтенантов Железнова и Шмидта, возвращающиеся из рейда. Потом, обнаружив, что миноносцы другого типа (четырехтрубные, а не трехтрубные как 212-й и 213-й), Блок решил, что это австрийцы, и еще более утвердился в своем мнении, увидев над миноносцем, идущим к канонерке, австро-венгерский флаг. Поручик вызвал на мостик старшего в тот момент на корабле лейтенанта Лютера, но боевую тревогу не объявлял. Как считал Блок, австрийцы либо идут на переговоры, то ли хотят устроить демонстрацию серьезности намерений. Японцев он уж точно не ждал. Не вызвали у него сомнений даже повернутые на неизвестном корабле по-боевому на борт минные аппараты. Миноносец подошел к "Храброму" на полкабельтова. С канонерки ему просигналили запрос ратьером по международному коду, "австриец" ответил какой-то абракадаброй, потом полосатый красно-бело-красный флаг на мачте пополз вниз и вместо него на мачте быстро взвился флаг с красным японским солнцем. В тот же момент блеснули пороховые вспышки сразу двух минных выстрелов.

К этому времени лейтенант Лютер уже поднялся на верхнюю палубу. Еще до минных пусков он понял серьезность ситуации. Лютер сообразил, что развернуть тяжелое 8-дюймовое орудие, заряженное сегментным снарядом, он уже не успеет, поэтому кинулся на корму — к 6-дюймовой пушке, успел за секунду до пуска мин навести на миноносец и, заметив вспышки из отверстий минных аппаратов, сам произвел выстрел. Через считанные секунды "Храбрый" подкинуло вверх мощным взрывом. На палубу обрушился поток воды, остро пахнуло сгоревшей взрывчаткой. Одна из японских торпед, несмотря на близость расстояния, прошла мимо и вылетела на берег, но вторая взорвалась у правого борта канонерки против погреба 8-дюймовых снарядов. Погреб был практически пуст, дело ограничилось затоплением через огромную пробоину его и смежной угольной ямы. Однако взрыв повредил ветхие внутренние перегородки, и без того расшатанные в прошлом бою. Забортная вода стал быстро распространяться по кораблю. Коридоры и отсеки заполнил едкий дым, постепенно выходивший через разбитые иллюминаторы и световые люки. Взрыв вызвал повреждения на жилой палубе, были погнуты переборки, сорваны трапы, через образовавшуюмя в настиле дыру в трюм свалились несколько оглушенных матросов. Когда экипаж, выбравшись наверх, занял, наконец, места у боевых постов, "Храбрый" уже был обречен.

Положение "Икадзучи", впрочем, было немногим лучше — 6-дюймовый снаряд перебил японскому миноносцу паропровод. Впрочем, японцам, оставшимся без хода в сотни метров от тяжеловооруженного русского корабля, крупно повезло. Грозная артиллерия "Храброго" молчала. Кормовая 6-дюймовка успела сделать только один выстрел. После сотрясения судна от взрыва поворотный механизм орудия заклинил какой-то завернувшийся лист железа. Лейтенант Лютер и подоспевшие матросы тщетно пытались развернуть пушку вслед за дрейфовавшим мимо в клубах шипящего пара миноносцем. Другой расчет пытался привести в действие правую 8-дюймовку, но канонерка уже так сильно накренилась на этот борт, что максимально поднятый ствол смотрел уже в воду. Оказалось, что "Храбрый" мог стрелять только шестью легкими пушками правого борта. На деле огонь успели открыть лишь две или три скорострелки, к которым добежали канониры, а также десантная 2,5-дюймовая пушка с берега. Но для японского дестроера эти снаряды не были серьезной угрозой, а потом, перекрыв магистраль, японцы на остатках пара совсем уползли на безопасное для себя расстояние. "Икадзучи" встал на якорь (сильный западный ветер сносил корабль к берегу) и занялся ремонтом.

"Храбрый" тонул. Поручик Блок спросил у лейтенанта Лютера разрешения спускать пар из котлов. Вода свободно вливалась в иллюминаторы, потом хлынула на палубу. Команда бросала через поручни койки, чтобы спасаться на них вплавь, но от берега уже подошли черногорские лодки. В них грузили раненых, потом всех остальных. Лейтенант Лютер руководил эвакуацией судна, пока палуба полностью не ушла в воду, после чего поднялся на мостик. Там вода дошла ему до пояса и остановилась. Затонувшая канонерка легла днищем на грунт. Когда ночевавший в городе капитан 2-го ранга Петров-Чернышев прибыл к месту катастрофы, на поверхности воды видны были лишь труба и мачты "Храброго".

Второй японский истребитель "Инадзума" дважды стрелял торпедами по пароходу "Галеб" у портового причала. Торпеды, не попав в маленькое судно, сильно повредили взрывами причал на деревянных столбах. Убедившись в промахе, японцы открыли по "Галебу" огонь из орудий, выпустив до сотни снарядов. Получив несколько пробоин, черногорский пароход старой французской постройки затонул. Японцы перенесли огонь на портовые строения, вызвав пожары на складах. Между тем собравшиеся на берегу черногорцы стали стрелять из винтовок и ружей, что заставило команду "Инадзумы" отказаться от высадки для довершения разрушений.

"Акебоно", третий японский миноносец, вышел на пришвартованную к городскому причалу княжескую яхту "Румия". 140-тонная двухмачтовая паровая яхта только в начале этого года была подарена черногорскому князю султаном Турции. Капитан яхты Нико Янкович, услышав стрельбу у входа в бухту, успел поднять экипаж по тревоге, однако не имел возможности оказать противнику какое-либо сопротивление. В надежде на хотя бы психологическое воздействие, черногорцы сделали холостые выстрелы из салютных пушек (боевых снарядов к ним на яхте не имелось). "Акебоно" в ответ открыл огонь из всех орудий. Янкович дал приказ своим людям покинуть яхту. Японцы, подойдя на двести метров, пустили в оставленную экипажем "Румию" две торпеды. Взрыв переломил яхту пополам, забросав ее обломками пристань.

Успех японцев был полный. Ценой устранимого повреждения одного миноносца были потоплены три вражеских судна, включая зловредную русскую канонерку. Черногорские "Румию" и "Галеб" японцы приняли за русские миноносцы, поэтому считали, что с противником теперь полностью покончено.

— Что-то австрийцев, будто, прибавилось? — пробормотал лейтенант Железнов, осматривая в бинокль черный сумеречный горизонт. Размытых темных силуэтов на нем стало действительно больше. Неужели ради выдавливания "Храброго" Австро-Венгрия прислала сюда весь свой флот?

Два снова замаскированные под парусные шхуны русские миноносцы тихо шли вдоль берега назад в Антивари. Неожиданно со стороны гавани, скрытой горой Воловица, донеслась канонада. На русских кораблях дали сигнал тревоги. Матросы, пробираясь среди маскировочных конструкций, заняли места у орудий и минных аппаратов. Когда 213-й и 212-й обогнули мыс Пунта-Воловица с развалинами старинного турецкого форта, впереди был замечен четырехтрубный миноносец. Лейтенант Железнов попытался срочно освежить в памяти данные о флоте Двуединой монархии. Насколько он помнил, таких кораблей у Австро-Венгрии не было, да и не нужны ей были на Адриатике большие мореходные миноносцы. Недавнее приобретение? На неизвестном корабле тоже заметили 213-й и без всяких предварительных запросов открыли огонь, правда, лишь из одного и малого орудия. Рассуждать о причинах неспровоцированной агрессии не было времени. Железнов приказал приготовить минный аппарат к выстрелу. Выброшенная зарядом из трубы минного аппарата сигара самодвижущейся мины Уайтхеда скользнула в воду и понеслась к вражескому (чей бы он не был) кораблю.

На "Оборо" (а это был он) некстати появившуюся рыбачью шхуну, опоздавшую видимо с лова, хотели скорее отпугнуть, чем потопить. Вспышку минного выстрела приняли за взрыв собственного снаряда, а след торпеды в ночи просто не заметили. Потрясший "Оборо" взрыв стал для команды полной неожиданностью. Капитан-лейтенант Фудзивара, командир корабля, даже решил, что "Оборо" сдрейфовал на минное заграждение, которое, всё же, устроили у своей гавани черногорцы. Как бы то ни было, истребитель получил пробоину до самой палубы на стыке между носовыми котельным и машинным отделениями. Его практически переломило пополам, и теперь он быстро погружался в воду. Видя, что корабль обречен, Фудзивара запросил у начальника отряда капитана 1-го ранга Ядзимы разрешения команде покинуть судно, а ему самому совершить самоубийство. Ядзима одобрил первое и запретил второе. "Оборо" уже ложился на борт в клубах шипящего пара и через три минуты после подрыва полностью исчез под темной водой. Спасавшиеся вплавь японцы старались отплыть подальше от русских миноносцев, с которых им кидали спасательные концы. Исключением стал лишь один, он торопливо подплыл к 212-му, схватился мертвой хваткой за канат и тут же был поднят из воды. Голову спасенного украшала чудом не свалившаяся красная феска.

— Что? Турка спасли? — крикнул лейтенант Железнов, подойдя почти борт к борту к 212-му. — А мы командира японца вытащили! Это японцы, чтоб их за ногу! Говорит, тут целая японская эскадра. Сдаваться нам предлагает! Ты, слышь, Петр Петрович! У тебя все мины целы, давай в море, там их большие корабли стоят. А я уже пустой, отстрелялся. Пойду в гавань нашим на подмогу, в тесноте и из пушечек по косорылым пострелять можно.

Русские миноносцы разошлись в разные стороны. Ловя ветер парусами, 212-й поплыл потихоньку в море, 213-й двинулся в Антивари. Миноносец лейтенанта Железнова разрядил свои палубные поворотные минные аппараты по "Сириусу" и "Оборо". Оставалась, правда, еще мина в третьем, неподвижном аппарате над форштевнем. Но перезарядить ее в палубный в море было невозможно, а попасть из носового аппарата обычно удалось лишь в упор и по неподвижной цели. Не случайно, на более современных миноносцах от носовых аппаратов уже отказались. Поэтому, по существу, 213-й шел в Антивари на верную гибель. Попавший в плен японский командир дал Железнову представление о вражеских силах. Минный отряд у японцев по штату состоял из четырех кораблей. Значит, после потопления "Оборо" у врага осталось еще три контрминоносца. Каждый 350-тонный японский корабль вооружен двумя 76-мм орудиями — по одной на носу и корме, а также четырьмя 57-мм орудиями — по две на борт. У 200-тонного русского миноносца всё пушечное вооружение — две 37-мм пушечки по обе стороны от носового мостика и третья, такая же, на корме. Плюс, меньшая скорость, чему японцев. Для дестроера миноносец являлся законной добычей. Но Железнов вел свой кораблик вперед, ведь там вели неравный бой его товарищи.

Держась в тени горы Воловица, 213-й проскользнул к стоянке "Храброго". Канонерской лодки на месте не было видно, зато в отдалении от берега сигнальщики заметили два или три низких четырехтрубных судна. Японцы! Лейтенант Железнов приказал спустить на воду обе бывшие на миноносце шлюпки и загрузил их пассажирами — пленными революционерами с "Сириуса" и японцами с "Оборо" под охраной жандармов. Когда шлюпки ушли к берегу, командир окинул взглядом своих матросов, стоявшим под фальшивыми мачтами на узкой палубе миноносца:

— Ну что, братцы! Тыщи верст мы с вами вместе прошли по морям на кораблике нашем, а сегодня уж особенно хорошо постарались для матушки России. Два неприятельских судна на дно пустили. Бог, как говорится, троицу любит! Покажем желтым чертям, как русские моряки воевать и умирать умеют! Пока не скажу, с места своего не сходить. А как скажу, что пора, бросайтесь, ребята, в воду, к берегу плывите. Господь, коль будет милостив, спасет, а коли нет — так двух двум смертям не бывать, а одной не миновать! Все по местам! В бой!

Выполнив боевую задачу, "Инадзума" и "Акеброно" занялись стоявшим без хода "Икадзучи". Поврежденный дестроер было решено выводить на буксире. Однако, как оказалось, широкий вход в бухту, который облегчил японцам проникновение в Антивари, теперь создавал серьезные затруднения. Большие волны, которые гнал с моря усилившийся западный ветер, препятствовали буксировке. Несколько раз канаты, заведенные на "Икадзучи" с "Инадзумы" рвались, и дело надо было начинать сначала. Неожиданно темноту со стороны входа в залив, где находился "Оборо", озарила вспышка, через секунды докатился гул далекого взрыва. На запросы прожектором "Оборо" не отвечал. Командир "Инадзумы" капитан-лейтенант Суга, принявший командование отрядом, дал радиограмму на флагман, доложив о сложившейся ситуации. Вице-адмирал Уриу с "Касаги" дал приказ "Инадзуме" и "Акебоно" оставить "Икадзучи" и срочно искать "Оборо", оказав при необходимости помощь ее команде.

Почти выведенный из бухты "Икадзучи" снова бросил якорь и продолжил ремонт. Все силы экипажа были брошены на восстановление развороченной взрывом паровой магистрали. На другие повреждения — пробоины от малокалиберных снарядов и осколков — не обращали внимания. Не сразу обратили внимание и приближающийся парусник, по непонятной причине держащий курс прямо на дестроер. Но когда прожектор, постоянно шаривший вокруг, в очередной раз осветил странное суденышко, командир "Икадзучи" капитан-лейтенант Сайто наконец-то встревожился. Об этих черногорцах каких только историй не рассказывают, вдруг местные удальцы решились попытаться на простой лодке взять на абордаж боевой корабль Императорского флота? Сайто вызвал ко второму 57-мм орудию полный расчет, оторвав канониров от участия в ремонте, и приказал расстрелять наглого рыболова.

После первого же выстрела непонятное судно внезапно полностью переменило свой облик. В свете прожектора было видно как высокие мачты с раздутыми ветром парусами вдруг упали за борт, туда же с легкостью полетела коробчатая надстройка, опали, будто бумажные, высокие борта и вот... На месте парусника в круге света прожектора оказался узкий хищный силуэт миноносца. Из его труб повалил дым и посыпались искры, перед форштевнем вырос белый бурун, за исчезнувшей почти под накатившими волнами кормой развернулся бело-синей птицей русский флаг. Сайто разглядел на мостике напряженную фигуру вражеского командира, вцепившегося руками в ограждения, склонившихся к легким пушкам комендоров... Миноносец шел полным ходом на "Икадзучи"!

— Все к орудиям! Беглый огонь!

Два японских контрминоносца уходили, оставив неподвижного третьего. Железнов решил, что на нем случилась поломка либо, на что хотелось надеяться, он был поврежден в бою с "Храбрым". Появлялся шанс подойти, пользуясь маскировкой, поближе и пустить в ход единственное действенное оружие 213-го — носовую мину. Однако японцы оказались настороже. Перед атакой Железнов просил канониров носовых пушек постараться уничтожить хотя бы одно японское орудие. Молодцы-канониры старались как могли. Но слишком сложной была задача. Вывести из строя вражеское орудие могло лишь прямое попадание в ствол или тумбу лафета, а выбить расчет не был способен даже близкий разрыв слабой 37-мм гранаты — весом в 500 грамм с ничтожным 20-граммовым зарядом пороха. Попадать во вражеский корабль они, верно, попадали, но ни одна из японских пушек не замолчала, а их воздействие на русский миноносец было куда сильней. Особенно ужасающий эффект производили 76-мм японские фугасы, который весили 5,7 кг и содержали почти полкилограмма взрывчатки.

Всего за полторы минуты такого обстрела правая пушка миноносца была совершенно разбита, а у левой, вроде уцелевшей, полег на месте расчет. Японскими снарядами была снесена мачта, пробиты дымовые трубы и палуба во многих местах. Вокруг лежали изуродованные тела убитых и тяжелораненых. Самого лейтенанта Железнова спасло лишь то, что убитый у штурвала рулевой заслонил его телом от осколков. К счастью, рулевое управление осталось исправным, обходили пока стороной снаряды и котлы с машиной. Однако весь корпус корабля был издырявлен, на полном ходу в него захлестывали целые водяные потоки. Было ясно, что скоро 213-м либо затонет, либо, в лучшем случае, потеряет ход, и тогда японцы добьют его уже без спешки. Оставалось воспользоваться последним шансом.

— Новой минный, товсь!

Над форштевнем 213-го поднялась крышка минного аппарата.

Раненый осколками в плечо и шею Железнов, взявшись за скользкий от крови рулевого штурвал, из последних сил удерживал корабль на курсе. Наводить неподвижный носовой аппарат на цель можно было только всем корпусом корабля.

— Носовой, пли!

Только бы аппарат не был поврежден! Ура! Мина вырвалась из-под исковерканного карапаса миноносца и с тяжелым всплеском упала в воду, уходя вперед корабля. Дойдет или нет?! Попадет или нет?! Рванет или нет?! Железнов знал, как бывают ненадежны эти изобретения австрийского инженера Уайтхеда...

Если бы "Икадзучи" имел ход, то японцы наверняка уклонились бы от замеченной ими торпеды. Но в нынешней ситуации капитан-лейтенант Сайто мог отдать только приказ перебить цепи передних якорей и надеяться, что волны развернут дестроер к торпеде носом или, хотя бы изменят угол ее встречи с корпусом корабля, чтобы не сработал взрыватель. Торпеда ткнулась в "Икадзучи" под левый якорный клюз. Небольшой поворот корпуса даже помог ей ударить взрывателем по перпендикуляру. Раздалось легкое шипение, а потом у борта взметнулся громадный водяной столб. Форштевень "Икадзучи" бы полностью оторван, мостик сдвинут взрывной волной, носовая 76-мм и две 57-мм пушки сбиты с лафетов, мачта упала за борт. Через полминуты полузатопленный русский миноносец довершил разрушение, на полном ходу врезавшись в искалеченную носовую част "Икадзучи". Первый раз пригодился тяжелый таранный форштевень, которыми с непонятным упорством русские снабжали свои легкие минные корабли. Узкий миноносец со страшным скрежетом вонзился в японский истребитель и глубоко проник внутрь корпуса, ломая переборки и распирая наружную обшивку. 213-й и буквально нанизанный на него "Икадзучи" вместе медленно погружались в воду, а на их палубах схватились врукопашную команды. Численно уступая японцам вдвое, русские матросы, в основном уцелевшие кочегары, с угольными лопатами, ломами и разными попавшими под руку обломками ринулись с яростным криком на "Икадзучи". Не опомнившиеся после столкновения японцы под таким напором были загнаны в трюмных отсеки или оттеснены на корму, откуда кидали ручные бомбочки, вели огонь из револьверов и карабинов, и даже пробовали стрелять из оставшихся пушек вдоль палубы.

Услышав у себя за кормой стрельбу, а потом и взрыв, "Инадзумо" и "Акебоно" повернули назад, в бухту. Они прибыли в самый разгар абордажного боя, осветив свалку на палубе своими прожекторами. Увидев, что к японцам подошло подкрепление, лейтенант Железнов приказал своими людям прыгать в воду, а сам, вернувшись на 213-й, зажег фитили к заранее приготовленным подрывным зарядам. После взрыва русский миноносец стал стремительно погружаться кормой; его нос, поднимаясь вверх, еще более разрывал корпус японского истребителя. Когда "Инадзумо" и "Акебоно" подошли, 213-й уже исчез под водой, а "Икадзучи" доживал последние минуты на поверхности. Забрав с палубы остатки экипажа, и вытащив барахтавшихся в воде, два японских истребителя повернули в море. Из 55 японцев команды "Икадзучи" было спасено 32 человека. Было взято и 14 пленных, пятеро русских моряков добрались до берега, они плыли, цепляясь за разбитый японский сампан.

* * *

Лейтенант Шмидт без затруднений провел свой миноносец сквозь цепь австрийских сторожевых кораблей. Похоже, австро-венгры приняли 212-й за обычный черногорский парусник, удиравший со всех ног из Антивари, где, судя по всему, происходило нешуточное побоище. Пусть бежит! Австрийцы не хотели вмешиваться в то, что творилось сейчас между японцами, русскими и примкнувшими зачем-то к ним черногорцами. Однако, если бы на "Питоне" или "Кобре", между которыми проскользнул замаскированный 212-й знали в тот момент, что лейтенант Шмидт, приняв в темноте их кораблики за японские истребители, готовился отдать приказ о минной атаке, австрийцы не были бы так спокойны. Но Шмидт рассудил, что может найти себе цель покрупнее, и повел свой миноносец дальше.

Навстречу 212-му шел малым ходом крейсер "Читозе". Вице-адмирал Уриу, озабоченный отсутствием четких сведений от 2-го отряда истребителей, решил послать своим дестоерам подкрепление в виде бронепалубного крейсера с 8-дюймовой артиллерией. Судя по канонаде со стороны Антивари, отряд капитана 1-го ранга Ядзимы встретил неожиданно сильное сопротивление. Командир "Читозе" капитан 1-го ранга Танин Ямай получил приказ действовать со всей осторожностью. Когда ему доложили о замеченном справа по борту паруснике, видимо, рыболовном судне из Антивари, Ямай распорядился не трогать суденышко. Конечно, будь это где-нибудь в Желтом море, он, не задумываясь, приказал бы потопить подозрительное судно — китайское или корейское. Но здесь, всё же, Европа! Ямай помнил, сколько проблем доставило русским случайное потопление эскадрой Рожественского нескольких английских рыболовов. А ведь этот парусник может оказаться не черногорским, а, например, итальянским. Не случайно ведь дестроеры Ядзимы выпустили его из гавани.

При виде силуэта идущего встречным курсом 6000-тонного двухтрубного крейсера типа "Касаги", лейтенант Шмидт не мог уже сдержаться. Такой случай бывает раз в жизни! Он наклонился и крикнул в переговорную трубу:

— Машинное! Готовьтесь через минуту держать полный ход!

Потом дал указание повернуть торпедные трубы на правый борт и ждать сигнала.

Успеть бы сказать команде речь о значении момента, да времени почти не осталось:

— Товарищи! С нами Бог и русский народ, а кто они — разбойники! Ура!

— Ура! — недружно крикнули мало что понявшие матросы.

Шмидт прикинул в уме расстояние между сходящимися кораблями и скорость сближения, провел в уме расчеты. Стрелять надо было через полминуты. Как долго тянулись эти секунды... Наконец:

— У аппаратов! Пли!

— Вашбродь! Не выходит!

Шмидт стрелой помчался на корму, дал с размаху в зубы неумехе минеру, запутавшемуся в закрывавший аппарат маскировочном брезенте, рванул рычаг пуска. Глухо бахнул внутри пороховой заряд, выбрасывая мину. И следом выстрелил второй аппарат. А на нем чего ждали? Ах да, сам же велел стрелять второму за первым... Поздно! Поздно! Шмидт едва не зарыдал от лютой досады. Бросился из-за парусов на мостик, стараясь разглядеть следы мин. Авось, успеют, успеют... Нет!!! Мины заметили! Крейсер отворачивал кормой, чтобы отбросить их винтами, там что-то кричали, поднимая тревогу. Сейчас ударят из всех орудий, а у японцев на борт пять 120-мм и шесть 76-мм пушек, не считая носовой и кормовой 8-дюймовок. Мокрого места не останется от миноносца после такого залпа!

— Машинное! Полный ход! Самый, самый полный!

Танин Ямай был поражен, увидев торпедные пуски с совершенно безобидного на вид парусника. Так вот, что могло случиться с истребителями 2-го отряда! Неужели они стали жертвой такого коварного обмана?! Нет, Ямай не был возмущен. Скорей он восхищался чужой военной хитростью. Какой бы русский не изобрел эту маскировку, думал он почти как японец. Замысел был неплох, но на этот раз он у врага не сработал. Обе торпеды, оставляя за собой белые полосы пузырьков, прошли за кормой у "Читозе". Оставалось только развернуться и уничтожить этого опасного русского хитреца. Внезапно с противоположной стороны издалека раздался низкий гул мощного подводного взрыва. Корабль качнуло от дошедшего сотрясения. Ямай бросился на левое крыло мостика и разглядел в темноте вдали опадающий белесый столб воды. Туда метнулся лучом чей-то прожектор, осветив накренившуюся громаду большого корабля...

Пущенные с 212-го самодвижущиеся мины, пройдя мимо предназначенной для них цели, должны были остановиться, а через какое-то время мирно лечь на дно. Однако провидению было угодно, что одно из этих механических устройств, почти исчерпав запас хода, добралась до австро-венгерского броненосца "Будапешт", несколько минут назад приветственно отмигавшего фонарем прошедшему мимо "Читозе". На "Будапеште" не ждали опасности. Накануне вечером старший офицер предложил командиру броненосца поставить на всякий случай противоминные сети, но капитан 1-го ранга Негован запретил это делать. Он ожидал утром ответного визита на свой корабль адмирала Уриу, а сети могли задержать прием катера с японцами. Расплата за беспечность оказалась жестокой. Впрочем, справедливости ради надо отметить, после расследования этого дела австро-венгерская следственная морская комиссия признала, что из-за сильного волнения даже выставленные сети были бы малоэффективны. Поэтому на судьбу "Будапешта" повлияла не столько беспечность его командира, сколько конструктивные недостатки самого корабля.

Три однотипных броненосца — "Монарх", "Вена" и "Будапешт" — были первыми тяжелыми кораблями нового австро-венгерского флота. Главным критерием при разработке этого проекта была экономия денежных средств. Двуединой монархии, раздираемой бюджетными разногласиями обоих своих парламентов, большие корабли были не по средствам. Перед конструкторами была поставлена задача совместить солидное вооружение с надежной броневой защитой и хорошей двигательной установкой в маленьком, а, следовательно, и недорогом судне. Результат, следует сказать, получился выше скромных ожиданий. Компактные, хорошо сбалансированные "монархи" неплохо смотрелись даже рядом с настоящими, большими броненосцами других держав, а для главных вероятных противников — итальянцев, чьи корабли традиционно имели слабую броню, австро-венгерские недомерки были весьма опасны. Однако за скупость финансистов пришлось всё же платить. Слишком малый для броненосцев тоннаж делал "монархов" очень уязвимыми для подводных повреждений. Затопление всего нескольких трюмных отсеков могло стать для них роковым.

Шальная русская торпеда разворотила подводный борт "Будапешта" в районе машинного отделения. Дальнейшие события развивались со страшной скоростью. Броненосец стал быстро валиться набок. Выправить крен контрзатоплением отсеков противоположного борта не удалось. Вода стремительно распространялась по обреченному кораблю, многие люки во внутренних переборках оказались открыты. Погасло электричество, захлебнулись водой остановившиеся помпы. Через три минуты после подрыва крен стал предельным, экипажу был отдан приказ покинуть судно. Еще через две минуты "Будапешт" стал быстро опрокидываться на левый борт и, показав плоское днище, скрылся под водой. Большая часть спящей команды не сумела выбраться из перевернувшегося корабля. Спаслись лишь те, кто успел по тревоге подняться на верхнюю палубу. Подошедшие на грохот взрыва минный крейсер "Пантер", миноносцы "Боа", "Кобра" и "Питон" немедленно занялись спасением плавающих в море людей. "Леопард" и "Кигьо" завязали перестрелку с "Читозе", решив, что поразившая их флагман торпеда была пущена с японского крейсера. Впрочем, австрийцы и японцы обменялись лишь несколькими выстрелами. Чтобы возникшая по недоразумению стрельба не переросла в полноценный бой, вице-адмирал Уриу отдал по радио приказ всем своим кораблям немедленно отходить на юг. Австрийцы, подобрав уцелевших с "Будапешта" (среди них был и капитан 1-го ранга Негован), тоже спешно покинули негостеприимные черногорские воды, взяв курс на север — в Котор. В общей суматохе русский миноносец, сбросив фальшивый мачты, проскользнул между двух расходящихся эскадр в открытое море.

* * *

Лейтенант Шмидт пребывал в прекрасном настроении. Его мучила лишь неизвестность — кого же он поразил своей миной. Ясно только, что это был большой корабль. Неужели броненосец? Но четко была видна одна дымовая труба, а однотрубных броненосцев у японцев нет. Разве что вторая упала при взрыве. Нет, едва ли. Так что, скорее всего, это крейсер. Из однотрубных крейсеров у японцев имеются три старых корабля типа "Мацусима" и два типа "Нанива". "Мацусимы", как говорили, остались в Японии, значит, он потопил "Наниву" или "Такачихо". Для "Тацуты" корабль все же был великоват. Пожалуй, за такое к Георгию могут представить. И в капитана 2-го ранга произвести. А вдруг это был транспорт? За пароход, пожалуй, Георгия не дадут.

Размышление Шмидта прервал ротмистр Отфиновский, который вошел в каюту, постучав, но не дожидаясь ответа. Ротмистр конвоировал одного из революционеров с "Сириуса", кавказца средних лет.

— Чем обязан? — с неудовольствием спросил Шмидт

— Хочу вас познакомить вот с этим господином, — ответил Отфиновский.

— А мы с Петром Петровичем уже знакомы! — улыбнулся революционер и, не дожидаясь приглашения, уселся рядом с лейтенантом на угол койки. — Помните, совещание объединенного комитета в Одессе? Вы тогда еще говорили, что один можете сделать больше, чем все наши партии. Сейчас вы вполне можете доказать свои слова делом. Прикажите своим матросам разоружить жандармов, и мы превратим этот корабль в новый "Потемкин"!

— Ну, я вижу, господин Деканозов вас знает! — Отфиновский тоже сел на койку, устало вытянув ноги. — А если вы, Петр Петрович, прошлого знакомого забыли, то вот, прошу любить и жаловать, Георгий Гаврилович Деканозов, он же Деканози, он же Деканозишвили, видный деятель партии грузинских социалистов федералистов революционеров и правая рука Мотодзиро Акаси, начальника японской разведки в Европе.

— Ни с какими японцами мы, социалисты-федералисты, не связаны!

— Вам вашу переписку с Акаси продемонстрировать?

— Фальшивка!

— А на своем "Сириусе" вы, конечно, везли в Россию исключительно просветительскую литературу...

— Нет, мы везли оружие для гурийских крестьян, восставших против царских сатрапов и собственных помещиков. Старые винтовки системы Виттерли, которые купили в Швейцарии.

— А купили на какие деньги?

— На добровольные пожертвования.

— Люди деньги на народные крейсера собирают, чтобы стране в трудный час помочь! — вмешался первый раз в разговор Шмидт.

— Эх, товарищ Шмидт! — сокрушенно покачал головой Деканозов. — Как вы можете так говорить? Завтра эти крейсера стрелять будут по восставшей против царизма Риге, Ревелю или Гельсингфорсу, как стреляли вы еще недавно по критским грекам...

— Собственно, у меня к вам один вопрос, — прервал революционера Отфиновский.

— Ни на какие ваши вопросы я отвечать не буду!

— По-турецки вы понимаете?

— Допустим, понимаю.

— А вы, Петр Петрович?

— Ммм... Изъясниться смогу, но бегло нет.

— Понятно. Значит, буду говорить по-немецки. Хочу, чтобы вы послушали мой разговор с турецким офицером, которого достали из воды после потопления японского миноносца. Дверь я прикрою и буду разговаривать с ним в соседней каюте. А вы послушайте.

— Какая-то жандармская провокация!

— Петр Петрович! Ну, вы же сами видели, как турка из воды тащили. Не мог же я его к японцам подсунуть! Вы послушайте, просто послушайте из любопытства хотя бы.

— Я требую меня освободить! Вы не имеете никакого права лишать меня свободы! Вы должны немедленно доставить меня в ближайший порт и отпустить на берег

— Мы могли бы оставить вас плавать в море...

— Оказание помощи жертвам кораблекрушения было вашей прямой обязанностью.

— Не кораблекрушения, а потопления корабля воюющей с нами Японии!

— Я находился на этом корабле как нейтральный наблюдатель. Вы не имеете никакого права обращаться со мной, как с пленным.

— Хорошо, тогда мы высадим вас в Черногории. Думаю, черногорцы окажут вам дружеский прием. Там так любят турок! Особенно таких, о которых никому неизвестно — утонул он или нет.

— Вы не имеете права! Доставьте меня в ближайший турецкий порт или просто высадите на турецкое побережье. Да на любое побережье, кроме черногорского.

— Чем вам не нравится Черногория? По мне, такая же страна, как другие. И идти мы должны именно туда...

— Послушайте, у меня сейчас нет с собой денег, но мой отец — адмирал Дилавар-паша, начальник стамбульского порта. Он щедро компенсирует вам все издержки.

— Давайте договоримся так. Мы высаживаем вас в Австрии или Италии...

— Отлично!

— Я сам даю вам деньги на комфортный проезд в Турцию плюс дополнительную щедрую премию, если вы поделитесь со мной некоторой информацией.

— Как вы смеете?! Я офицер турецкого флота!

— Хорошо, тогда готовьтесь сойти на берег в Черногории.

— Вы вынуждаете меня говорить угрозой смерти!

— Я готов щедро оплатить ваши сведения.

— Не нужны мне деньги неверных! Скажу вам просто так. Тем более что вы не сумеете использовать эти сведения во вред Турции. Разве что заключите мир с Японией, прежде чем мы объявим вам войну...

(На самом деле Отфиновский провел допрос турка сразу, как только того достали из воды. Содержание этой беседы, впрочем, не отличалось от услышанного потом Шмидтом и Деканозова, разве что от денег Салих-паша не отказался. Повторение сцены допроса для неких слушателей было дополнительным условием сделки; Салих-паша лишь потребовал, чтобы этот разговор не записывался на фонограф).

После услышанного из-за двери Деканозов и Шмидт сидели в молчаливой задумчивости. Наконец революционер произнес с кривой усмешкой:

— Провёл меня Акаси. Одно дело брать деньги у микадо, совсем другое — помогать Абдул Хамиду!

— Так вы действительно брали деньги у японцев?! — гневно воскликнул Шмидт.

— Почему не брать, если они давали? — пожал плечами Деканозов. — Считаете это изменой? Так ведь нам, грузинам, нет никакого дела до вашей войны с японцами в Китае. Да и сами вы, русские интеллигенты, желали в этой войне поражения свой дикой страны от маленькой прогрессивной, такой симпатичной Японии. Но турки — это совсем другое! Желать победы туркам?! Устраивать на японские деньги революцию в России, чтобы на Кавказ пришли турецкие войска?! Это значит лечить чумой от чахотки. Да меня свои зарежут, если только дашнаки первыми не доберутся.

— Но зачем Отфиновский заставил нас слушать этого турка?

— Чтобы сделать своими союзниками. Во всяком случае — меня. Если японцы хотят помочь туркам прийти в Грузии, то я буду помогать тем, кто этому помешает. Пусть он будет хоть черт, хоть сам самодержец всероссийский. Думаю, господин ротмистр хочет, чтобы я рассказал об услышанном товарищам. И я постараюсь как можно быстрее связаться с Центральным Комитетом. Надо срочно останавливать гурийцев!

— А я?

— А вы, товарищ Шмидт, раз так, воюйте пока, как воюете! Топите турок, топите японцев, раз они додумались до союза с янычарами. Русский царь отправляет революционеров на каторгу, а турецкий султан режет им голову, причем, со всей ближней и дальней родней, женщинами и детьми. Так что — из двух зол выбирать приходится меньшее.

* * *

Путешествующая по Италии супруга адмирала Григоровича Мария Николаевна с обеими дочерьми, старшей 20-летней Марией и младшей 5-летней Наташей, и гувернанткой степенно прогуливались по Бари. Они только что осмотрели старый город, поклонились мощам святителя Николая в древней базилике его имени, а теперь вышли к морскому порту. Дамы не сразу обратили внимание на оживление, царящее на набережной среди местной публики. Итальянцы что-то шумно обсуждали между собой, показывая друг другу на вход в гавань.

Заинтересовавшись причиной такого оживления, Григоровичи тоже стали смотреть в ту сторону. Наконец они увидели, как из-за мола появился белый портовый катер. За ним тихо следовал длинный низкий военный корабль — миноносец, как сразу определили адмиральша и ее старшая дочь. Из трех труб миноносца слабо дымила только одна, а за кормой лениво трепетал белый флаг с синим косым крестом.

— Маменька! Это же наши, русские!

— Русо! Русо! — с горячностью подтвердили вокруг. — Вива, Русо!

Распознав в дамах соотечественниц команды миноносца, итальянцы стали живо выражать им свою симпатию, сохраняя, впрочем, рамки приличия. Дам деликатно пропустили вперед, чтобы они всё лучше видели.

Машу Григорович неожиданно охватило волнение, непонятное предчувствие... Широко раскрыв глава, она смотрела на приближавшийся к пристани миноносец. Корабль был совсем близко, уже можно было разглядеть заклепки на исцарапанных бортах с облезшей краской, закопченные, пробитые кое-где трубы. Когда он стал швартоваться, из шумной и радостной толпы на набережной в корабль полетели букеты цветов, превратив заваленную каким-то хламом узкую палубу в живой яркий ковер. Маша не могла оторвать взгляда от приветственно размахивающего рукой с мостика офицера. Его мундир был грязен от угольной пыли, на темном худом лице сверкала белозубая улыбка.

— Петя! Петя! — закричала она из всех сил, не обращая внимания на тычки в бок от маменьки.

— Мария? Маша!

Не помня себя, Маша бросилась на пристань. Лейтенант Шмидт с подхваченным с палубы букетом кинулся ей навстречу. Они обнялись на сходнях, не слыша возникшего ревущего взрыва оваций. Толпа заходилась в восторге:

— Браво, русо! Белла русо амати!

— Так почему вас так встречали?

— Если бы я, Маша, потопил японский броненосец, итальянцы бы мне только вежливо похлопали. Но я потопил австрийский, и итальянцы теперь готовы на руках меня носить. В Италии не забыли Лиссу, когда австрийцы уничтожили у них два броненосца. Считают, что мы теперь отомстили за них.

— Никто бедных австрийцев не любит, даже их союзники.

— Так ведь не только у нас "австрийская дружба" крылатым выражением стала. Как там у Козьмы Пруткова: "Кто мне друг, тот друг мне вечно, все родные сердцу близки. Всем союзникам служу я по-австрийски, по-австрийски".

— Всё равно, жалко мне этих австрийцев. Сколько их погибло ни за что.

— Из-за своего командира. Поставил свой корабль в один боевой порядок с японцами, вот и поплатился. Хотя, конечно, лучше бы я в японцев попал... Жалко, действительно, австрийцев.

Шмидт и Маша обедали в лучшем ресторане Бари. Разумеется, за счет заведения. Они были знамениты и купались в лучах славы. Мужественный командир корабля, который прорвался через японскую эскадру, потопив по дороге подвернувшегося австрийца, и его прекрасная возлюбленная, которой судьба уготовила внезапную встречу с ее вернувшимся из боя героем. Какая газета обойдет такую тему? Петр Шмидт и Мария Григорович стали европейскими знаменитостями. Итальянская и французская пресса восхищалась историей их любви. Русские газеты то хвалили изо всех сил, то выискивали в биографии "престарелого лейтенанта" сомнительные факты, которые тут же подхватывали австрийские и германские издания, усердно обличая командира "миноносца-убийцы" как опасного психопата, готового ради извращенного удовольствия пустить на дно любое встреченное судно. Англичане же рисовали образ Шмидта как романтического злодея; пирата, скрывающего истинный образ под маской добропорядочного моряка, подобно тому, как он замаскировал свой смертоносный корабль под мирную рыбачью шхуну.

Газетная шумиха, во всяком случае, помогла Шмидту избежать ограничения свободы, которое угрожало ему как интернированному комбатанту. Именно на этом настаивал британский консул, а австро-венгерский вообще требовал выдачи виновника гибели "Будапешта" и предания его австрийскому суду. Итальянские власти, не любившие раздражать население без лишней необходимости, понимали, что арест популярного русского лейтенанта не добавит им симпатий. Поэтому, вспомнив, что Шмидт официально до сих пор числится в составе миротворческого Критского корпуса, объявили, что он не может быть интернирован и имеет право свободного проживания в Италии. По факту потопления "Будапешта" было объявлено о созыве в Гааге международной следственной комиссии, наподобие той, что расследовала прошлогодний инцидент в Северном море, когда корабли эскадры Рожественского потопили английское рыбачье судно. Для лейтенанта Шмидта всё ограничилось взятием письменных показаний. Помогла полученная известность Шмидту и в отношениях с Машей Григорович. Ее маменька согласилась не препятствовать встречам старшей дочери со Шмидтом. Более того, ее знакомство старшей дочери с таким общепризнанным героем тешило самолюбие maman. Мария Николаевна не верила, что такой роман может завершиться чем-то серьезным. Своим зятем Петра Петровича она никак не представляла, но иметь такого приятного знакомого, о котором говорят в обществе, — почему бы нет.

— А кто, Петя, был тот усатый господин, с которым вы на улице разговаривали?

— Отфиновский, жандармский ротмистр. Не могу сказать, что у нас хорошие отношения, но он почему-то старается всячески устроить мою судьбу. Предлагал продолжить службу здесь, в Италии.

— Как интересно!

— Это как сказать... Итальянцы сейчас достраивают в Венеции свой последний броненосный крейсер типа "Гарибальди". Такие корабли они на продажу в основном делали. Испании один продали, Аргентине — четыре крейсера, Японии — два. Ну и три решили себе оставить. Только вот последний, "Франческо Феруччо", никак в строй ввести не могут, хоть и заложили семь лет назад. За такое время он устареть успел, самим итальянцам стал не нужен. А тут как раз Греция забеспокоилась, что турки старый свой "Мессудие" в сильный броненосный крейсер переделали. И решили для паритета сами броненосный крейсер купить. Не знаю, правда, откуда у Греции деньги нашлись на такой корабль. Впрочем, тип "Гарибальди" среди броненосных крейсеров считается самым дешевым. Короче, Отфимовский мне сказал, что дело уже решено. Команду готовят, чтобы начать осваивать корабль, пусть он пока в Венеции на доделке стоит. Своих морских офицеров с квалификацией в Греции мало, приглашают русских. Вот меня попросили быть старшим офицером.

— Замечательно! — пропела Маша и мечтательно закрыла глаза. — Упрошу маменьку, поедем в Венецию. Или одна туда к вам поеду!

— Что же, Венеция интересный город. Только я от этого предложения отказался.

— Почему? — разочарованно спросила Маша.

— Не хочу сидеть несколько месяцев на недостроенном корабле, когда война идет. Вот Руднева после Варяга" назначили на только заложенный "Андрей Первозванный". На этом вся его боевая карьера и закончилась. А нынче, слышал, герой Чемульпо вообще в полной отставке за то, что не мешал своим матросам ходить на митинги...

— Так куда вы теперь?

— Во Францию, в Ля-Сейн. Это рядом с Тулоном.

— Что же, можно и нам на Лазурный берег съездить. Будем жить по соседству.

— Не задержусь я во Франции, Маша! Французы в Ля-Сейне по нашему заказу миноносцы построили. Один из них под мое командование передают. Поскольку Россия сейчас воюющая страна, то в нейтральной Франции миноносцы строили под видом быстроходных яхт, понятно — без вооружения. Теперь их надо провести мимо японцев. Надеюсь, скоро буду уже в России.

— А вы так хотите туда?

— Конечно! Обидно быть оторванным от России, когда жизнь там забила, наконец, могучим ключом! Посмотри газеты — что у нас сейчас творится после манифеста! Дни свободы! Только никак нельзя ослаблять напора, позволить мрачному прошлому вернуться. Надо идти дальше, идти вперед — к новой светлой жизни...

— Петя! Вы же боевой офицер! Как вы можете такое говорить? Не дни свободы, а дни позора! Харбин взят, Владивосток отрезан, армия бежит перед японцами уже почти до Байкала. А уж что внутри России происходит!

— Происходит революция. И армия бежит лишь потому, что не прониклась еще революционным духом. Вот во Франции во время Великой революции старая королевская армия тоже вначале отступала и отступала. А потом, когда армия стала революционной, французы всех победили, завоевали всю Европу.

— Так вы, Петр Петрович, в Наполеоны метите?

Шмидт невесело покачал головой:

— Наполеон, Маша, умел повести за собой миллионы людей. Я тоже могу, я знаю, увлечь за собой. Но Бонапарт был политик, вся жизнь которого была глухая, упорная, тяжелая борьба. А я не вынослив, а потому могу лишь сгореть, как вспышка, осветить на короткое время дорогу другим, но сам быстро погасну. И сознание этого приносит мне много страдания.

* * *

Черногорская экспедиция, казавшаяся адмиралу Уриу легкой прогулкой перед походом на Балтику, завершилась полным фиаско. Его эскадра и так лишилась на Крите одного из четырех крейсеров, надолго выведенного из строя. А у Антивари были, вдобавок, потеряны два истребителя — невыгодный размен за пущенные на дно русскую канонерку и миноносец.

После памятной ночной перестрелки с австрийцами Уриу отошел, на всякий случай, на юг и курсировал у берегов Албании, ожидая, не появятся ли на горизонте броненосный флот Австро-Венгрии, жаждущий отмщения. Наконец отправленный на север разведать обстановку "Икебоно" вернулся и сообщил о встрече с дозорным австро-венгерским судном. Австрийцы полностью сняли с японцев подозрения по инциденту с "Будапештом", поскольку точно установили виновника его потопления. Рядом с местом гибели броненосца выловили выстреленную, но неразорвавшуюся торпеду, оказавшуюся после исследования русской. Как дали понять австрийцы капитан-лейтенанту Суга, они не будут препятствовать японцам в их действиях против Черногории.

В тот же день Уриу вернулся к Антивари. Посланный в гавань "Икебоно" установил, что дымовая труба и мачты, торчавшие над водой в южной части бухты, принадлежат затонувшей на мелководье русской канонерке. Других значительных судов в порту обнаружено не было. В гавани по дестроеру открыли огонь несколько легких орудий, по-видимому, снятые русскими с потопленный канонерки. Укрытые за каменными брустверами кинжальные батареи делали высадку в гавани невозможной. Для их подавления 3-дюймовая артиллерия дестроеров была признана недостаточной, и Уриу решил ввести в гавань крейсера, чтобы уничтожить береговые позиции 6-дюймовым и 8-дюймовым калибром. Однако капитан-лейтенант Суга, промеривший здешний глубины, предупредил, что "Касаги" и "Читозе" с их 6-метровой осадкой будут едва не касаться килем дна, а при наличии затонувших "Оборо", "Инадзучи" и русского миноносца бухта становится для крейсеров слишком опасна. Даже "Отова" с осадкой в 5 метров не мог чувствовать себя в Антивари достаточно свободно.

Обдумав эти соображения, Уриу перенес место высадки южнее — в Дульцино. Прибрежные глубины там были также недоступны для больших кораблей, но песчаный берег многочисленных бухточек благоприятствовал высадке со шлюпок. Уриу, правда, смущала малочисленность его десантных сил. Отправленная с Объединенным флотом Гвардейская резервная пехотная бригада не прибыла еще даже на Крит. В Черногории японцы могли рассчитывать только на Десант Объединенного флота, размещенный на вспомогательных крейсерах-транспортах "Нихон-мару" и "Гонконг-мару". Флотский десант появился в начале войны, когда адмирал Того понял, что флоту нужны собственные сухопутные войска. Из присланных для пополнения флота новобранцев сформировали шесть рот, объединенных в два батальона — всего немногим более тысячи десантников. Морских пехотинцев усиленно тренировали в беге по горам, в лазании по обрывам, занимались с ними упражнениями по развитию силы и ловкости, обучали и как пехотинцев, и как артиллеристов — при необходимости они должны были стать на кораблях канонирами.

В Маньчжурии морские пехотинцы шли в авангарде сухопутных войск, но, в Черногории они могли рассчитывать только на себя. Впрочем, как считало командование, флот мог и на суше справится исключительно своими силами. Вся регулярная черногорская армия состояла из полутора тысяч солдат, вооруженных старыми винтовками, шестисот пограничников да еще сотни личных гвардейцев князя Николы. Причем, расквартированы были эти вооруженные силы (кроме пограничников) около черногорской столицы Цетиньи и для того, чтобы добраться по горным дорогам до побережья, им потребовался бы не один день. В приморской же полосе, согласно Берлинскому трактату, Черногория не имела права иметь ни войск, ни военных укреплений. Что же касается местного населения, то как объяснял покойный Салих-паша, район Дульцино достался Черногории от Турции вопреки желанию населявших его албанцев-мусульман. В свое время дульцинцы, потомки знаменитых пиратов, не желая присоединятся к христианскому княжеству, даже подняли восстание, которое подавила только объединенная эскадра великих держав, следивших за выполнением договоров. Японцев в Дульцино, поэтому, должны были встретить как освободителей.

На деле всё вышло иначе. Основным занятием жителей Дульцино и окрестных приморских сел была рыбная ловля, а главное — контрабандная торговля на Адриатике. В бухточках крошечного морского побережья Черногории базировалось до полутора сотен парусных баркасов и шхун. Японцы же после событий памятной ночи в каждом паруснике видели потенциальную угрозу, поэтому, первым делом, занялись целенаправленным уничтожением местного малого флота. Стоявшие у причалов и даже вытащенные на берег лодки разносились в щепы артиллерийским огнем. Застигнутых же в открытом море безжалостно отправляли на дно, не обременяя себя спасением команд. После такой карательной акции дульцинцы мечтали лишь об одном — выпустить кишки японцам, пусть те лишь ступят на их берег. Впрочем, десант имел бы все шансы на успех, если бы высадка прошла быстро, до того, как будет организовано сопротивление. Однако командир десантного отряда капитан 1-го ранга Тейдзиро Курои потребовал организовать операцию как следует, аргументируя нежелание высаживаться с ходу неудачей предыдущего неподготовленного десанта на Крите, когда японскую морскую пехоту едва не сбросили в море.

К "Нихон-мару" и "Гонконг-мару" обрали все имевшиеся на эскадре шлюпки, на которые были посажены морские пехотинцы. Первая группа японцев — три взвода 1-й роты под прикрытием дестроеров успешно высадились в Валданосе к северу от Дульцино. Было занято брошенное жителями селение. Над двумя господствующими над бухтой высотами подняли большие японские флаги. По этому сигналу на берег стали высаживаться 2-я и 3-я роты 1-го батальона, с которыми прибыл и сам командир десанта Курои. Когда шлюпки, не доходя до берега, садились на грунт, десантники шли вброд по пояс в воде, подняв винтовки над головой. Благодаря твердому дну, это не было трудным делом, разве что были случаи повреждения ног о подводные камни (ветераны вспоминали, как трудно было высаживаться в Бицзыво, добираясь до берега целую милю по глубокому илу). Черногорцы не оказывали высадке никакого противодействия, если не считать нескольких выстрелов из прилегающих зарослей диких олив.

Если бы командир десанта немедленно начал наступление на юг или на север, а то и по обоим направлениям одновременно, то вполне мог захватить внезапной атакой и Дульцино, и Антивари. Однако Курои решил первым делом укрепить захваченный плацдарм, утроив на господствующих высотах артиллерийские позиции. На "Нихон-мару" и "Гонконг-мару" имелось десять 12-фунтовых (76-мм) десантных пушек. Поскольку орудия нельзя было прямо выгрузить на берег, их пришлось разбирать и тащить со шлюпок на руках по воде по частям. После того, как 12-фунтовки были собраны и подняты на прилегающие к бухте холмы, а вокруг вырыты временные окопы, Курои, наконец, почувствовал себя вполне уверено. Однако время было упущено, черногорцы успели собраться с силами. Их отработанная столетиями непрерывных войн с турками система сбора по сигналу тревоги десятков ополченческих дружин и на этот раз показала свою оперативность.

Две роты 1-го батальона японской морской пехоты капитана-лейтенанта Мачида с тремя 12-фунтовками и двумя пулеметами продвигались вдоль скалистого побережья на север в сторону Антивари, пока не встретили на горной дороге заслон из черногорских жандармов с Крита и русских матросов при десантной 63-мм пушке — единственной на "Храбром", имевшей колесный лафет. Маленький отряд удерживал позиции до конца дня и отошел только ночью, бросив расстрелявшую все снаряды и поврежденную пушку. Наутро Мачида продолжил наступление, но вскоре столкнулся с куда более значительными силами противника. Теперь против двух японских рот выступало несколько сотен черногорцев, которых поддерживали огнем четыре 37-мм пушки с "Храброго", перевозимые на двуколках. Черногорцы умело действовали в рассыпном строе, вели огонь, укрываясь за камнями. Их группы появились у 1-го батальона на правом фланге, угрожая обходом со стороны гор. Черногорцы непрерывно держали японскую колонну под огнем с высот. Мачида горько пожалел, что адмирал Того не взял с собой в европейский поход ни одной мелкосидящей канонерки, которые так помогли, прикрывая огнем своих тяжелых орудий продвижение японцев к Порт-Артуру. Ныне же крейсера не могли подойти близко к берегу, а артиллерия дестроеров была недостаточно эффективной.

Столь же неудачно действовал и южный отряд командира 2-го батальона десанта капитана-лейтенанта Ямагучи, хотя местность здесь была более ровной. Две роты морской пехоты подошли к окруженному старинными каменными стенами Дульцино, поставили 12-фунтовую пушку против запертых городских ворот и вышибли их огнем в упор. Однако, войдя в город, японцы встретили на узких улицах яростный отпор. Вместе сражались и албанцы, и черногорцы, японцы даже с удивлением отметили среди защитников города большое количество чернокожих африканцев — потомков привезенных местными пиратами рабов. Попав под круговой обстрел из окон и крыш, японцы отошли. По Дульцино открыли огонь главными калибром подошедшие возможно ближе "Касаги" и "Читосе". Часть крепостной стены и множество городских домов было разрушено. Однако когда Ямагучи снова пошел на штурм, спрятавшие на время обстрела дульцинцы вылезли из подвалов и снова заняли свои позиции на развалинах. Между тем из окрестных селений к Дульцино стекались вооруженные ополченцы, их мелкие группы постепенно превращались в значительные отряды. Доходили сведения, что князь Никола объявил в Цетинье общий сбор войск и готовится идти с главными силами на побережье.

Противостоять всей отмобилизованной черногорской армии японский десант, конечно, не мог. Капитан 1-го ранга Курои предложил вице-адмиралу Уриу предупредить противника ударом по его тылам. Южнее Дульцино, в море впадала река Бояна, служившая границей с Турцией. Эта река считалась судоходной и брала свое начало в большом пограничном Скадарском озере, глубоко врезающемся в территорию Черногории. Если бы удалось перебросить на озеро часть десанта, то он смог бы высадиться у озерного порта Вирпазара, откуда начиналась дорога к морю, и отрезать черногорские отряды у Антивари и Дульцино от остальной Черногорией.

Для похода на Скадарское озеро было собрано четыре роты морской пехоты. Оставшиеся две роты продолжали оборонять, отойдя за линию окопов, плацдарм у Валданоса. Курои предполагал перевезти десант на дестроерах 4-го отряда, которые буксировали за собой шлюпки для высадки на берег. Однако при входе в устье Бояны головной "Сиракумо" сел на мель. Русло реки оказалось занесено песком и илом. Шедший вторым и вовремя давший задний ход "Асасиво" с большим трудом стащил "Сиракумо" на глубокое место. Капитан 2-го ранга Судзуки, командир отряда истребителей, отказался рисковать своими кораблями и вести их дальше вглубь суши. Но этом, собственно, поход можно было бы считать законченным, но командир одной из рот — лейтенант Канезаки предложил поручить ему продолжить экспедицию на баркасах, которые могли бы идти на веслах или буксироваться моторными катерами.

Курои согласился. После прихода катеров с "Касаги" и "Читозе" рота Канезаки перегрузилась на малые суда, а три оставшиеся роты были доставлены на дестроерах обратно на транспорты. Отряд Канезаки продолжил плавание вверх по Бояне на баркасах. Из-за поломки одного из катеров половина баркасов шла, отстав, на веслах, благо грести пришлось не против течения. Ветер с моря гнал воду в реку, так что она даже потекла в обратную сторону. С черногорского берега по шлюпкам несколько раз открывали ружейный огонь черногорские пограничники, а когда флотилия малых судов добралась до верхней части реки, где она текла уже по албанской территории, им попыталась преградить дорогу уже турецкая пограничная охрана, которую японцы отогнали предупредительной стрельбой.

На Скадарском озере японцы взяли курс на Вирпазар и, подойдя к городу, стали высаживаться на берег под прикрытием установленного на катере 3-фунтового (47-мм) орудия и пары пулеметов с баркасов. Однако японцы, встреченные из-за домов плотным ружейным огнем местных ополченцев, не смогли продвинуться дальше городской пристани. Через некоторое время со стороны Реки на озере показалась черногорская озерная флотилия — пароход "Даница", паровая и пять гребных лодок, заполненных вооруженными людьми. На палубе "Даницы" было установлено 3-дюймовое полевое орудие, осыпавшее японские баркасы шрапнелью. Опасаясь не столько прямой атаки вражеской флотилии, а того, что она обойдет японцев и отрежет им выход из озера, Канезаки приказал своим людям грузиться на баркасы и отходить обратно к истоку Бояны. В албанской части Скадарского озера к японской шлюпочной флотилии приблизилось два вооруженных турецких парохода из Скутари, однако они не препятствовали японцам покинуть озеро и спуститься по Бояне обратно к морю.

После неудачи экспедиции на Скадарское озеро командир десанта Курои сообщил Уриу, что его морские пехотинцы не могут сломить противника, силы которого постоянно увеличиваются за счет подходящих подкреплений. К тому же Десантный отряд является единственным кадровым резервом Объединенного флота, поэтому дальнейшие людские потери среди морской пехоты были бы для флота нежелательны. Того в своей инструкции, доставленной вернувшейся из Суды "Чихайей", предоставил Уриу самостоятельно решить вопрос о прекращении операции в Черногории. Всё равно после скорого вступления в войну Турции участь маленького княжества будет решена. После короткого военного совета остававшиеся еще на побережье части морской пехоты были перевезены шлюпками на "Нихон-Мару" и "Гонконг-Мару", после чего японские транспорты под конвоем "Чихайи" взяли курс на Крит, а крейсера 3-го боевого отряда вместе со 2-м и 4-м отрядами истребителем направились к Гибралтару. Но прежде чем покинуть Средиземное море, эскадра должно было выполнить еще одно поручение командующего флота, что позволило бы Уриу, хотя бы отчасти, считать себя отомщенным за все его последние неудачи.

Японская разведка в Европе, вернее взаимосвязанная сеть разведслужб военного, морского, дипломатического ведомств Японии, а также японских частных фирм и патриотических организаций занималась, конечно, не только и не столько поддержкой революционного движения в Российской империи. Это было, скорее, неприятной сопутствующей работой. Основным видом деятельности японской разведки был промышленный шпионаж, ведь Японии за считанные годы надо было научиться тому, на что у европейцев ушли столетия. Практически на каждом серьезном предприятии Германии, Франции, Италии, да и союзно-дружественной Британии были люди, которые за регулярные и экстраординарные выплаты предоставляли японским резидентам информацию по всем интересующим вопросам — от общей производственной статистики до самых секретных технологий. То, что на верфях фирмы "Форж э Шантье де ля Медитерране" в Ля-Сейне строятся по русскому заказу дестроеры, не было для японцев тайной. Были японцы в полной осведомленности и о ходе сдаточных работ и о точном времени выхода кораблей в море для перегонки в Россию — полковник Акаси, взбешенный гибелью уже второго своего парохода с оружием для русских революционеров, не экономил на средствах, добывая нужную информацию.

Франция отказалась предоставить построенным судам свой флаг, и миноносцы из Ла-Сейна шли под русским коммерческим флагом и под флагом Петербургского яхт-клуба — официально корабли считались частными паровыми яхтами. Они шли с сильно сокращенными перегонными командами и, разумеется, не несли никакого вооружения — ни минного, ни артиллерийского. В случае встречи с противником единственным оружием русских кораблей была скорость. Новопостроенные корабли выдавали 26 узлов. Этого хватало, чтобы уйти в море от японских крейсеров и, при некотором везении, от контрминоносцев, от которые после долгого плавания трудно было бы ожидать штатной 30-узловой скорости. Выйдя из Ля-Сейна, маленькая русская флотилия погрузила уголь в Валенсии, следующую свою остановку планировали в Танжере. Вражеские корабли, как предполагалось, должны были всё еще находиться у берегов Крита и Черногории, поэтому команды миноносцев-яхт старались как можно быстрее, не дожидаясь ночи, миновать вперед японцев Гибралтарский пролив.

Проходя узость пролива, на миноносцах внезапно заметили впереди дымы и верхушки мачт трех больших военных кораблей, идущих навстречу строем фронта. Через короткое время подтвердились худшие опасения — корабли были опознаны как "Касаги", "Читозе" и "Отова". Проскочить мимо них в Атлантику не было никакой возможности. Миноносцы сделали поворот кругом. Кочегары в котельных отделениях старались изо всех сил быстрее поднять до максимума пары, чтобы миноносцы могли развить полный ход и оторваться от преследователей.

Корпуса русских кораблей содрогались мелкой дрожью от работавших на полную мощность машин, форштевни с размаху врезались в тяжелые волны, которые, разбиваясь и пенясь, набегали на полубак и захлестывали палубу до самой кормы, так что иногда казалось, что низкие миноносцы целиком уходили под воду, оставляя над поверхностью лишь надстройки и трубы, изрыгающие столбы черного дыма.

— Отстают! — с удовлетворением констатировал капитан 2-го ранга Винтер, стоя на кормовом мостике "Исполнительного", флагманского корабля русского отряда.

— Франц Андреевич! — крикнул ему прибежавший с носа молоденький мичман. — Дымы по курсу! Идут наперерез от Гибралтара.

Командир помчался на носовой мостик. Благодаря принятому на этом типе судов решетчатому настилу, вознесенному над корпусом по полуметровых опорах, Винтер в этот момент ощущал себя бегущим над волнами.

— Шесть четырехтрубных 350-тонных истребителей британского типа, — сообщил второй мичман, не отрывая бинокля от лица. — Полагаю, японцы. Стояли в засаде, ждали, когда мы окажемся в ловушке...

Винтер окинул взглядом море, свой миноносец.

Он сам и его одетые в штатское офицеры смотрелись на боевом корабле как посторонние люди... Да и сам корабль выглядел искалеченным — с пустыми орудийными площадками, с проплешинами на корме и между дымовых труб, где должны были стоять минные аппараты.

— Господа! Передать на "Искусный" и "Крепкий": пусть прорываются к испанскому берегу. А мы попробуем задержать японцев!

— Каким же образом, Франц Андреевич? — промямлил белый, как мел, офицерик. — У нас всё оружие на корабле — три револьвера!

— Будем таранить! — Винтер достал портсигар, закурил, отвернувшись от летевших в лицо брызг. — У нас ведь есть на корабле Андреевский флаг? Найдите и поднимите вместо коммерческого! И переоденетесь, господа! Минут пять у нас еще будет, а то как-то неудобно помирать штафиркой...

"Касаги" под флагом вице-адмирал Уриу подошел к месту боя, когда всё, практически, было кончено. Да и боем назвать происходившее было бы большим преувеличением. Небольшую заминку в начале вызвал непонятный маневр одного русского корабля, который вдруг выкатился на пересечку курса японских истребителей, возможно — из-за поломки рулевого механизма. Японская кильватерная колонна, в результате, уклоняясь от столкновения, сломала строй. Четырехтрубный дестроер французского типа (с четырьмя дымовыми трубами, разнесенными в две группы) под русским военно-морским флагом прошел на циркуляции в считанных метрах от концевых "Инадзумо" и "Акебоно", которые во время сближения вели по нему огонь в упор из всех орудийных стволов, уничтожив всё и всех на верхней палубе. Захват поврежденного корабля не имел смысла — у японцев не было рядом порта для его ремонта. Поэтому, вернувшись к русскому миноносцу — полузатопленному остову без труб и мачт, с искореженными бортами и палубой, "Акебоно" сразу отправил его на дно парой торпед. "Инадзумо" же присоединился к "Асагиро", "Мурасаме", "Асасиво" и "Сиракумо", которые гнались за двумя оставшимися русскими кораблями, идущими полным ходом на север.

Чтобы не перекрывать друг другу секторы стрельбы, японские истребители перестроились во фронт и вели огонь только из носовых 76-мм орудий. При полном отсутствии ответного огня, канониры стреляли спокойно, как на учениях, стараясь лишь предельно увеличить темп, чтобы не дать противнику добраться до нейтральных вод. Снаряды ложились хорошо, было отмечено большое количество попаданий во вражеские корабли. Одно из попаданий в хвостовой миноносец русских лишило его хода; из палубных люков били столбы пара, корма была охвачена пожаром. Проходя мимо поврежденного корабля, японские истребители открывали по нему уже огонь всем бортом — к радости канониров бортовых и кормовых орудий, стоявших до того на своих постах в бездействии. "Асасиво" и "Сирокому" даже застопорили машины, чтобы иметь время разделаться с беспомощным вражеским кораблем. Для команды "Асасиво" это было особенно важно; позапрошлой зимой у Порт-Артура русский миноносец того же французского типа серьезно повредил их истребитель в ожесточенном ночном бою, и теперь японцы жаждали мести. Однако командир отряда капитан 2-го ранга Судзуки передал с "Асасиво" приказ не задерживаться и продолжать преследование последнего русского корабля.

У того был затоплен задний машинный отсек, так что архиштевень скрылся уже под водой, только кормовой сине-белый флаг развевался над волнами. Но миноносец упрямо полз вперед на одной машине и уже пересек линию испанских территориальных вод в виду острова Тарифе. Японцы остановились, не входя в 2-мильную зону, но не прекращали огонь, осыпая корабль снарядами. Было видно, что он постепенно тонет. Русские пытались спасаться, делая на палубе подобие плотиков — их шлюпки были давно разбиты. Из-за дальности расстояния огонь 76-мм орудий был уже не столь эффективен, и к обстрелу русского корабля подключился подошедший "Отова", давший несколько 3-х бортовых залпов 120-мм калибром — по тонущему русскому кораблю и по месту его гибели, когда миноносец уже затонул и на поверхности виднелись лишь обломки и головы людей. "Касаги" и "Читозе" в это время добивали, также из 120-мм орудий другой русский миноносец, оставшийся без хода после встречи с истребителями Судзуки. Вместе с крейсерами в финальном расстреле участвовал и истребитель "Акебоно", но едва ли его стрельба внесла большой вклад в уничтожении корабля противника.

К Тарифе подходила канонерка под испанским флагом, требуя прожектором и флажковыми сигналами от японцев прекратить стрельбу в территориальных водах Испании. Со стороны Танжера показался французский крейсер. Предоставив испанцам и французам спасать уцелевших русских, барахтавшихся в воде, Уриу дал приказ своим кораблям перестраиваться в походные колонны. Адмирал был доволен. Хоть в этот раз всё получилось, как надо. Можно было бы, конечно, постараться захватить новые русские миноносцы неповрежденными, но возиться с ними у Уриу уже не было времени, да и вообще — пока бы на трофеи устанавливали (да в каком еще порту?) вооружение, чтобы ввести в состав японского флота, война вполне могла закончиться. Так что жалеть было не о чем. Россия потеряла три столь необходимых ей корабля и почти сотню еще более необходимых ей моряков. Потери же японцев ограничивались сгоревшим углем и расстрелянными снарядами (запасы и того, и другого англичане обещали восполнить при проходе близ Британии). Небольшое беспокойство у Уриу вызывало лишь одно обстоятельство. Разведка доносила, что из Ла-Сейна вышло четыре русских корабля. А в Гибралтаре уничтожили три. Куда же подевался еще один?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ОТЧАЯННЫЕ НА "ОЧАКОВЕ"

"ОЧАКОВ" — русский крейсер 1-го ранга. Построен в Севастополе на верфи Лазаревского (Нового) адмиралтейства. Спущен на воду 1 октября 1902 г. В 1905 г. вошел в состав Черноморского флота. 12-15 ноября того же года принял участие в Севастопольском восстании во главе с лейт. П. П. Шмидтом. Был поврежден огнем верных правительству кораблей и береговых батарей. В 1907 г. переименован в "Кагул". Участвовал в первой мировой войне. Нес дозорную и конвойную службу. Бомбардировал турецкий угольный порт Зунгулдак. Имел перестрелки с турецким крейсером "Гамидие", дважды преследовал его, но не смог догнать. В 1917 г. кораблю возвращено имя "Очаков". С кон. 1918 г. участвовал в составе белого флота в гражданской войне, обстреливал позиции красных у Одессы и Очакова. В сентябре 1919 переименован в "Генерал Корнилов". В ноябре 1920 г. ушел с белым флотом из Севастополя в Константинополь, затем в Бизерту. В 1924 г. после признания СССР Францией спустил в Бизерте Андреевский флаг. В 1933 г. разобран на металл.

Глава первая

Во всех концах света

Главный командир флота и портов Черного моря вице-адмирал Григорий Павлович Чухнин расхаживал по своему кабинету в самом отвратительном настроении. Его меланхолию не мог поправить даже долгожданный отчет об успешных ходовых испытаниях новопостроенного крейсера "Очаков" — первого русского крейсера на Черном море. Раньше крейсерские силы здесь считались излишними. Единственной задачей Черноморского флота предполагался захват Босфора с последующим удержанием пролива. Для этого требовались броненосцы, канонерки, транспорты и минные заградители, но не крейсера. Формально, правда, числился крейсером парусно-винтовой "Память Меркурия", построенный аж четверть века назад. Хорош крейсер со скоростью в 14 узлов, меньше, чем у броненосцев! Было еще три минных крейсера, тоже почтенного возраста — "Капитан Сакен", "Казарский" и "Гридень". Они могли разгоняться до 19 узлов, но имели небольшой тоннаж и совершенно ничтожную артиллерию из 47-мм пушечек, тогда как даже на контрминоносцев стояли теперь 75-мм орудия.

Пересмотреть роль крейсерских сил на Черном море заставили турки, которые заказали в Англии и Северной Америке два быстроходных бронепалубных крейсера. До этого считалось, что турецкий флот, многократно уступающий по силам Черноморской эскадре, не представляет никакой опасности. Однако "Абдул-Хамид" и "Абдул-Месид" могли успешно уклоняться от боя с тихоходными русскими кораблями и свободно действовать на Черном море, угрожая российскому побережью и морскому сообщению. Чтобы снять эту угрозу, в Севастополе и Николаеве спешно заложили два своих крейсера, названные "Очаков" и "Кагул" — в честь прошлых екатерининских побед. Наши крейсера были сильнее и быстроходнее турецких, вот только строили Крамп с Армстронгом куда быстрее отечественных корабелов. "Хамид" и "Месид" прибыли в Турцию еще в прошлом году, а из двух своих успели вот только достроить один севастопольский "Очаков", а николаевский "Кагул" обещают сдать лишь на следующий год.

Впрочем, в свете последних новостей всё это было уже неважно.

Русский военно-морской атташе в Турции капитан 2-го ранга Шванк доносил из Стамбула секретной депешей, что появившиеся ранее сведения о скором вступлении Османской империи в войну с Россией вполне достоверны. Понятное дело, бояться нужно было не турок с двумя их легкими крейсерами и перестроенным из старого фрегата броненосцем 2-го ранга. С началом войны нейтральный режим Босфора и Дарданелл официально прекращался. А в Средиземном море находился японский Объединенный флот адмирала Того, погубивший уже две русские эскадры — куда более сильные, чем эскадра Чухнина.

Сейчас у Того было семь броненосных кораблей линии. А в Черноморской эскадре по списку насчитывалось восемь броненосцев — больше чем было у России на Тихом океане в начале войны. Однако ровно половину из них составляли старые барбетные броненосцы типа "Екатерина II". Для своего времени (а проектировали их в далекие 80-е годы) они были весьма сильными кораблями, но сейчас устарели по всем параметрам. Их стале-железная броня не выдерживала ударов современных снарядов, а короткоствольные орудия стреляли не дальше 30 кабельтовых, тогда как японцы показали, что метко поражают цель и с 70-ти. Вражеские корабли могли безнаказанно расстреливать "екатерин", находясь в полной недосягаемости от их ответного огня! Ну и тихоходность. "Екатерины" и в лучшие времена не разгонялись больше 15 узлов, а сейчас для них и 13 — хорошая скорость.

Пятый, самый маленький черноморский броненосец "Двенадцать апостолов", построенный одновременно с "екатеринами", если и отличался от них, то в худшую сторону, — неудачная попытка получить дешевый вариант броненосного корабля. Еще одна жертва экономии финансов — шестой броненосец "Ростислав". В результате — ослабленное вооружение (10-дюймовый главный калибр вместо 12-дюймового), а главное, из-за перегрузки при уменьшенном тоннаже бронепояс на "Ростиславе" почти целиком уходил под воду (подобный порок считался причиной гибели русских броненосцев при Цусиме). Но, всё же, "Ростислав", как корабль недавней постройки, можно было причислить к активным силам эскадры. Полностью отвечали современным требованиям всего два корабля линии — "Три святителя" и "Князь Потемкин Таврический", только что императорским указом переименованный в "Пантелеймон". Хоть и не такие крупные, как эскадренные броненосцы последних типов, с неполным броневым поясом и невысокой скоростью, по силе вооружения эти двое все же не уступали своим японским оппонентам.

Чухнин еще раз тяжело вздохнул.

Итого, включая "Ростислав", имеем на Черном море три современных броненосца против трех японских. При этом "Святители" и "Пантлеймон" — несколько слабее "Асахи" и "Сикисимы", а "Ростислав" — много слабее "Фудзи". Против оставшихся пяти наших почти бесполезных старых броненосцев японцы могут выставить четыре своих броненосных крейсера, которые мало чем уступают броненосцам, да еще омолодившийся турецкий "Мессудие". На самом деле соотношение сил гораздо хуже. Два русских броненосца — "Пантелеймон" и "Георгий Победоносец" — стоят сейчас на приколе. Новые команды для них, взамен взбунтовавшихся летом, так до сих пор не сформированы. А недавно у стенки севастопольского адмиралтейства встала на плановую замену котлов и "Чесма". Ее ремонт в связи с забастовкой на заводе грозил затянуться надолго. Итого против семи японских и одного турецкого кораблей линии имеем пять наших, из коих "Синоп" и "Екатерина" — старые, "Ростислав" — малый, а "Апостолы" — и старый, и малый. То есть из серьезных бойцов у нас остался один "Святители". Что еще? По легким бронепалубным крейсерам имеем против единственного нашего "Очакова" восемь японских и два турецких крейсера. Против восьми наших контрминоносцев — четырнадцать японских (было шестнадцать, да два потоплены в Черногории), против пятнадцати наших малых миноносцев — тридцать турецких. Ну и, напоследок: против шести русских черноморских канонерок — десять малых турецких броненосцев береговой обороны. Часть японских легких сил, вролде бы, ушла из Средиземного моря, но ведь японцы могут и новые прислать.

Впрочем, когда в прошлые годы всерьез готовились к войне с Англией, соотношение сил выходило куда хуже. Тем не менее, тогда подходили к делу бодро, без уныния, считая, что главное — успеть раньше англичан занять Босфор, а там ситуация будет как у древних спартанцев при Фермопилах. В узком проливе численное превосходство противника не играет решающего значения, поэтому была уверенность, что вражеский флот в Черное море не пройдет. В принципе и сейчас, если подумать, единственным здравым решением была бы десантная операция на Босфоре, которую неоднократно отрабатывали на учениях. Ситуация, осложнялась тем, что когда разрабатывались планы Босфорской экспедиции, пролив был практически не укреплен. Еще в начале текущего лета его охраняли всего шесть старых турецких батарей. Древние, чуть ли не дульнозарядные пушки стояли открыто за земляными брустверами на самом берегу, почти у уреза воды. Расстрел броненосцами таких укреплений не составлял бы никакого труда. Не было у турок рядом с Босфором и резервных войск. При желании десант можно было беспрепятственно высадить прямо у входа в пролив. Турки так боялись раздражать Россию, что за двадцать лет не рискнули поставить у ворот к своей столице хотя бы одно новое орудие...

Всё испортил проклятый "Потёмкин"! Впрочем, справедливости ради, надо сказать, что Турция стала наглеть раньше — при первых серьезных неудачах России в войне с Японией. А ведь как приветливо встречали турки экипажи "Варяга" и "Корейца", когда те проезжали через Стамбул по дороге в Одессу! Султан тогда прислал "варяжцам" своё приветствие и даже наградил всех офицеров турецкими орденами. И как потом ликовала Турция при каждом сообщении о поражении русских войск. Дошло до того, что обстреляли этим летом в Босфоре нашу посольскую канонерку. И мы смолчали! Так что "Потемкин" стал только поводом. Спешное укрепление турками Босфора началось уже после подавления потемкинского мятежа. В августе на хорошо защищенных батареях стояли уже четырнадцать новых крупнокалиберных орудий, а подходы к проливу перекрывали пять линий минных заграждений.

К чести Главного морского штаба, там сразу поняли, чем грозит России в военном плане укрепление Босфора. Вся система безопасности черноморского побережья в последние десятилетия основывалась на способности русского флота закрыть проливы для вражеских кораблей. Теперь эта способность ставилась под сомнение. А это означало реальную возможность возвращения к ситуации Крымской войны. Даже к еще более худшей! Полвека назад у нас всё же были сильные артиллерийские батареи в важнейших пунктах побережья. Сейчас же по-настоящему защищен с моря был один Севастополь. Укрепление других портов в свое время сочли излишним и дорогостоящим. Что помещает флоту и десантам противника атаковать теперь Одессу или Николаев? В одесском арсенале, правда, имелся на случай войны солидный "особый запас" для оперативного развертывания береговых батарей. Только вот несколько лет назад из этого запаса были удалены все тяжелые дальнобойные орудия, которые заменили на 9-дюймовые легкие мортиры, специально разработанные для экспедиции в Босфор. Их удобно было загружать и выгружать с транспортных судов, на суше они перевозились всего десятком лошадей и в течение часа устанавливались на позиции. Но били эти мортиры не дальше 16 кабельтовых. Единственным местом, где можно было применять подобные орудия, был узкий Босфорский пролив, где, как предполагалось, они закидывали бы своими бомбами проходящие мимо английские броненосцы. Для обороны собственных портов легкие мортиры были абсолютно бесполезны, вражеские корабли спокойно и прицельно расстреляют батареи таких орудий с безопасного для себя расстояния.

Адмирал Вирениус, начальник Морского штаба, подал Николаю II доклад, в котором настоятельно предлагал оказать на Турцию дипломатическое, а, если нужно, и военное давление, дабы заставить турок отказаться от укрепления Босфора. Не дожидаясь резолюции государя, адмирал Чухнин срочно подготовил поход эскадры к турецким берегам — для устрашения султана. В море отправились все наличные силы — броненосцы "Три святителя", "Ростислав", "Екатерина II", "Синоп", "Чесма" и "Двенадцать Апостолов", минный заградитель "Дунай", минный крейсер "Капитан Сакен" и шесть контрминоносцев. Они обошли за девять дней всё побережье Анатолии, устраивая на виду у турок учения с артиллерийской стрельбой. Эскадра символично сделала остановку в Синопской бухте, памятной последней крупной победой русского флота. Султан после такой наглядной демонстрации пообещал послу Зиновьеву прекратить строительство укреплений, но не сдержал слово (видимо, на перемену мнения повлиял последующий визит в султанский дворец британского посла). Спешные работы на босфорских батареях продолжались днем и ночью. Чухнин был готов отправиться в новый поход и даже, при необходимости, овладеть Босфором, пока тот еще не до конца укреплен. И хотя Николай II изволил начертать на докладе Вирениуса: "Оставить без внимания", у Чухнина хватило бы решимости действовать и без высочайшего соизволения. Победителей, как говорится, не судят...

Если бы не еще одно, роковое обстоятельство. Командующий отныне не был уверен в собственном флоте! События на "Потемкине" стали не исключением, как надеялись поначалу, а выражением общей болезни, охватившей страну. Причиной дальнего похода эскадры было не только устрашение турок. Чухнин надеялся, что уведя корабли в море, он помешает распространению на них революционной заразы. Но нельзя бесконечно держать эскадру в море! А вернувшись из похода, Чухнин застал на берегу кромешный ад. Накануне вышел императорский манифест о даровании политических свобод. В Севастополе не работали заводы, стояли поезда, были закрыты магазины. Зато по улицам расхаживали шумные толпы. Один за другим проходили митинги, где выступали ораторы самых крайних антиправительственных взглядов. Газеты уже не стеснялись в критике государственного устройства и даже самой особы государя.

Городская дума фактически перешла на сторону революции, объявив о создании "народной милиции" из боевиков-революционеров. Солдаты и матросы, вопреки строжайшим запретам Чухнина, участвовали в устраиваемых революционерами сборищах. Прежде тщательно законспирированные социалистические группы действовали теперь вполне открыто. На кораблях, в армейских и флотских казармах они создавали свои комитеты, выдвигали дерзкие требования к командованию. Адмирал не смог уберечь свой флот от разрушительного действия революционной пропаганды. Даже если он соберет всех верных присяге и очистит корабли от смутьянов и поддавшихся крамоле, эскадра будет всё равно небоеспособной — слишком мало останется у него людей, слишком многих придется списать на берег. При появлении неприятеля Чухнину не останется ничего другого, кроме как затопить свой флот. И самому застрелиться...

Постучав, в дверь заглянул дежурный офицер.

— Ваше превосходительство! Там какой-то гимназист просится на прием. Говорит, что сын лейтенанта Шмидта.

Адмирал Чухнин, подумав, качнул головой:

— Пропустить!

Вошел юноша лет шестнадцати, комкая в руках гимназическую фуражку.

— Как вас зовут, молодой человек?

— Евгений, ваше превосходительство!

— Знаете, Евгений, вам лучше представляться внуком контр-адмирала Шмидта. Но никак не сыном лейтенанта!

Чухнин мог понять причины последних поступков лейтенанта Шмидта.

После героической эпопеи Отряда кораблей Средиземного моря, сражений у Суды и Антивари, в которой Шмидт принял изрядное участие; после его триумфального прорыва в Черное море под носом у японцев на безоружном "Легком" — единственным уцелевшем из четырех миноносцев, построенных в Ля-Сейне (впрочем, поход по Эгейскому морю под красным флагом, который все принимали за турецкий, мало соответствовал понятиям офицерской части, это уже перед Дарданеллами на "Легком" снова подняли русский коммерческий флаг, и турки должны были пропустить его через проливы как гражданскую яхту). После всего этого, Шмидт, безусловно, был достоин высокой награды. Но нельзя же было награждать виновника гибели "Будапешта"! Конечно, небывалое до сей поры в русском флоте потопление самодвижущей миной броненосца только прибавляло Шмидту славу и популярность в глазах общества (известно как относящегося к Двуединой монархии). Шмидт даже в герои народных лубочных картин попал, не говоря об иллюстрированных журналах вроде "Нивы" и "Огонька". Однако любое официальное награждение или поощрение в данных обстоятельствах означали бы прямой вызов Австро-Венгрии, за малым не casus belli. Уже само присутствие Шмидта на русской военной службе вызывало у австрийцев острое недовольство. Поэтому данное Шмидтом (в весьма, надо сказать, вызывающей форме) прошение об отставке все с облегчением восприняли как выход из сложной ситуации. Понятно, что о производстве в следующий чин при выходе в отставку не могло быть и речи.

Всё это Чухнин попытался насколько можно деликатно объяснить Шмидту, приняв его у себя лично. Хотел посочувствовать, ободрить и призвать к терпению, мол, все заслуги перед отечеством будут достойно вознаграждены, но позже, когда страсти улягутся. Чухнин и не думал, что прошлые дикие истории о Шмидте — вовсе не наветы недоброжелателей и даже нисколько не преувеличения. Психопатический припадок лейтенант устроил такой, что престарелый адмирал сам чуть не отправился вслед за ним в нервную клинику. Тут уж, конечно, на Шмидта нечего обижаться. Что взять с больного человека, когда и иные здоровые, бывало, стрелялись, не получив заслуженного, по их мнению, ордена или чина...

Чухнин не мог простить Шмидту другое.

Даже после хоть трижды незаслуженного удаления со службы русский морской офицер, будь он хоть трижды психопат и неврастеник, не имеет права участвовать в противогосударственных деяниях и, тем паче, возглавлять оные! Что же делает Шмидт, едва оправившись от нервного срыва? Он сразу оказывается в первых рядах бунтовщиков, выступает с речами против "доживающего последние дни режима" и в городской думе, и на уличных демонстрациях. Примкнув к революционерам, Шмидт, благодаря своей всеобщей известности, усилил мощь их действий во много раз. Ведь одно дело, когда с трибуны вещает малопонятные народу вещи подозрительного вида еврейчик, да и хотя бы уважаемый врач или адвокат... И совсем другое, когда перед многотысячной толпой на существующий порядок обрушивается человек, лицо которого знакомо всем по тысячам фотографиям и рисункам в газетах, по афишам и открыткам.

К тому же нельзя было отказать Шмидту в бесспорном ораторском даре, которым он смутил даже некоторую часть офицеров. Как там он говорил в своих выступлениях: "Выполняя преступные бюрократические предначертания, вы отворачиваетесь от народа... Присяга обязывает не выполнять приказаний, явно приносящих вред России... Вы не должны допустить, чтобы ваш мундир, о чести которого столько говорят, был бы по первому призыву бюрократии обагрен народной кровью...". Вот так, достаточно заменить слова "начальство", "командование", "командиры" на "преступную бюрократию", как всё переворачивается с ног на голову. Ну а простым людям Шмидт объяснял предельно доходчиво: все беды — от правительства, которое не дает революционерам сказать царю "честное и правдивое слово" о бедах народных. Поэтому, те, кто за революцию — они за правду, за Бога, царя и русский народ, а те, кто против революции, — за злодеев министров.

Стоит удивляться, что очень скоро Шмидт сделался главным революционным деятелем Севастополя. Когда он проезжал с важным видом по городу в экипаже, все кричали: "Да здравствует Шмидт!". Сам севастопольский городской голова Максимов, явившийся к Чухнину вместе с представителями городской думы, обратился к адмиралу с просьбой передать для гарантии безопасности жителей все свои полномочия касательно правопорядка почетному члену думы Петру Шмидту. Дескать, только он один и может спасти Севастополь от погромов и кровопролития. Вместо этого Чухнин приказал Шмидта арестовать и, поскольку городская тюрьма уже неоднократно захватывалась толпой, освобождавшей заключенных, тайно доставить арестованного на броненосец "Три Святителя". При необходимости корабль был готов выйти в море, где революционеры до него бы уж точно не добрались. Однако тут за Шмидта вступились уже с самого верха. Срочная телеграмма из Петербурга (благополучно пришедшая при неработающем из-за забастовки телеграфе) за подписями председателя совета министров, министра внутренних дел и морского министра требовала от Чухнина безусловного освобождения Шмидта по только что объявленной политической амнистии. Чухнин вынужден был подчиниться, но приказал Шмидту немедленно покинуть Севастополь. Тот и не подумал исполнять это распоряжение. Впрочем, отставной лейтенант передал командующему флотом просьбу о личной встрече. Чухнин ответил, что не будет разговаривать с изменником. И вот теперь является его сын...

— Ну-с, Евгений Петрович! Чем могу служить?

— Ваше высокопревосходительство! Мой отец... Он на самом деле очень любит Россию и сильно переживает за нее. Папа мне рассказал, что скоро турки объявят нам войну, пропустят через проливы японцев. Японский флот нападет на Севастополь, а наш флот не сможет защитить ни себя, ни город...

— Вашему отцу не следовало этого вам говорить!

— Я сам упросил сказать мне. Я же видел, как папа страдает. Он придумал, что можно сделать. Но для этого ему нужна ваша помощь. Папа очень переживает, что вы отказались его принять. Да он сейчас и не смог бы к вам приехать. Те революционеры, которые теперь всегда с ним, они не позволят ему встречаться с царским адмиралом... Поэтому отец послал меня. Послал передать вам это, — юноша достал из-за пазухи большой синий конверт, запечатанный сургучом. — Тут отец написал, что он придумал. Прочитайте, прошу вас! Не ради меня, не ради моего отца, ради России!

Чухнин посмотрел в наполненные слезами глаза Шмидта-младшего, кивнул и взял пакет из его рук.

— Я ознакомлюсь.

— Спасибо! Огромное спасибо! Я завтра приду за ответом! Только вечером, когда стемнеют. Эсеры следят за вашим особняком

Оставшись один, Чухнин в задумчивости рассматривал конверт. Мелькнула мысль: а вдруг бомба? Тут же отогнал ее прочь и решительно сломал сургуч. Из конверта выпала стопка мелко исписанных листков. Адмирал погрузился в чтение, сердито хмуря лоб. Дочитав последний лист, он продолжительное время пребывал в глубоком раздумье. Потом вызвал дежурного:

— Пригласите ко мне начальника штаба!

Через пять минут в кабинет зашел контр-адмирал Григорович!

— Вызывали, Григорий Павлович?

— Вот, полюбуйтесь, Иван Константинович, что ваш зятёк написал.

Лицо адмирала Григоровича потемнело от прилившей крови:

— Если ваше высокопревосходительство имеет в виду этого Шмидта, то я смею просить более не подымать в моем присутствии тему прежних предосудительных знакомствах моей дочери!

— Иван Константинович, извините старика за злую шутку! И возьмите, почитайте, всё же. Садитесь вот сюда, за стол. Я сейчас чайку адмиральского прикажу.

Григорович внимательно прочитал один раз, потом второй, отложил листы и испытующе посмотрел на командующего флота:

— Извините, Григорий Павлович, но, по-моему, это бред сумасшедшего!

Чухнин отхлебнул чай и тут же долил стакан доверху из стоявшего рядом графина с коньяком:

— Вы можете предложить другой способ успеть привести эскадру в боеспособное состояние?

— Но ведь если мы согласимся на то, что предлагает Шмидт, это же будет, говоря простым языком, "пустить козла в огород"! Как можно верить революционеру, изменнику? А если он нас элементарно обманывает, водит за нос? Возьмет, и просто захватит корабли!

— К сожалению, у нас нет другого выхода... Впрочем, полностью предоставлять господину Шмидту свободу рук я не намерен. Вот что, Иван Константинович, вызовите сегодня на "Эриклик" Овода и Коландса. Объясните им ситуацию. Будьте готовы, если они откажутся, как вы говорите, "пустить козла в огород". Особенно насчет Митрофана Николаевича я беспокоюсь. Вряд ли он согласится иметь дело со Шмидтом. Он ведь единственный из командиров во время потемкинских событий хотел сразу идти в атаку. Готов был из-за ненадежности комендоров таранить "Потёмкин" своим броненосцем или даже взорваться вместе с ним... Если откажется, надо будет найти срочно замену. Да и с офицерами на кораблях следует поговорить. Вместо самых принципиальных тоже придется других искать. Ох, ведь как не хватает людей! Всех, кого только можно, отдал я сначала Макарову, потом Рожественскому, во Владивосток сколько уехало... Кого на аргентинские крейсера отобрали, до сих пор никто не вернулся. А сейчас уже и на Балтику людей тянут, слышал, что и вас, Иван Константинович, хотят в Либаву перевести.

— Куда ж я от вас, Григорий Павлович!

— Спасибо, что не бросаете старика в такое время. Вот еще что. Задержите отправку газолинок Никсона в Кронштадт. Они нам самим пригодятся.

* * *

По парижскому парку Морсо медленно прогуливались два азиата в цивильных пальто, но с явной военной выправкой. Они не вызывали у малочисленных посетителей парка особого интереса. Недалеко отсюда располагалось посольство Японии, и его служащие частенько захаживали сюда, возможно находя в закрытом от шумного города высокой оградой Морсо похожие на далекую родину уголки. Место это, впрочем, если и напоминало Страну Восходящего Солнца, то весной, во время пышного цветения японской вишни, но не сейчас, когда холодный осенний ветер срывал с деревьев последние пожухлые листы и рябил гладь пруда возле псевдоантичных развалин.

— Вместе с эскадрой вице-адмирала Уриу в Балтийское море будут отправлены транспорты "Сезал" и "Силн" для перевозки оружия революционерам. Я надеюсь, их не постигнет судьба "Графтона" и "Сириуса"!

— Если вы говорите о навигационной ошибке вроде той, что погубила "Графтон", в этом остается положиться на умение штурманов и милость духов. От участи же потопленного русскими "Сируса" ваши транспорты, Мотодзиро-сан, оберегут корабли Императорского флота.

— Очень надеюсь на это. Обычно мы переправляли оружие и боеприпасы мелкими партиями на шхунах контрабандистов, но их часто захватывали патрульные корабли. У русских на Балтике отличная система пограничной охраны! Они даже умудрились сами себя поймать за руку — остановили пароход из Северной Америки с укрытой в палубной надстройке субмариной. Петербург поднял шум — Япония, де, готовила подводное нападение с американского транспорта. А потом вдруг сразу всё стихло. Субмарина была заказана самими русскими, и ее тайно везли в России вопреки объявленному Штатами нейтралитету.

— Неплохая, кстати, идея с подводной лодкой...

— Русские перед войной готовили подобную диверсию. Построили маленькую электрическую субмарину, которую легко спрятать на транспорте под нейтральным флагом. Транспорт оборудован специальным приспособлением для незаметного ночного спуска аппарата при заходе в японский порт...

— Симаймасита! Так вот как мог погибнуть "Микаса"!

— Не валите всё на русских! С этой затеей у них ничего не вышло, зато они стали бояться, что получится у других... Но, впрочем, мы отвлеклись. Так вот, на Балтике русские создали отличную дозорную сеть из судов пограничной службы и старых кораблей флота. Эта цепочка патрулей прикрыла почти всё их побережье. "Графтону" пришлось идти далеко на север, прежде чем сунуться в дальний край Ботнического залива, по которому у нас и лоций не нашлось. В результате транспорт вылетел ночью на каменистую отмель и пробил днище... Но там хоть экипажу удалось уйти в Швецию. А южнее их, наверняка, сразу перехватил бы какой-нибудь "Генерал-адмирал" или "Кондор".

— Не беспокойтесь, Мотодзиро-сан! "Читосе" и "Касаги" легко справятся с "Генералом-адмиралом" или другим старичком пароходофрегатом, а для пограничного суденышка вроде 'Кондора' будет довольно и любого истребителя из эскадры Уриу!

— "Сириус" на Адриатике был потоплен русскими миноносцами, которые тоже были куда слабее наших истребителей из эскадры Уриу, что находился тогда совсем рядом. А на Балтике у русских, помимо почтенных старичков, есть еще "Слава", которая в одиночку справится со всеми нашими легкими крейсерами вместе взятыми.

— Если догонит. Наши крейсера быстроходней "Славы" на пять узлов...

— Но у моих транспортов, которые вы должны конвоировать, такого преимущества не будет! — в голосе полковника Мотодзиро Акаси, руководителя европейского сектора разведотдела Генштаба Японии, прорвалось, наконец, раздражение. — Утрата "Сезала" или "Силна" были бы весьма нежелательны Это последние оставшиеся в моем распоряжения суда значительного тоннажа.

— У русских "Слава" тоже последний броненосец, — успокаивающе ответил капитан 1-го ранга Ямасито Гэнтаро, представлявший разведывательный отдел, но уже Морского штаба. — И едва ли русские выпустят его в море для охоты на наши конвои. Остальные же русские корабли нам не опасны.

— Я надеялся, что флот направит на Балтику хотя бы пару броненосных крейсеров. Циллиакус обещает начать вооруженное восстание в Финляндии в ближайшее время. У него есть свои люди в русских гарнизонах. Первой и важнейшей задачей, конечно, будет захват Гельсингфорса. Но если русские подведут свои тяжелые корабли к Свеаборгу...

— Вице-адмирал Уриу постарается оттянуть силы русского флота на юг, к Либаве.

— Один крейсер Уриу отправит для демонстрации к Либаве, другой потребуется для сопровождения "Сезала" и "Силна", третий — для пресечения русского торгового судоходства... Японский флот не настолько велик, чтобы воевать на всех морях сразу! У русских на Балтике новый броненосец, десять старых броненосных кораблей и множество миноносцев разных типов. И вы надеетесь, что русские закроются со своей эскадрой в Кронштадте, отдав море без боя? Не имея господства на Балтике, мы не сможем переправлять оружие в Финляндию. Разве что Швеция позволит нам провозить оружие для финнов через сухопутную границу, как Германия тайно разрешила снабжать через свою территорию отряды Пилсудского в Польше. Но даже в этом случае у русских останется побережье, они смогут держать связь с приморскими гарнизонами. А еще у них вот-вот появится новый броненосный крейсер. Я говорю об итальянском "Франческо Феруччо", за который формально заплатила Греция, но ясно, для кого греки купили его за русские деньги. Этот сильный корабль линии, однотипный нашим "Ниссину" и "Касуге", и он может в любой момент отправиться на усиление Балтийской эскадры. И еще несколько таких же крейсеров русские приобрели в Аргентине. Команды для них скоро отправятся в Буэнос-Айрес на пароходах.

— Мы благодарны армейской разведке за эти сведения. Объединенный флот, безусловно, примет меры, чтобы суда с русскими командами не дошли до Аргентины, как не попали в Кронштадт истребители из Ля-Сейна. Если России не жалко, она потеряет еще пару тысяч своих моряков. Что же касается "Феруччо"... Стоит греческому флагу на нем смениться на российский, как этот корабль будет немедленно принужден спустить его перед силами нашего флота, либо отправится прямиком на дно! — Гэнтаро взмахнул тростью, сбив засохший цветок с розового куста. — К тому же, Мотодзиро-сан, поход вице-адмирала Уриу — лишь первый дальний набег отряда крейсеров. После того, как адмирал Того уничтожит русскую Черноморскую эскадру, главные силы Объединенного флота отправятся на Балтику. А с ними вместе, не исключено, и дивизии японской армии на океанских транспортах. И тогда, возможно, мы продолжим наш сегодняшний разговор где-нибудь в царском дворце во взятом общими усилиями армии и флота Петербурге!

Акаси нахмурился:

— Было бы лучше, если прежде Россия согласится на мир. И если русские пойдут на это — то сейчас, после разгрома у Харбина и в разгар революционных волнений. Победа в Маньчжурии — максимум того, чего могла добиться наша армия. Мы и так послали на фронт всё, что могли, до последней резервной бригады. Откуда мы снимем войска для экспедиционного корпуса в Европу? Навербуем в армию тайваньских аборигенов? И откуда возьмутся деньги, чтобы продолжать войну? Англичане уже не раз давали понять, что не заинтересованы в дальнейшем ослаблении России. Это развязало бы Германии руки для войны против Франции. А британцы теперь поддерживает французов, с которыми в прошлом году заключили договор о 'сердечном согласии'. Североамериканцы тоже не дадут нам новых кредитов. После того, как мы выгнали русских из Маньчжурии, они стали видеть не в них, а в нас своих главных соперников на Дальнем Востоке. Вообще, следовало бы кончить дело миром еще в Портсмуте, соглашаться на то, что готовы были уступить нам русские. Они всё равно не согласятся на большее.

— А мы не могли согласиться на меньшее, — заметил Гэнтаро. — После победоносной войны в Японии ждали присоединения всех владений России на Тихом океане. Если бы в Портсмуте подписали мир без передачи нам хотя бы половины Сахалина, это привело бы в Японии к такому взрыву недовольства, что трудно предполагать последствия. Даже с Южным Сахалином, но без миллиардной русской контрибуции и разоружения Владивостока мир вызвал бы сильное общественное возмущение, а, возможно, и мятеж. Ну а теперь, после новых наших побед, народные ожидания куда больше. Говорят уже о присоединении Сибири, самое малое всех земель до Байкала, ну а Владивосток — это само собой разумеется.

— Владивосток еще у русских, — возразил Акаси. — Сначала надо взять хотя бы ближайшую к Японии крепость, а потом мечтать о победном параде в Петербурге!

— Владивосток скоро будет наш! — бодро ответил Гэнтаро. — Вопрос лишь в том, кто успеет к нему первым — генерал Кавамура по суше или адмирал Катаока морем...

Внезапно сбоку, из-за колонн декоративного портика сухо треснул револьверный выстрел.

Полковник Акаси дернулся, схватился за плечо, и стал медленно оседать на мокрый песок дорожки. Гентаро перескочил через кусты и бросился напрямик к колоннаде. Скрывавший за ней человек в темном плаще побежал к воротам. На бегу он дважды не целясь стрелял через плечо по бегущему вдогонку японцу, но не попал. Настигая, Гентаро выхватил из трости тонкий клинок и, коротко взмахнув, ударил в спину беглеца. Тот споткнулся, выронил револьвер, но устоял на ногах, и продолжил свой бег, но всё медленней, постепенно переходя на неустойчивый шаг. У ворот парка он остановился, качнулся вперед и рухнул на землю. Рядом свистели, вызывая полицию, парковые сторожа. Гентаро вернулся к лежащему на аллее Акаси:

— Русская разведка?

— Нет! — выдавил из себя полковник сквозь зубы. — Не их методы. Это кто-то из революционеров... Может, Деканозов задолжал им деньги... Факку! Неблагодарные твари!

* * *

Взъерошенный белыми гребням Атлантический океан раскачивал "Дайнан-Мару". Грузо-пассажирский пароход недавней британской постройки успел в эту войну послужить и военным транспортом, и минным заградителем, а потом, получив два 152-мм и шесть 76-мм орудий, стал вспомогательным крейсером. Три месяца назад "Дайнан-Мару" отправился в дальний поход на край мира, а сегодня командир корабля капитан 2-ранга Скэитиро Такахаси имел все основания благодарить духов предков. Командование Объединенного флота поставило перед своими крейсерскими силами задачу разрушения морской торговли России, но едва ли эта цель была достигнута. Суда под российским флагом перестали появляться за пределами Балтийского и Черного морей, однако нейтралы как ходили, так и шли в Россию и из России. Когда японцы останавливали подозрительных купцов для проверки судовых документов, каждый раз оказывалось, что места назначения или отправки грузов изменены на ближайшие нейтральные порты. Из Румынии и Болгарии теперь вывозилось столько зерна (включая нехарактерную для балканских стран рожь), что можно было только позавидовать небывалому расцвету там сельского хозяйства. Дания и Швеция импортировали такое количество технического оборудования, будто эти скандинавские страны решили превратиться в индустриальных гигантов. И заодно снабдить свои весьма скромные армии самым новейшим вооружением.

Конечно, японцы могли бы задерживать явных нарушителей блокады или даже топить их, как поступали раньше русские рейдеры с пароходами, идущими в Японию (по документам — в китайские порты). Однако то, что сходило с рук (да и то не всегда) русским на Востоке, у себя надменные европейцы от японцев не потерпели бы. Об этом посланников Японии заблаговременно предупредили и в Париже, и в Риме, и в Берлине. Французские, немецкие, итальянские крейсера следили за соблюдением свободы мореплавания в европейских водах. Свой флот пригрозили прислать и Североамериканские Штаты. Даже в Лондоне японскому послу дружески посоветовали не трогать корабли под нейтральными флагами. Собственно, не было большой тайной, что британцы не упускают своей выгоды и поставляют (понятно, за хорошие премиальные) грузы в воющуюся с союзной Японией Россию. Можно было даже вспомнить, что последний прорвавшийся к русским в Порт-Артур перед самой его сдачей пароход был английским. Единственным действенным средством отрезать морское сообщение России с миром была бы ближняя блокада русских портов. Только там, когда пункты прибытия или отправления задержанных судов не вызывают сомнения, японцы могли действовать прямо и решительно.

Ну а пока наилучшим способом блокады было патрулирование на торговых путях в Атлантическом океане, подальше от европейских берегов. Этим занимался отряд вспомогательных крейсеров, которые больше, чем боевые корабли, подходили для длительного океанского плавания. Отрядом командовал контр-адмирал Боширо Огура, а базировался он на международный порт Танжера. В прошлом году султан Марокко, которому формально принадлежал Танжер, заявил в ответ на протесты англичан о длительном пребывании там кораблей эскадры Рожественского, что нет закона более священного, чем закон гостеприимства; что если когда-нибудь на рейд Танжера придут японцы, то они могут быть уверены в таком же радушном приеме. Едва ли марокканский султан думал, что вскоре в его владениях действительно появятся военные корабли такой отдаленной от него страны. Но это случилось. Японские вооруженные пароходы отстаивались в Танжере между дежурствами в океане, загружались кардифом с английских угольщиков, команды отдыхали на берегу, перед тем как снова уйти на просторы Атлантики. Успехи, впрочем, были более чем скромные. Так "Дайнан-Мару" за пять недель, проведенных в океане, лишь однажды удалось задержать немецкое судно, которое везло из Рио-де-Жанейро в Петербург груз зерен какао. Капитан парохода, похоже, и не слышал об объявленной японцами блокаде. Впрочем, даже этого было решено отпустить, только заставив немцев сбросить в море мешки с контрабандой.

Но вот, наконец, деятельность отряда приобрела реальный смысл. Как стало известно, русские послали в Южную Америку сразу несколько пароходов для доставки команд на купленные у Аргентины и Чили крейсера. Перехватить эти транспорты значило оставить противника без целой эскадры. Русский конвой сумел ускользнуть от крейсерской эскадры адмирала Уриу, дежурившей в Ла-Манше. Вся надежна теперь оставалась на силы адмирала Огуры. Командующий отрядом дал приказ всем своим кораблям сниматься с якоря. Вспомогательные крейсера выстроились в огромную цепочку южнее Канарских островов, практически у тропика Рака, поддерживая связь только по радио и надеясь поймать в свою сеть хороший улов. И вот эти надежды сбылись!

Сигнальщик на мачте "Дайнан-Мару" заметил над морской гладью на северо-востоке длинное облако угольного дыма. Такахаси сразу приказал поворачивать в ту сторону. Предчувствие не обмануло. Хотя, какое там предчувствие! Здесь, вдали от коммерческих линий, и не стоило ждать кого-то, кроме русских. Через час над горизонтом показались верхушки мачт, а скоро стало видно растянувшуюся по океану колонну больших паровых судов, которые шли курсом на вест-зюйд-вест. По радио было передано сообщение на другие японские корабли. Работы здесь хватить на всех! Особенно если русские кинутся врассыпную. Впрочем, реально можно было рассчитывать на скорый подход одного "Дайчу-Мару", соседа с юга.

На вспомогательной крейсере сыграли боевую тревогу. Кочегары кидали лопатами уголь в раскаленные топки. Двигались стрелки манометров, показывая рост давления в паровых котлах, судно набирало ход. Артиллерийские расчеты с воодушевлением занимали места у орудий. Такахаси у себя на мостике внимательно изучал темные силуэты, выделяющиеся на фоне бледно-голубого неба. Их было шесть. Первым шел большой трехтрубный пароход, следом — четыре однотрубных. Концевой, самый дальний, был, похоже, двухтрубный, хотя видно было на таком расстоянии неясно, мешала мгла и дым от передних мателотов. Больше всего Такахаси занимал трехтрубник, похожий на пассажирский лайнер. Такие русские использовали раньше как вспомогательные крейсера. По своему тоннажу лайнер явно превосходил "Дайнан-Мару" и, соответственно, мог нести более сильное вооружение, да, вдобавок, иметь большую скорость. Если трехтрубник действительно вспомогатель, бой с ним один на один может оказаться слишком опасным. Стоит, пожалуй, подождать "Дайчу-Мару".

Будто прочитав мысли Такахаси, русский пароход выпустил из всех своих труб столбы черного дыма и, отрываясь от остальных, изменил курс на встречный. На его мачте уже можно было различить поднятый белый вымпел с косым голубым крестом. Такахаси приготовился отдать приказ об повороте назад. Лишь бы потом хватило скорости уйти! Машины "Дайнан-Мару" выдавали в лучшем случае ход в семнадцать узлов, а такой вот лайнер вполне мог разогнаться и за двадцать.

— Русский поворачивает! Русский поворачивает! — закричал сигнальщик.

Вражеский пароход действительно совершал крутой поворот на все 16 румбов, показывал корму. Такахаси вскинул бинокль, разглядывая противника. Так и есть! На кормовом флагштоке развевался не белый Андреевский флаг, а синее полотнище с маленьким бело-синим прямоугольником в углу. Это не вспомогатель, а военный транспорт, едва ли вооруженный больше чем парой 6-фунтовых пушечек. Русские, видимо, посылали его на разведку. Значит, теперь можно смело идти в атаку. Вслед за трехтрубным поворачивали, ломая строй, остальные пароходы. Такахаси приказал дать на "Дайчу-Мару" радиограмму, что русские изменили курс на ост, и что их можно окружить, выйдя на караван с востока, пока "Дайнан-Мару" будет загонять беглецов с запада.

Машины заработали на полную мощность. Началось преследование. Судя по сокращению дистанции, однотрубные пароходы были тихоходней, чем "Дайнан-Мару", который успел дать по ним первые пристрелочные залпы. Трехтрубный русский пароход показывал превосходство в скорости и был уже вне обстрела. Командир "Дайнан-Мару" с сожалением подумал, что честь потопления этого красавца, судя по всему, достанется Наоми Мацумуре, командиру "Дайчу-Мару". Непонятней же всего вел себя концевой, двухтрубный (да, теперь уже можно было сказать с уверенностью, что двухтрубный) пароход, который единственный не изменил курса, лишь отклонился в сторону, пропуская мимо себя другие русские суда. Там что, не разобрались, что навстречу им идет японский вспомогательный крейсер? Или это нейтрал, который надеется, что японцы его не тронут?

Однако стоило двухтрубнику окончательно выйти из дымного хвоста разминувшихся с ним русских пароходов, как Такахаси внезапно понял, что это никакой не транспорт, а военный корабль. Большой, очень похожий на старый британский броненосный крейсер типа "Орландо", какие англичане еще держат в отдаленных частях своей империи. Британский крейсер охраняет русский конвой? Нет! Безумие! Приглядевшись получше, Такахаси понял по массивным орудийным башням в оконечностях, что это не "Орландо", а кто-то из крейсеров, построенных по его подобию в Испании. Всего испанцы когда-то заложили сразу шесть таких кораблей. Три крейсера — "Инфанта Мария Тереза", "Бискайя" и "Адмиранте Окендо" — были потоплены североамериканцами в 1898 году у берегов Кубы. Три других, не успевших на войну, — "Принцесса Астурийская", "Кардинал Сиснейрос" и "Каталунья" состарились на стапелях, пока их, наконец, всё же не достроили, правда, непонятно зачем. Совсем недавно "Сиснейрос", как сообщили газеты, затонул, налетев на подводную скалу (при этом вся команда чудесным образом спаслась, что заставляло подозревать, что испанцы просто бросили судно сразу после столкновения). Таким образом, это либо "Принцесса Астурийская", либо "Каталунья".

Видимо, испанский крейсер идет по своим делам — в Рио дель Оро или на Фернандо-По. И случайно оказался рядом с русскими транспортами. Нежелательный свидетель... Жаль! Адмирал Огура ясно дал понять, что ему пара тысяч русских пленных сейчас совершенно не нужны. Здесь их держать негде, а везти в Японию — слишком большие затраты. Но теперь придется действовать по-европейски... Ну да ладно, будем высаживать призовые партии, а при малейшем сопротивлении — пусть русские пеняют на себя! Их владивостокские крейсера не постеснялись потопить в том году у берегов Кореи пароход с японским пехотным батальоном...

Что-то по-прежнему беспокоило Такахаси... Он, наконец, понял, что. Цвета поднятого по-боевому на стеньге грот-мачты флага были не красно-желтыми, а бело-голубыми. Испанский крейсер шел под русским флагом!

Передача боевого судна от нейтральной воюющей стране — вопиющее нарушение принципов международного права. Когда об этом узнают англичане — они же с испанцев шкуру заживо сдерут, последние колонии отнимут. Но это будет потом, а пока "Дайнан-Мару" нос к носу столкнулся с тяжелым русским кораблем. Было очевидно, чем должен закончиться бой вчерашнего грузо-пассажирского парохода с броненосным крейсером, пусть и устаревшего типа. И всё же Такахаси, который только что был готов бежать от вспомогательного крейсера, медлил с приказом о развороте кормой к крейсеру броненосному, хотя офицеры на мостике, тоже разглядевшие на приближающемся корабле и орудийные башни, и русский флаг на мачте, пребывали в нервном напряжении, хотя старались не показывать вида.

Так! Исчезновение крупных кораблей из состава чьего-либо флота трудно проглядеть. Уж пристально следящие за всем англичане обязательно обратили бы внимание и сообщили японцам. А испанские крейсера — совсем на виду, да и пересчитать их можно по пальцам. Исчезни вдруг один, обязательно возникли бы вопросы, тем более, что испанцы непрерывно устраивают показательные маневры или направляя свои малочисленные корабли с визитами в иностранные порты (чтобы не забывали о такой недавно еще великой морской державе — Испании). И "Принцесса Астурийская", и "Каталунья" до последнего времени активно во всём этом участвовали, а, стало быть, отдать одну из них русским испанцы могли лишь совсем недавно. Значит, у русских не было времени, чтобы толком освоить совершенно неизвестную им судовую технику и вооружения. Возможно, единственное, что может этот свежеприобретенный русский крейсер — напугать своим грозным видом. К тому же, не следует забывать, насколько беспомощными оказались точно такие же крейсера в испано-американской войне, быстро превращаясь в плавучие костры под обстрелом современной артиллерии.

Такахаси повернулся к офицерам:

— Русские купили себе очередную урну для кремации. Раньше они и из своих-то пушек стреляли плохо, а из этих и точно будут бить как слепые. А мы подожжем ему палубу и надстройки, дерева там должно быть больше, чем на парадной яхте.

"Дайнан-Мару" покатился резать курс русскому "испанцу". Такахаси решил пока не подходить ближе 40 кабельтовых, огибая броненосный крейсер слева по курсу. На такой дистанции бортовые 3-дюймовые орудия не доставали до противника, зато носовая и кормовая 6-дюймовки могли свободно вести огонь. Подготовка артиллеристов на вспомогательных крейсерах была, конечно, намного хуже, чем на кораблях боевых отрядов Объединенного флота, и большая часть снарядов падала в море, вздымая всплески вокруг вражеского корабля. Однако при скорострельности в семь выстрелов в минуту японцы рано или поздно должны были добиться попадания. И вот на русском крейсере вспухло бурое облако разрыва вблизи носовой башни. А еще через пару минут последовало новое попадание — в корпус, куда-то в район жилой палубы.

Русские корабль неуклюже маневрировал, пытаясь закрыть от японцев свои транспорты. Он вел огонь правым, затем левым бортом — и куда большим количеством стволов, чем "Дайнан-Мару". Правда, со скорострельностью у русских было совсем плохо. Пять среднекалиберных палубных орудий бортовой батареи делали хорошо, если по выстрелу в минуту. Ни один из их снарядов не упал к японскому кораблю ближе кабельтова. А легкая противоминная артиллерия, стволы которой высовывались из нижних портиков, просто не доставала до японцев. Что касается тяжелых орудий, то единственный выстрел из носовой башни крейсера положил снаряд с перелетом в 5 кабельтовых

Такахаси облегченно вздохнул. Русский бронированный демон оказался вовсе не таким страшным, как показалось вначале. Японский командир злорадно любовался пожаром, разгоравшимся на вражеском корабле. Сильный огонь вырывался через иллюминаторы, верхняя палуба была окутана плотным дымом, в котором суетились темные фигурки, как муравьи у подожженного муравейника. Сейчас с русскими происходило то же самое, через что прошли семь лет назад испанцы у Сантьяго-де-Куба. Но тогда против испанских крейсеров были многократно превосходившие их по силам американские броненосцы, а теперь тяжелый боевой корабль избивается снарядами обычного вспомогателя! Этот бой войдет в историю славы японского флота! Удовлетворенно потирая руки, Такахаси перешел на противоположное крыло мостика, чтобы оценить, как справляются с обстрелом русских транспортов расчеты трех 76-мм орудий правого борта.

И тут боги отвернулись от командира "Дайнан-Мару". Он мог счастливо погибнуть в уверенности в своей победе, когда крупнокалиберный снаряд поразил рубку его корабля. Но Такахаси лишь получил ошеломляюще мощный удар в спину и слетел с мостика вниз, на палубу. Он сильно расшибся, был контужен, вся спина его была отбита и изранена мелкими щепками, однако он остался жив. Через несколько минут японский командир вновь стоял на мостике, вернее, на его обломках. Дела были совсем плохи. Хотя пробивший рубку навылет снаряд даже не взорвался, он сумел натворить немало бед — снес штурвал, уничтожил машинный телеграф и все прочие средства управления. Руль по какой-то причине оказался заклиненным в положении на левый борт, и "Дайнин-Мару" сваливался в циркуляцию к русскому кораблю. Тот и сам уже повернул на сближение. Броненосный и вспомогательный крейсера сходились пересекающимися курсами. Вражеский огонь вблизи стал куда более метким. А может русские, наконец, разобрались, как целиться из испанских пушек.

Пока на "Дайнин-Мару" расклинивали руль и спешно протягивали румпель-тали, оставалось управляться машинами. Переговорные трубы были безнадежно смяты, и Такахаси распорядился протянуть до машинного отделения цепочку вестовых для передачи указаний. Получалось с этим не очень, вспомогательный крейсер продолжал идти на сближение с противником, который осыпал "Дайнин-Мару" снарядами. Доклады о новых попаданиях и новых повреждениях приходили один за другим. Сбит якорь! Сбито носовое орудие! Пожар в кормовых каютах! Уничтожен вельбот! Подводная пробоина в носовом отсеке! Сбито кормовое орудие! Затоплен носовой орудийный погреб! Ага, то-то чувствуется уже крен. Надводная пробоина по миделю! Снаряд попал в угольный бункер — после тяжелого удара в левый борт в воздух поднялась туча черной пыли, а потом зашуршал уголь, посыпавшийся в воду через разорванную обшивку. Падение сбитой верхушки фок-мачты Такахаси наблюдал лично.

Японцы старались не оставаться внакладе, однако "Дайнан-Мару" уже лишился основной огневой мощи. 6-дюймовые орудия были повреждены, к тому же к ним не было снарядов — носовой погреб был затоплен из-за пробоины, кормовой затопили сами из-за угрозы взрыва — палубой выше бушевал сильный пожар. Продолжали стрелять только три 76-м орудия левого борта, даже только две — расчет средней пушки не видел цель из-за тучи угольной пыли...

— Торпеда слева по курсу! — ударил по нервам истошный крик сигнальщика.

Такахаси и сам разглядел белую нитку торпедного следа, идущего наперерез 'Дайнин-Мару'.

Конечно, на такой дистанция пароход мог легко уклониться от опасности, но — при исправном управлении... А сейчас, даже останови он машины, есть риск, что торпеда всё же зацепит корабль, двигающийся по инерции.

— В машинное! Левая машина — полный вперед! Правая — задний ход!

Приказ побежал по цепочке перекликающихся матросов. Лишь бы никто не перепутал! Если курс не изменить в ближайшие минуты, корабль гарантировано получает попадание.

"Дайнан-Мару", наконец, стал отворачивать в сторону. Торпеда прошла, изрыгая воздушные пузырьки, перед самым носом. А вскоре Такахаси доложили, что налажено и рулевое управление. Но это могло лишь продлить агонию. Скорость у русских была не меньше, чем у японцев, оторваться не получится, а еще полчаса под таким обстрелом — и японский корабль отправится прямиком на дно. Но канонада постепенно стихала. Такахаси не верил своим глазам. Они расходились с противником. Русский крейсер возвращался к своему конвою. Но зачем? Потянулся к биноклю, разбит... Даже не заметил, когда это произошло...

— Бинокль мне! Есть у кого-нибудь бинокль, заберите меня демоны!

Один из матросов протянул ему складную подзорную трубу. Скаля зубы, Такахаси пытался разглядеть в оптику хоть что-то за дымными хвостами и лесом мачт растянувшейся колонны русских судов. Кто там маячит за ними, на самом пределе видимости? Проклятье! Это "Дайчу-Мару"! Заходит, как и посоветовал Такахаси, с востока... Они же там ничего не знают о русском крейсере, он забыл сообщить... А ведь на "Дайчу" держит флаг сам начальник отряда вспомогательных крейсеров контр-адмирал Огура! Ему угрожает смертельная опасность!

— Срочно радиограмму для "Дайчу-мару"! Русский конвой охраняется крейсером типа "Принцесса Астурии". Имел бой и получил повреждения. Сейчас русский крейсер идет к вам встречным курсом, скрываясь за судами конвоя.

— Антенна беспроволочного телеграфа сбита... Отправка радиограммы невозможна!

— Сигнальте прожектором!

Впрочем, в любом случае уже поздно...

— Право на борт! Мы идем драться вместе с "Дайчу-Мару"! Да смилостивятся над нами боги!

* * *

Из книги адмирала Николая Оттовича фон Эссена "Воспоминания о походе в Южную Америку и обратно в прошлую Японскую войну" (Алексеевск-на-Сунгари, 1915)

"В октябре 1905 года обстоятельства сложились таким образом, что продолжение моей службы в стратегическом отделе Главного Морского штаба стало невозможным. Нужно было думать не о военно-научной работе, а о том, как не допустить на флоте прямого восстания, которое так старались устроить наши враги революционеры. Однажды им это почти удалось. В Кронштадте после задержания полицией нескольких зачинщиков вышли из повиновения до пяти тысяч матросов Учебно-минного и Учебно-артиллерийского отрядов, а также 4-го и 7-го флотских экипажей и солдаты крепостной артиллерии. Днем они устроили митинг с шумными речами, вечером же напали на Офицерское собрание, а потом пошли громить винные склады. Погромы, разбой и поджоги продолжались всю ночь, выявив полное бессилие к их прекращению местного начальства. Другие крепостные части и флотские экипажи, в том числе 20-й — под моим командованием, оставались в это время в казармах и не участвовали в беспорядках, равно как и команды находившихся в гавани судов.

Наутро я пошел к собравшимся на новый митинг и призвал их вспомнить о долге, присяге, чести России и Государя. Меня, известного по артурским моим делам, узнали и слушали со вниманием. Большой эффект имела и речь настоятеля морского Андреевского собора протоиерея Иоанна Сергиева. Сравнивая произошедшее в Кронштадте с бывшими ранее выступлениями в Севастополе, где отличился пресловутый лейтенант Шмидт, отец Иоанн истолковал по-русски значение немецкой фамилии этого субъекта и, обыгрывая его, привел слова Священного Писания: "Вот я сотворил Кузнеца, который раздувает угли в огне и делает орудие для своего дела, и я творю Губителя для истребления". Преклоняясь перед ораторским даром отца Иоанна, думаю, что при всей раздутости в печати фигуры Шмидта до образа Диавола или Антихриста (или кого еще имел в виду под сим "Кузнецом" ветхозаветный пророк) наш лейтенант явно не дотягивает. Хотя, конечно, к губителям России относится безусловно. Этот Шмидт, кстати, как говорят, сватался к дочери контр-адмирала Григоровича, недоброго моего знакомого по Артуру. Вот уж, действительно, был бы достойный зять для такого тестя! Григорович мне во всем старался пакостить, но вообще неудачно, так как все воочию увидели, какой он трус, и в Артуре никто к нему, начиная с офицеров и кончая последним мастеровым, ничего, кроме презрения, не чувствовал.

Повлияли на настроения толпы наши с отцом Иоанном призывы к благоразумию или же до мятежников дошли вести о прибывших из Петербурга войсках, верных присяге, но бунт в тот же день совершенно прекратился. Посетивший Кронштадт на следующий день вице-адмирал Бирилев, морской министр, пребывал в отвратительном настроении. Выслушав мой доклад, он сдержанно поблагодарил меня, но в ответ на заступничество за раскаявшихся бунтовщиков сказал, что всех низших чинов, участвовавших в беспорядках, следует отсюда немедленно удалить — сформировать из них карательные отряды для подавления крестьянских волнений в балтийских губерниях, либо послать в дальнее плавание. Тут же, как бы шутя, Бирилев предложил и мне самому совершить путешествие в теплые края. Я поинтересовался, что министр имеет в виду?

Оказалось, прекращенные еще до Цусимы переговоры о приобретении нами аргентинских и чилийских крейсеров были недавно продолжены и дали полный успех. В связи с этим высочайшим решением возобновлялась "Особая экспедиция по доставке команд на приобретаемые в Южной Америке суда", упраздненная полгода назад. Вновь снаряжались ранее приобретенные для этой цели в Германии транспорты "Нарва" и "Свеаборг", хотя последний только что вернулся из плавания в Ледовитый океан к устью Енисея. Также в состав экспедиции вошли бывший вспомогательный крейсер "Дон", также превращенный по разоружению в транспорт для личного состава, и плавучая мастерская "Ангара". Кроме того, в одном из французских портов к Особой экспедиции должен был присоединиться "Анадырь" — единственный уцелевший транспорт из эскадры Рожественского.

Выслушав, я прямо спросил у Бирилева — не хочет ли он предложить мне принять командование одним из купленных у Аргентины крейсеров? Я рассчитывал именно на аргентинский корабль, поскольку знал, что мы собирались приобрести у этой республики большие броненосные крейсера, однотипные с японскими "Ниссин" и "Касуга", в то время как у Чили — гораздо меньшие бронепалубные. Командовать после броненосца легкой "собачкой" казалось мне сильным понижением в должности. Но Бирилев сказал, что хочет предложить мне стать командиром крейсера уже сейчас и на нем идти в Южную Америку для охраны транспортов. Я подумал, что с экспедицией решили послать старого "Адмирала Корнилова" (на котором я в свое время плавал лейтенантом) или "Память Азова", а, может, и совсем дряхлого "Минина". Сопровождение военным кораблем судов с командами для будущей эскадры действительно выглядело необходимой мерой. Хотя главные силы броненосного флота адмирала Того оставались на Средиземном море, было известно, что японцы вывели в Атлантический океан часть своих легких кораблей, которые могли бы напасть на наши невооруженные суда. Правда, я сомневался, что "Память Азова" или "Корнилов", не говоря о "Минине", справился бы и с легким крейсером современного типа.

Однако, как оказалось, речь шла не о старых броненосных фрегатах, а о корабле, тайно приобретенном нами в Испании. Как известно, после разгрома 1898 года испанский флот находился в самом печальном состоянии. Для произведения хотя бы внешнего эффекта возрождения морской силы Испания взялась за постройку двух новейших крейсеров, но столкнулась с нехваткой денежных средств. Дошло до того, что один из заложенных крейсеров разобрали прямо на стапеле, чтобы пустить его материалы для достройки оставшегося. Но денег, тем не менее, не хватало. Как я слышал, в прошлом году наши агенты запрашивали испанцев о возможности продажи их единственного большого броненосца "Пелайо" для включения в эскадру Рожественского (которую этот корабль, похожий на старые французские броненосцы, едва ли бы усилил). Испанцы тогда выразили общее согласие, но не решились на такую операцию, опасаясь недовольства англичан за нарушение нейтралитета.

Теперь же договорились обставить передачу корабля следующим образом. Испанский корабль терпел фиктивное кораблекрушения. Команда, делая вид, что считает свое судно обреченным, покидала его. Через короткое время брошенное судно открывало, вроде случайно, проходящее мимо русское судно, и высаживало на него спасательную партию, которая ликвидировала последствия аварии. Таким образом, бывший испанский корабль на законных основаниях переходил к России, ведь судно без экипажа и капитана, согласно международному морскому праву, является призом первого, кто поднимется на его борт. Я сразу сопоставил услышанное с прочитанным недавно в газете сообщением о гибели крейсера "Кардинал Сиснейрос", налетевшего на подводную скалу у северного побережья Испании. Бирилев подтвердил мою догадку. Испанцы изобразили катастрофу, затопив часть отсеков, и покинули крейсер, к которому вскоре пришвартовался "Анадырь". Оба корабля направились в неприметный порт в Бискайском заливе, где и поджидают теперь остальные суда экспедиции.

Первым моим чувством было разочарование. "Сиснейрос" относился к броненосным крейсерам очень старого типа. Его заложили еще 15 лет назад, но ввели в строй лишь в прошлом году. Сделка с его покупкой показалась мне совершенно неудачной. Испанцы явно выиграли, получив вместо устаревшего корабля деньги на достройку современного крейсера. Мы же за немалую сумму получили судно, абсолютно не соответствующее сегодняшним боевым требованиям. Впрочем, подумал я, в условиях океанского перехода "Сиснейрос", спроектированный испанцами для службы в отдаленных колониях (которые у Испании тогда были), выглядел более-менее подходящим. В любом случае, этот крейсер был всё же сильнее "Памяти Азова" и "Корнилова". Лучше всего, конечно, было бы выделить для сопровождения транспортов "Славу" или хотя бы "Александра II", но на это нельзя было надеяться.

Таким образом, я согласился принять командование над бывшим испанским кораблем. Бирилев, правда, тут же поинтересовался: не смущает ли меня обстоятельство, что после капитуляции Порт-Артура я был вынужден в качестве условия возвращения в Россию дать честное слово и подписку, что не буду более участвовать в боевых действиях против Японии. Я успокоил министра, сказав, что официально отправляюсь в совершенно противоположную от Японии сторону, а если на моем пути встретятся японцы, то это будет исключительно их вина, и данная мною подписка никоим образом не должна ограничивать мои предполагаемые присягой действия. Как бы ни сложилось, для себя я решил, что служение России важнее слова, данного в совершенно других обстоятельствах, когда война ограничивалась Дальним Востоком. И пусть я запятнаю в чьих-то глазах свою честь или подвергнусь, попав в руки японцев, позорной казни за нарушении взятых перед ними обязательств, но останусь верным присяге!

Через несколько дней я отправился в Либаву, а оттуда скоро вышел в море на борту транспорта "Дон", флагманского судна нашей Особой экспедиции. Трехтрубный красавец имел при водоизмещении в 15 тысяч тонн впечатляющие размеры. Не так давно он был немецкой "Венецией", ходившей с пассажирскими рейсами между Гамбургом и Нью-Йорком. Люди на судне были размещены со всеми удобствами, а штаб экспедиции занимал роскошные апартаменты 1-го класса. "Дон" был еще и достаточно быстроходный, он мог разогнаться до 20 узлов. Два других наших транспорта — "Нарва" в 8 тысяч тонн и "Свеаборг" в 7 тысяч, бывшие немецкие "Адрия" и "Ассирия", тоже раньше ходили из Германии в Штаты Северной Америки, но возили в основном грузы и пассажиров 3-го класса. Соответственно условия для размещения команд наших будущих крейсеров гораздо хуже, чем на "Доне", скромнее у них была и скорость — всего 12 узлов. Такой же ход имело и самое малое судно нашей экспедиции — плавучая мастерская "Ангара" в 6 тысяч тонн.

От Либавы до Бельта Особую экспедицию сопровождала Балтийская эскадра — всё, что от нее осталось: броненосцы "Слава" и "Александр II", крейсера "Память Азова" и "Адмирал Корнилов", четыре "народных" минных крейсера и десять контрминоносцев. Пройдя проливом в Немецкое море, корабли встали на якорь против мыса Скаген. Командовавший до того Отрядом кораблей Балтийского моря контр-адмирал Беклемишев спустил свой флаг на "Славе" и поднял на "Доне", вступив в командование Особой экспедицией. Я терялся в догадках, с чего Беклемишева назначили начальником над купленными южноамериканскими крейсерами? Разве что по той причине, что в 1900-м году он, тогда командир броненосца "Наварин", встречал прибывшее во Владивосток аргентинское учебное судно, то есть имел практику общения с моряками из Южной Америки. Теперь, наверное, Беклемишев едва ли был рад тому давнему визиту аргентинцев, ведь ему приходилось менять лучший на русском флоте броненосец на транспорт, да и плыть на нем на край света за чужими крейсерами.

Вступивший в командование Балтийской эскадрой контр-адмирал Нилов пожелал нам счастливого пути, хотя лучше бы сопроводил до Бискайского залива — на случай нашей встречи с адмиралом Уриу, который, по сообщениям разведки, прибыл с крейсерской эскадрой в Плимут. От Бельта никакой охраны у нас не было, поэтому четырем нашим пароходам пришлось идти до Бискайки не коротким путем через Ла-Манш, где нас стерегли японцы, а кружным вокруг Британии. Помотало нас при этом штормами изрядно, матросы из новобранцев лежали в лежку, никаких с ними занятий вести было нельзя. И вот мы добрались, наконец, до маленькой французской гавани Сен-Жан-де-Люк, почти на границе с Испанией. Там и встретились с "Анадырем" и "Сиснейросом".

"Анадырь" — громадный, в 17 тысяч тонн пароход, находился в непрерывном океанском плавании уже два года. Он прошел с адмиралом Рожественским с Балтики вокруг Африки до Цусимы и, чудом избежав гибели в сражении, двинулся тем же путем обратно. Как рассказал командир 'Анадыря' капитан 2-го ранга Пономарев, после приказа идти вместо Либавы в Южную Америку, он ожидал бунта команды. Но матросы встретили это известие спокойно. Многие из низших чинов, по словам Пономарева, открыто говорили о намерении сбежать в Аргентине на берег и заняться землепашеством, поскольку там много свободных земель, а правительство поощряет переселенцев. Такие же опасные настроения замечены были и на других судах экспедиции. Воистину нашему правительству стоило бы прислушаться к предложению министра земледелия о раздаче казенных земель для участников войны. Тогда бы русские люди не мечтали бы об Аргентине, а могли бы трудиться на родной земле!

В Сен-Жане впервые я вступил на борт своего нового боевого корабля, третьего уже по счету за японскую войну после быстроходного легкого крейсера "Новик" и тяжелого медлительного броненосца "Севастополь". На вверенном мне броненосном крейсере уже был поднят Андреевский флаг, состоялось и присвоение ему имени взамен прежнего. По высочайшей воле новый корабль русского флота был назван "Три иерарха" в честь трех святителей Московских — митрополитов Петра, Алексия и Ионы (правильней было бы именовать его "Три святителя", но тогда возникла бы путаница с одноименным черноморским броненосцем, названным в честь трех святителей Вселенской Церкви). Низшие чины, впрочем, сразу стали называть меж собой корабль "Трах-Тарарах", а в офицерской кают-компании, где ознакомились с биографией испанского кардинала Сиснейроса, шутники прозвали наш крейсер "Великий Инквизитор".

Команду "Трех иерархов" составляли три сотни человек с потопленного вспомогательного крейсера "Урал". При Цусиме они были взяты из воды под огнем на борт "Анадыря". До полного комплекта команды было далеко, но я еще в Артуре привык обходиться малым числом людей. Конечно, им требовалось значительное время, чтобы освоиться вполне на новом судне, наладить на нем службу, сплотиться в одно целое, но все прилагали к этому большое старание. Однако хороших артиллеристов на "Урале" почти не было, разве что мой старый артурский знакомый лейтенант Кедров, бывший флаг-офицер адмиралов Макарова и Витгефта. Кедров прошел через оба главных морских сражений войны. Под Шантунгом он был тяжело ранен тем же снарядом, что убил Витгефта, после боя оказался интернирован с "Цесаревичем" в немецком Циндао, но выбрался оттуда и попал на эскадру Рожественского, где был назначен на "Урал" артиллерийским офицером и участвовал уже в Цусимском побоище. Я поставил его у себя на ту же должность. Чтобы не терять время во время пути в Америку, мною было предложено начальнику экспедиции организовать у себя артиллерийский класс для подготовки канониров наших новых крейсеров, благо имелись орудия самых разных систем — от крупнокалиберных до мелких.

"Три иерарха" представлял собой весьма красивый высокобортный корабль с двумя чуть наклонными трубами, двумя такими же скошенными назад мачтами и небольшими надстройками с легкими мостиками. Броневой пояс достигал толщины в 12 дюймов, однако не защищал оконечности, да и остальной корпус оставался совершенно уязвимым, за исключением узкой полоски брони у ватерлинии. Главный артиллерийский калибр составляли две 9-дюймовых (240-мм) пушки Крезо в броневых башнях на носу и корме, средний — восемь 5,5-дюймовых (140-мм) пушек Канэ, стоявшие за щитами на верхней палубе, по четыре на каждый борт. Восемь противоминных 57-мм норденфельдовских пушек размещались на жилой палубе, где для них имелись орудийные порты. При 7 тысячах тонн водоизмещения крейсер был способен на форсированной тяге развивать ход до 20 узлов. Запас угля позволял дойти без остановки от Кадиса до Манилы. Испанцы позаботились об удобстве и просторе даже кубриков для низших чинов, не говоря об офицерских каютах (все исключительно одноместные), что же касается капитанского и адмиральского салонов — то они своей обстановкой напоминали настоящие дворцовые интерьеры. Подобная роскошь показывала не только любовь к комфорту, но и заботу о членах экипажа, которым предстояло совершать дальние океанские походы. Но я смотрел на деревянную облицовку стен, натертые мастикою полы, лакированную мебель, мягкие кресла и диваны другими глазами. В бою подобные вещи могли дать стать страшной питательной силой для пожара, поэтому от всей этой роскоши следовало избавиться.

Много трудностей доставляло нам освоение механической части. Те анекдоты, которые мы ранее слышали об английских экипажах на броненосцах "Свифтшур" и "Трайэмпф", строившихся для Чили и снабженных разнообразными табличками на испанском языке (вроде "ваканто" и "окупаде" на дверях офицерских гальюнов), на фоне наших проблем казались детской игрй. Ведь те броненосцы строили сами англичане, а нам приходилось разбираться с совершенно неизвестными нам техническими устройствами без всякой консультации со стороны. Да и крутить клапаны систем затопления было не то, что ручку гальюнной двери! Нам повезло, что на "Сиснейросе" стояли самые простые цилиндрические котлы огнетрубного типа, однако с их сложной системой вентиляторов наши механики не сразу освоились, поэтому ход крейсера не превышал сперва 18 узлов. Серьезной технической проблемой было и непонятное отвращение испанцев к электричеству, широко распространенному для обслуживания вспомогательных механизмов на русских кораблях. Здесь же практически всё делалось при помощи пара. На крейсере стояло более полусотни малых паровых машинок, которые приводили в действие множество устройств, начиная от гидравлических насосов для наведения орудий главного калибра и заканчивая лебедками для подъема золы и шлака из котельных отделений. Специальные машинки служили даже для проворачивания главных ходовых механизмов при ежедневных технических осмотрах. Еще две — для переключения главных машин с переднего на задний ход. Поскольку специалистов для обслуживания этого парового арсенала у нас не хватало, на практике часто приходилось делать всё вручную.

Самые же большие беспокойства вызывали боевые возможности корабля. Первые три крейсера данного типа показали себя в войну 1898 года с самой дурной стороны. Их артиллерия и броневая защита оказались совершенно негодными. В сражении у Сантьяго-де-Куба все эти три корабля быстро погибли один за другим, не сумев причинить североамериканцам никакого ущерба. При достройке трех оставшихся крейсеров испанцы постарались исправить некоторые недостатки. Прежде всего, это касалось артиллерии. Если первые три крейсера были вооружены малогодными орудиями испанской системы, то вторая тройка, в том числе и "Сиснейрос", получили вполне надежные французские пушки, хоть и меньшего калибра. За счет смены артиллерии удалось частично избавиться и от перегруза. Это облегчило корабль, у которого раньше узкий броневой пояс полностью уходил под воду. Тем не менее, кардинальные недостатки крейсера — сильную уязвимость его даже для фугасных снарядов и недостаточную скорость — исправить не удалось.

Впрочем, едва ли именно это обстоятельство побудило начальника Особой экспедиции контр-адмирала Беклемишева не переносить свой флаг на "Три иерарха". Думаю, основной причиной, по которой наш командующий остался на практически безоружном "Доне", было нежелание иметь подле себя такого флаг-капитана, как я. За время моего недолгого пребывания в качестве пассажира на "Доне" я имел возможность почувствовать разногласие во взглядах с начальником эскадры. У нас с ним был ряд столкновений по вопросам оценок того или иного рода военных действий, в которых мы с адмиралом расходились в диаметрально противоположные стороны. Как бы то ни было, я был только рад находиться с контр-адмиралом Беклемишевым и его штабом на разных кораблях, поскольку не считал себя подходящим для исполнения штабных обязанностей.

После недолгого пребывания в Сен-Жан-де-Люк, наша экспедиция вышла в море и взяла курс к берегам Южной Америки. Мы обогнули, не останавливаясь, Пиренейский полуостров, миновали стороной Канарские острова и готовились уже пересечь северный тропик, когда неожиданно на весте был замечен пароходный дым. Головной "Дон" выдвинулся вперед для разведки, но скоро повернул назад, сообщив беспроволочным телеграфом об идущем к нам вспомогательном крейсере под японским военном флагом. Отступление нашего флагмана нельзя было считать предосудительным. Ранее, будучи вспомогательным крейсером, "Дон" имел две 120-мм, пять 75-мм и восемь 57-мм пушек, и тогда мог бы вступить в бой с таким же вражеским вооруженным пароходом. Однако после превращения в транспорт он лишился практически всего своего артиллерийского вооружения и, собственно, не считался уже военным кораблем.

Я немедленно телеграфировал по радио начальнику экспедиции просьбу дать разрешение атаковать противника. Поскольку ответа от адмирала не последовало, и поскольку "Три иерарха" шел замыкающим в колонне и не мог сразу вступить в бой, я велел передать на передние мателоты, чтобы они прошли для защиты от японцев мне за корму. Транспорты еще до моего сообщения спешно повернули назад, совершенно смешав строй и едва избежав столкновений. "Три иерарх" должен был повернуть на два румба вправо, чтобы пропустить транспорты по левому борту. Много беспорядка добавил "Дон", который, пользуясь быстрым ходом, обгонял остальных, опасно сближаясь с ними. Когда он проходил мимо нас, я снова попробовал переговорить с адмиралом, теперь уже сигналом, по семафору, но вновь не получил ответа. Между тем японец уже вел стрельбу с 50 кабельтовых, так что снаряды падали меж кораблей.

Я не давал команды отвечать, поскольку сомневался в меткости наших канониров на такой изрядной дистанции. Мне поначалу думалось, что "Три иерарха" одним своим видом, без стрельбы, сумеет отогнать от транспортов такого слабого противника, как вспомогательный крейсер. Однако небольшой, где-то в 5 тысяч тонн, однотрубный пароход продолжал дерзко идти прямо на нас. Когда мы сошлись с ним до 30 кабельтовых, был подан сигнал: "Орудиям, пли!". Мои опасения насчет слабой подготовки артиллеристов оказались, к сожалению, вполне оправданными. Наши пушки стреляли с большой задержкой, и огонь их был, похоже, мало действительным, чего нельзя было сказать о стрельбе японцев. Первое время их снаряды ложились около "Трех иерархов", почти не поражая его, но затем в нас попало один за другим сразу несколько 6-дюймовых снарядов.

Один из них сбил шлюпбалку у бизань-мачты и вызвал пожар на верхней палубе. Оказалось очень кстати, что испанцы, покидая "Сиснейрос", ушли со всеми своими шлюпками и катерами, которых на нем было, установленных на рострах в три яруса, более десятка. Останься они — и пожар из-за разорвавшейся здесь шимозы приобрел бы огромные размеры, а так загоревшийся настил потушили достаточно легко. Зато с пожаром в носовой части нижней палубе справиться удалось не сразу, и один из матросских кубриков выгорел целиком. Еще один японский снаряд оставил нас без носовой башни. Осколок застрял в щели между барбетом и верхним колпаком башни и заклинил ее вращение. 9-дюймовая пушка успела до того выстрелить лишь пару раз, но оба снаряда упали далеко от японцев. Поскольку противник был вне сектора стрельбы кормовой башни, мы на время лишились самого сильного своего вооружения. Не добивались попаданий и 140-мм пушки, а 57-мм норденфельдовки и еще менее серьезные 37-мм пятистволки Гочкиса просто не добивали до врага. Стрельба противоминной батареи велась вопреки объявленному мною запрету. Я был вынужден личным вмешательством пресечь огонь из пушечки Гочкиса, стрелявшей с крыла мостика.

Между тем японский пароход пересек нам курс и оказался уже на левом крамболе, явно собираясь пройти мимо нас к транспортам. Я дал команду взять лево руля, чтобы преградить противнику дорогу, но и с управлением в этот момент у нас что-то не заладилось, хотя этот тип кораблей считался вообще-то поворотливым. Когда мы, наконец, приступили к маневру, японцы оказались у нас почти на траверзе. И в этот момент начала вести огонь наша кормовая башня, где место наводчика в верхней наблюдательной башенке занял сам старарт лейтенант Кедров. После нескольких выстрелов ему удалось добиться попадания. Право, можно было бы ожидать от 9-дюймового снаряда весом в пятнадцать с лишним пудов большего результата, но, очевидно, он просто принизал небронированное японское судно насквозь, так и не взорвавшись. Тем не менее, на вражеском пароходе, похоже, было серьезно повреждено рулевое управление. Мы завершили почти полный поворот и стали нагонять врага, который, неуправляемый, катился нам на пересечку курса. К сожалению, противник вновь вышел из сектора обстрела нашей кормовой башни, а носовая оставалась заклиненной. Стрелять по курсу у нас могли первое время лишь две 5,5-дюймовых пушки на носовых спонсонах и две погонные 6-фунтовки на нижней палубе, благо дистанция боя сократилась до 15 кабельтовых и можно было использовать противоминную артиллерию. Особенно лихо стреляли расчеты норденфельдок из канониров с "Урала". Они были хорошо знакомы с устройством этих пушек, бывших и на их прежнем, потопленном в Цусиме корабле. Слабость 57-мм орудий вполне возмещалась их скорострельностью. К тому же на не имевшем никакой защиты пароходе даже малокалиберные снаряды производили значительные разрушения.

Теперь уже японское судно получало попадание за попаданием, корма его горела, а нос осел в воду. Минный офицер предложил выпустить по японцу самодвижущиеся мины из носовых аппаратов. Я согласился, заботясь более о безопасности своего корабля, чем о поражении вражеского. Противник продолжал стрелять из всех орудий, и был риск, что один из снарядов в ближнем бою угодит нам в минный аппарат. Такие попадание, по некоторым сведениям, погубили в 1898 году два из трех однотипных с нашим испанских крейсеров, вызвав на них сильнейшие взрывы. Мины были пущены с почти предельной для этого дистанции, но, всё же, одна из них чуть не попала в японца, пройдя у него перед самым форштевнем. Японский пароход тем временем исправил руль, и стал уходить прочь, на север.

Я готов был продолжать преследование, как вдруг мне на мостик подали радиограмму от адмирала Беклемишева. В ней говорилось об еще одном неприятельском вспомогательном крейсере, замеченном на юго-востоке. Посчитав, что первому японцу будет довольно того, что он уже получил, я дал команду лечь курсом на зюйд-ост, чтобы отразить второго врага. Пройдя между опять повернувших мне навстречу транспортов, я обнаружил, что новый противник — такой же однотрубный пароход в японской серо-голубой военной раскраске, но с адмиральским вымпелом на гафеле, вступил в бой с нашим "Анадырем", который сильно страдал от вражеского обстрела. Он весь горел, форпик его был разбит, грот-мачта упала за борт. Однако в жестокой схватке своё получили и японцы, которые, видимо, недооценили способности русского транспорта к сопротивлению и слишком сблизились с ним, так что в бою смогли действовать легкие пушки. Всего на "Анадыре" было два 75-мм и пять 57-мм орудий, которые для незащищенного японского корабля оказались на самом деле опасны. Вражеский пароход, как и его противник, был охвачен пожарами, имелись, очевидно, и подводные пробоины — корабль сильный кренился на правый борт.

Прежде чем мы подошли на помощь своим, на "Анадыре" внезапно сверкнула яркая вспышка. Вверх взметнулся столб красного пламени, и в следующее мгновение судно поглотило облако клубящегося дыма высотой в несколько сот футов. Потом до нас докатился глухой рокот сильнейшего взрыва. Я сразу сообразил о причине произошедшего. "Анадырь" имел груз в виде большого количества мин заграждения и боеприпасов для кораблей 2-й Тихоокеанской эскадры. С этим опасным грузом транспорт сходил к Цусиме, и, пройдя огненный ад сражения, с ним же вернулся после гибели эскадры в европейские воды. В Сен-Жане я предлагал адмиралу Беклемишеву передать с "Анадыря" на хранение французам или любым другим путем избавиться хотя бы от мин (снаряды, преимущественно мелких калибров, могли бы нам еще пригодиться для обучения стрельбе). Однако за спешкой и неуступчивостью французов дело о разгрузке так и осталось нерешенным, и "Анадырь" вновь вышел в море с трюмами, наполненными боеприпасами. Теперь же по причине пожара или из-за прямого попадания вражеского снаряда произошла детонация взрывчатых веществ. Когда дым стал рассеиваться, открылся вид на охваченный огнем обломок судна.

"Анадырь" погиб, но даже смерть его нанесла врагу роковой удар. Так, во всяком случае, написали потом в газетах, ссылаясь на слова командира транспорта Пономарева. По его мнению, обломки взорвавшегося парохода обрушились на японский вспомогательный крейсер и причинили ему новые повреждения. На мой взгляд, воздействие взрыва было не столь велико. Японцы действительно пострадали, но не от достаточно далекого от них и не такого сильного, как могло показаться со стороны, взрыва, а от предшествующего артиллерийского обстрела с "Анадыря". Заметив за дымом идущий к нему полным ходом "Три иерарха", японец повернул на юг и попытался уйти, но не смог развить хода больше 5-6 узлов, к тому же его, как пьяного, мотало из стороны в сторону. Мы быстро нагоняли врага. Японцы стреляли по нам из кормовых орудий, но скоро их пушки замолчали из-за растущего крена. Я тоже пока запретил стрельбу, хотя комендоры-"уральцы" пылали мщением за погибшей у нас на глазах "Анадырь". Он был их спасителем при Цусиме и прибежищем в последующие полгода. Мы подошли к противнику на 10 кабельтовых и дали залп всем бортом. Надстройки японского парохода превратились в обломки, труба накренилась, палуба была разворочена, надводный борт зиял огромными пробоинами, из которых валил дым и вырывались языки пламени. Свистел пар из разорванных паропроводов, окутывая погибающее судно белым призрачным облаком.

Крен вражеского корабля становился всё больше, было ясно, что он обречен на скорую гибель. Я приказал прекратить огонь. Хотя противник так и не спустил флага, в продолжении обстрела не было уже необходимости. "Дайчу-Мару" (это название мы сумели прочесть на его корме) медленно ложился на борт, дымовая труба сорвалась с основания и рухнула в море. Японцы прыгали в воду, спеша ухватиться за плавучие предметы. Несколько мгновений вспомогательный крейсер еще держался на поверхности, а потом, задирая форштевень, стремительно исчез под волнами. Я не стал задерживаться на месте его гибели. "Три иерарха" не располагал шлюпками, чтобы оказать помощь оказавшимся в воде (на борту имелись лишь две легкие гички). К тому же мне донесли, что первый вражеский вооруженный пароход снова пытается приблизиться к нашему каравану. Поэтому предоставив спасение японцев и поиск уцелевших с "Анадыря" транспортам, я распорядился идти против грозившего новым боем противника.

Носовая наша башня к тому времени была уже исправлена и мы, таким образом, получили возможность обстреливать вражеское судно сразу из двух 9-дюймовых орудий. На этот раз я согласился с лейтенантом Кедровым дать нашим канониром практику стрельбы на большой дистанции и разрешил открыть огонь главным калибром с 60 кабельтовых. Японец также начал стрельбу, но его снаряды на этот раз ложились с большими недолетами. Мы стреляли через "Дон" и "Свеаборг", и хотя не добились попаданий во вражеский корабль, всё же произвели на японцев впечатление несколькими близкими всплесками, заставив снова повернуть в океан. Контр-адмирал Беклемишев просигналил с "Дона", чтобы я немедленно прекратил посылать снаряды поверх мачт флагманского судна. Я был вынужден задробить стрельбу и запросил у адмирала разрешение идти вслед за японцем, но немедленно получил отказ и указание следовать вместе с транспортами прежним курсом. В тот момент я был весьма разозлен этим приказом, но потом, остыв, внутренне согласился с ним. Оставлять транспорты без защиты при опасности появления рядом с ними еще одного японского корабля было бы, конечно же, непредусмотрительно.

"Нарва" и "Ангара" тем временем легли в дрейф и спустили шлюпки для спасения людей с "Анадыря" и "Дайчу-Мару". Как ни удивительно, но наш взорвавшийся транспорт всё еще держался на воде. Взрыв уничтожил лишь носовой, один из пяти трюмов "Анадыря", и хотя остальные отсеки затапливались через поврежденные переборки, судно некоторое время сохраняло плавучесть. Главной же опасностью для уцелевшей части команды являлся пожар, охвативший тюки прессованной пакли и разбитые бочки со смазочным и деревянным маслом, а также с ромом. Всё это имелось на транспорте в большом количестве и давало такое сильное пламя, справиться с которым не было никакой возможности, да и смысла. Все силы остатков команды были брошены на эвакуацию раненых, спуск уцелевших шлюпок и рассадку по ним. Спаслось с "Анадыря", слава Богу, довольно много, в том числе и командир транспорта. Капитан 2-го ранга Пономарев своей одиссеей показал себя как великолепный моряк, но не был военным и совершенно не годился в командиры боевого корабля. То, что он ввязался в схватку с сильнейшим японским вспомогательным крейсером можно еще оправдать низкой скоростью "Анадыря", который из-за обрастания днища едва выдавал 11 узлов и не имел возможности избежать боя с более быстроходным судном. Однако именно Пономареву, благодаря высоким связям, приписали потопление "Дайчу-Мару", что весьма способствовало его последующей стремительной карьере, которая, однако, не стала большим достоянием русского флота.

Японцев же подняли сравнительно немного, так как они всячески сопротивлялись тому, чтобы их брали из воды в шлюпки. Между тем, контр-адмирал Беклемишев, опасаясь появления новых кораблей противника, распорядился, чтобы вся экспедиция как можно быстрее возобновила движение. В конце концов, японцам просто оставили пару пустых шлюпок с веслами, парусами, компасом и запасами пресной воды, после чего предоставили их своей участи посреди океана. Некоторое количество пленных всё же было взято на борт "Ангары". Они подтвердили, что потопленный вспомогательный крейсер назывался "Дайчу-Мару" и что он входил в отряд вооруженных пароходов японского Объединенного флота. Командующий этим отрядом контр-адмирал Огура во время боя находился на "Дайчу-Мару" и, видимо, погиб вместе с кораблем, поскольку до самого конца оставался на мостике. Кажется, это был первый случай в новой истории Японии, когда у них в морском сражении погиб адмирал. Я сожалею, что мы не смогли оказать контр-адмиралу Огуре после смерти достойных почестей..."