Вставайте, сударь!

Женщина была блондинкой в черном бархатном платье дорожного типа, чтобы можно было проходить сквозь узкую простонародную дверь или садиться в карету, в которой уже сидит не более, чем один человек.

Прибывшие не стали представляться или здороваться с нами, а просто сели на свободные стулья.

Граф достал из бокового кармана бумажку и положил ее перед нами на стол. На бумажке было написано: Дабор (d'abord), Дузьем (deuxiХme), Трозьем (troisiХme), Кватрем (quatriХme). В переводе это обозначает: Первый, Второй, Третий, Четвертый.

Я видел, как вытянулись лица у моих компанейцев, которые не представляли, что это обозначает и ждали разъяснений, но гости не спешили с разъяснениями, изучая нашу реакцию. А реакции не было. Если кто-то спросит, что это, то тот будет признан круглым дураком, просто немного умнее остальных.

— А пятого до сих пор не нашли? — невинно спросил я.

Я видел, как заиграли чертики в глазах Рошфора и его спутницы. Миледи не выдержала и захохотала первой и вслед за ней захохотал и граф.

Когда миледи смеялась, то было видно, как под ее платьем колыхалась грудь, не стесненная корсетом, да и корсет был надет с такой слабиной, не скрывающей прелести ее телосложения.

— А она хороша, — подумал я, — от такой сладкой приманки может отказаться только полный импотент и то ему бы всю ночь снилась эта женщина, да еще в таких позах, до каких вряд ли бы додумался человек нормального развития.

Миледи заметила мой взгляд и приподняла руки, чтобы поправить прическу, удерживаемую маленькой шляпкой, проткнутое двумя бамбуковыми спицами, напоминающими морские кортики и заставляющие людей быть осторожными в общении с этой женщиной.

— Я предлагаю пойти в мою комнату и там продолжить разговор, — сказал я, — здесь слишком много чутких ушей, старающихся услышать то, что им не положено знать, а в это время слуга перенесет с нашего стола ко мне и приготовит ваши комнаты для отдыха. Вы же не поедете на ночь глядя в обратный путь, потому что вам уже торопиться некуда.

— Что вы имеете сказать, сударь, — начал закипать Рошфор, — подчеркивая, что нам торопиться уже некуда.

— А окиньте взглядом обеденный зал и прикиньте, сколько ушей уже навострилось в нашу сторону, — ответил я. — Не только моим спутникам интересно, с какими секретами вы приехали.

— А он прав, — сказала миледи, — они не только хотят услышать наш разговор, но и пялятся на меня. Провожайте в свои апартаменты, — это она уже обратилась ко мне.

Я сказал Иван Петровичу, то есть Жан-Пьеру, чтобы он отдал распоряжение хозяину приготовить номера для важных гостей и накрывать в моей комнате стол на шесть человек. И не пытаться дешевые блюда выдавать за сверхдорогие деликатесы.

Как-то естественно получилось, что руководство всем мероприятием я взял на себя и все восприняли это само собой разумеющимся. А все началось с того, что я упомянул историю по поиску дезертира в роте королевских мушкетеров. История эта дошла до короля, и она так позабавила его, что к истории стали примазываться все. А случилось все так, что несколько мушкетеров из королевской охраны решили сохранить в тайне свое происхождение и взять на себя цифровой псевдоним, и носить его всегда при себе, но так, чтобы его никто не видел и который можно было никому не показывать. И где будет этот псевдоним? В Караганде! На жопе, чтобы не себе посмотреть и не другим показать. Первым четырем, тем, кто поименован в списке Рошфора, татуировку сделали без проблем, а вот пятый решил смыкануть и исчез из очереди. А татуировщик, не видя в этом ничего странного, продолжил нумеровать мушкетеров с номера шестого. И всего-то нумерованных было с дюжину человек. А тут какое-то срочное построение, потом выезд с королем в район Ла-Рошели. И вот на поверке оказалось, что отсутствует пятый мушкетер. Осмотрели всех. Все на месте, а вот пятого нет. Ну, и хрен с ним. Одним нонаме меньше. Доложили королю как о курьезном происшествии. Его Величество пообещал внести его в хроники короля Людовика XIII.

Разместившись в моем номере, мы продолжили ужин и начатый в шпайзехалле разговор.

— Мы не будем называть фамилии лиц, участвующих в этом деле, — сказал граф, — но вам придется насмерть скрестить шпаги с людьми, указанными в списке и не задавайте лишних вопросов, потому что от длины ваших языков будет зависеть длина вашей последующей жизни.

— Ваше сиятельство, — сказал я Рошфору, — иногда одно слово бывает сильнее четырех шпаг. А если мыслить глобально, то одно слово останавливает столетние войны или начинает переселение народов. И я спрошу, зачем нам скрещивать шпаги с мушкетерами короля, чтобы подставлять его первого министра и Его Высокопреосвященства Армана Жана дю Плесси герцога Ришельё? Насколько я могу судить по вашему приезду, пребывание таких высокопоставленных особ как граф де Рошфор и миледи де Винтер, только я не знаю, кто из них здесь: де Винтер-кальт, де Винтер-варм или де Винтер-миттель, в городе Амьене, находящемся на прямой линии от Парижа до морского порта Дувр, соединяющего с английским портом Кале, связано с предстоящим Мерлезонским балетом, в двенадцатом из шестнадцати актов которого должен быть выход короля и королевы, у которых не совсем хорошие личные и политические отношения. А сейчас давайте разберем, с кем мы должны скрестить шпаги. Дабор это Арман де Силлег д'Атос д'Отевиль, а Кватрем это Шарль Ожье де Батс де Кастельмор, шевалье д'Артаньян. И зачем они рвутся в Англию? И еще вопрос, вы идете впереди их или позади, чтобы нам можно было как-то спланировать наши действия.

Раза четыре открывавший рот граф Рошфор, наконец, закрыл рот и уставился на миледи. — Что будем делать? — молча вопрошал он. — А я знаю? — так же молча ответствовала она.

— Мы отстаем на полсуток, — сказал граф. — Сейчас вся надежда на вас. Вы должны остановить их.

— А за что? — снова спросил я. — Они что-то совершили? Они дворяне и мы не можем просто так убивать их. Его Высокопреосвященство, озабоченный огромной убылью дворянства во Франции, казнит нас своим судом или посадит в Бастилию, и мы исчезнем в неизвестности, так же, как исчезнет для всех красота миледи.

— Это государственная тайна, — сказала миледи.

— И эта государственная тайна будет озвучена в двенадцатом акте балета о дроздовой охоте короля? — с ехидством спросил я. — Какая же это государственная тайна, о которой будет знать половина Франции в первый день и вся страна на второй день? Вся тайна в двух алмазных подвесках, которые вы срезали на британском балу у первого министра герцога Бекингэма? Так мы должны предвосхитить короля, который должен сказать своей супруге: — мадам, а где Ваши алмазные подвески, которые я давеча подарил вам? А мы сразу из Амьена скажем, что два доблестных мушкетера короля дерзко и по своей инициативе отправились в Британию, чтобы вернуть похищенные у королевы алмазные подвески, которые ей подарил сам король. Мы должны рассказать об этом всем. Мы торжественно встретим в порту Дувра Дабора и Кватрема, на руках отнесем их в роскошную карету, оркестр сыграет гимн: Domine, salvum fac regem ("Боже, храни короля"), а именитые граждане хором подпоют, благо гимн не затейливый, как 28 псалом, прочитав который гимн написала герцогиня де Бринон (duchesse de Brinon), затем его подхватили англичане как свой "Боже, храни короля", а потом и русские со своим "Боже, Царя храни!". И таким образом чествовать их все триста сорок три километра от Дувра до Парижа до тех пор, пока Анна Австрийская не превратится в Анну Французскую.

— Похоже, что вы обучались в иезуитском колледже, — констатировал граф Рошфор. — Только иезуиты могут показать такую гибкость ума. Мы согласны с вашим предложением, но если всё сорвется, то виноваты будете вы.

— А если не сорвется, то все заслуги вы припишете себе? — спросил я.

— Естественно, — засмеялся граф.

— А я предлагаю всем пойти отдыхать, — сказала миледи и пошла к выходу из комнаты.

Я продиктовал Иван Петровичу перечень мероприятий, которые нужно сделать за следующий день и составить смету расходов. Кто заказывает музыку, тот и платит.

Оставшись один, я снял перевязь со шпагой, камзол, умылся и помыл руки, взял огарок толстой свечи и вышел в коридор. Прямо передо мной были две двери люксовых номеров. За одной дверью была миледи, за другой граф. Что-то мне верилось, что они были любовники и спали в одном номере. В какую дверь постучать мне, в ту, что передо мной или в ту, что в глубине коридора? По логике, граф должен спать в левой двери в начале коридора, миледи в глубине коридора. Иду в глубину коридора. Если граф, скажу, что нужно решить вопрос по деньгам. Если миледи, то мне не придется что-то говорить, она сама все скажет. Я три раза постучал в правую дверь. Дверь тихонько открылась, и женская рука втащила меня внутрь. Все, что там творилось, было описано задолго до нас обоих:

— Дышала ночь восторгом сладострастья, неясных дум и трепета полна; я вас ждала с безумной жаждой счастья, я вас ждала и млела у окна...

Глава 2

— Ваш бродь, вставайте! В полку уже подъем сыграли, а вы приглашены на завтрак к его императорскому высочеству.

Я, блаженно улыбаясь, открыл глаза. Моя правая рука свесилась с края простой солдатской кровати, я еще чувствовал аромат духов миледи и вспоминал, что я шептал ей на ушко на великолепном французском языке, но передо мной стоял детина выше среднего роста с русыми волосами и с дворницким фартуком поверх белой рубахи с красными погонами.

Я хотел послать его по-французски, но в результате получился русский и короткий вопрос:

— Ты кто?

— Я есть рядовой Лейб-гвардии Московского полка Измаилов Семен, денщик его благородия, адъютанта третьего батальона поручика Булгакова Константина Александровича.

— Татарин? — задал я следующий вопрос.

— Истинно православный, ваше благородие, — отрапортовал солдат и широко перекрестился, начав читать молитву:

— Отче наш, иже если на небеси, да святится имя твое, да будет воля твоя...

— Достаточно, — уже осознано и по-русски сказал я, — а фамилия почему Измаилов? — хотя я уже знал ответ на свой вопрос.

— Так что, батюшка мой из сирот был, отца и матери не знал, добрые люди в армию его сдали и оказался он в войске генерала Суворова и записан был Бесфамильным. А во время штурма крепости Измаил отличился, получил медаль и по приказу Суворова был записан Измаиловым. Наши герои не могут быть бесфамильными, — сказал генерал. — С тех пор вся родня наша Измаиловы, и по крови мы истинно русские.

Чем больше я разговаривал с денщиком, тем более я проникался тем, что я действительно поручик Лейб-гвардии Московского полка, живу в Петербурге и к девяти пополудни приглашен на завтрак к Великому князю Михаилу Павловичу.

Михаил Павлович фигура знаменитая и известная. Самый младший сын императора Павла Первого. Именно императора, потому что все его братья, как ушедший Александр Первый Павлович, ныне царствующий император Николай Первый Павлович и живущий в Варшаве Великий князь Константин Павлович родились в то время, когда отец их числился цесаревичем и наследником трона с шатким положением от мамаши своей императрицы Екатерины Великой.

Великий князь был фигурой примечательной. Командующий гвардейским корпусом, участник войн и конфликтов. Родной брат царя. Строг в строю и ласков вне строя. Когда слушалось дело декабристов, Великий князь Михаил Павлович настоял на том, чтобы смертная казнь стрелявшему в него другу Пушкина Вильгельму Кюхельбекеру заменили вечной каторгой. Как говорится, хрен редьки не слаще, но жизнь все равно является высшей ценностью для человека, данной ему Всевышним. А сейчас вопрос: с какой стати я вдруг удостоился приглашения на завтрак к его Высочеству?

Во время бритья своей привычной бритвой я вдруг вспомнил, каким образом я стал известным Великому князю. Первое. Я практически в течение трех лет вращался в высшем обществе, н был я чинов малых и мало кто обращал на меня внимание.

В службу я поступил в начале одна тысяча восемьсот тридцать третьего года в Лейб-гвардии Преображенский полк сразу унтер-офицером и где-то через полгода был переведен в Лейб-гвардии Московский полк подпрапорщиком. Через два года в 1835 году я стал прапорщиком, в 1838 году — подпоручиком, в 1842 году стал поручиком и был назначен адъютантом третьего батальона нашего полка.

Родители мои столбовые дворяне и достаточно богатые. Батюшка мой имел пятьсот душ крестьян в Московской губернии и полторы тысячи душ в Витебской губернии. Сам он служил московским почт-директором в чине действительного статского советника, готовился в тайные, маман была статс-дамой при императрице, а сестры — фрейлинами.

Два дня тому назад я гарцевал на своем Орлике по дорожке вдоль Невского и на эфесе моей шпаги вместо темляка был повязан белый шелковый шарфик, как подарок неизвестной дамы. Все встречные офицеры и офицеры приветливо махали рукой и тут вдруг я увидел приближающегося Великого князя, который был непримиримым врагом всего того, что не укладывается в рамки уставов.

Встречные офицеры, которые чувствовали какие-то свои недостатки в униформе, бросались врассыпную, но Михаил Павлович был нацелен именно на мой белый шарфик. Круто развернувшись, я поскакал в сторону, но Великий князь не отставал. Часа два мы гоняли по городу, охотник и его жертва, и мне все-таки удалось уйти от него. Меня нашли к вечеру, а утром я уже был в кабинете у Великого князя.

— Хороший у вас конь, господин поручик, — зловеще сказал Михаил Павлович.

— Так точно, Ваше высочество, — сказал я, — Орликом кличут.

— Орликом, говорите, — зловеще сказал Великий князь.

— Так точно, Ваше высочество, — бодро сказал я, — Орликом.

— Идите, — сказал Михаил Павлович, — завтра жду вас у себя к завтраку.

Вот те на. Думал, что меня на гауптвахту упекут, где я чувствую себя как дома, а меня княжеским чаем поить будут. Собственно говоря, вряд ли его чай будет сильно отличаться от того чая, которое мне готовит Семен, покупающий свежие булочки, не забывая и себя.

Выйдя из кабинета мне почему-то вдруг вспомнился анекдот из старых времен. Не из тех старых времен, которые отсчитываются от моего сегодня, а того, которое отсчитывается от моего времени, которое я помню и до которого еще как далеко, если я доживу до него. Так вот, идет Сталин по коридору в Кремле и вдруг видит курящего часового.

— Ты что куришь? — грозно спросил он.

— Беломор-канал, товарищ Сталин, — бодро ответил часовой.

— Так, ответ правильный, — сказал Сталин, — а вот вопрос неправильный.

Одеваясь, я вспомнил еще одну стычку с Великим князем. Был у него период, когда он гонял всех за ношение галош. Идет дождь, везде грязь, а галоши защищают человека от сырости и обувь держат сухой и чистой. Специально для полицейских и офицеров выпускались галоши с вырезом для шпор. Вот и я ему попался в галошах.

— Галоши! — закричал Михаил Павлович, указывая на меня пальцем. — На гауптвахту, на десять суток! — а сам повернулся и ушел.