И как тут усидеть спокойно?
Вот и бились об заклад двое приятелей-стрельцов, Петр да Ерофей, ожидая, пока настанет их время. Идти на лодках и кораблях на штурм, крепость брать... кто тут лучше стрельцов будет?
И Петр и Ерофей были как раз из тех, кто в приснопамятном бунте участия не принимал. Надо сказать, не по политической позиции, а просто — у Петра именины были, ну они с Ерофеем и загуляли немного. А как проспались — так им и дурно стало. Пока они по кабакам гуляли, иезуиты царя отравили, да еще людишек на бунт подбили. Парням не нагорело, даже полк их не расформировали, но... неприятно это.
И не украл, и не украли, но была там какая-то история. Вроде как и не виноваты, а и правыми до конца не оказались. Ну да ладно, на войне много чего сглаживается. Опять же, Алексей Алексеевич себя зарекомендовал, как хороший полководец, из тех, что людей бережет...вот мужики и не злились.
Наоборот — драться собирались не за страх, а за совесть.
Государь сказал, что первым десяти, кто в крепость ворвется — медаль именную пожалует и деньгами не обидит, да и на пушки людей не гнал... так — воевать можно. Так — правильно.
Но наконец отгремели выстрелы — и стало непривычно тихо. Поднялась и опустилась рука с красным платком.
На штурм!
Крепость молчала. Молчала, пока гребли к ней так, что весла трещали, молчала, когда высаживались — то ли не могли поверить, что обстрел кончился, то ли храбрость по штанам собирали...
Впрочем, последнее предположение не оправдалось. Потому что шаг, другой, третий — и тут из крепости ударили ружейные выстрелы.
Охнул, хватаясь за плечо Ерофей. Из-под пальцев проступило красное...
Петр выругался черными словами — и бросился вперед.
Ах вы, твари!
В наших стрелять?!
Да мы вас сейчас, как слизь по камням размажем!
И размазывали, и рвались вперед, через завалы, рискуя сломать ноги, под огнем, не кланяясь пулям — на штурм!
Это русская крепость! Ее русский князь Юрий ставил!
И они пришли обратно, и не уйдут...
И шведы дрогнули.
Эти выстрелы были последней попыткой сопротивления, о большем там и не помышлял уже никто. Ни камни на людей сбрасывать, ни кипяток лить — не с чего было это делать. Просто — не с чего.
Массированный артиллерийский огонь привел крепость в небоеспособное состояние, лишив большинства площадок для стрелков, да и самих стрелков — тоже.
Чудом уцелевший комендант попробовал поднять выживших в атаку, но...
Страшная это штука — кинжальный артиллерийский огонь. Пусть полноценным огнем Софья это не назвала бы, скорее его прадедушкой, но люди-то в это время и того не знали! И не видели ранее!
Так что боевого духа у гарнизона не осталось. Вообще.
А уж когда русские ответили на их выстрелы — своими...
Петр ударил одного шведа прикладом, сбил с ног другого, выхватил саблю и полоснул третьего, отбрасывая бесполезную сейчас пищаль. И — врукопашную, чуть ли не зубами в глотку врагу вцепиться, выгрызть победу....
Покр-рошу, твар-ри!
В число десяти первых он не попал — увлекся дракой. Но и так государь их отряд отметил, похвалил и пообещал деньгами пожаловать по возвращении домой. Ну и сейчас чуточку малую из полковой казны выдадут.
Ерофей оставался в Нотебурге, которому отныне и навечно зваться Орешком. Как и все, кто были ранены, кому требовался покой и уход. Пусть отдыхают, да шведов гоняют. Из-за них крепость разрушить пришлось — вот пусть пленные теперь завалы разбирают, крепость восстанавливают, чинят, что могут...
А войска государя Алексея Алексеевича отправляются брать Ниеншанц.
* * *
— Турки взяли Вену!!! Взяли! Вену!!!
Илона всегда была красива. Но сейчас, когда свершилась, пусть частично, ее месть — сейчас она была невероятна. Она просто сияла изнутри, как драгоценный черный бриллиант, да так, что даже ее люди замирали восхищенно и провожали госпожу глазами.
Как же она была сейчас счастлива!
Хоть кто-то отомстил за нее проклятым Габсбургам!
Имре писал быстро, но самое главное в письме было.
Илона поняла так, что турки уходить не будут, а будут держать город, сколь смогут. Леопольд пока сбежал в Линц и сидит там. Вот бы на него нашлась какая-нибудь благородная рука. Вроде той, что оборвала жизнь Эдуарда Второго в замке Беркли или Генриха Четвертого на улице Ферронри.
Илона понимала, что это вряд ли осуществимо, но помечтать-то можно? Леопольду, значит, убивать ее супруга разрешено, а ей и подумать — грех?
Нет уж, пусть монахи о том плачутся, а она к святым себя не причисляет, получив удар по левой щеке, правую подставлять не будет!
А теперь надобно прикинуть, как лучше.
Отправлять или нет детей на Русь?
Хотя сына можно и при себе оставить, а вот дочь, как залог мирных намерений... она поймет. Она очень умная девочка. Да и безопаснее там, на Руси, ей будет. И кровь, если что уцелеет.
Леопольду пока будет не до них — и можно попробовать отделиться в исконных границах. Можно...
Только вот придется полякам присягать.
Или османам?
Илона была неглупа и отчетливо понимала, что долго османы Вену не удержат. Год-два, безусловно, они там простоят.
А пять лет?
Десять?
Нет.
Их вышибут на исходные позиции.
Сейчас Папа Римский начнет шум, все поднимутся — и турки уйдут. А она — останется. И Имре — тоже.
Если они будут пособниками турок — о, тут хорошего для себя ждать не придется. Как бы еще не пришлось бежать куда-нибудь в Стамбул. А вот если они отложились на том основании, что император их защитить не может, а вот польский король смог, так что простите — теперь они его вассалы...
Можно попробовать.
С поляками, за которыми стоит Русь, Леопольд ссориться не будет.
Польские войска и сейчас принимают участие в войне, на стороне Леопольда. Но...
Илона знала, кто такой Ян Собесский.
Да пожелай он — турки давно б с австрийской земли вылетели! С польской же удирали вперед своего визга? Да еще как, трофеев на две армии хватило! И в Крыму он себя проявил! Да и до того, еще Ферек собирал о нем информацию, и выходило так, что Ян — гений войны.
А тут поскромничать решил?
Не лезет вперед, не стремится выгнать врага, не наносит внезапных ударов в уязвимые места? Просто охраняет Леопольда и следит, чтобы никто лишний раз не пострадал?
На него это не похоже!
Значит, у него есть приказ — не лезть лишний раз. Не участвовать в войне Михайла Корибут не может, но и участвовать не хочет.
Надо писать русскому государю, потому что это только кажется, что год-два — длительное время. Оглянуться не успеешь, как пролетят.
Илона быстро прошлась по замку, зашла в часовню и плотно притворила за собой двери.
А потом упала на колени перед Девой Марией.
— Пресвятая Богородица...
Кому еще молиться матери, как не ей?
Защити и оборони моих детей, помоги принять правильное решение, направь меня на истинный путь.
Илоне было страшно, но женщина знала — она шагнет вперед. А что будет дальше?
Помоги мне, дева Мария...
* * *
Людовик ожидал многого, но не такого.
Папский легат был встревожен, хоть и скрывал это по мере сил. Но от Людовика не скроешь. О маркизе вообще почти не говорили. А вот о чем...
Турки взяли Вену. И теперь святое дело каждого христианина — выкинуть их обратно с австрийской земли.
Разумеется, его величество тоже пошлет свои войска...
Людовик задумался.
С одной стороны — не было у него лишних войск. Те, что были, заняты в Нидерландах. Хоть он себе кусок и оторвал, да пережевывать его еще долго придется. Не понравилось почему-то голландцам становиться французами — и бунты шли чуть ли не раз в месяц. То один город, то другой, то замок полыхнет, то отряд пропадет...
А теперь ему надо идти, воевать с турками?
Да горел бы тот Леопольд синим пламенем! Пусть с него шкурку сдерут — не жалко! Лично сам Людовик под шумок откусил бы себе еще германских земель — или что-то потребовал у Леопольда за помощь. А тут...
Помощь с него требуют, а оплатой будет служить плохая память Папы относительно каких-то грешков маркизы? Э, нет. Так дело не пойдет.
Атенаис, конечно, мать его детей, но и мать плохая, и королю она уже поднадоела, и вообще, если за каждую бабу государством жертвовать — никакой Франции не напасешься.
Так что Людовик заверил легата в своем самом дружеском расположении к Леопольду и сообщил, что будет собирать войска.
Разумеется!
Как только, так сразу!
И всенепременно!
Папой клянусь! Римским!
У него сейчас все, кто есть — все заняты. Вот он и прикажет подсобрать полк по дальним гарнизонам, сбить тысяч так пять человек в единую силу, вымуштровать — и тогда отправить на помощь Леопольду. Не отправляьб же абы кого? Это даже оскорбительно! Нет! Он готовить солдат будет!
Король выпроводил гостя и подумал, что искусство вечно. Кто скажет, что эти строки неверны? И неважно, что здесь и сейчас речь идет не о нелюбимом женихе, а о благо государства!
Смириться надо вам для вида, но тянуть. Кто время выиграл, все выиграл в итоге...*
*— г-н де Мольер. 'Тартюф или обманщик', прим. авт.
И приказал вызвать ла Рейни.
Великолепная Атенаис заболела от тоски и умерла. Как же, разлучили с любимым. Или сначала умерла, а потом заболела.
Есть люди, которые исполнят и такой приказ.
А тяжесть на сердце?
Переживем.
Забыть маркизу де Монтеспан поможет очаровательная Мари́я-Анжели́ка де Скора́й де Русси́ль.
Прощайте, великолепная Атенаис.
* * *
Ежи Володыевский чувствовал себя не пленником, но гостем у турок. Непривычное ощущение. С него взяли честное слово, что он не станет бежать и не причинит первым вреда — и практически отпустили на свободу. Отвели шатер, дали слуг, разрешили гулять по городу и лагерю.
Гуссейн-паша (к султану Ежи, естественно, не допустили, не по чину), приказал отделить всех людей пана Володыевского и сообщил, что отправил письмо русскому государю.
Вот придет ответ — и поедете на родину.
Мы с русским государем не воюем, нам делить нечего. Понимаем, что в стороне он остаться не мог, а потому потребуем выкуп, его выплатят — и отправляйтесь.
Про вовремя взорванную стену Ежи, конечно, не знал.
Никто не знал, даже турки. Думали разное, от удачного подкопа и мины, да агентов визиря в городе. А вот что это были люди русского государя...
Гуссейну-паше ни к чему было делиться славой, а Алексею Алексеевичу, напротив, такая слава и даром не нужна была. На том и сговорились.
В Линце тоже были люди русского государя, но туда Гуссейн идти сам не хотел. Не надо широко рот открывать, не прожуешь кусок-то. Надо, надо возвращаться домой, устраивать реформы, чтобы Османская Империя еще тысячу лет стояла!
Жаль только, что его султану до русского государя далеко. Хоть Сулейман и старается, и умен, а все же... Иногда Гуссейну-паше было грустно. Толковый султан да умный визирь — каких дел бы они наворотили! Всю Европу подмяли бы!
А так...
Час — дело сделать, да три — султана убедить, да объяснить, да постоянно лизоблюдов пропалывать, чтобы никто другой на Сулеймана не повлиял — тяжко.
Конечно, пан Володыевский об этом не знал. Да и ни к чему ему было.
Он русскому государю служил честь по чести — и ему тяжело было бы принять вот такую, подлую и тайную войну. А все ж и без нее никуда не денешься.
Чтобы жили такие, как Ежи, должны быть и такие, как Софья, кто не боится замарать руки в крови и грязи. Быть — обязаны.
А вот знать о них благородным людям вовсе и ни к чему. И душа болеть не будет.
Так что Ежи ждал отправки на Русь.
Как-то там Басенька без него? Как дети?
Есть, есть в жизни нечто такое, за что голову сложить не жалко. Но это — защищая семью. А вот так, на чужбине, невесть за чьи интересы...
Нет уж!
Потому и не было у турок проблем с храбрым паном, потому Ежи и не собирался бежать и пробиваться к войскам Леопольда. Ни к чему такие геройства во имя чужой мошны.
Не родину защищаем!
* * *
— Садись и слушай. Завтра вы отправитесь в Португалию.
Иван послушно опустился в кресло. Посмотрел на сестру.
— Сонь, ты думаешь, меня мало учили?
— Ванечка... — Софья прищурилась так, что царевич мигом притих. Вспомнил, как сестра ему в детстве беспощадно драла уши. Не за шалости — за глупость. Шалить-то ты можешь сколь хочешь, а вот жизнью рисковать не смей! Ни своей, ни чужой. А то выдумал — сам, без Глаубера, в лабораторию пролезть! Спасибо, жив остался! — Ты реши, кто ты. Царевич — или дурак? Сейчас речь о серьезных делах пойдет, не о том, чему тебя учили. Язык, да этикет, да прочие кунштюки скоморошеские — это одно. То, что наставники говорили — другое. А есть еще и третий слой. О коем никому кроме нашей семьи и знать не надобно.
— А вся ли семья о нем знает? — прищурился в ответ царевич.
Софья взгляд отводить и не подумала.
— Ровно столько, сколько нужно. Все ниточки — в руках у одного Алексея.
— И моя — тоже?
— Ты не марионетка. А там, куда попадешь — из тебя попробуют ее сделать. Там ты будешь в сложном положении. Принц-консорт. С одной стороны — страна наша богата. С другой — далеко и в политических играх Европы не участвует. С одной стороны — принц. С другой — всего лишь при королеве. Разумеется, тебя начнут провоцировать, подначивать и всячески перетягивать на свою сторону. Ты это понимаешь?
— Не дурак.
— Ньютон тебя хвалит, да вот беда, ум академический — и хитрость житейская суть вещи разные. А потому... Ты понимаешь, что тебя постараются убить?
— Зачем?
— Потому что ночной король может со временем стать и дневным. Потому что ты будешь влиять на Изабеллу в пользу Руси, а кому это нужно?
— А я буду влиять?
— Надеюсь, ты этот вопрос задал из чувства противоречия? Потому что если по глупости, — Софья нахмурилась. Привычно покусала грифель,
Иван вздохнул.
Ему не нравилась вся эта затея.
Ему не хотелось ехать.
Да видел он всю эту Португалию, и эту Изабеллу, и вообще... страшно сказать — где! Но...
Ульрику он тоже видел. И портрет Изабеллы. Так что понимал — ему еще повезло. Могла бы оказаться такая каракатица, что и сказать страшно. А жениться пришлось бы. Отказаться, заупрямиться, поругаться Ивану и в голову не приходило — уж ответственность-то перед своей страной Софья братьям привила. И понимание того, что власть дается не для гулянок и воровства — тоже.
— Извини, Сонь. Просто... тяжко.
— Мне тоже, Ванечка. Но мы должны справиться, чтобы Русь еще десять тысяч лет стояла. Ты же понимаешь...
Иван кивнул. Все он понимал, просто... хорошо, когда в книжках о подвигах читаешь. А когда от тебя жить требуют? А это ведь тоже подвиг — и не разовый. Не так, как в бою, но иногда намного сложнее.
— Что я должен знать. И что делать?
Софья облегченно выдохнула. И положила перед братом небольшой свиток.
— Читай здесь. И учи. Это шифр. Кодовые слова, фразы, знаки — будешь домой письма писать или получать из дома, проверять станешь. Людей я тебе тоже дам, но до конца ни на кого полагаться нельзя. Мало ли что в дороге случится. Так что будем... учиться.
