Семейные ценности

Собор производил впечатление, прежде всего, своими размерами. Его массивное основание крепко упиралось в землю, а в небо устремлялись длинные и странные, будто шляпы старых волшебников, башни, и выше их — колокольня, с которой на четыре стороны света смотрели, подняв правые руки в крестном знамении, статуи честолюбивого епископа, что возвел этот собор. Возле него, злобно ощеряясь, сидели грозные горгульи. Говорили, в известные ночи они оживают и с ужасными криками летают над Островом, высматривая себе в добычу клятвопреступника. Ничего не могу сказать по этому поводу. Сколько ночей провели мы с Чортом в ожидании, когда же каменные горгульи сорвутся с мест! А они даже не пошевелились.

Перестраивая, собор разделили на четыре этажа, не считая бездонных подвалов, заваленных древним хламом. Два нижних отдали музею, в двух верхних поместили библиотеку, а на колокольне в летние дни целовались влюбленные парочки.

Музей разделили на залы, где собраны тематические коллекции, например, 'телепорты всех времен и народов', но один зал занимали особенно ценные или редкие экспонаты и охраняли его гораздо строже прочих. Все знали, что ночью в соборе лениво дремлет старик-сторож, подслеповатый и страдающий радикулитом, проникнуть внутрь, владея даже самыми простыми заклинаниями, не составляет труда. Но зал Редкостей сторожит иное существо, не знающее ни подкупа, ни пощады — василиск, убивающий взглядом. Рассвет обращает в камень его самого, и он стоит как один из экспонатов, но на закате пробуждается, и горе тому, кто не успел покинуть это место. До василиска зал сторожил трехголовый цербер, но он издох от старости, и папочка где-то раздобыл и подарил городу новое чудовище. Что и сказать, великодушный жест!

Я почти не сомневалась — Крыс проберется в музей через подвалы. Но как он избежит смертоносного взгляда василиска? Вероятно, у папочки есть ответ. И это очень захватывающе.

Отыскать открытую форточку в зале Редкостей не составило труда. Директор музея не боялся воров, рассчитывая на смертоносное чудовище, но боялся погубить Редкости жаркой духотой. Убедившись, что я смогу очутиться в нужное время в зале, я взлетела на крышу и присела на водосточную трубу, выполненную в виде головы с вытаращенными глазами и разверстым в немом крике ртом. Что это: пароксизм боли или наслаждения? Исследованию этого вопроса я посвятила время до полуночи, но придти к какому-нибудь выводу так и не успела — на площади раздались шаги и шепот. Мальчишки крались к музею. Отсюда сверху мне было видно их отлично. Интересно, как они справятся с василиском?

Простейшее заклинание отомкнуло запоры. Сторож спал на новых диванах из кожи сфинксов в читальном зале (облетая собор, я слышала его богатырский храп — ни за что не скажешь, что такие звуки производит тщедушный старик-простец).

Часы на Ратуше пробили двенадцать, и луна, ослепительная и круглобокая, разорвала облака, с тихой улыбкой поглядев на землю. Ветер принес из дальних лесов жалобный вой оборотня, городские собаки ему ответили яростным, ненавидящим лаем. Внутри собора что-то щелкнуло, грохнуло, разбилось на мелкие осколки, отворилось с натужным скрипом.

— Ни с места! — закричали в два голоса зале Редкостей. — Руки вверх!

Ах, кажется, я все пропустила. Это оборотни во всем виноваты. Они такие брутальные мужчины. Ах!..

Я протиснулась через форточку и взлетела к потолку.

Зал Редкостей освещал скупой магический свет. Трое стояли над василиском, остолбеневшим и пучившим жабьи глаза в обыкновенное зеркало. Кажется, до этих пор он не представлял себе, как выглядит, и окаменел от собственного вида. Но зеркало! Это так просто, что даже не приходит в голову!

Двое мальчишек поймали Крыса у открытой витрины и наступали, упираясь ему в грудь волшебными палочками. Подняв руки вверх, он лепетал что-то бессвязно-умоляющее, мелко дрожал и бочком пятился к черному провалу люка, зиявшему у него за спиной. Я нашла, что его шансы сбежать высоки, и не стала вмешиваться.

— Отвечай, что тебе велели тут похитить? — сурово допрашивал его Герой.

— Я... я ничего-с... — пищал Крыс. — Мне никто-с... не знаю-с... случайно... перепутал-с...

— Не ври! Мы все знаем! Мы знаем, кто тебя послал сюда. Признавайся, что он велел тебе украсть?!

— Если все знаете, чего же спрашиваете?! — вдруг с грубой насмешкой сказал им Крыс и, изогнувшись, нырнул в люк головой вперед.

Крышка упала на место с громким стуком. И тут василиск судорожно дернулся.

— Где же он? Ты видишь?! — суетились мальчишки внизу, потеряв Крыса и не замечая опасности.

Как забавно, весьма забавно, когда завтра обнаружат их окаменевшими. Как удивятся, какие пересуды пойдут! И я не удержалась от хохота, вообразив, как откроет рот наш уважаемый директор школы, господин Яснов. Как же, как же! Такие прекрасные дети, Герой и Лев, обещают стать замечательными магами. И надо же — какая трагедия!

Хохот в вороньем исполнении звучит, как 'кра-кра-кра'. Неприятный звук, особенно, если он раздается ночью, за спиной и неожиданно. Они вздрогнули, обернулись. В синем свете их лица показались мучнисто-белыми. Это еще больше меня рассмешило. Как же, как же! Какая-то птичка, а перепугала двух героев до обморока! Но была и грустная сторона — так вышло, что они заметили оживающего василиска. Какая жалость — не придется увидеть изумленных физиономий уважаемых профессоров! Мальчишки кинулись со всех ног к дверям и с треском захлопнули их за собой. Я задержалась на мгновение дольше и выскользнула в миг, когда василиск ошалело повел смертоносными глазами.

Вся семья уже сидела за завтраком.

— Ты, как всегда, опаздываешь, милая, — ворчливо заметила мамочка, целуя меня в лоб. Видимо, встала не с той ноги.

— Ах, мамочка, часто нужно прикладывать столько усилий, чтобы придерживаться своих принципов. Вот, к примеру, сегодня: я встала едва ли не с первым лучом солнца — пришлось проявить изобретательность, чтобы задержаться, — ответила я, усаживаясь.

— О!О!О! — выдавил Чорт.

Это он взял в руки газету. Папочка нервно забарабанил пальцами по столу.

— Что случилось, милый? — спросила мамочка. — Кто-нибудь решил Принципиальное заклинание?

— Нет, лучше! Вы представляете — зал Редкостей обокрали, все-таки обокрали!

— Неужели?! — голос папочки был немного нетерпеливее, чем следовало.

— Как же такое возможно? — удивилась мамочка. — Нет способа, каким можно миновать василиска. Или есть?

И она бросила на папочку Взгляд, но он уже совладал со своим нетерпением, и Взгляд пропал даром.

— Если и есть, то мне он неизвестен, — отрезал он.

— Что же украли? — я вернула разговор в нужное русло.

Чорт жадно пробежал глазами по строчкам.

— Посмертное Предсказание Сивиллы. Огромная редкость, колоссальная ценность. Оно пролежало в хранилище почти тысячу лет. Это Предсказание сделано Сивиллой на третий день после ее смерти. Записано на посмертных пеленах. Оно считалось самым достоверным Предсказанием о возвращении Князя Тьмы, но никто толком не помнит, что в нем было.

— Замечательно! — ядовито заметила мамочка. — Теперь все лишатся разума, и будут ждать Конца Света.

— Ну, что за глупости! — возразил папочка. — Пропажа Предсказания еще ничего не означает.

— Нет, — грустно отозвалась она, — означает и очень многое. Все подумают, что кто-то ищет способ вернуть Его. И еще подумают, что к этому причастны Благородные Дома.

— Глупости, — голос папочки прозвучал неуверенно. Айсберг собственного превосходства подтаивал по краям.

— Сам увидишь, как выйдешь на улицу, — мрачно напророчила мамочка.

Я задумалась. Если она права, то дело принимает нешуточный оборот. Как же поступить?

Примерку назначили на полдень, и я вышла из дома за два часа до нее, собираясь немного прогуляться, пока полуденное солнце не превратило город в адское пекло. Меня отпустили с репетиции. Впервые за долгое время никуда не нужно было опаздывать. Я избрала кружную дорогу, чтобы очутиться на площади Страстей не слишком рано, и, покинув наш квартал, оказалась на соседних улицах.

Дома здесь стояли теснее и были не такими просторными, а краски словно поблекли: белый не так ослепителен, красный не столь насыщен, голубой не слишком нежен. Мне говорили, что есть улицы, где люди ютятся в тесных квартирках, в которых не у каждого есть своя комната, не говоря уже о ванной и гардеробной. Говорили, что в школе учатся несколько ребят, живущих в таких невыносимых условиях. Не знаю, верить или нет этим слухам. Однажды я читала, как раньше устраивали публичную казнь для волшебников. Приговоренного сажали в клетку и выставляли на рыночной площади, где днем и ночью толкутся люди. Что же вы думаете? Волшебник сходил с ума дня через три-четыре, а потом погибал.

Я выбрала длинную дорогу еще потому, что хотелось самой убедиться в словах мамочки, и повсюду находилось подтверждение ее правоты. Люди в подворотнях что-то горячо обсуждали, размахивая руками и свежими газетами, а меня провожали острыми взглядами. Ведь они знали, что я из Благородного Дома Чорен.

'Вот, Мариша, — сказала я себе, — настают трудные времена, когда тебя постараются задеть или обидеть. Нужно быть выше этого, идти своим путем до конца'. Хорошо. Вот только про 'путь' что-то не понятно. Ничегошеньки-то о нем не знаю. Спросить бы папочку: куда он ведет нас?

В этаком философском настроении я добралась до площади Страстей. Здесь, несмотря на ранний час, царило оживление. Тут и там сбились группки людей, кто-то ходил от одних к другим, кто-то спорил, кто-то звал всех в Ратушу. В общем, атмосфера накалилась задолго до полудня. Издалека я заметила папочку и рядом с ним Чорта. Они стояли с кузенами, дядьями и прочими родственниками, то есть, в окружении благородных семей Зачарованного Острова. Людское море шумело и плескалось внизу, не смея захлестнуть их. Они выглядели очень... рафинированно. Особенно Чорт. Выражение 'чертовски хорош собой' возникло не случайно — Чорт — наше родовое имя.

Ах, как жаль, что он мне брат...

Впрочем... бывали случаи...

Тут я увидела в толпе Победу. По ее имени несложно догадаться, что корни этого древа не глубоки. Она была из тех волшебников, которых наши старые фамилии называли 'новыми'. В ходе одной из опустошительных войн было перебито почти все население. И когда волшебники увидели, что Зачарованный Остров лежит в руинах, и можешь бродить целый день по дорогам, но не встретишь живого, тогда они восполнили убыль детьми из Большого Мира, обладающими магическими способностями. А выживших в той войне назвали 'Благородные дома'.

— Чудесное утро, не так ли? — вежливо поздоровалась я. — Отчего ты так бледна? Ты нездорова?

Победа посмотрела на меня долгим взглядом.

— Я прекрасно себя чувствую, — наконец ответила она.

— Ах, нет, дорогая, ты бледна. Это оттого, что ты много времени тратишь на чтение. Но я, как и все другие в нашей семье, прекрасно понимаю честолюбивые желания ближнего. Не хочется остаться на втором, простейшем уровне волшебства только потому, что твоя мать из простецов. Впрочем, она очень мила.

И снова Долгий Взгляд. Еще немного, и она овладеет в совершенстве этим искусством, как моя мамочка. Такие Взгляды творили чудеса, особенно с человеком не подготовленным. Они заставляли клясться в вечной любви, бросать весь мир к ногам, и даже Чоренов жениться. Что ж, это поможет ей выжить среди волшебников. Бедняжка! Ее отец промахнулся с женитьбой. Думаю, он уже раскаялся в своем выборе. Ведь ничто в другом человеке не отталкивает так сильно, как отсутствие талантов, и дети, опять же, страдают. Таланты волшебника передаются им ополовиненными, что, конечно, понижает их социальный статус.

— Твои родственники собрались на другом конце площади, — сказала она холодно. А вот это ей не удалось, необходимо ежедневно тренироваться, чтобы довести ледяные нотки в голосе до хрустального звона.

— Не знала, что папочка купил ту половину площади, — пожала плечами я. — Или твой папочка купил эту половину? Что же он заложил? Надеюсь, вам не придется жить на улице или, еще хуже, в этих ужасных многоквартирных каморках. Запах от них отвратительный и въедливый, нам приходиться закрывать окна, когда ветер дует с той стороны.

Победа смерила меня взглядом, который прожег бы дырку в другом, но я, закаленная с детства, осталась невредима. После этого она отошла от меня молча. Совершенно точно, у нее прекрасные задатки.

Я в самом благодушном настроении после этой разминки поднялась на колокольню. Здесь всегда дует ветер и прохладно. Две парочки влюбленных, устроившиеся на разных концах смотровой площадки, встретили меня неприязненно — их уединение потревожили.

Впрочем, это все равно. Я облокотилась на перила и огляделась вокруг. Остров, со всеми лугами, лесами, заплатками огородов, аккуратненькими деревенскими коттеджами, полоской синего моря на западе, белыми заснеженными пиками гор на севере, и город под ногами с неровными квадратами кварталов, кривыми улочками, белыми бусинами особняков — все это лежало внизу как на ладони, казалось, только протяни руку и возьми. Я закрыла глаза, отгоняя невольные, но заманчивые и не образы, и не намеки, и не воспоминания, во всяком случае, не мои воспоминания. Наследственность, как говорит папочка, наследственность. И она вопила, приказывая выбраться на конус крыши, увидеть мир, лежащий в чаше горизонтов, и выпить его хотя бы глазами. Этому зову я не могла противиться. По ужасно шаткой лестнице я влезла на крышу колокольни, и едва не сорвалась вниз — обветшалая черепица выскользнула прямо из-под ног. Я проследила за ней. Долго, бесконечно долго падала она и, столкнувшись с землей, рассыпалась в пыль, точно созданная для жизни в небе. Жутко поучительно для тех, кто умеет видеть во всем уроки, так поучительно, что даже коленки стали ватными. Я спустилась обратно, хватаясь за ненадежные скобы, и перевела дух на площадке. Здесь, по крайней мере, твердый пол.

Пора было на примерку. Мадам Фифа занимала дом недалеко от площади Страстей, и у меня должно хватить времени, чтобы вдоволь насидеться в ее тесной приемной, насладиться запахом плохо проветриваемого помещения и пыльных бархатных гардин. Я толкнула дверцу на лестницу, но она не поддалась. Я в недоумении остановилась.

— Кто запер дверь?!

Стрелки часов в два раза ускорили свой ход.

— Никто, — был ответ. — Она открыта.

— Неужели?! Попробуй!

Молодой, незнакомый мне человек попробовал. Дверь даже не шелохнулась. Удивленный, он обернулся к своей подружке, на лице которой отпечаталась растерянность. Вторая парочка присоединилась к нам. И тот молодой человек попробовал свои силы.

— Она заперта с той стороны, — сказал он.

— Всем понятно, что не с этой, — ответила я. — Но кто нас запер здесь и зачем? Кто-нибудь поднимался на площадку, пока я была на крыше?

Они покачали головами. Получается, либо сторож впал в маразм окончательно, либо дверь заперли с намерением кого-то задержать тут. Внутренний голос шепнул, что враг хочет испортить жизнь именно мне, и даже назвал имя этого врага — Победа.