Высокий, крепкий старик с белыми волосами, рассыпанными по плечам (он никогда не заплетал их, но они всегда были чистыми и густыми). Уже немолодое тело, покрытое морщинами, все еще сохраняло остатки былой силы и внушало уважение и смутные опасения. Смуглый почти до черноты, он всегда ходил уверенно и резко, казалось, что он не идет, а рассекает пространство. Волевая складка губ замерла в холодной и бесчувственной улыбке, а вот его темно-карие глаза всегда улыбались за сжатые в тонкую линию губы. Через все лицо шел безобразный шрам, пересекая лоб, правый глаз, переносицу и искажая левый угол рта, превращая его в ту самую холодную улыбку. И его тело тоже было покрыто сетью старых шрамов, рваных ран, уколов. Некоторые из них были до сих пор достаточно болезненны, так что в ветреные и холодные осенние вечера Отец был особенно ворчлив.

В то время я уже давно наблюдал за ним — старик был мне интересен. В нем не было страха.

То был теплый осенний день, один из тех дней, когда солнце еще парит, но от земли уже веет холодом после промозглой ночи. Мне было пять. Почему-то именно пять лет стали для меня рубежом. Все, что изменило мою судьбу, определило жизненные позиции — все случилось именно тогда, после того как зима пришла в пятый раз от моего рождения.

Он подошел ко мне и сказал:

— Ты хочешь силы?

И я ответил:

— Нет.

— Ты хочешь власти?

— Нет.

— Ты хочешь богатства?

— Нет.

Он еле слышно засмеялся, с удивлением глядя на мою лопоухую макушку.

— Ты действительно интересен. А чего ты хочешь?— наконец спросил Отец.

— Познать себя.

— Странный ответ для пятилетнего мальчика.

— Мне часто говорили, что я странный.

Мы помолчали. Он сел рядом на замшелый камень и достал свою глиняную трубку на длинном мундштуке из темного дерева с искусной резьбой по всей длине. Набив уверенным движением трубку, он высек из огнива искру и закурил. Сиреневатые клубы дыма на миг скрыли его лицо, но порыв ветра унес их вправо.

— Ты не странный, просто не человек,— вымолвил он после небольшого раздумья.

Я настороженно покосился на Отца.

— Почему?

— Почему не человек? — спросил старик. Дождавшись короткого кивка, он продолжил.— Потому что твои родители не люди.

— Мама Марья не человек?

— Нет, Марья человек, а твоя мать нет.

Мама Марья никогда не говорила до этого, что я не ее сын, но я был не глуп (теперь я знаю, что драконы взрослеют раньше), и понимал, что совсем не похож на эту светлокожую полную женщину.

— Дроу... Дроу и дракон. Они твои родители.

Мы снова молчали и смотрели, как уходит за горизонт солнце, окрашивая вершины деревьев в алые краски, как медленно надвигается ночь, накрывая мир теплым одеялом.

А еще через два дня он принес мне мои первые кинжалы, сделанные из двух кривых ножей, старых и тупых.

Он учил меня каждый день, утром и вечером. И мне это нравилось, это тоже ненадолго отвлекало от жажды. Мы больше никогда не возвращались к этому разговору. Я никогда не просил у него совета и ответа на вопросы— он всегда сам говорил то, что мне нужно было знать. К тому же, я отчего-то знал, что он тоже не сможет сказать мне, что такое "мир".

Лишь однажды он спросил меня, вспоминая первый разговор:

— А что если для того, что бы узнать о себе все, нужно будет уничтожить многое и многих? Ты готов к этому?

— Да,— без колебаний ответил я.

А еще через пару лет, когда мои волосы отросли до пояса, он заплел их в сотни маленьких косичек, а потом в одну, сложную и красивую, по обычаям светлых эльфов.

— Ты странный и все вокруг тебя должно быть странным, — и засмеялся. Отец смеялся красиво — звонко, громко и заразительно. Слушая его смех, хотелось тоже смеяться. Хотя тогда я не знал, что в этом смешного.

Прошло еще десять лет. Я стал красивым (но не считал причиной гордиться), и уже не был похожим на девушку — спасибо Отцу, который гонял меня жестко, даже жестоко. Так что теперь мое тело было хоть и не особо мускулистым, но крепким и поджарым, с широкими плечами и узкими бедрами, сильными ногами и руками. Да и лицо понемногу становилось все больше и больше резким и угловатым, напоминая больше о крови драконов в моих венах, чем о наследии эльфов.

А под косой тогда уже висел огненный полумесяц, слегка заточенный и тяжелый. Я никогда не спрашивал Отца о том, почему он учит меня обращаться с оружием Светлых, почему он заплетает мне косу Высокого Рода, почему поощряет меня в моем увлечении музыкой и ситарой. Я знал, что наткнусь на его извечную шутку о моей "странности". Я просто принимал это, как принимал изнуряющие тренировки, умения, знания — все, и о войне, и о битве, и о жизни. Старик давно взял привычку разговаривать со мной на закате, и я уже привык, что лишь лучи дневного светила заалеют на горизонте, он будет сидеть на ступенях Марьиного дома с неизменной трубкой в зубах, готовый рассказать что-нибудь новое и интересное.

В тот, так запомнившийся мне вечер, он говорил со мной о драконах, о драконах и дроу, обо мне. В тот день, в день, когда я разменял пятнадцатую осень, я сделал второй шаг по дороге к себе — осознал себя.

Все было как всегда — тишина, пение запоздалой птички, солнце и сладковато-горький привкус табачного дыма на губах. И Отец, все так же сидящий на ступенях, так же постукивал по деревянным доскам старую военную песню, восхваляющую Бога Войны. Все так и, одновременно, не так. Тогда разговор начал я.

— Отец, сегодня я видел чужака.

Ответом мне были лишь новые клубы дыма, вырвавшиеся из глиняной трубки, да одобрительное покашливание.

— И ты видел его, — утверждение, не вопрос, скатилось с губ. — Он стоял и смотрел с высокого холма на востоке. Отец, почему ты никому не сказал?!

— У него были золотые глаза,— непонятно протянул воин.

— Я не знаю, Отец, он исчез, как только я его заметил. Да и какая разница! Это мог быть разбойник! Отец!

— У него золотые глаза. Я знаю.

Тогда у меня не было ответа — я не мог понять, почему так важно, что у незнакомца, побоявшегося войти в деревню, золотые глаза. Это было несущественным для пятнадцатилетнего парня.

Еще немного помолчав, он, в последний раз затянувшись, отложил трубку в сторону и произнес:

— Пришло время поговорить о твоих родителях.

Жестом приказав мне замолчать, он продолжил:

— Да, сынок, это очень важно. Важнее, чем все, о чем мы говорили раньше. Тот человек с золотыми глазами всегда стоит на восточном холме в час заката в день, когда ты прощаешься с еще одним годом. Это твой отец.

Неожиданная обида затопила мое сознание. Хоть я и говорил, что мне безразлична судьба моих настоящих родителей, по настоящему мне стало до безумия больно осознавать, что мой отец, приходя в деревню, ни разу не подошел ко мне. Зацепив край губы острым клыком, до боли, до крови — чтобы не пускать непрошенные и горькие слезы обиды, я отвернулся, прошипев:

— И что ему было надо?

Старик удивлено оглянулся:

— Ты что, обиделся? Вот, цаца! Для тебя же стараются!

И не дав мне разразиться тирадой глубоко обиженного судьбой существа, Отец начал свой рассказ.

— Мне кажется, что ты уже достаточно взрослый, чтобы понять, то, что я тебе расскажу. И пусть Марья хоть всю ночь ругается, но я должен объяснить тебе все. В конце концов, это тебя, а не ее касается!

С чего бы начать... Наверное, с драконов. О них вообще крайне мало известно, ибо с Существами-С-Материка, как они нас называют, дети Черного Дракона не очень-то общаются. Почему? Презирают. Драконы, наравне со Светлыми эльфами, Древнейшая раса Соррена, первая у подножья трона Своего Господина, названного противниками Врагом. Да-да, малыш, тем самым, поверженным Единым Пресветлым. Или не поверженным, ибо свидетелей не осталось, а показания разрозненны.

Ну не будем углубляться в религию, а вернемся к нашим баранам... То есть я хотел сказать — драконам. Итак, созданная Темным, эта раса всегда отличалась необузданным нравом и его повышенной кровожадностью, все представители которой являются великолепными воинами. А так же все они имеют вторую, звериную, ипостась — огромный крылатый ящер, способный извергать чистую магию, преобразующуюся в Мире в пламя, молнию, свет, воду или ветер.

Во втором же обличье они напоминают... нас. Высокие, широкоплечие, жилистые, с крупными, но полыми и легкими, костями — от некоторых из народов степи их отличают по трем вещам — необыкновенно желто-оранжевым глазам с вертикальным, змеиным зрачком, острым ушам, идущим не вверх, как у Светлых и дроу, а чуть-чуть в стороны, и черепу с острыми, резко выступающими скулами и подбородком. Во владение им Черный Дракон, Старшее Божество Тьмы, поднял огромный архипелаг в самой середине Матери-океана.

— Отец, а что такое океан?— восторженно спросил я, слушая рассказ Отца и представляя огромных ящеров, летящий между клубами дыма, вырывающимися из трубки.

— Это очень большое озеро. Настолько, что находясь на архипелаге драконов, названном Отцовскими Горами, видишь, как диск солнца садиться и заходит в воды Матери, а землю материка не разглядит и эльф,— объяснил мужчина, довольно посмеиваясь.

— Большой...— выдохнул я.

— Да, большой. Но давай я продолжу. И с тех пор, вот уже много тысячелетий живут драконы в глубине пещер, охотясь на морских тварей и принося жертвы Богу-Дракону. Сам Дракон уже давно не спускается на землю из Верхних Чертогов, а правит драконами Его сын, белокожий Властелин Атердоминиус...

Вот уж истинное воплощение всех пороков крылатого народа! Жестокий, кровожадный, необузданный и непредсказуемый, он в железной когтистой лапе держит своих подданных, не давая им ни капли свободы. Рожденный Черным от Матери-океана, Морской Змей оказался калекой — полуслепой, не переносящий лучей солнца, обреченный на жизнь во мраке пещер, лишь изредка в обличье дракона выплывающий наружу, он озлобился и зачерствел. Лишенный друзей и соратников, окруженный только восхищением и страхом, завистью и пресмыканием, он разучился верить кому бы то ни было. Так шли века...

Все общество драконов построено на Законах и Табу-запретах, за нарушение которых грозит смерть не только тебе, но и всему твоему Роду. И одним из главных является Закон-О-Крови и Табу-На-Смешение. А значит это, что ни один из драконов, не желающих изгнания и смерти, не должен смешивать свою кровь с кровью другой расы. Иными словами, не должны появляться полукровки. Тебе, наверное, интересно, почему такой закон? Ответ простой — полукровки не имеют второго облика, что у драконов считается не просто ущербностью, это считается позором. В их скалах главное, что ценится в разумном, — это сила, а разве сможет победить и выжить в ритуальной битве человек, вышедший По-Закону без оружия, дракона в его боевой ярости? Вот и ответ на твой вопрос, малыш. Для всего есть причина...

Шли века, тысячелетия, и никто не посмел нарушить этот Закон, пока, шестнадцать лет назад, наследник Владыки драконов не приехал в земли народа Ллос.

Отец сорвался на кашель и, отмахиваясь от помощи, отхлебнул матушкин отвар из старой потертой фляжки. Переведя дух, он продолжил:

— Теперь надо сказать пару слов и о дроу, подземных эльфах. Ну, о них ты знаешь поболе, чай, соседи, как-никак. Вторая по старшинству темная раса, живущая в недрах гор и прославившаяся по свету своим коварством, поклоняющаяся Королеве Пауков. С Первых дней Творения, лишь женщины, избранные Паучихой, могли владеть Силой изменять горы, управлять камнем. И именно они оказались у власти, когда Ллос ушла из пещер. После этого лишь немногие из мужчин смогли добиться призвания в народе дроу.

Так вот в один из зимних вечеров, в опочивальне Королевы собрались многие — врачи лекари, охранники, жрицы, даже дочь Владычицы, судорожно сжимая в руках небольшую свечку, стояла у края ложа матери — в этот день, уже почти три столетия назад, у ныне покойной королевы родилась младшая дочь, избранная Ллос, красавица Арборис, Тень.

А далеко-далеко, в океане, с вершины отвесной скалы вылетал на первую охоту молодой Воин-дракон, Ардор.

Пройдут столетия, и эти двое встретятся на балу, и один из Законов окажется нарушен. Уж не знаю, любовь ли соединила их, похоть ли, а может и вообще случайность, которую почему-то зовут судьбой... Но это случилось.

И что бы спасти рожденного сына от унижений и смерти, двое отступников решают спрятать дитя в землях людей. И больше никогда не видеть его, чтобы не привлечь к мальчику внимание мстительного Атердоминиуса.

Старик тяжело вздохнул, наблюдая, как последний лучик солнца исчезает в кружеве веток и листвы.

— Эту историю рассказала Марье твоя мать, Верховная жрица Ллос, Арборис, а она рассказала мне. Теперь ты понимаешь, почему он не подходил близко? Он просто не мог, боясь, что кто-нибудь заметит его пристальное внимание. А вот мать твоя раньше часто заходила к Марье, да пела тебе древние песни, пока не избрали ее Жрицей, да не стало опасно ее внимание.

Я молчал. Тяжело в один прекрасный день осознать, что ты приговор своему отцу и позор своей матери, тяжело понять, что пройдет еще лет десять и на тебя начнется охота, ибо рано или поздно, но неучтенный дракончик обнаружится. Тяжело и взрослому мужчине, а каково пятнадцатилетнему мальчику, пусть и смышленому не по годам? Я сидел на пыльных ступенях крыльца и думал. Как было хорошо, когда я не знал об этом... Зарыв ладони в ворох растрепавшихся косичек, я оперся локтями о колени, скрывая искаженное страхом и отчаянием лицо за золотым занавесом, и больше всего на свете ненавидя в этот миг свою "странность".

— Зачем, зачем ты мне это рассказал? Зачем? Я был так счастлив... Зачем? — хриплый, срывающийся голос, вырывающийся из горла, разрывал безмолвие ранней ночи, а я впервые радовался, что солнце зашло, и никто сейчас не может видеть мое искаженное страхом и обидой лицо.

— Зачем, ты спрашиваешь? — воин снова набил трубку, и сейчас, щелкнув огнивом, раздувал огонек. Когда травы начали тлеть, освещая его лицо — суровое и спокойное, он продолжил, — Потому, что ты сам меня просил. Помнишь наш первый разговор тогда, десять лет назад? Ты сказал, что хочешь познать себя. Разве ты не понимал, что будет тяжело? Разве не готов ты? Если нет — еще не поздно повернуть назад. А что, тоже неплохо — останешься здесь, заведешь семью, деток, будешь пахать, сеять, охотиться. Тоже, ведь, неплохая жизнь! А коли не желаешь этого, так тогда не надо жалеть себя! Что бы познать себя, нужно сначала осознать свою сущность, узнать свой путь, принять его и без колебаний пройти до конца. И только тогда там, в конце дороги, ты сможешь найти ответ на свой вопрос!

Он повернулся ко мне и быстрым движением снял с меня цепочку, едва не разорвав бровь. Я, чуть слышно вскрикнув, повернулся к учителю.

— Еще не поздно уйти. Пока, — он четко выделил это слово, — не поздно. Но уже завтра дороги назад не будет. Решай, кто ты, Кантаре — сын деревенской знахарки или бастард отступников. Решай, хочешь ли ты идти по своему пути, даже если он приведет к смерти, или лучше вообще не ступать на эту дорогу. Решай, сынок, у тебя осталась только эта ночь.