Темный бард, общий

"Темный бард. Книга первая: По слову песни... "

Пролог

Если вы убегаете от разъяренного темного — попытайтесь объяснить ему, что любую проблему можно решить словами, по мирному, не прибегая к насилию...

Правда, снижать при этом скорость, настоятельно не рекомендуется...

На уроке в светлой магической школе

Всетемнейшая Академия Чернокнижия и Колдовства нерушимым мощным монолитом нависала над светлыми землями. Сияло солнце, словно не зная, что на этой земле ему нельзя светить, пели птички, радуясь новому дню, а первокурсники ровной толпой вваливались в Главный Зал и Святилище Первого.

Он стоял, возвышаясь над ними, скрестив руки на груди и устремив взор в невидимые простым смертным дали. Выточенное из черного камня одеяние ниспадало на темные ступни, одетые в светлые сандалии. Выкованные из серебра и украшенные дробленным хрусталем доспехи в дрожащем свете свечей, казалось, сияли, как сияли и волосы Первого Жреца, созданные из нитей золота и сплетенные искусными мастерами в тысячи косичек, уложенных в ту изысканную прическу, что носил Жрец при жизни. Серебристо-черное лицо, топазовые глаза, длинные уши, пронзающие сплетение волос — он был прекрасен завораживающей красотой смерти, тьмы и безумья.

Темный бард, Первый Маг Хаоса и единственное дитя-полукровка из рода драконов. Холодная и жестокая улыбка-оскал и поднявшиеся в предвкушении брови. Да, он мог быть и таким, беспечный поэт и волокита, любящий песни, вино и женщин, он мог быть и бессердечным убийцей. Мог, хотя и не любил...

Прошло много сотен лет с тех пор, как Он стал Богом для смертных, немало магов вышло из стен, основанной им Академии, забылись его веселые песни, его похождения, забыли, что был он и Бардом... Забыли. Плохо ли, хорошо ли? Не знал ответа ректор Академии и ученик Кантаре Эн'Креперуана Гнатус'Нокс'Д'Аранео, Первого из жрецов Темного Демиурга, чья статуя взирала на всех, словно хищник, изготовившийся к удару.

Патион Десперато, ректор и нынешний жрец Темного Демиурга, стоял у ног Кантаре и взирал на испуганную толпу первогодок. Ему, как ректору и профессору магии Хаоса положено было сказать детям пару слов. Патион тяжело вздохнул — он никогда не любил говорить перед публикой и даже за несколько сотен лет преподавания не смог привыкнуть. Будь проклят тот день, когда он решил украсть кошелек у заезжего барда...

Или благословенен?

— Дорогие первокурсники, я приветствую Вас в нашей Старейшей Академии для Темных магов, желаю Вам успехов на выбранном пути и благословления Темного Демиурга и Первого Его Жреца!

Все зале одинаково склонили голову и, скрестив пальцы перед грудью, прошептали: "благослови".

— Наша Академия была создана Первым по слову Демиурга, она осенена его дланью и именно здесь находится Главный Храм Темных Земель.

Ректор обвел руками зал, стараясь охватить его весь — и огромные стены, и резные колоны, и витражи, и статуи, и рельефы... Он был прекрасен и величественен, ведь Первый был настоящим художником.

— Этот Храм был создан по эскизам Жреца, и он уникален настолько, насколько уникальна и статуя Бога. Посмотрите, именно так и выглядел Первый. Созданная его другом еще при жизни, она в точности повторяет внешность Кантаре, — проговорил усталый старик, в чьих когда-то рыжих волосах сейчас серебрились прошедшие годы. Осмотрев притихший Зал, он совсем по-мальчишечьи ухмыльнулся, и сказал, косясь на невозмутимого Бога. — И еще, не вздумайте ничего проделывать со статуей! Никаких шуток, фокусов и украшений! Нет, ей-то ничего не будет, а вот Вам... Я не хочу снова посылать соболезнования родителям.

Дети побледнели, и со страхом принялись вглядываться в черты лица Кантаре, Первого Апостола. Вдруг, словно устав от долгого стояния, статуя встрепенулась, наклонилась вперед и произнесла с нахальной улыбкой:

— Бу!

Ректор Академии стоял и пораженно смотрел, как мгновенно опустел еще несколько секунд назад полный Зал.

— Сверхскорость, не иначе... — пробормотал он, пощипывая недлинную острую бородку тонкими морщинистыми пальцами.

— А ты говоришь — бездарности! — засмеялся тот, кого прозвали Темным Бардом, — Смотри-ка, уже программу третьего курса освоили!

— А ты, Кантаре! Ну, что за ребячество! Мне что, теперь из каждого угла их вытаскивать? — недовольно проворчал старик, смотря на божество как на нашкодившего мальчишку. Тот на это лишь весело рассмеялся, мигом потеряв величие и холод. Затем, подмигнув, выпрямился, смотря на ученика с крайне важным видом.

— А мне можно, я — Бог! — величественно произнес Жрец и, вновь сложив руки на груди, в задумчивости уставился вдаль, превращаясь в холодный и мертвый камень.

— Сволочь... Сволочь и позер... — сказал Клинок Отчаяния и, немного подумав, злорадно ухмыльнулся, и пробормотал как бы в пустоту:

— А мы так и не выловили всех ядовитых пауков из темных углов...

— АААААААААА!

"Хоть что-то в жизни приятное" — подумал он, с явным удовлетворением смотря на носящихся по залу первокурсников.

Глава 1

Ллос (смотрится в зеркало):

— Я прекрасна! Я великолепна! Я неотразима! Моя красота — за пределами разума смертных!

Что, много лет прошло? Я не отвечала на молитвы?! Все дроу взбунтовались?!!

Вот гады, уже и в зеркало посмотреться нельзя!

Проблема любой женщины

Арборис

Младшая дочь Повелительницы дроу стояла у зеркала и любовалась собой при нежном свете лишайников, заключенных в хрустальную сферу. Арборис любила свое отражение — ей нравилось каждый раз убеждаться, почему именно она являлась первой красавицей подземелий. И недаром — тонкие, изящные черты лица и огромные, миндалевидные глаза глубоко-алого цвета, пепельно-серая кожа, высокая грудь, крутые бедра и тонкая талия — ни один мужчина, будь он дроу или любой другой расы, не мог отвести глаз от нее, и самовлюбленная красавица это прекрасно осознавала! Сколько мужчин погибло, доставая ей какую-нибудь безделушку, сколькими послами она управляла, как слугами...

Мало кто мог отказать Арборис, Тени, если она лишь махнет перед тобой белым золотом длинных волос... Да, принцессе было чем гордиться.

Капризная и своевольная, жестокая и бесчувственная, она знала себе цену и не забывала об этом напоминать всем, кто окружал ее. Она никого не любила и никогда не хотела испытать это "бесполезное" чувство. Ей нравилось, когда любили ее, но сама никогда не стала бы "унижаться", а именно так воспринимала женщина из рода дроу любовь. Арборис презирала тех, кто позволял чувствам довлеть над разумом, тех, кто пел о чистой любви, дающей силу и туманящей рассудок. В этом она была истинной дочерью своего народа. Холодной женщине никогда не было жаль погибших по ее вине... нет, погибших по своей глупости.

Бесшумно скользя по коридорам дворца, она одаривала встречающихся мужчин обещающими улыбками. Вот какой-то человеческий лорд — какое прекрасное колье из рубинов он прислал! А вот светлоэльфийский принц, его накидка была великолепна... Всех окружающих она воспринимала, как средства добиваться своего, источники подарков, сведений, удовольствий— не более, она попросту не видела за этим их личностей. И это устраивало как ее саму, так и ее царственную матушку. Королева была бы не прочь заполучить внуков, но вот брак дочери был крайне нежелателен — старая паучиха пророчила Арборис место Верховной Жрицы, когда старая Эвира отправиться на поклон к Госпоже.

Многие прекрасные мужчины склонялись перед принцессой дроу, пожирая глазами ее фигуру, многие жаждали сегодня оказаться за резными дверьми ее покоев, прикасаясь к горячей обнаженной коже... Но нет, она не удостаивает из и взглядом— никто из них не достоин скрасить сегодня ее вечер. Никто не смог ее соблазнить. Да и женщины дроу сами выбирают мужчин, и Тень не собиралась прерывать традицию.

Уверенным движением открыв двери Тронного Зала, младшая принцесса рода дочерей Ллос, будущая Великая жрица, Арборис До'Аранео вошла внутрь.

И остановилась, споткнувшись о холодное золото глаз.

Ардор

Сегодня Его Высочество, наследный принц драконов, подписывал очередной мирный договор с Повелительницей из рода дроу после затяжной борьбы за бморские берега по ту сторону гор. Его первый телохранитель, Ардор Эри'Нокс из рода потомственных воинов, нервничал. Нервничал ровно на столько, на сколько мог нервничать воин-дракон, существо, вытравившее из души все чувства. Кто говорит, что это невозможно, никогда не смотрел в холодные озера глаз драконов, самых опасных существ мира Соррен.

А Ардор был настоящим драконом. Непредсказуемый и опасный, холодный и расчетливый, он был безраздельно предан своему принцу, и во имя его мог убивать и мучить, лгать и предавать; он был готов даже уничтожать целые города, без угрызений совести мучить детей и убивать женщин по приказу Горного Господина.

Его боялись даже другие драконы, стараясь уйти с пути Пламенного Генерала.

И он нервничал. О нет, он не боялся и даже не волновался — он был полностью уверен в себе, в своей силе и ловкости, просто какое-то странное тревожное и незнакомое чувство заставляло его грудь еле заметно дрожать.

Предчувствие.

Да, это было оно. Что-то должно случиться. Что-то, что изменит всю его жизнь.

Ардор не любил дроу. Он так и не смог понять, почему воины-мужчины из их племени уступили владычество самкам, отдавая бразды правления женщинам, позволяя тем подниматься на самые вершины своего общества. Он презирал мужчин этой расы и просто ненавидел их женщин. Самки не должны править, думал он, это отвратительно, противоестественно. И лишь многолетние тренировки позволяли ему сдержать гримасу презрения, так и стремящуюся исказить черты его лица.

Он шел, на шаг отставая от принца, надев безразличную улыбку и внимательным взглядом хищника провожая каждую встреченную фигуру. Каждую секунду дракон был готов к нападению и, скрывая отвращение за улыбкой, следил за движениями эльфов. Ему были противны воины темных, похожие на девушек в своей изящности и утонченности, их тонкие, округлые черты лица, мягкие линии бровей и чувственные губы. Несмотря на их ловкость и легкие, воистину профессиональные, движения, несмотря на то, что он осознавал— многие из них достойны как минимум его уважения, он все равно не мог не ужасаться их тонкости и хрупкости. А женщины! Они казались Ардору уродливыми в своем стремлении стать более грубыми, сильными — женщина должна быть тихой, скромной и нежной, она должна сидеть дома и ждать своего мужа, воспитывая множество детей и охраняя горящий очаг, а не пытаться вершить судьбы своего народа!

Никто никогда не сказал бы, что стелющаяся за принцем фигура испытывает хоть какие-то чувства — казалось, он был лишь тенью, смертоносным жалом Хастаре'Игнис, ритуального кинжала драконов, похожего на сполох пламени.

Даже когда они вошли в Тронный зал народа Ллос, ничего не почувствовал дракон — ни восхищения великолепной работой древних мастеров, ни благоговения перед статуей Паучьей Королевы, возвышавшейся огромной тенью. Ничего кроме презрения не родилось в его черствой душе — на троне, сделанном в виде паука, сидела женщина. Она была, наверное, красива. Но Ардор никогда не понимал красоты сильных самок — зато он почувствовал опасность. Спокойную и невозмутимую, похожую на холод зимней ночи — так же как он. Ее мощь вползала в душу, незаметно лишая сил, не давая бороться с надвигающейся на кончике ее меча смертью. Не так часто самки могут заслужить его внимание, она смогла, и этим была достойна уважения, смешанного с горьким ядом отвращения.

У ее ног стояли две невысокие скамеечки. На одной уже сидела дроу, закованная в ритуальные доспехи, матово блестящие в зеленом подземельном свете. По-видимому, это была Наследница. Другая скамейка, практически у основания лестницы, ведущей к трону, все еще пустовала.

Вдруг его сердце остановилось. Почувствовав движение, он обернулся, прикрывая собой невозмутимого принца. Замер, глядя на пока еще закрытые резные двери зала.

Вот оно, то, что его беспокоило. Оно рядом.

Раздался стук.

В открытых дверях стояла девушка. Смерив ее холодным взглядом, Ардор был вынужден признать, что она довольно красива — ее не смогли испортить ни некоторая резкость черт, ни серая кожа — нет, черное серебро лишь в выгодном свете оттеняло белоснежные волосы принцессы. Воин не любил изящных эльфийских блондинок, он куда больше восхищался черноволосыми смуглыми красавицами гор — дракониями, прекрасными в своей первозданной дикой красоте. Но сейчас он видел, как на Арборис смотрели мужчины, и не мог их осуждать. Казалось, вся фигура женщины дышит желанием и страстью, так не свойственными холодным дроу.

Но вот блеск в ее глазах... Нет, не должны так блестеть глаза женщины.

Медленно, гордо подняв свою голову, она прошла мимо принца драконов со свитой, и никто не заметил, как она призывно облизнулась, посмотрев в глаза его первого телохранителя.

И что-то шевельнулось в душе Ночного Пламени.

Арборис

Она всегда любила золото. Еще в детстве, когда юная принцесса увидела золотой браслет матери, подаренный бедным человеческим менестрелем, она поняла, что влюбилась. Влюбилась в желтый блеск, в тончайшие переливы цвета этого металла. В тихий звон... Сколько бы Арборис не убеждали, что серебро ей куда более к лицу, что платина стоит дороже — принцесса не слушала и скупала сотнями золотые побрякушки.

И сейчас она едва не утонула в этом цвете.

Прикрывая спину принца, стоял дракон. Девушке всегда нравилась первобытная красота прирожденных убийц этого народа, и стоящий перед ней воин был прекрасен. Нет, он не был красив в обыкновенном смысле этого слова — в его фигуре не было плавности и утонченности эльфийских красавцев, но что-то дикое и жесткое, проглядывающее в желтизне его змеиных глаз и хищном оскале острых зубов, не позволяло ей оторвать взгляд от его лица.

Казалось, телохранитель принца был соткан из кривых линий и острых углов. Огромная фигура воина была наполнена силой и мощью зверя, скрывающегося под нежной человеческой кожей. Смуглая, золотистая, она буквально мерцала в ярком свете огней. Медно-рыжие волосы с тонкой золотой нитью. Желтые, звериные глаза с вертикальным зрачком и коричневые с желтым одежды — все это делало его похожим на божество. Он стоял, как статуя, как воплощение ее мечты, начавшейся с простого браслета матери.

Призвав все свое умение, она прошла мимо него, как будто случайно облизав полные губы. Но Арборис знала, что дракон прекрасно понял, что это было приглашение. И не ответил.

Она в ярости хлестнула волной белоснежных волос. Он не ответил! Как этот зверь посмел не ответить на Ее приглашение! Как он может не желать первую красавицу дроу? Может, что-то не так с ней?

Но нет, все вокруг, затаив дыхание, следили за хрупкой фигурой, и даже на лице драконьего принца и то промелькнуло желание.

Ненаследная принцесса села на скамеечку, гордо подняв острый подбородок и не сводя с мужчины сияющих глаз. С ней все в порядке, она все так же самая желанная женщина подземелий, а значит, золотое видение будет ее.

Женщины дроу сами выбирают мужчин.

И она уже выбрала.

Ардор

Когда Владычица пригласила их на праздник, Ардор почувствовал, как за ним захлопывается западня. И весь путь до покоев его преследовали горящие жаждой ярко-алые глаза эльфийской принцессы, сидящей у ног матери. И никакие видения его прежних любовниц, никакие воспоминания о нескончаемых тренировках не могли прогнать ее образ из головы воина.

Уже в своих апартаментах он, одеваясь к празднику, услышал вкрадчивый голос принца:

— Ты действительно слепой или специально игнорируешь девчонку? Если первое, то ты уволен.

Немного приподнятая бровь.

— Мне не нужен незрячий телохранитель.

Принц развалился на диванчике, закинув ногу на ногу и облокотившись на спинку изящного диванчика. Он был прекрасен, как статуя, способный посоревноваться в изысканности даже с эльфами: резкие черты ничуть не портили тонкий овал лица, желтые глаза сияли янтарными бликами, рассыпанными по радужке, а кривая усмешка и густые четкие брови, вскинутые в саркастичном удивлении, были отражением его характера. Верный слову, но никогда не прощающий тех, кто его не исполнит, резкий в словах и действиях, жестокий и безжалостный к тем, кто ему не нравится — он никогда не упустит шанс выиграть. Почти такой же, как его отец, нынешний Владыка и сын бога-дракона, единственный в роду драконов альбинос.

Тихий и равнодушный, практически слепой Владыка внушал в своих подданных звериный ужас и стремление исчезнуть, провалиться под землю, на обед или в застенки Темной Сферы — куда угодно, но подальше от взгляда кровавых глаз без тени золота, горящих во тьме Ритуального Зала. Он был неимоверно жесток, он любил наслаждаться мучениями жертвы, ее болью, ненавистью и проклятьями, но об этом не говорили вслух. Как и том, что от его врагов не остается даже костей...

Владыка недаром носил свое имя — Атердоминиус Морбис'Хиберихориа, Черный Господин Жестокой Зимней Пляски...

Видимо, именно от отца достался принцу этот взгляд, жесткий, немигающий, опасный — принц уже видел путь, он все взвесил и решил. А значит выбора у Пламенного Генерале нет. Ардор был с Наследником с самого его рождения — лишь на год старше принца, именно он был избран в качестве друга для юного дракона, и именно поэтому ему позволялась некая вольность в общении. Так что он, покосившись на своего Господина, произнес, слегка морщась, словно от неприятного запаха:

— Мне не нравятся дроу.

Принц рассмеялся.

Ардор медленно застегивал пуговицы на изысканной золотисто-коричневой рубашке, вышитой его матерью. Он прекрасно понимал, куда клонит принц, они вообще понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда... Эта самоуверенная стерва хочет его, он это видел. Ха, эти гордые женщины хотят быть выше мужчин, хотят быть независимыми, свободными — но смотрят на них так же, как и самки из диких племен, с желанием подчиниться, отдаться их силе.

— Ну, Ардор, — протянул Иллиор, искривляя узкие губы в неприятной улыбке. — Неужели тебе так трудно доставить удовольствие женщине? Раньше ты не жаловался на подобные проблемы... Она ничего, даже ты это признал, не так ли? И еще...

Голос его Принца изменился, напомнив Пламени те часы на аудиенции Владыки, когда тот вызывал к себе воина — так же застывала кровь, так же казалось, что с тебя сдирают живьем кожу... Слова его принца так же погружались в сознание, не давая права на выбор — делай или... ну мы же всегда понимали друг друга?

— Это приказ, — жестко, однозначно.

И он поворачивается к своему Господину и, низко склонившись, произносит:

— Как скажете, Властитель.

— Ты же знаешь, я не люблю, когда ты меня так называешь... — бесшумный шаг, и плащ цвета презренного злата опускается на плечи воина.

Ардор не любил празднеств ни дома, ни в гостях. Ему казалось, что это бессмысленно, вместо ненужных плясок можно лишний — нет, крайне нужный! — раз потренироваться. Но сегодня все будет не так. Сегодня он играет по чужим правилам, выполняет приказ, хотя слегка подрагивающее сердце намекало, что и он получит удовольствие от выполнения этого повеления.

Дракон уже знал, что эта самочка любит золото. Что ж сегодня он похож на статую из людского металла: коричнево-медные одежды под цвет волос, коротко остриженных с одной стороны, чтобы показать проколотое рваное ухо и ритуальную цепочку, говорившую, что он третий воин драконов; золотой обруч и наручи, золотые застежки на светло-коричневых сапогах и лишь немного темнее — глаза. И да, конечно же, золотой плащ, который ему дал принц.

Подземный зал дворца освещался тысячами сиреневых огней, окутывающих резные стены и тонкие колоны дрожащим туманом. Хрустальные нити паутины, кружевами опутывающие потолок и стены, сияли, казалось, наполненные таинственным светом, исходившим из них. Красиво... по-своему. И так не похоже на родные залы Отцовских Гор.

Он слышит тихие шаги за спиной. Он уже знает кто там. Подрагивающие ноздри улавливают запах разгоряченного женского тела и неожиданно приятный аромат духов принцессы. Сдержаться, не развернуться угрожающим движением воина, чувствуя ее торопливые шаги, не выдать знание. Флирт похож на битву, хоть битва для него и слаще.

— Благородный дракон не заскучал? — вкрадчиво звучит ее звонкий голос.

Резко повернуть голову, чтобы золотая цепочка с шестью кольцами зазвенела и слегка ударила по лицу. Приподнять бровь.

— Нет, — отвернуться. Все так.

Усмехнувшись про себя, слушать участившееся от гнева дыхание алоокой. Повернуться и в изящном поклоне предложить танец, охватив ее за талию, лишая выбора, и увлечь в круг.

— Хочешь дракона? — прошептал воин, лаская дыханием острое ушко партнерши. — Умей подчиняться...

Он начинает вести, резко и не задумываясь о чувствах Арборис, игнорируя ее вопросы, и вдруг нежно и крепко прижать, без слов, лишь взглядом лаская податливое тело. Как просто!

Ардор мог бы стать великим актером.

Он не обращает внимания на ее гневные взгляды — ему все равно, что он не имеет права управлять дроу, что этим он унижает, вдавливает гордость эльфийки в грязь — и продолжает вести резко, как будто перед ним не принцесса, а служанка... И чувствовать, как расслабляется хрупкая фигурка в его сильных руках, подчиняясь бешеному ритму танца и бьющегося сердца...

Как смешно, что под этими масками эти самки ничем не отличаются от других.

— А ты мне начинаешь нравиться, — он шепчет ей, смеясь.

Отпустить ее, а затем, поклонившись принцу и прошептав ему еле слышно: "считайте, что ваш договор подписан", поспешить в полумрак коридора, скользя тенью за фигурой разозленной дроу.

Арборис

Зал был заполнен. Дроу, несколько людей... вот мимо незримой темной тенью скользнул вампир, небрежно поклонившись и в улыбке показав кончики белоснежных клыков.

— Брр, — передернулась Арборис, глядя на бесцветное лицо посланца Союза Трех Кланов. Вампиры были единственными, чью расу принцесса открыто недолюбливала. Она никогда бы не призналась, но девушка просто боялась их бледности, настолько сильной, что через ставшую почти прозрачной кожу просвечивали паутинки вен; их неестественную худобу, хрупкость кистей и стоп, поразительную даже для эльфов; а их глаза! — в них казалось медленным и тягучим потоком бурлила кровь.

Посланец подошел ближе, словно не замечая, что девушке уже тяжело сдерживать нервную дрожь, и произнес, в поклоне прикоснувшись ледяными губами к ее теплому запястью:

— Приветствую достойнейшую из рода Арахнид.

По тонкой коже девушки скользнули тонкие клыки, и она, не выдержав, вырвала руку.

"О, Ллос, какой у них ужасный смех!"

— Что, дорогая дочь, вновь служишь развлечением этому чудовищу? Я в тебе начинаю разочаровываться, — тихий голос матери раздался, как и всегда, неожиданно, едва посланник, тихо посмеиваясь, ушел, оставив ее в одиночестве.

Арборис повернулась и, легкой улыбкой скрывая недавнюю панику, сказала, наклоняя голову перед величественной женщиной:

— Царящая Мать, Вы не правы, я просто с детства не люблю, когда они ко мне прикасаются,— тонкая улыбка на губах вышла уже практически идеальной.

— Что ж, сделаю вид, что поверила, ха-ха!

Она проплывает мимо, прекрасная в своем величие, белом платье и серебряной короне на пышных локонах волос... Алиру Аранео не портят и первые морщины на лбу и в уголках губ, да и в прямой спине не видится тот тяжелый груз, что несет на себе древняя эльфийка, видевшая саму Ллос. Арборис уже смотрит в другую сторону, когда ее достигает тихий шепот матери:

— Если ищешь своего дракона, то он только сошел с Главной лестницы.

С трудом сдерживая желание понестись туда во весь опор, принцесса медленно пошла в указанную матерью сторону. Там, в отдалении от всех стоял Он, высокомерно взирая на шумный праздник. Все проходящие мимо, в опасении обходили его, не желая испытывать терпение хмурого дракона.

Тяжелые складки вышитого золотом плаща, медные волны волос... Тот, чье имя с языка творения переводилось как Ночное Пламя, был прекрасен, как острый кинжал с золотой рукояткой.

Она подошла, и тихо спросила, не особо нуждаясь в ответе:

— Благородный дракон не скучает?

И все же она его получила... да как он смеет так обращаться с первой леди дроу! Но Арборис не успела ничего сказать, как дракон подхватил ее и потащил по залу в быстром танце.

Принцесса прекрасно танцевала, ее учительницы искренне восхищались природной грацией дроу. Но в этот раз был не танец, это была попытка сломить ее, заставить подчиниться. Это было ужасно! Он вел.

Дроу попыталась вырваться, но дракон держал ее крепко, казалось, она попала в ловушку, капкан, который сцепился за ее спиной стальными пальцами партнера. Он усмехался, наслаждаясь тем, что она в его власти, тем, что ей не выбраться из западни. Говорят, драконы любят ловить быстрых зверьков в ловушки... И сегодня, роль зверька досталась именно ей.

Раз, два, три, поворот... Раз, два... Быть ведомой было совсем не трудно... Особенно, если смотришь в такие красивые глаза цвета расплавленного золота.

— Хочешь дракона — умей подчиняться, — смех... Его смех всколыхнул новую волну ненависти. Хотя нет, не ненависти... недовольства? Какая малая цена за это сказочное видение.

И она подчинилась.

Это оказалось даже приятно — кружиться, не думая, просто следовать за Ним, отдаваться сильным рукам, обхватывающим ее тонкую талию, сминающим легкое платье, темнеть лишь от его взгляда, не слышать возмущенных голосов придворных и бывших любовников — или не хотеть их слышать — не важно, важно лишь то, что ты его выбрала... И ты счастлива.

И вдруг, совершенно неожиданно, остаться одной.

Дракон, шепнув ей напоследок очередную колкость, ушел и совершенно равнодушно завел разговор со своим принцем. Да как он смеет! Унизил ее перед светом, игрался с ней, как со служанкой — с ней, будущей Великой Жрицей! И после этого равнодушно оставить ее в одиночестве!

Уйти, уйти во мрак коридоров, где не видно как по лицу катятся слезы. Ее еще никто так не унижал.

Арборис резко остановилась и, резко вскинув голову, смахнула слезы. "Ну и что такого — ну отказали тебе, ну дура, все бывает впервые... вот найду сейчас того светлоэльфийского при... "

Капкан захлопнулся.

Чувствовать спиной холод стены, а губами жар тела дракона, шептать что-то, не пытаясь ни вырваться, ни сопротивляться, даже не думать о том, что бы вести в этом танце... Но все же жестко потянуть его за собой, в прохладную темноту чьей-то комнаты, и не замечать, что и он не сопротивляется тебе, твоей страсти... Как она горела, холодная и безразличная паучиха, и как мог быть равнодушен он, тот, чье Пламя сверкало только в глубине золотых глаз, как обжигающий металл...

Сплести пальцы...

Очнувшись от сна, Арборис ощутила что-то странное — тепло и непривычный жар окутывал ее тело, вгоняя в неведомую раньше негу. Мягкие простыни и жесткая грудь под щекой...

И она открыла глаза.

Рядом, положив голову на руку, лежал ее дракон. О, Ллос, как он был прекрасен в этот миг — золотая кожа, слегка вьющиеся волосы, звериные глаза. И жар его взгляда, воспламеняющий ее холодное сердце.

Арборис выгнулась, не стесняясь упавшей на пол простыни:

— Любуешься?

И наткнулась на холодный и насмешливый взгляд воина, равнодушно оглядывающий ее прелести:

— Не люблю дроу.

Она почувствовала гнев и резко приподнялась, собираясь уйти, но он не позволил. Ее крепко охватили руки, и низкий чуть хриплый голос прошептал, мягко щекоча шею:

— А кто тебе разрешал уходить?

Совсем не равнодушно.

— Я хочу от тебя девочку.

С радостью смотреть, как самовлюбленный зверь поперхнулся водой. Ах, как долго она выбирала нужный момент! Смотреть, как его глаза наливаются яростью — и думать, в восхищении приоткрывая опухшие губы: "как он прекрасен, мой зверь! " Принцесса смотрела на него без страха, хотя еще часа два назад испугалась бы того, как он нависал над ней, исказив в частичной трансформации зубы.

— Шутишь?! — еле слышное, взбешенное шипение мужчины прозвучало без привычной холодности, но с явным налетом силы, и дроу только сильнее уверилась в своем спонтанном решении.

— Нет, — притягивая его ближе, Арборис прикоснулась к шее, прочертила дорожку к уху и прошептала, лаская дыханием грубую кожу. — Я серьезно...

Он судорожно сглотнул и зарылся в ее волосы, вдыхая аромат хвои и ландышей:

— Драконы не приемлют полукровок. Они их убивают, принцесса.

Но она только смеется, целует, прижимается к нему всем телом. Дочь Жрицы защитят стены Храма. Черный Господин Зимы не прикоснется к ее девочке.

— А я его тебе не отдам.

И снова подчиниться, ибо больше власти он тебе не даст...

Шорох у двери, и незваный гость, а, скорее всего хозяин комнаты, получает два слаженных удара подушками.

Снова счастливый смех.

— А так даже удобнее...

— Кому?!

А когда он ушел, оставив на столике ритуальную цепочку, она откинулась на кровать и, проведя ладонью по животу, вспомнила его слова. "Если будет мальчик, отдай лучше людям — пусть мой сын вырастет мужчиной".

Где-то наверху вставало солнце, и ее дракон несся домой, не зная, вернется ли к ней, или забудет навсегда... А она могла лишь думать о том, что же ей делать, если ее ребенок родиться мальчиком. Жрицы Паучихи не будут защищать мужчину, они скорее отдадут его на смерть во имя соблюдения подписанного вчера договора. А если она будет не согласна отдать запретное дитя, то жрицы не пожалеют и женщину рода Аранео.

И еще он был прав, говоря, что у дроу их сын будет вечно унижен — полукровка, бастард, мужчина.

Она обняла колени и, глотая слезы, сказала, зло и четко:

— У нас будет девочка.

А потом, встав и вытерев унизительные слезы, она оделась и ушла, не взяв цепочку, оставленную любовником. Мужскую вещь.

Скрип двери — она вернулась, подошла к столу, и сжала в руке золотое украшение. Гордая и полубезумная улыбка расцвела на ее темных губах, а в глазах горел незнакомый огонь.

Завтра она уедет "в уединение", на год, и, если ей повезет, никто кроме преданной служанки не узнает, что у Арборис, принцессы подземелий, родился сын.

— Он будет прекрасен, наш ребенок.

Ардор

Когда эта безумная самка сказала, что хочет ребенка, он был в ярости. Нет, драконы любили детей, но от нее, от дроу... Ардор слишком хорошо знал, что случается с полукровками. Он сам видел как одного малыша, закованного в цепи, вели в подземельные палаты Владыки, он сам слышал истошные крики, раздававшиеся в ночи. Видел изуродованное тело родившей его женщины. Он хотел объяснить серокожей искусительнице, но эта стерва не давала ему думать. Поцелуй и ее звонкий смех:

— А я его тебе не отдам.

И он забывает обо всем.

Прижав к груди ее податливое тело, дракон задумался. Он знал, что желание безрассудной самки исполнилось. У них теперь ребенок. Сын. Кто же знал, что из-за договора и принца с его экспериментами, он окажется вне закона!

Он мог бы убить ребенка еще во чреве — один из Даров, передающихся в его роду позволил бы ему, но он не мог. Просто не мог уничтожить что-то, что сплетало в себе и его, и ее...

Он прикоснулся к цепочке, вдетой в ухо, провел по ней, запоминая каждый изгиб, и быстро снял, не давая себе передумать.

Дракон никогда не откажется от этого ребенка, но и забрать сына Ардор пока не мог. Значит надо хотя бы защитить его.

Разбудив девушку, Ардор сказал ей, стараясь, чтобы голос не срывался на рык:

— Отдай его людям, я хочу, что бы наш сын был воином, а не подкаблучником — ты же знаешь, как я ненавижу дроу.

Он старается шутить, чтобы она не видела, как трясутся от страха его руки, чтобы не видела его слабости.

Страх.

Странно. Незнакомо.

А теперь ему надо уйти, пока еще есть время, успеть до того, как принц проснется и все поймет по отсутствию цепочки. Нет, даже он не должен знать о не рожденном сыне.

Ардор успел. Новая цепочка приятно холодила щеку, когда они с принцем стояли на краю скалы, готовясь к длительному полету.

— Мне кажется, что у тебя была другая цепочка, — вкрадчивый голос принца, лишил Ардора почвы под ногами, а его прикосновение к ней заставило похолодеть кровь.

— У меня всегда была такая, — осторожно. Впервые он соврал своему Господину. И, как ни удивительно, не было ни стыда, ни смущения... нет, не прав был принц, отправив своего воина к этой арахниде... Когда серая девушка и ее не родившийся ребенок, ребенок, способный сделать Ардора изгоем и смертником, стол ему дороже прежней верности?

— Ну, значит, я ошибся, — небрежно.

И воин перевел дух, осознавая, что выиграл хоть немного времени.

Взлет вверх.

Никто, кроме драконов, не может понять, как это — лететь. Ни эти самовлюбленные человеческие маги, считающие, что они "венец творения". Смешно. Ни холоднокровные вампиры, на своих кожистых крыльях, рассекающие ночной пряный воздух, ни сильфы и сиды, ни чайки и совы. Никто.

Только чернокрылые ависы — птицы, летающие так же высоко, как они, практически задевая солнце кончиками крыльев, но и они не осознают весь пьянящий восторг полета. Это даже лучше, чем хмельные губы смуглой красавицы, лучше, чем битвы; теплее, чем кровь, стекающая по когтям; прекрасней, чем бесконечный Океан, окружающий твой дом.

Ардор, сделав круг над горой, в глубине которой теперь живет его страшная тайна, увидел, как в руке его самки, выбежавшей на утес, блеснула цепочка. Первые солнечные лучи падали на темный плащ, в который она закутала свое тело, боясь сжечь такую нежную кожу, но он знал, чувствовал, что это его Тень. Мать его сына.

Он доволен, теперь его сын выживет и примет наследие своего народа. Пусть малыш никогда не сможет расправить крылья над волнами, пусть ему не суждено обернуться, он все равно остается сыном своего отца, сыном народа Дракона. Ардору же осталось лишь проследить, что бы он был в безопасности, а это значит, что никто не должен знать о его существовании. А не то...

Он вспомнил жуткие глаза Владыки Драконов. Нет, он никогда не позволит своему сыну отразиться в них.

Уж лучше он убьет его сам.

Марья

Травница жила одна. Она привыкла и совсем не скучала, когда промозглым осенним вечером оставалась в своей избушке — у нее был большой ленивый кот и деревянная кружка, наполненная принесенным из деревни молоком.

Марья была высокой женщиной — большинство деревенских мужчин не доставали ей и до плеча, а еще она была большой женщиной. Огромная грудь, румяные щеки и тяжелый шаг... И еще более тяжелая рука. Когда-то давно она стеснялась себя, горевала, что не похожа на тонких красавиц, так нравившихся городским парням, приезжающим на ежегодную ярмарку — но это время прошло, и настало сегодня. Сегодня, в котором она очень уважаемая знахарка, и к ней за советом обращаются крестьяне со всех Четырех Земель. Единственное, что омрачало сердце Марьи — это дети, а вернее, их отсутствие.

Она любила детей, любила по-настоящему, всей душой и сердцем, плача ночами, представляя, как прижимает к груди маленький комочек тепла, как шепчет ребенку на ухо нежные слова, которые никогда никому не говорила эта железная женщина... Но Боги решили иначе.

У Марьи уже никогда не будет детей. Старое проклятье, упавшее на нее, не могло быть снято.

Марья была человеком, человеком без малейшей примеси нечеловеческой крови. Светло-русые волосы, всегда заплетенные в толстую, в руку толщиной, косу, васильковые глаза, полные румяные щеки и небольшой курносый носик. Не было в ней красоты, зато был Огонь, столь несвойственный женщинам из рода людей. Он был бы скорее к лицу дракону или герою, но отнюдь не скромной врачевательнице из маленькой деревни.

Вот ее пламя и сияло, заставляя двужильных мужиков дрожать перед ней, а она этим и наслаждалась, как будто деревня была ее большим домом, а все деревенские — ее детьми... А может, для нее так и было?

В этот день Марья вновь была одна, разбирала травы и гладила серого Виатора, свернувшегося калачиком на ее больших коленях. Мурлыкание кота, шум деревьев за окном — все это до странности радовало женщину, казалось, вот-вот свершится чудо и...

— Да, что с тобой, Марья, — спрашивала знахарка себя, чуть слышно, чтобы не нарушить странное спокойствие этого вечера, — ты же уже взрослая женщина, не должна верить в эти сказки. Ну, что сейчас случиться? Что с того, что аисты свили на крыше твоей развалюхи гнездо? Ты же умная, небось, знаешь, что не птицы деток-то приносят — тут самой постараться надо...

Невеселый смех травницы прервал стук в дверь.

— Кого это на ночь глядя несет-то? — проскрипела молодая еще женщина, подходя к крепкой двери.

Ответивший ей звонкий голос был смутно знаком, напоминая о чем-то почти забытом, наполненном прохладой пещер и горьким запахом свежих трав:

— Впусти, Марья, времени у меня не много.

За открытой дверью стояла высокая, ростом с Марью фигура, завернутая в плащ.

— Сними капюшон, гость, я не доверяю незнакомцам.

Гость потянулся к ткани, но лишь Марья увидела руку, она поняла, кто заглянул к ней на огонек.

— Входи, принцесска, чего на пороге-то стоять, — уже совсем благодушно проворчала женщина, смотря в немного испуганные глазки подруги.

Она хорошо помнила, когда впервые увидела их блеск.

Было это лет пятнадцать назад, когда знахарке только-только стукнул четырнадцатый год. И была она пусть не красавицей, зато имела цель в жизни... и красивого Ванюшу из соседней деревни.

Как подсказывала память тридцатилетней женщине, то был солнечный день, после сильной весенней грозы, и ученица деревенской ведьмы была послана собирать травы в горы, что прямо над городом дроу. Марта не боялась эльфов, наоборот, ее завораживала странная, нечеловеческая грация этих существ, их серая, как пепел от костров, кожа и белые-белые волосы. В тайне девочка радовалась, когда ее отправляли в горы, хотя и возражала напоказ — она лелеяла надежду встретить одно из этих существ. Поговорить с ним, а может даже...

Сейчас она понимает, насколько смешными были ее мечты, но тогда это казалось прекрасным и ради этого стоило жить.

Это случилось в самом начале ее сбора — крик, испуганный и безнадежный, на который тут же помчалась добрая девчушка. Именно тогда и встретилась она с Арборис, Тенью Паутины и своей, наверное, единственной подругой... ну, насколько это вообще возможно между человеческой крестьянкой и принцессой арахнид.

Арборис тогда впервые появилась на поверхности, сбежав от сестры и матери, и была ослеплена полуденным солнцем, обжигающим нежную кожу и глаза. Уже после, когда девчонка оттащила Арборис в тень и та привыкла к свету, они разговорились. Марье была интересна сказочная принцесса, хотя она и была несколько разочарованной, что спасла не принца, а эльфийка безумно хотела узнать о наземной жизни. Они говорили обо всем — о жизни, родителях, друзьях... Как оказалось, они думали очень похоже, несмотря на разницу в почти полсотни лет.

Марья подошла к столу и, налив в две чашки чаю, присела на скамью. И вдруг заметила в руках подруги сверток. Что-то в ее душе замерло.

— Это?.. — невысказанный вопрос получил скомканный ответ в виде быстрого кивка.

Несколько минут две женщины молчали, слушая, как шумит за окном ветер.

— Тихий.

— Угу.

Марья встала и, подойдя к Арборис, приоткрыла сверток. Ребеночек, лежащий в сером коконе, не был дроу. По крайней мере, чистокровным.

Нет, кожа была черная, но немного светлее, чем у его матери, и красивого холодного отлива. Глаза были закрыты, но почему-то знахарка была уверенна, что ими младенец пошел в папу, кем бы он ни был. Как и шевелюрой — короткие встопорщенные волосики имели явный цвет расплавленного золота — никогда такого цвета не было среди народа Ллос.

А еще уши... Это действительно были достойные всяческого восхищения уши — большие, каких никогда не было среди народов Соррена, и постоянно движущиеся, в поисках звуков, словно у котенка. А на правом ухе мальчика, знахарка это уже поняла, блестела тонкой работы золотая цепочка — Нотамен'Генус — знак рода драконов, тянущаяся от маленькой сережки в брови до проколотого в трех местах уху. Как много говорят эти серьги для знающего! Марья теперь понимала, вспомнив рассказы старого воина, живущего по соседству, что этот младенец — сын правящей Паутины дроу и третьего дома драконов Ночи, бастард.

— И как же это произошло?

Когда Арборис ушла, Марья все еще не могла поверить, что ее мечта сбылась — и у нее теперь есть сын. Кантаре. Поющий. И ей было наплевать, что это смертельно опасно воспитывать бастарда дракона. Она просто сидела и плакала, плакала так, как в последний раз десять лет назад, когда не вернулся с очередной междоусобицы Ванюша, с которым они так и не нажили детей.

А на крыше аистиха ласково поглаживала свое единственное яйцо.

— ААААА!

— Проснулся, мой сыночка, проснулся, лапушка... Сейчас тебя, мама Марья покормит...

Глава 2

— Мама, откуда берутся маленькие драконы?

— Видишь ли, сынок...

— Только не рассказывай мне про аиста, аист его просто не поднимет.

Из детских вопросов Кантаре

— Кантаре! Негодный мальчишка, вылезай с сеновала, небось, опять с очередной девицей развлекаешься?! А кто работать будет?! — звучный голос женщины разлетелся по двору. Статная, лет пятидесяти на вид, высокая и полная, она стояла у крепкого сарая, вытирая руки о вышитый передник. Несмотря на сердитый тон, в лучистых голубых глазах ярко сияло веселье.

Из душистого сена, наполнявшего сарай, выглянула всклокоченная голова парня. Тот, кого женщина назвала Кантаре, был высоким парнем двадцати шести лет, а точнее уже двадцати семи лет — в эту ночь он впервые появился на свет. Он не был человеком — это понятно с самого первого взгляда, более всего он походил на полукровку дроу. Темно-серая кожа с холодным отливом, золотые глаза и такие же яркие соломенные волосы. Высокий, тонкокостный, изящный юноша весело смотрел на мать, обнимая своих подруг.

— Вылезай, поганец, я тебя сей же час славно веником-то пообхаживаю, — обещала Марья, поигрывая внушительным орудием.

— Мам, ты думаешь, что я слезу, зная, что меня ждет? — спросил, смеясь, полукровка.

— Слезешь, а не слезешь, так я парням расскажу, где искать того, из-за кого у них половина малышни в деревне с очень интересными ушами... так что — вылазь!

— Это подлый шантаж! — заявил парень, натягивая холщевые штаны.

И через несколько минут две заспанные полненькие крестьяночки со смехом смотрели, как высокая толстая женщина с криками и веником гонялась за полуголым парнем.

В просторной избе всегда было светло и чисто, пахло сухими травами и горьковатыми настоями. Весело смеясь, Марья и Кантаре ввалились в сени, где женщина кинула приемному сыну свежую рубашку.

— Одевайся, негодник! Сейчас завтрак приготовлю!

Марья прекрасно помнила, как ее крошка, подаренный бездетной женщине самой судьбой, не спал по ночам, как, уже став постарше, бегал во дворе в одной длинной рубашке и доказывал соседским парням, что совсем не девочка. Помнила и то, как однажды застукала пятилетнего малыша за сараем, целующегося с девчонкой... Ой, какой скандал закатила вечно спокойная знахарка... да все без толку — как был бабник, так и остался. Да девки не жалуются, что дети ушасто-клыкастые растут, а парни только зубами скрипят — уже знают, что не девочка. Немало ее сын им зубов повыбивал.

Иногда приходили к ним гости и спрашивали про Кантаре, и тогда она рассказывала, смеясь своим громким грудным смехом:

— Да он и в детстве все мне под юбку забраться норовил, правда, не за тем, зачем сейчас, но сам факт!

Но всегда молчала она, когда спрашивали ее про настоящих родителей приемыша.

Помолчит-помолчит да скажет:

— Мой это сыночка и точка.

Так и жили они — нестареющая духом знахарка, со страхом ждущая, когда ее воспитанник покинет тихий дом, и парень-полукровка, с тоской смотрящий на уходящую в неизвестность дорогу. Он часто сидел на большом камне недалеко от деревни и, перебирая звонкие струны ситары, пел о дальних неведомых краях, о тропе, ведущей в закат... И его необыкновенно красивый голос звенел, отражаясь от елей и темнеющего небосвода:

— Связались дорогой заблудшие души —

Спокойного ветра тем, кто в пути!

Звенящую тишь на пороге послушай

И с серых ступеней на землю сойди.

Иди сквозь тропинку — я нити порву,

И над гобеленом старухи-судьбы

Я вместе с тобою, танцуя, пройду,

Словами разбив беспокойные сны.

Менестрель поет, играя холодным и невозмутимым звездам, стремясь душою прочь, лишь силой воли сдерживая себя, не давая умчаться навстречу ветру. И только его песня призывно звенит в холодной ночи:

— Иду по дорогам, смотрю на миры,

Вяжу чьи-то судьбы — веревка крепка!

Я бог тех, кто вечно идет у черты—

Черты между домом и словом "бега"...

И часто знахарка стояла чуть позади, прислонившись к широкому стволу ели, и слушала эту песню, гадая, когда же его беспокойная душа позовет его прочь от родного порога. Она ждала этого со страхом и предвкушением, ждала, когда ее маленький дракон врастет и осознает, что эта клетка не для него.

Сегодня все было не так, как раньше — не было шумных, хохочущих девушек, их мрачных парней, не было друзей и знакомых — сегодня за столиком в избушке сидела только Марья и ее сын.

В маленькой тесной комнате места хватало только на стол, пару стульев и огромную печь — белую и горячую. В доме у знахарки всегда горел огонь в печи, и парень уже привык снимать рубашку, перед тем как сесть за стол. Кантаре всегда удивлялся, как Марья еще не поджарилась, сидя за столом в своих юбках, сарафанах, платках. Когда он спрашивал ее, она только тихонько улыбалась.

Сейчас он сидел и, положив голову на руки, сквозь золотистое марево волос наблюдал за суетящеюся травницей. Она бегала по комнатке, то доставая из печи блины, то разливая по глиняным чашкам травяной чай, то вытаскивая из старого шкафа расшитое полотенце и всучивая его веселящемуся сыну, то просто сидя и смотря на него сквозь полузакрытые веки... то снова вскакивая и подливая в почти полную чашку сладковато-горького чая.

Он улыбался и, смеясь, говорил, что Марья похожа на большую толстую курицу. Кантаре не добавляет, но женщина знает, что ему очень хочется сказать еще и "...это мне нравиться!" Наверное, это и было похоже на настоящее счастье! Такое теплое и спокойное.

Но не сегодня. Он уже не может здесь оставаться. Внутри уже вновь звенят струны, зовут, манят, пленяют видениями других мест, сплетающихся дорог и троп. И он спрашивает, как спрашивал с тех пор как начал говорить, печально смотря в раскрытое окно дома:

— Мам, а что там, за лесом?

Знахарка удивленно вскидывает брови. Неужели, сегодня?..

— Мир.

Обычно на этом их разговоры заканчивались — мальчишка улыбался, широко, показывая слегка удлиненные клыки, смеялся и совершенно бесподобно хлопал огромными серебристыми ушами, совсем как ее старый Виатор. Но сегодня все было не так.

Кантаре поднял свои глаза на мать. Она всегда замирала, когда видела их холодное золото, ничем не напоминавшее теплый свет солнца. И она не смогла ничего ответить на его молчаливый вопрос. Она отвернулась, смахивая передником предательские слезы.

Да, сегодня.

Когда он ушел, забрав лишь ситару из рогов горного тура и мешок с вещами, старая Марья послала за ним своего фамильяра. И хоть Виатор тоже был уже не молод, возможно, сыну Паутины и Пламени он будет нужнее, чем старой знахарке.

И вот снова тихий и одинокий вечер, кружка горячего чая и свист веток за окном. Холодный летний вечер, сгорающий на горизонте, и шепот ветра, напевающий древние легенды. Совсем как ее наконец-то повзрослевший сын. Он тоже любил, сидя такими вечерами у окна, напевать услышанные от заезжего барда легенды, да выдумывать собственные сказания. И слезы подступают к горлу... Она плачет, понимая, что теперь еще очень долго не увидит его улыбки и не услышит тихих песен. Ее печаль прерывает внезапный скрип старой двери.

— Бабушка Марья, ты не занята?

Из-за двери выглянули две смешные мордашки — хрупкая девочка и рыжий мальчик, лет по пять-шесть. Парень, светлокожий, веснушчатый, ярко-рыжий, с ярко-желтыми глазами. Именно эти глаза выделяли его из толпы, превращали невзрачного мальчика в потомка дракона. А девчонку можно было бы назвать дроу — чернокожая, сереброволосая, с алыми зрачками огромных глаз, и если бы не небольшие белые когти, никто бы не заподозрил толику драконьей крови. Никто никогда бы не узнал в них брата и сестру, если бы не их уши — большие, подвижные, как у всех детей Кантаре.

— Можно мы посидим у тебя?

И такие же глаза, как у ее сына.

— Оставайтесь, бездельники... Что опять от работы отлыниваете?

Марья идет к шкафу, чтобы достать две глиняные чашки. И, налив горячего травяного чая, она улыбается, подумав: "Похоже, сегодня я не буду одна". И, вторя ее мыслям, затих ветер за окном, и в последний раз блеснуло золотом заходящее солнце.

Площадь Трех Фонтанов

Карманник Пати

Сегодня у Пати выдался плохой день. Его едва не схватила стража, денег не было, еды тоже. А украсть ничего так и не получилось. Он грустно вздохнул, понимая, что, по-видимому, снова останется голодным.

Пати не был вором по призванию, ему никогда не нравилось обворовывать людей, но в этом городе, если некому помочь, выжить невозможно. Так что, когда шестилетнего Пати бросила мать, сбежав с заезжим циркачом, у мальчика было только три дороги: в овраг, на паперть или в карманники, а это, в общем-то, не выбор.

Вот так и стал зеленоглазый мальчишка вором. К сожалению, он всегда был заметен в толпе — ярко-рыжие волосы моментально притягивали взгляды, зеленые глаза сияли, белая, покрытая золотистыми веснушками кожа. Но зато, его запоминающаяся внешность вынуждала молодого вора быть вдвойне осторожным.

И вот, когда малыш уже смирился с тем, что останется сегодня голодным, на площадь вышел путник. Весело смеясь, дроу-полукровка шел по направлению трактира старины Иписа. Добротная одежда и хорошие кинжалы, висевшие на поясе, явно сигнализировали воришке, что в кошельке у странника-менестреля водятся монетки. А это значит, что у Пати есть небольшой шанс. Но вот если странник успеет дойти до таверны старого стражника, то парень явно останется голодным — трактир "За решеткой" был запретным местом для воров и прочих жителей Нижнего города. За подобные дела можно было и руки лишиться. По слухам, уходя с должности, старый вояка захватил с собой самого Черного Лиса — неуловимого наемника-убийцу, и что эта знаменательная личность так и осталась в "За решеткой". Так что Пати никогда бы не решился пойти здесь на дело. Значит, надо успеть до.

Быстро обходя торопящийся торговый люд, чьи кошельки были надежно спрятаны от неуклюжего карманника, парень приблизился к цели. Быстрый шаг вперед, и вот приятно звякнувший мешочек оказывается в руке Пати. Теперь надо поскорее исчезнуть, пока незадачливый странник не обнаружил пропажу и не кликнул стражу, яростно желающую поймать воришку за руку. Рыжий паренек, сжимая в ладони мягкую кожу, уже видел горячий кусок мяса со свежим хлебом и чаем, как вдруг почувствовал, что что-то идет не так.

Неожиданно сильный захват дроу сковал руку Пати.

— Ну и что мы имеем? Малолетнего вора-карманника, пойманного с поличным. Интересно, что мне делать? Сдать тебя страже?

Пати смотрел в холодное золото глаз и понимал, что этот шутить не будет. И попытка давить на жалость вряд ли пройдет так же легко, как обычно...

— Или просто переломать пальцы? — необыкновенно красивый голос, обволакивал, зачаровывал, но вот откровенный холод в словах и глазах, пугал до дрожи в коленках.

Так же спокойно глядя на парня, незнакомый странник начал сжимать пальцы.

— Нет, пожалуйста, я прошу, не надо... — захныкал Пати, понимая, что со сломанными пальцами он просто умрет от голода в ближайшей канаве, ведь найти работу для бездомного десятилетнего мальчишки в городе абсолютно нереально.

Полукровка остановился и разжал пальцы. Затем, пожав плечами, произнес негромко:

— Эх, парнишка, никогда не делай то, чего не умеешь. В следующий раз тебе может попасться и не такой добрый, как я.

Улыбнувшись, странно добрый дроу проскользнул в двери таверны, оставив на ладони мальчика две медные монеты.

В недоумении хмыкнув и недоверчиво проверив кругляшки, карманник устремился прочь от площади, стремясь сбежать от призрака нереально желтых глаз, которые, казалось, проникали в самую душу.

И почему-то подумалось мальчишке, что он еще не раз увидит этого странника.

Таверна "За решеткой"

Фури, воро... официантка.

Когда в дверь вошел незнакомый путник, Фури сразу же поняла, что грядут огромные неприятности, хотя бы потому, что он был бардом. Нет, не то, что бы девушка не любила певцов. Нет, иногда послушать талантливого менестреля, было совсем неплохо. Только вот характер пришлых... Без царя в голове, рассеянные парни с гитарой за плечами и пустыми карманами, они всегда умудрялись вляпаться во все мыслимые и немыслимые неприятности, причем, походя, вовлекут в них и окружающих. В общем, если в твой трактир пришел очередной менестрель — жди беды. А ее бывшая воровка чувствовала всем телом. В ее далеко не образцовом прошлом, эта способность не раз спасала ей жизнь, свободу и... деньги. А их она любила.

Фури была профессионалом. Воровала она с детства, и, надо признать, получалось у нее прекрасно, ее ремесло доставляло ей истинное удовольствие. По крайней мере, до того как решила забрать симпатичненький перстенек у заезжего барда. Это уже потом она узнала, что он был из племени варваров... В тот проклятый вечер она едва не лишилась пальцев и загремела на пару лет в тюрьму. Ей тогда было только пятнадцать. Именно с тех пор она невзлюбила певцов.

Но личная неприязнь Фури была только половиной беды. Второй была внешность незнакомца. За три года работы в трактире на перекрестке четырех Великих путей, девушка с легкостью отличала одну расу от другой, но он... Веселившийся в компании наемников парень, явно был полукровкой и так же очевидно, что один из его родителей был дроу — об этом говорила его матово-черная кожа и обманчиво плавные движения. Но вот другой родитель...

Воровка терялась в догадках. Такие золотые волосы могли бы принадлежать и светлому эльфу, но тогда глаза были бы голубыми или зелеными, а у него они были совсем желтыми, как у некоторых человеческих кочевников. Но у тех волосы всегда были цвета ночи! И было еще кое-что, что тревожило девушку— его тонкая цепочка, свисающая на щеку. Ее было практически не видно из-под густой прически, но натренированный взгляд бывшей воровки явно видел знакомый золотой блеск. Что-то это напоминало Фури, но она никак не могла вспомнить что...

— Ой, на кого же уставилась наша принцесса-официантка? Неужели Жуткие Монстры под масками бардов до смерти напугали нашу птичку? — и уже шепотом, на ухо, — Хочешь, я могу его убить, как угодно — нож, стрела, несчастный случай? Все на твой выбор... А может, яд? У меня сегодня получился просто превосходный десерт! Вряд ли он откажется от моего фирменного пирога!

— Хватит шутить, Неки, — засмеялась девушка и, подбоченившись, посмотрела на мужчину сверху вниз. Ну, точнее, попыталась — смотреть так на того, кто выше тебя почти на две головы, как-то не очень удобно.

— А кто сказал, что я шучу? — совершенно искренне удивился лучший повар на Великих Трактах.

Посмотри сейчас кто на Некатора, в его нелепом, но неизменно чистом белом фартуке, синей рубашке, светло-бежевых брюках и соломенных сандалиях на босу ногу, присмотрись кто к его темно-шоколадным волосам, аккуратно зализанным назад, и кристально-голубым глазам— и никто никогда не подумал бы, что это лучший наемный убийца из рода людей.

Настоящего имени Некатора никто не знает, даже Ипис, хотя он, наверное, и не думал спрашивать. Убийца был квартероном, его дед служил лучником из пограничников светлоэльфийских лесов, а бабушка скиталась по Соррену простой наемницей. По скудным рассказам, Фури знала, что он вырос, переезжая с места на место, учась всему во время стычек и уличных драк. А потом была внезапная смерть матери и долгая, кровавая вендетта, после чего сироту взяли лишь в клан Ночных Котов. Ему тогда было только семнадцать.

А после этого в жизни Некатора были лишь заказы — короли, торговцы, охранники... он не гнушался ничем, не смотрел ни на что — ни на заслуги, ни на виновность — его интересовало лишь одно. И это была сложность. Остальное было безразлично его замерзшему сердцу, безумно желающему хоть чуть-чуть согреться в теплой крови. Каждый раз, после выполнения очередного задания, он вплетал в тонкую косичку на затылке серебряную нить. Фури всегда со страхом смотрела на серебряный шнур в два пальца шириной, идущий от затылка до пояса. И она знала, что никогда не наберется храбрости спросить, сколько же ниток вплел мужчина в свою косу за двенадцать лет служения Клану. Не было ни малейшего сомнения, что он помнил. Помнил каждого убитого, каждое лицо и каждый предсмертный крик. Не мог забыть.

Девушка вновь скользнула взглядом по фигуре друга и замерла. Она видела, как внезапно напряглись мышцы на груди Некатора, как чаще стала вздыматься грудь, словно мужчине стало тяжело дышать, как остекленели глаза, обычно сияющие жизнью, замерев на фигуре барда, а точнее на его серьге, как раз показавшейся из-под прически. На секунду она вновь увидела сидящего за решеткой, пойманного, но так и не сломленного Черного Лиса.

— Ой, неужели твой невыполненный заказ объявился? — шепнула Фури и облегченно вздохнула, почувствовав, что мужчина отмер, — Кто он, Неки?

— Видишь цепочку на его правом ухе? — дождавшись кивка, он продолжил, тихо и напряженно. — Это не просто украшение — это Нотамен'Генус, Знак Рода. И значит это то, что перед нами тот, кого я бы не желал видеть вблизи нашего трактира во веки вечные. И слава Демиургам, что меня миловало брать заказы на такое существо.

Некатор замолчал, смотря немигающим и настороженным взглядом за бардом, отслеживая каждое движение подвыпившего парня.

— Ну, так кто он? — поторопила его воровка.

— Дракон. Полукровка.

Холодная сталь встретилась с ледяным золотом — казалось, все, что было между встретившимися взглядами бардом и убийцей, стало покрываться инеем. Некатор выразительно посмотрел на украшение, показывая взглядом, что это не то, что следует показывать кому попало. Странный полукровка усмехнулся и, сняв причудливый костяной гребень, стягивающий короткие пряди, закрыл правую щеку и ухо волной золотистых косичек.

Казалось, что в их блеске отражается солнечные лучи, играя в отражении красками осени, такой, какой она была в родной деревне Фури. Она так и стояла, завороженная тем, что этот веселый парень, тот, кого до дрожи боится даже Некатор — дракон, а точнее уж совсем невозможное создание — полукровка дракона и дроу, столь же невероятное, как и спустившиеся с Небес Демиурги.

— Ну, а может, дракон-бард неопасен? — с надеждой спросила она друга.

— Ты смеешься, дочка? — раздался позади глухой бас старого служаки, уже давно прислушивающегося из-за стойки к разговору своих работников. — Он, может, и не воин, но в его "неопасности" я бы посомневался! Уж скорее я буду думать, что он не бард. Смотри-ка, дочка, видишь, что у него косички сзади заплетены в одну длинную?

Фури присмотрелась и, когда юноша отвернулся, заметила, что все так и было — длинная толстая коса, сложная, какие плели лишь светлые эльфы, и красивое серебряное украшение в виде горящего полумесяца на конце, размером с две сложенные ладони.

— Ну, вижу, и что? — все еще не понимала воровка.

— А то, что его полумесяц должен быть наточен так, что разрежет стол просто под своим весом. А теперь представь, какое мастерство должно быть у "неопасного" барда, чтобы не только других не поранить, но элементарно самого себя на две, без сомнения, симпатичные половинки не разрезать?

Девушка замерла, ошарашено глядя на подвыпившего менестреля, обнимающего смеющуюся Софи, вторую официантку.

— Представила? Вот то-то же! Так что не зря его наш Неки побаивается. Ох, не зря... И это не считая того, что его вообще не может быть — ну, надо же, дракон-полукровка! Не думал, что когда-нибудь увижу подобное! — старик пораженно покачал головой, вытирая белым полотенцем глиняную кружку.— Кстати, ребятки, безопаснее всем думать, что его папочкой был какой-нибудь светлый полуэльф...

Ипис был опытным воином и еще более опытным начальником. За прошедшие несколько лет, Фури уже привыкла безоговорочно доверять ему, хотя, наверное, это могло бы показаться странным — как воровка может доверять начальнику тюрьмы?

Они познакомились три года назад. Они — это Фури, Некатор и Ипис. Хотя, как казалось воровке, Неки и Ипис знали друг друга намного дольше. Иначе почему, когда обманутый лордом воин решил сбежать, он забрал с собой именно этого убийцу? Воровка до сих пор не понимала, что за тайна была между этими двумя, тайна, связывающая их крепче стальной цепи. Да и не хотела знать — некоторые вещи не должны быть произнесены вслух. Когда они впервые встретились, почему свободолюбивый Неки беспрекословно слушался вояку и никогда даже не перечил ему? И подобных вопросов у любопытной девушки было до сотни.

Она сбежала с ними, потому что ей просто повезло. Ее камера была на пути беглецов, и она в тот поздний час все еще не спала. Ну, и еще была настолько наглая, что пообещала заорать, если ее не возьмут с собой. Фури до сих пор не понимала, почему на злобный шепот убийцы: "Давай я просто перережу ей горло?", в тот вечер Ипис сказал "нет". Неки, смеясь, говорил, что Ипис просто не хотел, что бы ночной кот вновь почувствовал вкус крови, только-только успев отвыкнуть за год сидения в застенках. Может, все было и так, но тогда почему же Ипис только улыбался, когда она спрашивала, и переводил разговор в несмешную шутку?

— Ну, Кантаре, спой что-нибудь для меня... ну, пожалуйста! — раздался звонкий голос, капризно тянущий гласные, перекрикивая даже пьяные вопли наемников.

Фури с неодобрением смотрела на крутящуюся перед полукровкой девицу, весьма плотного телосложения. Разнося подносы с едой и выпивкой, укорачиваясь от хлопков, девушка отметила про себя, что дракона зовут Кантаре, Поющий. "Ну, что ж, спой нам, неизвестная птичка. Посмотрим, насколько ты хорош".

А парень в это время достал из вышитой домотканой сумки ситару, древнюю, из уже давно почерневшего рога горного тура. Изогнутые линии, заклепки из черненого серебра, полупрозрачные струны. Она была прекрасна и безумно стара, настолько, что казалось, будто она помнит всех прежних Великих Бардов — и зеленоглазую Люсинию, и весельчака Солиса, всех, кто когда-либо брал в руки подобный инструмент. А может быть, и не просто такой же, а именно этот самый.

А тот, кого неизвестные родители назвали Кантаре, начал играть... Сначала тихая, неуверенная трель первой утренней пташки сменилась мелодией ветра, капели, водопада, хором птиц, когда рассвет уже зажигает свечи на востоке... Звук нарастает, заставляя забывать все, все кроме музыки, поглощая, привязывая... но вдруг в нее вплетается тонкий свист, тихая мелодия дудочки и, казалось, природа, бушевавшая на струнах древнего инструмента, затихает и звучит негромко, переплетаясь со свистом соловья... И тут в музыку последней составляющей вплетается Голос:

— Безымянен иль сотни имен — все одно...

За порогом, в ночи завывает израненный зверь,

И в глазах полумрак, как печали чужое клеймо,

На гитаре сожженной чуть хрипло поет менестрель.

Не молчи, если хочешь сказать "не люблю" —

Для любви слишком сложная это игра.

Ты ко мне подойдешь, и я песню тебе пропою,

Ты захочешь любви — полюблю в эту ночь я тебя...

И звонко, чувственно поют струны, и вторит им соловьиный свист, и поет дракон, обещая, соблазняя чью-то душу. Но тут мелодия меняется, становясь чуть более тихой, нежной, грустной. И вторит струнам Поющий:

— А на утро, легонько лишь дверь притворив,

Я уйду по забытой тропинке назад.

Я опять буду петь, может, даже тебя позабыв,

И увидев опять, не пойму странный блеск твоих глаз.

Улыбаясь, ты чашу вина мне нальешь...

Я опять похвалю твои руки и глаз серебро,

Спросишь тихо меня: "Ты же снова споешь?"

Я спою ту же песню, но узнать мне тебя не дано...

Ты все знаешь сейчас — так скажи "не люблю",

И тогда мы не будем в опасные игры играть,

О любви я лишь только тебе пропою,

А ты будешь со мной только лишь танцевать...

И замолкает на миг, что бы вновь вернуться сильным, властным звуком:

Ты не смейся, подумай, тебя я прошу —

Не играю словами, не путаю повести нить,

Не шепчи мне сегодня так нежно — люблю,

Вдруг не сможет тебя менестрель позабыть?..

И еще несколько минут в тишине, казалось, обитали звуки древнего инструмента и голос его хозяина, еще на несколько минут все вокруг замерло, слушая их. Хотя уже давно отложил в сторону свой инструмент неправильный дракон, неправильный дроу...

И вдруг зал отмер. Вновь зазвучал хохот, стук кружек, Фури услышала, как за ее спиной тихо, но очень творчески, ругался Неки, заметив сгоревшую у заслушавшегося помощника баранину. Скрипнула стойка, и, облокотившись на руки, рядом с девушкой встал Ипис:

— Красивая песня... — произнес он и покосился на зачарованную девушку.

— Угу.

А подошедший с другой стороны Некатор добавил, насмешливо ухмыляясь, и вытирая жирные руки о темное полотенце:

— Какой странный дракон!— Некатор покачал головой, улыбаясь криво и пугающе радостно.— Впервые я понимаю малышку — я побаиваюсь этого барда! Ведь от него абсолютно не понятно, чего ожидать!

А через секунду, когда Неки, смеясь, убегал от разозлившейся "малышки", Ипис произнес, обращаясь в никуда:

— Что-то случится... Неспроста ты здесь, бастард двух Великих Родов, ой неспроста...

А тот, кто смутил мысли Иписа из клана Купрус'Д'Онис, пил вино и гадал, что принесет ему завтрашний день.

Монс Абире'Каелум

Атердоминиус Морбис'Хиберхория

В Тронном Зале Великой Горы было пусто. На гладких антрацитово-черных стенах матово блестели огни тысяч свечей. Они едва-едва освещали тонкие колонны, вязь резных узоров, изображающих Бога-дракона, сына его и Великою Войну Драконов. Тонкие узоры из кости морских чудовищ, золота и алмазов, длинные белые свечи в золотых подсвечниках, отшлифованная до зеркального блеска поверхность пола, тяжелые бархатные занавески — все это казалось лишь изящной рамой для сидящего на троне мужчины.

Он выглядел как изящная статуэтка. Как скульптура из так любимого драконами мрамора — идеально-белая; и кожа, и волосы, и длинные тонкие когти, и губы — все было белым, как снега на вершинах Отцовских Гор. И только глаза в полумраке Зала были темными, золотисто-алыми, они обжигали, как обжигает лед в снежную метель, как обжигает холод, как замораживают глаза ядовитой змеи.

Атердоминиус был альбиносом, полуслепой и ненавидящий всех живых, жестокий, похожий на ледяную статую, на метель, на снег, холодный и беспристрастный, карающий и милующий лишь по странной прихоти бушующего характера. Как в безжалостную зиму, когда снег и лед покрывают голые скалы Гор, где живет суровый народ драконов, так и его душа покрыта толстым слоем льда, скрывающим чувства, и не известно насколько толстый этот слой, и вообще есть ли ему конец.

Он всегда был спокоен, никто не мог поколебать его равнодушие, никто... до этих безумных дней.

Вот уже три дня, как мысли Владыки занимал один человек. Точнее, дракон, дракон-полукровка. Кантаре, сына Ардора, телохранителя его сына, прозванного Пламенным Генералом. В голове Атердоминиуса был лишь этот юноша, темнокожий с нереально ярким золотом волос и глаз. Казалось, что презренный бастард был создан из солнечного света, и одно это выводило дракона из себя. Полукровка, созданный из ненавидимого драконом света солнца и красок, красок жизни и лета — Владыка чувствовал, что его лед, лелеемый все годы долгой жизни, начинал таять, заставляя чувства Черного Господина просачиваться наружу и волновать его. А он никогда не любил, когда его заставляли терять спокойствие.

Если же кто-то на это и решался, по глупости, из добрых побуждений или просто по незнанию... Он просто исчезал.

Владыка помнил, когда ему сообщили о бастарде. Он помнил, как ненависть затопила всю его сущность, он погрузился в ярость, осознав, что кто-то посмел противиться его приказу, что кто-то нарушил Закон. А потом, успокоившись, Владыка лишь удивился — никогда прежде он не испытывал таких ярких чувств, никогда прежде он не чувствовал себя настолько живым. И это было достаточно интересно, что бы скрасить несколько скучных лет.

"Что ж, я дам ему шанс на жизнь, ведь убить это ничтожество я всегда успею... А может быть, у меня наконец-то появится достойный противник?"

И белоснежный дракон засмеялся безумным смехом абсолютно счастливого человека.

Ардор

Когда дракона вызвали к Владыке, сердце его похолодело. Все мысли заметались в голове, оставив лишь одну, как набат звучащую в пустоте. Неужели Он узнал?..

Желтоглазый сын рода Ночи уже давно не видел Сына Бога-дракона и, если говорить начистоту, был этим вполне доволен. Ему хватало наследника с его капризами и неконтролируемыми приступами ярости, и Ардор совсем не хотел, что бы с ним начал играть в свои непонятные игры сам Владыка. И это, не считая того, что он просто боялся белокожего дракона.

И еще сын.

Да, возможно, холоднокровный воин и не признавался себе, но куда больше собственного наказания, возможно, даже больше собственной смерти, он боялся за своего старшего сына, чернокожего юноши с золотыми нитями волос, так напоминающего ему о красавице-эльфийке, любящей золотые побрякушки. Теперь, когда с момента их последней встречи прошло уже двадцать семь лет, и шанс, что они вновь повстречаются, был ничтожно мал, Ардор смог признаться, что он не ненавидит ее. Да, просто не ненавидит, как остальных женщин-дроу, и все.

Он шел темными коридорами Монс Абире'Каерум, что в центре Отцовских Гор, к главным покоям Владыки. К Асилим Деус, Убежищу Бога, спрятанному в самом центре скалы. Он спускался все ниже и ниже, вдыхая все более затхлый воздух и чувствуя, как издалека пробивается пряный запах благовоний и свежего морского бриза.

В прошлый раз, когда Ардор спускался в Убежище, он был удивлен огромными стрельчатыми окнами, закрытыми бархатными занавесками. Тогда же он был поражен и свежим дыханием Матери Океана, он не понимал, как в подземелье, в толще скалы, она может принести свой запах свежих водорослей и рыб? А потом он узнал, что там, за бархатными занавесями находятся окна, окна, ведущие в огромный грот, соединяющийся с подолом платья Матери. Ардор всегда любил этот морской, соленый запах и никак не мог понять, почему же в покоях Владыки дыхание морской воды практически неощутимо из-за приторного аромата благовоний.

Прошло уже несколько лет, с тех пор, как он последний раз был в святилище, и вот он снова стоит у деревянных ворот с резным изображением жития Бога-дракона, и снова, как в прошлый раз, его сердце застыло в ожидании неминуемой гибели. Он же не мог узнать?..

Когда Ардор вошел в полумрак залы, его на миг ослепила царящая там темнота, но когда его глаза привыкли, то дракон смог различать детали обстановки — странно изогнутые фигуры статуй, рельефы, колонны... Трон из слоновой кости, украшенный камнями, но какими, он не мог сказать, слишком темно. Лишь одно он мог сказать твердо.

Трон был пуст.

— Великий Владыка, — произнес телохранитель негромко, вот только его голос разнесся по пустынному залу так быстро, как разносился голос Черного Господина, — Вы вызывали меня?

Тишина, в которой прокатился рокочущий голос Третьего воина, отступала лишь на миг, возвращаясь к нему, закрадываясь в сердце, заставляя бесстрашного воина чувствовать, как по телу проходит дрожь. До него доходили слухи о Владыке, он видел семьи тех, кто, войдя в Убежище Милосердного Бога, уже никогда не возвращались домой. И он вспомнил, что его дома ждут два маленьких дракончика. Да еще и Арборис с лопоухим Кантаре, который, хоть и не стал воином, но все-таки носит под длинной косой ритуальную луну. Нет, он не сдастся, не может сдаться судьбе, он не даст всему так быстро закончиться... Он ведь так и не поговорил с сыном.

— Ардор Эри'Нокс, да, я тебя звал.

Голос Владыки раздался откуда-то сбоку, из-за занавеси. Обернувшись, Ардор увидел, как приподнялась тяжелая ткань, и из-за нее показалось тонкое запястье снежно-белого цвета, манящее его за преграду.

— Иди сюда, Третий воин.

Когда, наклонившись, Ардор вышел на небольшую площадку, спрятанную за занавесью темно-красного бархата, он не смог сдержать своего изумленного вдоха — трехметровая каменистая площадка, на которой он стоял, обрывалась отвесной пропастью. На несколько сот метров вниз, шла вертикальная скала, гладко отполированная столетними приливами и отливами, блестящая как зеркало, а внизу ее плескалось море, переливаясь матовым сиянием изумрудов. Оно мягким шелком билось о скальные штыки, поднимающиеся из глубин Матери. Некоторые из них были настолько огромными, что превращались в подобие колонн, соединяющих воду и покрытый мелкими иглами сталактитов потолок. Скалы были антрацитово-черные с золотисто-белыми прожилками, которые, как казалось дракону, складывались в странные узоры росписей.

Ардор никак не мог найти прохода к океану, наверное, он находился где-то глубоко под темной водой, там, откуда били лучи неяркие солнца, подсвечивая воды подземного озера зеленовато-синим светом. По стенам грота блуждали блики, придавая ему невообразимо прекрасный вид.

— Тебе нравится мое Убежище, воин?

Холодный голос Владыки заставил дракона вздрогнуть, и его глаза остановились на острых клыках скал зловеще блестевшим внизу.

— Другим тоже понравилось, до смерти понравилось, — холод и равнодушие, сквозь которые едва пробивались ростки спокойного безумия, вот что звучало в речи альбиноса, ведущего свою непонятную игру.

Ардор стоял, представляя, как над его головой смыкаются эти божественно прекрасные воды, а по его ребрам скользят острые пики камня, холодные и шершавые. Возможно, исчезнуть здесь будет не так и страшно... Если бы не сын.

Мысли гордого дракона путались, сменяли друг друга непрерывным калейдоскопом, как будто нет ничего в мире, ничего кроме игры зеленых бликов на блестящей черно-золотой стене. И лишь одна беспрестанно звенела, не давая ему сдаться — сын, сын, сын!

— Не хочешь сыграть в дивидоми?

Он обернулся на голос Черного Господина, мигом очнувшись от грез. Весь тон Повелителя драконов говорил о том, что отказываться не стоит, если ты, конечно, не самоубийца. Ардор самоубийцей не был. Особенно теперь, когда его тайна, нежно хранимая в глубине души, могла быть открыта.

Атердоминиус, одетый в белоснежный халат, с кружевом из алмазов на лодыжках и запястьях, сидел, откинувшись на подушки и пристально вглядывался в лицо своего воина. Весь вид Владыки говорил о том, что он расслаблен, спокоен и сегодня Ардора не будут убивать... наверное.

Полупрозрачная доска, сиренево-белого цвета, и фигуры из аметистов и топазов — игровая доска была произведением искусства, а Владыка, в отличие от Ардора, слыл не просто талантливым, но даже гениальным игроком.

И не только в дивидоми.

Несколько ходов в тишине, нарушаемой лишь равномерной песней волн, стуком фигурок и тихим звоном украшений Владыки. И вот, когда Владыка заставил Союзника Ардора перейти на свою сторону, а Ардор начал методично окружать Купца, эту тишину разорвали тихие слова, холодные и звонкие как сталь:

— Не правда ли, дети — это самое дорогое, что только может быть у дракона?

Ардор замер, чувствуя искусную ловушку.

— Что вы имеете в виду, мой Владыка?— произнес он спокойно, делая вид, что увлечен игрой.

— Ничего, совершенно ничего... — искренний тон Владыки настолько не вязался с ледяной опасностью в его глазах, что телохранитель четко понял, что Атердоминиус знает все. — Это просто вопрос. Мне интересно, на что ты пойдешь ради сына... или дочери?

Третий воин знал, что последнее слово Владыка вставил в последнюю секунду, не скрывая своей игры, играя практически в открытую. И Черный Господин знал, что Ардор все это прекрасно понял.

Купец Господина ушел из-под удара.

Воин, верный клятве, со стуком упал на доску, сраженный Главнокомандующим Атердоминиуса.

Игра близилась к концу.

— А что насчет дроу, ты их все так же ненавидишь?

"Смотри ему в глаза и говори спокойно, успокойся, все в порядке..."

— Да.

— Ты немногословен.

— Да.

— А люди, какие они интересные создания,— продолжал Владыка, насмешливо улыбаясь испуганному воину.— Среди них могут вырасти неплохие воины. Или певцы. По крайней мере, лучше, чем у дроу, не правда ли, мой страж?

"Спокойно..."

— Да.

Ардор уже не мог смотреть на доску, не то, что бы думать об игре. Он ходил, не думая, он просто слушал, как стучат, исчезая, тяжелые фигуры с доски. Владыка больше ничего не говорил, лишь двигал свои фигурки и смотрел на телохранителя тяжелым неприятным, пронизывающим до костей, взглядом.

И когда особенно громко зазвенели камешки на браслете, Владыка произнес, слегка растягивая слова в глумливой насмешке:

— Разделяй и Властвуй, ты проиграл.

И поднявшемуся с циновки дракону показалось, что альбинос имел в виду не только игру. Или даже, совсем не игру.

— Благодарю за игру, мой Владыка.— произнес он, надеясь уйти отсюда как можно скорее, что бы успокоиться и сделать очередной выбор.

— Может быть, сыграем как-нибудь еще, страж Ардор? Мне ужасно скучно в этих пустынных палатах.

— Я плохой игрок, — ответил Ардор, поднимая тяжелую ткань, стремясь поскорее исчезнуть из этого места.

— Тогда может быть... твой сын?

Кровь в венах дракона застыла.

— Игнаус еще слишком мал.

— Я знаю.

Атердоминиус Морбис'Хиберхория

Когда отступник вышел из Убежища, Владыка смог позволить себе рассмеяться. Как ему нравилась эта семейка! Он уже давно так не веселился, давно не смеялся так радостно и искренне, а с ними... С ними он снова начал чувствовать себя живым. И он радовался, как ребенок этому позабытому и волнующему ощущению начала новой опасной игры. Теперь, когда соперники обменялись первыми ударами, нужно было узнать, что собрался делать этот безумный отступник, заставивший кровь Владыки бежать по венам быстрее. И хотя он был уверен, куда отправится телохранитель его сына, проверить стоило. Пусть Атердоминиус сделал верный ход, иногда противники действовали крайне неожиданно.

А это разочаровывало.

Альбинос подошел к краю обрыва и, плавно оттолкнувшись от края темной скалы, прыгнул в воду, приземлившись точно в глубокий омут между зубьев скалистых игл. Он скользил в зеленой воде, плавно изгибаясь в струях морских течений. Белоснежное тело Владыки плавилось, изгибалось, изменялось, удлинялось... И вот уже в толще воды скользит длинная белая тень — Великий Морской Дракон, покрытый серебристо-белой чешуей, гребень на спине которого был невероятного снежно-белого цвета, изящные лапы с полупрозрачными перепонками загребали воду, а длинный тонкий хвост, заканчивающийся острым жалом и острая костяная морда с выступающими клыками завершали второй облик Владыки Драконов. Он был воистину огромен, ведь когда его голова уже смотрела на летящего вдаль темно-медного дракона, его хвост все еще был в пещере.

Посмотрев на темную точку, исчезнувшую на горизонте, белый змей оскалился, хотя для него это, наверное, означало радостную улыбку.

"Мой Воин сделал свой первый ход. Интересно, а он сам хотя бы подозревает, что пока еще играет на моей стороне?"

Арборис До'Аранео

Когда в дверях ее комнаты появилась фигура в черном плаще, Арборис, наверное, закричала бы, если бы незнакомец не зажал ей рот и не прошептал, слегка прикасаясь горячими губами к острому уху:

— Тише, женщина, никто не должен знать, что я здесь...

И Великая Жрица моментально успокоилась — этот хриплый и резкий голос она не сможет забыть никогда, да и жаркая волна все так же охватывает ее тело, как будто не прошло этих долгих двадцати семи лет разлуки с их первой и последней ночи.

— Ардор, я так рада... — прошептала дроу тихо и, резко обернувшись, обняла дракона за шею, притягивая в яростном поцелуе.

Через несколько часов, когда воин снова накинул на плечи черный плащ, Арборис спросила его, бесстыдно раскинувшись на влажных простынях:

— И зачем же, гордый дракон вернулся? Не поверю, что только для того, что бы встретиться со мной!

О, Ллос! Как ей нравилась его улыбка, самодовольная и язвительная, уверенная, без малейшего проблеска подобострастия и уважения, возникающей на лицах всех ее прежних мужчин. Да, он вернулся, ее гордый золотой дракон.

— Ты права, я здесь не только за этим... Хотя и не могу сказать, что не рад вновь взглянуть на симпатичную черненькую самочку!

— Остынь, золотце, меня уже не разозлишь подобной мелочью! Что тебе нужно, воин?— махнула она рукой. Она была слишком рада увидеть его, что бы реагировать на такие грубые подначки.

— Владыка знает о Кантаре,— выдохнул он, садясь на кровать и отворачиваясь от женщины.

Жрица замерла, застыв от ужаса. Вся ее сущность словно бы рассыпалась от этих жестоких слов. Все эти годы она просыпалась в бреду, дрожа от страха, видя во снах, как ее сын умирает в когтях чудовища с жуткими алыми глазами. Слухи о жестокости и непримиримости драконьего Владыки дошли и до их гор. И вот теперь Ардор пришел с черной вестью. Это было плохо, очень плохо. Настолько плохо, что в хорошенькой головке Арборис засветилась безумная мысль бросить все на произвол Ллос и злодейки-судьбы, и немедленно кинуться к старой знакомой, что бы забрать юношу к себе, и если придется, то и умереть подле него, защищая до последней капли крови, как настоящая мать.

— Если бы мои дети были постарше, — раздался дрожащий голос ее любовника. Он в растерянности ходил из угла в угол, пытаясь успокоиться. — Вот когда Карбо с Игни встанут на крыло, тогда я смогу броситься в мир людей и, наверное, защитить его. Ну или погибнуть в процессе.

— У тебя есть дети? — с удивлением спросила дроу, пытаясь хоть на секунду отвлечься от проблем.

— Да, двое — мальчик и девочка, близнецы. Им всего по пять, слишком рано, что бы я мог их бросить,— покачав головой, ответил он.

— А у меня четверо — старшая дочь, сын и девчонки-двойняшки, двое старших уже почти взрослые.

Они молчали и думали о том, что они уже очень давно не виделись, и все очень сильно изменилось: и они сами, и их семьи, и их положение... И их отношение друг к другу. Но теперь, помимо попранных Законов, их связывал страх, общий страх за сына, которого они так и не успели узнать.

— Мы не успеем. Он убьет его раньше. Нам нужно что-то придумать сейчас.

Арборис смотрела на дракона и думала, что ее первый сын очень похож на своего отца — такой же резкий, но только на первый взгляд. Да, она не гнушалась подсылать шпионов к Марье, да и сама частенько приходила к домику травницы и подглядывала. Она помнила практически каждый вечер в деревне, она приходила к нему ночью, сидела у кровати, гладила его по волосам и пела древние легенды народа Ллос. И еще иногда, хотя возможно это был только мираж, она видела фигуру в черном плаще, смотрящую со склона холма, подобно хищной птице взирающую на деревню. Но это, скорее всего, было лишь видение, ведь не мог же Ночное Пламя сам придти в человеческую деревню, даже если в ней рос его сын?

В ее возлюбленном, а сестра Владычицы не врала себе по поводу чувств, завладевших ее душой, в день, когда она встретила Ардора, она видела и своего второго сына, Скользящего в Тени — он был так же невозмутим с виду, но так же наполнен силой и чувствами изнутри. Ей было немного неприятно, неправильно это признавать, но она любила Иллаби куда больше, чем дочь, хотя Орис и была названа наследницей. Ее сын... ее сын!

— Милый, — как приятно смотреть на ошарашенное лицо дракона! — кажется, у меня есть идея! Знаешь, мой сын всегда мечтал посмотреть наземный мир.

На остром лице Ардора расцвела понимающая улыбка.

Орис Халибс До'Аранео

Когда дочь Великой жрицы изволила гневаться, все окружающие изволили прятаться, ибо Орис была истинной женщиной из рода дроу — высокой, сильной, с тяжелым характером и не менее тяжелой рукой.

И сейчас она злилась, а злилась она с размахом, чувством и грохотом разбиваемых вещей. В тот момент, когда к двери матери проскользнула тень ее брата, девушка как раз примерялась к уничтожению особо ценной светлоэльфийской фарфоровой вазы, подаренной матери в прошлом месяце их послом. Ваза была старой, еще времен Рожденного Светом, но вид крадущегося брата занял внимание девушки настолько, что она поставила вазу на столик, успокоив бьющуюся в истерике служанку.

Проскользнув в неприметную нишу за скульптурой воительницы, девушка трижды коснулась изображенного на стене паука и вошла в открывшуюся дверь. Она нашла этот ход уже давно, еще в детстве, когда сбегала от учителей, старавшихся занять каждую минуту жизни наследницы Великой Жрицы.

Девушка тихо пробиралась по коридорчику к небольшому отверстию за картиной в спальне матери. И когда наследница приникла к глазку, то увидела, что ее брат стоит рядом с Арборис, удивленный настолько, что это легкой тенью отразилось на его обычно нечитаемом лице.

— Я не ослышался, мама, у меня есть брат? О, нет, я только-только разобрался с близнецами!— простонал он, чуть-чуть серея.— И теперь опять?! И кто этот несчастный? То есть, отец?!

На лице матери появилось легкое смущение.

— Ты не так понял, Илли, не младший брат, старший.

Орис наклонилась вперед, что бы увидеть лицо матери и проверить, не шутит ли она, когда почувствовала, что ткань начала рваться.

— Нееееет!

Хотя, ради того, какие у них были лица, ей стоило на это пойти.

— Орис, это была моя любимая картина!

Иллаби Инумура До'Аранео

Второй ребенок Великой Жрицы, нареченный при рождении Иллаби Инумура До'Аранео, Скользящий В Тени Паутины, тренировался в Большом Зале. Десять остро наточенных игл летали по залу блестящими молниями так быстро, что они сливались в тонкие серебряные кнуты. Иглы, полые и сейчас пустые, крепились к кожаным браслетам и беспалым перчаткам прозрачными нитями, прозванными эльфийскими веревками, и всегда возвращались после броска к владельцу.

Внешне Иллаби был похож на любого из темных эльфов — высокий, стройный и опасный, с антрацитовой кожей и лилово-алыми глазами, с серебристо-белой копной прямых волос, всегда собранных в высокий хвост, спускающийся к лопаткам. Он мог бы нравиться многим красавицам-дроу, если бы не его отвратительный характер.

Иллаби был холоден и саркастичен, он не уважал авторитетов, не преклонялся перед женщинами и предпочитал проводить время в тренировочном зале, а не на приемах во дворце. В общем, вердикт общества был таков: скучен, язвителен и попросту неинтересен.

Но Скользящему было на все это плевать, ему было все равно, что о нем думают, дроу было интересно лишь одно — что о нем думают его возлюбленные Аксус'Фускус, ядовитые иглы, да еще, порой, мать и сестра. Этих двоих просто невозможно было игнорировать. Иногда он мечтал, что бы у него был старший брат, с которым можно было поговорить, чтобы не только на него сваливались все проблемы их семьи.

А еще он чувствовал себя счастливым лишь в одиночестве, исполняя танец смерти, песню стали и крови, холодную и равнодушную, настолько приятную, что на глазах воина выступали мутные слезы искренней радости.

Вжих, шаг-перекат, вжих-вжих, скользнуть вправо, вжих-вжих-вжих, шаг, удар, вжих... шаг-удар, вжих-вжих... шаг...

— Охранитель Двадцать Третьей Жрицы, Первый Воин Иллаби Инумура До'Аранео, Вас вызывает к себе Великая Жрица Ллос Арборис До'Аранео! — раздался звонкий мальчишечий голос.

Вжих — все десять невест скользят к пальцам и мягко входят в лузы на его перчатках. Легким движением Иллаби застегивает кожаные карманы на перчатках, пряча острые иглы (теперь никто не смог бы догадаться, что там спрятано оружие), и произнес, обращаясь к невысокому эльфу, стоящему в дверях:

— Уже иду, ведь не стоит заставлять ее ждать, не так ли, парень?

Когда Илл шел к покоям матери, он старался не показывать то раздражение, которое на самом деле чувствовал: его не только оторвали от Танца, не только заставили идти к этой несносной женщине, лишь по ошибке являющейся его матерью, но еще и послали за ним этого... этого. Нет, сильнейший воин дроу и сын единственного мужчины-главнокомандующего, привык к восхищению и подобострастию молодых воинов, но этот парень просто не давал ему прохода. Звали это живое недоразумение Инферус Флос, Подземный Цветок, и был он одним из учеников Иллаби... ну, и еще тем, кто постоянно за ним следил. И, нельзя отрицать, это у парня отменно получалось.

Сейчас, радостно улыбаясь и заглядывая ему в рот, Инфи рассказывал что-то о своих последних успехах и о новом назначении в ставку светлых эльфов. Иллаби не старался даже вслушиваться в веселое щебетание паренька, он думал лишь о том, зачем он мог понадобиться матери, причем настолько срочно, что та оторвала его от тренировки. Вдруг голос его провожатого затих. Иллаби замер. Вопросительно глядя на смущенного эльфа.

— Учитель, дальше мне нельзя — это Жреческая половина, прощайте, — быстро произнес Подземный Цветок и исчез тихо, без следа и шороха, так, как умел только он. Этого таланта у парня не отнять.

"Что ж, дальше пойду один" — подумал Охранитель и, неслышно проскользнув мимо разбушевавшейся сестры, вошел в покои матери, где его с порога огорошили известием:

— Я позвала тебя, что бы сказать о новом братике.

Он на автомате выдал что-то о близнецах, которых пару лет назад повесили на шею воина, ибо маме было лень, у сестры свидания, а отец... ну, тут ладно, причина достаточно достойная — умер он к тому времени.

Но когда Арборис, произнесла:

— Я говорю о старшем брате...

Иллаби просто был выбит из колеи.

И в тот миг, когда он открыл рот для следующего не слишком умного вопроса, сзади раздался истошный крик, и прямо перед ним упала Орис, одетая в черное ритуальное платье, обильно украшенное паутиной и пылью. За спиной девушки развивались, как крылья, ошметки старинной картины, когда-то изображавшей приход в Подземелья Паучьей Королевы.

— Это была моя любимая картина!

Когда Арборис успокоилась, Иллаби и Орис уселись на кушетке, начался рассказ:

— Это было вот уже двадцать семь лет назад, когда я была всего лишь младшей принцессой рода Паутины, капризной и своенравной,— начала их мать.

— Немногое изменилось, — мрачно буркнул уже немного отошедший эльф.

— Не перебивай, Иллаби, не то выгоню! Итак, была я капризной...

— И своенравно... все-все, молчу!

— Это был один из балов, которыми так славится Подземелье. Я встретила очень красивого мужчину, сильного и властного, и я влюбилась, как кошка. И, (ну вы же уже взрослые, вам объяснять не надо) через десять месяцев у меня родился сын. Его отец не хотел, что бы сына воспитывали дроу, да и опасно было оставлять его в подземельях, так что я отдала его людям.

— А кто отец? И где он сейчас?

Иллаби удивленно приподнял бровь. "Она действительно такая дура или, как обычно, притворяется?" Обернувшись к сестре, воин показал ей глазами на сидящего в отдалении мужчину, скрывающего лицо за черной тканью капюшона.

— Арборис, и кто же отец этого бесподобного молодого дроу?

— Атрокс Энсис, — с гордостью произнесла Арборис.— Единственный Главнокомандующий-мужчина со времен Охранителя Первой Королевы!

Иллаби почувствовал холодок, пробежавший по спине, когда желтые глаза незнакомца немигающим взглядом змеи остановились где-то в районе его переносицы.

— А он весь в отца, не правда ли, дорогая? Что ж, через пару сотен лет вам можно будет объявлять войну! Мы изрядно повеселимся, если к сыну перешла хотя бы часть таланта отца!— засмеялся дракон.

На востоке вставало солнце. Его обжигающие лучи заставляли кожу дроу гореть, но он мужественно терпел. Терпел лучи, ослепляющие глаза и заставляющие кожу покрываться волдырями, терпел, ради брата, ради того, кого еще ни разу не видел, но уже был готов отдать за него жизнь.

Он помнил, как незнакомец, развалившийся на диванчике матери, снял капюшон, обнажая золотистую кожу и тонкую цепочку. Дракон, а теперь Иллаби уже даже не сомневался в том, что он дракон, мерзко и самодовольно ухмылялся, как будто бы он не нарушил все правила, все законы... а может, он и не считал, что нарушил. И лишь на самом дне змеиных глаз поселилась боль и тревога.

Иллаби помнил, как ему рассказали о Владыке и об опасности, грозящей брату с красивым именем Поющего Во Тьме. Он помнил о том, как его попросили о помощи, разрешая выйти на поверхность, как ругалась сестричка, которую так и не пустили с ним, как язвительно ухмылялся дракон, как его провожала плачущая мать. Тогда-то он впервые и увидел, как плачет Верховная Жрица Ллос, женщина с каменным сердцем, прекрасная и бесконечно равнодушная Арборис.

Он помнил и то, каким прекрасным был дракон, который темно-медной тенью улетал на восток, едва солнце перевалило за горизонт.

А теперь Иллаби ждал. Ждал, когда его кожа привыкнет к ярким лучам солнца, и он сможет идти по следу брата, стремясь помочь ему в наступающей войне. Но на сегодня хватит, поднявшееся на две ладони солнце уже обжигало кожу, вздувая ее волдырями, а глаза начинали слезиться. Завтра он выйдет на солнце еще на час больше.

И Инумура, натянув на лицо темно-фиолетовую тканевую маску, ушел во мрак пещеры.

Глава 3

Дьявол приходит к Богу с бутылкой.

— Чего это вдруг?

— У меня сегодня День ангела.

Если вы любите грешить, обращайтесь в язычество! Только там вы сможете разгневать не одного бога, а сразу несколько.

Немного о божественном

Соррен

Тысячи тысяч существ возносят свои молитвы. Тысячи тысяч славят своих богов, наполняя их силой, продлевая жизнь и увеличивая мощь.

Молятся светлые эльфы, склонившись под звездным небом, Единорогу; молятся сиды у берегов ручьев и рощ, наполняя силой Священную Иву; молятся гномы, стоя над горными пропастями и прося озащите Красного Орла. Молятся, верят и боготворят светлые своих покровителей. Но не забывают и том, кто создал все— Отце Отцов, Великом Светлом Демиурге. Ему тоже воссылают молитвы дети его, прося защиты от тьмы и искушений.

Молятся люди, заходя в бесчисленные храмы, растрачивая силу зазря, наполняя ей духов и демонов соседних измерений...Или вновь даруя силу Светлому-Единому. Молятся, склоняясь перед величием света.

Молятся своим покровителями и темные расы— вампиры Великой Матери-Мыши, драконы— Черному Дракону, а дроу— Ллос-паучихе. Возносят молитвы, принося кровавые жертвы на алтари, посвящая битвы. Но позабыли они о том, кто дал жизнь их Богам, о том, кто вместе с Пресветлым творил Соррен; забыли о Темном Демиурге.

Не слышно молитв, не приносят жертв ему. Тихо и пустынно в палатах, где спит он, забыв о собственном мире. Лишь изредка доносятся сюда отголоски молитв, лишь изредка из Южных границ слышится молитвы полудроу со знаком Тьмы на ладони, лишь иногда возносит молитвы белоснежный вампир, сжимая в тонких руках проклятую книгу, лишь иногда, кто-нибудь из людей возносит молитву Врагу...

Тишина.

Но призрачная, постоянно изменяющаяся фигура движется, постоянно меняясь, и темные провалы глаз вновь обращаются на Соррен.

Темный Демиург пробудился.

Где-то и когда-то

Тот, кого называют Темным Демиургом

Когда он откинулся на высокую спинку кресла, на западе, под его широкими ступнями, уже садилось алое солнце.

Да, нелегкий день (или ночь?) случился у Демиурга. Если Вам кто-то скажет, что Создателям Миров нечего делать, то не верьте слухам, ибо они самые занятые существа во Вселенной. Одно слежение за миром, созданным после одной (ну или пары... тройки...) бутылки хорошего, только что придуманного, вина чего стоит!

Вот после этого не совсем умного решения, сделанного от скуки и одиночества, и начались все проблемы новоявленных создателей, двух братьев-близнецов, нареченных с того времени Светлым и Темным Демиургами, извечными врагами и соперниками. Знали бы их фанатичные последователи, что эти двое до сих пор живут вместе и все их ссоры заканчиваются на уровне "Ты дурак — Сам такой!" Хотя, эти фанатики вряд ли поверили бы, что и Демиурги ничем не отличаются от смертных.

Эх, если бы они тогда решили бросить все, забыв как страшный сон, и вернулись в то тихое безвременье, проживая спокойную размеренную жизнь. Но Старший сказал, что не дело оставлять мир без присмотра, и начались дни тяжелой работы.

Сначала Демиурги создали себе свиту — двенадцать демонов-герцогов для Темного и двенадцать ангелов для Светлого. Вот они-то первыми и придумали про Великую битву, подсмотрев за маленькой семейной ссорой. А сами создатели, обидевшись, так и не стали разубеждать своих преданных слуг, позволяя разрастаться в религию слухи и домыслы юных богов. Это было второй ошибкой творцов.

И все, пошло-поехало... Мир, названный Соррен, надо было заселять, и Демиурги создали три светлых и три темных расы. Старший создал светлых эльфов, прекрасных и мудрых, живущих в лесах у побережья моря. Они были высокими, стройными, с длинными волнистыми волосами цвета спелой пшеницы, с глазами подобными небу и молодой листве. В общем, он создал их по своему образу и подобию. И завещал он им хранить знания, данные в свитках (а уж как они придумывали эти самые свитки!).

Затем создал он сидов, духов лесов и ручьев, завещая им хранить природу и заботиться о ней. И были они подобны местам, чьими защитниками являлись — тонкими как ветви, с голосами подобными песням ручьев, и никто не мог устоять перед очарованием сидов.

И последними создал он подгорный народ — гномов, прекрасных кузнецов и торговцев, низкорослых и широких, с сильными руками. А затем дал им духов-покровителей: эльфам — Серебряного Единорога, сидам — Священную Иву, стоящую у Живого Ручья, а гномам — Красного Орла. И стали эти боги заботиться о народе своем, учить его и защищать.

А брат его младший создал первыми драконов, поселив их в тысяче миль от берега на поднявшихся из глубин морских скалах, дав им силу, ловкость и два обличия — человека и ящера, наградив вспыльчивым и мстительным характером, любовью к войнам и крови, презрением ко всем неспособным держать оружие в руках. Были они смуглы и черноволосы, с золотыми змеиными глазами. И богом для них стал Черный дракон, самый большой и самый сильный из всех.

Затем создал он исповедующих матриархат дроу, чернокожих и сребровласых, с лилово-алыми глазами. Они лживы и коварны по натуре, как и госпожа их — Черная Паучья Королева Ллос.

И последними создал он расу вампиров, болезненно хрупких, с тонкими запястьями и длинными пальцами, оканчивающимися полупрозрачными когтями. Кожа была настолько тонка, что просвечивали вены, темно-бордового цвета глаза, неровно окрашенные так, что кажется, будто бы по ним течет венозная кровь. И клыки, тонкие и острые, слегка выступающие из-под верхней губы. Язвительные и саркастичные, бесчувственные, но хорошие актеры, эти мраморные создания любят издеваться над окружающими, доказывая себе, что существуют. Их богом стала Матерь-Мышь, чернокрылая, с алыми зрачками. И стали эти боги править народом своим, владеть им и учить.

А потом были созданы люди — не светлые и не темные, созданные совместно братьями. Это был, как ни печально признавать, довольно неудачный эксперимент: раздираемые светом и тьмой, затерявшиеся в собственных сомнениях, они не могли жить так долго, как Первые расы, они были менее талантливы, менее сильны. Но было у них одно качество, которого не было у Первых — стремление к цели, напористость и скорость. И, благодаря им, не терялась эта раса на фоне Первых, а встала с ними в один ряд, как равная.

Прошли века, и мир расцвел и изменился. И если светлые еще помнили своего Создателя, то темные верили только лишь в Богов-покровителей. А люди, эта ошибка создателей, вообще забыли про Великих, они верили в богов, которых придумали сами, они не уважали Первых. Но и не ждали этого от них создатели.

Но теперь, Темный решил, что пора кое-что изменить. О нем забыли многие, а те, кто помнят, считают его воплощением Зла и Хаоса. Что ж пора напомнить миру о Темном Демиурге.

Глава 4

Если у тебя паранойя, то это не значит, что за тобой не следят.

Азбука наемного убийцы

Таверна "За Решеткой"

Некатор

Когда малышка Фури вскрикнула, испугавшись его легкого прикосновения, и взвизгнула что-то похожее на "И как ты, забери тебя Первый герцог, сюда пришел! Я тебя не заметила!", Некатор произнес, пожав острыми плечами:

— Ну, я же наемный убийца, я по привычке хожу очень тихо... да я, даже если и захочу не смогу ходить, топая, как слон!

— Это я-то слон?!!!

Слежку ночной кот обнаружил практически сразу. Фигура, призрачной тенью скользящая по крышам и следящая за новым постояльцем, моментально привлекла взор бывшего наемного убийцы. А точнее, произошло это на следующее же утро после того, как Неки встретился со странным бардом. Да, Некатор подозревал, что с ним будут проблемы, но появления Следящего такого уровня выводило игру на новую высоту, и нельзя сказать, что его это не радовало. Наоборот, он снова почувствовал почти позабытый азарт погони; азарт, который, казалось, он уже навсегда потерял. Так что, как только подвернулся подходящий случай, он решил вспомнить прошлое и поиграть в ответную слежку.

Следящий был стройным, даже хрупким; темная кожа и серебряные волосы, собранные в хвост — все указывало на то, что он был дроу. И следил он, несомненно, за полукровкой-драконом. Напряженное внимание к златовласке было невозможно не заметить. Казалось, что алые радужки нелюдя не отрываются от фигуры беспечного барда, отслеживают каждый шаг дракона, каждое движение, мимолетный взгляд.

Такое внимание оказывают или наемные убийцы, идущие по следу заказа, или телохранители, тайно посланные охранять объект. Ну, или, конечно же, навязчивые поклонники. Но последний вариант Некатор отмел сразу — уж слишком напряженно-опасным был взгляд незнакомца, совсем не похожий на наполненный страстью взгляд сластолюбца. Так же вряд ли дракона заказали — у этого дроу было уже, по крайней мере, пару дюжин удобных моментов (а уж в этом Некатор все еще оставался профессионалом!), чтобы уничтожить цель, но он ими так и не воспользовался. Так, что оставалась только одна возможность — он был его телохранителем, и, судя по всему, тайным.

После этого открытия интерес Неки только разгорелся, и множество вопросов непрерывно роились в голове повара. Кто такой этот полукровка? Кто его родители? Кто этот загадочный эльф? Почему он следит за драконом? Какая цель у барда? И что здесь вообще происходит? Что ж тот, кого прозвали Черным Лисом, узнает правду, рано или поздно, так или иначе. Ведь это единственная загадка за последние несколько лет. А Лис никогда не упускал загадки!

На завтрак Неки готовил яичницу с сыром, колбасками и овощами, поджаривал хлебцы и варил ароматный кофе. На лице его блуждала рассеянная улыбка, а сердце стучало быстро и радостно. Да, единственное в жизни, кроме опасности и загадок, что могло заставить его кровь бежать быстрее — это готовка. Мать Некатора умела великолепно готовить, мало, кто из поваров мог сравниться с ней! И с детства он мечтал стать равным ей, но вот только убийство его семьи и его бессмысленная и беспощадная месть перечеркнули жизнь, мечту, цель и радость в жизни мальчишки. Именно тогда, после смерти убийцы, он вплел в косу первую серебряную нить, как знак свершившейся мести, как знак новой радости, радости крови, стекающей по лезвию, ее солоноватому вкусу на рассеченной губе, радости слежки, выбора момента и, наконец, удара.

Семнадцатилетний, молчаливый подросток, проклятый и униженный, принятый только в клан Ночных Котов, он был по-своему счастлив, когда ненавидимые миром убийцы хвалили еду, приготовленную по старинным рецептам матери. Это было что-то вроде дани памяти, веры, что она не умерла, просто ушла, недалеко, в лавку зеленщика, что через три улицы. Ведь пахнет ее стряпней, она сейчас вернется, и мы все вместе сядем за стол: мама, отец, сестренка и он, младшенький, с тогда еще сияющими голубыми глазами. И даже сейчас вся еда, приготовленная поваром, напоминала ту, что готовила она, и на кухне таверны был тот же пряный запах, что и в их давно сгоревшем доме.

И вот, когда Фури вбежала за заказами, Некатор, уже закончив с ними, вдыхал аромат старой, практически забытой жизни. Отправив девчушку разносить подносы, он вышел в зал. Бард за обе щеки уплетал яичницу, обняв за талию полненькую служанку. Та непрестанно хихикала и перебирала золотистые косички, рассыпанные по плечам. И когда они вновь встретились с певцом глазами, убийца первым отвел взгляд. Ибо было что-то странное в золотых и беспечных глазах, что-то опасное, похожее на свернувшуюся змею, а умение чуять опасность — это один из самых основных инстинктов убийцы. И сейчас это чувство четко говорило Некатору: "Иди-ка ты отсюда, парень, вон за Следящим понаблюдай, а этого, странного, не трогай..." И он решил последовать совету интуиции, оставив на время барда с его тайнами.

Дроу как всегда неподвижно стоял на краю крыши, скрывшись в тени резного дымохода и цепким взглядом следя за драконом. Тоже не менее странная личность. Какой-то непонятный взгляд был у него, как будто бы голодный.

— Я хотел поблагодарить вас, завтрак был просто великолепен, — голос у барда был низким, рокочущим. Он, казалось, обволакивал, заставлял путаться мысли. Теперь Некатор понимал, почему девушки так и вьются вокруг эльфа.

— Спасибо, мне очень приятно.

Некатор смотрел на постояльца краем глаза, ожидая, что же он намерен предпринять дальше.

— Я давно не ел ничего подобного, с тех пор, как покинул дом матушки, — небрежно сказанная фраза совсем не вязалась с цепким взглядом золотых глаз, так что повар тоже решил не торопиться.

— Моя еда похожа на кухню драконов? Вы мне льстите.

— Нет, не драконов. И, предвосхищая ваши вопросы, даже и не дроу. Меня усыновили,— обезоруживающая улыбка.

Все больше и больше загадок с этим парнем. Некатор интересовался лишь тем, что разгорячало его любопытство, и, надо признать, дракону это удавалось на редкость хорошо. Практически профессионально.

— Вы не подскажете, где здесь можно найти неплохого кузнеца? Мне нужно заточить свои кинжалы,— наконец, спросил бард, поглаживая рукояти клинков, притороченных к поясу в простых кожаных ножнах.

Некатор встрепенулся.

Перед мужчиной появилась возможность побольше узнать об этом полукровке, и он не собирался от нее отказываться. Вытерев руки от соуса, он, слегка наклонив голову, обратился к ожидающему барду:

— Давайте, я вас провожу?

— На ты, и просто Кантаре, — вновь улыбнулся бард, показывая в улыбке заостренные зубы.

— Некатор,— выронил повар.

— О нас многое говорят наши имена, не правда ли?

Некатор замер. А парень оказался далеко не глуп.

— Это не мое настоящее имя, лишь прозвище.

— Ну, а прозвища говорят о нас еще больше...— не отставал настырный парень.

— Я повар и вполне этим доволен.— жестко сказал Черный Лис, пристально глядя в золотые глаза нового знакомого.

Этот несносный парень, шутя поднял руки, признавая поражение. И впервые за многие годы Некатор улыбнулся, открыто и искренне, впервые после Дома Ночных Котов, он улыбнулся кому-то кроме Фури и Иписа.

Крыши

Иллаби Инумура

Иллаби следил за братом уже полмесяца и был уверен, что знает о нем практически все. И это грело душу эльфа. После того как четверть века не знать даже о его существовании, узнать, что Кантаре любит шоколад и крем, крепкий травяной чай и яблочное вино со свежим хлебом...это было необыкновенно.

Призрачной тенью скользя по крышам, он следил за драконом. Каждый раз, когда дроу пробирался по ним в сторону гостиницы, он вполголоса проклинал того безумного архитектора, который создал этот город. Нет, он абсолютно не понимал, зачем на крышах города эти демоновы статуи, розеточки и башенки, расположенные в художественном беспорядке?

Путь от родных гор до этого города занял у эльфа три недели. Первые дни он передвигался только ночами, ранним утром и поздним вечером — все еще опасаясь жесткого солнца, но со временем практически привык, так что в своем темном плаще и полумаске не слишком отличался от дроу-изгнанников, одного из которых и собирался изображать.

И теперь, когда Кантаре пришел в городок на пересечении Четырех Великих Торговых Путей, следующий за ним Иллаби, мог часами, сутками сидеть на соседней крыше и наблюдать, выискивая опасность и возможность познакомиться. Одетый в темно-фиолетовый плащ и маску, закрывающую нижнюю часть лица, он был незаметной тенью даже при ярком солнечном свете.

Все было необыкновенно спокойно. Городок жил своей жизнью, Кантаре пел и развлекался, а Илл не видел никаких неприятностей, способных помешать путешествию брата. И единственное, что волновало воина-дроу, это повар в таверне, где остановился полукровка. Этот человек, с первого взгляда обычный, просто немного мрачный и неразговорчивый... но то, как он ходил! Так ходили лучшие из воинов людей или их наемные убийцы. Он ходил плавно, скользяще, бесшумно, так, как ходят кошки, охотящиеся за мышью. И, порой, у Инумуры создавалось впечатление, что этой мышью был он сам. Но обычный человечек ведь не мог бы увидеть одного из дроу? Пусть и младшего воина...

Когда Илл наблюдал за "поваром", тот, не отрываясь от работы ни на секунду, успевал и подшутить над прелестной официанткой, и поругаться с трактирщиком, и цепким взглядом хищника наблюдать за расслабленным бардом. Для несведущего зрителя, Кантаре вообще выглядел на удивление расхлябано. А вот если знаешь, с кем имеешь дело... Настоящий мастер боя всегда отличит безродного пьяницу от Мастера Винной Бочки, хоть на вид они и одинаково бесполезны. Кантаре был опасен. Опасен не отточенной силой и мастерством опытных воинов, нет, он не имел нужного мастерства, но силой и яростью зверя, дремлющего в глубине его груди.

Вдруг Иллаби заметил, как повар заговорил с подошедшим к нему Кантаре. Они о чем-то тихо разговаривали, и тут человек улыбнулся. Дроу заметно напрягся. Нехорошо как-то выглядела улыбка воина, слишком радостно, что ли. Не улыбаются так воины, не улыбаются. По крайней мере, без видимого повода. А значит... Неужели наемники Владыки уже нашли брата?

И он продолжал слежку, отмечая каждый шаг брата, каждый взгляд повара с походкой хищной кошки.

Рибидус'Турис

Ренеске Сангус'Синис

— Ренеске, у тебя такое выражение лица, что мне становиться дурно. С тобой все в порядке?

— Это искреннее беспокойство. Не похоже?

Вампир с длинными пепельно-серыми волосами и багрово-алыми глазами повернулся к говорившему. Черные, неровно постриженные волосы и лиловые глаза, матово-белая кожа, темные тонкие брови и глубоко бордовые губы придавали ему одновременно изысканно-нежный и совершенно порочный вид. Одет он был в обтягивающие черные штаны, заправленные в сапоги из змеиной кожи, черные, блестящие, а полуобнаженный торс, прикрытый только черным жилетом с длинными и широкими рукавами, был украшен множеством небольших шрамов, складывающимися в непонятный узор. Рукава были украшены вычурной вышивкой в виде тайных символов, а сережка в виде пентаграммы блестела холодным светом, оттеняя теплую черноту волос. Некромант и наемник, Кэссер Эль'Муэрте, был одним из немногих людей допущенных в святая-святых вампиров — Багровые Палаты, место заседания Совета Трех Кланов. Ну не совеем людей — Кэсс был Высшим личем.

Ренеске смотрел на него, слегка склонив голову на правое плечо. Полы его черно-красного халата слегка волочились по золотистым камням и уже немного потрепались. Халат, приспущенный на плечах, был завязан широким поясом так, что открывал белую с высоким воротником-стоечкой рубашку с черными рукавами, покрытыми тонкими белыми узорами, изображающими облака. Черные матовые брюки и алые сандалии из тонких кожаных ремешков, скрепленных черными застежками — все это составляло ритуальное одеяние вампира из клана Вестигаторов, следопытов.

Во многом он был похож на большинство иных вампиров — такой же холодный, абсолютно не способный чувствовать ничего, кроме животного любопытства, опытный шпион и разведчик, хитрый и саркастичный. Единственное, что отличало его от других, — невероятная, почти до помешательства страсть к чувствам. Он мечтал научиться испытывать чувства так же, как смертные... ну, или, если вспомнить Кэсса, бывшие смертные.

Рене было всего десять, когда он впервые попал в мир людей. Его мать была тогда влюблена в человека, и они несколько лет жили среди этой расы. Он помнил, когда впервые увидел, как двигаются губы, как плавно перекатываются мышцы, как выгибаются брови и сминается кожа. Он тогда спросил у матери — что это? И получил в ответ небрежное— чувства.

С тех пор он стал на них охотиться, учиться, запоминать. Ему нравилось смотреть на этих забавных существ, вечно суетливых и постоянно изменчивых. Менялось все — и их лица, и их движения, и даже тела. В отличие от людей, вампиры были вечномолодыми и практически бессмертными, потому для Ренеске до сих пор было не до конца понятно, что же такое так страшащая их "старость".

Стоящий у стрельчатого окна, за которым простирались Вечные Сумерки Терра'Косини, некромант улыбался той призрачной улыбкой, что уже была доступна вампиру... Неожиданно Ренеске даже залюбовался холодной Силой этого странного мертвого человека, так и не разучившегося смеяться. Они уже давно путешествовали вместе: Кровь-вампир и Прах-некромант, два по Закону непримиримых врага.

Почему? Да потому, что высокомерные некроманты, названные Прахом, презирали вампиров, считая их мятежной нежитью, а вампиры постоянно, со свойственной им бесстрастностью, так ненавидимой людьми-некромантами, объясняли, что они, дескать, одна из трех первых рас, и это люди вообще неудачный эксперимент непонятно кого, ибо не имеют даже единственного покровителя... Чем заканчиваются подобные разговоры предугадать не сложно.

Но Кэссер и Ренеске были исключением. Нет, эти двое не упускали случая поругаться, но это была своего рода привычная, доставляющая обоим наслаждение, игра. Сродни представлениям в так любимом Рене театре. Только не в театре вампиров — он слишком мрачен и бесчувственен, в нем даже маски не нужны — белые лица Крови отлично их заменяют, а в людском балагане.

Вампир смотрел на Кэсса, улыбаясь уголками тонких губ.

Ренеске хорошо помнил их первую встречу. Он тогда был совсем юным вампиром, почти подростком, да и не из воинов или охотников, а просто из следопытов, и потому был совершенно не готов к битве с нагрянувшими Святыми Псами, нашедшими его след. Ренеске попытался скрыться на кладбище среди знакомой силы Смерти, но ему это не удалось, поэтому, когда он оказался запертым у старого кургана, юный вампир решил продать свою данную ему от рождения Не Жизнь подороже.

Старое кладбище застилал жидкий, не мешающий взгляду, туман, молочно-белый, с легким золотистым оттенком. А вот небо было абсолютно чистым, темным и глубоким, наполненным сияющими огоньками звезд и тонким, почти волосяным месяцем. Ренеске даже залюбовался местом, где ему суждено по-настоящему стать неживым.

И тут он впервые почувствовал этот странный сухой холод. И ощущение чьего-то присутствия за спиной, кого-то сухого, рассыпчатого и одновременно смертельно-опасного, объятого черным не по цвету, а по сути, туманом.

Стоящий за спиной молодой мужчина произнес:

— Нужна помощь?

Черноволосый, смертельно бледный, изысканный до порочности парень стоял на пригорке на вершине кургана и жевал тонкую травинку. И по сравнению с ней (хотя как можно сравнивать человека и растение? но тогда это казалось правильным, единственным мерилом его Жизни и Не Жизни) он был мраморной скульптурой. Древней, как мир, и живой, как смерть.

И, не дожидаясь ответа вампира, некромант прыгнул вперед. Ренеске так и не понял, когда перед ним вместо беспокойного парня появился Он. Вроде бы все осталось таким же — и черный шелк волос, и матово-белая кожа, и полные чувственные губы, но теперь немного ломаным движением, как могла бы двигаться дорогая марионетка или дешевая танцовщица в квартале Красных занавесок, шагнул один из тех, кого принято называть Властителями Смерти.

И что было этому причиной? Внезапно расправившиеся плечи? Или более глубокие тени, укрывшие скулы и веки? Чуть приподнявшиеся уголки глаз и их холодное аметистовое сияние? Изогнувшийся в неестественной улыбке рот, кажущийся прорезанной щелью?

Повинуясь застывшему в танце некроманту, по старому кладбищу пронеслись неясные тени, смазывая границы между Здесь и Не Здесь, тысячами ритуальных свечей заскользили по надгробиям блуждающие огни, такого же аметистового оттенка, что и глаза Праха. Они сияли и извивались, скользили и перетекали, путали мысли, складываясь в огромную пентаграмму, в центре которой и стоял Мастер. Святые Псы быстро читали молитвы, а незнакомец лишь тихо смеялся, еще больше кривя губы в неживой улыбке... Он медленно поднял руки и, внезапно наклонившись вперед, расправил пальцы до этого сжатые в кулаки.

Тысячи огоньков, замерших на надгробиях недремлющими стражами, взвились в небо тонкими столбами лилового пламени. Он смеялся все громче и громче, а откуда-то из Не Здесь раздавался еле слышный гул. "Не отомщены... забыты... безымянны... неживые... неживые... НЕЖИВЫЕ..." Все громче и громче, и вот первый шорох разрываемой земли и первый неживой изломанной куклой поднялся из глубин. И тысячи его братьев поднимались по зову кукловода. А ведь они и сами похожи на кукол? Кукловоды?

Святые Псы отступали, в панике забывая молитвы и псалмы, а за ними неясными тенями шли Те-Кто-Умер и Те-Кто-Не-С-Живыми, тонкие ломанные фигуры и полупрозрачные тени, отбрасываемые Прахом, окружали и запирали Псов в незримую ловушку болотных огней. Чувственные губы Праха кривились в радостном оскале, тонкий красный язык облизал пересохшие губы, и он мог бы стать похожим на томимого жаждой вампира, если бы не лиловые провалы глаз.

— А куда вы? Неужели не хотите посмотреть наше представление?— Хриплый голос завораживал слушателя, странных эхом блуждая между надгробий.

Он снова завел танец в мигом сгустившихся тенях, почти сливаясь с ними, и лишь яркими точками вспыхивали его горящие глаза. И теперь никто бы не смог сказать, что это человек. Он сам стал одной из теней, что отбрасывает Смерть при свете храмовой свечи. Движения его были плавными, а рот искривлялся в такт странной мелодии Танца, припечатывая клокочущими звуками речи некромантов на языке их Госпожи, каждое слово которой убивало и мучило, изменяло и подчиняло.

Он танцевал, словно слыша музыку. Странную мелодию шепота Немертвых и их шагов, звона колокольчиков, зовущих вернуться назад, в царство дочери Врага — той, кого Рожденные Прахом называли Муэртой, треска Неправильного пламени и смеха. И, повинуясь его Танцу, скользили фигуры, убивая нарушивших покой Владеющего Тенями.

На белых костях алыми лепестками расцветали капли крови, темно-вишневые, густые и блестящие. А некромант все кружился в жутком подобии танца, то поднимая руки к тонкому серпу Луны, то расправляя их в стороны, то изгибаясь, словно струя дыма, черного, густого, маслянистого, такого, что поднимается над пожарищем.

Молодой вампир наблюдал, расширив глаза в немом восхищении Танцем. Капли крови, живительного напитка, сводящего вечно спокойных вампиров с ума, падали на влажную от вечернего тумана землю, впитывались и поднимали новых марионеток. Но не все капли уходили в землю, некоторые падали на камень надгробий и плит, стекали, маня юношу матовым блеском старого вина, источая аромат, пряный и чистый, заставляющий терять голову в безудержном желании наклониться и слизнуть эти капли, почувствовать солоноватый вкус и мягкий бархат на языке.

Ренеске уже не помнил, как выдвинулись в призыве клыки, и как он, не в силах совладать с жаждой, кинулся вперед, в битву, чтобы почувствовать тепло, проникающее в горло горячими глотками, чтобы по лезвиям сабель скользили алые ручейки, наполняя смертоносную сталь силой. Но он помнил, как услышал Песню. Тонкий звон колокольчиков, прерываемый тяжелыми ударами барабанов.

Жаль, что только Луна видела Танец Крови и Пепла.

Ах да, и еще Муэрта.

Ренеске так и стоял бы, словно огненными всполохами завороженный воспоминаниями той схватки, если бы высокий черноволосый вампир не пригласил их в Зал Совета Трех. Они бесшумно скользили за проводником, не обращая внимания на недовольные, а часто даже ненавидящие взгляды вампиров. Придворные советники были возмущенны тем, что в священных коридорах ходит человек, пусть даже и мертвый... тем более, мертвый. Но они терпели, до скрежета сжимали зубы в неком подобии чувства, но терпели друга и спасителя наследника клана Вестигаторов, принятого в их стране самим Белым Советником.

Коридоры Рубидус'Турис не освещались факелами и, уж тем более, там не было окон, ведущих к свету солнца. Не верьте легендам, что солнечный свет убивает вампиров — это выдумки, они просто его не любят. Создания ночи, рожденные под крылом Матери-Мыши, имеют слишком нежную, слишком тонкую кожу, которую солнечный свет ранит, практически сжигает. Как и презираемые ими люди, вампиры чувствуют боль и, как ни странно, так же ее боятся. Так что они предпочитают таиться в огромных замках без окон и малейших отблесков солнца.

С тихим скрипом раскрылись двери, впуская две фигуры во мрак зала.

Рубидус'Турис

Кэссер Эль'Муэрте

В Зале Совета Трех царила тьма. Абсолютная, ослепляющая всякого входящего... но не Кэсса. Он не был живым вот уж три сотни лет. А ведь что такое смерть? Смерть это — тьма. Мертвые не видят.

И лич не был исключением. Его безумно красивые глаза-аметисты, покрытые серебристой пылью, были незрячими. Сначала, сразу после смерти, Кэсс боялся той темноты, что объяла его, заключив в сферу беспросветного мрака. Он просто не был готов отказаться от света, никогда прежде не говорили ему, что перешагнув грань, он потеряет дар зрения.

Но потом лич привык, и это оказалось не так уж и страшно.

Он не видел, но чувствовал, знал. Он не видел зала, но знал, что на высоких сводах изображены летучие мыши, а тонкие колонны устремляются к ним и вплетаются лозой в своды. Ему не нужно было видеть глазами, чтобы знать, что на возвышении у задней стены за столом сидят трое. Тяжелые складки глубоко-бордовой скатерти скрывали ноги Советников, а их руки лежали на ней, оттеняя своей бледностью.

Длинные и тонкие пальцы сидящего в центре сплетались, а массивные перстни мерно постукивали, когда он в нетерпении поглаживал костяшки на тыльной стороне ладони. Бархат рукавов бесформенного багрового одеяния советника Великого Рода Беллаторов спускался низко, закрывая массивные запястья, а шея была открыта спущенным на спину капюшоном. Черные густые волосы, похожие скорее на гриву пещерной кошки, плавными волнами спускались на плечи, покрытые ритуальными доспехами времен Матери-Мыши.

Воины были единственными из вампиров, которые скорее походили на кочевников с Востока, чем на утонченных аристократов — низкие и плотные, с широкими плечами и сильными руками. Как не похожи они были, эти сильнейшие в своей безумной, воистину безумной физической силе вампиры — никто из других Родов не мог сравниться с ними в схватке.

На лице Советника, как знак его беспристрастия и единства с Родом, алела хрупкая стеклянная маска, изображающая воина — брови сдвинуты, рот искривлен в подобии торжествующей улыбки, которая, сливаясь с едва видимой сквозь маску спокойной линией губ, создавала воистину пугающее впечатление.

Справа от него, скрестив руки на шелковой белизне балахона, сидел Владыка Ренеске, советник Рода Вестигаторов, подобный статуе из белой кости. Его серебристые, еще светлее, чем у Рене, волосы были забраны в четыре косы, лежащие на плечах, а пальцы холодным серебром обвивали тонкие кольца. Шею плотно охватывали серебряные пластины, скованные в ожерелье.

На лице Советника Следопытов, так же как и у Воина, была маска, только не алого, как свежая кровь цвета, а молочно-серебристого, как свет полуночной звезды, покровительствующей Тем, Кто Ищет Следы. Лицо, изображенное на маске, было полно живого любопытства, столь несвойственного вампирам — оно искажало тонкие черты лица, превращая изысканность в грубость, но не умаляя ее красоты.

Род Вестигаторов был похож на вампиров из древних сказаний — тонкие и хрупкие, высокие создания с плавной и бесшумной походкой, они не обладали силой Воинов или магией Охотников, но власти в их руках было не меньше, чем у этих Родов. Их оружием была хитрость и интриги, знания, хранимые в Великой Библиотеке, и информация, собираемая по миру. Пусть мало кто знает о власти тех, кто по Закону ищет и настигает врагов Детей Матери-Мыши, но они и не стремились к преклонению, им было достаточно знания.

Последний за столом — советник в черном одеянии и антрацитовой маске, положивший острый подбородок на переплетенные неокольцованные пальцы рук — Венатор, Охотник, сидел неподвижно, словно статуя, выделяясь лишь своими ярко-рыжими кудрями — единственным живым пятном в его фигуре. Даже маска его была лишена эмоций, лишь холодное спокойствие хищника, идущего по следу. Она, казалось, сплеталась с лицом, создавая истинный лик убийц.

Да, именно Охотники казнили изменников, ибо только рожденные в Черную Полночь, когда белая луна не восходит над спящим Сорреном, рождаются те, кто может управлять Тенями. Они, вампиры, закутанные в темные одежды, следуют незримо и однажды, устав от ожидания, пускают к обреченному своих слуг — Теней. Тех теней, что отбрасывают Живые. И вампиры в том числе, ибо их сердце и, хоть и очень медленно, но бьется.

А вот Кэсс Тени не имел. Хотя солнце и не пускало свои лучи сквозь него, а оставляло тень от тела, в ней не было той жизни, несмотря на трепетание упрямого сердца. Кэсс смотрел на Одного Из Трех и дрожал, ведь за спиной Советника дрожала, как будто от безумного смеха, Тень. Как может быть тень в абсолютной тьме? Некромант не знал, но он был уверен, что только у Черного Советника есть плотная и настолько живая Тень.

Ренеске, подойдя к возвышению, склонился перед Советом, опустив рубиновые очи в пол. Кэссер усмехнулся такой непривычной покорности своего горделивого друга, но сам не склонил головы перед не своими Владыками, ибо он склонялся лишь перед возлюбленной Муэртой. Его принципы слишком походили на грубость, и, наверное, еще и поэтому его так не любили привыкшие к уважению и страху вампиры, а особенно их безликие Владыки.

— Мы рады, мой Сын, что ты пришел на наш Зов, как велит Закон, — сказал Белый Советник, как владыка младшего рода потомственных дипломатов Сангус'Синис, из которого и происходил Ренеске. — И теперь я должен сообщить тебе, безусловно, счастливую новость.

Голос Советника звучал четко— высокий и как будто бы хрустальный, он отражался от стен, окружая фигуры приглашенных.

— Какую же, Советник? — почтительность в голосе пепельноволосого вампира, заставила Кэсса поморщиться — он не любил смотреть, как Рене унижается, предпочитая видеть в глазах вампира почти живую, почти человеческую гордость, так схожую с гордыней.

— Великий Совет решил, что ты достоин занять место отца и стать нашим послом в городе у Четырех Путей. Возрадуйся, младший, ты сможешь достойно послужить своему народу, — в разговор вклинился Алый, как неофициальный председатель. И его низкий, рокочущий глас заглушил перезвон Белого.

Ренеске лишь еще ниже склонил голову, не спрашивая, что случилось с отцом, почему его пришлось заменять. Ему было все равно.

— Благодарю за честь, Владыки.

— Что ж, иди и служи Совету Трех.

Черный Советник так не проронил и слова, молча смотря на уходящего Посланника и Праха.

Кэсс же, уходя вслед за Рене, так не почувствовал, как за спинкой резного кресла, все так же заходясь в беззвучном смехе, Тень Безумного Охотника потирала руки в предвкушении нового Следа.

Комната за Залом Совета

Римини Сиркостелла

Мерзко смеясь, Римини скользил за своим хозяином по узким коридорам Рубиновых Палат. Он извивался, стараясь успеть за Калиго, но все равно постоянно отставая из-за своего неуемного любопытства — он оставался, что бы взглянуть на стражников из рода Воинов, холодных и бесстрастных настолько, что незнающий мог перепутать их со статуями. Он смотрел на оружие, развешенное на стенах— он скользил между клинков, задевая их полой рваного плаща, проводя по стали неестественно длинными пальцами на тонкой, как тростинка ладони. Но Смеющийся периодически догонял трех Советников и, все так же противно смеясь, слушал их разговор. Хи-хи...

— Алгор, ты уверен, что получится? На твоем месте, я бы выбрал кого-то с более преданным Роду сердцем. Ренеске,— Алый Советник слегка поморщился, выражая свое отношение к ушедшему вампиру,— слишком свободолюбивый и гордый. Да и этот его, немертвый приятель...

— Энсис, перестань, ты не доверяешь моим расчетам?

Советник в белом одеянии, дождавшись сдержанного кивка от Алой Маски, продолжил, слегка коснувшись нескольких серебристых прядок, упавших на лоб:

— Нам не нужен безликий исполнитель, который будет следовать инструкциям. Такие не смогут заинтересовать цель. Для выполнения задания нужна недюжинная смекалка и экстраординарная логика. Ренеске обладает и тем, и другим. Дракон — существо совершенно, абсолютно нелогичное, и подход к нему должен быть соответствующим.— сказал он, отмахиваясь от сомнений коллеги.

— Ладно, с этим я еще соглашусь, но почему мы не открыли ему суть задания? Разве не было бы это проще?— Не сдавался Энсис.

Хи-хи...

Римини неслышно зашуршал плоским, как бумага плащом... хи-хи.

— Проще? Не смеши меня, Алый! Ты Воин, вот и сражайся, убивай, мучай. Это — твое призвание, — последнее высказыванием звучало бы изысканной насмешкой, не будь сие сказано спокойным и невозмутимым голосом Холода. — А в дела связанные с политикой и управлением слугами не вмешивайся. У рода Сангус'Синис, несмотря ни на что, есть прекрасное качество — влипать во все важные события в местах их назначения, а Отлученный по Закону дракон-полукровка... Это очень важное событие.

Хи-хи...

Хи-хи-хи...

Римини смеялся, тихо и хрипло, смеялся над этими смешными вампирами, которые что-то рассчитывают, кем-то управляют. Это было так смешно, хи-хи, надо просто всех убить, поглотить, растерзать, замучить.

Хи.

— Калиго, да успокой ты свою тварь! Я устал от ее противного хихиканья! — и снова тень эмоций за холодным голосом Белого.

Калиго не ответил, лишь уколол тьму за плечом своим взглядом.

Римини замолк.

Три советника шли по коридорам дворца, вырубленного в скале, и думали каждый о своем. Тот, чье имя Меч, думал о бессмысленных интригах Белого и тренировках клана, Калиго — о ждущих в подземельных пыточных предателях. Римини посто с обидой и непониманием сверлил ему спину.

А Хранитель знаний вспоминал книгу, спрятанную в тайнике, древнюю, еретическую, запрещенную. В ней говорилось, что не Мать создала их Род, а тот, кого высокомерные светлые называют Врагом, хотя он для Соррена им не является.

И что придет однажды его наследник, всемогущий Жрец, и склонятся к ногам его все древние создания Темного, и возвыситься Храм Его над миром, олицетворяя собой Возрождение Тьмы. И думал прозванный Холодом: "Неужели Ты хочешь вступить в игру, Всемогущий? Дай мне знак, и я первый склонюсь перед твоим Жрецом!"

Хи-хи...

Смеялась Тень, не собираясь помогать хозяину в этой игре...

Таверна "За решеткой"

Некатор

— Он — принц Тьмы,— уверенно заявила девушка с длинными каштановыми волосами, убранными в два низких хвостика.

— Нет, он не принц Тьмы,— отвечал ей ее собеседник.— Я видел, как он гонялся за кошкой — принцы Тьмы не гоняются по грязи за кошками.

— А я вот отлично вижу, как принц Тьмы гоняется за кошками, что бы нас обмануть!

Фури и Некатор сидели у окна и наблюдали за приезжим. Шпионить за драконом стало их ежедневным и крайне интересным занятием. Некатор, вспоминая шальную молодость, закончившуюся пять лет назад предательством и тюрьмой, ставил на пути парня всевозможные препятствия, которые "златовласка", к величайшей радости и несильной обиде мужчины, обходил с изяществом дурака, которому, как известно, везет.

Он умудрялся споткнуться и, пролетев пару метров, уткнуться носом в паре миллиметров от очередной ловушки, небрежно переступить искомый камень или просто развернуться не дойдя. Иногда бывший убийца ловил на себе взгляд барда, неожиданно холодный и острый, как у бывалого хищника, но, спустя мгновение, он снова теплел, и повар вновь считал это лишь игрой света.

Вот и сейчас золотые глаза худощавого певца блеснули металлом. И, словно не замечая этого, вокруг него вилась грязная серая кошка, а значит, повару снова показалось. Ведь даже дети знают, что кошки прекрасно чувствуют разумных. "И почему мне так хочется, что бы парень оказался чем-то большим, чем веселый повеса-менестель? Неужели мне настолько скучно? Я не могу скучать по... нет... пора готовить ужин..."

И он отходит от окна, невозмутимо отмечая, что Следящий все так же наблюдает за драконом, а Фури заливисто смеется, без страха, без обычной нервозности. И Ипис, поблескивая в солнечных лучах стеклышками старых очков, с гордостью смотрит на свое детище — трактир, где любой может отдохнуть и пожить счастливо. Хотя бы одну ночь.

И все было настолько прекрасно, что не оставалось сомнений — что-то грядет.

Безвременье

Темный Демиург

Медленно закручивались столбы дыма, складываясь в подобие гротескной арки древнего храма, тихо потрескивал огонь в огромном очаге, и радостно улыбался Младший, глядя в зеркальную поверхность озера.

Все идет по плану.

Он провел длинными пальцами по глади воды, вглядываясь в появляющиеся там фантомы.

...Вот мечется в пещере дракон с золотыми зрачками, разбивая вещи, царапая стены изменившимися когтями. Он в бешенстве от осознания своего бессилия, своего страха, впитанного в подземельях Владыки, от того, что он играет по чужим правилам и не знает, как избавиться от оков. И, наверное, от того, что не может плюнуть на гордость и страх и... и что? Обречь на вечные скитания и, в конце концов, смерть чернокожую женщину и их детей?

Гордыня, страх, Закон — все было против них. И он проклинал тот день, когда согласился сопровождать Наследника, тот день, когда капризная хрупкая девушка украла его покой и подарила ему сына... и благословлял, беззвучно молясь древнему божеству.

И он метался вихрем, пугая своим бешенством двух малышек, сжавшихся в углу...

...Вот у подножия статуи великой Ллос стоит жрица, беззвучно молясь. Молясь о счастье тех, кого не имела права любить. Она знала, что Паучиха не станет помогать не дроу, но жрица просто не знала, что еще делать, у кого просить защиты для ее сына с такими прекрасными золотыми глазами, и для дракона, подарившего их Поющему. У кого просить защиты той, кто запуталась в чувствах и долгах? У кого просить защиты для того, кто слишком горд, чтобы принять помощь?

И она просто молилась, не надеясь на то, что ее услышат, просто так, для успокоения души, ибо больше ничего не умела жрица, ничего не могла сделать для них. И беззвучно текли слезы бессилия, осознания собственной никчемности. Разве может жить та, у которой не хватает смелости, что бы спасти своего ребенка?..

...Вот переставляет фигурки на доске Белый Змей, щуря полуслепые глаза, улыбаясь невозмутимой улыбкой куклы. Он тоже не спит в эту ночь, но не от раскаяния или страха. Нет, он не спит от ненависти. Ненависти, которая, смешиваясь с любопытством и приторным запахом безумия, рождает чудовищные замыслы.

И он не спал, смотря в холодные воды Матери-Океана, и, вспоминая золотого полукровку, дрожал, представляя, как будет убивать дитя Солнца, прекрасного и ненавистного. Он думал лишь о нем.

В эту ночь безжалостный и жестокий Черный Господин не спал от зависти...

...И холодный лич, танцуя меж искореженных стволов Проклятого леса, думал о прошлом, которое было уже так давно и так странно, что, словно, и не с ним. А может, и правда, не было той деревни, не было рыжеволосой девушки, пахнущей сеном и молоком, не было брата, любящего гонять тебя по двору, не было старой мельницы у ручья, где жили русалки, не было сестренки, овец, старого волкодава, даже старика-старосты с его кривой клюкой не было, как и кислых яблок?.. Ведь тогда не было и тех мечей, пожаров, разорванного платья и рыжих локонов на земле, не было измазанной и растоптанной куклы, не было чернеющих камней печей и серого пепла, покрывающего тело, ядом заползающего в рот. И не шел обжигающий снег.

И он танцевал, убивая, что бы не давать убивать, что бы черноволосый мальчик, давший ему хлеба в последней деревне, так и не узнал, что значит пойти по пути Муэрты, что бы его дар не пробудился, когда немертвые этого болота придут за жизнями его родных... и не тронут его, навеки отметив как родного.

Не будет этого. Ведь даже в мертвом сердце течет кровь, медленно, но течет. Пусть не алая, горячая, живая, пусть холодная и темная, пусть. Возлюбленный Муэрты еще помнил, что такое сострадание.

И он не спал. Мертвые уже не спят...

...А вампир, сидя у костра, ждал возвращения Праха. Он никогда не спрашивал, куда тот уходит в прекрасные лунные ночи, когда светло будто днем. Он не спрашивал, боясь узнать правду. Вампир боялся своего спутника, но не было у него никого ближе в эти ночи. И он ждал.

Сын крови смотрел в пламя, смотрел в смерть и думал, как может жить тот, кто уже в ней, кто мучается, не сгорая, кто знает, что не будет покоя ему и за гранью? Но Прах, в отличие от него, хотя бы умел смеяться...

Как хотелось ему уметь смеяться, как люди, грустить, ненавидеть, гневаться, жалеть... любить. Жить полной жизнью. Как хотелось ему родиться другим. Но миру и Матери-Мыши наплевать на желания песчинок, влачащихся у их подола.

Так что он просто ждал...

...Металась по кровати и простая человеческая девушка. Металась и звала кого-то, просыпаясь в холодном поту, повторяя как мантру имя, что уже практически забыла, имя данное ей матерью в холодный осенний вечер, когда за окном бушевала первая вьюга, и люди жались к печкам. Имя, забытое, закинутое в самый дальний угол памяти в день, когда мать увели люди в белых, девственно белых, как снег в морозное утро — не столько красивый, сколько опасный, рясах. Имя, забытое, когда ее приемный отец, вор и мошенник, презрительно и насмешливо позвал ее "воровка".

Имя, забытое... а забытое ли? Как может быть забыто то, что каждое полнолуние, когда луна огромна и величественна (и бела, как их одежды), просыпается и бьется в крови, в руках, дрожащих от страха, и стекающих слезах, что кусают щеки, солью застывают на искусанных губах, слепляют ресницы.

И она засыпает, что бы в следующее полнолуние вновь проснуться от страха и боли, что бы снова вспомнить имя. А сейчас... Сейчас можно забыть и заснуть спокойным сном, уткнувшись в подушку, как в грудь матери...

...Эльф, безмолвной статуей замерший на крыше, думал о брате, столь нежданно обретенном. Думал о том, что он похож на мать — такой же ветреный и беспечный. Эльф боялся за него. Да и его самого тоже, ибо не знал, что пришло полукровке от отца, истинного дракона, и когда оно прорвется сквозь маску манерной капризности.

И еще он скучал. Скучал по темным коридорам родных подземелий, по лицам ненавистных одногодок, по матери, такой ненадежной... и доброй, даже по сестре, по ее вечным скандалам, по шуму. Ему было непривычно тихо. Тишина била по голове, путала мысли, звенела. Раньше он мечтал о ней, но теперь она ему опротивела. И он ждал, когда ее разрушат.

И он знал, что в эту ночь не спит и странный человек с походкой дикой кошки. Он не может уснуть и, устав смотреть на фигуру дроу, сейчас поднимается сюда. Сегодня можно.

Мягкие, скользящие, на грани слышимости, шаги за спиной. Небрежно брошенное яблоко, красное, спелое, в которое можно вгрызться острыми, крепкими зубами. Неживое молчание, ведь даже сегодня, особенно сегодня, говорить нельзя...

...И бывший убийца в эту ночь смотрел на город с крыши, любуясь игрой бликов на окнах богатых купцов и аристократов, что так напоминали блики стали. Он не любил таких ясных ночей, ведь ночь создана для того, что бы укрывать, прощать, дарить покой, а не выставлять уродства напоказ, как свет солнца. За эту милосердную тень и любил ночь человек с серебряной косой. Когда ночь темна, как воды мутной реки, он спал спокойно.

Но не сегодня.

Острый и безжалостный свет бередил старые раны, колыхал память, выхватывая самые кошмарные видения. Это лишь кажется, что после свершения мести наступает освобождение, нет... Он тоже так думал, когда строил планы, когда лелеял страшные картины. Реальность оказалась страшнее. Не было покоя, не было радости.

Было только отвращение. А потом пришли кошмары... И всегда приходили в такую безоблачную ночь, когда луна освещает все закоулки и тупики. И он решил заливать их кровью. Он выходил на заказ всегда в такие ночи, чтобы не спать, чтобы не видеть лежащих бледных тел. Кукол залитых вишневым сиропом. И он убивал.

И пришла рутина.

А кошмары остались.

И даже теперь, когда старик забрал его из маленького, созданного им самим, ада, даже теперь он не решался заснуть в ясную луну.

Тихо хрустнуло яблоко на зубах Следящего. И человек впервые подумал, ни к чему, просто так — "Почему мне никогда не снилась мать?"

...А малыш-карманник не спал, потому что был голоден. Он не мучился кошмарами, не метался в гневе и даже не работал. Забившись в щель между деревянными ящиками и, прижав к груди худые ноги с торчащими острыми коленками, думал о вкусном пироге и о том, что он ничего не украл после встречи с тем странным дроу.

Уже забываясь в неком болезненном подобии сна, он вспомнил дом и на секунду, до того как провалиться во тьму, стал абсолютно счастливым, забыв кто он и где он...

...А еще, именно в эту ночь, далеко на востоке, девушка с выкрашенными хной волосами выбирается из дома, что бы сбежать на запад, к Перекрестку Четырех Путей. Она станет вольной наемницей с коротко обрезанными волосами, свободной от запретов отца, сильной настолько, что никто не попробует ее защитить. Прочь, дорогие ткани, прочь золотые украшение, прочь, прочь, прочь.

Этой ночью она уезжает, взяв с собой только двух тонконогих жеребцов, доспехи, меч и сына конюха с узкими глазами и золотой кожей. Она уезжает!

И они несутся по пустыне, дальше и дальше, пока стражники султана не заметили пропажу любимой дочери владыки, пока не дышат в затылок быстрые кони, пока не звенят мечи и кольчуги. Вперед, вперед! К своей собственной судьбе, не придуманной кем-то, а созданной самой...

...Смеется тихо как колокольчик желтокожий юноша, несущийся по песку за госпожой, завидуя ее незнанию, ее свободе, ибо он-то знает, что сейчас не они решают куда идти, совсем не они. Он знает это так же четко, как и то, что на его спине расправил крылья зеленый дракон.

Их судьба предопределена и неизменна.

Вот поэтому и несется он вслед за девушкой на запад, и именно потому не спит в такую прекрасную ночь...

...Не спит Алый, разбуженный внезапно напомнившей о себе старой раной...

...Не спит и Черный Охотник, глядя на звезды и расчесывая волосы тени...

...Не спит, запутавшись в собственных интригах, Белый, сжимая в руках старую книгу, перечитывая ее и беззвучно молясь...

...Не спят наемники, пересчитывая монеты из полновесного золота, принесенные существом со снежно-белыми руками. Не спят, готовясь к войне....

...Не спит Владыка Светлых эльфов, предчувствуя скорую бурю...

...И лишь Кантаре, дракон-полукровка, спит спокойно, разметав по подушке золотые косички, приобняв пышную красавицу, что приткнулась к его боку. Спит и не видит ничего...

Да, все идет по плану.

И закручиваются столбы дыма, стирая арки и своды, стирая окна и колонны. И все исчезает.

Где-то и когда-то смеялся Темный Демиург, закручивая жизнь вокруг своего жреца.

Скоро, уже скоро.

Глава 5

— Да, он напал на наш отряд, с ходу убил великана, порубил одного, второго, еще одному выпустил кишки, а мне говорит "иди и скажи своему вождю, что я приду за ним". А глаза у него такие ДОБРЫЕ!

Записки Кантаре

Я всегда хотел узнать, что такое "мир". В детстве меня это волновало не так сильно, как и то, почему я не такой как все. Мне не было интересно, почему моя кожа черная, как уголь в матушкином очаге, а уши острые и подвижные как у старого серого котяры, распластавшегося на деревянном полу, да и глаза похожи на его— желтые. Куда более насущным сначала было то, что я напоминал девушку длинными волосами и хрупкой ладной фигурой, а затем мой интерес к ним.

Я сам понимал, что это не нормально. Мои ровесники их презирали, смеялись и не хотели общаться, а я... Меня к ним тянуло. Мне хотелось прикасаться к ним, к их коже, волосам, губам. Мне казалось это единственно правильным, верным и совершенным. Это было единственным, что сдерживало... что?

Тогда я еще не знал, не понимал от чего спасаюсь, зарываясь в мягкий шелк волос с запахом дикого меда. Сейчас знаю. Маленький ребенок не знает, что такое "хорошо", не знает, что считается пороком, а что благим делом, да и не хочет знать. Я не понимал, почему все ужасаются, когда я говорил, что мне интересно, что внутри того или иного существа или человека.

Еще тогда, да и сейчас, впрочем, тоже, я был уверен, что люди и внутри разные. Мне нравилось наблюдать, как наши охотники разделывают добычу — мне нравился острый запах свежей крови, алый цвет плоти и остекленевшие глаза, все это вводило меня в экстаз. А уж, когда забивали старую корову или бычка, я всегда первым бежал, что бы увидеть, как застывают в ужасе глаза, как дрожь проходит по мышцам, как бездушной куклой, стогом сена, падает туша, а из рассеченного горла плещет, как из чистого родника, яркая и прекрасная кровь. Пастух меня боялся. Нет мне он об этом не говорил, но блеск его глаз, капли пота и приятно приторный запах страха выдавал его. И это мне тоже нравилось. Чуть меньше чем вид и запах смерти, но тоже радостно.

Я часто думал как прекрасно, когда умирает не бессловесная скотина, а разумное существо. Как, наверное, сладко упиваться сначала страхом и ненавистью, а потом, в преддверии радости умирания, насладиться безысходностью и отчаянием обреченного. И не понимал, что это плохо. И я сказал об этом матери.

Она смотрела на меня спокойно, но страх проглядывал в дрожи ее рук. Она так ничего и не произнесла. Но больше я не возвращался к этой теме. Мне было противно упиваться Ее страхом, это было как-то неправильно, не вкусно. И я молчал.

В тот день я впервые поцеловал девочку. Мне было пять. Мне было всего пять, когда впервые я захотел убить, всего пять, когда я впервые захотел поцеловать девушку — это ненормально для человека, но я — не человек. Я не знаю, нормально ли это для дракона или дроу, не знаю, да и знать не хочу. Когда я ее целовал, я забыл об алом и думал лишь о ее зеленых глазах. Это было так же прекрасно, так же чудесно и возбуждающе. Нас застала матушка. Как она кричала! Но мне было все равно — я был счастлив. И почти не думал об убийстве.

С тех пор всегда, когда во мне просыпался истинный Я, когда я не мог терпеть жажду крови, боли и страха, когда мои глаза начинали полыхать и плавиться... я шел к ним, к созданиям с мягким телом и горячими руками, чтобы забыться в тепле и ласке. Я не понимал, почему лишь рядом с ними я был "как все".

А потом, через пару дней я снова шел к охотникам.

И спрашивал Марью: "Что такое "мир"?"

Прошло двадцать два года. Меня уже давно не считают девушкой — я вырос, да и за внешней хрупкостью уже чувствуется сила. Мне говорили, что я похож на змею. Но я не обижался — они ведь такие красивые, правда?

У меня много детей. Двадцать пять. Столько, сколько девушек в двух ближайших деревнях. Нет, девушки знали нужные травы. Но я был сильным и красивым, и они хотели детей. Это естественный отбор, как бы цинично это не звучало. Я не верю в любовь. Ну, или просто не знаю, что это. Не верю в любовь к чужому, ибо детей своих я люблю.

Мой мир изначально был разделен на "своих" и "чужих". Мне уже двадцать семь, а в лагере "своих" только трое — матушка и двое старших — девочка Сальтаре и рыжий Аги. К остальным меня не пускают родственнички, хех... За эту троицу я готов отдать жизнь, а на других мне плевать. Это, наверное, плохо, если я не мог сопереживать им... наверное. Я не знал, я всегда боялся спросить матушку. Я понимал, что это не правильно, но это не значит, что я не принимал свою истинную сущность. Тогда я сделал первый шаг по своему пути — признал себя.

Нет, я не прав, по-моему, есть еще один дорогой мне человек — старик без имени, которого все называли Отцом. Он учил меня сражаться. Отец был стар. Говорили, что он еще в Великой войне участвовал. Ну, конечно, не той, Первой, а седьмой или восьмой. Но, все равно, для нашей деревни это было значительно! Именно он научил меня управляться с полумесяцем под косой. Да и косы заплел тоже он.

Я никогда не забуду тот день, когда ко мне, пятилетнему мальчику подошел Он.

Высокий, крепкий старик с белыми волосами, рассыпанными по плечам (он никогда не заплетал их, но они всегда были чистыми и густыми). Уже немолодое тело, покрытое морщинами, все еще сохраняло остатки былой силы и внушало уважение и смутные опасения. Смуглый почти до черноты, он всегда ходил уверенно и резко, казалось, что он не идет, а рассекает пространство. Волевая складка губ замерла в холодной и бесчувственной улыбке, а вот его темно-карие глаза всегда улыбались за сжатые в тонкую линию губы. Через все лицо шел безобразный шрам, пересекая лоб, правый глаз, переносицу и искажая левый угол рта, превращая его в ту самую холодную улыбку. И его тело тоже было покрыто сетью старых шрамов, рваных ран, уколов. Некоторые из них были до сих пор достаточно болезненны, так что в ветреные и холодные осенние вечера Отец был особенно ворчлив.

В то время я уже давно наблюдал за ним — старик был мне интересен. В нем не было страха.

То был теплый осенний день, один из тех дней, когда солнце еще парит, но от земли уже веет холодом после промозглой ночи. Мне было пять. Почему-то именно пять лет стали для меня рубежом. Все, что изменило мою судьбу, определило жизненные позиции — все случилось именно тогда, после того как зима пришла в пятый раз от моего рождения.

Он подошел ко мне и сказал:

— Ты хочешь силы?

И я ответил:

— Нет.

— Ты хочешь власти?

— Нет.

— Ты хочешь богатства?

— Нет.

Он еле слышно засмеялся, с удивлением глядя на мою лопоухую макушку.

— Ты действительно интересен. А чего ты хочешь?— наконец спросил Отец.

— Познать себя.

— Странный ответ для пятилетнего мальчика.

— Мне часто говорили, что я странный.

Мы помолчали. Он сел рядом на замшелый камень и достал свою глиняную трубку на длинном мундштуке из темного дерева с искусной резьбой по всей длине. Набив уверенным движением трубку, он высек из огнива искру и закурил. Сиреневатые клубы дыма на миг скрыли его лицо, но порыв ветра унес их вправо.

— Ты не странный, просто не человек,— вымолвил он после небольшого раздумья.

Я настороженно покосился на Отца.

— Почему?

— Почему не человек? — спросил старик. Дождавшись короткого кивка, он продолжил.— Потому что твои родители не люди.

— Мама Марья не человек?

— Нет, Марья человек, а твоя мать нет.

Мама Марья никогда не говорила до этого, что я не ее сын, но я был не глуп (теперь я знаю, что драконы взрослеют раньше), и понимал, что совсем не похож на эту светлокожую полную женщину.

— Дроу... Дроу и дракон. Они твои родители.

Мы снова молчали и смотрели, как уходит за горизонт солнце, окрашивая вершины деревьев в алые краски, как медленно надвигается ночь, накрывая мир теплым одеялом.

А еще через два дня он принес мне мои первые кинжалы, сделанные из двух кривых ножей, старых и тупых.

Он учил меня каждый день, утром и вечером. И мне это нравилось, это тоже ненадолго отвлекало от жажды. Мы больше никогда не возвращались к этому разговору. Я никогда не просил у него совета и ответа на вопросы— он всегда сам говорил то, что мне нужно было знать. К тому же, я отчего-то знал, что он тоже не сможет сказать мне, что такое "мир".

Лишь однажды он спросил меня, вспоминая первый разговор:

— А что если для того, что бы узнать о себе все, нужно будет уничтожить многое и многих? Ты готов к этому?

— Да,— без колебаний ответил я.

А еще через пару лет, когда мои волосы отросли до пояса, он заплел их в сотни маленьких косичек, а потом в одну, сложную и красивую, по обычаям светлых эльфов.

— Ты странный и все вокруг тебя должно быть странным, — и засмеялся. Отец смеялся красиво — звонко, громко и заразительно. Слушая его смех, хотелось тоже смеяться. Хотя тогда я не знал, что в этом смешного.

Прошло еще десять лет. Я стал красивым (но не считал причиной гордиться), и уже не был похожим на девушку — спасибо Отцу, который гонял меня жестко, даже жестоко. Так что теперь мое тело было хоть и не особо мускулистым, но крепким и поджарым, с широкими плечами и узкими бедрами, сильными ногами и руками. Да и лицо понемногу становилось все больше и больше резким и угловатым, напоминая больше о крови драконов в моих венах, чем о наследии эльфов.

А под косой тогда уже висел огненный полумесяц, слегка заточенный и тяжелый. Я никогда не спрашивал Отца о том, почему он учит меня обращаться с оружием Светлых, почему он заплетает мне косу Высокого Рода, почему поощряет меня в моем увлечении музыкой и ситарой. Я знал, что наткнусь на его извечную шутку о моей "странности". Я просто принимал это, как принимал изнуряющие тренировки, умения, знания — все, и о войне, и о битве, и о жизни. Старик давно взял привычку разговаривать со мной на закате, и я уже привык, что лишь лучи дневного светила заалеют на горизонте, он будет сидеть на ступенях Марьиного дома с неизменной трубкой в зубах, готовый рассказать что-нибудь новое и интересное.

В тот, так запомнившийся мне вечер, он говорил со мной о драконах, о драконах и дроу, обо мне. В тот день, в день, когда я разменял пятнадцатую осень, я сделал второй шаг по дороге к себе — осознал себя.

Все было как всегда — тишина, пение запоздалой птички, солнце и сладковато-горький привкус табачного дыма на губах. И Отец, все так же сидящий на ступенях, так же постукивал по деревянным доскам старую военную песню, восхваляющую Бога Войны. Все так и, одновременно, не так. Тогда разговор начал я.

— Отец, сегодня я видел чужака.

Ответом мне были лишь новые клубы дыма, вырвавшиеся из глиняной трубки, да одобрительное покашливание.

— И ты видел его, — утверждение, не вопрос, скатилось с губ. — Он стоял и смотрел с высокого холма на востоке. Отец, почему ты никому не сказал?!

— У него были золотые глаза,— непонятно протянул воин.

— Я не знаю, Отец, он исчез, как только я его заметил. Да и какая разница! Это мог быть разбойник! Отец!

— У него золотые глаза. Я знаю.

Тогда у меня не было ответа — я не мог понять, почему так важно, что у незнакомца, побоявшегося войти в деревню, золотые глаза. Это было несущественным для пятнадцатилетнего парня.

Еще немного помолчав, он, в последний раз затянувшись, отложил трубку в сторону и произнес:

— Пришло время поговорить о твоих родителях.

Жестом приказав мне замолчать, он продолжил:

— Да, сынок, это очень важно. Важнее, чем все, о чем мы говорили раньше. Тот человек с золотыми глазами всегда стоит на восточном холме в час заката в день, когда ты прощаешься с еще одним годом. Это твой отец.

Неожиданная обида затопила мое сознание. Хоть я и говорил, что мне безразлична судьба моих настоящих родителей, по настоящему мне стало до безумия больно осознавать, что мой отец, приходя в деревню, ни разу не подошел ко мне. Зацепив край губы острым клыком, до боли, до крови — чтобы не пускать непрошенные и горькие слезы обиды, я отвернулся, прошипев:

— И что ему было надо?

Старик удивлено оглянулся:

— Ты что, обиделся? Вот, цаца! Для тебя же стараются!

И не дав мне разразиться тирадой глубоко обиженного судьбой существа, Отец начал свой рассказ.

— Мне кажется, что ты уже достаточно взрослый, чтобы понять, то, что я тебе расскажу. И пусть Марья хоть всю ночь ругается, но я должен объяснить тебе все. В конце концов, это тебя, а не ее касается!

С чего бы начать... Наверное, с драконов. О них вообще крайне мало известно, ибо с Существами-С-Материка, как они нас называют, дети Черного Дракона не очень-то общаются. Почему? Презирают. Драконы, наравне со Светлыми эльфами, Древнейшая раса Соррена, первая у подножья трона Своего Господина, названного противниками Врагом. Да-да, малыш, тем самым, поверженным Единым Пресветлым. Или не поверженным, ибо свидетелей не осталось, а показания разрозненны.

Ну не будем углубляться в религию, а вернемся к нашим баранам... То есть я хотел сказать — драконам. Итак, созданная Темным, эта раса всегда отличалась необузданным нравом и его повышенной кровожадностью, все представители которой являются великолепными воинами. А так же все они имеют вторую, звериную, ипостась — огромный крылатый ящер, способный извергать чистую магию, преобразующуюся в Мире в пламя, молнию, свет, воду или ветер.

Во втором же обличье они напоминают... нас. Высокие, широкоплечие, жилистые, с крупными, но полыми и легкими, костями — от некоторых из народов степи их отличают по трем вещам — необыкновенно желто-оранжевым глазам с вертикальным, змеиным зрачком, острым ушам, идущим не вверх, как у Светлых и дроу, а чуть-чуть в стороны, и черепу с острыми, резко выступающими скулами и подбородком. Во владение им Черный Дракон, Старшее Божество Тьмы, поднял огромный архипелаг в самой середине Матери-океана.

— Отец, а что такое океан?— восторженно спросил я, слушая рассказ Отца и представляя огромных ящеров, летящий между клубами дыма, вырывающимися из трубки.

— Это очень большое озеро. Настолько, что находясь на архипелаге драконов, названном Отцовскими Горами, видишь, как диск солнца садиться и заходит в воды Матери, а землю материка не разглядит и эльф,— объяснил мужчина, довольно посмеиваясь.

— Большой...— выдохнул я.

— Да, большой. Но давай я продолжу. И с тех пор, вот уже много тысячелетий живут драконы в глубине пещер, охотясь на морских тварей и принося жертвы Богу-Дракону. Сам Дракон уже давно не спускается на землю из Верхних Чертогов, а правит драконами Его сын, белокожий Властелин Атердоминиус...

Вот уж истинное воплощение всех пороков крылатого народа! Жестокий, кровожадный, необузданный и непредсказуемый, он в железной когтистой лапе держит своих подданных, не давая им ни капли свободы. Рожденный Черным от Матери-океана, Морской Змей оказался калекой — полуслепой, не переносящий лучей солнца, обреченный на жизнь во мраке пещер, лишь изредка в обличье дракона выплывающий наружу, он озлобился и зачерствел. Лишенный друзей и соратников, окруженный только восхищением и страхом, завистью и пресмыканием, он разучился верить кому бы то ни было. Так шли века...

Все общество драконов построено на Законах и Табу-запретах, за нарушение которых грозит смерть не только тебе, но и всему твоему Роду. И одним из главных является Закон-О-Крови и Табу-На-Смешение. А значит это, что ни один из драконов, не желающих изгнания и смерти, не должен смешивать свою кровь с кровью другой расы. Иными словами, не должны появляться полукровки. Тебе, наверное, интересно, почему такой закон? Ответ простой — полукровки не имеют второго облика, что у драконов считается не просто ущербностью, это считается позором. В их скалах главное, что ценится в разумном, — это сила, а разве сможет победить и выжить в ритуальной битве человек, вышедший По-Закону без оружия, дракона в его боевой ярости? Вот и ответ на твой вопрос, малыш. Для всего есть причина...

Шли века, тысячелетия, и никто не посмел нарушить этот Закон, пока, шестнадцать лет назад, наследник Владыки драконов не приехал в земли народа Ллос.

Отец сорвался на кашель и, отмахиваясь от помощи, отхлебнул матушкин отвар из старой потертой фляжки. Переведя дух, он продолжил:

— Теперь надо сказать пару слов и о дроу, подземных эльфах. Ну, о них ты знаешь поболе, чай, соседи, как-никак. Вторая по старшинству темная раса, живущая в недрах гор и прославившаяся по свету своим коварством, поклоняющаяся Королеве Пауков. С Первых дней Творения, лишь женщины, избранные Паучихой, могли владеть Силой изменять горы, управлять камнем. И именно они оказались у власти, когда Ллос ушла из пещер. После этого лишь немногие из мужчин смогли добиться призвания в народе дроу.

Так вот в один из зимних вечеров, в опочивальне Королевы собрались многие — врачи лекари, охранники, жрицы, даже дочь Владычицы, судорожно сжимая в руках небольшую свечку, стояла у края ложа матери — в этот день, уже почти три столетия назад, у ныне покойной королевы родилась младшая дочь, избранная Ллос, красавица Арборис, Тень.

А далеко-далеко, в океане, с вершины отвесной скалы вылетал на первую охоту молодой Воин-дракон, Ардор.

Пройдут столетия, и эти двое встретятся на балу, и один из Законов окажется нарушен. Уж не знаю, любовь ли соединила их, похоть ли, а может и вообще случайность, которую почему-то зовут судьбой... Но это случилось.

И что бы спасти рожденного сына от унижений и смерти, двое отступников решают спрятать дитя в землях людей. И больше никогда не видеть его, чтобы не привлечь к мальчику внимание мстительного Атердоминиуса.

Старик тяжело вздохнул, наблюдая, как последний лучик солнца исчезает в кружеве веток и листвы.

— Эту историю рассказала Марье твоя мать, Верховная жрица Ллос, Арборис, а она рассказала мне. Теперь ты понимаешь, почему он не подходил близко? Он просто не мог, боясь, что кто-нибудь заметит его пристальное внимание. А вот мать твоя раньше часто заходила к Марье, да пела тебе древние песни, пока не избрали ее Жрицей, да не стало опасно ее внимание.

Я молчал. Тяжело в один прекрасный день осознать, что ты приговор своему отцу и позор своей матери, тяжело понять, что пройдет еще лет десять и на тебя начнется охота, ибо рано или поздно, но неучтенный дракончик обнаружится. Тяжело и взрослому мужчине, а каково пятнадцатилетнему мальчику, пусть и смышленому не по годам? Я сидел на пыльных ступенях крыльца и думал. Как было хорошо, когда я не знал об этом... Зарыв ладони в ворох растрепавшихся косичек, я оперся локтями о колени, скрывая искаженное страхом и отчаянием лицо за золотым занавесом, и больше всего на свете ненавидя в этот миг свою "странность".

— Зачем, зачем ты мне это рассказал? Зачем? Я был так счастлив... Зачем? — хриплый, срывающийся голос, вырывающийся из горла, разрывал безмолвие ранней ночи, а я впервые радовался, что солнце зашло, и никто сейчас не может видеть мое искаженное страхом и обидой лицо.

— Зачем, ты спрашиваешь? — воин снова набил трубку, и сейчас, щелкнув огнивом, раздувал огонек. Когда травы начали тлеть, освещая его лицо — суровое и спокойное, он продолжил, — Потому, что ты сам меня просил. Помнишь наш первый разговор тогда, десять лет назад? Ты сказал, что хочешь познать себя. Разве ты не понимал, что будет тяжело? Разве не готов ты? Если нет — еще не поздно повернуть назад. А что, тоже неплохо — останешься здесь, заведешь семью, деток, будешь пахать, сеять, охотиться. Тоже, ведь, неплохая жизнь! А коли не желаешь этого, так тогда не надо жалеть себя! Что бы познать себя, нужно сначала осознать свою сущность, узнать свой путь, принять его и без колебаний пройти до конца. И только тогда там, в конце дороги, ты сможешь найти ответ на свой вопрос!

Он повернулся ко мне и быстрым движением снял с меня цепочку, едва не разорвав бровь. Я, чуть слышно вскрикнув, повернулся к учителю.

— Еще не поздно уйти. Пока, — он четко выделил это слово, — не поздно. Но уже завтра дороги назад не будет. Решай, кто ты, Кантаре — сын деревенской знахарки или бастард отступников. Решай, хочешь ли ты идти по своему пути, даже если он приведет к смерти, или лучше вообще не ступать на эту дорогу. Решай, сынок, у тебя осталась только эта ночь.

И он ушел, оставив меня наедине с мыслями, страхами... и цепочкой отца матово блестящей в лунном свете.

На следующий день, лишь только первые лучи рассвета коснулись трав на восточном холме, я стоял у дома учителя, а справа, как ответ на все мои страхи блестела цепочка Рода, заявляя всему миру, что полукровка готов принять свою судьбу.

С тех пор я никогда не пропускал занятия у Отца. Я хотел быть готовым к тому, что весь мир начнет на меня охоту. Я собирался в ней победить и доказать своим родителям, что обойдусь и без их защиты. Я тренировался от заката до рассвета, изнуряя себя до обмороков, до того, что был просто не в состоянии встать.

Марья причитала и ругалась, ворчала и охаживала меня своим любимым веником — но все было без толку. Не знаю уж от кого мне перешло упрямство... скорее всего от обоих, ибо если я что-то решил, то пер вперед как боевой шакр — по рассказам Отца гигантский и неповоротливый зверь, покрытый твердой броней, который, будучи использован в сражении, разбивал строй противника и, не замечая ран, шел напролом. Так что вскоре (годика через два) она сдалась, просто помогая мне прийти в себя после очередной тренировки.

Отец был строгим учителем, не терпящим никаких ошибок. Он хотел, что бы все всегда должно быть идеально. И я старался оправдать его ожидания.

Каждое утро начиналось с бега. Поднявшись с постели и вылив на себя пару ведер колодезной воды, я, спешно вплетая в косу снятый на ночь полумесяц, бежал к восточному холму и, подняв у корней растущего на его вершине дуба пару камней внушительного веса, бежал вокруг посевов. Тогда я впервые испытал острую потребность что-нибудь поджечь, что бы хоть как-то уменьшить расстояние.

Я падал, отбивал пальцы, руки и ребра тяжеленными камнями, понимался и снова бежал, исключительно на собственном упрямстве и гордости. Но со временем я начал привыкать и бежал уже не спотыкаясь, ощущая привычную тяжесть на плечах. Но как только учитель это заметил, на пригорке поменялись камушки, так что история снова повторилась. Но я не жаловался, ощущая, как с каждым днем мое тонкое тело наливается силой и уверенностью, как скручиваются в крепкие веревки сухожилия и мышцы, а движения во время боя становятся все быстрее и смертоноснее.

После бега Отец снова обливал меня водой из колодца, после чего командовал растираться скрученным полотенцем из мягкой ткани. И только после того как мое тело практически чернело от жара, мы начинали занятия. Учитель всегда был спокоен и расслаблен, казалось, для него это была просто детская игра, в то время как я, истекая потом и кровью из неглубоких, но многочисленных царапин, носился вокруг него как волчок, пытаясь достать. Эти царапины вечером смазывала мама, сварливо ворча на учителя. Но избежать их не получалось — учитель считал, что тренироваться можно только настоящим оружием, пусть и не заточенным.

Несколько часов кружения и я, выдохнувшись, валюсь на землю. А учитель, как будто только заметив меня, начинает разбор полетов:

— Ты как всегда слишком торопишься. Да, твоя нечеловеческая скорость — твое преимущество, но сколько-нибудь опытный противник будет предсказывать твои удары и с легкостью отражать их. Нельзя полагаться только на одно, Кантаре, необходимо развиваться всесторонне. А ты почему-то упорно игнорируешь все то, что я тебе объясняю. Если я говорю, что твоей скорости МАЛО, я имею в виду, что к ней нужно что-то еще, а не то, что она МАЛЕНЬКАЯ. Не нужно тренировать скорость, тренируй технику, интуицию! Не расходуй энергию понапрасну! Что за дело — четыре часа схватки, и тебя можно брать голыми руками! Не забывай, зачем это! Ты сам принял решение!

— Но я стараюсь, учитель!— обиженно стону я, непонимающе смотря на Отца.

— Плохо стараешься!— выплевывает он.— Подъем, будешь отрабатывать удары!

Вздернув меня за воротник рубашки, Отец начинал учить меня технике. Вот это-то и было настоящим адом. Дотошный до одури, Отец заставлял меня по тысяче раз делать одно и то же движение, пока не видел, что я пятьдесят раз подряд делал его без единой, даже самой мелкой, на пару миллиметров, помарки. А для меня это было очень сложно. Кому-то везет родиться с талантом мечника, воина. Мне не повезло. Мне досталась любовь к сражениям, но не досталось и части отцовского таланта. Я был середнячком, лишь с помощью упрямства выкарабкавшимся на ступень выше обычного наемника. Единственное, что у меня действительно получалось — так это использование боевой косы и полумесяца. Как смеялся Отец — "Теперь делай морду кирпичом, и все будут думать, что ты круче крутого яйца!" Да уж только на это мне и оставалось надеяться, учитывая мои остальные умения.

Так продолжалось до обеда, после чего у меня было немного свободного времени, собирание трав для мамы и закатный разговор с учителем.

Шли года, я тренировался, учитель мучил меня, а я, наверное, мучил учителя. Ни с мечом, ни с копьем, ни с секирой у меня так и не сложились даже приятельские отношения. Однако, что неожиданно, два небольших кинжала работы сидов удобно легли в руки. Рукоять, сделанная из рога какого-то лесного животного, была теплой и необыкновенно удобной, она была вполне обычной, без каких-либо украшений и странностей, но вот остальное...

Это оружие не походило ни на что ранее мною виденное — лезвие кинжалов изгибалось НАЗАД, к локтю, прикрывая предплечье. Само лезвие было необычайно тонким, чуть зеленоватого оттенка, с гравировкой, напоминавшей мне о древесной коре. Хотя, когда я спросил Отца, почему на них такая странная вязь, он сказал, что это оружие ВЫРАСТИЛИ. Но думать об этом как-то не хочется, так что пусть будет просто гравировка.

Единственным минусом оказалось то, что это было оружие уж очень близкого радиуса, честно говоря, это вообще было скорее легкое дополнение в рукопашной. Так что учитель искренне пожелал мне отпугивать всех косой, вручая мне выбранные кинжалы.

Пусть я не стал Мастером боя, но, по крайней мере, уже мог себя защитить — я выигрывал ровно половину схваток с Отцом, а если при мне был мой полумесяц, то и четыре пятых. Отец продолжал сетовать, что у меня нет опыта реальной схватки, но с этим можно было пока не торопиться, моя уже подросшая интуиция где-то еле слышно подсказывала, что скоро его будет хоть отбавляй. И я был склонен ей верить.

За эти пять лет произошло многое. Свидания с девушками, драки с их женихами/братьями/отцами (нужное подчеркнуть), дети. В деревне как оказалось к "бастардам" относятся просто, так что я не беспокоился, что кто-нибудь бросит моего ребенка, потому что у него уши не такие, нет. Этого никогда не случалось. Девушки тоже не огорчались, особенно, если учитывать, что у Марьи всегда можно взять нужной травки, если не хочешь ребенка. Но они хотели, хотя, после рождения, родственники "жертвы" "коварного соблазнителя" обычно не пускали меня к ним.

Единственным исключением оставались двое старших — девочка Саль и мальчик Аги, дети двух лучших подруг — Зарины, дочери старосты, и Златы, дочери кузнеца. Две веселые хохотушки часто приходили в дом Марьи за травами для родителей и всегда приводили за собой неразлучную парочку детей. Мне нравилось наблюдать за ними, как они играют, смеются, как называют меня "папой", и спрашивают, почему у нас такие уши, и обнимать их, когда они заснут, уткнувшись в мои косички.

Это было так необыкновенно тепло сидеть у теплой маминой печи, пить чай, вяло перешучиваясь с подругами, слушать добродушное ворчанье матушки, которая пытается спасти пирог от лап двух лисят, пытающихся обдурить "бабулю" и таки стащить лишний кусочек, и вдыхать терпкий дым старой глиняной труби учителя. Дом... Это был действительно мой настоящий дом.

Но все началось меняться. И перемены начались в тот день, когда ушел Отец. Наверное, он был не простым воином, наверное, он был не просто человеком. Наверное. Я так и не спросил, я так и не узнал — он умер, когда мне исполнилось двадцать, словно бы до конца исполнив долг. В один из теплых осенних дней он не пришел к нам на чай, как приходит вот уже пятнадцать лет, и я, забеспокоившись, пришел к нему в хижину, что стояла на краю деревни.

Казалось, он просто спал — настолько счастливым и умиротворенным был его вид. Но я понимал, что он никогда не очнется ото сна. Никогда больше не закурит свою трубку, никогда не заговорит со мной на закате, не расскажет очередную байку о своей службе. Я не мог ничего сказать, не мог даже заплакать. Я так и стоял там, замерев в нигде, смотря на его спокойное лицо и ожидая. Ожидая, что он сейчас встанет и скажет: "Как, малыш, испугался?". Но он все лежал, улыбаясь незнакомой улыбкой. А я смотрел, не замечая, как на Соррен уже опустилась ночь, а матушка трясет меня за плечи, захлебываясь в слезах.

А потом были похороны. Я стоял и смотрел, как его тело рассыпается в языках пламени, как исчезает, развеявшись пеплом, человек научивший меня жить. Отвратительный запах горелой плоти впитывался в кожу, в одежду. Все старались отойти подальше от костра и дыма, чтобы не чувствовать его. Я же, наоборот, старался запомнить все, что было с ним связано, даже этот тошнотворный запах.

Так начался мой новый этап жизни. Нет, по правде говоря, он начался намного позже, через целых семь лет, когда я, вылезая из объятий Зарины и Златы в день своего двадцатисемилетия, отправился искать "мир"... Но в моей памяти этот день навсегда связан с копотью и отвратительным запахом горелой плоти.

И все начинается сначала.

Мне двадцать семь.

— Мама, а что такое "мир"? — заканчивает рассказывать золотоволосый юноша, лениво перебирая локоны подруги лежащей у него на груди. — Да, вот так все было. Что, ты уже спишь? Прослушала? Спи, спи... Я тебе потом другую сказку расскажу.

Вечный лес,

Ивариэль Аль"Ириус,

Первый Князь

В тени Великого Ясеня всегда царила прохлада, так что Ивариэль пожалел, что оставил в кабинете плащ Первого, ибо при всем его неудобстве и тяжести, он был довольно теплым. "Но поздно сожалеть об упущенном," — поежился Князь, смотря на бьющиеся об корни волны. Сегодня Мать-океан была особенно недовольна — белые кружева на гребнях волн с грохотом обрушивалось на песок у ног Ивариеля, и с недовольным урчанием уползали назад, что бы через секунду снова накинуться, пытаясь достать до ног, затянутых в сандалии, сплетенные из трав и кожаных лент.

Первый Князь, внук Светлого Владыки, первого из эльфов, уже привык ждать. Каждый день, когда воды Матери отдавали Соррену диск солнца, он уже сидел в корнях Вечного Ясеня и ждал, ведь, возможно, именно сегодня Тот день, день, когда из Чертогов Единого спустится его дед, что бы раскрыть им суть предсказания, ибо было сказано:

"Когда солнце окрасит воды Матери перламутром, придет Рожденный Светом, Первый из Равных, и расскажет потомку о возвращении Того, Кто Был Забыт, и о сыне его, Рожденном Неизгнанными Отступниками, и засияет звезда Единорога над ветвями Вечного, и тогда Предательство защитит Равновесие, а Верность ввергнет мир в пучину Хаоса".

Сколько веков лучшие из лучших, мудрейшие из мудрых пытались расшифровать пророчество, но не могли даже приблизиться к разгадке. А Ивариэлю, как потомку Рожденного Светом, было строго наказано каждый рассвет встречать на корнях Ясеня, что бы быть уверенными, что явление не пропустят.

"Вот сами бы и попробовали посидеть! Холодно и мокро. Эххх..." — тяжело вздохнуло первое лицо Вечного Леса, — " И кто еще мне врет, что я тут главный?! Все посылают бедного князя куда хотят..."

Ивариэль снова вздохнул, собрался и принял вид, приличествующий Первому Князю Светлых Эльфов, ожидающему явления предка — то есть морда кирпичом, а в глазах легкое волнение. Надо признать, получилось величественно, и если бы пролетавшие мимо чайки имели бы хоть малейшее чувство прекрасного, то, несомненно, упали в обморок от восхищения тонкой высокой фигурой, сидящей в корнях гигантского дерева, как на троне.

Затянутый в светло-зеленое одеяние, окутывавшее его от горла до пят, эльф, казалось, был видением — светло-золотистые прямые волосы, заплетенные в пять сложных кос, украшенных множеством мелких каменьев, спадали до пят, переливаясь в рассветных лучах так, словно были покрыты росами. Огромные глаза, опушенные почти незаметными, но крайне густыми светлыми ресницами, мерцали темно-синим, но иногда в их глубине отсвечивало зеленью. Тонкие губы, сложенные в теплую и все понимающую улыбку прекрасно дополняли образ Князя.

Его величие даже не портил простой домашний костюм — светло-зеленый халат с изумрудным воротником-стойкой и длинными, до второй фаланги, рукавами. Он только придавал Князю естественности.

"Вот, что значит актерское мастерство..." — восхитился стоящий на краю полянки эльфенок с соломенной растрепанной шевелюрой. — "Даже прерывать как-то стыдно," — подумал Рожденный Светом и сделал шаг к своему внуку.

Когда сзади раздались шаги, Ивариэль уже собирался уходить, так что даже вздрогнул от неожиданности. Стоящий у края Леса эльфенок сдавленно хихикнул, разглядывая, как парадно-торжественное лицо Князя сменяется его удивленно-растерянным вариантом.

А сам Князь рассматривал мальчика с золотым гнездом на голове, сквозь которое проглядывали большие острые уши, а на светлом, покрытом золотистыми веснушками лице, сияли любопытные голубые глаза. Бело-золотистая рубашка, распахнутая на груди, темно-коричневые мягкие брюки и белые высокие сапожки на низком каблуке — все это было помятым и запачканным травой... Ну, совершенно не внушающий доверия паренек в самом центре Священной рощи, у корней Великого Ясеня...

— Что ты здесь делаешь, маленький?— ласково спросил он ребенка.

Дальнейшая пантомима в исполнения эльфенка поставила Князя в тупик — или он пытается не засмеяться, или ему плохо... И почему-то, смотря на мальчика, Ивариэль склонялся к первому варианту. Но это было невероятно.

Судя по всему, вся гамма чувств отобразилась у Первого на лице, так как несносный мальчишка все-таки не сдержался и до неприличия громко заржал. Абсурд. Священная Роща, Первый Князь с отвисшей челюстью и валяющийся на земле паренек, повизгивающий от смеха. Смешно. Ха-ха.

В душе Ивариэля медленно поднималось раздражение — над ним, Первым Князем Леса, потешается парнишка в грязных сапогах! Словно почувствовав изменившееся настроение Князя, мальчик с соломенными волосами замолчал и, отряхнувшись, поднялся...

Спектакль "Князь с отвисшей челюстью" часть два, ибо тот, кто поднялся, совсем не походил на лохматого ребенка. Высокий, болезненно-тонкий мужчина с длинной, тонкой шеей, тонкими запястьями и ухоженными пальцами. Его золотые волосы мерцают в рассветных лучах, а глаза сияют истинной мудростью.

— Приветствую тебя, мой потомок!

Немая сцена.

Когда Рожденный Светом ушел, вновь приняв облик непоседливого мальчишки, Ивариэль, тяжело вздохнув, уселся на корни.

"Что ж, как это ни печально, но бремя перемен пришлось на мою жизнь, а значит нужно действовать. Бремя Предательства, да, дедушка?.."

А где-то в небе заливалась смехом тень голубоглазого мальчишки.

Глава 6

Утром после пьянки рыцарь пытается забраться на лошадь. У него не получается.

Тогда он обращается ко всем святым по очереди:

— Святой Михаил помоги! Святой Георгий помоги! Святой Петр помоги! Святой Павел помоги!

Потом пробует еще раз, после чего переваливается через лошадь. Упав, он обращается к небесам:

— Ну-ну, тише... не все сразу!

Таверна "За решеткой",

Кантаре, странствующий бард

Вот уже неделя, как я остановился в этой таверне. Здесь чисто, нет клопов, тараканов и других насекомых. В общем рай, по сравнению с моими прежними местами ночевки. Да и название забавное — "За решеткой". Здешний повар (явно раньше подрабатывавший где-то в области, связанной с фатальным членовредительством) отлично готовил и отвратительно ставил ловушки, по крайней мере он явно нуждался в паре уроков от моих старшеньких!

Вообще, пока мои знания о "мире" не вышли за рамки крестьянина, выехавшего из деревни на ярмарку, не стоит особо светиться, что бы не совершить какую-нибудь неприятную ошибку. Так, что мысль пожить еще месячишко-другой в этой со всех сторон приятной таверне казалась на этот момент единственно правильной. Правда некое ощущение постоянного взгляда в затылок (причем не только от повара и злобно зыркающей на меня официанточки!) напрягало. Но, в конце концов, это можно списать и на мою проснувшуюся паранойю. Поэтому, выбравшись этим утром из теплой постели, я сразу же спустился в зал и, умяв свежую яичницу, напомнил Некатору об обещании сводить меня к кузнецу. Нет, а ты на что надеялся парень? Ах, что я забуду? Обломись, память у меня с детства хорошая.

— Ладно, бард, только давай через часик, хорошо? Сейчас клиентов много. И... ты чего отлыниваешь?! — усмехнулся он, кивая на зачехленную ситару.— Струны в руки и вперед! Не верится, что у тебя денег настолько много, что ты отказываешься от легкого заработка.

— Сдаюсь-сдаюсь! — нет, здесь мне определенно нравиться! Этот парень мастерски управляется с полотенцем! Нет, только мастер может дать мне по нижней части спины, не задев моего полумесяца.

Ладно, так или иначе, но он прав, пора и поработать. Расчехлив свою ситару, я ласково провел по струнам, отозвавшимся мелодичной трелью на мои касания. Говорят, что сам Солис Полуэльф заключил в нее слепки душ своих подруг. Говорят, что это они поют, когда струн древней ситары касаются пальцы певца. Говорят, что и душа мастера была поймана его созданием. Многое говорят о последней ситаре мастера...

Но я не слушаю их, я слушаю только Ее. Я полюбил тебя, как только впервые увидел в той старой пыльной пещере в руках старого скелета. О как он сжимал тебя костлявыми пальцами! Как не хотел отдавать тебя! Но я уже влюбился. Наверное, и моя душа уже в твоих объятиях, последняя Подруга Великого Солиса, умершего в одиночестве в холодной пещере Гор Дроу.

Мелодия льется тихо, не крича о себе, не привлекая внимания, лишь только еле слышно сообщая, что она здесь, рядом. Как легкое журчание ручейка, как шелест листьев в осеннем лесу, как первые трели рассветных птиц.

— Не забудь мне сказать, что такое "Игра",

Не забудь объяснить, почему.

Я иду в этом мире по теплым следам

И найти лишь твоих не могу.

Почему ты не здесь, где струиться капель?

Почему, не сказав этой ночью "Прощай",

Ты уходишь все дальше в ночную метель,

Начертив на пороге мне слово "играй"?

Ты смеешься сейчас над моею душой,

Ты смеешься — а я не умею играть!

Я всегда только жил; даже рядом с тобой

Я умел лишь всерьез свои копья ломать!

В эту вьюжную ночь, средь холодных огней

Я забуду твой лик за бутылкой вина.

И на утро вперед, по тропе из камней

Я пойду, осознав, что такое "игра".

И отныне, всегда, по подмосткам дорог!

А в грязи как на шелке столичных скамей,

Остается след песен и старых сапог,

В еле слышном дыханье звучит "менестрель".

Я иду, разбивая словами сердца,

Позабыв все, что было до встречи с тобой.

Позабыв и тебя. В эту ночь у костра

Не узнаешь меня за искусной игрой.

Синевой холодов твой вопрос вновь застыл...

Я в ответ буду петь, вскользь сплетая слова,

Обернувшись на зов: "Я тебя не забыл...

Хочешь, я объясню, что такое "Игра"?"

Последние аккорды еле слышным эхом затихают в углах зала. Чуть дольше звучит глухой отзвук рога, но и он затихает, оставляя не свойственную трактирам тишину. Все немногие утренние посетители и постояльцы дядюшки Иписа еще минуту помолчали, зачарованные низким, слегка рокочущим голосом певца. А уже через пару секунд зал снова взорвался звуками далекими от чарующей музыки — крики, визги, ругань, чавканье заполнили помещение лучшей таверны города.

Я молчал, слушая как в миску, стоящую на моем столике, звеня, падают монеты, как меня благодарят, просят спеть еще. Терпкий запах дешевого яблочного вина, которое разносила злобная девчонка по имени Фури, казалось, впитывался в саму кожу, заставляя кружиться голову. Петь больше не хотелось, и я начал просто наигрывать простенькую мелодию.

Время шло, и зал пустел. Уходили посетители, спеша по своим делам — кто-то покупать, а кто-то продавать, молодой стражник, захватив с собой фляжку вина, отправился сменяться на Южных воротах, а мой знакомый повар, сняв идеально чистый фартук, жестом позвал меня за собой.

Улицы города, наполненные вечно спешащими существами всех рас, встретили нас шумом и склоками. Таверна, в которой я сейчас жил, располагалась на главной площади. Весьма хорошее место, надо признать! Некатор, искусно перемещаясь в толпе, уверенно шел к небольшой улочке на другой стороне площади.

Да уж перепутать квартал кузнецов с каким-нибудь другим было бы трудно! Простые, неуклюжие даже, дома из тяжелых каменных глыб были украшены искусно выкованными воротами, решетками на окнах, балконами. У каждого дома висела табличка с именем мастера и его знаком. Читая таблички, мы проходили мимо, а я абсолютно не удивлялся, что большинством мастерских владели гномы и люди. Именно эти две расы испокон веков испытывали особенное влечение к металлу. Хотя, надо признать встречались Мастера и среди других рас, но это было скорее уж исключение, чем правило.

Вот и в этом городе я заметил только три лавочки принадлежащие эльфам — две ювелирные мастерские светлых и оружейная народа матери. Они значительно отличались от всех остальных домов на улице Свободных Кузнецов. Два высоких, ажурных, утопающих в зелени, здания Светлороженных стояли рядом. Высокие, стрельчатые окна, украшенные сложными витражами, наполняли внутренние помещения светом. С улицы не было видно, но я был точно уверен, что и внутри все покрыто цветами и травами. Даже воздух вокруг мастерских, казалось, был наполнен благоуханием их родного леса.

Дом дроу напротив был низок, всего в один этаж, с небольшими, скорее похожими на бойницы окнами. Ажурная решетка и кованые ворота открывали вид на засаженный лишайниками и травами дворик с множеством тропинок, выложенных грубыми глыбами камня. В мастерскую же, судя по всему, вела лестница, уходящая под землю. Даже отсюда было видно, с каким мастерством была выполнена подземная часть — тонкие ажурные перила у лестницы напоминали сталагмиты, опутанные кружевом лишайника, а по потолку шла сложная роспись, исчезая в сумраке помещения, освещаемого тускло-сиреневым светом фосфоресцирующих грибов, высаженных в окованных ажурным плетением стеклянных сосудах.

Но Неки вел меня не к ним, а к небольшому, крепкому, двухэтажному дому, скрытому от посторонних глаз толстым кирпичным забором и железными воротами, покрытыми простой геометрической гравировкой. Плоская крыша матово отсвечивала темно-красной черепицей. Небольшие, закрытые тонкими решетками, окна с коваными ставнями, а над воротами висел внушительный колокол.

У дома Мастера-кузнеца Торванна Мон'Халибо (как гласила табличка на воротах) воздух был наполнен запахом кузницы. Мне сразу же вспомнился Борислав, отец Златы — в его доме тоже всегда пахло горячим металлом, пряной смолой и пеплом. Мне неожиданно понравился этот дом, хотя я никогда не любил каменные лабиринты людских городов — мне всегда было тесно в этих клетках, тяжело дышать. Куда приятнее тепло просмоленной сосны, воздух, проникающий сквозь деревянные стенки дома и запах леса. Но этот дом был неожиданно теплым.

Я все ждал, что Неки позвонит в колокол, дернув за канат, привязанный к его языку, но он не торопился. Еще раз взглянув на дверь, он обернулся ко мне, с неудовольствием осмотрел мою фигуру (ей-богу, я даже немного оскорбился!) и произнес, качая головой:

— Мастер Торванн не любит эльфов. Никаких, — и снова тяжело вздохнул.

Я пожал плечами, почесал над косой и ответил:

— Да я и не эльф особо... Так, неведома зверюшка!

— Только по тебе это не с первого взгляда видно!— заявил повар.— Про Нотамен не все знают, и я искренне надеюсь, что Мастер не знает! Так, что ты у нас дроу-полукровка. Хм-м... предположим, что с каким-то полуэльфом-кочевником! И чего ржешь?! Можешь лучше придумать?!

— Нет-нет, все отлично, чего только в жизни не бывает! И храбрый эльфийский лорд может в одиночку преодолеть бесчисленное множество препятствий, -заунывным голосом сказителя начал я, прикладывая одну руку к груди, а другую протягивая к небу.— Ожидающих его на пути через весь континент к своей возлюбленной черновласой дочке шамана, которую он прежде никогда не видел, но полностью уверен в красоте ее широких плеч и крепких небольших ножек! А родившийся у них мальчик, следуя традиции своего рода, вполне сможет снова пересечь весь континент, дабы похитить из подземелий младшую жрицу Ллос... Ха-ха-ха!

И чего он зло зыркает и кулачки сжимает, а? По-моему, весело!

— Это же какая легенда получится! Будет время, точно песнь напишу!— убийственно серьезно добавляю я.

— Вот именно так все и было!— противно ухмыльнувшись, сказал Неки.— Расскажешь это Мастеру, пустишь слезу, как ты это хорошо умеешь — дескать, никто тебя, зверушку этакую, не любит, авось и заточит мастер твои кинжальчики.

И Некатор ударил в колокол.

Дииииииннннннннннн!..

В который раз проклиная повышенную чувствительность своих ушей, я наблюдал как Неки, до невозможности ехидно ухмыляясь, вытаскивает из ушей ватные шарики. Вот сволочь!

— А я-таки тебя достал, бард!

Сволочь!

Прерывая так и не начавшийся спор, из-за массивных ворот раздались тяжелые шаги, а затем, под еле слышный скрип, в воротах открылась небольшая дверца, а я увидел своего первого гнома. Надо сказать я не был особо впечатлен — небольшого роста, но совсем и не карлик — мне по подмышку (а я ведь намного выше среднего!), крепкий парень с небольшой рыжеватой бородкой и редкими усами, он не производил впечатления сильного воина-кузнеца, коими (исключительно по рассказам Отца) были гномы.

— Опять струмент на починку принес, лис блохастый! — Вот голос был что надо! Низкий, глухой и на редкость ворчливый.

— Да нет, подмастерье Дарлин, сегодня работка поинтереснее...

И Неки показал на меня. И так немаленькие серые глазки подмастерья приняли форму круга, когда он разглядел, кого притащил с собой человек. А я что?! Я ничего... Я всегда знал, что произвожу неизгладимое впечатление. Сногсшибательное просто!

Молодой гном обошел меня, подергал за уши (даже наклонился, а то было жалко смотреть, как он подпрыгивает!), вздохнул и сделал гениальный вывод:

— Эльф-полукровка!

— А были варианты? — немного удивленно спросил я у вздыхающего гнома.

— Да. Я искренне надеялся, что это очередной розыгрыш этого... этого... — гном явно замялся, пытаясь подыскать определение, а я, не сдержавшись, придал голосу максимально величественные интонации и произнес:

— Не стоит стесняться своего воистину богатого языка, о, многоуважаемый сын гор! Поверьте, я не оскорблюсь, услышав низкую речь такого со всех сторон достойного гнома, ибо знали бы вы, как часто я печалюсь не в силах отыскать достойного эпитета этому, не столь уважаемому смертному!

Конец моего монолога потонул в ржаче повара, на которого я взглянул со всем возможным благородным возмущением, хотя и сам едва сдерживался, смотря на ошарашенное лицо подмастерья.

Тот, удивленно перемещая взгляд с моей одухотворенной мордочки на ржущего Неки начал медленно краснеть и скрипеть зубами, что вызвало уже двойной взрыв смеха — я тоже не смог удержаться; уж больно забавным был злящийся парень!

— Нашел себе приятеля... — проворчал рыжий гном, пропуская нас во внутренний дворик. — Совсем житья теперь не будет честному гному!

Весело хлопнув его по спине, Неки прошел внутрь, жестом позвав и меня. А нам вслед прозвучал ехидный крик подмастерья:

— С Мастером сами разбираться будете!

Внутренний двор перед лавкой был внушителен, скорее напоминая плац, чем жилое пространство. Крепкие прямоугольные плиты, которыми он был уложен, были идеально подогнаны друг к другу, а стены ограды плотно прилегали к постройкам. Тут и там бегали гномы, перенося из одного дома в другой куски железа, заготовки, готовые изделия. Все небрежно, как старому знакомому, кивали повару, а увидев меня, застывали статуями себя любимых. Я уже начинаю беспокоиться за собственное здоровье. Что это за Мастер-то такой?

— Неки, — обеспокоено позвал я своего спутника. — А ты уверен, что мне так уж надо именно к этому Мастеру, а? Мне ж только немного подправить баланс да заточить...

Обернувшись на мой жалобный писк, парень удивленно вздернул брови:

— Ты чего, парень, боишься?

Не знаю, чего уж он ждал во время своей эффектной паузы, но он этого не дождался и печально (переигрывает, гад!) продолжил:

— И правильно делаешь. Но выбора-то у тебя и нет! Я, видимо, в отличие от тебя, в оружие неплохо разбираюсь. Так сказать, издержки профессии...— тихо добавил он.

— Повара?— ехидно уточнил я.

— И повара тоже, но речь сейчас не обо мне. Так вот, просвещаю. У тебя на поясе клинки, взращенные сидами...

— Да знаю я!

— Так чего тогда спрашиваешь?— удивился приятель.— В этом городе только Мастер Торванн может их "подправить"! Ну, еще, возможно, светленькие... Но там шансов еще меньше, чем здесь.

Я уже собрался было спросить его, чем же мои кинжалы такие особенные, когда двери кузни (а не узнать ее было бы трудно, учитывая пряный темно-серый дым, сочащийся из-под дверей, да шипение горнов) внезапно открылись, и на порог вышел Мастер.

Почему я решил, что это был Мастер? Просто мне очень хотелось, что бы именно этот широкий, как матушкина печка гном с длинной, заплетенной во множество косичек бородой и пронзительными зелеными глазами, был им. И, как показало время, я не ошибся.

Мастер Торванн тяжелым взглядом прошелся по двору и, найдя моего приятеля, низко прогудел:

— Кто шумит? Кому жить надоело? Неужто будет у меня к зиме лисий воротник?

Я, в принципе, не понял к чему была фраза про воротник, но по кривой ухмылке Неки понял, что это была шутка.

После чего Мастер подошел к нему и, крепко обняв, приподнял над землей. Потом, поставив Неки на землю, нашел глазами второго нарушителя и заметно помрачнел. Его взгляд прошелся по моей коже, ушам и всем прочим признакам моей "эльфячности". Осмотр явно дал неутешительные результаты и он, обернувшись к Неки, уверенно произнес:

— Точно воротник будет! Это шо у меня за зверь ушастый во дворе? Зайцы у меня тока жаренные и тока на столе бывают! — он еще раз оглядел меня с ног до головы и продолжил, — А энтот ещо и больной какой-то!

— Сами вы, Мастер... больной! — нет, я реально обиделся!

Мастер Торванн с удивлением взглянул на меня и внезапно замер. Нет, это длилось всего секунду, но, казалось, за эту секунду произошло очень многое и он, взвесив все спорные моменты, пришел к какому-то выводу. В глазах старого гнома заплясали чертики и, удивленно приподняв брови, он спросил у Неки, указывая пальцем на меня и театрально округляя глаза:

— А оно что, раз-го-ва-ри-ва-ет?

— А тыкать пальцем неприлично, мастер Торванн! А еще приличным гномом прикидывался,— все еще обиженно произношу я, скрещивая руки на груди.

Глухо рассмеявшись, Мастер пнул повара и пророкотал:

— Не знаю, с кем веселилась твоя мамаша, парень, но от зайцев у тебя тока уши! Зачем приперлись?

Убедившись, что гном уже не желает видеть мою тушку на обеденном столе и, вызвав своим показательным осмотром еще один взрыв смеха у пары закадычных друзей, я протянул Мастеру свои кинжалы.

Да-а, сразу видно настоящего знатока своего дела! Как загорелись его глаза при виде двух слегка зеленоватых лезвий, как он нежно оглаживал их рукояти, буквально вдыхал металлический запах. Он разве, что на вкус не попробовал холодноватый металл моих клинков.

— Да, ушастик, удивил ты старого Мастера. Третий раз вижу я кинжалы сидов! И как к тебе они попали?..

— Да Учитель сказал, что с войны... — я замолчал, осознав, что мой ответ не нужен Знающему-Металл. Он, ударив пальцем по лезвию, прислушался к звону, чуть улыбнулся и, пристально взглянув на меня, внезапно кинул их мне. Отшатнувшись, я привычно поймал их. На мой удивленный взгляд Мастер ответил:

— Станцуй, а я погляжу, где поправить надобно! Тока, подожди секундочку... — он подошел ко мне и уверенным движением снял полумесяц с косы.

— Эй, Мастер, поаккуратнее! Не скальп же снимать собрались!

— Ниче, не сахарный же! Вы, ушастые, как тараканы — не выведешь.

Вот так, под хохот собравшихся гномов и откровенный ржач Некатора, я завязал косу в узел и, расположив кинжалы у предплечий, начал танцевать. Сначала неуверенно — все-таки впервые кто-нибудь кроме Отца видел мой "танец", а он всегда был мной недоволен. Но, шаг за шагом, звон за звоном, я забывал, что нахожусь во дворе мастерской ехидного гнома, что за мной наблюдают десятки глаз. Забылось все, кроме "танца" и дыхания чащи, слышимом в звоне клинка.

Шаг... разворот... удар! Два кинжала радостно звенят в моих ладонях, лаская грубую кожу своими мягкими костяными рукоятями. Вам тоже нравиться танцевать, мои прекрасные леди? "Да-да! Танцуйте, наш Лорд! Танцуйте!". Раз-два-три... Разворот! Раз-два! Раз-два! Удар! Пойте, мои Леди! Пойте!

Внутренний двор мастерской

Некатор

Сказать, что Некатор был удивлен, значит ничего не сказать. Он был ошарашен. Убит.

Кантаре, ушастый бард, танцевал.

Не то, чтобы бывший наемный убийца был поражен его техникой, нет. В этом плане дракон-полукровка был, нужно признать, танцором, в общем-то, посредственным. И в то же время, хотя танец его не был идеален, было в нем что-то завораживающее. Он был похож то на изысканные движения дворцовых ловеласов, стремящихся завоевать расположение очередной красотки, то на дикий прыжок первобытного хищника... А два изогнутых кинжала, как две любовницы, прижимались к нему, ласкаясь, стремясь слиться с ним... Красиво.

Иногда Некатору даже казалось, что на зеленом лезвии сестер пробегало то же золотое пламя, что и в подернутых легкой дымкой глазах барда. И это было завораживающе. Быстрые движения, кривая ухмылка и горящие глаза...Сейчас повар видел перед собой не певца, но убийцу, не эльфа, но дракона. И все, о чем ему оставалось молиться — чтобы этого не увидел никто другой.

Там же,

Кантаре, странствующий бард

Леди трепетали в моих ладонях, прося ласки, прося грубости, прося... крови. Да, они требовали, как умирающий от жажды человек — глоток воды, как истосковавшаяся по ласке куртизанка — любви надменного лорда, как... Да какая разница как! Они просто просили. И как сложно было им отказать, когда сам едва сдерживаешь Жажду... Когда рядом столько... сосудов?

Остановись! Остановись, бард! "Нет, наш Лорд, не надо! Мы так давно не танцевали! Еще! Еще!" Хватит.

Резко прекратив танец, я встал посреди затихшего двора. Опустив руки с намертво вросшими туда рукоятями, я тяжело дышал, считая скатывающиеся со лба капельки пота. Клинки все еще подрагивали, обиженные тем, что прекратилось развлечение, так и не дойдя до кульминации. Руки тоже дрожали, но отнюдь не от усталости или разочарования. Они дрожали от страха.

Что это было? Что, Темный меня забери, это было? Я уже давно не терял контроль! А эти голоса?! Что со мной творится?! Я сжимал и разжимал ладони, не выпуская из захвата клинки, настолько погрузившись в самокопание, что не заметил, как ко мне подбежал чем-то явно расстроенный Мастер и, резко вырвав у меня из рук сестер, забормотал:

— Так, баланс ни к Темному. Здесь чуть добавить, здесь убрать. А хорошо Вас, Леди, жизнь-то потрепала. Ну, ничего я Вам красоту-то наведу. Будете как с императорского бала!

Зацепившись за знакомое обращение, я вскинулся:

— А почему вы назвали их Леди, Мастер?

Гном обернулся, пару секунд рассеяно искал, а кто собственно с ним разговаривал, нашел меня, вспомнил вопрос и, наконец, ответил:

— Так разве не видно?

И ушел вглубь кузни, позвав и нас с Неки за собой.

Бережно прижимая мои кинжалы к груди, гном объяснял, стремясь перекричать грохот молотов и горнов:

— Ты знаешь ли, ушастик, почему клинки сидов так сложно обрабатывать? Ой, да чего это я?! Конечно же, никогда ты не думал... Я вообще не уверен, что ты это умеешь! Так вот, сообщаю тебе, существует ничтожно мало таких существ — мне известны только пятеро гномов и трое зайцев...— тут Торванн немного задумался, не переставая поглаживать клинки.— Вроде еще один из короткоживущих, прости Неки, тож чегой-то может. А почему? А потому, что клинки их не только выращены, но и душу свою имеют. Да-да, и не косись так на Леди, они не виноваты!

Так вот, во-первых, выращенные клинки требуют особого к себе подхода — их и нагревать надо нежнее, да и струмент иметь особый, живому клинку сделаешь больно, а он возьми да и помри! И будет у тебя проклятое оружие заместо живого, а это страшная судьба, уж поверь мне, ушастик. Но и это только полбеды,— продолжил распинаться гном.— Живыми клинками много кто балуется — и вы, ельфы, и гномы, и вампиры, даже некоторые люди-Мастера! Но только сиды на этом не остановились...

Даже и спрашивать не буду, бард, знаешь ли ты, как умирают Хранители-сиды. Вижу, что ничего-то ты не знаешь! Они воплощаются в Живое дерево. И вот если из этого дерева вырастить меч, то появляются клинки подобные твоим. И считанные единицы могут перековывать Живую душу.

Мастер остановился около своей наковальни, нежно положил на нее кинжалы и, доставая завернутые в бархат молоточки, продолжил:

— И величайшая на свете редкость, когда рождается парное оружие, ибо рождается оно лишь тогда, когда в один час умирают сиды-близнецы, не достигшие совершеннолетия... Как две сестры из благородного рода Наяд, чьи души заключены в твоих кинжалах.

Я слушал Мастера, затаив дыхание; с некоторой ревностью смотрел на то, как он касается моего оружия. А он, начал нагревать сестричек. Медленно пламя прокалило их металлическую плоть, и капли пота, падающие на них со лба гнома, моментально испарялись, не долетая до пола.

— Спой!— вдруг прогрохотал он.

Я вскинулся. Прямо мне в глаза уставился малахит гнома:

— Спой! Им больно.

И я, достав из мешка ситару, начал петь, стараясь, что бы песню услышали мои Леди:

— Там, где жар и стон металла,

Где горит огонь богов,

Шпага мастера встречала,

Звоном радостным боков.

Он ее, огладив жаром,

Изгибал, точил, играл...

И в веселом звоне слабом

Голос тихий отыскал:

"Больно, радостно и жарко!

Ты клинок мой приласкай!

Ударяя нежно, гладко,

Плоть металла исцеляй!"

Звенит сталь под молотком Мастера, откликаются на песню Леди. И старая песенка, которую любил петь деревенский кузнец отлично ложится на звон молотков.

Я замолчал, обнаружив, что все уже прекратилось. Гном, отряхнув со лба пот, смотрел на мое оружие. И, последний раз оглядев клинки, он протянул их мне.

Они стали еще прекраснее, чем были. На тонких лезвиях не осталось старых царапин и шрамов, а рукояти по новому, покорно и ласково, ложились в ладони. Всю дорогу к дверям во двор я едва сдерживался, чтобы не опробовать их в деле, так, что, выскользнув во двор, я сразу же сделал начал танец.

В этот раз все было по-другому. Лучше.

Кинжалы, и раньше необычайно удобные, сейчас как будто врастали в ладони, а лезвия, дрожа от напора воздуха, разрезали его с мелодичным свистом, в котором явно слышалось: "Потанцуем, наш Лорд!". Но теперь я не боялся этих слов.

Сделав еще пару движений, я замер, низко поклонившись старому гному.

— Спасибо, Мастер.

Когда я поднял глаза, то Мастер как-то странно смотрел на меня, со смесью удовлетворения и... жалости? Так, наверное, смотрят на безнадежно больного, все еще не сдавшегося и ведущего бессмысленную борьбу.

— Мастер?

— Деньги отдашь этому, у ворот...— он резко отвернулся.

Странный гном!

Я пожал плечами и, развернувшись, пошел к выходу со двора. За мной, растерянно потрусил и Неки. А в след раздался голос гнома:

— Если будешь жив, заходи, ушастик...

Дарлин, пиная камушки у ворот, встретил нас как манну небесную. Перекидываясь ехидными замечаниями, мы рассчитались за работу, а он еще и помог нацепить свежезаточенный полумесяц под развязанную косу.

Попрощавшись, и пообещав еще заходить, мы с Неки отправились прямо в таверну, готовиться к вечернему "обмыванию" обновленных клинков.

Вином, Леди, исключительно вином.

Оружейная мастерская,

Мастер Торванн Мон'Халибо

Когда Некатор с полукровкой, весело смеясь, вышли за ворота, Мастер, прикрикнув на учеников, чтобы не расслаблялись, пошел в небольшую каморку за кузней. Там, в тишине и прохладе, он нацарапал записку на обрывке пергамента, после чего, сложив ее вчетверо, вышел в еще один внутренний дворик. Этот двор значительно отличался от виденного Кантаре — здесь, в тени толстостволых дубов, в ажурной клетке сидели почтовые голуби, встретившие хозяина довольным клекотом. И Мастер улыбался, смотря на то, как радостно снуют белоснежные птицы, ожидая вкусного корма, которого всегда так много у доброго и заботливого хозяина.

Мастер Торванн знал насколько это не свойственно гному — держать во дворе голубятню, но видимо уж слишком долго он жил среди людей, изменяясь, подстраиваясь под их жизнь. Да, как бы ни кичились старшие, долгоживущие расы, все равно им приходилось мириться с тем, какое положение занимают люди в Соррене, сколько территорий под их пятой, сколько ресурсов, умений, как быстро они приспосабливаются и как много... их. Сейчас эти люди не понимают, что за сила, способная уничтожить все, теплится в их жилах. Сила, которую настолько боятся долгоживущие, что тратят все свои силы на то, что бы люди не догадались, что за их презрением скрывается опасение, если не за свою жизнь, то за жизнь своих детей уж точно. Но рано или поздно это сила вырвется на волю, заставляя других считаться с ней уже по-настоящему.

Старый гном давно это понял, и вот уже полсотни лет жил среди людей, работал для людей, учил людей, почти забыв про родные горы. Вот и сейчас, войдя в просторную клетку, он, выбрав незаметную серую птицу, служил им же.

Привязав к ее лапке записку, гном выпустил голубя в небо. Он следил как, сначала неуверенно, птица сделала круг над мастерской, но потом, исправившись, стремительно понеслась прочь от города.

А Мастер все стоял и смотрел ей вслед, еле слышно прошептав:

— Прости меня, Черный лис... Прости. Ты никогда не умел выбирать друзей.

Затем он повернулся и направился обратно в кузню, а в наполненном клекотом дворике эхом раздавался его гулкий голос:

— Эй, кто тут отдыхать удумал?! Кого родители мало пороли?!

А птица все летит в бескрайне голубом небе, спеша доставить послание в высокий дом за многие мили от города, и путь ее прервется только тогда, когда солнце зайдет за горизонт, а старый Мастер уснет, напившись горькой гномьей водки. Прервется в руках высокого, покрытого безобразными шрамами седого мужчины, чье лицо все еще хранило след былой привлекательности. Он развернет послание, и тонкие губы исказятся в предвкушающей улыбке. О, как долго он ждал этого! Теперь, когда известно место, Гильдия наконец-то вступит в бой.

— Началось! — низкий, но необычайно звонкий голос мужчины разносится по всему дому, проникая в каждый темный угол, и словно тени, призраки ночи выходят за ворота старинного дома. А за ними, с массивного каменного балкона наблюдает Глава. И Он улыбается.

Они жали своего часа, и он настал.

Гильдия наемников никогда не спит.

Южные ворота,

Веран Эргус, стражник

Когда его поставили в дневную смену, да еще и на Южных воротах, Веран, совсем еще юный стражник был в ужасе — ведь именно через них в город едут огромные караваны хитрых торговцев из Фарнского халифата, султаната Аль'Иреф и Эвирского Ханства... А это всегда проблемы.

И вот, подтверждая самые худшие предположения Верана, он уже полчаса стоит у каравана и пересчитывает повозки, доказывая низенькому бородатому торговцу, что у него, оказывается, двадцать три повозки, нагруженные добром, а не двадцать. Именно столько насчитывает сам торговец, несмотря на то, что считают они вместе, одновременно, а Эргус еще и постоянно следит за нечистым на руку мужчиной.

В конце концов, стражник тяжело вздохнул, бросив это неблагодарное занятие убеждения представителя ханства в реальном количестве повозок, и они сторговались на двадцати двух повозках и одном груженом верблюде. Взяв пошлину, старательно пересчитав, стребовав пять золотых, которые ушлый торговец решил прикарманить, Веран огляделся, посочувствовав напарнику, которого султанский посол пытался уверить, что он один, а бесчисленные обозы стражнику привиделись от жары... Серж же, вот уже битый час, тыкал в коней, телеги и ржущих возниц пальцами, пикой, доказывая, что они существуют. На что, улыбающийся торговец предлагал ему прекрасное, проверенное годами и им лично, снадобье, "ну совсем за бесценок!.."

Посмеявшись и пожелав разозленному парню удачи, Веран вернулся на пост. Мерно проходили странники, отдавая две медяшки, бесчисленные крестьянские и торговые обозы входили в торговую столицу Союза Свободных Городов, напыщенные аристократы, высокомерные рыцари, леди в закрытых каретах... Все было как всегда.

И тут до верного стража города дошло, что имели в виду священники, говоря, что грех смеяться над другими. В середине очереди стояла парочка, присутствие которой в городе сулило большие неприятности. И Веран отдал бы весь сегодняшний заработок, что бы "честь" впустить их представилась не ему. Высокий, широкоплечий брюнет со слепыми, присыпанными пеплом аметистовыми глазами, небрежно опирался на проржавелый меч и держал над блондином плотный темно-багровый зонтик с длинной бахромой. Раса этого, величественно ступающего в одиночестве существа, угадывалась даже с такого немаленького расстояния — хрупкость фигуры, болезненная бледность, четко отчерченные вены — все это выдавало в госте города вампира, а черно-красное одеяние — посла этого странного народа. А следующий за ним наемник-телохранитель (а кем еще мог быть этот мужчина?) явно принадлежал к немертвым, но смотря на его уверенные, совсем не похожие на движения слепых, шаги, задорный голос и уверенную, живую, улыбку, на ум любознательному стражнику приходили только немервые некроманты. Но Прах рядом с Кровью? Это сулило очень большие неприятности. Так, что Веран напряженно ожидал, когда к его посту подойдет эта пара.

— Приветствую у Города Четырех Путей!— вежливо произнес он, улыбаясь гостям.— Что привело вас в наш город?

Вампир приподнял голову, и на стражника уставились его багряные глаза. Даже сквозь темную стеклянную пластинку, которую парень держал в руках, закрывая чувствительные глаза, его очи производили пугающее впечатление. Веран еле сумел сдержать дрожь, когда его собеседник чуть прищурив глаза, исказил тонкие губы в подобие усмешки. Сглотнув комок в горле, стражник медленно повторил свой вопрос, уже не улыбаясь.

Тут на помощь хозяину пришел немертвый. Шепнув ему, что бы прекратил свои жалкие попытки улыбаться, лич обратился к юноше:

— Привет и тебе, страж города! Он, — небрежный кивок на застывшего изысканной куклой, вампира, — посланник Совета Трех, Ренеске Сангус'Синис, посол вампиров в земли людей из клана Вестигаторов. Прибыл в город, как в крупнейший торговый центр, чтобы выбрать дальнейший путь и завести полезные знакомства. Ну а ваш покорный слуга — высший лич, потомственный некромант, Черный целитель, ужас летящий на крыльях ночи...— явно развлекаясь начал перечислять свои титулы немертвый.— Кэссер Аль'Муэрте, его спутник и телохранитель.

Внимательно просмотрев верительные грамоты, которые, к сожалению, оказались идеальными (а счастье было так близко!), Веран кивнул им, и, взяв с них обычную пошлину, пропустил в город, надеясь больше никогда не видеть и не слышать. Но буквально через секунду его догнал веселый голос некроманта:

— Дружище, а где здесь можно вкусно перекусить, да на чистом переночевать? — в руках мужчины блеснуло серебро.

Веран вздохнул, мысленно попрощавшись с тихими вечерами у Иписа, и, сунув в карман монету, показал в сторону хорошей таверны:

— На Центральной площади здание под красной черепицей. Таверна "За решеткой".

— Отличненько! Спасибо, служивый!

Веран только снова вздохнул, возвращаясь к работе. Но на горизонте уже маячила новая неприятность — на тонконогом южном жеребце гарцевала молоденькая девушка, за которой еле поспевал на сварливой пегой лошадке темноволосый паренек с необычной золотистой кожей. Девушка, презрительно покрикивая на суетящихся под копытами ее коня крестьян, уверенно продвигалась по очереди.

"Ну, что за неудачная смена выпала мне!" — думал Эргус, неодобрительно поглядывая на кольчужную рубашку, проклепанные кожаные доспехи и тяжелый двуручный меч девушки. Коротко стриженая, настолько похожая на мальчишку, что ее принадлежность к условно слабому полу была видна только по внушительной груди. Когда же воительница подъехала ближе, Веран увидел, что сбежав от родных обычаев, девушка не смогла отказаться от одного — она все так же, как и раньше, красила лицо.

Веки, по обычаю пустынного халифата, обильно покрыты нефритовой пылью, черные изогнутые брови четко очерчены, как и натертые соком красного саима губы. Но, как ни странно, это ей шло, оттеняя совсем не по-южному бледную кожу и ярко-рыжие от хны волосы. Изящные пальцы, смыкающиеся на уздечке, завершались аккуратными ногтями, столь несвойственными девушкам ее профессии. И это сулило неприятности никак не меньшие, чем давешняя парочка.

"Такие вот сбегают — и сразу сюда, в Вольные Города, а нам потом с их женихами-отцами да армиями разбираться..." — лениво подумал стражник, подавив непроизвольную улыбку. Но, видимо, не успел убрать взгляд от декольте путницы, потому удостоился серии презрительных взглядов от девушки, ее коня и мальчика-слуги. Хотя... Верану стоило больших трудов сдержать удивленный свист — за плечом сбежавшей красотки ехал сид. Худой, с невероятно тонкими костями, длинными, почти в два раза длиннее обычных пальцами, вытянутой и тонкой шеей, он производил неизгладимое впечатление, и уж точно его было невозможно спутать его с кем-то другим. Да и необыкновенные, узкие глаза с огромной, практически не оставлявшей белка радужкой ярко-салатного цвета в сочетании с золотистой кожей развеивало последние сомнения.

Быстро и, что удивительно, неуверенно, пробормотав что-то о желании наняться в какой-нибудь караван, девушка сунула стражнику деньги и, прикрикнув на на редкость флегматичного сида, двинулась вперед по улице.

Еще долго ей вслед смотрели мужчины, разочарованно качая головами — "такая женщина и так себя портит!", а Веран, уже принимая медь от следующих гостей, вспоминал такие поразительные глаза сида: таких не бывает у рядовых представителей этого народа...

"И где же тебя, смелая девушка, посчастливилось встретиться с Носящим Зеленого Дракона?" — пронеслась мысль в голове измученного парня, когда он обернулся вслед уходящим двоим и поймал необыкновенно серьезный взгляд сида. Вновь возвращаясь к работе, он заметил краем газа, как девушка остановила рыжего паренька, кинув ему пару медяшек, что-то спросила. Мальчишка, быстро спрятал в кармашек деньги и, взяв под уздцы коня воительницы, повел их вглубь города.

"Да, не повезло красотке с провожатым..." — подумал он, кивая знакомому старичку, везущему муку на рынок, — "Оберет ее Пати, а она и не заметит. Хотя давно о нем не слышно, может и исправился. Да не мое это дело!"

— Эй, кто тут без очереди прет!

Таверна "За решеткой",

Кантаре, странствующий бард

Да, вечера в таверне совсем не похожи на раннее утро. Утром все еще свежо, пахнет выпечкой, а народа мало, и все редкие посетители либо маются от похмелья, либо еще только-только просыпаются. Красота!

И совсем другое дело вечер. В лучшую таверну города, естественно из тех, что не особо дороги, стекаются люди и не только чтобы выпить, поужинать, снова выпить, поделиться новостями и проблемами, а сейчас еще и для того, чтобы послушать мои песни. И, естественно, оставить пару монет в моем кармане.

Шум и споры постепенно нарастали, винные пары постепенно обволакивали зал, а от запаха жареного мяса рот наполнялся слюной. Но денег на хороший обед не было, а Неки вряд ли будет за просто так кормить своего приятеля. Так что ситару на колени, и работать.

— Мы кружки поднимем с хмельною отравою,

Кувшин за кувшином зальем нашу боль —

И не за богатство, за честь или славу,

А только за то, чтоб сказала — "Позволь..."

Медленно затихают разговоры. Уже многие наслышаны обо мне, многие пришли сюда не только потому, что здешний повар божественно готовит, но и потому, что здесь пою такой вот скромный я!

— "Позволь мне на плечи твои опуститься,

Позволь согревать тебя пасмурным днем,

Позволь мне лететь легкой синею птицей,

Тобой позабытым полуночным сном."

И вновь поднимем мы пенные кружки,

Прося у бессмертных не славы кровавой,

А что бы за нами бессменной подружкой,

Я на секунду замолчал, задорно оглядев зал, и продолжил, поддержанный хором, уже не первый день отмечавших титул друга, гвардейцев соседнего королевства:

— Удача следила девицею славной!

Да они ее слышат не в первый, и даже не во второй раз, ибо придумывать каждый раз новые песни мне лень, да и времени не хватит. Но если за них платят, то чем они плохи?

Спев еще пару песен, я понял, что собранной меди хватит на приличный кусок поросенка и пару кружек вина, посему я на время зачехлил гитару и занял последний свободный столик в зале. В этот раз мне повезло, и Некаторова подружка была занята, так что я с удовольствием пообщался с Эльзой, во всех отношениях приятной девицей. И, передав ей деньги и пожелания, стал осматривать посетителей.

Практически всех я уже знал — вот семейная пара, которая была хорошо знакома с хозяином и, как рассказывал Неки, ужинала здесь со дня основания. Вот несколько девиц, пришедших поглядеть на меня (я им на всякий случай улыбнулся, вдруг кто-нибудь приглянется?), вот седой горшечник, вот ночная смена стражи, вот компания любителей легкой наживы, а это крестьяне, маг, сапожник... Все как всегда.

Или нет? В темном углу под старой лестницей, по рассказу хозяина снятой с какого-то разбившегося военного корабля, за столиком сидели двое. На первый взгляд молоденький парень с необыкновенными длинными пепельными волосами и мужчина в кожаной куртке, к стулу которого были прислонены зонтик из дорогой парчи, украшенный тонким кружевом, и старый ржавый меч из черненого металла. Судя по всему, новенькие в городе, и похоже из нелюдей.

Блондинчик с непередаваемо неэмоциональным лицом медленно, буквально по волокнам, ел куриное бедрышко, отделяя от мяса овощи, в которых оно тушилось, складывая их в углу тарелки, и запивал маленькими глоточками из своей кожаной фляги. Но самое странное, что на их столе отсутствовало вино, особенно если учитывать присутствие за столом наемного телохранителя... Пообещав себе чуть позже разобраться со странной парочкой, я приступил к принесенному неожиданно радостной Фури жаркому.

М-м-м, сколько раз уже ел, а все не могу не поражаться таланту парня самое простое блюдо превращать в кулинарный шедевр! Жаркое было необыкновенно нежное, буквально тающее во рту, острое и пряное. Только что выпеченный и все еще обжигающий хлеб пах лесными травами, которых сегодня добавил Неки, а вино... Вино было плохое, кислое, и совсем не виноградное, но денег на хорошее тратить было жалко, так что обходимся тем, что есть. На двадцать минут я просто выпал из этого мира, очнувшись лишь тогда, когда меня невежливо постучали по плечу и, сунув пару серебряных монет, попросили спеть "что-нибудь такое, красивое".

Быстро запихав в себя остатки мяса, и оставив на тарелке пару кусков хлеба, я расчехлил ситару и стал зарабатывать себе на хлеб, масло и комнату.

— Говорят, что бесценен тот проклятый рай,

Где забытые песни не молкнут,

Где для вечности сонной неспешно играл

День вчерашний на струнах из молний.

Слышал я, что не видно в нем солнца лучей,

Но зато ярко месяц там блещет!

И сияют надменно клинки ста мечей

В вечной битве несбытного вещего...

Я забываюсь в тихой, звенящей и переливающейся мелодии, не замечая никого вокруг себя, чувствуя лишь дрожь струн под рукой да еле заметный ветерок, выдуваемый из основания инструмента — он нежно ласкает подушечки пальцев, он что-то шепчет, и я понимаю, отвечаю ему песней.

— Может там, на изогнутых ветвях дубов

И сидит воронье, злобно радуясь.

Только в этих лесах, нет обычных ворон,

Здесь посланцы богов обретаются.

И за битыми стеклами старых руин,

Не найдете вы пыльного прошлого —

Там всю ночь напролет теплым светом горит

Яркий пламень свечей невозможного.

Кто-то мне говорит, что пути туда нет —

Стерегут те врата твари злобные,

Но мне снится сейчас, что я знаю ответ,

Не давай отворить очи сонные!

Я во сне точно знаю: проклятие — ложь,

Что стоят те врата отворенные!

Я уже на пороге — меня не тревожь,

Птица утра, нечаянно звонкая!

И ситара отзывается нежной трелью утренних пташек, перезвоном их голосов и шумом листвы, журчанием ручейка. И замирает входящая рыжеволосая девушка и удивленно раскрывает глаза ее черноволосый слуга.

Джайрин Рыжая,

Вольная наемница

— Но открою глаза, и забуду ответ,

На загадку, во сне уж решенную,

И стирает мой сон солнца юного свет,

Те врата, что не мной отворенные.

Не играй поутру, менестрель, не играй!

Или снова твой круг будет сомкнут!

Мой отец говорил, что бесценен тот рай,

Где забытые песни не молкнут...

Голос певца уже затихал, когда Джайрин вошла в таверну, таща за собой голодного парнишку. Очень красивый темный эльф, небрежно отложил в сторону струнный инструмент и, немного театрально поклонившись, стал собирать монеты. Даже по тому отрывку, что удалось услышать девушке, она поняла, что встретился ей настоящий мастер. Голос эльфа, неожиданно низкий для его расы проникал в самое сердце, в самую душу, а искусные пальцы, казалось, играли не на струнах необычного инструмента, а на струнах твоих собственных чувств, желаний и тайных мыслей. Пробирало до дрожи в коленях, до замирания сердца... И, похоже, не только ее.

Лиар Шурай, сид, сын лучшего папиного конюха, вечно спокойный и невозмутимый, как того и требует его странная религия, был не менее ошарашен. Его глаза даже стали почти нормальными! Но что могло настолько удивить парня? Вряд ли голос — он, конечно, был необычайно красив, но, все же, не настолько, что бы выбить почву из-под ног Сида подземных ключей и сгоревшей рощи. И уж точно это была не потрясающая внешность барда, которая здорово раздражала воительницу.

Пообещав себе, что постарается больше не вспоминать симпатичного барда, который уже начал какую-то совершенно неприличную песенку, заказанную подозрительными личностями в углу зала, Джайрин крикнула шустрой официантке с длинными, уложенными в два хвостика, волнистыми волосами, что ей нужен ужин на троих, два кувшина с морсом и один с крепким пивом. Девушка кивнула, и, оглядев зал, предложила Джайрин подсесть к барду, ибо только за его столиком места хватало на всех ее попутчиков.

В голове девушки даже пронеслась мысль бросить подобранного пацаненка, но она отмела ее, устыдившись собственного страха, и решительным шагом подошла к столику:

— Я присяду?

Этот несносный эльф не удостоил ее даже взгляда, в открытую флиртуя с толстой официанткой!

— Надеюсь, приставать не будешь?— продолжила она, надеясь привлечь внимание к себе. Джайрин, надо признать, не привыкла к тому, что ее игнорируют.

Бард наконец-то повернулся, окинул ее оценивающим взглядом, и, слегка пожав плечами, ответил:

— К тебе? Да ни в жизнь! Я ж обязательно обо что-нибудь порежусь, так что пусть другие развлекаются!

И снова отвернулся, довольно громким шепотом сообщая официантке, что с нетерпением ждет ее в своем номере. "Бабник!" — подумала бывшая хани.

— Бабник! — припечатала подоспевшая девушка, быстро расставляя на столе заказ. — Ты зачем девушке мозги пудришь, кобелина? Последняя галочка в списке?

— Нет, милейшая Фури, — "шайран песчаный, ну какой же у него голос!" — последняя галочка, я искренне надеюсь, никогда не будет поставлена.

— Неужели? И кто же та счастливица?

— Вы, несравненная, вы!

Девушка незлобно фыркнула и, окинув менестреля на последок презрительным взглядом, ушла, заклеймив несчастного:

— Нахал!

"Судя по всему, этот парень здесь завсегдатай," — подумала девушка, следя за тем, как парень, вытащив из кухни повара, распивает с ним только что заказанную бутылку вина.

Приглядев, что мальчишка съел оба куска мяса, а в тарелке Шурая достаточно овощей, Джайрин заказала бутылку крепленого вина, решив, что стоит отпраздновать удачный побег из родного гнездышка.

Но только она успела начать, как за столик ввалился бард, держа за плечи упирающегося повара и официантку одной рукой, а во второй сжимая трехлитровой кувшин гномьей водки.

— За знакомство? — предложил парень, разливая водку по глиняным кружкам.

И в душе Джайрин зародилось подозрение, что вечер сегодня будет очень веселым.

Ренеске Сангус'Синис,

Посол вампиров

Таверна была очень даже ничего — светлая чистая комната, две большие кровати со свежим бельем и нелюбопытные хозяева. В общем, пока все устраивало не особо придирчивого вампира в этом торговом городе.

Неприятности начались вечером, когда полутемный зал таверны наполнился народом, а странный эльф закончил довольно красивую балладу, напомнившую Ренеске о легендарном потерянном его народом Багровом холме. Да и голос был... завораживающим.

Но вот когда этот эльф решил развлекаться и притащил за свой столик три литра гномьей водки. Скоро стало очень весело, особенно если учесть, что компания не остановилась на первых трех литрах. Так что, эдак через полчаса начались прицельные метания вилок в стену, пение похабных частушек, разрубание столов двуручником и разговоры, а точнее крики, о "несчастной судьбе южной женщины".

И это очень раздражало Ренеске. Сразу заметивший это Прах, трезво оценил ситуацию, и, успокаивающе погладив его по плечу, произнес, вставая:

— Подожди немного, сейчас я их успокою.

Муэрто уже собрался уходить, когда его догнал вопрос Рене:

— А что мне делать?

— Э-э-э... Развлекаться! Вон, видишь — люди развлекаются, подражай им.

И он целенаправленно направился к столу веселящейся компании, быстро соображая, есть ли способ успокоить их или лучше сразу... упокоить?

Оставшись в одиночестве, Ренеске попытался улыбнуться и радостно засмеяться.

— Эй, парень, классный потусторонний смех! Научишь? — попросил внезапно оказавшийся рядом бард.

Рене не мог сообразить, чего от него хотят, поэтому, когда парень потащил его в сторону своего стола он не особо и сопротивлялся.

Кэссер Аль"Муэрте,

Потомственный некромант

Когда некромант решил отклониться от курса, что бы преподнести на столик небольшой презент, в качестве гаранта хороших намерений, он не ожидал, что, когда вернется, обнаружит за искомым столиком своего спутника, которому, уже изрядно пьяный бард будет мешать в изъятой фляжке кровь с водкой. А Рене, не только не будет возражать, а еще и будет ругаться, что тот жалеет "этого прекрасного напитка"!

Тяжело вздохнув, Муэрто присел на утащенный из-за соседнего столика стул и печальным взглядом уставился на пьяную компанию, которая в этот момент убеждала паренька-карманника, что он великий темный чародей и просто обязан сейчас же пойти завоевывать мир! Сам рыжик, которому хватило одного стакана, чтобы верить во все, что ему говорят, начал чертить на столе "страшное заклятие".

Зеленоглазому сиду, похоже, вообще хватило одних испарений, так как он флегматично выращивал в центре зала дуб из остатков соснового стола и это его почему-то не удивляло. Воительница, забравшись на колени к барду, показывала ему все свои кинжалы, отравленные иглы, метательные звезды, доставая их отовсюду, некоторые даже из не очень приличных мест. Но больше всего Кэсса удивлял собственный приятель, который аккуратно сцеживал в бутылку водки кровь симпатичной официантки, а та не только не возражала, но еще и советы давала!

Внезапно вернувшийся повар притащил с собой еще одного эльфа, и, крича что-то о "братской любви" и "возвращении блудного брата", столкнул с колен Кантаре девушку и посадил туда эльфа, вливая оному прямо в горло выпивку. Бард прифигел, возмутился и, скинув непрошенного гостя, вернул на место Джайрин. Набивший шишку эльф, злобно зыркал на компанию, но больше ничего сделать не мог, ибо похоже, мир пошел для него кругом.

Вино за водкой, водка за вином, стакан за стаканом, кувшин за кувшином... И тут команда обнаружила, что среди них есть трезвый, и решила это срочно исправлять! Сколько не убеждал их некромант, что на немертвых алкоголь не действует, их это убедило только после вливания в него полутора литров. Кэссер уже собирался по привычке съязвить, когда ему под нос сунули пучок зажженных трав. И, уже проваливаясь в блаженный бред, лич успел подумать: "Интересно, а откуда у этого повара священный цветок Зурага?".

Ипис Купрум"Д"Онис,

Хозяин таверны

Ипис печально наблюдал, как последний трезвый в компании "героев" медленно присоединяется к остальным и обещает на спор поднять старое кладбище, на месте которого возведена таверна. Старый вояка, не желающий расставаться со своей любимой собственностью или даже переименовать ее в "На кладбище", нажал незаметную кнопочку, и зал накрыло сладковатым дымом. Когда он рассеялся, а Ипис убрал с лица мокрый носовой платок, все в зале спали сладким сном...

— Ну, что, пора и мне отдыхать. Что за день сегодня такой, сумасшедший...

Темный Демиург

Когда великий владыка решил навесить своего избранника, была уже глухая ночь — самое лучшее время для появления Бога Тьмы во всем величии — матовые черные доспехи, высокие сапоги, длинный черный плащ и зловещий черный дым, обволакивающий его фигуру. Жуть полнейшая, как и задумано.

Но оценить старания Темного было некому — его жрец настолько крепко спал, что даже божественные пинки окованным сапогом помогали мало. Вконец отчаявшись разбудить неблагодарную зверюшку, Демиург пожал закованными в шипастые доспехи плечами и пробормотал:

— Ну, значит, будет сюрприз!

После чего легонько прикоснулся к груди юноши. Почти незаметно мелькнула черная полупрозрачная змейка и, вгрызшись чуть ниже левого соска, проникла в грудную клетку барда. Незаметно, неощутимо, улеглась на сердце, обвивая его своими кольцами.

Демиург наклонился к самому уху парня, прошептав:

— Приятных открытий тебе, мой Жрец!

И исчез, не оставив по себе ничего, даже запаха серы.

Утро следующего дня

Бард пошевелился, просыпаясь среди обломков стульев. Голова болела нещадно, а во рту была южная пустыня. Собрав все свои силы, он в изнеможении прохрипел:

— Господи мой, воды!

И в таверне пошел дождь.

Глава 7

Идет по улице парень, оборачивается и видит что-то черное, вонючее, красноглазое... Ну, естественно, бац в обморок.

Все, чего хотел в этот час дроу — это помыться и выспаться...

Из будней Иллаби в человеческом городе

Кантаре,

Странствующий бард

Утро я встретил лежа в луже. Хорошей такой луже, холодной и мокрой. Искренне недоумевая, откуда в таверне Иписа, всегда тщательно следившего за порядком в зале, взялась лужа, я попробовал открыть глаза, надеясь, что вчерашняя пьянка не закончилась где-нибудь в окрестных канавах. Веки не поддавались на мои уговоры, так что я начал медленно обследовать окружающее пространство руками. С одной стороны было что-то мягкое и теплое, с другой — холодное и твердое...

Так как мне наконец-то удалось приоткрыть глаза, я поспешил посмотреть с кем именно меня свела вчерашняя ночь. Справа лежала все еще одетая (вот обидно) в кольчугу воительница, а слева обретался давешний эльф. Память услужливой стервой подкинула воспоминание, в котором данный субъект сидел у меня на коленях, после чего я ужаснулся и дал зарок больше никогда не пить. Обещание вырвалось легко, так как выполнять его я ни разу не собирался.

Приподнявшись на локтях, я удивленно присвистнул. Трактир представлял собой достойные декорации для постановки какой-нибудь баллады о противоборстве двух Стихий. Поломанная мебель, мокрые стены и потолок, разбитые кувшины и бутылки, вилки, наполовину всаженные в стены, и, как апофеоз всего вышеперечисленного, столетний дуб, прорывающий крепкий потолок, растущий непосредственно из пола.

Я, сперва даже не поверил, и, окончательно проснувшись, еще долго тер глаза, пытаясь вспомнить, откуда мы притащили дуб. Но, заметив лежащего в корнях сида, умильно уткнувшегося в ствол как в мягкую подушку, я порадовался, что Шураймало пьет и вчера так быстро вырубился, не успев вырастить здесь какую-нибудь "священную рощу". Голова закружилась, и я со стоном вернулся на пол.

Из забытья меня вырвало мягкое похлопывание по плечу и влага, вливаемая в рот. Хрипло пробормотав благодарность спасителю, я, собрав все остатки сил, сел и облокотился на остатки стола, после чего вновь несмело приоткрыл глаза. Рядом со мной сидел на корточках неприлично свежий и радостный Неки и, насмешливо скалясь, протягивал мне кружку:

— Да, приятель, — насмехался надо мной этот нехороший человек, — не умеешь ты пить, не умеешь. Похоже ложь все это, про непьянеющих эльфов-то!

— И чего ты так кричишь... Я все прекрасно слышу! И вообще, — пробурчал я, отхлебывая горькой травяной настойки, — мне простительно — я вчера впервые столько выпил!

Неки удивленно присвистнул, и, смеясь, спросил, насмешливо выгибая бровь:

— Тебе лет-то сколько, бардик?

— Двадцать семь...— хрипло ответил я.

— И в каком-таком храме тебя воспитывали?— покачал головой собеседник, отпивая настойку из моей кружки.

Я в ответ только застонал. По-моему, быть настолько жизнерадостным в утро после пьянки — это самое страшное преступление!

— Замолкни, смертный! — простонало что-то из-под стола. Злые красные глазищи моего, кажется, братца, буравили повара, явно обещая ему подробную экскурсию по застенкам Академии Пыточного Искусства, с бесплатным тестированием всех встречаемых экспонатов.

Да уж, выглядел мой наполовину соотечественник отвратительно — свалянные в комок когда-то белоснежные волосы приобрели розоватый оттенок и симпатичные висюльки из осколков бутылки, серая кожа стала какого-то зеленоватого оттенка, а под глазами налились внушительные фиолетовые мешки. Что, вместе с оскаленными в недоброй усмешке зубами, создавало впечатление не очень свежего, но очень голодного зомби.

Целенаправленно подползая к явно смущенному повару, дроу перечислял все известные ему оскорбления. Да, бедненький запас у парня, бедненький. На полпути уже начал повторяться!

— Не обижайся, друг, — постарался успокоить злого темного человек. — Ничего же страшного не случилось? Все живы-здоровы, повеселились славно. Не нужно нервничать, на вот, травок попей, легче станет!

Каким бы злым на Неки не был эльф, но от кружки не отказался, дав шанс повару скрыться в кухне. Отвар дал значительные результаты — на лице несчастного расцвела неуверенная улыбка и он, облегченно вздохнув, смог нормально сесть. После чего, повернув голову ко мне, произнес:

— Ну, так как мое прикрытие провалилось, стоит, наверное, познакомиться? — неуверенная улыбка расцвела на дрожащих губах дроу.— Меня зовут Иллаби Инумура До'Аранео, сын Арборис До'Аранео, Верховной жрицы Ллос.

И после небольшой паузы он сказал, быстро и резко, словно боясь передумать:

— Твой младший брат.

Когда фраза про "братские узы", подкинутая памятью оказалась не безвкусной шуткой пьяного повара, я, надо признать, впал в прострацию. Нет, мне, конечно, всегда хотелось бы познакомиться с семьей, но чтобы все случилось вот так вот, быстро и внезапно...

Я присмотрелся к новообретенному братцу — если говорить честно, мы с ним не были особо похожи. Разве, что утонченностью, которая, однако, была свойственна всем эльфам и их потомкам. Я бы никогда не подумал, что мы с ним можем быть родственниками, я бы даже не обернулся, встреть его на улице. Но что-то мне говорило, что парень не врет, и что у нас действительно одна мать. Только вот он ее знает, в отличие от меня.

— И что ты тут делаешь?— мрачно буркнул я.— Заруби себе на носу, в сказки, что дроу просто так гулял по поверхности, я не поверю!

Наверное, не надо было с ним так резко, брат — как непривычно называть так постороннего — ведь не виноват, что во мне взыграла детская ревность. Но, надо признать, он мой хамский тон воспринял достаточно спокойно — дернулся и холодно ответил, поджав губы и нахмурив тонкие изогнутые брови:

— Я здесь, что бы проследить за твоей безопасностью, брат. Но если тебе в тягость мое общество, то я всегда могу исчезнуть с твоих глаз!

"Все-таки обиделся", — подумал я, когда эльф попытался гордо встать. Встать-то он смог, а вот с величественностью пролетел. Ну, что кроме жалости может вызывать качающийся, словно в шторм, парень? Проблески ревности исчезли так же быстро, как и появились, так что я дернул его за штанину, с силой усаживая обратно. И, что бы не оставлять недоговорок, протянул ему руку:

— Приятно познакомиться, братишка! Кантаре, — неуверенно улыбнувшись, Илл пожал мне руку. В полку "своих" неожиданно прибыло, да, Отец? "Мир" оказался куда интереснее твоих рассказов о нем.

Пока я знакомился с братом, Неки успел наспех приготовить остатки мяса, и из кухни потянуло аппетитным ароматом. Мур-р-р, я обожаю этого человека!

На запах свинины начали подтягиваться и остальные участники вчерашней попойки — проснувшаяся Джайрин, уже успевшая похмелиться и вытащить из стены свой двуручник. Внимательно проверив свой арсенал, девушка облегченно вздохнула, обнаружив все ножики на своих местах, и, слегка покраснев, отправилась будить сида.

С улицы вошел рыжий карманник, которого я встретил в первый день своего пребывания в городе, а вчера спаивал. Хотя, спаивал — это громко сказано, парень выпил меньше всех, так что был вполне свежий. Ему даже хватило сил и храбрости немного испуганно поздороваться. Храбрец! Учитывая, что он с чего-то меня до смерти боится.

За относительно чистой барной стойкой собрались почти все участники вчерашнего веселья, за исключением Фури и не шибко живой парочки. Но стоило мне только заикнуться о них, как Неки с Пати, а так звали малолетнего преступника, залились хохотом. Остававшиеся в неведении, в связи с поздним пробуждением, мы удивленно переглянулись и потребовали объяснений, но их не понадобилось, так как со второго этажа спустились все трое.

Впереди, едва сдерживая смех, шествовал некромант, которого, судя по совершенно идиотской улыбке, еще не до конца отпустила выкуренная вчера травка. Позади него, в соплях и расстроенных чувствах, трагически заламывая руки и крайне театрально и не вызывая доверия стеная, шла девчонка, хитро поглядывая на семенящего за ней вампира.

Тот, не изменив обычному каменному выражению на лице, неожиданно жалобным тоном, что было явно последствиями смешивания двух "живительных" жидкостей, извинялся:

— Милейшая, леди Фури! Я очень извиняюсь за свое поведение вчера и могу обещать, что такое больше не повторится! Я не контролировал свои действия! Мои искренние извинения!

И совсем детское:

— Я больше так не буду!

Фури же, печально поднимая руки к небу, завывает:

— Как какие-то извинения могут скрыть мой позор! Вы обманули меня, воспользовались моим состоянием! Вы мерзавец, сударь кровопийца! Как теперь я покажусь на людях с этими порочащими меня отметками?! — и тыкает Рене носом в следы его зубов на своих запястьях.

Несчастный вампир снова извиняется, и, как прошептал мне рыжик, делает это уже в течение часа. Но тут Фури, заметив полный комплект зрителей, решила поставить эффектный финал спектакля и, резко повернувшись к Рене, заявила со всей возможной серьезностью, вытирая слезы полой передника:

— Теперь вы обязаны поступить как любой честный мужчина!

Кэссер уже не сдерживает смех, да и мы не железные. Ренеске обводит взглядом веселящуюся компанию и, нахмурившись, говорит:

— Так вы что, издеваетесь надо мной?

Новый взрыв хохота был ему ответом. Тогда, немного подумав, вампир, сохраняя на лице все то же серьезное выражение, произнес, обращаясь к официанточке:

— А может мне тоже пошутить? Вот возьму и женюсь!

Теперь замирает уже девушка. Глядя на каменное лицо посла, невозможно понять серьезен он или все-таки шутит. Так что Фури, в непритворном ужасе отступает и начинает извиняться уже сама. Второй акт начался.

Вот так, весело смеясь и подшучивая друг над другом, мы садились за накрытый столик. Остатки мяса пошли на ура, да и пара кружек волшебного отвара бабушки нашего повара тоже. Еще раз познакомившись, мы решили, что раз так весело— следует и дальше держаться вместе. Ну, пока не позовет долг, дорога или необходимость. Мы — это я, Некатор, Фури, Ренеске, Кэссер, Джайрин, Шурай и, как ни странно, Пати, клятвенно заверивший, что он в завязке, и теперь мечтает стать менестрелем. Причем, судя по какому0-то слишком восторженному выражению лица, эта профессия у него стоит чуть повыше, чем "великий герой". После чего жалобными глазами посмотрел на меня, и я, скрепя сердце, согласился. Никогда не умел отказывать детям.

Но всему хорошему рано или поздно приходит конец. Пришел конец и нашей беззаботности в лице спускающегося со второго этажа Иписа. Взор старого вояки выражал возмущение стихии, грозящее массовыми катаклизмами вашим покорным слугам. Небрежным жестом прервав наши оправдания, он сказал:

— Мне все равно, почему это случилось, мне все равно — виноваты вы или нет!— холодно заявил он.— Убираться все равно будете сами!

И, оглядев наши непонимающие лица, скомандовал:

— Руки в ноги и — вперед!

Знаете ли вы, что совместная уборка объединяет? Вот я не знал...

Мы чистили, скоблили, мыли окна и стены, чинили те столы, что еще поддавались ремонту, а сида подключили к сращиванию разрубленных непрестанно краснеющей Джайрин. Кстати вопрос о том, откуда в таверне лужи так и остался открытым — этой части пьянки уже не помнил никто. Но никто особо не сокрушался — вытереть полы было значительно легче, чем, например, вытаскивать вилки из стен. И кто бы подумал, что этот человек такой сильный!

Дуб, по зрелому размышлению, решили оставить — оригинально, а на дрова пустить никогда не поздно! Будет запас на черный день! Этому безумно обрадовался Шурай, так как наполненный смолой дуб "тянет на какую-то там премию". Да и остальных несказанно обрадовала возможность не рубить внушительный ствол, что должно было занять не один час.

К вечеру практически вся таверна была выскоблена и вычищена. Усталые до чертиков, мы протирали столы под неусыпным вниманием Иписа и насмешливыми шепотками уже начинающих собираться посетителей.

— Учитель, а ваша мать, как я понял, дроу, да?— раздался звонкий голосок.— А кто тогда отец?

Пати, после моего согласия учить его музыке, постоянно крутился рядом, задавая совершенно идиотские вопросы. Но этот просто бил все рекорды своей бестактностью. Что тут же сообщили ему все посвященные в мою проблему. Но парню прощается, он не знает. Так что я спокойно отвечаю, не обращая внимания на многозначительные взгляды приятелей — он должен знать все опасности, если хочет идти рядом:

— Мой отец, — я замолкаю на время, стараясь, что бы никто, кроме стоящих рядом друзей, не услышал, и продолжаю, — мой отец — дракон.

Монс Абире'Каелум

Атердоминиус Морбис'Хиберхория

Он улыбался. Ардор впервые видел улыбку на этом безупречном в своей белизне, лице. Он улыбался — радостно и немного сумашедше, и от этой улыбки кровь застывала в жилах бесстрашного до недавнего времени дракона. И Ночное Пламя понимал, что сегодня не будет игр, не будет намеков и недомолвок — сегодня все будет серьезно.

А Владыка был счастлив. Он чувствовал, что живет. Живет так, как не жил с ухода отца; с того самого момента, как он, навечно запертый в подземельях, навечно лишенный неба — истиной радости дракона, проклинающий свою мать за дар Моря — облик Морского Змея, разучился смеяться и плакать, разучился дышать полной грудью, и из веселого ребенка превратился в жестокого Правителя.

Он смотрел на замершего у подножия трона изменника, отступника, и в груди его не было ослепляющей ненависти, не было, как ни странно, и любопытства — наблюдать за метаниями данной игрушки надоело, и пора было заканчивать игру.

"Но просто убить тебя будет скучно", — лениво текли мысли Атердоминиуса, пока он рассматривал воина. — "Мне не нравится твое бесстрашие, воин, неужели ты думаешь, что у меня не найдется, как заставить тебя склониться? Наивный глупец... Ты такой же, как и все, такой же слабый и беспомощный перед лицом большей силы!"

Медленно, с глухим, разносящимся по всему залу, стуком перебирая колечки на Знаке Рода, Владыка начал говорить, презрительно рассматривая фигуру отступника:

— Я думаю, ты знаешь, зачем я тебе позвал в этот раз?

— Вы снова хотите сыграть?

"Какой прекрасный голос! Холодный и спокойный. И какая точная и двусмысленная фраза! Ты дерзок, Ардор, неслыханно дерзок! Но именно поэтому ты все еще жив. Немногие способны, зная свой приговор, а ты его прекрасно знаешь, быть столь спокойными, да еще и издеваться над своим палачом! Интересен, интересен, будет приятно сломать такое сердце!"

— Нет, с тобой не интересно играть. Я сейчас играю с твоим сыном.

"Легкая дрожь. Губа дернулась. Ну же, снимай свои маски, Пламя, снимай! Я хочу увидеть твой страх, твою боль! Не достаточно? Не бойся, мой маленький, у меня еще достаточно тузов в рукаве..."

И он с мягкой улыбкой спускается со своего трона, шелестя краями длиннополого халата и звеня хрустальными браслетами, проходит мимо замершего воина, и настежь открывает ближайшее окно.

Свет на миг слепит и Владыку, и стоящего за его спиной Ардора. Алые глаза слезятся, но он готов терпеть это небольшое неудобство, ради выражения лица своей игрушки — все маски слетели и в его глазах застыл страх и ненависть, ведь на краю обрыва сидели его близнецы — Игнаус и Карбо. Девчушка, доверчиво прижималась к брату и, забавно хмурясь, одергивала того, когда он подходил слишком близко к краю. А рядом молчаливой статуей застыл воин из личной гвардии Владыки. "Посмотрим, как ты будешь смотреть на меня после того, как я убью твоих детей!"

Ардор не выдерживает и резко бросается вперед, но это все бесполезно, так как на его пути стоит Владыка, в котором теплится искра силы Бога.

Так что воин лишь бессильно трепыхается в объятьях своего Владыки, в ярости наблюдая, как гвардеец приближается к его детям. Как обернувшийся сын замечает опасность, как закрывает собой сестренку, как пытается вырваться из рук мужчины, как в ужасе раскрываются его глаза. И по его щекам стекают слезы.

Владыка стоит спиной к пропасти, он не видит происходящего там, но ему и не нужно. Он и так знает, что его гвардеец сейчас стоит и равнодушно взирает на падающих в пропасть не успевших встать на крыло детей. Ему куда важнее доиграть свою роль, сломать последние стены в защите гордого воина. И он произносит:

— И то же я сделаю с твоим первым сыном. И не надейся умереть до этого, уж я позабочусь, что бы жил,— он замолкает, позволяя губам разойтись в приторно-сладкой улыбке.— И чувствовал.

Его монолог внезапно прерывает громкий смех Ардора, сквозь который слышатся слова:

— Да, глупый Владыка, именно это ты попытаешься сделать. Ты действительно глуп, если считаешь себя самым умным...

— Что, уже нечего терять?! — злобно шипит Черный Господин, оборачиваясь к пропасти... И в шоке замирает.

Уже у самого свода, около трещины, ведущей к вечернему небу, кружил огненно-красный дракон, держа в руках радостно визжащую девочку. Пара неуклюжих взмахов — и беглецы уже над Отцовскими Пиками, спешат вдаль, к Материку, а Атердоминиусу остается лишь в бесполезной злобе скрежетать зубами.

А Ардор все смеется, нервно, истерически плача, сползает на пол, кроша крепкие каменные плиты своими отросшими когтями. И вдруг, резко подняв голову, спокойно смотрит в глаза Владыки:

— Тебе не достать его, Владыка, никогда не достать... моего сына.

И безумец улыбается, впервые полностью лишившись страха. Маски сорваны.

И белый дракон тоже успокаивается. В конце концов, это ведь не единственный способ сломать этого дракона. Он даже не будет посылать погоню за детьми отступника, зачем? Они ведь все равно сдохнут в землях людей. "Им повезет, а тебе такого избавления я не дам! Ты ведь это понимаешь, да? Так что смейся, смейся, мой пленник, пока еще можешь..."

Владыка разжал ладони, выпуская разорванные лоскуты бархатной занавески. Повернулся к уже успевшему подняться воину и, улыбаясь радушной улыбкой, произнес, с удовольствием наблюдая, как бледнеет Ардор:

— Добро пожаловать в мое Убежище!

Кантаре,

Странствующий бард

Когда Ипис нас наконец-то отпустил, был уже поздний вечер, и таверна вновь наполнилась народом. Как всегда шумно, стражники пересказывали друг другу разные байки, только в этот раз основной темой были наши вчерашние похождения. У них, что, пьянок никогда не бывало?

В общем, всем весело, а нашей компании плохо. И не столько от повышенного внимания к нашим персонам, сколько из-за жуткой усталости! А я бы на вас посмотрел, поработай вы столько! Так что надо меньше пить...

Единственному, кому это внимание не доставляло неудобств, был сид. Он, захлебываясь словами, проводил экскурсию вокруг дуба, причем умудрялся растянуть ее на полчаса, и к ее окончанию выращивал девушкам букетики из щепок. Шурай был окружен девушками, и, похоже, тихонько благодарил свою Священную Иву за вчерашние похождения.

Все так привычно и спокойно, что хочется просто сесть в теплое кресло, смотреть на новых друзей и пить горячий, практически обжигающий чай. Да и Ипис поклялся, что еще дня три нам точно не видать покоя...

Я снова, как обычно, наблюдаю за залом. Сегодня здесь много новых людей, говорят, что скоро в город должен приехать какой-то известный Мастер Меча, вот и стягиваются сюда герои да наемники, что бы попробовать с ним сразиться. Вот сегодня и собрались у нас разные вешалки для оружия — молодые рыцари-дворяне, которые почему-то считают, что чем больше на тебе железа, тем ты кажешься более внушительным.

Какие же они дураки! Ну как может казаться внушительной вешалка под два метра с фигурой швабры? Тем более в огромных металлических доспехах, которые не только сваливаются, но и заставляют его ходить на полусогнутых? Другое дело их охранники! Например, вон тот мужик в цельных доспехах, стоящий у стойки. Вот на нем доспехи не просто не сваливаются, а вообще, как будто бы тесны! Вот это внушает!

Но не меньшее ощущение опасности исходит он невысокого полуэльфа, примостившегося на краешке стула и, небрежно покачивая ногой, спорящего с предыдущей глыбой. За его плечами удобно расположились ножны двух изогнутых клинков, а в стройном теле теплится нечеловеческая, во всех смыслах этого слова, сила.

Но ни напыщенные барончики, ни достойные вояки не привлекали моего внимания надолго — я таких видел не раз, хоть и, надо признать, не в таком количестве. Мое внимание привлекла компания из десяти человек, сидящая за стоящим у самой стены столиком. Во главе стола (хоть стол и был круглым, но четко ощущалось, что глава — там), сидел седой старик, хотя назвать этого мужчину стариком было тяжело — такой силой веяло оттуда.

Высокий, с широкими плечами и просто огромными ладонями, он совсем не казался старым — только глубокие морщины на обветренном лице выдавали его настоящий возраст. Кроме всего прочего лицо пересекали десятки разнообразных шрамов, а на левой руке не хватало фаланги безымянного пальца. Простые кожаные доспехи поверх темной рубашки, высокие сапоги и кривая сабля на боку — его одежда не привлекала ненужного внимания, как и одежда его спутников.

Одетые в простую, но добротную одежду, они были настолько незапоминающимися, что это несколько настораживало. Не меньше этого меня беспокоило и то, что они, в отличие от остальных собравшихся сегодня в таверне, достаточно умеренно потребляли алкоголь. И в тот момент, когда практически вся таверна была уже пьяна, за столиком седовласого воина все были абсолютно трезвыми.

А еще напрягали прямые, немигающие взгляды старика, которые я чувствовал затылком, как будто он, каждый раз как отвернусь, начинает следить за моими движениями пристальным недобрым взглядом.

Вдруг из другого угла таверны, отвлекая мое внимание, раздался визг и ругань Фури. Обернувшись, я успел увидеть как некий пьяный наемник радостно смеялся, успев ущипнуть шуструю девчушку. А на ее отменную, надо признать, намного более образную, чем у моего брата, ругань, только заржал:

— Неужто, против, вампирова невеста? Кровососу-то не отказала, — и показывает на незажившие укусы, показавшиеся из-под сползшей повязки.

Девушка подавилась новой тирадой и начала судорожно поправлять ленты, краснея от злости на веселящуюся толпу и виноватого во всех ее бедах вампира... Я уже думал подойти и попробовать как-то успокоить знакомую, но это оказалось бессмысленным — она прекрасно справилась и сама. Внезапно успокоившись, Фури злобно усмехнулась и, найдя взглядом вампира, подошла и обняла за шею, тихонько( но так, что бы за тем столиком точно услышали) попросив:

— Рене, милый, посмотри вот туда! — проворковала мстительная девушка и показала на столик забияк, — Ты же еще не ужинал?

Вампир, не выспавшийся, мающийся головной болью и очень уставший, это воистину жуткое зрелище, а уж поздно вечером, когда количество тобою выпитого давно перевалило за норму... В общем, после того как Рене блеснул на них злобными глазками глубоко-багряного цвета, мужик заткнулся и постарался даже не дышать в сторону радостной девушки, которая, осмотрев своего нового друга, заявила, что из него получится прекрасное пугало!

Немного отошедший вампир с любопытством поинтересовался у ухмыляющегося Кэсса:

— Прах, а что такое "пугало"?

Некромант закашлял и ответил:

— Поверь, Рене, тебе лучше этого не знать...

Наблюдая за разборками, я не заметил, как к моему столику подошел молодой парень, ранее сидящий за столиком старика, покрытого шрамами. Он, крайне доброжелательно улыбаясь, небрежно кинул на стол серебряный кругляшок, и неожиданно глубоким голосом попросил:

— Ты ведь менестрель, эльф? Может, споешь что-нибудь, а то нам с друзьями скучно!— и обаятельно улыбнулся, повышая градус моей сегодняшней подозрительности.

И его поддержали не только его приятели, но и весь зал. Здесь многие еще не слышали как я пою, так что я выбрал довольно красивую, но далеко не новую песню. Проведя пальцами по гладкой поверхности инструмента, я снова тихо попросил его о помощи, слушая с улыбкой, отзывчивый отзвук струн. После чего, слегка откашлялся, пробежал по струнам и начал:

— Тихо песню допев, вечер алые ленты

Сложит вдоль по холмам опустевших границ.

И у жарких костров вновь напевы легенды,

Зазвучат для ручьев и полуночных птиц.

Голос, тонко сплетая забытые ноты,

Зазвучит в синеве потемневших болот,

А за правым плечом, забывая про годы

Древний мир, отряхнувшись, неслышно встает...

И над спящей равниной недремлющий стерх,

Слышит песнь о годах, что засыпаны снегом.

Темный Бог в этой песне не рвется наверх,

Ну, а слуги его вниз не сброшены небом...

И в осенних лесах голос чисто звучит,

Отражаясь от звезд, оплетаясь ветвями,

В этих мудрых лесах даже ветер молчит,

Когда вещую вязь заплетают словами.

"Нам легенды твердят — потерявшие крылья

Обрели лишь судьбу вечно падать во мгле.

Но я в это не верю, мне кажется былью —

Доля их между нами ходить по земле...

— Им не нужно далекое небо и грозы —

Разве холод и лед может их привлекать?

— Но тогда почему вечно капают слезы,

Стоит им осознать, что не могут летать?

Замолчи, древний лес, ты не знаешь ответа,

Я в твоих кружевах не могу отыскать,

Древних замков, потоков холодного ветра,

Где бескрылые тени должны танцевать...

На вершинах крутых, на заброшенных башнях,

Я найти не могу их прозрачных следов,

Только где-то вдали, как походкой звенящей,

Отзывается эхо меж старых стволов.

Я поверить могу, что сказания лгут,

Что никто никогда не срывался на землю!

Может, слуги обоих неслышно поют

И летают средь звезд, вслед горячему ветру?"

Он все пел в темноте для сияющих звезд,

Для холодных вершин гордых старых дубов,

И всю ночь за спиной не разрушенный мост

Звал его отступить от пророненных слов...

Я прислушиваюсь к тому, как затихает эхо моих слов, как тают отзвуки несложной мелодии. Как, отряхнувшись от наваждения, парень, скомкано поблагодарив, спешит к своему столику, как, уже не скрываясь, настороженно и грустно на меня смотрит седой, а очнувшиеся барончики кидают на пол звенящие серебряные и медные монеты.

А я что, я не гордый, я подниму, хотя это и достаточно унизительно. Но если особенно привередничать, однажды может оказаться, что есть-то нечего! Так что гордость вещь такая, относительная, как ни печально это признавать. Пересчитав монеты, я вообще решил, что на ближайшие пару дней о ней можно забыть — такие деньги я не зарабатывал за все предыдущие недели! Радостно улыбнувшись, я снова взял ситару и запел, торжественно перебирая струны, какую-то старую балладу о славном рыцаре. Естественно, что она пошла на ура. Некоторые даже пытались мне подпевать.

Но, не отвлекаясь от песни, я успевал еще и наблюдать за залом, поэтому удивленно следил за стариком, который сначала без стука вошел в "святая святых" Некатора, а потом не только вышел оттуда без острозаточенного ножика в груди, но и вместе с поваром. Поймав мой взгляд, Неки мне улыбнулся, показав жестами, что все в порядке, и исчез в верхних комнатах.

Сидящая рядом Джайрин, аппетитно вгрызалась в кусок ароматного мяса, не обращая ни на что своего царственного внимания. Но, заметив направление моего взгляда, кивнула в сторону лестницы и проговорила, прожевав жесткий кусок:

— Это что, приятель его али кто?

Когда я не прореагировал на заданный вопрос, размышляя перейти ли мне на похабные песенки или зрители еще не настолько напились, она больно пнула меня под столом своим тяжелым, окованным металлом, сапогом. Я, тихонько выругавшись и ощупав ногу — ну точно синяк будет! — огрызнулся:

— А я почем знаю?! Мы с ним только неделю знакомы!

Слава Богам, прежде чем Рыжая задала еще какой-нибудь дурацкий вопрос, за наш столик приземлилась Фури, и тоном заговорщика, собравшегося открыть великую тайну, прошептала:

— Будут неприятности!— какой-то у нее подозрительно радостный голос...

Я, вспомнив улыбающегося приятеля, удивленно спросил:

— И с чего ты это взяла, он же вроде бы, улыбался?

— Вот именно!— подняла палец вверх официантка.— Когда наш Неки так улыбается, это значит, что будут трупы.

И снова обеспокоено посмотрела наверх.

Город у Четырех Путей,

На шесть часов раньше,

Глава Гильдии наемников

Когда отряды Гильдии собирались в небольшом перелеске у дороги, ведущей к Северным воротам Города, ее Глава, сидя на поваленном дереве, хмурился. Работенка, как сказал заказчик, должна была бы быть легкой, но старик не привык доверять богатым. А этот странный господин, отсыпавший кучу золота за убийство неизвестного барда, явно был богат. И если бы этот аристократик заказал какого-нибудь графа, герцога или даже короля, то Глава бы не беспокоился и, отдав приказания своим лучшим людям, забыл о его визите. Но когда тебе дают такую прорву денег за работу, исполнить которую способен и пьяница с крепким ударом, естественно начинаешь чувствовать подвох.

Вот глава и собрал всех своих лучших людей у большого торгового города, многих даже сняв с важных заказов — у Гильдии не должно быть неудач. Лучшие воины, убийцы, воры и маги, почти полсотни профессионалов — все с недоумением смотрели на Главу, и у каждого в голове крутилась одна мысль: "Что же это за дело, в котором понадобились мы все? Нам заказали войну?"

Но глава молчал, стараясь успокоиться, убрав из воображения фигуру непобедимого воина-мага, прячущегося под личиной скромного повесы-барда. За все годы управления Гильдией старик многому научился, например, даже будучи до предела взволнованным, он никогда не показывал этого своим подчиненным.

Вот и сейчас, безымянный Глава стоял воплощением спокойствия и уверенности. Быстро и обстоятельно объяснив всем задачу, он подозвал вернувшихся разведчиков из числа воров. Высокой тощий парень в поношенной, много раз залатанной рубашке, грыз стебелек пожелтевшей травинки.

Это был Призрак — неуловимый вор, забиравшийся в сокровищницы царей чаще, чем в постель к своей супруге, графине небольшого феода. Каким образом высокообразованный граф, рыцарь короны, стал вором, Главе было неизвестно. Так как он встретил его уже состоявшимся человеком в мире воров. Кстати, его супруга, как и весь высший свет Фарнадского королевства, была в абсолютнейшем неведении относительно хобби своего благоверного, и была уверена, что он в поисках очередного великого подвига. Что было крайне удобно Призраку, а постоянно вырастающие рога он регулярно подстригал собственными похождениями.

Вот и сейчас, крайне раздосадованный, что его оторвали то ли от султанского сундучка, то ли от султанской дочки, Призрак хрипло отчитывался о проделанной работе:

— Должен вам признаться, Глава, что нам несказанно повезло со временем, благодаря одной счастливой случайности, мы сможем не привлекая особого внимания проникнуть в город.

Он замолчал, недовольно перекатывая травинку в другой уголок рта.

— Прошел слушок, что сюда прибывает какая-то местная мечемахательная знаменитость, так что небольшие группы наемников не должны вызывать ненужных вопросов. А уже в городе разделимся, всей нашей компании тащиться к объекту не следует — если ради него вы собрали всех нас, значится, фигурка эта стоящая, опасная. Может и утечь... Хотя я, если говорить начистоту, — он выплюнул изжеванное растение и продолжил, — не понимаю этой шумихи вокруг эльфика. Тощий, тонкокостный, смазливый — не боец, хоть и неплохо управляется в ближнем бою, ничего не сможет противопоставить даже просто опытному мечнику, а нам ведь, не так ли, не нужна "честная битва"? От отравленного кинжала ему не увернуться, будь он хоть трижды нелюдь!

Его поддержал нестройный хор остальных участников действия. Глава этого ожидал, так что, спокойно подняв руки и этим успокоив толпу, произнес, приподняв все еще широкие плечи:

— У меня нехорошее предчувствие. Вам этого хватит? — и посмотрел на них пристально, так, по-доброму.

Как ни странно, больше никто не возмущался.

Через пару часов, когда солнце уже перевалило за середину неба, у Сверенных врат, расталкивая крестьян и купцов, поддразнивая насмешками телохранителей молоденьких аристократов, прошли две небольшие группки наемников, за которыми, на некотором отдалении шли два странствующих в поисках знаний мага...

Усталый стражник на воротах пропустил из всех, в полголоса ругаясь на наехавших ни с того, ни с сего вояк, заполонивших город. С ним согласился и следующий за подвигом степенный граф в добротных доспехах, скованных явно на заказ. Русоволосый оруженосец и старик-учитель, весь покрытый шрамами ехали чуть позади, как и три невозмутимых телохранителя. Стражник сначала смутился, но когда высокородный сказал, что проездом и на рассвете же собирается дальше, на юг, за "настоящим подвигом", расслабился и пожаловался на беспорядки в городе.

— Неужели все настолько плохо, сударь? — нахмурился граф.

— Эх, сэр, эти бандиты-наемники абсолютно не знают меры! Если драться — то до трупов, если пить — так до... В общем, ужас, что творится! Переночевали бы вы, сэр, лучше в поле. Оно, всяко, безопаснее будет.

Рыцарь тяжело вздохнул, задумался и, придя к какому-то решению, ответил:

— Спасибо за совет, доблестный страж, но у меня не хватает продовольствия, да и оружие притупилось... Нет, придется мне провести эту ночь в вашем гостеприимном городе,— он кротко улыбнулся.— Не посоветуете мне неплохую гостиницу? А если там еще и менестрель есть...я вообще помолюсь за ваше здоровье!

— Так точно, сэр, — радостно воскликнул стражник, желая угодить такому вежливому сэру, — есть такая! Вот прямо по улице, а потом, когда выйдете на Центральную площадь, поверните направо, и в доме под красной черепицей будет таверна. "За решеткой" называется! Вы не смотрите, что название такое странное — там и чисто, и покушать вкусно можно, да и бард, как заказывали, есть! Хорошо поет, хоть и серый!

— Эй, чего очередь задерживаете!— раздался недовольный гул стоящих в очереди странников и купцов.

— Хватит болтать, служивый! На посту, чай!— выкрикнули из толпы.

Стражник извинился перед гостями и вернулся к работе, поэтому не слышал, как старик, едущий за спиной графа, пробормотал:

— Да, и впрямь — как заказывали...

Остановившись невдалеке от ворот, у небольшого бара, куда стекались наемники всех мастей, что бы промочить горло, граф со спутниками поругались с крупной компанией наемников, но, после того, как аристократ проставился, стали чуть ли не лучшими друзьями. Выкатив еще одну бочку вина, конечно, за свой счет, седеющий аристократ отправился дальше, а обнаружив небольшой тупичок, заехал туда.

Никто не обратил внимания на выехавших полчаса спустя пятерых наемников в хорошей, но поношенной одежде, которые уверенно направлялись в сторону Центральной площади, где, оглядев окрестные здания, направились к довольно шумной в этот ранний час таверне. По дороге к ним присоединились еще пятеро. И, если бы опытный воин или шпион обратил внимание на них, то заметил еще несколько теней, следующих за ними.

Когда Глава с лучшими своими людьми вошел в таверну, его внимание сразу привлек бард, сидящий на краешке соснового стола и увлеченно рассказывающий что-то восторженно глядящему на него парнишке. Стараясь не привлекать особого внимания, наемники прошли вглубь зала и, немного повздорив, отвоевали себе столик. Уже после этого, заказав немного еды и выпивки, они стали незаметно наблюдать за целью.

Глава, снова и снова осматривая заказанного певца, не мог понять, что же в нем может представлять опасность? Утонченный, как и все эльфы, тонкокостный, он не выглядел сильным воином, не смотря на висящий под вычурной косой полумесяц. То, что он научился им управлять, говорит лишь о том, что он достаточно ловок, а два кинжала сидов — о том, что он опасен лишь врукопашную... Обычный, совершенно обычный заказ, но тогда почему сердце Главы неспокойно?

"Вы посмотрите, а он не так и плох", — подумал он, наблюдая за тем, как забеспокоившийся бард пытается поймать его взгляд. — "Но это бесполезно. У Гильдии не бывает промахов, а ты не такая уж важная птица! И все же я сделаю этот заказ так, что у тебя не будет ни одной возможности ускользнуть!" Жестом попросив придвинуться ближе, Глава послал мальчишку-мага к барду, кинуть ему монетку — пусть отвлечется от своих подозрений да споет что-нибудь, а заодно надо проверить оного на магический дар. "Никаких неожиданностей!"

Когда менестрель запел, таверна моментально погрузилась в тишину — и не зря! Голос у парня был что надо — низкий, слегка рокочущий, завораживающий. Глава даже прикрыл глаза, слушая легенду, а маг, посланный на проверку вообще застыл соляным столбом! "Даже жалко такого убивать"— лениво пронеслась мысль в голове гильдийца.

"С магом я разберусь попозже— ну какой не профессионализм!, а сейчас надо попробовать с целью пообщаться, как-то объяснить свое пристальное внимание..." — мысли, щелкающие в голове Главы быстрее восточных счетов, прервались, когда он увидел человека, ненадолго выглянувшего из кухни.

"Да уж, вот не думал, что ты все еще живой, Черный Лис, не думал... Значит, не сгнил ты в застенках королевской тюрьмы, выбрался-таки? Ну что ж, похоже, тебя мне посылают сами Боги! "

И, улыбнувшись, пошел в сторону кухни.

Кухня таверны,

Некатор

Когда тихонько скрипнула дверь, и позади раздались тихие шаги, Неки как раз разделывал внушительную тушку поросенка, так что в сторону незадачливого гостя привычно полетел мясницкий тесак, который, по расчетам повара, должен был вонзиться около уха, наглядно объясняя, что ему здесь не рады, и вообще стучаться надо. Но сегодня все пошло не так — вместо удара ножа о стену раздался шорох шагов, и тесак небрежно, но угрожающе прижался к горлу Некатора. Он замер, смакуя непривычное ощущение, как металл холодит кожу, а по виску стекает холодная капля пота:

— Вот, значит, как мы встречаем старых друзей, Лис?

Неки замер — этот голос был ему знаком. О, как он надеялся больше никогда не услышать его. По правде, он вообще надеялся, что обладатель оного давно кормит червей! Но он здесь, а холодная сталь прижимается к горлу... Сейчас бывший наемный убийца не строил иллюзий — если объединенная Гильдия нашла его, то уж точно не для того, что бы вручить премию! Скорее уж, что бы напомнить, что из Гильдии нельзя уйти на покой по собственной воле, разве на вечный. Так же Неки понимал, что сопротивление бесполезно — Глава не мог придти один, да и сражаться с кинжалом у самого горла несколько проблематично...

Они так бы и стояли, думая каждый о своем, если бы были одни. Некатор пришел в себя, когда один из младших поваров уронил тяжелую крышку от кастрюли на пол, после чего, аккуратно повернул голову направо и, пытаясь взглянуть на лицо мужчины, доброжелательно произнес:

— Убери ножик, старый Кречет, а то парень решит, что ты хочешь меня зарезать! Ха-ха-ха...— немного натянуто рассмеялся Лис.

На лице Главы медленно появилась улыбка, после чего он, так же смеясь, убрал нож и воткнул его в столешницу. Крепко приобняв Лиса, он проронил, обращаясь к замершему помощнику:

— Да успокойся, парень, шутим мы так! Вот сейчас сядем где-нибудь, вспомним молодость! Эх, как мы лет пять назад развлекались! Вам, молодым, и не снилось.

Некатор тоже улыбался, так что парнишка совершенно успокоился — ну чего такого странного, что друг повара встретил его крепким захватом? Ведь не менее странна и привычка Неки встречать гостей "в ножи". А о том, что связывало этих двоих, лучше и не знать. Некатор, без труда проследив все эти выводы на лице простодушного парня, кивнул своим мыслям, и, уже развязывая фартук, сказал:

— Мы с моим...— он немного замялся, не зная как представить своего предстоящего убийцу.— Старым другом поднимемся наверх, поговорим, вспомним хорошие деньки. Ты ведь сможешь все доделать сам?

Дождавшись утвердительного кивка, бывший наемный убийца и его Глава вышли в зал. Если говорить честно, Неки не особо надеялся, что сможет проскользнуть, не замеченный друзьями, но все равно сердце испуганно забилось, когда на него упал вопросительный взгляд барда, и тот удивленно поднял брови. Рассеяно улыбнувшись в ответ, повар жестами постарался показать, что все в порядке, не отвлекайся, пой...

И, кажется, у него все получилось. Но когда он уже почти поднялся наверх, то заметил как за столик барда приземлилась Фури, и Неки удрученно вздохнул — обмануть хитрую воровку у него не получалось не разу. Но, в конце концов, ему-то какая разница, вряд ли он вообще еще раз спустится вниз. Нет, он не собирался сдаваться без боя, но трезво оценивал свои силы — против Главы он не выстоял бы и в лучшие свои годы, а тут, после почти пяти лет перерыва, он не стоил и валета Гильдии.

Так что шел он спокойно и гордо. Как на эшафот.

Последняя комната второго этажа, за неприметной серой дверцей, с самого основания трактира числилась за Неки. Небольшая, места хватало только на кровать, столик, стоящий у окна и два грубо сколоченных табурета. Маленькое окошко было занавешено бледно-зеленой тканью, на столе в простом подсвечнике стояла практически оплавленная свеча, а под ней лежали какие-то документы, записи, высушенные травы...

Над кроватью, на прибитой к стене полочке, стояли три книги — "История", "Сказания и легенды Соррена" и "Кулинарная книга". Множество закладок и загнутых страниц показывали, как часто их хозяин снимает с полки и перечитывает. Все в этой комнате было предельно аккуратно и чисто; и начищенный полы, и заправленная кровать— все говорило о том, что здесь жил именно Некатор.

Закрыв за Кречетом дверь, Черный Лис расположился у стола, небрежно опираясь на стол и сложив руки на груди. Глава, тоже, скорее всего, по привычке, сел на табурет у стола. Все как раньше.

Хотя нет, не так. Некатор уже давно не Черный Лис, а Кречет не его Глава. Да, все теперь именно так и Неки готов заплатить даже жизнью за эту правоту. Он, резко отойдя от стола, перевел дух и, победно улыбнувшись Кречету, развалился на кровати. Он ждал от Кречета всего — криков, обвинений, равнодушного убийства, всего, что бы вязалось с образом его Главы, но тот просто сидел, смотрел на него и улыбался.

— Так вот куда ты скрылся, Лис? А мы думали, что ты уже сгинул в тюряге, если не пришел домой. А ты решил сбежать, да?— грустно проронил он.— Это хоть стоило того, а, Лис?

Неки молчал, смотря в потолок, вспоминая... Вспоминая, как они, израненные, голодные, шли через леса, скрываясь от погони, что шла по пятам беглецов. Как они делились всем, что было, последними крошками, как спали, прижавшись друг к другу, как дрались плечом к плечу с королевскими солдатами. Вспоминал, как они пришли в этот город, как работали на износ, что бы выкупить это здание, как чинили его, своими руками делали мебель, красили стены. Вспоминал и то, как, уже открывшийся трактир еле выживал, как появлялись первые постоянные посетители, как они шумно и весело прогуляли первую серьезную выручку. Как веселились и подшучивали друг над другом, как доверяли все свои тайны, как жили полной жизнью, впервые с далекого и почти забытого детства. Они... Ипис, Некатор и Фури.

Так, что он ответит, прямо смотря в глаза самому опасному человеку Гильдии, смотря в его равнодушные глаза:

— Да, стоило.

И снова отвернется. Он ни о чем не жалеет. Не о чем жалеть... Разве что, о том времени, что он провел под рукой Главы. Только о нем смеет сожалеть Черный Лис, в этот миг по-настоящему ставший БЫВШИМ наемным убийцей. Только о нем.

Глава не спешит продолжать разговор. Он смотрит на лежащего мужчину и думает. Неки не имеет понятия, о чем думает этот человек, и совсем не уверен, что хочет это знать.

— Знаешь, — начинает Кречет, — когда я тебя сегодня увидел, то решил, что тебя послали ко мне Боги. Сейчас я уже не уверен.

Он снова молчит, подбирая слова, пытаясь сказать что-то важное.

— Ты изменился, знаешь? Ты уже давно не Черный Лис. Мой друг умер. Ты не мог умереть от боли, страданий, крови, заливавшей тебя. Тебя не смогли сгноить подземелья тюрьмы, не смогли убить королевские солдаты. Но ты умер потом. Тебя убили старик и девчонка.

Он хрипло смеется, буквально сгибаясь пополам, выплескивая смех как болезненный кашель. Он не может остановиться.

— Твои глаза мертвы Некатор.

— Зато сердце снова живо— парирует Некатор.

— "Зачем сердце, если оно умеет болеть?" — твои слова, помнишь? Неужели, они так много для тебя значат? Неужели, ты настолько изменился?— хрипло и неверяще продолжает гильдиец, вглядываясь в лицо своего бывшего подчиненного и практически друга.

— Знаешь, Кречет, я теперь знаю, что оно умеет и любить.

Усмешка на губах его собеседника поблекла, когда он жестоко сказал, даже не глядя на Лиса:

— Ты абсолютно бесполезен.

— Не представляешь, Кречет, как это меня радует!— засмеялся повар.— Ты сделал мне лучший комплимент!

В этой комнате сидят двое. Один, гордо распрямив спину, приподнялся над кроватью и смотрит в затылок второму, рассеяно разглядывающему крашеный кирпич стены. Они молчат. Теперь им не о чем разговаривать.

Кантаре,

Странствующий бард

— Что-то Неки долго не спускается, — заметил Кэсс, опускаясь на соседний стул. Небольшая тарелка с птичьим мясом, которую он принес с собой, забирает Рене и тут же начинает перетаскивать овощи на тарелку к сиду. Шурай, несказанно радостный такому положению вещей, только еще больше щурит глаза, так что на вопрос некроманта просто тихонько интересуется:

— А что он куда-то уходил?

Пока парню объясняют, что к чему, я встаю, что бы найти Фури, снующую по залу, и расспросить ее подробней о странном госте приятеля. Но она лишь махнула рукой, чтобы мы не волновались, "Неки сам разберется". Однако, что-то мне подсказывало, что неприятности только начинаются.

Таверна медленно пустела, и вот уже минут пятнадцать как оставались последние три столика — наш, за которым мы ждали Неки, столик старика, за которым ждали, соответственно старого знакомого человека, да столик под лестницей, занятый некими подозрительными личностями в плащах. Хотя, он всегда занят исключительно таковыми.

Прошло больше двух часов, а Неки все не возвращался.

Теперь беспокоились уже все.

Некатор,

Наемный убийца

Когда Глава вышел из комнаты, на плечи сидящего на кровати мужчины, казалось, опустился небосвод — настолько сильно сжалось сердце и перехватило дыхание. Он знал, что уже сегодня ночью покинет этот тихий мир таверны и больше никогда не увидит ни Фури, ни Иписа, никого. Сможет ли он жить после того, как совершит это предательство? Вряд ли... И Глава это знал.

"Да, Черный Лис, ты и забыл то, как этот человек умеет играть на чужих чувствах... Они будут меня ненавидеть", — тяжелый стон вырывается из горла измученного человека. Он снова потеряет семью. Опять... "Но теперь..." — слабая улыбка трогает искусанные в кровь губы. — "Но теперь, они хотя бы будут живы."

И смех вырывается из горла, горький смех пополам со слезами, холодными и жгучими, разъедающими душу, смывающими улыбку с его лица и вновь замораживая сердце. Когда успокоившийся человек поднял глаза, из них на мир вновь смотрел мальчик, на чьих все еще трясущихся руках застывает пряно пахнущая кровь. Испуганные и бездушные глаза которого разучились видеть счастье. А из окна за его спиной светит безжалостное око полной луны.

И на ноги поднимается Черный Лис.

— У меня нет выбора, — звучит его холодный голос в полумраке комнаты.

"Этой фразой ты всегда успокаивал свою совесть?"

Кантаре,

Странствующий бард

Когда сверху спустился старик, покрытый шрамами, спокойно кинув, что Неки чуть-чуть задержится, я едва сдержал порыв немедля броситься проверять, а жив ли вообще человек. Причин доверять этому наемнику у меня не было. Но прежде, чем я успел подойти к лестнице, наверху показался друг.

Он шел, небрежно постукивая костяшками пальцев по перилам, улыбаясь и что-то говоря, а я стоял и смотрел на него, не понимая, почему мне кажется, что с ним что-то не так. Казалось, что в зал спускался совсем не тот человек, с которым мы дружили на протяжении последних недель... Его походка стала еще более тихой, а движения плавными. Да-да, это было так, но не это испугало меня больше всего.

Когда он остановился, не дойдя одной ступени до меня, и встал, становясь выше меня почти на голову, он не смотрел мне в глаза. Я, нахмурившись, попросил:

— Неки, посмотри на меня. Неки, что случилось?

На лицо Некатора ложилась тень, не давая рассмотреть его глаз, не давая понять, что с ним твориться. В нем не было страха, боли, которые так хорошо знакомы мне; в нем не было ничего. Лишь холодная пустота.

— Неки, — я невольно отступаю на шаг, когда он, словно решившись, делает шаг вперед. Я не вижу, но знаю, что за нами сейчас следят все — и друзья, не понимающие, что происходит, и наемники, и Ипис, понявший все намного раньше, чем я.

Я понял все лишь тогда, когда к моему боку прижалось ледяное лезвие ножа. Мы молчали, словно не замечая ничего происходящего вокруг. Я наконец-то увидел его глаза, холодные, похожие на хрусталики, вставляемые дорогим куклам — такие же завораживающие и бездушные. Он не видел меня сейчас.

Как ни странно мне не было страшно. Наверное, я не мог до конца поверить, что это все всерьез, что Неки собирается меня убить. Я просто смотрел в его глаза. И вдруг, словно из-под толщи воды, я стал чувствовать его боль. Страшная, иссушающая, неуспокоенная, она рвалась наверх, ломая его, корежа его душу...

Там, в темноте, на грязном полу, под кроватью, в луже крови лежал мальчик, невидяще уставившись вперед. С кровати свешивалась рука — изящная ладонь и тонкие пальцы, покрытые мозолями — а между пальцев тянулась тонкая струйка крови, и с искореженного указательного пальца срывались капли, разбиваясь о каменный плиты — кап... кап-кап... кап. А мальчик лежит, не способный от страха даже пошевелиться, и смотрит — кап, кап, кап... Я заворожено смотрел на это, не в силах оторвать взгляд от этой жуткой капели...кап...кап...

Меня привела в себя резкая боль в боку. Медленно, вгрызаясь, в плоть погружался нож, а Неки все так же смотрел вперед, не на меня, сквозь... куда-то далеко назад. Кого ты видишь сейчас, кого?

И, едва стоя на ногах от боли, я вцепился в его рубашку, закрывая ото всех, и прохрипел, надеясь, что он все-таки расслышит:

— Возвращайся, Иреней...

Черный Лис,

Наемный убийца

Черный Лис не мог понять, почему он не убил цель сразу. Стоя вплотную к золотоволосому дроу, он не мог завершить заказ. Теплая рукоять ножа привычно лежала в ладони, а неуклюжее лезвие прижималось к боку парня, так, что никто из полупустого зала не мог видеть происходящего, но что-то с ним было не так. Что-то случилось...Память подводила. Черный Лис помнил, как был в темной камере королевской тюрьмы, а потом... Потом он очнулся с новым заказом.

Он не понимал, почему те люди, за спиной заказа, улыбаются и машут ему, почему старик за барной стойкой взволнованно смотрит, а заказ, даже ощущая под ребрами острие ножа, что недвусмысленно надавливает на плоть, не в ужасе пытается сбежать, а упрямо ищет его глаза. Здесь что-то не так. Но за дальним столом немигающе горит взгляд Главы, и Черный Лис послушно погружает нож. Привычно. Обыденно.

Но снова все идет не так.

Парень, не проронив ни слова, падает вперед и. неожиданно, хватает Лиса за рубашку. А потом, наклонившись к уху, произносит красивым, но искореженным болезненной хрипотой, голосом:

— Возвращайся, Иреней...

И взрыв.

Светлая комната, с теплыми каменными плитами, нагретыми жарким летним солнцем, маленькая — места там хватает лишь для кровати, накрытой тяжелой тканью и столика с большим, искусно украшенным зеркалом и обитой бархатом табуретки, на которой сидит красивая темноволосая женщина.

У ее ног, на потертом ковре играют двое. Мужчина-полуэльф с нечеловечески красивыми глазами, похожими на два сапфира и темноволосый мальчик лет десяти. Неплохая таверна, приютившая их, стояла на краю большого города, и была самым лучшим местом, где могли укрыться беглецы. Мальчик, которого смеющаяся мать называла Иренеем, не понимал, почему отец так напряжен, почему смех матери такой холодный, почему в эту ночь они так и не легли спать...

Когда он понял, было уже слишком поздно.

Лис никогда не мог вспомнить, как же все было той ночью, он помнил лишь как он, лежа под большой кроватью, смотрел на капающую кровь.

Кап. Кап. Кап.

Огромная полная луна, прорываясь сквозь занавешенные дорогой тканью окна, освещает большой зал, где, развалившись на диване, в ужасе визжит толстый старик. Вокруг тишина, прерываемая лишь спокойными шагами семнадцатилетнего парня, покрытого с ног до головы кровью. Старый, ржавый нож, крепко зажатый в руке, дрожал, а остекленевшие глаза подростка, не отрываясь, смотрели на старика.

Мальчик, не слушая ничего, шел вперед. Он не слышал даже криков главы Дома, не слышал стонов умирающих детей и жен престарелого торговца, он не слышал ничего кроме размеренных ударов капель, срывающихся с лезвия. Кап. Кап. Кап.

И, подчиняясь этому ритму, раз за разом вонзается нож, а по лицу Иренея текут слезы, смывая страшную маску из копоти и крови.

Кап. Кап. Кап.

По ночной улице, ярко освещенной светом звезд, идет безымянный мальчик в изорванной, изрезанной одежде, покрытый слоем сажи и крови, а в судорожно сжатых ладонях дрожит кривой нож. Он, качаясь от пережитого страха и усталости, подходит к кованой двери большого каменного дома. И падает.

Когда на рассвете из этого дома выйдет молодой мужчина с обезображенным двумя косыми шрамами лицом, мальчик будет метаться в лихорадке и, задыхаясь, звать мать. Склонившийся мужчина, оттерев кровь, увидит чистые голубые глаза, невероятно спокойные для подростка. А потом не успеет отшатнуться от сильного удара ножа. Кривой оскал и невозмутимые глаза мальчишки...

Стирая выступившую кровь с небритой щеки, мужчина, улыбаясь, протягивает руку к парню, медленно и аккуратно, словно приближаясь к дикому зверю. А потом, резко лохматит его волосы, бормоча:

— Лисеныш. Черный лисеныш...

А потом, резко делая шаг назад, раскрывает двери Гильдии и произносит, раскидывая руки и радостно улыбаясь:

— С возвращением домой, Черный Лис!

— Возвращайся...

Темнокожая красавица в недорогом борделе приграничного города...

— Возвращайся домой...

Гулкий голос Главы....

— Возвращайся...

Кап. Кап. Кап.

Теперь ты не слышишь и этого. Черного Лиса окружает только тишина.

— Возвращайся...

Привычные слова, привычное поглаживание кривого шрама на щеке. Привычные слова, значившие совсем не то. "Только попробуй не вернуться!"

Кап. Кап. Кап.

С измученного лица падают капли соленой от пота воды. Прикованный к стене мужчина с толстой косой из серебряных ниток, безучастно смотрит вперед. Низкие потолки, малюсенькое окошко, закрытое толстыми прутьями решетки, и начальник тюрьмы, в чьих очках отражается свет факелов.

— Как тебя зовут, убийца?— глухо роняет он, СС жалостью смотря на измученное тело.

"Убийца? Я — убийца?".

Упрямый взгляд бездушных глаз. Молчание. Он не помнит.

Начищенные сапоги стражника скрипят при каждом его шаге. Раз, два, три, четыре... До двери пять шагов.

— Знаешь, — королевский пес оборачивается, — знаешь, я буду звать тебя Некатор.

— Ты вернулся?

Сидящий за столом начальник тюрьмы даже не обернулся, что бы увидеть мужчину, стоящего позади. Некатор же не мог отвести взгляд от рассвета, зажигающегося на востоке, между крыш старых дворцов столицы, он смотрел на них сквозь зарешеченные окна кабинета, и впервые чувствовал себя свободным.

— Да, я вернулся домой.

— Дом! У нас есть дом! — радостно смеется воровка, навязавшаяся при побеге, кружась по пыльному залу полуразрушенного особняка. Ее грязное платье развевается, а с губ все не исчезает сумасшедшая улыбка...

— Неки! Ипис! Нам есть куда возвращаться!

Фури... Ипис...

— Возвращайся, Иреней...

— Возвращайся, Черный Лис...

— Возвращайся, Некатор...

Темнота.

И он видит глаза. Золотые глаза барда, который смотрит на него спокойно и радостно.

— Ты вернулся.

И улыбка, улыбка его матери:

— Ты вернулся, Иреней...— выдыхает он с облегчением.

И он падает.

Там, впереди, испуганно вскакивают друзья. И в ужасе смотрят на Кантаре, лежащего у ног повара и на нож, зажатый в его руке, с окровавленного лезвия которого на руки стекает необычайно темная кровь.

— Неки, что ты наделал? Неки!!!

Крик девушки, отражаясь от стен, звучит в его ушах, не смолкая, не прекращаясь. И он, роняя нож, прижимает трясущиеся ладони к ушам, надеясь заглушить его, надеясь, что она замолчит.

"Я был должен, должен, должен!"

"Какое банальное оправдание!"

"Он бы убил их!"

"Конечно, нападать самому проще, чем защищать. Ведь так, Черный Лис? Ты так ничего и не понял из того, что рассказывал тебе Ипис..."

И Некатор поднимает глаза.

Испуганная Фури плачет, в ужасе смотря на фигуру друга. Иллаби, не в силах скрывать накрывшую его с головой ненависть, мрачно достает ядовитые иглы. И в его глазах можно видеть только смерть. Вампир и Прах, в растерянности смотрят на повара, словно не веря, словно ожидая, что это очередная дурная шутка веселой парочки. Джайрин, прижимается к сиду, смотрящему на Неки со смесью презрения и жалости, не понимая как все так быстро изменилось. И полный безнадежности и отчаяния взгляд Пати.

— Я... не хотел...— хриплый голос и какие-то неуклюжие слова вырываются из горла Некатора, когда он смотрит на друзей.

"Смейся, Черный Лис, смейся! Сегодня ты убил не одного, а семерых!"

"Нет, ты не прав. Сегодня я убил восьмерых."

И он нагибается к распростертому телу друга, сжимает ладонь на скользкой от крови рукояти... Но ему не дают поднять нож. На бледной руке мужчины сжимаются хрупкие черные пальцы.

Морщась от боли, на ступенях поднимался полукровка, зажимая рану на боку правой рукой, левой же вцепился в повара. Тот, снова выронив нож, начал ему помогать, испуганно глядя на его посветлевшее лицо.

Но тот неожиданно спокойно улыбнулся и произнес, глядя на своего неудавшегося убийцу со странной радостью:

— Так хорошо, что ты вернулся, Иреней!

Тишину замершей таверны нарушил скрип отодвигающегося стула. Кречет, Глава Гильдии, встав, приказал, едва не срываясь на крик:

— Добей его, Черный Лис! Заверши дело!

Некатор смотрел в золотые глаза барда, отпустившегося на ступени и спокойно подающего ему нож. Некатор стоял спиной к залу, так что только Кантаре видел, как бесшабашно улыбался повар, принимая из рук полукровки кухонный нож. Как он, протерев его о рубашку, подмигнул другу, говоря:

— Меня зовут Некатор.

"Прости, мать. Время прощать пришло. Прими в свои объятия погибшего Иренея, и молись за жизнь Некатора!"

— Это твой выбор, Черный Лис?— зловеще проронил Глава, выходя из-за стола.

— Некатор, старый Кречет, я же сказал — меня зовут Некатор.

Когда повар повернулся, то увидел, как так хорошо знакомым движением его бывший Глава потирает шрам на щеке. И Неки усмехается, чувствуя, что стал сильнее. "Я смог оставить прошлое, а ты?" И это превосходство горит в глазах беглеца, и он не чувствует страха, когда Кречет дает отмашку своим псам:

— Атака!

Кантаре,

Странствующий бард

Когда старик скомандовал атаку, время словно бы замедлило свой бег. Вот медленно поднимаются наемники, привычно рассредоточиваясь в боевые тройки, вот в руках "подозрительных личностей" зажглись магические жезлы, а мои друзья все так же в растерянности смотрели по сторонам. Только Неки сумел стремительно переместиться, закрыв меня своим телом и перехватив летящий в меня нож.

Первый удар Гильдии едва не стоил нам жизни. Закаленные в боях тройки были куда собранней нашей команды: первая, состоящая из троих невозмутимых телохранителей старика, мгновенно сгруппировавшись, пройдя мимо нашего столика и не встретив сопротивления, взяла нас с Неки в полукольцо.

Высокий мужчина с лицом потомственного аристократа, бросивший в меня нож, мальчишка, оказавшийся, судя по стремительно выросшим у его ног лианам, природным магом, и старик двинулись к нам, заходя с трех сторон, не обращая никакого внимания ни на вытащившую меч Джайрин, ни на оскалившегося вампира, ни на изготовившегося брата.

Да в этом и не было нужды — шестеро стихийников окружили их плотным барьером. Я, все еще скованный странным оцепенением наблюдал, как внезапно раскалившийся меч Джайрин выпадает из ее обожженных ладоней, как окруженный плотным кольцом огня в ужасе мечется Ренеске, а Кэссер, отгорожденный от своего меча, в ненависти мечется между ледяными щитами, замораживающими его и так холодную кровь.

Два стремительных смерча не давали Шураю ни шанса сосредоточиться и вырваться из стены или помочь захлебывающимся Фури и Пати, которые, не в силах себя защитить попали в водяной смерч. Но хуже всего пришлось моему брату — его так и не привыкшие к яркому свету глаза буквально выжигал бушующий огонь, вырывавшийся из ладоней двух огневиков, а его иглы не в силах отбивать каменные копья, вырастающие из плит, покрывающих пол. Если бы была бы еще одна минута, что бы они могли подготовиться... Но времени не было.

Его не было и у нас — шесть мечников отрезали все пути отступления, позади нас, на лестнице, зловеще извивался магический куст, выращенный зловеще ухмыляющимся мальчишкой-природником. Неки, защищая меня, едва успевал отбивать непрерывно летящие из рук аристократа острозаточенные ножи — на его руках и лице уже обильно кровоточило множество неглубоких порезов, не опасных, но сильно замедляющих его движения. Я, наблюдая за нападавшими, не заметил, как сзади подтянулся тонкий росток и вгрызся в рану, причиняя нестерпимую боль. Я, не в силах сдерживаться, заорал от боли. Мои губы беззвучно воззвали к небу.

Я не понял, что произошло дальше. Словно в тумане, я увидел, как мои руки привычно потянулись к притороченным по бокам ножнам кинжалов, как я, не чувствуя боли, прокрутив одну из сестер назад, обрезал лиану и, внезапно кинувшись вперед, перехватил кинжал и, неожиданно метко кинул его в одного из магов, попав ему в глазницу. Не ожидавший нападения маг не успел поставить защиту, покачнулся и упал, теряя контроль над стихией льда.

Внезапно освободившийся Кэсс, моментально разрушив каменную стену, кинулся к засветившемуся мечу, наполняя его Силой. На какое-то время я потерял его из виду, защищаясь от вступивших в схватку мечников. Как ни странно, я все еще не чувствовал боли, хотя моя рана все так же кровоточила — кровь стекала по боку на бедро и капала на пол. Резко выхватив вторую сестру, я выдвинулся вперед, отражая удары двух тяжелых мечей.

Я никогда не был хорошим мечником, да и от родителей мне досталась скорость, но не сила... так, что я не выдержал напора мечников Гильдии, и соскользнувшие с моих сестер мечи срезали рукава моей рубашки. Я, уворачиваясь от их лезвий, скользнул вниз. Они были мастерами, в отличие от меня. Они это прекрасно понимали, что их, в конце концов, и сгубило.

Все было просто — наемники забыли о полумесяце. Опустившись на колено, я опустил голову и, подхватив лезвием сестры оружие, резко прокрутился на колене, давая ускорение полумесяцу резким движением головы. Лезвие как живое взвилось вверх, где, не ожидающие удара мечники немного опустили клинки, открывая шеи для моего удара.

Я почувствовал, как мою голову дернуло назад, когда лезвие летело, перерубая позвоночники воинам. Сильным движением вырвав полумесяц из горла второго нападающего, я вновь поймал его на острие сестры и, прокрутив, послал назад, когда, отступая за спину повара, остановился, чтобы оценить обстановку.

Надо сказать, что дело явно пошло лучше. Освободившийся и все-таки дотянувшийся до меча Кэссер, уже успел вытащить из огненного плена обожженного и очень злого друга, который, словно не замечая магической стены, вгрызся в шею огневика. Кровь мага, наполненная огнем, обжигала губы вампира, но тот, словно не замечая появлявшихся ожогов, продолжал вытягивать жизнь своего мучителя. Второй огневик, заметив неприятности напарника, попытался ему помочь, но напоролся на Ветер Погоста, вырвавшийся из меча Муэрто, который тысячами маленьких лезвий срезал с еще живого мага куски плоти, пока на грязный пол таверны не упал покрытый мелкими разрезами скелет. Но и это не было его концом — проклятие древних кладбищ не давало убитым покоя. Восставший Неживой, послушный воле некроманта отправился нам на помощь. А нам помощь требовалась.

Некатор, едва не падая на пол от усталости, уже не успевал ловить кинжалы, летевшие из рук аристократа. Парочка из них уже впились в его ногу, лишая возможности нормально двигаться, заставляя повара, уже опустившегося на одно колено, испуганно глядеть на приближающихся мужчин. Аристократ и Глава шли неспешно, прикрытые со спины талантливым природником, в этот момент довольно резво отражавшим нападение Неживого.

Я, вновь подхватив лезвие полумесяца, встал вперед, прикрывая Неки, давая ему шанс вырвать ножи и на скорую руку перевязать довольно опасную рану на бедре. Я не питал иллюзий по поводу своих шансов против этих двоих — в этот раз не было эффекта неожиданности в виде полумесяца, не было и преимущества в скорости, судя по всему, эти два человека ничуть не уступали мне в ней.

Полностью сосредоточившись на этих двоих, я не заметил как сзади ко мне скользнул все еще живой мечник из первой тройки, замахиваясь кривой саблей. Но мне снова повезло. Освобожденный вампиром брат, из последних сил кинул в сторону воина одну из своих игл. Из-за опаленных век он практически не видел, так что смог лишь оцарапать наемника, но тому хватило — мгновенный яд пещерных пауков, которым было наполнена игла, сделал свое дело и мечник упал на ступени лестницы, корчась в агонии.

Все это время я ожидал нападения Аристократа и Кречета, но они почему-то отступили, выскользнув за пределы таверны вместе с парнишкой. Когда я оглядел зал, то понял почему — пока мы с поваром сражались с мечниками, друзья методично уничтожали магов. Первые два огневика, уничтоженные некромантом и вампиром, и ледышка, убитый моим ножом, были только началом.

Напитавшийся кровью и магией Ренеске, серебристым призраком скользнул к магу Земли, изящно обходя вырастающие на его пути каменные столбы, туманом просачиваясь сквозь каменные стены — сила крови мага давала невероятные способности вампиру из клана Охотников, правда, ненадолго. Но Рене хватило и этого — подлетев к магу, он перерезал ему горло и, подставив губы под вырвавшуюся струю, начал жадно пить, наполняясь силой.

Кэссер же, заметив мечущегося в ловушке Шурая, поспешил уничтожить мага Воздуха, просто напросто остановив его сердце проклятием. Маг был готов к нападению, но Сила Посоха, перекованного некромантом в меч, напитанная остатками душ сотен тысяч Немертвых, намного превосходила силу элементаля Воздуха, который служил наемнику, и защита сломалась, позволяя обозленному сиду лишить мощи водника, давая свободу двум самым слабым в нашей компании — официантке и моему ученику. Обессиленный маг спешно отступал к выходу, но на пороге его достиг метко брошенный хозяином кухонный нож.

Мы стояли, смотря на зал, залитый кровью, покрытый сажей и трупами, и не смели вздохнуть, пока в тишине не прозвучал неуверенный голос рыжего мальчишки:

— Неужели... Неужели это все?

Но не успели мы ответить, как в дверях таверны появились другие воины. Их было больше, намного больше. Но и мы уже были готовы. Впереди, на острие удара, самые сильные — вампир, едва не светящийся от впитанной энергии, некромант с горящими аметистовыми глазами, окруженный сотней мерцающих болотных огоньков, и почти не пострадавшая в предыдущем сражении Джайрин, вновь сжимающая тяжелый меч.

Чуть в стороне, окруженный сотней ростков, стоял Шурай, недобро поглядывая на своего соперника — последнего из магов нападавших, природника, закрывшего живым щитом Главу и Аристократа. А сзади уже все остальные — вторым рядом мы с Неки и братом, раненные, но все еще способные сражаться и защищать полностью бесполезных в схватке детей.

Таверна была небольшой, что только играло нам на руку — противники не могли входить вовнутрь больше чем пятью тройками, большее количество начинало просто мешать друг другу. Когда первые пятнадцать воинов вошли вовнутрь, мы, не дожидаясь их действий, напали сами.

Первым скользнул Рене, потерявший голову от выпитой крови. Он скользил между наемниками, уклоняясь от их мечей и пытаясь добраться до шеи. Но в этот раз это было куда сложней — воины шли плотным строем, и как только он тянулся к одному из них, сразу приходилось уклоняться от ударов двух или трех мастеров.

Кэссер, выпустивший Прах Вечности смог развеять только двух воинов, остальные, пригнувшись, пропустили над головами призрачное лезвие, рассевшееся от удара о стену Силы Жизни, выставленную природником. Шурай, вступивший в битву с мальчишкой, вообще не обращал внимания на воинов, медленно надвигающихся на нас.

Лучше всего дела обстояли у Джайрин, так как ее тяжелый двуручник оборвал жизни уже пятерых наемников. Но их не становилось меньше — из-за дверей на место убитых выдвигались все новые и новые воины.

Несколько убийц упали, пронзенные острыми ножами, вылетевшими из рук Иписа. Неки, вытащивший из стола застрявшие там кинжалы, превозмогая боль, кинулся на помощь Джайрин. Мы с братом, переглянувшись, ринулись на другую сторону.

В этот раз было несколько легче — брат прикрывал мне спину, а его отравленным иголкам хватало одного касания, что бы убить нападавшего. Правда, после пяти трупов, яд закончился, и от них стало куда меньше пользы — все еще покалеченный брат не мог нормально прицелиться, потому многие царапины только раззадоривали воинов.

Я же не мог использовать свой полумесяц — в таверне было слишком мало места, и я боялся, что задену своих. Но и мои сестры отлично работали, радостно напиваясь кровью. "Как жалко, что я не могу спеть..." — подумал я, проскальзывая под мечом усатого воина, и втыкая сестру ему в позвоночник. Резко развернувшись, я, поставив ему ногу на спину, выдернул лезвие, застрявшее между позвонков, а сильным ударом послал тело на подкрадывавшегося к Джайрин юношу. "Жаль, что со мной нет ситары..."

"Зачем тебе она? Мы тоже можем петь!" — прозвенели клинки, выращенные сидами, и я, вызванивая ударами мелодию, запел, громко, так, что бы мой голос отражался от стен:

— Хей! Ночь за окном!

Месяц куется полуночным льдом!

Сталью клинков встретим рассвет,

Кровью за кровь — вот наш ответ!

И все мои друзья, словно впитав сердцем, плотью и душой этот ритм, единой струной звучат в этом сражении. Вот Шурай, уже не пряча улыбку, делает шаг к мальчику, из последних сил сопротивляющемуся сиду. Он был очень силен, человеческий ребенок, до последнего вздоха защищающий своих Старших, но что, в сущности, мог противопоставить обычный маг сиду, носящему на спине Зеленого Дракона, пусть и в центре каменного города, вдали от лесов и ключей, дающих ему силу? Ничего. И природник падает, а из носа и ушей его сочится кровь...

Вот некромант изломанными движениями марионетки скользит между лезвиями, вырывая души призрачными когтями, выросшими на его левой руке, а через правую, сквозь сжатый в ней меч, просачивается кладбищенский туман, насылая на воинов кошмары, сводящие их с ума. И к ним, побросавшим от ужаса оружие, быстрой тенью перемещается вампир, вгрызаясь в шеи, уже пьяный от крови и смерти разлитой в воздухе, от силы и власти, подаренной ему природой на короткий миг этой схватки...

Джайрин, мрачно нахмурившаяся, тяжелыми ударами двуручника отправляет все больше воинов если не в мир иной, то на добивание к Некатору, который, орудуя двумя небольшими кинжалами, ловко перерезает глотки замешкавшимся воинам, сумевшим увернутся от тяжелой ручки воительницы.

И мы с братом тоже не отстаем, хорошо отлаженным механизмом прорезая строй врага...

— Хей! Спой им на смерть!

Как им в огне наших глаз гореть!

Холодом ночи скован наш круг,

Смерть ваша дремлет в тени наших рук!

Да, эта песня прекрасна, как прекрасны движения радостно звенящих сестер, напившихся свежей крови, смеющихся в моей затуманенной голове. Я впервые убивал, но не чувствовал ничего, кроме мрачного удовольствия, что там, в грязи лежу не я, а они. Я все еще не чувствовал боли — ни от разреза на боку, ни от новых многочисленных порезов, которые принесла мне эта схватка. Но, слава всем известным богам, врагов становилось все меньше и меньше, пока, в один прекрасный момент из живых наемников в зале таверны остался только доедаемый Рене парень, а остальные шестеро спешно отступали, прикрывая Старших.

Когда улица опустела, из-за крыши Дома Совета Торговцев выскользнул первый луч солнца. Мы, измученные и усталые, не в силах даже держаться на ногах, просто упали на грязный пол, бессильно выпуская оружие из закоченевших пальцев. Мы просто бездумно сидели и смотрели на то, как поднимается солнце, а ранние прохожие истошно визжат, видя залитые кровью ступени таверны. Мы живы.

И тут, с истошным воплем, из дверей кухни выскакивает поваренок, напялив на голову кастрюлю и держа в руках тяжелый половник, явно собираясь броситься в атаку. И мы начинаем смеяться, выплескивая все напряжение, всю усталость, весь страх, накопившийся за эту ночь.

Мы просто радуемся жизни.

Мы просто живы.

"Спасибо тебе, Господи, что мы живы" — благодарю я голубое небо, раскинувшееся над первым городом на моем пути. И неожиданно слышу ответ:

"Потом отблагодаришь, Жрец!"

И, падая в обморок от внезапно вернувшейся боли, я увижу, как небо подмигивает мне неожиданно веселыми глазами.

Глава 8

Над землей раздавались крики и плач провожающих, взмывали разноцветные шутихи, играла музыка...

— Я же говорил, что это тайный поход, тайный!

Кантаре,

Странствующий бард

— А-а-а! Аккуратнее! Все-таки не куклу зашиваешь! Мне, знаешь ли, БОЛЬНО!!!

Мои истошные крики, наверное, были слышны по всем городу. И мне абсолютно не стыдно, учитывая, что моим зашиванием занималась Фури, которая, как оказалась, хоть как-то это умела. Нет еще мне могли помочь Неки и Кэсс, но тут ситуация сложнее.

Если по отношению к первому, то, как отходняк от вчерашнего, у меня началась легкая паранойя, а вот маньячный взгляд некроманта мне просто не нравился. Есть у меня подозрения, что не от возможности полечить так радуется, да и приставка "черный" тоже напрягает. В общем, я доверился ловким ручкам воровки и помогающего ей Иписа. А Кэсс и Неки занялись остальными. А их было много.

Хуже всего пострадали мы с братом. Но если у меня из опасных была только глубокая, развороченная рана на боку, да пара глубоких царапин, то у брата и руки, и лицо были покрыты ожогами от магического пламени, которые, крайне тяжело заживали на теле дроу.

Чуть меньше пострадали Неки и Джайрин — у повара было три глубоких следа от ножа и множество мелких царапин, покрывающих руки и торс, которые он, надо признать, довольно ловко перевязал. Воительница же, не успев увернуться от скользящего удара саблей, теперь щеголяет роскошным шрамом на груди — меч нападавшего оказался заговоренным и, не особо утруждаясь, разрубил тонкую кольчугу.

Сид, получивший магическое истощение, забрался в корни своего дуба и нагло дрых в обнимку с изогнутым корнем, так что от него, как от лучшего целителя, помощи ждать не стоило. Ну а царапинки остальных и вовсе не считаются — Фури с Пати, отплевавшись от воды и согревшись стаканом чего-то горячительного, налитого прихрамывающим Иписом, не обращая внимания на небольшие порезы, отправились помогать остальным. На нашей так и не умершей (не обращаем внимания на крики Рене, что вампиры вполне себе живые) парочке уже все давным-давно заросло, если вообще и было. Так что мучились только мы с братом.

К этому времени, я уже трижды пожалел, что согласился довериться Фури. Это не девушка, это живодер какой-то!

— А-а-а-а!.

— Да все уже, все! Я закончила! Чего орешь?

Я просмотрел на Фури, действительно стоявшую чуть поодаль, и смущенно ответил, потирая затылок:

— Да как-то так, по привычке.

Девушка только махнула рукой, и пошла менять повязки на руке Некатора, который как раз закончил с Джайрин. Да и Кэсс уже заканчивает с моим братом — серая пыль, окутавшая его минуту назад, осыпается вместе с поврежденной кожей, а на ее месте уже видна новая, конечно, все еще воспаленная, но явно лучше, чем было раньше.

— Илл... Так, вроде бы, тебя звать?— хмурится он, с сомнением разглядывая раневую область.— Дальше мазями. У Неки на кухне должна быть мазь от ожогов.

— Угу, — кивнул повар. — На верхней полке.

Все еще косящийся на моего неудавшегося убийцу, брат все-таки решился оставить меня с ним наедине, отправившись в задние помещения трактира, что бы облегчить себе участь. Неки, хотя и не реагировал на подобные подозрительные взгляды, явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Эй, ребята, да что вообще твориться? — Я, не выдержав этой гнетущей атмосферы, стал работать светлоэльфийским миротворцем, благо прическа вполне в тему. — Неки все объяснил, мы пообсуждали, поругались, и все — мир и дружба! Что вам еще-то надо?!

На меня посмотрели, как на идиота, причем даже Неки, которого я, вообще-то, защищал! Я надулся. Все, я обиделся.

— Кантаре, ты понимаешь, что он потерял наше доверие? — медленно начала Джайрин. — Если он нас предал один раз, пусть и ради каких-то там высоких целей, то сможет сделать это и второй раз. Как мы можем вот так сразу все забыть?! Дай нам хотя бы пару дней!

Глядя на возмущенную девушку, я смог только пробормотать, с подозрением тыкая повязку на боку:

— Так и быть, разрешаю...

— Эй! Ты куда пальцы суешь? Я че, зря старалась?! — раздался яростный крик официантки. И мы радостно улыбались новому дню, который, как мы надеялись, принесет нам решения всех проблем.

Глава,

Перелесок у Города

Тонкий ствол разлетается в щепки от удара Призрака.

— Этот ...! Да я его ... и через ...! ...! Из-за ... какого-то Живчик погиб! Да я их всех ...! ...!

Глава, сжав кулаки, немигающим взглядом смотрит под ноги, не в силах произнести ни слова от жгучей ненависти, раскаленным металлом разлившейся по венам. Из сорока восьми прекрасных воинов на эту поляну вернулось только восемь. И это притом, что заказ так и не был исполнен!

— А еще и этот... Черный Лис, что б его ... и ...! Предатель ...! ...!

— Замолкни, Призрак.

Резко развернувшийся вор, злобно оскалившись, буквально прошипел:

— Что, наш наимудрейший Глава?! Еще какие-нибудь гениальные идеи? Еще где-нибудь такого ... предателя подберем? Еще одного твоего ... любимчика? Какого ... никто не сказал, что у ... заказа куча ... нелюди! Откуда там взялся этот ... трупешник? А эта гребанная баба с мечом?! ...! ...! А кровосос и кустик ... откуда?! ...!

— Замолчи, я сказал!

Крик старика эхом зазвенел между холмов. Шестеро мечников, бесстрастно перевязывающих раны, вздрогнули. А Призраку, слыхавшему и не такое, было абсолютно все равно.

— Да мне плевать, что ты говоришь! Понял?! Какого...

— Если хочешь, я напомню. Кто вообще говорил, что там один человек справится?!

— Но я и не предлагал переться в лобовую атаку! Я предлагал тихонечко зарезать!

Призрак остановился, что бы отдышаться, и продолжил:

— Знаешь, старик, ты как хочешь, но я это так просто не оставлю.

— Поверь, Призрак, Гильдия всегда выполняет заказы и мстит за убитых. Мы только немного подождем, соберем действительно хороший отряд, и просто на просто размажем этих ублюдков!

Но это только разозлило аристократа. Злобно сплюнув, Призрак заорал:

— Да ... тебе, а не подождем! Не собираюсь я никого ждать! ...! Я сам, своими собственными руками, сверну шеи этим двум ..., чтобы ..., а потом ...!

— Ты с ума сошел, Призрак? Ты вор, а не убийца! Ты ни ... не сможешь!

— Да пошел ты!

И Призрак, отвернувшийся от своего Главы, направился в лес.

— Ты куда? — крикнул ему вслед Кречет.

— Туда, куда вы, Ваше Главенство, боитесь идти! Я прирежу этих ублюдков, и выполню заказ.

Тяжело вздохнув, Глава четко и жестко произнес:

— Ты понимаешь, что игнорируешь приказы начальства?

Вздрогнувший Призрак, не поворачиваясь, горько спросил:

— Что, убивать будешь?

— Повернись.

Когда Призрак повернулся, Глава, сняв с пальца печатку с крупным рубином, подкидывал его на ладони. Спокойно и устало смотрел на графа-вора Глава, гордо и вызывающе отвечал ему Призрак. Но, когда, поймав перекинутый перстень, вор услышал слова, его сердце замерло, а в голове осталась одна пустота:

— Если убьешь предателя и выполнишь заказ, будешь Главой.

— Ну, ни ... себе...

Кантаре,

Странствующий бард

День длился крайне долго, даже если не учитывать бессонной ночи, сливший сегодня и вчера в единые сутки. Наскоро перевязав раны, мы принялись за уборку, оттирая пол, стены и даже потолок (спасибо Рене и Кэссу высказали все, особенно Фури, которую заставили работать, балансируя на ветхой стремянке) от пятен крови и сажи.

Надо сказать, что действовало это на нас крайне удручающе, это было даже хуже, чем стаскивать трупы на телеги, присланные городской стражей. Тогда, видимо все еще от стресса, я чувствовал лишь мрачное удовлетворение от созерцания мертвых врагов, сейчас же, хоть и невнятно, но душу начинали захлестывать волны паники, когда я, осознал, что нас спасло лишь чудо, и что на полу таверны должны были валяться наши трупы.

Нет, мне не было страшно, скорее неприятно. Неприятно от того, что в реальной схватке от меня было не так-то много пользы. Я, в сущности, ничего не мог противопоставить практически никому из пришедших по мою душу. И это, пока что, по моим следам идут только люди! Что же будет, когда за мной отправят драконов? Хорошо поджаренная отбивная будет! Черненькая и ушастая...

Закончив бессмысленное оттирание пола, и, осознав всю бесполезность этого занятия, мы принялись за его покраску, так как негоже оставлять подозрительные темные пятна на полу лучшего заведения Города. Провозились мы до обеда, один только раз отвлекшись на вопросы дознавателя Совета. Приятный молодой человек с аккуратно постриженными волосами светло-русого оттенка, незапоминающимся голосом спрашивал нас о том, кто мы, откуда, почему на нас напали.

Наша компания, заранее сговорившись, отвечала четко, слаженно и не особо проясняя ситуацию. Никто не хотел, что бы Совет начал копать эту историю — ни мне, как средству наладить отношения с драконами посредством передавания моей тушки с бантиком прямо в радостные ручки Владыке, ни Рене с Кэсом де факто являющимся шпионами, ни Неки, вообще бывшему наемному убийце, ни Фури с Пати, ни Джайрин... Вобщем, никому.

Кстати, похоже, что и Совет стремился замять эту историю, так как уж больно охотно стражник не замечал скользкие моменты нашего повествования. Но все равно, как только он ушел, мы с радостью перевели дух. Неки, явно стараясь заработать прощение, сегодня превзошел самого себя, сотворив столько кулинарных шедевров и в таком количестве, что можно было накормить целый зал! А сегодня таверна пустовала.

Ипис, у которого после вчерашней "разминки" разболелась старая рана, решил сегодня сделать выходной, и дать всем придти в себя. Он, кстати, абсолютно не беспокоился насчет репутации заведения — те, кому она была важнее качества, сюда не заходили — для этого было немало "высоких" заведений, а для остальных это было лишь пикантным соусом к основному блюду... Кстати насчет блюда — это мясо воистину божественно!

— Неки, если после каждого моего неудачного убийства, ты будешь так же готовить,— очень серьезно заявил я, отрезая еще кусочек вкуснейшего мяса.— То я, так и быть, разрешаю тебе это делать регулярно, по субботам! К сожалению, так есть чаще вредно для здоровья.

Невесело улыбнувшись, повар уселся на краешек стула немного в стороне от остальных. Все, немного растеряно переглянулись, и тоже замолчали. Прошла минута, вторая. Интересно, меня одного бесит наше молчание или остальным это тоже в тягость? Стал для развлечения считать трещинки на столе. Не помогло. Тогда, уже медленно закипая, я начал свой монолог:

— Да что вы ведете себя как дети-то! В конце концов, вы вообще подумали, что Неки, когда начал нас защищать, себе смертный приговор подписывал?

Недоуменно переглянувшись, друзья практически хором спросили:

— Это еще почему?

И прежде чем я успел ответить, раздался невозмутимый голос повара:

— Потому что Гильдия не прощает предателей. Так что у меня сейчас есть единственная надежда — свалить подальше, и надеяться, что погнавшись за мной, Глава не выполнит свое обещание и не тронет Фури и Иписа.

Девушка вскочила и донельзя возмущенным тоном закричала:

— Это ты что удумал?! Ты что, бросить меня собрался?! Так вот, ничего у тебя не получится! Я...

— Фури, он должен уйти, — неслышно подошедший Ипис, мягко положил свою большую ладонь ей на плечо. — Он больше не может здесь оставаться. Здесь он в гораздо большей опасности, чем в любом другом месте, не так ли, Некатор?

Дождавшись спокойного кивка повара, Ипис продолжил:

— Да и тебе, бард, тоже хорошо бы на время затеряться. Уж не знаю, кто и зачем нанял Гильдию, но, как мне кажется, ни заказчик, ни наемники, этого так не оставят,— тихий уверенный голос трактирщика звучал необыкновенно спокойно, но вот в глазах блестело беспокойство.— Не хочешь поделиться, кто это тебя так не любит? Неужто, и вправду так строго Закон у драконов соблюдается?

— А что за Закон? — вот неугомонный парень! Интересно, он хоть когда-нибудь перестанет задавать неудобные вопросы? Я тяжело вздохнул, осознав, что вряд ли.

Все дружно шикнули на Пати, на его лице появилось виноватое выражение. И я даже подумал, что не все потеряно, когда раздался виноватый, но уверенный голос:

— А все-таки?

Со вздохом я начал:

— Драконам запрещено скрещивать свою кровь с кровью другой расы. И тот, кто, презрев Закон, все-таки решается на это обрекает ребенка на смерть, как, впрочем, и самого себя. Я не знаю жив ли мой отец, но, судя по тому, что Владыка Драконов начал охоту, вряд ли. Ну, или, по крайней мере, близок к этому.

— Ты говорил, что тебя усыновили, — вступил в разговор Неки. — Кто же это такой смелый?

Но ответил повару не я, а все еще злобно зыркающий с края стола, братец:

— Мамина подруга из людей, знахарка высокогорной деревни, Марья. Она была единственной, кому моя мать доверяла настолько, что бы отдать своего любимого сына, — он не надолго замолчал, словно подбирая слова, но вскоре продолжил. — Она любит тебя, брат, очень сильно любит. Даже больше твоего отца.

Он грустно усмехнулся, и продолжил:

— И уж точно куда больше нас с сестрами.

— Эй, прекращать нытье! Это я, вообще-то, должен тебе завидовать! Я ее даже не видел!— возмущенно шикнул на взгрустнувшего братца я.

— Какая милая семейная сцена! — умильно протирающий глаза кружевными манжетами некромант привел нас в себя, и я продолжил:

— Пока я жил в горах, меня не трогали, хотя, по-видимому, Владыка уже знал о моем существовании. Уж слишком быстро он отреагировал! Прошел только месяц с тех пор как я покинул Марью, а уже совершено нападение, причем, явно не сварганенное на скорую руку.

— А почему тогда он не убил тебя сразу? — Фури умеет задавать хорошие вопросы.

— Мне это тоже интересно! Он или решил поиграться, что, судя по рассказам Учителя, вполне в характере Атердоминиуса, или я ему не был интересен, пока сидел в деревне, не пороча гордого имени дракона своим существованием.

Горько усмехнувшись, я провел пальцами по звеньям старой цепочки. Тонкие колечки, искусно свитые друг с другом, были прохладными и гладкими, как камушки на берегу нашей речки. Я не смотрел на друзей, не думал почему я все им рассказываю, я вообще не думал, я просто сидел и смотрел краем глаза на золотистые блики полуденного солнца, играющего на Нотамен'Генусе, знаке моего Рода, рода моего отца... Моего проклятия.

— И ты прав Ипис, мне лучше здесь не задерживаться — и так достаточно неприятностей на тебя свалилось! Еще одно покушения на мою тушку вы можете и не пережить. Так что спасибо за гостеприимство, но пора и честь знать, — я поднялся и, не обращая внимания на возмущение, потопал наверх.

На душе было погано. Очень-очень погано. Только я подумал, что все может наладиться, что я нашел друзей и родных, как моя жизнь летит в бездну. Нет, когда я ушел из деревни, не скрывая свое происхождение, словно бросив вызов всему миру, я ожидал, что будут неприятности, но не ожидал, что все начнется так быстро, и что я окажусь настолько бесполезным.

Мои успехи в фехтовании оказались довольно посредственными — я вряд ли мог рассчитывать только на свою скорость и довольно неуклюжие управление сестрами. Теперь я мог только скрываться, надеясь, что интерес Владыки перегорит со временем. Быстро собрав вещи, которых было до неприличия мало — сменная одежда, теплый плащ, ситара да пара полезных мелочей, вроде мыла и расчески, и я, в последний раз оглядев комнату, потопал вниз, еще раз прощаясь с этими гостеприимными стенами.

Старые деревянные ступени нежно скрипели под ногами, а свежеокрашенные перила блестели новым лаком. Спускаясь вниз, я видел весь зал как на ладони — сейчас никто бы не сказал, что здесь каких-то десять часов назад была настоящая бойня — все чисто и аккуратно, совсем как в тот день, когда я вошел сюда, чтобы передохнуть на пути в столицу соседнего королевства. Теперь мне путь туда заказан — именно там, как рассказал Ипис, находится Дом Гильдии. Я не знал, куда отправлюсь дальше, не знал, что буду делать, как выживать, но, по крайней мере, так легко я не сдамся! Я не сниму знак, я не опущу руки — ведь я такой, как есть, я — это я, и я заставлю весь мир принимать меня именно таким. Даже против его воли.

Я прошел мимо нашего стола молча — еще, не дай Боже, попросятся со мной.

Мне показалось или здесь раздалось такое очень противное хихиканье? Да нет, тихо... Да стресс, однако.

Задумавшись о превратностях будущего пути, я не заметил, как кто-то подошел сзади. Обернувшись, я увидел брата, Неки и Пати с собранными сумками. Ну, то есть брата и Неки, у малолетнего преступника не было ничего, кроме купленной ему Джайрин флейты, которая была заткнута за пояс. Я вопросительно поднял бровь.

— Ну, я же тебя, типа, защищаю?— неуверенно спросил брат.

— А мне все равно тоже куда-нибудь спрятаться надо...

— Учиитель, не бросайте меня!!!

Причем все это прозвучало практически одновременно, затем, не дав мне даже слово вставить, заговорил Неки, под согласное кивание остальных двух нахалов:

— Ну, вот подумай, бард, ты сможешь вообще выжить в бегах? Ты умеешь охотиться и готовить? Сможешь правильно выбрать место для ночлега? Не сможешь. А я смогу! — гордо заявил мужчина.— Да, еще я не один год скрывался от Гильдии, у меня есть опыт, которого ты лишен. Я тебе нужен, а ты нужен мне — одному все же несколько трудновато. А еще, — кивок на замершего эльфа, — нам действительно не помешает еще одна боевая единица, так как стычек не избежать, а он очень и очень неплох в этом плане, да и все равно он попрется за тобой, хочешь ты этого или нет.

— А он-то тогда зачем? — мой палец ткнулся в лоб парнишки, смотрящего на меня глазами побитой собаки. Держись, бард, живым будешь. Хотя лучше отвернуться.

Повар посмотрел на меня с искренним возмущением:

— И тебе не стыдно бросать ребенка?!

Я еще раз посмотрел в несчастные глаза рыжика, отвернулся, перевел дух, и, надеюсь, твердо сказал:

— Нет, — получилось, судя по скептическому взгляду ехидного повара, не очень, и я понял, что мне от них не отвязаться. Но я, собравшись с мыслями, предпринял последнюю попытку, воззвав к хозяину:

— Ипис, ну хоть ты им скажи, что они идиоты, если они мне не верят!

Но старик, вместо того, что бы поддержать меня любимого, встал на сторону наглых парней:

— Прости, Кантаре, но в этот раз они правы — вместе у вас здорово возрастают шансы выжить! Нет, я не призываю тебя собирать полноценный отряд, это будет лишним, но пару человек тебе в спутники надо. Иллаби и Неки не только хорошие воины, но и опытные разведчики и тактики,— голос старика звучал необыкновенно уверенно и вдохновлено.— С ними ты будешь в большей безопасности, чем шатаясь по лесам в одиночку, да и ты им сможешь помочь. А уж мальчишка должен идти с тобой, несмотря ни на что — кто взял на себя ответственность за его судьбу, приняв его в ученики? Вот и не увиливай от обязанностей!

Переведя дух, он продолжил, уже спокойно:

— Так что желаю вам гладкого пути!

И мы пошли.

По дороге к городским воротам мы почти не разговаривали, видимо, каждому было о чем подумать. И мне тоже. Это был еще один шаг, который я должен был сделать на пути к осознанию себя. Когда я впервые уходил из дома, то не особо понимал, что ждет меня в неизвестности под названием "мир". Но в любом случае это слово было окрашено в яркие цвета. Сейчас же, когда в памяти все еще ярко горели воспоминания о ночной схватке, пока еще горела незажившая рана, я отлично понимал, что впереди меня не ждет ничего хорошего — только новая боль.

Я не смогу долго прожить спокойно, я вообще вряд ли смогу прожить долго, но я все равно сделаю этот шаг на сгорающий мост, и мне все равно, что за спиной уже рушатся в бездну тяжелые камни, и я даже не знаю успею ли я перейти на ту сторону... Не важно. Важно лишь то, что я делаю хотя бы это.

Ну, а прожить долгую жизнь? Это вряд ли. Ну, и что? Все равно, что бы это случилось, нужно, по меньшей мере, чудо. А это под силу только Богам. А какому Богу может быть интересен обычный бард, пусть и полукровка-дракон?

Таких нет.

Не так ли?

Роща отступников,

Ивариэль,

Первый Князь

Когда Ивариэль стоял перед высоким частоколом, окружающим небольшую мрачную рощу, в его душе был страх. Он никогда не думал, что ему придется войти в Запретную, грязную, рощу. Не думал он так же и о том, что приведет его сюда. Но выбора не было, и он постучал в ворота.

Ответа не было долго. Первый Князь даже успел подумать, что никого нет дома, и он может с чистой совестью отправляться обратно, когда за частоколом послышались шаги. У ворот не было ни окошка, ни какого другого приспособления для того, что бы увидеть незваных гостей, но сюда, в расположенную на самом краю Острова рощу не ходят просто так. А потому находящийся за стенами отступник ничуть не переживая открыл дверь поселения настежь.

Когда нервничающий Князь поднял глаза, то увидел сильно удивленного эльфа с коротко стрижеными волосами почти белого цвета. Большие светло-зеленые глаза, окаймленные темно-синей полоской, смотрели на Ивариэля с непониманием и какой-то легкой обидой. Способный Убивать не был чудовищем, как не были и другие в деревне изгнанных, но знали об этом считанные единицы. Князь теперь знал.

Вот и этот эльф был не менее красив, чем его "чистые" собратья. Единственное, что портило его внешность — это два лепестка, идущих от уха до уголка глаза, два лепестка глубоко-черного цвета, вытатуированных как клеймо. Клеймо отступника. Надолго задержался взгляд Ивариэля на этих лепестках, но всему приходит конец, и Князь уже не мог больше тянуть время. Потому он, спокойно взглянув в глаза собрату, произнес:

— Я прошу о встрече с вашим лидером.

Пока Ивариэль шел по деревне отступников, рассматривая окружающий пейзаж, он не заметил никаких особенных различий с обычным поселением охотников — такие же ажурные дома, выращенные в переплетении тонких стволов, такие же сплетенные из лозы стены и крыши...

Только вот лоза здесь была не живая, растущая из специальных ваз, а мертвая, срезанная с кустов. Здесь так же множество цветов, растущих вокруг дорог и домов, но и немало срезанных букетов в руках девушек, в недоумении останавливающихся при виде Князя.

Да, Первый Князь светлых эльфов, одетый в бело-зеленое одеяние, гордый и величественный — здесь, среди отступников, презираемых всеми "чистыми" эльфами, спокойно идущий по земле убийц, — это было далеко не обычное зрелище.

И они останавливались, замирали в ненависти и восхищении к предавшему, отрекшемуся от них Князю. А Ивариэль, стараясь, чтобы никто не заметил его страха и неуверенности, шел по улицам, словно не замечая меховые и кожаные вставки на одеждах отступников, не замечая запаха крови и мяса, которое готовили на открытых кострах мужчины этой деревни. Он шел за своим провожатым, вспоминая разговор, состоявшийся несколько дней назад, у берега моря.

Эльфенок, одетый в белоснежную рубашку и короткие штанишки, весело качая ногами, сидел на изогнутом корне Священного дерева и, пачкаясь синим соком, с аппетитом трескал ягоды. Сидящий рядом с ним эльф, аккуратно держал на коленях прозрачную вазу, из которой беспокойный ребенок и таскал сладости.

Первый Князь, растерянно смотрел на водную гладь, по которой вечерний ветер гнал белоснежные барашки. Тяжелый груз свалился на плечи Ивариэля с приходом дедушки, Рожденного Светом, который сейчас сидел у его ног в облике беспечного мальчишки. "Что ж, у каждого старческий маразм проявляется по своему..." — пролетела невозмутимая мысль в пустой, но почему-то очень тяжелой голове эльфа.

— Но-но, позвольте! Я все прекрасно слышу!— обиженно заявил тот, не отрываясь от поедания ягод.

"Тяжело, однако, когда твой родственник так легко читает твои мысли! Слава Светлому, что не он меня воспитывал. Но сейчас не время думать об этом."

— Рожденный Светом, я хотел тебя спросить, так ли необходимо бремя Предательства?

Когда мальчишка посмотрел на него, как на идиота, Ивариэлю стало стыдно и немного обидно. Все-таки не очень-то приятно, когда тебя отчитывает мальчишка с виду младше тебя. Но вопрос требовал ответа, так что пришлось Рожденному Светом отложить в сторону ягоды и, вытерев руки о подол рубашки, начать объяснения.

— Помнишь ли ты истинное призвание эльфов Светлого?

— Хранить знания, переданные Богами и накопленные их созданиями?— предположил Князь, ища в вопросе возможный подвох.

— Это только половина ответа, не так ли? Так что же еще названо обязанностью нашей расы?— продолжал выспрашивать эльфенок.

На мгновение задумавшись, Первый Князь медленно произнес, уже начиная понимать, к чему приведет этот разговор:

— Равновесие... Мы хранители равновесия на землях Соррена.

— Равновесие. Ты понимаешь значение этого слова? Весы, равное положение их чаш, наполненных извечной тьмой и извечным светом. Без них не может существовать ни жизнь, ни смерть. Только через умирание возможно рождение, только через разрушение возможно созидание, только через тьму, ненависть и горе мы способны познать свет, милосердие и любовь. Только так, и никак иначе.

Даже не заметив смену облика, Рожденный Светом расхаживал перед замершим Ивариэлем, не задевая полой своего одеяния теплых волн Матери. Он держал в руках весы тонкой работы, чьи чаши из прозрачного хрусталя до середины были наполнены молочно-белой и густо-черной жидкость. Они, образуя идеальное равновесие, застыли, словно не обращая внимания на движения эльфа. А тот, внезапно замерев прямо перед Князем, опустился на корточки и, держа весы на ладони, продолжил:

— Вот так должно быть в идеале, равенство Света и Тьмы в мире Соррена. Но так не было с самого дня сотворения. Сейчас же Тьмы намного меньше, чем Света, все меньше и меньше истинно идущих по пути Мрака. И ты должен это исправить.

— Но почему, почему?— в недоумении выспрашивает Ивар.— Разве это плохо, прародитель, что меньше в мире злобы и лжи, коварства и ненависти, меньше идет войн и меньше льется крови? Разве это не то, к чему мы должны стремиться? Чтобы в мире вообще не было Тьмы и страха. Скажи мне, Рожденный Светом, ибо я уже ничего не понимаю...

И прародитель всех эльфов ответил, смотря прямо в глаза своему потомку:

— Ты спрашиваешь "почему"? Неужели ты еще не догадался, Ивариэль? Одно не может без другого. Свет не может без Тьмы, любовь без ненависти, щедрость без алчности, мир без войны, а спасение без убийства. И если слишком мало Тьмы в сердцах теней, то погаснут и лучи солнца!

Мир меняется, искривляя устоявшиеся законы, и Тьма начинает селиться в детях Светлого, извращая их сознание. Сиды селятся в бесплодных пустынях и мертвых лесах, наслаждаясь картинами вечного умирания, гномы разрушают скалы, равняя их с землей, а среди нашего народа рождаются убийцы. Ты и сам об этом знаешь. Скольких отпрысков прекрасных семейств ты отправил к отступникам, скольких эльфов? Тридцать.

Тридцать эльфов научились убивать животных, тридцать эльфов не щадят деревья и вкушают плоть! Тридцать эльфов за полторы сотни лет! И с каждым годом будет все хуже и хуже.

В светло-голубых глазах прародителя была лишь бесконечная печаль. И сердце Князя наполнилось болью.

— Теперь ты понимаешь, мой потомок? Мы обязаны поддерживать равновесие, даже если это будет приносить боль нам самим,— печально заявил Рожденный Светом.— Поверь, я бы не хотел сваливать это на твои плечи, я бы хотел оградить тебя от той Тьмы, что ждет тебя на пути Предательства. Но в ком еще я могу быть уверен? У кого хватит сил не свернуть? Я не знаю никого, я не знаю даже, смог бы это сделать я сам.

— Так почему ты веришь, что это под силу мне? Я ведь намного, намного слабее тебя, Рожденный!

Ивариэль смотрел на поднявшегося прародителя снизу вверх, и не сразу заметил в его глазах прозрачные слезы, стекающие по белоснежным щекам на мятый воротник рубашки. И такая печаль и боль плескались в его прозрачных глазах, что Князь замер, неспособный пошевелиться, не в силах отвести взгляд. Очнулся он только тогда, когда его обняли теплые руки и, прижав к себе, Прародитель эльфов и Рожденный светом еле слышно прошептал:

— Потому, что в тебе тоже есть Тьма.

Вот и думал сейчас Первый Князь о прощальных словах своего деда, думал и ужасался. Ужасался своему спокойствию, отсутствию презрения и ненависти к этим преступившим законы Светлых Богов. Он улыбался им не менее искренне, чем мог бы улыбаться своим "чистым" подданным, он не боялся их грязи. И он окончательно успокоился.

"Да, Рожденный был прав — я справлюсь с этим. Возможно, Тьма действительно уже дала ростки в моем сердце". Ивариэль улыбался, радостно и открыто, больше не чувствуя гнета неуверенности. Да, ему еще будет и больно, и стыдно за свой путь, но выбор сделан, и у Князя хватит сил пройти его до конца.

Внезапно эльф, встретивший его у ворот, остановился, склонившись перед вышедшим из высокого дома мужчиной.

Он был необычайно высок. На целую голову выше далеко не низкого Князя. Длинные прямые волосы, перехваченные на лбу тонкой веревкой, спадали на грудь и спину, а короткая неровно подстриженная челка ложилась на лицо, немного скрывая удивительно темные изумруды глаза. Его лицо, под стать любому из Старших Родов — настолько утонченными и хрупкими были черты изгнанника, — несло на себе печать Тьмы: бледные губы привычно искажались в презрительной усмешке, а глаза горели, тем огнем, что свойственен лишь диким лесным хищникам.

Князь не мог вспомнить лица этого отступника, а это значило, что он не был изгнан в его правление. Но и не похоже было, что такой зверь мог вырасти в этой деревни, нет. Уж слишком его одежда отличалась от одежд прочих эльфов в этой деревне — словно в насмешку сшитая в точности как наряд высшей знати светлых эльфов. Вот только длинное одеяние было оторочено мехом, а сложные узоры были вышиты кожаными шнурками. Высокие сапоги из мягкой кожи и перчатки им в масть — все было в точности как у самого Ивариэля, только в темных тонах.

И одежда, которая на Князе казалась сотканной из света и молодой весенней травы, делала главу деревни отступников еще больше похожим на зверя. Что ж, столь явная ненависть к "чистым" собратьям могла быть только у изгнанного двором и Князем, что значило, что этот эльф был намного старше, чем Ивариэль. А судя по вечности, таящейся в глубине глаз, он мог быть только из Первых Убийц.

Наверное, еще месяц назад, Первый Князь заледенел бы от ужаса и отвращения к одной из самых страшных сказок Народа Лесов, но сейчас лишь смутный огонек удовлетворения шевельнулся в душе Ивариэля. Какая-то часть его радовалась, что в этом пути за спиной Князя-отступника будет такая сила. И, видимо, какая-то часть этих мыслей вырвалась на свободу, потому как на лице Убийцы погасла насмешка, и появилось что-то очень похожее на удивление.

Князь немного грустно улыбнулся своим мыслям, не глядя в лицо древнего эльфа, а когда снова поймал взгляд, проблеск чувств опять скрылся за насмешливой бездной. Ничуть не стесняясь, Ивариэль поклонился и произнес, стараясь, чтобы голос звучал достойно:

— Я — Первый Князь Ивариэль Аль'Ириус. Да будут дни твои долгими, Глава отступников...

— Я — Ацериэль Ал'Фатеррия, старейшина этого поселения, и мне плевать сколько ты проживешь.

Ивариэль и не ожидал другого ответа — слишком много ненависти было разлито в воздухе, слишком много Тьмы было здесь. Но он не показал обиду на такое непочтительное отношение. В конце концов, это он сегодня пришел сюда просить, а не они. И его гордость не стоит ни единого гроша в сравнении с тем, что он собирается совершить.

Но он не успел продолжить разговор:

— И что же привело Пресветлого Первого Князя на нашу грязную землю? Или вы заблудились?— ехидничал отступник, показывая рукой на окружающие постройки.— Приглядитесь, это место никак не похоже на княжеские палаты или рощу Священного Ясеня. Не так ли, ребята?

Конец фразы потонул в громком хохоте собравшихся поглазеть на встречу поселян. Но Ивариэль сдержался, выдержал и это испытание.

— Я пришел просить о встрече.

— Просить? Что же такое должно было случиться в рощах, что бы вы пришли просить что-то у нас?

— Никто не знает о том, что я здесь.

Ацериэль резко замолчал, снова внимательно вглядываясь в черты лица Князя, слово стараясь найти первые признаки безумия, но и этот внимательный осмотр не смог смутить Первого.

— Говори,— наконей, произнес он.

— Я бы хотел поговорить наедине.

— У меня нет тайн от моих братьев, — жестко отрезал старейшина.

— Я же, — Ивариэль ехидно улыбнулся, — не запрещаю всем потом все рассказать.

И спокойно прошествовал мимо растерявшегося древнего внутрь плетеного дома, лишь на пороге обернувшись, и сказав:

— Ну, так что, проведете мне экскурсию?

"Первый раунд за мной, Убийца, и это притом, что все мои тузы по-прежнему в рукавах!"

Войдя внутрь вслед за гостем, Ацериэль снова пришел в себя, и, судя по всему, решил создать максимально неудобную обстановку. Конечно же, исключительно для Князя. Меховые циновки, кожаные коврики и ароматное мясо, стоящее на столе — все это для обычного эльфа непереносимо, отвратительно, но в этот раз невозмутимого старейшину ждало разочарование. Ивариэль не только не упал в обморок от ужаса, но еще и нагло уселся на любимую шкуру эльфа. Но, не выказав ни капли разочарования, Ацериэль продолжил разговор:

— Так все же, чем обязаны?

— Я хочу вам предложить крайне важное дело. Дело, в котором мы можем быть друг другу очень и очень полезны. Вы сможете получить уважение и новую жизнь, а я,— Князь ненадолго замолчал, подбирая слова.— Я тоже кое-что получу.

— Ты полагаешь, что мы должны тебе поверить?— покачал головой Ацериэль.— Ведь мы для вас хуже грязи. Что тебе стоит нас предать? Нас, убийц и святотатцев?

Ивариэль улыбнулся. Все шло, как и было задумано.

— Почему вы должны мне верить? Наверное, потому что я намного хуже вас, ибо я собираюсь предать Свет и присягнуть Тьме, в лице Апостола Врага, пришедшего на Соррен.

И, подхватив с деревянного блюда кусочек истекающего соком мяса, Князь отправил его в рот.

Город у Четырех Путей,

Ренеске Сангус'Синис

Рене стоял на небольшом балконе Дома Советов и скучал. Как давно он не испытывал этого чувства. Как давно и как недавно. Он нисколько не жалел о своем знакомстве с полукровкой-драконом — настолько насыщенными его дни не были уже очень и очень давно. Единственное, о чем он жалел, что их знакомство окончено.

Когда Кантаре ушел, тихонько притворив за собой дверь, его друзья еще долго сидели, не в силах произнести ни слова. За два дня этот парень так сильно въелся в их жизнь, что никто из сидящих за столом не мог понять, как такое возможно — легкомысленного барда нет рядом.

Да, они просто сидели и молчали, стараясь не мешать соседу. И еще потому, что больше не было о чем разговаривать. Когда Кантаре был рядом, его смех, шутки, песни связывали таких разных людей и нелюдей, а теперь, когда он ушел, только-только налаженные отношения начинали расползаться гнилыми нитками.

Первой их покинула Фурии, убежав на кухню помогать поваренку, внезапно оставшемуся без наставника, затем и Джайрин со своим невозмутимым сидом ушла "поточить меч". А Рене с Кэссом, выйдя из таверны, сразу же направились к Дому Совета, на балконе которого вампир и находился в этот час.

Все стало по-прежнему, так почему же на душе у Ренеске было так тяжело? Почему? Потому, что не будет так весело? Потому, что, вампир это чувствовал, рядом с ушедшим парнем всегда будет столь желанная Рене, кровь?

Потому, что он... беспокоится?

Сзади слышен тихий звон подкованных каблучков очередной купеческой дочки, что начитавшись дешевых романов, бежит предложить ему свою шейку. Бр-р-р... Вампир никогда не мог понять, почему эти дурочки так стремятся умереть? Нет, иногда он начинал подозревать, что от него хотят чего-то другого, но все никак не мог сообразить чего именно — на прямые вопросы все почему-то краснеют и спешно ретируются. Разве они не знают, что вампир не способен остановить себя, почувствовав вкус сладкой крови? Что она для них действует как пол литра гномьей водки на молоденькую человечку? Неужели, не знают?

Вот и сейчас красивая белокурая девушка, кажется, дочь крупнейшего поставщика тканей в этих краях, мило смущаясь, начала очередной бессмысленный и скучный разговор о погоде:

— Господин посол, вам не кажется, что закат сегодня особенно красив? У нас говорят, что если солнце садится огромным алым диском, то где-то пролилась кровь... -хрипло, с придыханием и намеком говорит она, а затем выжидающе глядит на застывшего изваянием Рене. Тот, словно не слыша монолога девушки, стоит, немигающим взглядом провожая диск. "Неужели, он опять куда-то вляпался?"— проносится быстрая мысль в его голове, вместе с воспоминанием о веселом полукровке.

Девушка, ничуть не расстроившись полным игнорированием со стороны гостя, продолжала нести какую-то чушь своим необычайно громким голосом, заставляя Рене морщиться от боли. В его голове уже начали появляться мысли насчет того, чтобы таки исполнить просьбу девушки. А последствиями в виде свежего трупа займется Прах — пусть будет не слишком живой, зато молчаливой. В результате они сделают доброе дело всем— и родственникам, и знакомым, и, особенно, будущему мужу. Видимо отвратительное настроение гостя заметил сам хозяин приема, так как немедля появился из-за соседней колонны. Небрежным жестом отозвав болтушку, он подошел к послу сам. Постоял. Помолчал. "Какой, однако, хороший человек!" — подумал Рене, глядя на старика.

Глава Совета же, явно не зная как начать разговор, смотрел на вампира тяжелым взглядом. Потом, словно вспомнив, что-то важное, хлопнул себя по лбу и пробормотал:

— Точно-точно! У меня же для Вас, господин посол, письмо есть...

Порывшись во внушительных карманах, седовласый человек достал аккуратный черный конверт, запечатанный белой печатью Главы Рода Охотников. Глаза вампира удивленно расширились — он никак не ожидал, что послания ему придут так быстро. Обычно, послу дается как минимум полгода, что бы завести подходящие знакомства, занять определенное место, и только по прошествии этого срока приходят задания о добыче определенной, интересующей Совет, информации.

Взяв из смуглых рук послание, Рене, скомкано извинившись, отошел в сторону, и с неким волнением сломал печать. Внутри лежал обычный лист, на котором каллиграфическим почерком Главы были начертаны слова, крайне удивившие Ренеске. Настолько, что он не заметил, что "чувствует" практически по-настоящему. Послание гласило:

"Мы, Член Совета Трех, Глава Рода Вестигаторов, Великий Хранитель знаний Библиотеки Терра'Коссини, Алгор Терсус'Паджино, предаем послу нашему, Ренеске Сангус'Синис, наши искренние пожелания чистого пути и хорошей еды, и, решением Совета, повышаем его должность.

Отныне, сын Рода Сангус'Синис, посол Ренеске, становится нашим наблюдателем во внешнем мире, и получает полную свободу в выборе места и времени пребывания.

Совет Трех надеется, что Вы будете достойны оказанного доверия, и не посрамите честь рода Вестигаторов.

Да будет все по воле Матери-Мыши!"

Рене, раз за разом перечитывая короткое послание, не понимал, что происходит. Такие важные решения не принимаются просто так! А значит, что в тот день, когда они с Кэссом предстали перед Советом, все трое Глав уже приняли решение! Так почему же ему не дали этого титула тогда, а сообщили о нем с опозданием? Неужели Совету было важно, что бы он попал именно в этот город? Что же здесь такого важного? И почему теперь его буквально отзывают?

Рене очень не любил, когда им играли в темную, не раскрывая планов, переставляя его по карте, словно безмозглую фигурку. И он твердо решил разобраться со всем этим, но сначала сломать все планы своих Глав. У него как раз появился превосходный план, как совместить приятное с полезным! Совету уж точно не придет в голову, такой поворот событий!

Сухо попрощавшись с хозяином, вамир отправился вглубь особняка на поиски друга. Бесконечные анфилады небольших комнат, выдержанных в невообразимо яркой манере, раздражали Рене не меньше, чем бессмысленная болтовня светских дам. Он шел, стараясь не слишком пристально смотреть на окружающий интерьер, и размышлял, хорошо ли настолько злить Совет? Все-таки, давая ему такие полномочия, они явно считали, что преисполненный гордости посол начнет разъезжать по экономическим и политическим центрам Соррена...

Не успев как следует обдумать намечающуюся наглость, Ренеске вышел в центральный зал, где, примерно часа два назад он оставил развлекающегося Муэрто. Играла довольно приятная музыка, пары изящно кружились в танце. Только, почему-то, лишь в одной половине зала. А в другой, сидя на краешке фонтана, в котором еще недавно плавали бело-красные рыбки, сидел Кэссер и флегматично гладил по лысой голове костяного кабанчика.

"Ну вот, пока я страдал в обществе этих дур, он, как обычно, развлекался!"

Прием Дома Совета,

Кэссер Эль'Муэрто

Как Прах и думал, этот прием ничем не отличался от сотни ему подобных, на которые он попадал вслед за другом. Такой же шумный и до ужаса скучный. Пока некромант таскался за своим вампиром, смотря на испуганных появлением в их кругах темных господ Советников, все было еще более или менее, но вот когда Ренеске окружила толпа романтичных барышень с крайне недвусмысленными намерениями, то Кэсс осознал, что остался в одиночестве. А когда некромант оставался один, ему сразу же становилось скучно.

А он этого не любил.

Очень.

Так что, когда гости переместились поближе к изящно сервированным столикам с легкими закусками, некромант начал потихоньку развлекаться.

Сначала он "случайно" отрезал свою руку. Нет, он, конечно, тут же с громкими извинениями — такими, что бы этот инцидент увидели все присутствующие в зале, ее приживил, но сам факт отправил в обморок немало дам. Да и, если говорить честно, кавалеров. Но на этом лич не остановился.

Когда некоторые умные личности начали подсылать к Кэссу различных "плененных темным обаянием" особ, он не стал подобно другу, стараться уклониться от разговоров, а наоборот, всячески поддерживал беседу, обстоятельно рассказывая очередной претендентке обо всех "тайнах" профессии. Восторженным тоном он в подробностях рассказывал о препарации несвежих трупов, жертвоприношениях и прочих очень аппетитных вещей, сопутствующих науке некромантии.

В основном, где-то ко второй минуте разговора, девушки в лице сперва бледнели, а затем и вовсе ударялись в благородную голубизну, и срочно находили неотложные дела. Но на ее место моментально находилась замена. К сожалению, запас девушек-женщин-бабушек оказался ограничен, а те, кто уже оправился, категорически отказывались и близко подходить к некроманту, так что вскоре Кэссер вновь остался в одиночестве.

И тут неугомонный лич заметил фонтан. Надо заметить, что фонтан был поразительным — мраморная ванночка с высокими бортами и изысканная скульптура какой-то древней богини, держащей в руках большую рыбину, из чьей пасти и лилась вода. Внизу, в самом бассейне, в кристально-чистой воде плавали очень красивые бело-красные рыбки, подаренные Главе Совета каким-то послом. По приметам, они приносили деньги и счастье дому, в котором обитали.

И вот, заметив восхищение, с которым все смотрят на них, некромант начал свое представление. Сказав, что хочет показать "ну совершенно безопасный и мирный фокус", Кэсс достал с огромного блюда скелет обглоданного осетра. После чего, произнеся недлинное заклинание, он выпустил поднятую рыбу в бассейн к ее живым собратьям.

Следующие несколько минут все гости могли видеть лишь кровавый водоворот, из которого периодически появлялась оскаленная пасть "безопасной" рыбки, держащей в клыках тельце очередной жертвы. Некромант же крайне задумчиво чесал макушку, глядя на это совершенно спокойным взглядом.

— Эх, — махнул он рукой. — Что-то не так сделал... Привык боевых немертвых клепать, вот неудача-то! Но ничего... — Взгляд Кэсса показательно зажегся огнем исследователя. — В следующий раз у меня точно получится!

И Прах направился к скелету кабана. Гости и хозяева, быстро прикинув, кто станет следующими после рыбок жертвами безумного темного, стали было отговаривать его. Но бесполезно. Гордые аристократы, распластавшись по стенкам, с ужасом смотрели на поднимающегося костяного монстрика. Когда же он, как преданная собачка, начал тереться о ноги некроманта все еле сдержали облегченный вздох. Слава Богам, этот эксперимент закончился относительно удачно. Но все равно, гости приема не решались "подойти и погладить", опасаясь смотреть в горящие алым глаза мертвого кабана, да и держаться старались подальше.

Вот такую картину и застал вернувшийся с балкона вампир.

Кэссер, весело помахав рукой своему другу, пригласил его присесть рядом. Небрежно промокнув капли крови белоснежным платочком, Ренеске присел рядом с Прахом. После чего, все так же молча, протянул его письмо. Пару секунд личу понадобилось на чтение документа, еще минуту он просто обдумывал сложившуюся ситуацию... А затем, явно придя к определенным выводам, радостно улыбнулся.

— Рене, друг мой кровопьющий, ты подумал о том же, о чем и я?

Глядя на невозмутимое лицо вампира, нельзя было сказать, что он вообще о чем-то думает, но Кэссеру этого и не нужно было. Он, встряхнув письмо в руках, начал говорить:

— Эта записочка дает нам полное право болтаться там, где мы хотим, так, Рене? Да-да, сам понимаю... Но если следовать букве послания, а не духу, то я прав? Прав, а как же! Так что мы игнорируем приказы между строк и срочно догоняем барда! Уж с ним-то точно скучно не будет! Так, Ренеске?

Вампир, слегка наклонил голову, словно раздумывая, и ответил:

— Перед Главой я уж как-нибудь оправдаюсь.

— Вот и отлично! Тогда закругляемся в этой обители скорби и, забежав к Ипису и проведав твою "невесту", отправляемся на поиски неприятностей!— радостно заявил Кэсс, восторженно спрыгивая с места и перепоручая своего "песика" побледневшему хозяину.

Вампир на это только кивнул.

Улица кузнецов,

Сейлин,

Мастер-кузнец

Когда наемница вошла в недорогую мастерскую, на нее сразу же обратили внимание все присутствующие. Да и как можно было не заметить высокую и очень красивую воительницу в просто отвратительном настроении? Нет, это было невозможно. Особенно, если она, громко стуча окованными сапогами, прет вперед, не особо обращая внимание на стоящих у нее на пути людей, а потом плюхает на прилавок огромный двуручник и довольно грубо просит его поточить.

Но старый мастер никогда не злился. Он спокойно взял меч и сам, ну, так, на всякий случай, отправился его точить. Когда же он вернулся, ситуация накалилась еще больше. Девушка, явно чем-то сильно расстроенная, нарывалась на драку, задирая практически всех присутствующих в зале. Необходимо признать, что все держались молодцом, понимая, что разозленная дамочка, особенно, если она вооружена увесистым двуручником, крайне опасна и непредсказуема, и не делали резких движений. Мастер, подозвав девушку, отдал ей меч и постарался как можно вежливее выпроводить ее из мастерской. "Эх, зря я, наверное, в кузнецы пошел. Одни стрессы, одни стрессы..."

Город у Четырех Путей,

Лиан Шурай,

Сид, Носящий Зеленого Дракона

Шурай не любил города. После прекрасных рощ его долины, куда более утонченных, чем сады эльфов, человеческие селения казались мертвыми — в них было слишком мало воды и зелени, столь дорогих сердцу сида.

Но, вот уже долгие годы, он обречен странствовать по землям людей, которые не просто не заботятся о лесе, но и угнетают, считая себя его господами. Когда-нибудь лес отомстит своим неразумным детям, и месть его будет страшна. Носящий Зеленого Дракона, Жрец Священной Ивы знал это лучше других.

Но не об этом думал Шурай, следуя за раздраженной девушкой самыми опасными улочками города, совсем не об этом. Ни об отвратительном запахе, от которого у чистоплотного сида начинала кружиться голова, ни о грязи, ни о типах, пристально следящих за ними. Нет, думал он о том, как бы помягче внушить своей "госпоже", что мысль догнать барда не просто хорошая, а единственно правильная.

Но сейчас это было явно бесполезно — разозленная Джайрин упрямо перла к таверне через самые опасные районы, причем в темное время суток! Сид уже начал побаиваться, что ему придется несколько раскрыться, так как девушка явно не сможет достойно ответить убийцам, скрывающимся в тени домов. Но никто не решался напасть на агрессивно настроенную девушку, ищущую драки. Шурай понимал, что разочарованной девушке, которая не решилась напроситься с приятелями на приключения, было просто необходимо развеяться, но явно не здесь.

Наконец-то, закончились узкие переулки, в которых не менее облегченно, чем Шурай, вздохнули разнообразные "темные" личности. Они всегда чувствовали неприятности, и ни красота девушки, ни дорогой халат сида не смогли их соблазнить своей доступностью.

А Лиан лишь печально вздохнул, глядя на безнадежно испорченные туфли, и так же невозмутимо отправился дальше. Джайрин же, осознав, что ей сегодня уже не развлечься, рассекая толпу, быстро отправилась к знакомой двери. Деревянная табличка с нарисованной тюремной решеткой слегка покачивалась на новых креплениях, когда резкие порывы ветра проносились по площади. Новая дверь, быстро поставленная мастером, чистый зал и полы — ничто не могло рассказать новенькому о произошедшем здесь вчера побоище. Но это вполне мог сделать любой из завсегдатаев, заполонивших сегодня зал. Да, народу было много, но их столик, как ни странно, был все еще свободен. Весело помахав немного рассеянной Фури, Джайрин заняла место. Буквально через пару минут на ее столик опустилось жаркое для нее и легкий зеленый салатик для Шурая. Сид, мрачно ковыряясь в разнообразных листиках, медленно ел, не зная как начать разговор.

— Госпожа, — наконец, начал он. — Что вы думаете о судьбе?

Бывшая хани немного растерянно взглянула на Шурая, после чего ответила:

— Хоть я и не понимаю, к чему ты затеял этот разговор...— она задумалась.— Ну, судьба — это предопределенность встреч, событий в жизни людей. Да и нелюдей тоже. Ну, вот что-то такое...

— Да, в чем-то вы правы и судьба предопределена, но это не все. Иногда, Боги дают нам возможность изменить свою судьбу, сделать то, что не записано в твоей Книге. Иногда они дают нам встречи-развилки, где мы можем выбирать, как поступить и куда пойти. И вот при таких встречах, выбор должен идти только от сердца, из глубины души.

Увлекшегося сида прервал громкий стук двери, открытой сапогом Кэсса. Не ожидавший появления этой парочки, Шурай на мгновение замер, завороженный сплетением судеб, но буквально сразу же пришел в себя.

Что ж, появление этих двоих только доказывает, что изгнанный жрец был прав — пришло время перемен, и в Игру вступил Темный, слишком долго спавший в небесном дворце. А, значит, он будит спешить, ведь те, кто успеет присягнуть его Апостолу первыми, получат намного больше, чем те, кто не умеет рисковать.

Да, Шурай, ученик изгнанного жреца, умел ставить на кон все. Он знал, что если сейчас не рискнуть, он навсегда останется лишь слугой взбалмошной девчонки. А эта судьба его не прельщала. Пусть даже этой девочке начертано много, неизмеримо больше, чем ему самому.

Так что, когда Рене и Кэсс уселись за столик, привычно поздоровавшись со всеми, Шурай был абсолютно спокоен, он знал, что теперь тугая петля судьбы не даст бывшей хани вырваться из своего жесткого захвата.

И холодная улыбка скользнула по его губам.

Таверна "За решеткой",

Фури

Сегодня был на редкость неудачный день. С самого утра, когда девушке по милости вампира пришлось, рискуя жизнью, стирать следы ночного побоища с потолка до самого вечера, когда любопытные посетители, буквально забрасывали ее вопросами о том, где бард, куда ушел повар, и что вообще происходило этой ночью. Уже уставшая отнекиваться, Фури была готова загрызть любого, кто посмеет еще раз открыть рот. Так что появление новых лиц в таверне позволило ей хоть немного отдохнуть и прийти в себя. Хотя именно этих лиц она бы век не видела, несмотря на то, что была обязана им жизнью.

Ужинавшая в мрачном молчании четверка уж слишком сильно напоминала ей, как весело им было совсем недавно, когда на краешке стола сидел совсем не страшный бард. А на кухне злобно ворчал Неки. На глаза Фури навернулись слезы, которые она немедля стерла краешком фартука. Не любила бывшая воровка показывать свою слабость, не хотела, что бы хоть кто-нибудь видел, как она скучает по этому несносному убийце.

Что бы отвлечься от грустных мыслей, девушка скользнула на кухню, надеясь, что Лиру требуется хоть какая-нибудь помощь. Но все было отлично. Как бы странно это не было, поваренок не растерялся, когда ушел его учитель, и теперь быстро и качественно готовил еду. Может, он был не так хорош как Неки, но тоже весьма и весьма талантлив.

Так что девушке пришлось снова возвращаться в зал. Там, скользя между столиков и привычно отвечая посетителям, Фури краем глаза наблюдала за "их" столиком. Там, активно размахивая руками, что-то объяснял некромант. Видя, как на лице Джайрин появляются отблески надежды, как удовлетворенно улыбается Шурай, как... хотя вампир смотрит все так же невозмутимо. Официантка всегда была очень любопытна, а уж когда это касалось ее друзей, ее любопытство возрастало до невообразимых высот. Потому, скользнув с подносами поближе, девушка напрягла слух.

— Так вот, так как мы с Ренеске теперь абсолютно свободны...

— Если хочешь — поедем вместе, ты же тоже пока свободна?..

— На рассвете... Эй!

Тут Кэссер заметил Фури и, помахав рукой, подозвал поближе. Девушка подошла, сгрузила подносы на руки флегматичного вампира и, присев на краешек стола, вопросительно подняла бровь.

Четверка заговорщицки переглянулась и, предоставив Праху продолжать, уставились на девушку:

— Фури, а мы собираемся догонять Кантаре и остальных!

Если говорить честно, девушка была шокирована. Раньше ей казалось, что все, естественно, кроме нее, довольно легко восприняли уход ребят. Но, похоже это было совсем не так.

— Но, Кэсс, Рене, вы же, вроде, послы?..— неуверенно начала она.— Как вы можете покинуть этот город?

— А нас, точнее Рене, повысили!— гордо заявил некромант, опигаясь на магический меч.— А я так, за компанию. Ренеске теперь у нас — Наблюдатель, это невообразимо круто, так как он имеет право самолично выбирать место наблюдения. И мы тут подумали,— на его лице появилась кривая ехидная улыбочка.— Что совершенно не будем нарушать приказа, если наши перемещения будут совпадать с дорогой наших друзей!

Девушка только покачала головой. Эта парочка оказалась еще безголовее, чем она думала. "Вот уж не ожидала от них!" — подумала она, глядя на радостную компанию. Им повезло — завтра на рассвете они отправятся за приключениями.

— Вот, а то они без нас пропадут — у них же никакой магической поддержки нет, да и мечников нормальных — как они вообще выживать собирались?— продолжил Кэсс— Так вот, и тогда...

— Кэсс, подожди-подожди!— подняла руки девушка, надеясь найти хоть что-то, что помешает их радости.— А как вы их найти собираетесь? Вы ведь понятия не имеете, куда они направились!

— Да это не проблема — Шурай сказал, что травок спросит.

Фури еле заснула в эту ночь. В течение всего вечера, разнося заказы, она думала лишь о том, как было бы хорошо отправиться вслед за ними, но понимала, что толку от нее не просто мало, но еще и лишние проблемы. Да и Ипис вряд ли отпустит. Так что не стоит даже мечтать. Сон, беспокойный и непонятный, укрыл ее сознание...

На рассвете, встав еще до того, как солнце поднимется над крышами, девушка вскочила с постели свежая и отдохнувшая. Не было ни печали, ни усталости, словно кто-то стер все плохое из прошлого. Она, радостно подпрыгивая, помчалась по коридору и, залетев в комнату за аккуратной дверью, весело прощебетала:

— Доброе утро, Неки! Пора вставать, соня!

И увидела лишь пустую комнату, где на столе лежала забытая в спешке книга. И Фури вспомнила последние дни, и в изнеможении села на кровать, закрыв лицо руками. Было очень грустно, что она остается одна, но сегодняшнее утро принесло еще и некое ощущение, что все будет хорошо, что не стоит переживать. А своим ощущениям девушка привыкла верить. Потому она, не тратя больше времени на бесполезные размышления, поспешила вниз, чтобы помочь собрать продукты в дорогу.

Лир, заспанный и злой, что-то ворчал по поводу "психов, которым не спится, и они с рассветом куда-то прутся, а кто страдает? Бедный повар страдает!", но довольно сноровисто заворачивал в особую ткань копченые тушки и наполнял кожаные бурдюки вином. В особой миске закрыл вареные по особому рецепту овощи, положил пару мешочков специй... В общем, старался как мог.

Фури тоже не отставала. Понимая, что за опыт путешествий у ее друзей, она завернула в специальный мешок котелок и пару одеял. Пусть и о ней вспоминают холодными ночами. Ипис, внимательно наблюдающий за девушкой, только понимающе хмыкнул, когда она стала показывать-рассказывать ребятам и Джайрин, как пользоваться котелком. Хотя, судя по крайне заинтересованным мордочкам, опыт общения с этим предметом у них был минимальным.

Наскоро перекусив, четверка вышла из дверей таверны, а Фури осталась стоять на пороге, печально глядя им вслед. О, как хотелось девушке побежать сейчас за ними, встретить Неки, барда, его забавного братца и рыжего карманника, смеяться вместе с некромантом над флегмой-вампиром, поучиться у Джайрин и выпить очень вкусного чаю, который заваривал Шурай. Но это было невозможно. Наверное, не судьба?..

Сзади подошел Ипис и, положив руку на ее плечо, всунул в другую приличный мешок.

— Что это, Ипис? — недоуменно пробормотала девушка.

— Это? Твои вещи.

Он немного помолчал, а потом, слегка улыбнувшись, толкнул ее рукой и прикрикнул:

— Вон! И что б ноги твоей здесь не было!

Девушка, испуганно подпрыгнув, помчалась по дороге, не сразу сообразив, что произошло. Но, когда она поняла, замерла. А потом, низко поклонившись, крикнула:

— Спасибо, Ипис!

И помчалась вслед за друзьями, радостно визжа:

— Подождите меня! Я с вами!

Таверна "За решеткой",

Ипис Купрум'Д'Онис

Глядя вслед убегающей девушке, старик думал, правильно ли поступил, отпустив еще, по сути, ребенка в такое опасное приключение. В отличие от Некатора, способного себя защитить, Фури была довольно слабой физически. Но зато у нее была светлая голова, возможно именно это поможет выжить не только ей, но и остальным ребятам, к которым хмурый мужчина уже успел привязаться.

Ипис не хотел отпускать своих единственных друзей, даже больше — свою семью, но понимал, что нельзя удержать дикую птицу в клетке. Да и не нужно.

Еще тогда, когда он, выбравшись из тюрьмы, смотрел в изможденные и невероятно счастливые лица, он понял, что когда-нибудь придет время их отпустить. Вот только он надеялся, что это будет что-нибудь безопаснее, но это не ему выбирать. И старый вояка уходит вглубь таверны, не думая о том, что он отдал бы за возможность устремиться за друзьями.

Таверна никогда не закроется, и Ипис будет ждать их возвращения, чтобы усадить за крайний столик, уставленный ароматно дымящимся ужином.

Вечер предыдущего дня,

Кантаре,

Странствующий бард

Я растеряно разглядывал чащу, окружающую нас — никакого просвета в густых кронах, никакого намека на тропинку под ногами, да еще и хлюпает как-то подозрительно. А окружающий лес уже начинал темнеть. Несмотря на невозмутимые лица Неки и брата, в мою душу начали закрадываться подозрения.

— Неки, — начал я тихо и вкрадчиво. — Неки, мы заблудились?

Ответом мне был возмущенный взгляд свысока. Но это меня абсолютно не устраивало.

— Неки, ответь мне.

— Неки!

— Нет.

— Ты уверен?

— Если ты не перестанешь меня дергать, то точно заблудимся!

Меня хватило на пять минут кружения. Нет, не думайте, что я такой нетерпеливый, просто когда ты проходишь в третий раз мимо одного и того же кустика с голубикой, это немного раздражает. Так что я, усевшись на ближайшем пеньке, стал ждать, пока друзья заметят мое отсутствие. Мое и Пати, так как это недоразумение прицепилось ко мне, как какая-нибудь колючка. Вот мы вдвоем и сидели, уставившись в спины попутчикам. А те, словно не замечая, что их стало вдвое меньше уходили вдаль. Я оскорблен в лучших чувствах!

Когда же они наконец-то заметили уменьшенье состава, то оглянулись в крайнем недоумении. Вот спелись, подлецы!

— Кантаре, что такое?

Я показательно молчал, ковыряя носком сапога знакомый кустик. Пати, активно копируя меня, так же задумчиво и гордо пялился в небо. Ребята переглянулись, и вопрос повторился. Они абсолютно не понимали! Нет, правда!

— Неки, братец, вы путаете следы?— вкрадчиво начал я, все так же гипнотизируя кустик.

— В смысле, бард?— тряхнул головой повар, недоуменно переглядываясь с братцем.

— В смысле, какого демона мы делаем уже третий круг по этому жуткому болоту?!— вскричал, не выдержав, я.

Обиженные лица приятелей могли бы меня рассмешить, если бы не было так грустно. Возмущенно взирая с пенька, на который уже успел забраться с ногами, я ждал ответа. Который и последовал, хоть и с небольшим опозданием:

— С чего ты взял? Мы идем правильно, не нервничай, я прекрасно знаю дорогу...

— Прекрасно?! — все, я сорвался. — Прекрасно?! Какого... тогда, — я пнул несчастный кустик, — я уже в третий раз имею возможность поесть ягод с этого куста?!

Ну, надо же, наши великие проводники удосужились покраснеть! Первый шаг к осознанию сделан.

— Так мы, все же, заблудились?— спокойно, но зловеще, спрашиваю я.

Сдвоенный кивок.

— А раньше сказать сложно было?

Ну, и что теперь делать? Солнце уже зашло, и дорогу найти в такой темени не представлялось возможным. Я взглянул на ребят и поставил точку:

— Давайте сегодня заночуем здесь, а завтра я постараюсь вернуть нас на главный тракт.

Все согласно закивали, соглашаясь, и сноровисто стали ставить лагерь. Слава Богам, моего участия в этом не требовалось. Пати, неожиданно быстро набрав хвороста, развел костер. Иллаби и Неки, достав еду, споро приготовили ужин, а я, набрав еловых веток, сделал мягкие подстилки, прикрыв их нашими плащами. Тишина ночного леса убаюкивала, и, вскоре после ужина, распределив дежурства на ночь, мы уснули.

Сон пришел сразу, только был он очень странным. Сначала я увидел бескрайнее голубое небо, раскинувшееся везде — и сверху, и снизу, и по бокам. Оно, матово переливаясь, обволакивало тело, сердце, сознание. А я медленно поднимался все выше и выше, стремясь к темному облаку, приближающемуся с востока. Иссиня-черное, с золотисто-охристыми прожилками, оно закручивалось, втягивая в себя мою фигуру.

Словно в огромные резные колонны складываются столбы черного дыма, в хрупкие, рассыпающиеся при моих шагах ступени, что ведут к фигуре, сидящей на вершине этого странного зиккурата...

Он, ласково улыбаясь, протягивал ко мне смуглые руки, что-то говорил тихим и вкрадчивым голосом. Слушая эти переливы, хотелось сделать все, что угодно, сознаться во всем. Жаль, что я не слышал его слов, ведь похоже он говорил что-то важное, так как брови его нахмурились, как только мужчина заметил, что я его не слышу.

Вокруг скользили тени, перешептываясь, прикасаясь ко мне. Некоторые подобострастно улыбались, другие злобно шипели, словно от зависти, но никто не остался равнодушным к появлению нового лица в этой бесконечной суете призрачного замка. Но мне не было все равно.

Я поднимался по ступеням, ведущим к трону Моего Бога. Почему-то во сне это казалось правильным, хотя я не был верующим ни в одного из богов. Он, видимо, уже смирившись с тем, что я не буду его слушать, просто спокойно улыбался. Шаг за шагом я приближался к нему, не в силах отвести взгляд от его глаз. Они меня затягивали... И я услышал голос:

— Приветствую тебя в Моем Дворце, мой...

Вдруг все стало исчезать, я словно бы падал обратно вниз... Вниз... Вниз... И лицо странного мужчины, удаляясь все дальше и дальше, исказилось в недовольной гримасе.

— Вставай, соня! Нет, ну ты и горазд спать!

Меня трясли за плечи, стараясь разбудить. Я не давался, отбиваясь руками, ногами и попавшими в мои верхние конечности ветки, шишки. Но все было бесполезно. Эти садисты просто вылили на меня ведро ледяной воды!

— Убью! — с этим криком я вскочил с подстилки, стремясь достать хоть кого-нибудь из хохочущей парочки. Я вообще не понимаю, Илл мой брат, или Неки?!

Но Неки, видя мое полностью невменяемое состояние, тут же исправился, налив мне в миску ароматной похлебки. Мур-р-р, как вкусно! Неки, ты прощен! А вот братишке еще придется постараться! Я злой и память у меня отличная! Тот, явно осознавая, что гадости делать я умею, старался держаться от меня подальше. Ну-ну, посмотрим. Месть — это блюдо, которое стоит подавать холодным. Я готов подождать и неделю, чтобы эльфик расслабился... Хи!

Время шло, и вот уже наша четверка, полностью собравшись и затерев следы ночной стоянки, отправилась дальше. Теперь я, немного оглядевшись и примерно определив наше положение относительно Города, повел компанию к тракту. Больше никогда не буду вестись на фразы типа: "Давай здесь сократим! Я точно знаю дорогу"! Будем идти по тракту, а в ближайшем городе купим еще и карту!

Сначала все было хорошо — тихая тропинка, пение птиц. Но вот такую идиллию резко нарушили шум шагов и негромкая ругань. На эти, несвойственные для леса звуки, быстрее всех среагировал Неки. Моментально отшвырнув меня и Пати за ближайшие кусты, он кивнул Иллаби, и они начали красться в сторону подозрительных звуков. Очень тихо и аккуратно они продвигались по незаметной тропке, когда откуда-то справа раздался истошный вопль:

— Бууу!

— ...! ...! ...! — богатый запас у человека! Восхищает.

Обернувшись, мы увидели радостно ржущих друзей! Я пару раз протер глаза, надеясь, что эта компания мне кажется. Нет, я не понял, а они-то что здесь делают?

— Мы идем с вами!— радостно заявила Фури, обнимая обомлевшего вампира за плечи.

Наша четверка переглянулись и дружно пожала плечами. Все равно мы поняли, лишь взглянув на их чересчур радостные лица, что от них не избавиться. Да и, если честно, не особо хотелось. Мы ведь все по ним скучали!

Ребята радостно завопили, улыбаясь и обнимаясь. А потом Прах, недоуменно посмотрев на нашу компанию, спросил меня:

— Вы решили идти к Вертену? А что претесь к тракту? Он же такой круг делает! А давайте сократим?

Я говорил, что больше не поведусь? Так вот я соврал! Но уж от некроманта я этого не ожидал! Я что, единственный здесь хоть как-нибудь ориентируюсь?! Кошмар!

Мы снова потерялись. Нет, слава Богу, мы не ходили кругами, но под ногами все больше и больше хлюпало, а вот уверенности, что Кэсс знает путь через вязкое и крайне неприятное болото, не было.

Настроение было отвратительным, даже ругаться не было сил. Меня потянуло на мрачную лирику. Посему, достав из чехла ситару, я начал петь:

— В бесцветную морось уходим в молчание,

Что б встать под знамена желаний чужих,

Нам путь обещает одно лишь страданье,

И мне не вернуться обратно живым...

Мои печальные вопли изрядно раздражали друзей, но у меня это не только не пробудило чувство стыда, а наоборот, вызывало некое злорадное удовольствие. Потащили меня в эту мокрую жуть, так извольте терпеть все мои вопли души!

Заметив, что моя песня не произвела особого впечатления, я задумался. Под ногами противно хлюпало, все больше и больше окружающий лес напоминал мне о болоте.

— Шел я лесом, те-е-емным ле-е-есом,

И в бо-о-оло-о-оте...

— Утонул, — мрачно закончил не выдержавший моих далеко не музыкальных воплей некромант, явно мучаясь выбором — убить меня и признаться, что потерялся, или терпеть мои вопли и надеяться, что нам повезет.

Я, обрадованный результатом, продолжил концерт вопреки заявкам:

— Мы раскинем дрожащие руки,

Мы оплачем дождем нашу боль.

Не забудь ты о нашей разлуке,

Когда мы зарастаем траво...

Мне заткнули рот огромным бутербродом с мясом, а злорадно улыбающаяся Фури ласково протянула:

— Приятного аппетита!

И уже потом, пережевывая мясо, я вдруг вспомнил свой сон. Интересно, где я видел этого мужика? Уж очень взгляд знакомый.

Глава 9

В жизни так не хотел работать, как не хочу сейчас...

Кантаре

Где-то и когда-то,

Льдистая тень Вульпио

В небесных палатах вновь скользили тени, изящно обтекая витые колонны, а Вульпио, полупрозрачный слуга Пятого Герцога, словно сотканный из льда и инея, стоял у черно-алого трона Демиурга, расположенного на высоком постаменте. С двух сторон от него, молчаливыми статуями застыли двенадцать Герцогов, двенадцать мужчин, бесконечно преданных своему Господину.

Вот, прямо у трона, на первых ступенях, застыли Герцог Лунный Свет и Герцог Ночная Мгла, чуть склонившись к трону. Первый — бледный, с тонкими, почти просвечивающими пальцами, мягко сияющими молочно-белым светом, — улыбается тонкими губами и перебирает прядки белоснежных волос, в которых застыли холодными слезами случайные звезды. Его глаза источают свет луны, а одежды сливаясь в молочный туман, скрывают фигуру Первого Герцога.

Словно в противовес прозрачно-белому Свету, по левую сторону от трона стоит Мгла, мрачно сверкая серой ртутью глаз. Его длинные иссиня-черные волосы, разметавшись вокруг, словно струи дыма, придают фигуре мрачную таинственность. Черные отрывки плаща, сплетаясь затейливым узором, скрывают нижнюю часть лица Герцога, и сквозь полупрозрачные ленты лишь просвечивают жесткие линии губ, за которыми скрываются острые клыки. Длинные тонкие когти на искореженной правой кисти еле слышно пощелкивают по костяным пластинкам плаща, а взгляд падает на стоящего ниже Огненного.

Третий Герцог, не в силах устоять на месте, постоянно перемещается, чем не мало беспокоит флегматичного Бездонного Омута. Бескрайний Пожар, насмешливо щуря на недовольного Четвертого алые, словно наполненных магмой, глаз. Резкие сполохи рыжих волос негромко потрескивают, а короткий, словно вечно сгорающий в пламени плащ колыхается от его ломаных движений.

Омут, презрительно глядя на Третьего, склоняет голову на плечо и длинные волосы тяжелой волной опускаются к полу. Его черно-фиолетовые одеяния подобны водопаду, а черные и бездонные глаза Герцога наполнены величием и высокомерием.

Пятый Герцог, холодно глядя на своего подчиненного, от чего и так небольшая тень еще больше съежилась, улыбался присыпанными снегом губами — Жестокая Вьюга был создан из голубоватого льда. Его волосы, словно скользящие в бесконечном танце снежинки, сплетаются в сложные косы. Плащ тяжелым покровом наста укутывает его, а шипы ледяных доспехов переливаются в сиянии застывших в волосах Болотного Ужаса изумрудных огней.

Зеленоватые волосы, заплетенные в косички, топорщились в стороны, а обтягивающие одежды из лоскутков грубой ткани и меха придавали фигуре Шестого еще большую ломаность линий.

Седьмой же, усевшись на ступень, закутался в золотистую ткань огромного плаща. Пушистые волосы Песчаной Бури скрывает огромный капюшон, а темно-серое лицо, испещренное золотистыми линиями, скрытое падающей сверху тенью, постоянно меняется, словно не в силах передать эмоции, испытываемые в этот миг.

Да и Полуночный Ураган не менее подвижен, извиваясь в такт непонятной мелодии, переплетая тонкие шнурки, свисающие с темно-синего плаща. Черные кудрявые волосы Герцога мерцают каплями тумана, сияют серебристо-синие глаза, словно стараясь спрятать бушующее там безумие.

Девятый и Десятый Герцоги, бесстрастными стражами застыли ниже. Стальная Смерть, закованный в доспехи, сняв серебристый шлем, держит его на сгибе локтя. Аккуратно постриженные волосы, не достающие до плеч, цвета старой стали, покрытой пылью и налетом ржавчины, практически не двигаются даже от ветра снующего вокруг Урагана. Холодные глаза демона настороженно следят за всеми находящими в зале, сотканном из дыма.

Не менее внушающая и фигура Мрака Пещер, чьи одежды, словно выточенные из камня, превращали Герцога в зловещую статую. Но не было в нем неуклюжести и неповоротливости, наоборот, создавалось впечатление дремлющей силы, способной в любой момент развернуться в стремительном прыжке. Четкие линии его лица, немного грубые, неумело вырезанные в мраморе его кожи, заставляют смотрящего цепенеть от ужаса, сокрытого в пустых глазницах демона.

И последние из первых созданий Демиурга, Герцоги Безмолвного Погоста и Недремлющей Чащи, стоящие у подножия ониксовой лестницы, насмешливо переглядываются. Одиннадцатый, похожий, скорее, на скелет своими тонкими, словно выточенными из кости, кистями и скулами, горящие темным пламенем глаза зловеще поблескивают из-под капюшона пыльного плаща, а седые пряди волос падают ему на плечи.

И так же спокойно стоит последний из Герцогов Тьмы — старец, похожий на нахохлившуюся птицу в своем огромном полушубке, разорванном чьими-то когтями. И он тоже внимательно наблюдает за фигурой тени.

И Вульпио чувствовал себя неуверенно. Он понимал, зачем его призвал к себе Владыка, он прекрасно помнил задание, данное ему Жестокой Вьюгой, демоном, породившим его. Но не было выбора у хитрой тени, стремящейся выше к трону. И он стоял, ожидая, когда сидящий на троне усталый мужчина прикажет ему идти в мир Соррена. И тот не заставил себя ждать:

— Тень льда, сотворенная Пятым Герцогом и нареченная Вульпио, я призвал тебя дабы дать тебе чрезвычайно важное задание. Дошло до меня, что славишься ты среди теней умом и хитростью, так значит и судьба тебе спуститься в Соррен, где живет мой, все еще не осознавший себя Жрец. Твоя задача сделать так, что бы та капля Хаоса, что я поместил в сердце полукровки, проросла, превратив его в истинного Апостола. Как — это твоя проблема, Хитрец.

И Вульпио, низко поклонившись Демиургу, развернулся к выходу, не дрогнув, когда сзади раздался тихий голос Жестокой Вьюги:

— Не вздумай меня подвести, тень...

И это было совсем не о задании Демиурга.

На Соррене вставало солнце, заливая равнину у леса перламутровым светом. Вульпио, невидимый, словно дуновение северного ледяного ветра, скользил над землей, стремясь к небольшим холмам, сквозь дерн которых просвечивали каменистые отроги. Низкие, кривые сосны усеивали их склоны, а рассветные лучи окрашивали камни в оттенками розового. Но у ледяной тени не было времени любоваться природой, да и желания не было — разве лед может любить жизнь в самом цветущем ее проявлении? Вот он и стремился вперед, не обращая внимания на окружающий мир.

Впереди уже поднимались склоны холмов, а солнце все еще не успело взойти. Вульпио успевал закончить до того, как палящие лучи дневного светила начнут плавить его призрачную плоть. Просачиваясь сквозь камни, он приближался к цели — гнезду льдистых химер, спящих после бессонной ночи.

Давно в этих склонах поселились эти твари, уже два года по ночам они разоряют деревни небольшого, но богатого графства Сэнтиар. Они — ночной кошмар, ледяным дыханием скользящий во мгле. Ничего не может сделать молодой граф — маги льда не в силах справиться с изначальной стихией, закованной в их сердца Демиургом, а магов огня слишком мало в ближайших городах, слишком мало, чтобы растопить этот холод. Издалека же никто не поедет, что бы истребить всего лишь небольшое гнездо, вот и мучается графство, давно не видевшее спокойных ночей. А сотни отрядов наемников приходят за золотом графа, обещанным освободителю, но никто его еще не получил. И не получит.

Тень, гадко смеясь, проникла в самое сердце гнезда. Как же здесь было хорошо, прохладно, как в родных чертогах Льда! И Вульпио даже замер, чувствуя радость и умиротворение. Но время не ждет, потому он приступил к работе. Дух истинного льда, заключенный в кристалле, что дал ему Жестокая Вьюга, уже трепещет в его ладонях, а спящие твари принюхиваются, словно чуя его.

Холод, струящийся с ладоней тени, впитывался в тела льдистых, напитывая их холодом хаоса, силой и властью. И простые твари, сотканные из льда, превращаются в практически непобедимых ледяных Стражей. В них больше не было льда земного, был только небесный — лед, рожденный в хаосе и в хаосе же обретающийся.

И не было у магов и воинов Соррена оружия против охотничьих псов Пятого Герцога, стерегущих его сон. Лишь истинная тьма и хаос способны поразить их, а здесь, в мире смертных, сейчас лишь четверо обладают крохами этих сил — холоднокровный Пророк Матери-мыши, запертый в самом глубоком подземелье Совета, белокожий Владыка драконов, древняя старуха-отшельница из сердца Гор Дроу и... новая игрушка Демиурга, Жрец-полукровка.

Мало кто из Чертогов готов был принять новую фигуру, не пешку, но ферзя, на доску вечных интриг Ночного Двора Небес, даже Герцоги и те, не были уверены, достоин ли смертный занять самое высокое место у трона, намного выше, чем Первый. И Вьюга вместе с братьями решили проверить избранника Демиурга, подсунув ему задание, способное либо поднять его хотя бы до их уровня, либо уничтожить неугодного Двору. Стражи Льда были идеальным вариантом проверки. И радостный Вульпио, исполнив самую сложную часть задания, устало полетел в сторону старого замка, а воистину огромные волки, покрытые ледяными шипастыми доспехами остались спать на инистых камнях гнезда.

Там, во дворце, уже проснулся тридцатилетний граф Жерар Сэнтиар. Одетый в черный, строгий военный мундир, он работал над документами и с ненавистью косился на холмы, приносящие его землям столько неприятностей. Не заметив тень, принесшую в его кабинет прохладу, что заставляет ежиться, позвонил в небольшой колокольчик и бросил прибежавшему слуге:

— Сделайте же что-нибудь с окном! Я уже устал от постоянных сквозняков. Иди! Иди же, что стоишь?!

Но мнущийся слуга все не уходил. Он что-то бормоча, приблизился к господину.

— Ну же, говори, что надо!— недовольно бросил хозяин.

— У границ... неизвестные наемники... Девять.

— Точнее!

— Стандартная пятерка — два мага и три воина, — прозвучал голос от входа. Отодвинув слугу, в кабинет графа вошел молодой парень лет двадцати пяти. Его темно-коричневая форма идеально сидела на крепком, мускулистом теле. Непримечательное лицо очень украшали нежно-зеленые глаза, видимо в предках начальника гвардии границ графства были сиды.

Мирн Нерриар, улыбаясь своей бесподобной улыбкой, глядя на которую нельзя не улыбаться самому, продолжил, как только из комнаты исчез слуга. Вульпио, внимательно слушая разговор, почувствовал, что время близко, и все идет по плану Вьюги. Тень восхищался своим создателем, его огромным интеллектом — вот и сейчас все происходит так, как он и предсказывал. Возможно, Пятый уже знал, чем закончится проверка...

Но разговор продолжился, и Вульпио не хотел отвлекаться.

— Стандартная пятерка — три воина и пара магов. Маги — нелюди, да и один из воинов тоже. Высший лич — некромант, уровень силы, по словам наших магов, очень высокий. С ним в паре — сид. Судя по всему, жрец. Очень непредсказуемая двойка, особенно если есть опыт работы вместе — Жизнь и Смерть рядом... это редкость,— мужчина покачал головой.— Воины тоже внушают опасения.

Человек, возможно, стрелок — неизвестная единица. Судя по всему, он начальник охраны или что-то вроде того. Был либо солдатом, либо наемником. У него в подчинении девушка-воин, судя по внешности — с юга. Опытная мечница, потенциально опасна — вы сами знаете бешеный нрав баб, особенно если они вооружены двуручником. Еще одна фигура, внушающая опасения — дроу, третий воин. Что делает подземный житель на поверхности?!— развел руками воин.

— Ты назвал только пятерых. Что насчет оставшейся четверки?

— Тут совсем темная история. Главный у них, судя по всему, полукровка, родословная его не очень ясна — скорее всего, родители у него эльфы. Да-да, светлый и темная,— скривился рассказчик.— Но и люди, похоже, тоже приложили свою ручку к появлению этого аристократика. Одет просто, но чувствуешься изысканный вкус, который не спрячешь, как не старайся.

Бард. Ситара, которую удалось рассмотреть одному из наших стражей, древняя и, должно быть, стоит, как годовой доход небольшого баронства. Пока предполагаем, что он — внебрачный сын Высокой дроу, воспитанный где-то на границе территорий сидов и эльфов, что подтверждается прической, свойственной светлым эльфам и кинжалами работы сидов. Воспитан, возможно, отцом, предположительно из эльфийских Стражей Границ. Цель путешествия не ясна.

— С чего вы решили, что он аристократ и, что он является лидером?— уточнил граф, морщась от ощущения надвигающихся проблем.

— Граф, вы бы видели, как он издевается над всеми, капризничает, пожал плечами Мирн.— И никто не заткнет это жизнерадостное чудо. По-моему, все ясно.

Мирн чему-то улыбнулся и продолжил:

— Дальше тоже много интересного. Вампир из следопытов, не воин, возможно, воспитатель полукровки или информатор. Для чего таскать с собой библиотекаря?— Мирн пожал плечами.— Либо если с ним связаны какие-то особенные воспоминания, либо если группа занимается некими особенными, связанными с древностями, заданиями. И двое совершенно непонятных субъектов — скорее всего слуги, что является еще одним плюсиком к аристократизму полукровки. Парень и девушка.

— Странная компания,— наконец вымолвил аристократ.— Куда направляются?

— Движутся по границе в сторону главного тракта. Пропустить?

— Ко...

И тут в игру вступил Вульпио, накрыв своими невидимыми пальцами голову Жерара, проникая в его мысли, внушая свои желания. "Наемники... Неизвестные, но предположительно сильные и опасные... Проблема с льдистыми тварями". И Жерар поддался увещеваниям тени, чем немало удивил своего старого друга:

— Конечно, нет! Возможно, они смогут справиться с этими тварями Врага! Как мы может их отпустить! Арестуй их за нарушение границ и притащи сюда!

— Так точно, граф!

И дезориентированный мужчина ушел, тихо притворив за собой дверь кабинета, а Вульпио, хитрая тень Жестокой Вьюги уже спешил на доклад к своему создателю.

"Что ж, теперь у Жреца Владыки будет выбор — возвыситься или сдохнуть. Никто из его спутников не сможет помочь в этом деле, никто. И я не знаю, что будет лучше — его жизнь или его смерть.

Все в руках судьбы.

Ха-ха!"

И, заливаясь смехом, по небу летит снежная тень, радуясь, что выполнил задание.

Странствующий бард,

Кантаре

Как ни странно, но мы все-таки вышли из болота! Я даже начал надеяться, что это не случайность. Но облегченный вздох некроманта развеял мои надежды. Нам явно помогают Боги, а если вспомнить недавний сон, то Бог. Знать бы еще какой?

Воздух очистился от смрада болота, а под ногами перестало хлюпать. У Фури закончились бутерброды, которыми она могла бы подкармливать меня, так что ничто не мешало мне действовать друзьям на нервы, но настроения как-то уже не было. Так что я просто смотрел по сторонам. Теперь мы шли по светлому лесу, под ногами стелилась высокая трава, где-то прорастали нежно-голубые цветы... Очень красиво. Пели птицы, иногда в ветвях мелькали разные зверьки, а под ногами, пугая девушек, скользили змеи. Я так залюбовался окружающим пейзажем, что не заметил, как все остановились. Схватив меня за шиворот, Неки подтащил меня в круг и стал осматривать с ног до головы. Меня это достало! Что он постоянно меня осматривает?!

— Ну как, нравлюсь?— кокетливо спросил я.

— Нет. Но выбора нет.

Ээээ?

— В смысле?

— В смысле, что с тобой делать? Ты собираешься заявить всему миру и своему Владыке заодно, где ты? Я имею в виду цепочку, — и кивнул в сторону Нотамена.

Если честно, то я сам задумывался о том, что это очень мешает, но...

— Я его не сниму. Это было бы... предательством, что ли?

— Да я понимаю. Вот и думаю, как это спрятать. М-м-м, попробуем вот так!

Повар подошел ко мне и, выплетя из общей косы пару маленьких, вплел в них цепочку. Как ни странно, но это практически скрыло знак драконов, превратив ритуальную цепочку в красивое и оригинальное украшение.

— Неплохо, неплохо, — пробормотал Неки, и я с ним согласился, взглянув в начищенную поверхность меча Джайрин. Остальные тоже крайне одобрительно взглянули на придумку Неки. Что ж, теперь можно поиграть в легенду, придуманную еще для мастера-гнома. Отлично!

Я радостно потопал дальше. Судя по карте, которую прихватил из города запасливый Шурай, мы были не так уж далеко от тракта, на границе Вольных Городов и графства Сэнтиар. Мы решили поскорее пройти к тракту, чтобы не нервировать графа. Но нам это не удалось.

Первые признаки повышенного внимания мы заметили буквально через полчаса после приближения к границе. Иллаби, мягко прикоснувшись к моему плечу, обратил мое внимание на тени, скрывающиеся за деревьями. Воины графства следовали за нами, не особо скрываясь, как говоря: "мы знаем, что вы знаете, что мы знаем, что вы здесь!"

Мы, заметив это, постарались пройти как можно быстрее... Но, как обычно, все было, как назло, неудачно. Как только мы решили, что все позади, нас окружила гвардия графа, и молодой парень в нарядном мундире произнес:

— Вас приглашают в гости к графу.

Некромант насмешливо хмыкнул и, оглядев нас, спросил:

— А отказаться можем?

— Естественно, нет!

Иллаби Инумура,

Воин-дроу

Когда друзей взяли в кольцо вооруженные воины, Иллаби заметно напрягся. Они были неуклюжими, как и все люди, но их было много, а дроу, не привыкшему рассчитывать на других, было тяжело ощущать свою слабость, а особенно слабость брата. Иллаби постарался сместиться так, что бы прикрыть собой Кантаре. И, встав около него, Илл заметил, как их группа собралась в один кулак, в любой момент готовый к атаке. И гвардейцы это заметили, моментально ощерившись мечами.

Кантаре, что крайне неожиданно, заметил это первым и, подняв руки наверх, протолкался сквозь наш строй.

— Эй, ребята, ну что вы так? Мы пришли с миром и без оружия. Без оружия я сказал! Вот видите — мы без оружия... Ну, по крайней мере, его не сильно видно. Мы ждем от вас того же!

Властным движением глава отряда графа приказал своим воинам успокоиться, после чего, бесподобно улыбнувшись, двинулся с отрядом вперед, словно не беспокоясь, пойдут ли арестованные за ним. Иллаби, все еще не отходя от брата, внимательно следил за ними, отслеживая каждый шаг и очень сильно нервируя гвардейцев.

Впереди показались стены замка, заросшего мхом, древнего, явно древнее, чем само графство. Иллаби даже замер от восхищения гениальностью строения. Ему никогда не нравились замки людей — они были слишком грубыми для утонченного вкуса эльфа, но этот замок был великолепными. Даже простота его стен не скрывала силы, величественности, дыхания древности. И сейчас, входя под своды каменной арки, Инумура впервые не мог оторваться от ветхих стен взглядом.

Он даже забыл, что надо наблюдать за гвардейцами и, засмотревшись, оказался в одиночестве, когда все ушли вперед, и Иллу пришлось их догонять. Уже потом, вновь заняв свое место рядом с братом, он задумался, что это было необычайно странно — то, что их не сильно охраняли... Но эльф не привык отвлекаться на такие мелочи, так что вскоре эта мысль исчезла из его головы.

Вскоре они вошли в сам донжон, стоящий на небольшом плацу, просто переполненном гвардейцами и наемниками. Друзья удивленно переглянулись, а неугомонный Неки пробормотал:

— Сезон охоты на наемников?

"Теперь, по крайней мере, понятно, зачем нас сюда притащили", — пронеслась ленивая мысль в голове парня, молчаливой тенью следовавшего за братом. Это было даже странно, что их негласным лидером стал не Неки или Кэсс, как самые сильные и умные здесь, а веселый бард. Который, кстати, вместо того, что бы хотя бы делать вид, что он чего-то стоит, в данный момент раздевает взглядом всех служанок, встречаемых на пути. Ему словно все равно, куда они идут, зачем, что их ждет... Кантаре, казалось, жил только сегодняшним моментом, тогда как большинство из его друзей застыли в прошлом, изредка забираясь вперед. И только рядом с ним все они становились живыми и настоящими.

Вот и сейчас, напряженные, они боялись той неизвестности, наученные ошибками прошлого, тогда как он радовался окружающему миру как ребенок. Хотя иногда, Иллаби это видел, в его глазах словно просыпается то, что он видел в золотых глазах любовника матери. Зверь, страшный и неуправляемый, в любую секунду готовый сорваться. И в эти мгновения даже Кэсс, давно забывший про страх, не мог сдержать дрожь.

Но это бывает лишь на миг, миг, которого не хватает даже для того, чтобы точно увериться в существовании этого зверя. В том сражении, когда Илл стоял плечом к плечу с Кантаре, краем глаза он видел горящие глаза брата и приоткрытые в желании губы, смотрел на его живой взгляд, с неуемным любопытством взирающий на перерезанные глотки и вспоротые животы.

Тогда Кантаре не был похож на Ренеске, безумного в жажде крови, не был похож на играющего Кэсса, пресытившегося и скучающего Неки. В нем не было этих эмоций, обычных для убийц всех мастей, в нем было только любопытство. И это пугало больше всего.

Но сегодня, покуда они следовали узкими коридорами донжона, Илаби не видел в брате ни капли дракона, что танцевал в ту ночь. Словно кто-то безумно опасный и кровожадный спрятался в глубине его сердца, чтобы поспать перед обедом... сытным обедом. И, если говорить честно, дроу был этому рад.

А коридоры, наконец, закончились у больших резных дверей из темного дерева. Двое молчаливых гвардейцев открыли створки, и в сопровождении улыбающегося командира, друзья вошли в комнату. Это, судя по всему, был кабинет графа — светлое помещение: шкаф, заполненный бумагами, стол, за которым видна фигура самого Сэнтиара. Он, склонившись над каким-то свитком, внимательно изучал его сквозь тонкие круглые очки, неуверенно держащиеся на кончике носа.

Граф явно был крайне уставшим, словно на его плечах лежал огромный груз, непосильный для столь молодого мужчины — на висках уже виднелась первая легкая седина, а глубокая скорбная складка на лбу, казалось, не могла уже расправиться. Как и тонкие губы его не могли. Но он поднимает лицо — и на эльфа глядят живые глаза не сдающегося воина.

Граф Жерар заговорил, глядя на расслабленного барда:

— Я рад приветствовать вас в наших землях. Что же привело вас в графство Сэнтиар, лорд?

Чего было не отнять у полукровки, так это умения импровизировать в любых ситуациях. Осознав, что его не только обозначили как главу отряда, но и как равного графу, аристократом, он сразу же изменился — стал еще больше уверенным и наглым, во взгляде появилась некоторое высокомерие и презрение, свойственное аристократам дроу и эльфов по отношению к людям. Причем, это случилось настолько изящно и легко, как будто бы случайно, словно сквозь неудачную маску пролезло то, что пытались скрыть...

На лице графа, переглянувшегося с улыбчивым гвардейцем, появилось удовлетворение. Уверившись в своих выводах, успокоившийся граф откинулся на спинку стула, ожидая ответа. Певец, небрежно пожал плечами, словно говоря "что делать, если меня уже раскрыли?", и, подойдя к креслу, стоящему напротив стола, уселся в него с видом короля, оказывающего милость вассалу. "Не переигрывает ли?" Но, судя по всему, графа поведение Кантаре полностью устраивало, так как он не стал возмущаться наглостью полукровки. Остальные, не дожидаясь подсказок, встали вокруг. Если граф пришел к каким-то своим выводам, то лучше не разочаровывать его... По крайней мере, пока.

— Случай, граф, исключительно случай! Мы, как бы печально не было это признавать, заблудились. Мой охранник предложил сократить путь через лес, уверяя, что точно знает дорогу!

— Да, теперь мало кому можно доверять... — покачал головой граф.

Эльф услышал скрип зубов, явно олицетворяющий мнение окружающих о монологе барда. Иллу даже стало страшно за брата. Хотя защищать эту сволочь он не будет!

Но пока брат вел светские беседы с человеческим аристократом, дроу обеспокоено переглянулся с Неки, которого явно что-то беспокоило в этой ситуации. Если подумать серьезно, то здесь что-то не так — явно какие-то проблемы. Ведь, если это было не так, вряд ли весь замок был бы наполнен гвардейцами и наемниками. Да и слишком уж нагло их притащили сюда. Все это сулило большие неприятности компании, которая совершенно не хотела светиться.

А граф уже аккуратно перешел на проблемы графства, небрежно рассказав о терроризирующих их льдистых тварях. Кантаре посочувствовал, заметно напрягшись — похоже, тоже начал понимать, куда клонит хитрый граф.

— Вот вы с вашими телохранителями, — Сэнтиар обвел руками напряженную компанию и улыбнулся. — Не могли бы вы нам помочь, как аристократ аристократу?

— Ножом в спину... — ласково пробормотал стоящий слева Некатор.

Аристократ, явно не до конца расслышавший, но точно осознавший, что сказано было неприятное его эго, злобно зыркнул на уже совершено невозмутимого мужчину, и продолжил таким же благожелательным тоном:

— Так как, вы нам поможете?

И смотрит на барда так пристально-пристально.

Кантаре, понимая, что им абсолютно не с руки решать чьи-то проблемы, пытается придумать как отказаться от этой "заманчивой перспективы". Жерар Сэнтиар смотрит на это спокойно и как-то даже покровительственно. Друзья еле слышно, но очень злобно шипят.

— А отказаться от этой... чести можно? — спрашивает полукровка.

— Конечно, — невозмутимо отвечает граф. — Тогда вы арестованы за незаконное вторжение на территорию суверенного графства.

Пару секунд молчания, когда бард и граф сверлят друг друга взглядами, и сзади раздается радостный голосок гвардейца:

— Ну, так когда идете?

Джайрин,

Наемница

Когда их, наконец-таки, оставили в покое, Джайрин, первой придя в себя, заявила:

— И что мы будем делать?

— Ну, выбора у нас нет, — улыбнулся неожиданно рассудительный бард. — Будем помогать графу. Вы же не думаете, что он поверит нашему честному слову и отпустит на все четыре стороны? А денег платить штраф или пошлину у нас нет.

Фури закивала, поддерживая Кантаре — именно ей, как самой подкованной в вопросах финансов были выданы наши очень скудные запасы монет. Все вздохнули.

— А вообще, — вдруг забеспокоился певец, — что это за льдистые твари? Шансы-то у нас есть?

Он посмотрел на друзей, а Джайрин согласно закивала — на юге о таких не слышали. Все переглянулись, и Рене, как самый подкованный в этом вопросе, начал рассказ:

— М-м-м, с чего бы начать? Наверное, начать надо со свиты Темного, двенадцати Герцогов. Я думаю, все знают, что среди них есть Пятый Герцог по имени Жестокая Вьюга, чья сила из Льда и Снега. Его свиту и охрану, составляют Стражи Льда — огромные белоснежные духи, сотканные из зимней вьюги, чьи тела закованы в доспехи из крепкого льда. Они бессмертны, их сила огромна. Магия смертных, населяющих Соррен, против них бесполезна.

Джайрин поежилась. Ну и твари! Немного похожи на духов песков, живущих у нее на родине. Если это действительно схожие существа, то против них шансов нет.

— И с этим мы должны сражаться? — перебила она рассказчика. Вампир, недовольно взглянул на мечницу, но девушка, ничуть не смутившись, все так же пристально смотрела на него. Рене, вздохнув, продолжил:

— Естественно нет. Если бы нам предложили сражаться со Стражами Льда, я бы предложил выбрать другой, более приятный способ самоубийства.

— Зачем нам тогда про эти страхи слушать?

— Потому что льдистые твари — это потомки Стражей и горных волков! Это создания, которые имеют материальную форму, ненамного большую чем крупный волк, но способны замораживать дыханием и разделяться на снежинки, на время превращаясь в живую вьюгу. Опасные, но не очень сильные существа.

— Если это так, — продолжила рассуждать мечница, — то почему граф не смог нанять кого-нибудь более квалифицированного, чем мы? И почему никто из наемников, что толпятся во дворе, не сделал этого?

— Не знаю! Я что, все должен знать, по-твоему?!

— Ты не знаешь, зато я разузнал! — сказал Неки, входя в отведенную им комнату. Джайрин не могла вспомнить, когда убийца успел выйти, но это уже не удивляло ее — северянин ходил так, что даже эльф не мог услышать его шагов, а это что-то, да значит.

— Я тут поболтал с парнями, — начал он, дохнув на Рыжую перегаром. — И разузнал, что твари эти уже два года, как поселились в холмах. Магов здесь мало, да и не сильны они. Все стоящие маги на Западе — поближе к Эльфийской Академии и землям светлых. А здесь, на границе остались только отщепенцы, маги темных, чья сила управления стихиями невелика, да недоучки. В общем не густо. Вот и не может граф Сэнтиар найти пятерку Огненных, что растопят тварей. А наемники... Ну, вы их знаете! Гонятся за наградой, и, вместо того, что бы объединиться и уничтожить ледышек, прутся поодиночке и мрут как мухи.

Неки развалился на стуле и продолжил:

— Шансы у нас не очень плохие — я, Илл, Джайрин и златовласка сможем спокойно перебить штук пятнадцать тварей, если только Кэсс и Шурай, как наши единственные маги смогут удержать их от превращения. Гнезда больше пятнадцати не бывают, так что ничего, прорвемся!

Но Кэсс печально покачал головой, говоря:

— Нет, ребята, в этот раз на меня особо не рассчитывайте... Магия Льда для меня очень опасна! Помните, в таверне я просто замер, не в силах воззвать к Муэрте? В гнезде со мной может случиться нечто подобное. Я ведь практически полностью мертв, а холод приближает меня к окончательному концу. Так что я не помощник, зато Рене...

— Угу, — кивнул вампир. — Если мне удастся выпить крови этих тварей, я смогу взять двух-трех под ментальный контроль. Это должно пригодиться.

Все радостно загомонили, понимая, что схватка не должна быть особо тяжелой. Вот только, как заметила воительница, Кантаре не спешил радоваться. Наоборот, его лицо стало крайне задумчивым и обеспокоенным, ни капли не похожим на обычно веселое и немного насмешливое. Словно его терзали какие-то мысли, переживания, чего, обычно, не бывало. Джайрин, переглянувшись с Илом, тоже заметившим состояние брата, подошла к полукровке и спросила:

— Кантаре, все в порядке? Что-то случилось?

Бард, подняв на девушку свои изумительные глаза, сказал еле слышно:

— У меня плохое предчувствие. Очень плохое.

Странствующий бард,

Кантаре

У меня с самого разговора с Жераром были нехорошие предчувствия. Нет, я знал, что граф нам не врет — не в его положении! Но все равно какой-то червячок грыз меня, словно говоря, что никому нельзя доверять. Что надо быть настороже. Все вокруг радовались достаточно легкому заработку, а я, напротив, становился все более и более мрачным.

Мне не нравилось решительно все — и то, что мы лишились сильнейшего мага, и то, что граф настоял на том, что нам нужно сегодня же идти к гнезду. Да и наши раны, несмотря на прекрасные мази Неки и талант Шурая, все еще были крайне болезненными. В общем, несмотря на радужный настрой приятелей, я очень сильно сомневался в легкости предстоящего задания.

Мне начинало казаться, что все, что случается со мной в последнее время, кем-то если не спланировано, то предсказано точно! То как я познакомился с ребятами, нападение, сплотившее нас, это странное задание — все было уж очень гладко и быстро. Моя жизнь, такая тихая и спокойная в небольшой горной деревеньке, развернулась как тугая пружина, и жизнь в безумном хороводе понеслась вперед. Теперь главное, чтобы эта пружина не ударила меня по носу или другой не менее важной части тела.

Было странно, что ни Неки, ни Кэсс не чувствовали опасности. Хотя, возможно, они просто не показывали этого. Или у меня паранойя. Последнее приобретало смысл, особенно, если учитывать того мужика, что последнее время мерещился мне во снах и наяву. От него веяло смутной угрозой и неприятностями. Я бы не удивился, что именно этому глюку я обязан большинством проблем.

Почему я не думал, что это ничего не значащие сны? Наверное, потому что и Марья, и Отец говорили, что в мире не бывает случайностей, есть только неизбежность. И если на твою голову начинают сыпаться неприятности, то это может значить только одно — какой-то Бог начал свою игру, и тебе осталось надеяться, что ты не разменная фигура.

Мы решили, что раз граф так торопится, то выйдем мы часа за четыре до заката, пока твари еще спят. Так как у нас оставалось еще почти пять часов, все решили немного отдохнуть. Джайрин побежала тренироваться, заметив в толпе наемников парочку интересных субъектов, а Шурай как обычно поплелся следом, старательно изображая слугу, что у него получалось не очень-то хорошо. Братец с Неки принялись метать ножики в портрет какой-то дамы в розовом, соревнуясь в меткости, Фури и Пати еще час назад свалили на кухню. Вампир и Прах тоже исчезли. Мне было скучно.

Скучно... Побренчав на ситаре и получив подзатыльник от Неки, я был отправлен "куда-нибудь подальше, чтобы не мешал". Обидно, знаете ли... Короче говоря, я вот уже час сижу на этом маленьком балкончике в довольно пустом крыле замка. Донжон, где остался граф, возвышался справа, а внизу простирается лес, посреди которого видны холмы льдистых. Именно оттуда каким-то странным холодом струилась опасность. Все мое существо кричало, что не надо туда соваться, беги...

Но одновременно, это я почувствовал только сейчас, что-то внутри меня улыбалось и, облизываясь, шептало, что это будет весело. Мой "дракон" всегда был на редкость кровожадной тварью. Правда, обычно в нем не было спокойной силы, только безумная жажда убийства. Странно, странно... Я поднял глаза вверх. Небо было необычайно красивое — светлое, нежное... Солнце светило свысока, разбрасывая свои лучи по вершинам деревьев и полянам. Только вот, снова странно, сегодня почему-то не только солнце выглянуло из-за туч, но и рваный полукруг луны, мерцая на востоке, насмешливо смотрел на певца, поющего небу:

— Свет луны, отражаясь от воздуха,

Освещает полночный мотив,

Говорят, что вселенная создана

Чьим-то сном. Может это не миф?

Может кто-то, заснув до полудня,

И, метаясь под ветками слив,

Там где тень и плетенные стулья,

Сочинил сумасшедший наш мир.

Он средь нас ходит в облике сером,

И не знает, что он — божество.

Мир наш держится вовсе не верой,

А длинною его светлых снов...

Я пел, забыв про все, отдаваясь музыке, что вырывалась из-под моих пальцев, сплетая слова, играя мотив для неба, леса, солнца и луны, так насмешливо выглядывающей из-за окна. Я пел и не видел ничего, не знал ничего, кроме песни. Моей песни.

— Если так, то тогда все понятно —

И безумье, и хрупкость надежд,

Что судьба не написана внятно,

А струится за нами вослед.

Но однажды он, все же, проснется.

Скажет: "Что за бессмысленный сон?"

Мы исчезнем, уже не вернемся,

Ни к родным, ни в покинутый дом...

Я прошу — пусть подольше продлится

Теплый сон под листвою в саду!

Не тревожит пускай голос птицы

Беспокойную дрему твою.

Но бессмысленны крики немые —

Беспощадные струи дождя

Упадут на лицо и на сливы,

И проснусь летним днем только я....

— Красивая песня, — раздался тихий голос, как только последние отзвуки затихли в листве деревьев, шелестевших внизу.

Я резко обернулся и увидел красивого юношу примерно моего возраста, одетого в белоснежный плащ, полностью скрывающий его фигуру. Он был необыкновенно тонок, практически как Шурай, но в этом незнакомце я не заметил той, свойственной сидам, ломаности движений — он, казалось, не шел, а перетекал, как лучи света, скользнувшие в комнату из-за приоткрытой занавески. Длинные серебристые волосы мягкими волнами спускались с плеч до пола, скрепленные странной сеткой с застывшими прозрачными каплями. Странные глаза, настолько светлые, что радужка практически сливалась с белком, тонкие бесцветные губы...

Держащийся с величием короля, гость был не просто необычным, он был еще и крайне опасным. Я это прекрасно понимал, едва сдерживаясь, чтобы не отступить назад, когда он подходил все ближе и ближе. Мне надо было исчезнуть еще в первые секунды разговора — сейчас поздно, я застыл как лесная зверушка под взглядом хищника. Острые зубы, открывшиеся при улыбке белого, слегка блеснули.

— Боишься? — вопросительно пропел незнакомец.

— Да, — ответил я, и оцепенение резко спало. Я снова был самим собой, а из-под маски просачивался зверь, возмущенный тем, что кто-то посмел его напугать. Он требовал крови. И я, на миг отдавшись этому безумию, впустил в глаза ярость, сжигающую мое сердце. Детский интерес и жгучее любопытство чудовища, живущего во мне. И белый отшатнулся. Но в его глаза не было страха. Только восхищение, сменившееся удовлетворением. Подойдя ко мне, он приподнял мою голову, и, смотря прямо в глаза, сказал:

— Ты не разочаровал меня, маленький бард, — голос его струился, зачаровывая, не давая отвлекаться ни на что другое. — Возможно, Господин был прав, когда избрал именно тебя. В тебе есть сила... и талант! Не вздумай умереть раньше времени, не огорчай Господина.

— Кто ты? — пробормотал я, не в силах оторваться от бездны в его глазах. Мне снова стало страшно.

— Я? — он улыбнулся. — Я тот, кого вы называете Первым Герцогом Врага. Я, — он отпустил мое лицо и, раскинув руки, улыбнулся совершенно сумасшедшей улыбкой, — Время! Я — Свет Тьмы! Я — Первый у трона Темного Демиурга! Ха-ха-ха!

Он смеялся, и было не понятно, смеялся ли он над собой или надо мной. Но, глядя на него, слушая его смех, уточнять, почему-то, не хотелось. Совсем. Отсмеявшись, Герцог отступил в полумрак коридора, к узкому окну, сквозь которое мне была видна серебристое светило. Он, все так же пристально глядя мне в глаза, происнес:

— Луна покровительствует певцам и поэтам, художникам и сказителям... Пой для нее, бард, пой для нее, Жрец, пой! Пой! Пой, и она однажды ответит тебе!

И растворился в темноте, став маленьким отсветом луны.

Я молчал, не понимая, что творится вокруг. С какой стати Первый из Темных Герцогов почтил меня своим присутствием? Что вообще происходит со мной в последнее время?.. И почему мне не сиделось в деревне?!

— С чего это белобрысый назвал меня Жрецом?! Я не служу никому из бессмертных! — закричал я от отчаяния в небо, такое холодное и равнодушное. Мне показалось или я опять слышал этот противный смех?! Нет, точно не показалось!

Тяжело вздохнув, я снова положил ситару на колени, пробежавшись по тонким струнам, и начал петь, глядя на еле видный лик луны. Не следует пренебрегать советами тех, кто намного сильнее тебя.

— Налей мне вновь вина!

Пускай в багровой влаге

Поселится луна!

Пусть свет ее, смеясь,

На тонкой грани шпаги,

Играет не таясь!

Пати,

Ученик менестреля

В отсутствие золотоволосого барда Пати был необыкновенно тихим. Он, по правде говоря, очень боялся собравшихся вокруг его учителя. Мертвые некроманты и вампиры были любимыми страшилками на улице, так что путешествовать в их обществе было, по меньшей мере, страшно. До дрожи в коленках. А противный Кэсс, заметив это, теперь постоянно смеялся и подкалывал мальчишку. Дроу не на много отставали по количеству страшных сказок, рассказываемых в человеческих городах... А еще был сид, убийца и наемница с громким голосом и тяжелой рукой!

Пати, поморщившись, потер шишку, доставшуюся ему от Джайрин. Только вот с Фури у него более или менее сложилось — девушка, как бывшая воровка понимала парня лучше других, да и не была такой уж страшной, как остальные.

Но это было не все, что беспокоило рыжего мальчишку — ему было неудобно за собственную бесполезность. Он был единственным, кто не приносил никакой пользы! Даже бывшая официантка могла помогать друзьям, а вот от Пати были только неприятности. И поэтому он, вернувшись с кухни, тихонько уселся в стороне, стараясь никому не мешать. И сам не заметил, как уснул.

Проснулся он от того, что его довольно небрежно трясли, прикрикивая, что пора вставать. Мальчик, резво открыв глаза, заметил, что все уже собраны и готовы к путешествию. Не хватало только его учителя, что было довольно странно, учитывая, что бард не был особенно склонен опаздывать. Разбудившая его наемница, заметив, что парень пришел в себя, перестала его трясти и приказала:

— Малый, сбегай-ка за своим учителем! Служанки сказали, что он в северном крыле. Только живее — нам еще минимум час по лесу переться!

И Пати, совершенно не желая получить еще одну шишку для симметрии, побежал. В конце концов, он впервые был кому-то нужен и полезен! Немного поплутав, он все-таки нашел северное крыло и нужный балкон. Там на перилах, скрестив ноги, сидел Кантаре. Он тихонько пел, перебирая струны инструмента, а взгляд его был устремлен не на залитый оранжевым светом стремящегося за горизонт солнца лес, а в окно над головой ученика. Прохладный вечерний ветер колыхал волосы барда, играя с выбившимися из прически косичками.

Закончив песню, Кантаре заметил нового слушателя и, легко соскочив с перил, подошел к нему. Улыбнулся спокойно и тепло и, потрепав по волосам, спросил:

— Уже уходим?

После чего, дождавшись кивка, уверенно пошел к друзьям. А Пати, очнувшись, побежал за ним, уже на бегу задавая вопрос:

— А что это ты пел? А как играть на ситаре? А ты научишь меня? Как...

Странствующий бард,

Кантаре

Я практически не слушал болтающего Пати, на автомате отвечая что-то размытое и неопределенное, но он этого не замечал. И слава Богу. А я все думал о странном госте. Когда к тебе является бессмертный это уже событие из ряда вон выходящее, но когда к тебе является Первый Герцог Тьмы и говорит о своем Господине, а какой-то мужик явно божественного состояния называет тебя своим Жрецом... Это наводит на мысли. Нехорошие.

Нет, я не был истово верящим в Светлых Богов как большинство на Соррене, не верил и в Богов-Прародителей, как темные. Но, все равно, от мысли, что я мог стать Жрецом Врага мне становилось дурно. Я не мог представить, что может от меня потребовать Один из Великих, заклейменный всем миром как Жестокость, Зло и Тьма...

И я боялся того, что я смогу сделать это. Мой зверь довольно рычит, как только я думаю об этом. Рычит, требуя немедленно начать кровавые жертвоприношения. Вот прямо сейчас. Я только покачал головой, в ответ на такие мысли. И не надейся, я еще не сошел с ума, и не собираюсь заниматься самодеятельностью. Пока я не буду уверен, что все обстоит именно так, пока я не узнаю, что может от меня потребоваться... Целибата не будет, это точно! И вообще, что это за наглость — назначать жрецом, не интересуясь мнением назначаемого! Не согласный я! И все.

Ладно, хватит отвлекаться на всякую чушь — вот все уже собраны и напряжены. Я тоже постарался придать своему лицу соответствующее выражение, но вновь вернувшаяся паранойя и ощущение опасности не дали мне стать уверенным командиром, оставив только очень напряженного и не выспавшегося.

Правда, друзьям было наплевать на мой внешний вид, поэтому мы в сопровождении пятнадцати воинов графа под предводительством улыбчивого офицера двинулись в путь до логова тварей, дабы сокрушить эту мерзость. Мы, прям, герои! Гвардейцы же пошли с нами, что бы мы "не заблудились". Ага, так мы и поверили! Не держите нас за дураков, мой дорогой граф Жерар! Мы тоже не лыком шиты... Когда мы зашли глубже в лес, братик, стоящий рядом, наклонившись к моему уху, предложил:

— Их всего шестнадцать, ни одного мага... Мы с ними в легкую справимся.

И помолчав, продолжил:

— Мы же все видим, как тебе не нравится задание графа! — пожал плечами дроу.-Не мучай себя — мы их можем даже не убивать, а так оглушить. До границы здесь меньше суток, а там — тракт и граф нас не сможет найти. Так как, брат?

Оглядевшись, я понял, что все уже знают экстренный план и приготовились к его исполнению. Вынужден признать, что в этот раз все получилось куда как лучше — люди графа не заметили их приготовлений и все так же спокойно шли по бокам. Я задумался. Илл прав — все должно пройти без сучка, без задоринки! И это позволит мне не соваться в это дурацкое гнездо. Может, и правда?..

Небо уже темнело, и свет серебристой луны еще ярче светился на Сорреном. Мой взгляд снова прилип к ней и я, словно сквозь толщу воды, услышал звенящий голос, эхом отдающийся в моих ушах:

— Не разочаровывай меня, маленький бард...

И словно что-то холодное, как острие ножа, прикоснулось к моей шее. Снова вернулся страх. Я заговорил, стараясь правильно подбирать слова:

— Нет, это будет... неправильно. Надо держать слово.

Илл, внимательно посмотрев на мое лицо, пожал плечами и незаметным знаком объявил отбой. Все расслабились. Посмотрев на них, я понял, что сделал правильно — никто из них не хотел обманывать упрямого графа. А что касается меня, то я перестал чувствовать напряженный и холодный взгляд в затылок... Тоже дело!

Когда мы подошли к холмам, солнце еще светило, потому найти вход нам не удалось. Мирн, так звали офицера, рассказал о том, что гнездо этих тварей и само по себе является неким живым организмом, так что, когда его хозяева спят, гнездо сворачивается в ледяную сферу, а подходы к центру холма засыпаются. И подойти к льдистым не представляется возможным. Только с первыми минутами ночи, когда ни единый лучик солнца не прорывается сквозь листву, только тогда открывается проход.

Обмозговав свои возможности, мы решили, что проще всего будет, если мы проведем сражение внутри холма — это даст нам небольшое преимущество. Так что мы напряженно ждали заката.

Последние лучи погасли, и в пологом склоне открылся коридор, ведущий вовнутрь. Пол и стены были покрыты инеем и ледяными наростами. Когда мы ступали по ним, они скрипели тихо, но до ужаса противно. Мы вздохнули и, оставив на поверхности вещи и детей — нечего было Фури и Пати делать внутри — только мешаться бы стали, двинулись вперед. Было темно и тихо — единственными звуками было наше дыхание и скрип снега под сапогами.

А мое сердце стучало как бешенное, понимая, что рядом просыпается что-то страшное.

Стражи Льда

Новорожденные Стражи просыпались в глубине холма. Они вставали, стряхивая с брони снег, и сладко потягивались.

Они были очень голодны.

Очень.

А где-то рядом, прямо на пороге их гнезда, суетились теплые куски мяса, способные насытить бессмертных созданий Льда и Хаоса...

И Стая помчалась вперед.

Глава 10

— Я знаю, что твой сын работает на скотобойне?

— Ну да, а что?

— И ему это нравиться?

— Конечно, он с детства любил со зверушками возиться!

Кантаре,

Странствующий бард

Когда вдалеке раздались первые шорохи, мы были достаточно глубоко — свет заходящего солнца уже не мог освещать коридор, и Кэсс призвал кладбищенские огни. По правде говоря, это заклинание боевое, но, за неимением лучшего, сойдет. Мы пробирались по земляному ходу лишь в свете зеленоватых огоньков, парящих вокруг. Блестели глыбы льда, переливался иней... Это могло бы быть необычайно красиво, если бы не было настолько пугающе — эти искры в зеленоватом свечении казались тысячами глаз, преследующими нас, следящими за нами голодным взглядом. И мы шли, казалось, даже не дыша — настолько пугающим было застывшее великолепие льда и снега. И тишина, прерываемая только скрипом когтей и шорохом шагов, пугала еще больше.

Кэссу, среди этого белого и холодного мира, становилось все хуже и хуже — его движения были все более резкими, как будто он превращался в стеклянную куклу. На лице обычно насмешливого некроманта стало появляться, что-то похожее на боль и страх. И еще, казалось, что он видит своими слепыми глазами намного больше, чем мы — маленькая капля пота, леденеющая в воздухе, стекает по лицу, и он шепчет хриплым тенором:

— Холодно... Слишком холодно для небольшого гнезда. Здесь что-то не то!

И все тут же забеспокоились! Нет, а когда я что-то такое говорил — на меня не обращали внимания! Точно когда-нибудь обижусь! И все же, наконец-то, они стали серьезны, и стали пристальнее вглядываться в шуршащую темноту коридора. Я не знал, что нас ожидает, что за неприятности накинутся на нашу компанию из-за меня.

После сегодняшней встречи, я еще четче понял, что все, что происходит вокруг меня в последнее время, связано какой-то целью, может пока и не известной мне, но очень важной... и ее невозможно избежать. Нет, я не фаталист, просто теперь я точно знаю, что "бяка наверху" точно есть! Ну, или внизу, если вспомнить КТО моя личная бяка. Опять таки, если я прав в своих выводах. Сначала я даже подумал их отговорить, но, оглядев напряженные лица, понял, что это будет бесполезно, так что просто достал сестер и подцепил на лезвие правой свой полумесяц.

— Что ты почувствовал? — дрожащим голосом спросила Джайрин, сжимая в ладонях огромный двуручник.

— Здесь слишком много силы, холода и еще чего-то темного и бесконечно спокойного. Вечно спокойного. Эта сила, перемешанная со льдом, — он замолчал, словно подбирая слова, и продолжил, — чем-то родственная моей, но намного, намного страшнее и старше госпожи Муэрто...

Он остановился и, обернувшись, обвел всех своими серебристо-фиолетовыми глазами, в которых плясали бело-зеленые магические огни.

— Это совсем не то, что должно быть в малом гнезде льдистых.

— Неужели, нас надули? — приподнял бровь Неки, кивая на оставшийся далеко позади выход, ожидая ответа. Но Кэсс промолчал — вместо него заговорил вампир, пожав тонкими плечами.

— Не думаю, — Рене прикрыл глаза и высунул язык, словно пробуя на вкус холодный воздух подземелья, — Граф тут ни при чем. Наша семья собирала сведения уже много лет и здесь никогда не замечали аномалий. А это — аномалия, уж поверьте! Да и, похоже, — он облизнулся, — совсем недавняя! Как будто кто-то ее создал специально для нас!

Все умолкли. Я тоже молчал, словно не замечая пристальных взглядов. Илл догадывался, как и вампир, что все это каким-то образом связано со мной. И ждали моей реакции, но я продолжал молчать, так что им пришлось отступиться. Тем более, что вдали послышался глухой вой.

— Да, это точно не льдистые... — флегматично заявил вампир.

И у всех похолодела кровь.

Мы брели по коридору, ориентируясь только на все усиливающийся холод. Кэсс, которого полчаса назад скрутила судорога, брел позади, обвитый плющом, выращенным Шураем — он, отдавая жизненные силы, согревал некроманта, и тот вполне мог не только двигаться, но достаточно хорошо мыслить. Только вот его сила была крайне ограничена — Смерть, обвитая Жизнью, слабеет. Я даже предложил оставить его, но лич так взглянул на меня, что мне стало страшно.

Становилось все холоднее. Я, не в силах сдержать дрожь, стучал зубами, а по коже проползали толпы мурашек. Не лучше дела обстояли и у других. Но мы не могли позволить себе расслабляться — опасность, словно удавка, сдавливала горло. А холод стал совсем невыносимым. И вдруг пошел снег. А за нашими спинами послышалось тяжелое дыхание.

Обернувшийся первым вампир почернел... и меж нами пронесся его вздох-фраза:

— Стражи... стражи льда...

Ответом ему был рык твари, застывшей позади. Неки закричал:

— Бегом!

И мы побежали. Мы бежали, не замечая дороги, просто неслись куда-то вглубь холма, в бездумном ужасе перед преследующей нас тварью. Но, все равно, остатками разбегающихся мыслей, я понял, что с нами не просто играют — нас куда-то гонят... и мне это не нравилось. Но думать об этом не было времени, так как позади нас от дыхания огромной твари замерзал воздух и рассыпались снегом камни. И мне было страшно.

Впереди заблестел серебристый свет, и мы ринулись еще быстрее, надеясь, что там выход наверх. Как было велико разочарование, когда мы выскочили в огромный зал, усеянный ледяными наростами. Гнездо Стражей было покрыто слоем снега, сверкающим в лучах лунного света, что просвечивал сквозь колодец в потолке. Мы стояли в середине. А из множества отверстий-коридоров глядели синие горящие глаза Стражей.

Отступать было некуда.

Вокруг была только смерть. Смерть в глазах пятнадцати Стражей, против которых у нас не было ни единого шанса.

И мы улыбались, предчувствуя последнюю забаву.

Где-то и когда-то,

Лунный Свет и Жестокая Вьюга

Лунный Свет, улыбаясь настолько доброжелательной улыбкой, что она казалась наигранной и жестоко-насмешливой, смотрел в молочно-белый туман, зависший в воздухе подобием зеркала. Там, в глубине виднелось сражение в свете серебристых лучей — между огромных волков танцевали фигуры смертных. Стражи, словно играясь, сновали вокруг, не убивая, а смеясь...

Вьюга тоже наблюдал за ними, чуть склонив голову и словно застыв от предвкушения. Он продолжал смотреть и тогда, когда израненные фигуры, прижавшись спинами, застыли в центре, а Стражи Льда стали сжимать свой круг. Он только прошептал, прикоснувшись к туманной завесе:

— Я жду твоего шага, Жрец моего Господина! Сколько тебе нужно потерять, чтобы пробудиться? Сколько боли испытать, чтобы сродниться с Хаосом, застывшим в твоем сердце? Я дам тебе все это... ведь Лед не имеет жалости.

Кантаре,

Странствующий бард

Мы стояли в центре заснеженного зала, измотанные, усталые. А огромные серебристо-белые твари, сверкая синими глазами, медленно приближались. В их движениях уже не было той сонной неторопливости, что спасала нас раньше, когда один из этих зверей гнал нас по лабиринту под холмом, не было и ярости зверя, готового растерзать тебя, несмотря ни на что. Это давало нам, хоть призрачный, но, все же, шанс сбежать, прорваться сквозь играющую свору и убраться из этого проклятого графства.

Но с каждым ударом Стражей, с каждой новой атакой, этот шанс таял — у нас, израненных, замерзших, с вновь открывшимися ранами, крайне быстро таяли силы. Неки и Джайрин, прикрываемые мной и братом, едва держались на ногах, да и нам тоже было несладко.

От наших клинков не было никакого проку — прорываясь сквозь плотный панцирь, острие попадало в тело, словно сотканное из вьюги, а зверь попросту не чувствовал этого. Методом проб и ошибок я понял, что наибольший урон способны нанести мои сестры — от них хотя бы оставались царапины... Но, все равно, мы были не более, чем игрушками для созданий Льда и Хаоса. Чего нельзя было сказать о нашей магической поддержке.

Шурай и Рене, прикрывая практически парализованного Кэсса, действовали необыкновенно слажено. В то время как прорастающие сквозь лед ростки разрывали доспехи Стража и, обвивая тело, заставили зверя материализоваться, вампир вцепился клыками в обжигающе холодную шерсть горла огромного волка и пытался прогрызть до артерии. Зверюга металась, пытаясь сбросить следопыта, задевая других и не давая им приблизиться к магам. Что было крайне кстати, так как силы у них тоже были на исходе.

Я, проскальзывая под тяжелой лапой, швыряю полумесяц в подкрадывающегося к Некатору Стража — он, ударяясь о ледяные доспехи, застревает в трещине, так что мне приходиться резко прыгать вперед, оставляя повара без прикрытия. Подскочив к твари, я, подцепив края сестрами, резко выдергиваю лезвие и отскакиваю в надежде проскочить назад до того, как волк, осознав мою наглость, пригладит меня своей лапкой.

Мне относительно повезло — ледяной коготь только оцарапал мне плечо, так что я, не давая себе передышки, вновь приступил к бою. Удар, разворот, удар... Приседаю, пропуская изогнувшегося в прыжке зверя над головой, и сразу же разворачиваюсь, чтобы не оставлять открытой спину друга. С каждым ударом тварей, нам все сложнее отражать и атаковать, наши силы уже почти исчерпаны, а зверям словно наплевать на это — в них нет и тени усталости, так свойственной смертным.

Я, задыхаясь, практически слепну от заливающих глаза пота и крови, соленые слезы щипят исцарапанные щеки, кожа трескается от нестерпимого мороза, а руки буквально примерзают к оружию.

Удары огромного меча Джайрин уже не способны даже исцарапать ледяные наросты на теле Стражей, а сама она не в силах изгибаться, уклоняясь от летящих на нее зубов и когтей тварей. Теперь остается надеться только на остатки своей силы — наемница, морщась от боли, принимает все удары на меч.

Брат же, чьи изящные иглы были абсолютно бесполезны в бою против тварей Хаоса, подобрал старый меч, валявшийся на полу земляной пещеры, и довольно неуклюже парирует удары. Он, в отличие от девушки, не особо силен физически — каждый выпад когтей огромного животного буквально отбрасывает дроу назад. Так что единственная надежда Илла — это ловкость и скорость. Как, в общем-то, и моя.

Я тоже чувствую, как скользят подошвы моих сапог по покрытому тонкой наледью полу, когда Страж, бросаясь вперед, напарывается на тепло лезвий двух изящных Леди. Пару раз я даже падал, не в силах сохранить равновесие, и тогда только моя скорость и удачливость помогали мне убраться из-под падающей туши. После этого я старался не вступать в поединки с тварями, уклоняясь от их ударов и мелкими выпадами не давая им приблизиться к нашим. И они, играясь, позволяли мне это.

Сзади послышался стон. Бросив туда мимолетный взгляд, я увидел, что израненный Страж все-таки избавился от вцепившегося в него вампира, ударив последним о стену. И сейчас Рене, прислонившись к столь "гостеприимной" опоре, стонал, глядя на темно-багровую кровь вытекающую из рваной раны на лбу.

Шурай же, оставшись один, еще больше напрягся, стараясь сдержать в ослабленных холодом растениях жизнь и удержать тварь на месте. Из ушей и носа сида без перестану текла темно-фиолетовая кровь, а тонкие пальцы тряслись от боли, холода и усталости. Тварь же казалась абсолютно свежей, она вырывалась так, словно не замечала заливающую правый бок кровь из прокушенного вампиром горла. Конечно, это не адолго — вряд ли Рене смог достаточно глубоко вгрызться в толстую кожу твари, что бы доставить ей серьезные проблемы. Шурай морщился, отступая все дальше и дальше, пока не уперся спиной в стену. А тварь, разорвав путы, полоснула когтистой лапой по ледяной корке застывшей чуть выше головы уставшего мага.

Становилось все тяжелее и тяжелее, мы уже осознали, что вряд ли сможем сделать хоть что-то еще, что бы пробраться сквозь строй тварей. Мы практически сдались, когда, вдруг, они отступили.

Стражи, снова становясь медленными и неуклюжими, отступали от нас. Они, укладываясь на землю, не замечали наших фигур, наших ударов. Даже покалеченный зверь, и тот оставил измученных ребят и, что-то недовольно прорычав, заснул рядом с остальной стаей.

Осознав, что выпала передышка, мы первым делом в изнеможении попадали на колени без сил и эмоций. Я упал на спину и смотрел в "окно" на потолке, за которым появились первые золотисто-розовые лучи рассветного солнца. Вспомнился разговор с Мирном, гвардейцем графа. И, словно в ответ мне, маленькое окошко стало зарастать.

— Бежим! Сейчас закроется вход! — крикнул я, вскакивая с земли.

К счастью, друзья, не спрашивая ничего, послушались меня и поднялись. Кэсс, хоть и пришел в себя, самостоятельно идти был почти не способен, потому Некатор с вампиром помогали ему, поддерживая за руки. Шурай, из последних сил призвав растения, бежал впереди, указывая дорогу в этом лабиринте гор.

И мы бежали прочь из этого гнезда, истекающие кровью, усталые и злые. Бежали, обходя туши тварей, сейчас больше похожих на обледеневшие сугробы. Бежали, замечая, как по стенам расползается ледяной покров, стремясь погрузить Стражей в такой родной для них холод. Он был похож на множество змей, что извиваются, стремясь по стенам прочь. Становилось все теплее, и мы чувствовали, что свобода близка, когда, повернув в очередной коридор, оказались в тупике.

Уставшая Джайрин начала зло возмущаться талантами проводника, но Шурай, то ли не желая продолжать спор, то ли не в силах делать этого, просто стоял и молчал, ожидая, когда девушка наговориться. Дождавшись же тишины, он тихо сказал:

— Мы опоздали.

Мы застыли, от усталости не вполне воспринимая информацию, и в непонимании уставились на сида.

Неки же, моментально поняв, что имеется в виду, спросил:

— И что же нам делать?

Сид пожал плечами и, усевшись на уже теплую землю, ответил:

— Ждать.

И закрыл глаза.

На рассвете у холмов,

Фури,

Странница

Девушка с длинными каштановыми волосами стояла у входа в темную пещеру, держа за руку мальчишку. Она напряженно вглядывалась в темноту, надеясь увидеть зеленоватые отсветы кладбищенских огней, возвещающие, что ее друзья приближаются. Но их все не было. И сердце Фури билось все чаще и беспокойнее.

Немало беспокойства, если говорить честно, доставляли и застывшие позади невозмутимые гвардейцы во главе с непрестанно рассказывающим байки офицером. Как они могли так себя вести, когда семь человек, которых они послали вниз, под холм на крайне опасное задание, все еще не вернулись?! И, пусть, это были для них абсолютно чужие люди, пусть, — но должно быть хоть какое-то чувство солидарности к тем, кто их остался ждать! Но, похоже, на это не стоило надеяться.

Из-за леса уже показались первые лучи рассветного солнца, а коридор оставался пустым. Внезапно, края прохода стали медленно сдвигаться, закрывая отверстие, ведущее к гнезду. Тут даже Пати, искренне верящий, что его учителю все по плечу, заволновался. Фури, в ужасе повернувшись к воинам, спросила совершенно потерянным голосом:

— А что делать, если они не успеют?

Мирн, флегматично пожал плечами и, закусив только что сорванную травинку, спокойно ответил:

— Да ничего.

— Как ничего?.. Но они же там, и, возможно, еще живы!

— Девочка, а что ты от нас хочешь? — Мирн, смачно сплюнув травинку, подошел к девушке. Он был намного выше ее и смотрел на Фури свысока, заставляя ее чувствовать себя совершенно ничтожной. — Чтобы я со своими ребятами бросился выручать абсолютно чужих мне существ? Рискуя собственными шкурами? Вот уж нет, девочка! Мы, знаешь ли, не в сказке живем! И я не добрый волшебник или тупой рыцарь!

Он замолчал, насмешливо глядя на испуганную девушку, прижимающую к себе рыжего. И Фури в этот момент больше всего на свете ненавидела этого стража, не имеющего ни малейшего чувства такта.

— Так-то! Мы ждем до рассвета и отправимся в замок выпить пару кружек вина, чтобы разогреться, да завалимся спать. А вечерком проверим, вышли ли твои друзья. И вам, кстати, то же советую! Ну, а так — хоть всю ночь тут сидите — мне все равно!

Развернувшись на каблуках форменных сапог, гвардеец вернулся к своим воинам, а Фури оставалось лишь бессильно сжимать кулачки, так как он, по сути, был прав.

Проход становился все меньше и меньше, спасая обитателей подземелий от теплых лучей, а команды все не было видно. И Фури, уже смирившись с тем, что сегодня вряд ли увидит друзей, печально смотрела, как на склоне холма появляется трава, полностью скрывая вход в гнездо. Подошедший офицер, все так же весело и непринужденно бросил:

— Не стоит тут ждать — все равно в следующий раз вход откроется не здесь. Лучше вместе с нами отправиться в замок, отдохнуть, и вечером поехать встречать победителей!

Наверное, он хотел подбодрить детей, но Фури, уставшая от масок этого мужчины не хотела их больше видеть, посему, взглянув на Пати, доверчиво прижимающегося к ней, она покачала головой, отказываясь:

— Нет, спасибо, конечно, но мы лучше подождем здесь, на природе...

Мирн покосился на нее, скривился, но не стал настаивать. Он даже, подойдя к своему рюкзаку, отдал им флягу с разбавленным вином и кусок окорока, да пожелал приятного отдыха, и, что самое лучшее, — без вопросов отчалил прочь. Однако, как показалось девушке, пара недовольных воинов осталась, чтобы наблюдать, но полной уверенности не было, так что Фури не стала переживать на этот счет.

Положив продукты в тень и забросав их пахучими травами, чтобы не съели лесные звери, девушка прилегла на склоне и смотрела как светлеет небо, и нежно-розовые разводы сменяются призрачной голубизной. Рядом уселся Пати, доставший из-за пояса тонкую флейту, подаренную ему бардом, и начал играть простую, но очень красивую мелодию.

Все было настолько спокойно и прекрасно в этот час, что думать о плохом было невозможно. И Фури не думала — она закрыла усталые глаза и погрузилась в мир светлых снов.

Донжон замка,

Жерар Сэнтиар

С тех пор, как полтора года назад графство перешло в его руки, Жерар привык вставать с первыми лучами солнца. Без помощи слуг он быстро умылся и оделся, после чего, перекусив свежими пирожками старой поварихи, сразу же отправился в кабинет работать. Дел у графа было много — льдистые твари, разорявшие поля, изрядно ухудшили положение этих земель, так как Сэнтиары славились именно полями пшеницы и овса. Злаки приносили казне наибольшую прибыль.

Теперь же, когда почти все посевы были уничтожены, графство переживало не лучшие времена. Вот и приходилось Жерару вставать спозаранку, чтобы решать многочисленные проблемы.

Сегодняшнее утро не отличалось от множества подобных — все те же бумаги, документы, доносы, просьбы, проблемы. Сэнтиар даже не вспомнил о том, что отправил очередную компанию в холмы. Об этом напомнил ввалившийся в кабинет Мирн, поведав, что наемники сгинули под холмом.

— Но мы, все равно, на всякий случай проверим — вдруг, просто не успели до рассвета? Окей?

Граф устало кивнул, не отрываясь от документа, и пробормотал нечто одобрительное. Но Мирн не уходил. Печально вздохнув, он сказал:

— Как ни прискорбно, мой лорд, но вам придется хотя бы на время оторваться от бумаг — к нам приперся аристократ.

Жерар удивленно приподнял брови:

— Странно... Вроде бы, никто не сообщал о своем приезде?

Мирн кивнул и тут же продолжил:

— Да. Судя по доспехам и оружию — очередной болван, одержимый идеей подвига.

— Но?.. — уточнил граф, зная, что по такой мелочи гвардеец не будет его беспокоить.

— Но мне не нравится его взгляд. Это не взгляд рыцаря. Это взгляд убийцы.

— Ты уверен?

— Абсолютно.

Жерар задумался. Появление такого персонажа грозило всему графству и лично графу неприятностями. Он доверял мнению своего офицера, и понимал, что появление в замке убийцы с титулом аристократа может значить одно из двух. Либо он просто проезжает мимо — переводим дыхание и возвращаемся к счетам. Либо он приехал по душу самого графа... Что, явно, нехорошо. Но, все равно, отказывать Сэнтиар не мог — когда аристократ приходит в гости к аристократу, это обязывает первого к гостеприимству.

— Пригласи его, — печально пробормотал Жерар, махнув рукой в сторону двери. — Но не спускай с него глаз.

— Я что, похож на дурака?

Жерар хмыкнул и стал ожидать "визита вежливости". Спустя полчаса в кабинет вошел высокий парень, одетый в поношенные доспехи, аккуратный, с горящим взором. Подойдя к столу графа, он улыбнулся и галантно поклонился. Жерар ответил тем же, привстав с кресла, и сказал:

— Рад приветствовать вас в замке графов Сэнтиар!

Гость улыбнулся и, усевшись в кресло, сбросил маски, превратившись из обычного рыцаря в нечто куда более опасное. Об этом говорили и странно насмешливый прищур глаз, и улыбка, похожая на кривой оскал, и изогнутые брови.

"Интересно, почему он решил открыться? Все мои предположения рушатся, как карточный домик. Он не стал бы скрываться только в том случае, если ему надо что-то от меня. Но что может быть нужно от меня элитному убийце Гильдии? И почему он уверен, что я соглашусь?" — думал граф, напряженно вглядываясь в спокойное лицо гостя, который сидел, скрестив руки на груди, и явно ожидал реакции Жерара.

А Сэнтиар не знал, как отвечать на столь явный вызов со стороны незнакомого парня. Только сухо попросил представиться. Гость, продолжая улыбаться, ответил:

— Ну, я здесь ненадолго, потому зовите меня Призраком.

Немного помолчав, он продолжил:

— Вы, милый граф, наверное, гадаете, зачем я здесь, не так ли? А еще в ваших глазах я вижу недоумение, почему я открылся. Я прав?

Не дожидаясь ответа, он встал, обошел стол и, подойдя к самому креслу графа, продолжил, глядя Жерару в лицо:

— Все потому, что мне нужно ваше содействие, — и снова улыбка. — Вам не встречалась группа из девяти не совсем человек? Два темных эльфа, сид, вампир, некромант и четверо людей? Запоминающаяся компания, не так ли?

Как ни гордился Сэнтиар своей выдержкой, в этот раз он не смог сдержать удивленного вздоха, услышав, по чьим следам пришел гильдиец. Тот, удовлетворенно кивнул, возвращаясь в кресло, после чего, сложив руки на груди, стал дожидаться уточнений. Жерар же, придя в себя и осознав, что не его будут убивать, перевел дух и решил, что лучше выложить ему все сразу.

— Да, видел. Я нанял их для уничтожения льдистых, поселившихся в холмах.

— И что дальше?

— Они еще не вернулись. Если не выйдут этой ночью, значит уже не жильцы, — он жестко ухмыльнулся, понимая, что убийца не подарки дарить собрался барду-неудачнику. — Вы подождете до утра во дворце или?..

Гость, на секунду задумавшись, ответил графу:

— Я останусь здесь. Для вас же и ваших ребят у меня есть предложение.

На стол, глухо звякнув, упал тяжелый кошель. Переплетенные веревочки развязались и на темно-красное сукно стола выпали золотые монеты. Граф неуверенно протянул к кошелю руку и, аккуратно зачерпнув монеты, перекатывал их по ладони. Было невероятно приятно ощущать их прохладную тяжесть в руках, невероятно завораживающе смотреть на их матовый блеск.

Графству нужны деньги. Очень.

— И что от меня потребуется?

— А ты не догадываешься? — ну, до чего мерзкой улыбкой расплылось лицо Призрака, когда он посмотрел на Жерара, причудливой кривой изогнув брови.

Но Сэнтиар не купился на этот трюк, все так же невозмутимо наблюдая за незнакомым рыцарем. Тот одобрительно хмыкнул, признавая силу графа, и продолжил по-прежнему невозмутимым голосом:

— Мне нужны ваши клинки, чтобы прикончить эту шайку-лейку. Понимаешь, граф? Вы убьете всех, кроме барда и его стража из людей, что носит серебряную косу. Их вы передадите мне в связанном виде прямо в руки, хорошо? По правде говоря, мне абсолютно безразлично, что будет с остальными — хотите, убивайте, хотите, насилуйте, да хоть отпустите на все четыре стороны! Главное, что бы эти "потеряшки" больше никогда не появлялись на моем пути. Иначе плохо будет не только им, но и вам!

Все это говорилось тихо, практически шепотом, но отчего-то сердцу становилось тесно в груди, а по лбу тек соленый пот. Граф понял, что выполнит это задание, даже если придется сосредоточиться только на нем, забыв и о принципах, и о чести... В конце концов, Жерар так и не выяснил титул барда. Может, он, вообще, серв!

И большие руки графа сжали мешочек.

Кантаре,

Странствующий бард

Я не могу сказать сколько прошло времени с тех пор как мы, усевшись на теплеющую землю в маленьком тупичке, уснули, не в силах оставаться в сознании от усталости, до сегодняшнего момента, когда я, очнувшись от забытья, оглядел нашу компанию. Если говорить честно, выглядели мы не очень. То есть еще одну трепку от Стражей мы явно не переживем. Израненные тела, иначе нас вряд ли можно было назвать.

Я разорвал грязную рубашку на бинты и, морщась от боли в истерзаных руках, стал делать перевязку. Снова открылась глубокая рана на боку, но, слава любому Богу, которому будет не лень нам помогать, кровь не лилась потоком, как еще пару дней назад, а медленными тягучими темно-багровыми сгустками впитывалась в туго натянутые бинты.

Мне было больно, но боль эта была какая-то странная, словно проникающая сквозь толщу льда, промораживающая раны, успокаивая меня. И я был рад этому странному онемению, только лишь благодаря которому я все еще не только в сознании, но и могу неплохо соображать, невзирая на тяжелую гулкую боль в затылке.

Рядом чуть слышно застонал Кэсс, опутанный побегами темно-зеленых лиан, вырастающих из скрещенных рук сида. Тот, уже немного отойдя от схватки, наполовину погруженный в благодатную и плодородную почву, с улыбкой смотрел на остальных, проращивая ростки и к их ранам. Тело Шурая, выпуская множество белых корней, словно причудливое растение, врастало в стену. Даже его волосы и те, покрывшись множеством почек и листьев, как плющ расползались по стене.

Чуть дальше, держа мечущегося в лихорадке лича за руку, сидит вампир, чьи налившиеся из-за множества лопнувших капилляров кровью глаза пристально смотрят на стену, словно считая мелкие песчинки, падающие на пол в сиреневом свете странных светящихся грибов.

Над ними, морщась от отвращения к шарящим по его телу листьям, чахнет брат, постоянно дергаясь, чтобы оторвать от своих ран слишком наглые ростки. Но он хотя бы молчал — Джайрин же, которая, похоже, очнулась раньше всех и первая получила лечение, непрерывно ворчала. Я этого не могу понять— как можно жаловаться на методы, которые, если не полностью вылечат раны, то хотя бы ускорят заживление.

А сейчас, когда вокруг была плодородная земля, способная питать силу Жизни и Природы, сид пытается сделать все по максимуму, в том числе и практически полностью обезболить. Что, понятно, немаловажно, учитывая, что вряд ли мы сможем уйти отсюда подобру-поздорову, скорее всего, придется прорываться с боем. А она, постоянно причитая, что ей не нравится, когда по ней что-то ползает, ныла и ныла...

Не будь Шурай столь флегматичным да полностью расслабленным после поглощения силы, вряд ли он смог удержаться от дозы снотворного, за что мы были бы ему очень благодарны. Зато Неки, очень усталый и раздраженный, не сдержался и крайне нецензурно выразился, в подробностях описав, куда девушка может засунуть свои комментарии и как, собственно, туда добраться. Он к растениям отнесся вообще спокойнее всех — лечат, вот и ладно.

Наконец-то Шурай перешел и ко мне, стало очень щекотно и слегка неприятно, когда тонкие корешки, свисавшие с лианы, проникли в рану и, постепенно очищая ее от грязи, стали стягивать края в неком подобии шва. Полностью сосредоточившись на этом странном ощущении, я, похоже, ненадолго выпал из реальности, так как разговор пришедшего в себя сида и Неки явно не только что начался:

— А вот еще вопрос, Лиан, — человек, неуклюже расположившись у стены, стараясь не тревожить свежее ранение, явно сгорал от любопытства. — Если ты так круто можешь лечить, то почему не смог полностью убрать раны? Это невозможно? Или как?

Шурай пошевелился, стряхивая последние комки земли с порванного халата, и ответил:

— Или как. Теоретически, я вполне могу не только полностью вылечить, но и даже воскресить живое существо,— все это говорил он спокойно, равнодушно, словно и не было всех этих страшных событий.— Только вот для этого нужны некие особые условия, например, не просто плодородная почва, а почва пропитанная магией. То есть лес вокруг Источника, ручьи вытекающие оттуда и так далее. Здесь этого абсолютно не наблюдается, так что мои возможности крайне ограничены. Ну, а воскрешать я вообще могу только в родной роще...

— Оазисе? — уточнила наемница, высунувшись из-за плеча Некатора.

— С чего вы взяли, госпожа?

Шурай явно выглядел удивленным, так что Джайрин немного покраснела, но, собравшись с духом, все-таки объяснила свои логическую цепочку:

— Ну, ты же с отцом жил у нас. А там только оазисы из зелени и есть... — конец фразы она произнесла практически шепотом. Я улыбнулся — сейчас, покрасневшая и смущенная, воительница впервые стала похожа на женщину, причем, красивую женщину. Только вот, к несчастью, это бывает невероятно редко...

— То, что мы жили в вашей стране, не значит, что это наша родина, — он улыбнулся девушке нежно и ласково. — К твоему сведению, рощи сидов могут быть только посреди Живого Леса и нигде больше. Так что на воскрешение не рассчитывайте...справляйтесь сами.

— Даже если мы попремся в Живой Лес?

Нет, вампир все же слишком любопытен. Хотя, возможно, он просто не видит, что сид не хочет говорить об этом. Мы шикнули на него, но он так ничего и не понял.

— Да.

Я не ожидал ответа, так что даже вздрогнул, услышав его невозмутимый голос. Холодный и безразличный. Слава Богу, что никто не стал дальше расспрашивать расстроенного сида, у которого даже ростки пожелтели и съежились. Разговор продолжался, мы говорили о многом — об историях, что происходило с нами в прошлом, травили анекдоты и рассказывали байки.

Единственное о чем не было сказано сейчас — что мы здесь делаем и что нас ждет. В эти часы мы даже начали смеяться, забыв обо всех неприятностях. У Шурая даже цветочки появились... Забавно!

Часа через два проснулся Кэсс, вполне здоровый... ну, для мертвого. Смахнув с тела ростки, листики и цветочки, он сразу включился в разговор, стал ехидничать, словно ничего и не было, словно мы просто сидим в таверне и пьем нагретое вино. Он вообще стал намного радостнее, когда Лед и Холод ушли вглубь холма, и его мертвая кровь потекла по венам, нагревая холодное тело.

Шли часы, мы разговаривали и улыбались, пока внезапно не почувствовали холод, который потянулся из холма. Разговоры как отрезало. Мы снова ощутили, что вовсе не в безопасности, напротив, мы на грани жизни и смерти, причем намного ближе к последней. Судя по прохладе и тонким струйкам инея, ползущего по стенам, солнце уже садилось. И вот-вот, где-то в холме должен был открыться проход наверх. Вот только где? Неизвестно. И мы решили не искушать судьбу поисками выхода и надеждами успеть до того, как проснутся Стражи.

Нет, если что идет не так, то тогда уж все — когда-то бывшее лабиринтом подземелье изменилось за время наших посиделок в тупичке. Потому теперь у нас был только один путь, и путь этот вел в гнездо. Невезучие мы, правда? Но просто сидеть и ждать — это не наш путь, так что наша компания, переглянувшись, пошла вперед. На первый взгляд, это казалось самоубийством — соваться в пасть голодному льву и то безопаснее. Но мы надеялись на чудо, ибо больше не на что надеяться. Илл, которого довольно ощутимо потряхивало, тихо и крайне неуверенно спросил:

— А может они спят?

Протяжный звериный вой был ему ответом.

Фури,

Странница

Она проснулась уже вечером, когда солнце светило уже через ажурные кроны, играя на рыжих волосах Пати, спящего у девушки под боком. На краю полянки уже сидели гвардейцы, готовя на костре мясо недавно освежеванного оленя. Запах был просто умопомрачительный! Голодная девушка настолько явно уставилась на истекающее соком мясо, что Мирну ничего не оставалось, кроме как протянуть ей ветку с парой прожаренных кусков.

Фури улыбнулась, снимая мясо на пару сорванных листьев. Один кусок она тут же съела сама, а второй оставила для мальчика, который уже начал просыпаться. Пати так смешно морщился, когда лучики заходящего солнца попадали на его веки и щекотали щеки. Он вообще был похож на маленького тощего котенка, который, свернувшись клубочком, потягивался после дневной дремы. Прелесть, да и только!

Солнце опускалось все ниже и ниже, так что гвардейцы предложили Фури и Пати прогуляться с ними вокруг холма, что бы найти место появления нового входа. Дети, естественно, согласились.

Сейчас, когда Фури приходилось просто ждать, она чувствовала себя на редкость неуверенно. Она была человеком действия, и такое пассивное ожидание было совсем не в ее стиле — обычно, как только на горизонте показывался хотя бы призрак очередного приключения, она всегда неслась вперед, что бы оказаться в гуще событий. И сейчас, когда она не только не участвовала в делах, но даже не могла знать, что происходит с друзьями, живы ли они вообще, хотя о последнем бывшая воровка старалась не думать, она чувствовала себя лишней и жалкой.

Судя по всему, ученик барда, ставший для нее кем-то, вроде младшего брата, чувствовал нечто подобное, вот только, в отличие от избалованной вниманием за последние несколько лет девушки, он не знал каково это — когда о тебе заботятся, так что потеря связи с драконом ввела его в прежнее апатичное состояние. Лишь изредка девушке удавалось вернуть того любопытного паренька, к которому все привыкли за несколько дней.

Мирн, все так же шутил, улыбался, но теперь для волнующейся девушки его улыбка была противна и наиграна. И еще в его глазах было что-то очень страшное и жестокое, словно он уже разделывает ее как того оленя. Фури это очень не нравилось. Как не нравилось и то, что когда они нашли заледенелый круг на пожелтевшей траве, их окружили плотным кольцом. Обернувшись к все так же радостно улыбающемуся офицеру, девушка спросила:

— Что происходит, офицер? Почему вы?..

— Приказ. Приказ графа.

— Что мы такого сделали? Мой учитель жизнью рискует, что бы вам помочь, а вы... — Пати был слегка нетерпеливым и очень недогадливым. Хотя и Фури не была до конца уверена в своей правоте, что графу не хочется платить им. Возможно, здесь что-то другое.

— А я не знаю! — легкомысленно заявил Мирн, чем поставил Фури в тупик. — Это не наши с графом проблемы, за что на вас взъелась Гильдия. Нас попросту наняли, что бы из вашей шайки выжили только двое — бард и Некатор... Хотя, знаешь, — он наклонился к уху замершей девушки и прошептал, — я бы на их месте завидовал вам — попасть живыми в руки парня, у которого на лице просто сияет большая "любовь" к ближнему и огромный опыт в "развлечениях"... М-да, просто кошмар!

Фури, в ужасе глядя как последние лучи солнца исчезают за горизонтом, а лед, застывший на холме, осыпается, открывая коридор, стояла в центре кольца, сжимая в ладонях пальцы мальчишки, не в силах даже смахивать слезы непрестанно текущие из глаз. Она уже видела как друзья, уставшие, израненные, возвращаются сюда, а их встречают мечи и копья охранников... Противно. Она была растеряна, но все-таки ее не зря называли умнейшей из воровок ее родного города. И самой храброй. И в этот миг девушке по имени Фури было абсолютно наплевать на то, что будет с ней. Сейчас ее волновало лишь то, что случится с ее семьей, внезапно пополнившейся семью душами. Резко бросившись назад, она оттолкнула от себя Пати и крикнула:

— Беги!

И он побежал. Только вот гвардейцы были куда умнее всех встреченных ранее Фури и Пати стражников, потому что они не только не разомкнули строй, но и, почувствовав опасность, сомкнулись плотнее, так что у мальчишки остался лишь один путь — под холм, в самое гнездо. Но он не испугался и, прежде чем воины сообразили, рванулся туда, чтобы даже ценой собственной жизни предупредить своего учителя.

А Мирну с его ребятами оставалось лишь в ярости смотреть на исчезающую фигурку мальчишки и скрипеть зубами от злости. И на его надутом лице не было ни тени той противной улыбки, зато Фури широко улыбалась, глядя прямо в злые глаза воина. Тот, схватив ее за длинные волосы, жестоко дернул, притягивая ее к себе, и прошипел:

— Ты об этом пожалеешь, тварь!

Но она, все так же улыбалась, ответила, без злости, без ненависти:

— Нет, офицер, не пожалею.

Кантаре,

Странствующий бард

Вой, не такой же сильный как вчера, более спокойный и ленивый, не прекращался ни на минуту с тех пор, как зашло солнце. И это отнюдь не радостно.

Я, уже перестав вздрагивать, когда раздавался очередной рык, шел в середине цепочки. На пару шагов впереди группы скользил брат, лучше всех видящий в темноте, следом за ним — вампир. А дальше уже все остальные — я, Джайрин, Шурай, прикрывающие замерзшего Кэсса. В этот раз ему было значительно лучше — помогло и то, что сид наполнил его теплом и силой, и то, что его до сих пор оплетали листья лиан.

Лич довольно быстро перемещался, не напрягаясь и не хромая, в этот раз он совсем не напоминал сломанную куклу. Правда, он все так же бесполезен в плане магии, но теперь хотя бы его меч сможет дать всем нам хотя бы пару секунд. Возможно, это ничего и не изменит, но пока есть хотя бы малюсенький шанс, что эти две секунды спасут чью-то жизнь, ими нужно воспользоваться.

Наконец, когда вой стал настолько громким, словно раздается прямо над ухом, впереди показался светящийся круг, за которым, можно не сомневаться, находилось приснопамятное гнездо. Мы, совсем замедлившись, подошли к самому выходу.

И действительно, там, за ходом находился ледяной зал, по которому лениво слонялись Стражи. Они были необыкновенно грациозны и величественны, наблюдать за такими прекрасными животными было необыкновенно приятно, особенно когда ты находишься от них подальше. Так, как мы сейчас. Вот только нам рано или поздно придется спуститься вниз, что бы попробовать на крепость их когти, клыки и магию... Магию, победить которую у нас нет шансов.

Мы стояли, никак не решаясь сделать первый шаг. Это было похоже на то ощущение, что бывает перед прыжком в омут горной реки — и страшно, и больно, и как-то до странного радостно. Почему-то мне хотелось повторения вчерашнего сражения, и это было явно не нормально. Мне хотелось вновь почувствовать свою жизнь, почувствовать свою власть и свою слабость. Осознать, что значит прикрывать кого-то и знать, что и твоя спина в безопасности. Да, это было именно то, чего так хотелось мне в этот миг, и я понимал, что за это мне было совсем не страшно умирать. За себя и за своих друзей.

Оглядев остальных, я понял, что и в их головах бродят подобные мысли. Что и им уже не терпится спуститься и поставить на кон все. Еще минута и мы, полностью готовые ко всему, спустились бы вниз, но для нас приготовили совсем иное. Внезапно за спиной раздался вой, и из стены белым ветром вырвался Страж, злобно скаля огромные клыки.

Медленно наступая, он выгонял нас в освещенный лунным светом зал. А там уже поджидали остальные — злые и голодные. Взглянув лишь на оскаленные морды, мы поняли, что в этот раз с нами не будут играть, нас ждет настоящая бойня. И мы приготовились подороже продать каждый фунт своего мяса.

Рывок... Ровно минуту мы сдерживали пятнадцать тварей, мечтающих добраться до наших внутренностей. Только одну минуту, за которую мы лишились вампира, отброшенного тварью на другой конец зала, где он и осел мешком с картошкой, брата, чьи Аксус'Фускус, не причинив никакого вреда Стражу, были разорваны, а сам эльф, получив огромную рваную рану на животе, со стоном упал на плиты. Дальше — хуже.

В этот раз звери не были медлительными, напротив, мелькая как молнии, они просто исчезали, и мы, не успевая замечать удары, просто разлетались в стороны. А Стражи, словно котята, игрались с нами, швыряя из стороны в сторону, не убивая, давая ощутить свою беспомощность. Меньше всего, надо сказать, доставалось личу — видимо не интересовались волки несвежей мертвечиной.

Мы, все еще пытаясь сопротивляться, вскидывали клики и творили заклинания... но все было бесполезно. Мои Леди лишь немного поцарапали шкуру Стража, да пара истекающих кровью царапин остались на четырех тварях от терновника, взращенного сидом. Джайрин и Неки вообще не добились результатов, если, конечно, не считать двух сломанных ножей и покореженного двуручника.

Единственным хорошим в такой ситуации было то, что нас все еще не убили, что давало призрачные шансы выжить. И я, переглянувшись с Джайрин, кинулся вперед, прикрываемый наемницей, которая, несмотря на свою усталость и скорость противника, исправно защищала меня, принимая удары зверей на меч и собственные руки. Хорошо, что сок тех странных лиан, что лечили нас этим утром, не только лишил нас ощущения боли, но и способствовал быстрому прекращению кровотечений, иначе Джайрин бы просто-напросто умерла от потери крови.

Я же, уверенный, что ни одна тварь не сможет напасть неожиданно, рванулся в самую толпу. Там, резко развернувшись на пятке, присев, а затем, резко подпрыгнув, запустил в полет полумесяц, попав по носу одной из тварей. Та, завизжав от неожиданной боли, отпрянула, и я, обрадованный открытием, крикнул, стараясь заглушить звуки схватки и рык зверей:

— Бейте... в... нос!..

Меня услышали.

Неки, причудливо изогнувшись назад, пропускает над своим телом тушу прыгнувшего Стража и сразу же, разогнувшись пружиной, прыгает на загривок зверя, вонзая два ножа в ноздри. Страж, взвыв, старается избавиться наездника, но человек слишком хорошо держится, чтобы его можно было так просто сбросить. Тогда зверюга на миг оборачивается снежным облаком, и этого мига достаточно, чтобы Неки упал на каменистый пол, а Страж прижал его лапой к земле.

Джайрин, спеша помочь попавшему в беду парню, проскальзывает между лап Стражей, словно в каком-то причудливом танце, и, оттолкнувшись от бока замешкавшегося зверя, ударяет плашмя по истекающему кровью носу нависающей над Неки твари. Та, отскочив и смешно плюхнувшись на зад, заорала от обиды и злости. На помощь ей поспешили еще трое. Теперь ребятам будет туго, несмотря даже на помощь некроманта, который, как оказалось, неплохой мечник, и очнувшегося вампира, отрастившего себе когти похлеще иных клинков.

Я практически не успевал оценивать обстановку. Все завертелось в безумном хороводе — кровь, боль, страх, удовольствие, крики, предвкушение, удары, холод, радость, желание, смерть, снова удары...

Я изгибаюсь и бегу, лишь изредка нанося удары по зверям, преследующим меня. Рядом танцует брат, заменив иглы подобранным вчера клинком, весьма неплохо зля тварей. На большее мы не рассчитываем, все наши атаки для Стражей не страшнее комариного укуса — неприятно да и только. Мы постоянно двигались между волками, наносили множество мелких ударов, а стоящий чуть в отдалении Шурай направлял ростки Жизни, которые старались разорвать раны.

Даже если не получалось, польза была все равно — тварь все-таки была живой, а семена Жизни не давали ей обращаться вьюгой, что, в свою очередь, повышало наши шансы. И только в моей душе начала зарождаться тень надежды, как все снова пошло не так. Разозленные Стражи в очередной раз взвинтили темп, и мы стали совершенно беспомощны.

Теперь они не ждали. Теперь твари стремились нас просто убить.

Я видел, как когти вспарывают живот вампиру, как в горло сида вцепляются клыки, как Стражи словно кукол швыряют моих друзей, ударяя ими о стены и потолок. Я все это видел и мне впервые было противно, что я вижу боль, смерть, кровь, чувствую страх. Даже мой "дракон", и тот был в ярости, видя алые потеки на стенах и полу, видя этот ужас и не в силах ничего изменить, потому что я сам придавлен к полу огромной тушей.

Равнодушные темно-синие глаза зверя смотрят на меня так, как я смотрел бы на кусок хорошо прожаренного мяса. М-р-р-р... Хочу мяса! О, Господи, о чем я думаю! Меня сейчас съедят, а я думаю о всякой чуши! Надо выбираться. Но лапы держат меня надежнее любых кандалов, и мне приходится смотреть, как медленно опускается голова зверя, как с острых клыков капает слюна, как голодом горят глаза.

Это было страшно, но мне не хотелось умереть спрятавшись от всего, закрывшись от всего. Нет, это не по мне. И я смотрю, не отрываясь, как Страж впивается в мой живот. Отвратительно. Отвратительно и больно, ужасно, непереносимо больно. От такой боли не помогает ничто — ни сила воли, ни растения Шурая, единственный из нашей компании, кто еще может не только стоять, но и сражаться. Боль, наполняя все мое существо, уносит меня все дальше и дальше. И я забываюсь в странном темном мире, где тепло и нет никого, потому я уже не вижу, как Страж начинает пожирать мою плоть. Мне все равно. Я во Тьме.

Как спокойно.

Тьма.

Кэссер,

Странствующий некромант

Кэссер, медленно сползая по стене, смотрел на друзей, лежащих на полу, придавленных Стражами, что явно недвусмысленно облизываются. Ему повезло, мертвая плоть не привлекает тварей, и он, сидя в стороне от бойни, наблюдает за Стражами, что пожирают плоть его друзей. И мертвое сердце лича разрывается от боли. Он пытается помочь, пытается подняться, но все бесполезно — его тело вновь связал холод и лед, так как сид, обессилив, упал на колени, а из носа его текла кровь. Холод сковывает лича, и он скрипит зубами от бессилья, когда зверь, наклонившись над Рене, вонзает в его плоть зубы.

— Не-ет! — хрипит он, пытаясь вырваться из плена. Но у него нет сил. Если только... да, выбора больше нет.

И он внезапно успокаивается, а на порочно-красных губах, покрытых инеем, снова играет улыбка. Толька в этой улыбке нет ни задора, ни радости, нет даже насмешки — только холод и решимость, только они. Губы, медленно двигаясь, выталкивают наружу странные слова древнего, забытого, мертвого языка. Он зовет Ее.

И она приходит.

Все замирает в зале. Замирают истерзанные тела друзей, замирают Стражи, замирают тысячи снежинок, кружащиеся в воздухе, казалось, замирает сам воздух... Только лич продолжал двигаться и чувствовать, ожидая свою Гостью. И она не заставила себя ждать, появляясь легким сиянием невдалеке от мужчины. Она, медленно ступая по распростертым телам, невесомо, изящно, приближалась к некроманту, с каждым шагом становясь все более материальной, словно проявляясь сквозь матово светящийся туман. Еще несколько шагов и перед Кэссом уже стояла красивая девушка. Его Госпожа, прекрасноокая Муэрта.

Говорят, что каждый видит ее по своему, и лишь мертвый способен узнать ее истинный лик. Кэсс надеялся, что это так — ему нравилось думать, что Она такая — светлая, русоволосая с необычайно красивыми темными, практически черными глазами, в которых то и дело посверкивают зеленые искры. Ему нравились ее теплые (как странно!) руки, и красивая добрая улыбка на круглом, немного полноватом лице.

Именно поэтому Кэссу так нравилось встречать ее, чтобы поговорить с ней или просто полежать рядом, положив голову ей на колени. Вот только сейчас не было ни времени, ни желания, сегодня на грани жизни и смерти были его друзья, и он не мог позволить себе расслабиться, не мог позволить увести себя, залюбовавшегося девушкой, в мир неспешных разговоров. Не мог.

Потому он встретил твердо Ее взгляд. Сегодня он позвал ее как Контрактора. И она, понимая это, не улыбается, ее полные губы невозмутимо сжаты, а в глазах не пляшут смешинки — сейчас они похожи на бездонные омуты, наполненные тьмой и милосердием. Те, кто говорят, что Смерть жестока, ничего о ней не знают. Она приносит мир и покой, лишает боли и страха, она — это самое милосердное сознание в мире. Но и жестокой Она быть умеет.

Кэсс смотрит на нее молча, Она поймет и без слов, поймет, что он просит, что ему нужно. Но вот сама Муэрта явно хочет разговора, потому что она опускается на землю рядом с личем и, глядя ему прямо в глаза, произносит:

— Ты понимаешь, чего просишь?

— Понимаю.

— Это будет второй раз, когда ты призвал Контракт, не так ли? Ты уверен, что готов отдать это желание?— звучит ее голос, звенящий капелью во внезапной тишине кокона.— Если так, то у тебя останется последний Призыв Контракта.

— Я готов, моя Госпожа. Это мое решение.

— Что ж, да будет так.

Кэсс вспомнил их первую встречу, Контракт, который они заключили. Вспомнил, как впервые воззвал к Ее помощи. Вспомнил ту силу и мощь, что он получил из ее рук, и тут же ощутил, как по венам разливается знакомый жар. Он прогонял лед, что острыми, причиняющими боль осколками пульсировал в сердце, растекался по телу, парализуя его. Лич улыбался, наблюдая, как мир вокруг стал раскрашиваться тысячами красок, возвращая мертвого к подобию жизни, возвращая ему зрение...

На миг перед тем, как все ожило, он замер, пораженный красотой мира. Насколько это не похоже — знать и видеть, знать, что что-то существует, и видеть это своими глазами. Мир, даже окрашенный жуткими цветами смерти и боли, все равно, был необычайно прекрасен. Но времени не было. Контракт действовал лишь десять минут, целых десять минут он будет обладать силой Муэты. В эти десять минут он будет практически всемогущ — возможно, этих сил хватит на то, что бы расправиться даже со Стражами...

И он без оглядки скользнул вперед.

Сейчас, наверное, никто не смог бы узнать Кэссера — одетый в туманный плащ, с длинными черными волосами, перевитыми серебристыми лентами, с сияющими даже из-под тени капюшона аметистовым огнем глазами. Он был похож на тень, а не на живого человека. В его тонких костлявых ладонях, столь не похожих на большие ладони Кэсса-лича, блестела прозрачная коса, украшенная серебряными узорами. Он был прекрасен завораживающей красотой смерти и небытия. Наверное, многие бы испытали отвращение, глядя на это олицетворение смерти, бесстрастно вершащее свой приговор...

Он скользил мимо застывших тварей, двигаясь намного быстрее любого Стража, он смеялся, глядя на их попытки остановить безумного Контрактора, он наслаждался этой властью, впрочем, не забывая и о том, зачем он потратил Контракт. Стражи живые, а, значит, смерть имеет власть и над ними. Нет, они не умирали от одного его слова, все-таки Кэсс был лишь одним из воинов настоящей Смерти.

И все же, даже те крохи, что достались ему по Контракту, были огромны для смертного. Прозрачная молния косы делала то, что было невозможно для любого оружия смертных — она рассекала шкуру и плоть тварей, оставляя страшные, незаживающие раны. Стражи в ненависти кидались на Кэсса, пытались убить его, пытались сбежать, но все было бесполезно. Некромант неизменно настигал тварь, чтобы парой ударов уничтожить создание Хаоса.

Однако, ничто не вечно, а срок Контракта тем более. Десять минут — не много для сражения с Высшими Тварями, и, когда они закончились, на земле лежали только семь тварей, остальные, заметив, что противник опускается на землю, лишаясь сил, воспаряли духом. И некромант, снова погружаясь в привычную тьму, в изнеможении протянул руки к невозмутимой Госпоже и простонал просьбу:

— Пожалуйста, Муэрта, пожалуйста! Еще десять минут... Еще один Контракт...

— Нет, — ее голос, необычайно теплый и ласковый для таких жестоких слов, успокаивал истерзанное болью сердце лича. — Нет, мой некромант, нет... Я, конечно, могла бы приблизить тот сладостный миг, когда ты окажешься в моих руках, но это было бы обманом, а я не люблю обманывать. Тебе не нужно призывать последний Контракт. Ты, несчастный мальчишка, все время забываешь, что ты не один, и что не только у тебя есть секреты...

Муэрта указала вперед, туда, где, изогнувшись на камнях сломанной куклой, лежал бард.

— Но он же, — начал Кэсс, еле сдерживая слезы, — он же...

И замолчал. Кантаре, словно не замечая страшной раны на животе от клыков Стража, поднимался с земли. Это было невероятно, но рана прямо на глазах у изумленного Черного Целителя зарастала странной темно-синей материей, туманом. Это было просто невозможно! Но на этом сюрпризы не закончились. Кэсс и раньше подозревал, что за личиной повесы скрывается, что-то большее, сейчас же с удивлением смотрел как его друг, словно объятый черным пламенем, шагнул вперед, а ему навстречу неслась рыжеволосая фигурка. Пати? Он-то что здесь делает?

Мальчишка, не замечая тварей, несся к учителю, что-то крича, стараясь о чем-то предупредить. Но бард его не слушал. И, когда мальчишка подбежал к нему и, сжав в руках ладонь, стал что-то говорить, Кантаре просто отодвинул его в сторону, не слушая, не замечая... Он шагнул вперед, туда, где собрались в стаю Стражи.

И запел.

Кантаре,

Бард и жрец

Когда Тьма накрыла мое сознание, я, несмотря ни на что, продолжал оставаться в сознании. Мне виделось нечто очень странное, нечто, не вписывающееся ни в какие рамки окружающего мира. Странные видения не тревожили усталый разум до тех пор, пока по искаженному коридору, наполненному тысячами тварей, не прошел старый знакомый — белый Герцог Тьмы, ступая в сиянии серебряных отсветов луны. Он, брезгливо морщась, отбрасывал носком сапога мелочь, пытавшуюся забраться на его фигуру. Это было настолько забавно, что я искренне смеялся, неприлично показывая пальцем на высокородного гостя.

Тот, похоже, не обращал на меня никакого внимания, и мне пришлось прекратить. Оказывается, не так уж и весело смеяться над кем-то, кто игнорирует все твои старания. Гость же тем временем, усевшись в возникшее не по моей воле кресло, задумался. Герцог рассматривал меня как некое редкое животное, которое, несмотря на свой отвратительный характер, за который его хочется убить, единственное в своем роде и лишаться его чревато. Мне не нравилось такое отношение, но сделать я ничего не мог (и вообще это мой сон!), так что продолжал ждать. Правда, недолго — буквально через минуту Лунный Свет заговорил:

— И почему ты сейчас умираешь?

Это было сказано настолько спокойно и укоризненно, что на секунду мне стало стыдно, что я такой плохой мальчик, умираю тут... Но лишь на секунду. Потом я вспомнил, кто собственно меня сюда послал, и разозлился:

— И это у меня спрашиваешь ты?! Ты, который буквально заставил меня лезть в эту нору?! Конечно, я умираю! Я смертен в отличие от тебя! Я не могу убить тварь! Не могу! А значит — я умираю!

Я кричал, выплескивая весь страх, всю злость, всю обиду на молчаливого собеседника, который насмешливо смотрел на мою истерику, разве что орешки не щелкал. Сволочь! Махнув рукой на бессовестного Герцога, я уже собирался пойти куда-нибудь успокоиться — в этом фантастическом мире, я был уверен, можно найти все, что угодно, — когда из уст белого демона раздались слова:

— Во-первых, с чего ты взял, что ты смертен? — развел руками мой собеседник.-Ты проверял? Нет? Ну, так я и думал. Вот только проверять, все же, не советую! Мало ли... А во-вторых, уж поверь мне, ты вполне можешь справиться со всеми этими тварями, стоит лишь постараться чуть-чуть. А ты сдался, даже не попытавшись переломить ситуацию. Вот именно поэтому, а не из-за неравных сил, ты и лежишь сейчас полутрупом.

— А ты, типа, должен читать нотации всем, кто умер, да?— недовольно протянул я, скептически рассматривая его.

Снова удивленный взмах.

— А с чего ты взял, что ты умер, мой маленький бард?

Я недоуменно уставился на него. Он только что сказал?..

— Да-да, не удивляйся — ты себе вполне живой, бард и жрец моего Господина. Жреца Темного Демиурга не так легко убить,— улыбается Герцог.— Господин защищает свое дитя, дарует ему силу Тьмы, Хаоса и Разрушения, прося в ответ лишь верной службы его трону.

— Эй, Герцог! Я никакой не жрец, и не собираюсь им становиться, слышишь? Меня хоть кто-нибудь спросил, хочу ли я этого, хочу ли я служить тьме?— возмущенно кричу я, ненавидя этого самовлюбленного мужчину, решившего, что имеет право решать за меня.— Не спрашивали! Вот я и не собираюсь этого делать! Не нужна мне эта сила!

— Не нужна? Ты уверен?

И он разогнал мою спасительную темноту, покрытую моими сновидениями, обнажая зал бойни. Там в лужах собственной крови лежали мои друзья, сражаясь за жизнь в объятьях тварей, там, тратя последние силы, танцевал некромант, там все было наполнено смрадом умирания, стонами боли и запахами отчаяния. И это все было настолько отвратительно, что меня едва не вырвало от отвращения.

Я хотел закрыть глаза, отвернуться, сбежать, но Свет не позволил мне, крепко зажав запястья в своей когтистой лапе, другой подняв мне подбородок, заставляя вглядываться в открытые раны, кровь, внутренности и искаженные болью лица, словно впечатывая образы в мозг.

— Тебе все еще не нужна сила? Тебе безразлична их судьба, бард? — последнее слово прозвучало как жестокая насмешка, — Безразлична? Или, — тут, понизив голос практически до шепота, спросил меня Герцог, наклоняясь к самому уху, — тебе нравится? Может, я не понимаю, что тут происходит, может, ты хочешь исполнить мечту детства и узнать, что у них внутри? Хочешь насладиться их смертью, их страхом, их ненавистью? Так как, бард?

К горлу снова подступила тошнота, а сердце сжалось от необыкновенно болезненного укола. Нет, мне не хотелось делать этого, мне не хотелось продолжать слышать их стоны, чувствовать их запах, запах смерти. Впервые мне не хотелось, чтобы они умирали, мне хотелось, чтобы друзья улыбались, но сил больше не было. Да и, если говорить честно, не было никогда. И я прошептал, отвечая:

— Нужна...

— Что? Я плохо слышу.

— Нужна.

— Громче!

— Нужна!

— Вот теперь я верю. Присягни Господину, поклянись посвящать всю кровь ему, поклянись, что силы тьмы...— громыхая, звучит голос Первого.

— Нет! Нет, я не могу! Я не хочу быть жрецом, не хочу, что бы меня ненавидели!..

Я был так жалок в этот миг, когда, теребя в руках полу туники, пытался отвязаться от ответственности, убежать от страхов, получить что-то не отдавая ничего... Видно и Первый Герцог это понял, так как махнул рукой и приказал мне убираться.

— Ты можешь пытаться обмануть себя, отмахиваясь от самой своей сути, но рано или поздно ты осознаешь, что это бесполезно. Ты можешь отрицать, что ты Жрец Господина, можешь. Вот только кто тебе поверит? Никто! Многие, лишь взглянув на тебя, смогут сказать, что ты жрец, слишком многие, чтобы ты мог где-нибудь спрятаться! Скоро весь мир пойдет против тебя, практически каждый встречный будет врагом... Вот тогда ты и поймешь, что только сила, скрытая в твоем сердце, только помощь моего Господина сможет спасти ваши жизни. Мы не торопимся, нет. Мы можем подождать, когда ты обожжешься!

А теперь иди!— сказал он, махая рукой вперед, в сторону битвы.— Иди, сражайся, спасай себя и других, достав тьму из сердца, а вдохновение из души! Помни, что Луна покровительствует поэтам, а полнолуние дарует особую силу! Пойми это, и пой для меня и моей сестры!

И мир закружился, стирая настоящее и придуманное, вновь погружая меня во тьму.

А потом вернулась боль.

Она была невыносимой, буквально пронзающей все мое существо. Я не мог даже пошевелиться. Казалось, мое тело в неком пространстве, где нет ничего кроме нее и тьмы. И мне не хотелось там задерживаться, совсем не хотелось. Я вспомнил, как Герцог говорил о "тьме в сердце", и решил попробовать ее найти. Сперва я подумал, что там ничего нет, что почудившаяся мне тень — лишь игра моего больного разума, но потом... Потом я "проснулся".

Первой ушла боль. Стало необыкновенно хорошо и радостно, словно какой-то праздник наступил раньше положенного. Странное чувство для умирающего, правда? И я понял, что я меняюсь... Мой "дракон" просыпался.

Как правило, я не давал ему воли, сковывая множеством пут, не пуская его во внешний мир, но сегодня та странная легкость не давала мне сосредоточиться, и он заполнил меня. Он смотрел моими глазами, его когти росли из моих пальцев, что уже сжимали рукояти сестер... Я даже не помнил, когда встал с пола и, окутанный темным пламенем, двинулся вперед. Странное спокойствие и уверенность охватили меня. Ощущение собственной силы, власти еще никогда не было настолько сильным, как сегодня. И я шел, шел убивать и защищать, именно в таком порядке приоритетов, приоритетов меня-"дракона". Возможно, настоящего меня.

Невозмутимо отбросив мальчишку, неизвестно каким образом попавшего под холм, я продолжил свой путь, лишь замечая, что рана закрылась холодной плотью, а сам я окутан темным пламенем, в сполохах которого горят и осыпаются пеплом камни и песок. Тонкие лучи Луны приветственно блеснули, словно приглашая на танец, и я, вспомнив совет Герцога, начал петь, играя на них клинками сестер:

— Опускайте глаза, чтоб не видеть мой взгляд,

Уходите в толпу, чтоб не слышать струны.

Я иду по костям, и я сам уж не рад,

Что под пальцами острые нити луны.

Мой голос эхом раздавался по множеству пещер и коридоров, что окружали зал, от его звучания твари попытались сбежать, чувствуя силу, способную их уничтожить, но бежать было некуда — проходы были завалены землей и камнями, упавшими от раскатов голоса. И я, не прекращая песни, стремлюсь вперед, где меня ждали испуганные и злые Стражи, сбившись в стаю и готовясь дать достойный отпор.

— Они в кровь разрывают горячую плоть,

И багровые капли шипят на камнях.

Из-под сомкнутых век хочет вырваться прочь,

То безумье, что спит на кривых зеркалах...

Да, это сладкое слово — безумие... Сейчас лишь оно владеет моим сознанием, искажая окружающий мир, не давая мне ни секунды на раздумья и сомнения. Все так просто и так сложно... Тьма, свет, жизнь, смерть и прочие избитые определения не были важны в моем танце, важна была лишь красота. Красота багряной капли, что, застыв на миг на кончике клинка, срывается вниз, испаряясь с горячих от моего пламени камней. Красота алой трещины, что появляется на белоснежной шерсти от любого моего удара. Красота их стонов, что подобием музыки сопровождает мою песню. Красота белых тел, объятых черным пламенем, слетающим с меня. Красота.

Я скольжу в танце между лучей ночного светила, я пою только для него.

— Я под стоны и крики танцую с луной,

Слыша в них лишь подобье старинных баллад.

Звон клинков, запах крови, и шепот: "Ты — мой!",

"Может так, но сегодня и ты лишь моя!"

Мой танец не идеален, в нем нет партнерши. И, словно все в этом мире подчиняется моим желаниям, она появляется. Точнее они.

Две серебристые тени, соскользнув с клинков, начинают кружиться вместе со мной в безумной пляске смерти. Я уворачиваюсь от лап и когтей, проскальзываю под телами, прыгаю, изгибаюсь, ни на миг не забывая, что все это танец. Две сиды, скалясь и смеясь, так же безумно кружатся вокруг меня, направляя клинки на Стражей. Их короткие серебряные волосы развеваются в потоках неощутимого ветра, как и рваные подолы длинных призрачных платьев. Они кажутся видениями, нереальными, рожденными моим искаженным сознанием. Но это не так.

Я делаю выпад вперед, целясь прямо в горло твари, и вместе с клинком к цели несется Правая, стремясь вцепиться в горло своими длинными и толстыми стальными когтями, что растут на ее хрупких ручках... И как подтверждение реальности этих созданий на шее Стража открываются пять страшных рваных трещин, и он падает на пол. Я, оттолкнувшись от тела, подпрыгиваю вверх, к самому потолку, а затем падаю вниз, направив сестер на очередного волка, и пою, улыбаясь сверкнувшей в небе Луне.

— Искаженные тени дрожанием сна

Заплетают вокруг свой немой хоровод.

Зверь голодный во мне. Открываю глаза,

Чтобы снова взглянуть на пустой небосвод.

Тихий треск огня, что окутал мое тело, раздражает, отвлекая от столь интересного дела, как препарирование очередной тушки и я, извернувшись, сбрасываю его с себя. Но он не опадает на землю, наоборот, складываясь в фигуры, сполохи поднимаются в воздух, сопровождая меня как свита, готовая уничтожить любого, кто приблизится ко мне. Запахло паленой шерстью... Мне нравиться это. Это приятный запах чужого поражения.

— Плети черной луны разрывают мне грудь,

Голос мой, надрываясь, пульсирует Тьмой...

Убегай от меня, не преследуй мой путь,

И не слушай, как голос звенит под струной!

Мне надоело играть — Стражи, осознав, что орешек оказался им не по зубам, стали просто убегать, не делая ни единой попытки спастись. Скучно! А их было еще шестеро — лови каждого, убивай. Нет, не стоит так бездарно тратить время!

Послушные моей воле нити, что связывают светило с землей словом и мыслью, песней и силой, обрели плоть, становясь острейшими струнами, что разрезают плоть замешкавшихся Стражей. Те, не понимая, что происходит, мечутся по залу, а невидимые струны отрезают им лапы, калечат тела... Мне остается лишь добивать слишком умных, заметно сокращая время этой скучной работы. Я напомнил себе мясника, что уже не первый десяток лет разделывает туши. Мое отношение было таим же спокойным и скучающим.

Для меня прежнего это было бы странным, но меня-"дракона" это не волновало, как не волновала кровь и грязь на одежде и волосах, мне хотелось лишь удовлетворять свое любопытство.

— Но не внемлют словам чьи-то тени немые —

Только голос и пенье запутанных нот.

И вослед наступая, созданья слепые

Шли за мной по дороге нечаянных слез.

Им плевать, что мой меч напророчит лишь смерть,

И плевать, что в зрачках только холод насмешки —

Они просят одно: "Не заканчивай петь!"

И хрустят под ногами разбитые пешки.

Под ногами дороги замкнулись во круг,

По которому вечно придется идти

Барду Тьмы, в окруженьи протянутых рук

Тех, кого чары песни прокляли вести...

Твари, издав последний стон, затихли с последними словами песни. Я тоже замер, наслаждаясь покоем и тишиной. С последним эхом растаяли чары, навеянные моей песней, и все исчезло — исчезли две стальные Леди, исчезли тени, рожденные черным пламенем, исчезли струны луны. Исчез "дракон". Остался только я-Кантаре, я-бард, я-повеса, который старался не испортить величественную картину и не попрощаться со вчерашним обедом.

Я не очень хорошо помнил, что происходило в последние минуты, прошлое было похоже на лоскутное одеяло, где неведомый мастер перемешал события, словно в головоломке, так что мне потребуется немало времени, чтобы понять, что только что произошло. Но, возможно, это и к лучшему — я не уверен, что хочу знать, что делал и чем наслаждался я, обретя целостность.

За спиной раздались шаги, и я, обернувшись на звук, увидел приближающихся друзей. Израненные, усталые, они улыбались так радостно и приветливо, что я не смог удержаться и засмеялся, сбрасывая напряжение. И мне вторил их смех.

И в тот момент я осознал, что последние строки моей песни были пророчеством — я обречен вести их за собой, а они обречены следовать позади, даже если впереди будет смерть. Темный умеет вязать крепкие оковы... Наверное, я мог бы освободиться из этих цепей, но разве я хочу их разрывать?

Джайрин,

Наемница

Когда они подходили к барду, замершему посреди бойни, Джайрин чувствовала себя крайне неуверенно, что раньше случалось не так уж часто. Бард оказался совсем не таким, как она думала — нет, она и раньше понимала, что в нем сидит нечто темное, но не представляла масштабов. Наверное, надо было испугаться, но этого не происходило — видимо какая-то часть девушки понимала, что каким бы он ни был, Кантаре все равно помнит и ее, и других.

В конце концов, он ведь помог им залечить раны! Хотя, как сказали Шурай и Кэсс, а их мнению повода не доверять не было, он залечил их как Черный Целитель, то есть мертвой плотью, но сид пообещал, что на ближайшем привале все исправит. А значит, обижаться было не на что — он ведь каким-то образом спас их всех, хотя раньше считалось, что убить Стражей невозможно.

Бард обернулся и, посмотрев на друзей, плюхнулся на пол, не сдерживая истерического смеха. Остальные тоже, не в силах противиться радости жизни, стали смеяться вмести с ним. И было всем хорошо.

— Кантаре, ты ничего не хочешь нам сказать? — прозвучал тихий голос вампира, явно сгорающего от любопытства. Он был абсолютно спокоен, так как не умел смеяться, и ждал ответа быстро погрустневшего певца.

— Рене, а давай немного попозже?— жалостливо протянул парень.— Сейчас не время для длинных историй...

Вампир согласился, хоть и с явной неохотой, и стал дожидаться, когда успокоятся остальные. Немного времени спустя, послушав Пати, друзья стали думать как быть, учитывая предательство графа.

Бард, почесав грязные волосы, начал:

— Ну, если я правильно понимаю, вопрос "будем ли мы спасать Фури?" не стоит?.. Вот и отлично!— он тукнул ланью о кулак и пожал плечами.— Тогда, простите, я не понимаю, что мы рассусоливаем — руки в ноги и вперед, пока с ней не случилось ничего плохого! На месте разберемся!

Мрачный Неки покачал головой, замечая:

— Мы ранены, устали, а воины графа сытые и отдохнувшие. У нас нет шансов!

— Против Стражей тоже не было! Не парься Неки, прорвемся! И вообще, это пока не главная проблема.

— А какая же, по твоему, главная? — к повару-убийце наконец-то вернулось ехидство, что ничуть не помешало барду, радостно улыбаясь, ткнуть в один из проходов:

— Наша первая и главная проблема — разобрать этот завал!

Фури,

Странница

Когда восток снова заалел, связанная девушка с надеждой вглядывалась в темноту коридора, надеясь, что сегодня ее друзья все-таки вернутся, спасут ее и надают по шее этому сволочному офицеру. Последний, постоянно вставляя свои ехидные и жестокие комментарии, уже изрядно достал девушку, так что она желала ему долгой и мучительной гибели.

— Ну что, девица-красавица. Готова перед смертью доставить радость моим парням? — смеялся Мирн.— Ой, не хмурьтесь, милая, обещаю, вам понравится! Ну, а если это будет для вас так бесчестно, то можете утешаться тем, что смоете этот позор кровью!

— Смою. Твоей, — прошипела девушка, пытаясь укусить мужчину. Тот, лишь усмехнулся на ее жалкие потуги, и отошел, построив воинов вокруг входа в холм. Там. Где-то вдали уже послышались спокойные шаги. Сердце девушки наполнилось радостью, а по щекам потекли слезы.

— Рано радуешься, девочка.

Хриплый голос Мирна вернул ее с небес на землю — если смотреть со стороны, то у измотанных двухдневным сражением друзей куда меньше шансов на победу.

И тем не менее, она не перестанет верить в своих друзей.

Когда на поверхности показались ребята, Фури даже дернулась навстречу, но ее резво перехватил стоящий рядом гвардеец и, залепив сильную пощечину, разбив губы в кровь, усадил обратно. Девушка увидела, как до белых костяшек сжались кулаки у Неки, как блеснул ненавистью взгляд барда... И на душе стало спокойно — ее спасут.

Но офицер так не считал. Расслабленно подойдя к команде, он сказал:

— Должен извиниться, но мы вынуждены вас убить.

— И что же такого мы сделали графу Сэнтиару? Не считая освобождения его земель от тварей.

— Графству вы не сделали ничего, зато сделали Гильдии. А нам, знаете ли, после всех этих проблем с льдистыми, очень нужны деньги. Так что, извиняйте!

И, махнув своим воинам, приказал:

— Убить!

Кантаре,

Бард и жрец

Когда я смотрел на этого человека, который все решил, которому было плевать на все, кроме денег и приказов, мне почему-то вспомнился разговор с Лунным светом, который говорил, что я не могу выбирать, что выбор сделан за меня другими. Теми, кто объявил мне войну. Сейчас, кажется, я начал понимать, что он имел в виду.

Взглянув в его глаза, я принял его выбор и улыбнулся.

И в воздухе зазвучала Песня.

Мирн,

Офицер личной гвардии Сэнтиара

Когда он понял, что аристократик начал петь, мужчина едва сдержал смех. Это было так нелепо — петь перед смертью, так пафосно и бесполезно, что казалось издевательством. Но, ощутив невидимые путы, сковавшие тело, когда понял, что это была не просто песня, было уже поздно.

Собрав последние силы, Мирн поднял голову, чтобы взглянуть барду в глаза. И в них он увидел, как сквозь золото проглядывает Тьма, словно осенью проглядывает черный омут сквозь на миг разошедшийся ковер листьев на его поверхности. Это было страшно, очень-очень страшно...

А потом, уже теряя сознание, он прочитал по тонким губам:

— Во имя твое...

А дальше — тьма.

Глава 11

Экстремал должен четко чувствовать грань, где кончается экстрим и начинаются неприятности.

— Слышали ли вы легенду о Темном Барде, что присягнул Тьме и славит Врага? Нет? Тогда слушайте!

Говорят, что недавно на землях, что лежат к северу, появился смертный, чьи волосы отливали золотом, а кожа антрацитом. Говорят, что он возник, словно ниоткуда, со старинной ситарой за плечами и двумя клинками за поясом. Ступая по тропам и трактам, он идет, играя на струнах инструмента, поет свои песни. Они настолько прекрасны, что зачаровывают и детей, и взрослых, и девушек, и суровых воинов, всех, кто хотя бы раз услышит его голос.

Он очень красив, кажется, что небожитель спустился на землю, настолько изыскана его внешность. Ни одна из встреченных им женщин не в силах отвести взгляд от его лица. Но глаза его, словно наполненные расплавленным золотом, смотрят жестко и холодно...

Он играет в чувства, он играет с чувствами, он всегда носит маски, хоть и не скрывает Тьму, что царит в его душе. Но тем, кто услышит его песню, уже все равно, кто он, кому он служит и что он пророчит им... все равно! Они не в силах противиться песни, готовы следовать за ним куда угодно, готовы сотворить все, что угодно, лишь бы еще хоть раз услышать его.

Но он никогда не зовет никого за собой. Он одинок в своем пути. Лишь ночной лес и сияющая луна спутники ему, лишь звери и птицы ночные друзья ему, и лишь Темный Бог господин ему.

Говорят люди, что он не признает ни власти земной, ни власти небесной. Говорят, что он непростительно дерзок в гордыне своей, что ставит себя выше всех! Говорят... Он не боится правды и презирает ложь, он насмешлив и язвителен, он не уважает ни старших, ни тех, кто выше его. Он не молится Богам светлым, не молится предкам своим — лишь тризну кровавую песней он правит, лишь Господину Темнейшему служит! Слушайте люди!

Слышал я и то, что уже назвали его старцы мудрые, старцы святые, Апостолом Темным, что смерть нам приносит на крыльях кровавых, в песнопеньях темных. Слышал я от людей надежных и умных, да не знаю, правда ли! Сам не видел я эльфа златовласого, что по дорогам странствует, что свой дар на золото меняет, не видел — и слава Богам!

А то, вдруг, правду люди бают и впрямь он песней своей не только смех и радость, покой и счастье приносит, но и сон смертный, сон вечный навеять может?.. — старик-сказитель закашлялся и, схватив костлявой рукой деревянную кружку, допил молодое, кислое вино.

Вокруг снова было шумно — посетители придорожного трактира, что стоял на границе Южных Земель, вернулись к выпивке, мясу и хорошеньким служанкам, громко обсуждая услышанную новость, которая со временем обросла просто невиданными подробностями. Бард уже побеждал армии, сжигал храмы и, что самое страшное, плюнул в Пресветлого Отца!

— И самое приятное! — раздалось из угла и зал засмеялся. В этих местах редко можно было встретить тех, кто бы являлся истинно верующим в Светлого, так что неизвестный Бард скорее вызывал интерес и уважение, нежели ненависть, и это было совсем не странно.

Южные Земли испокон веков были особым местом — расположенные между горами дроу и землями вампиров, они давно не только привыкли к созданиям Темных, но и практически полностью сроднились с ними. Здесь крайне редко можно встретить чистокровного человека, зато полукровок и квартеронов было больше чем достаточно. Дампиры и полуэльфы составляли добрую половину населения Южных, потому к Светлым Богам было особое отношение. Нет, здесь не поклонялись Врагу, не приносили кровавых жертв, но здесь, куда чаще, чем на Севере, задавались вопросом: правы ли древние сказания и святые старцы? Правда ли Враг — истинное Зло? И за эти вопросы Юг считался прибежищем всех еретиков, что бежали от презрения других.

Посему здесь рассказ сероглазого старца не вызвал ненависти или порицания, скорее наоборот. Многие из посетителей сами бы с удовольствием не только встретились, но и выпили пару чарочек с этим "Темным Бардом". Старик же, получив свою пару монет, тихонько вышел из таверны и, что-то невнятно бормоча, отправился в путь. Куда он шел, зачем? Никто не знал, знали лишь, что он, появляясь в сотнях деревень и городов, всегда рассказывал одну и ту же сказку — сказку об одиноком страннике, прозванном Темным Бардом...

Эден,

Служанка при трактире

"Какая красивая сказка!" — думала черноглазая девушка, замерев у кухонной двери, слушая старика. Она вот уже десять лет работала здесь, с тех самых пор как фанатики Светлого убили ее мать за то, что она родила дочку от дроу. Тогда она лишь чудом спаслась — старуха-соседка спрятала трехлетнего ребенка у себя, но после той ночи мало нашлось бы людей, которые ненавидят слуг Светлого больше, чем она.

Потому, услышав историю об эльфе, который не побоялся заявить всему миру, что он служит Тьме, что он не признает лживых светлых Богов, в ее сердце зародилась надежда. Ложная конечно, ведь она понимала, что тот, кто отринул все заветы Света, вряд ли преследует чьи-либо интересы, кроме своих.

Но это не важно, ведь Эден хотела верить, что это не сказка, придуманная старцем, не еще одна ложь, что где-то он бродит, одинокий и печальный, где-то, стараясь открыть глаза всем, кто населяет Соррен. Что однажды она встретится с его, наверное, необычайно красивыми глазами... И она, задумавшись, роняет поднос, разбивая так и не помытые тарелки.

— Итить, твою мать, Эден! Опять мечтаешь! Ну что с тобой, такой безрукой делать, а?— воскликнул хозяин, в недоумении опуская руки.

Девушка смущенно оправдывается, что-то бормочет, собирает острые осколки голыми руками.

— Простите, хозяин, это больше не повторится!.. Я буду аккуратной!

— Эх, Эден, я что, первый год тебя знаю, малышка? — мужчина, слегка улыбнувшись, потрепал ее по голове. — Не будешь! Ну, да ладно, не обеднеем от пары тарелок, дочка!

И совсем невнятно:

— Эх, были бы живы твои родители, порадовались, какая у них дочка пригожая выросла... Чтоб эти фанатики Врагу на обед достались!

Но Эден этого уже не слышала — собрав осколки, она вышла во двор и, шикнув на большого серого кота, что повадился таскать объедки у их рыжей Кары, подошла к забору, чтобы выбросить уже мусор в яму. Сразу за оградой пролегал Большой тракт, по которому непрерывным потоком шли люди, нелюди, караваны и одинокие путники.

Некоторые, уже не раз останавливавшиеся в этой таверне, приветливо махали румяной девушке, шутили, смеялись. Другие лишь неодобрительно косились на простоволосую девушку, что так беспечно и открыто говорит с мужчинами, ну, а кто-то просто проходил мимо, спеша по своим делам.

Эден, все еще под впечатлением легенды, с замирающим сердцем следила за прохожими, надеясь увидеть среди них своего героя с золотыми глазами и древней ситарой, который, естественно, пленившись ее красотой, позовет разделить с ним бесконечный путь во Тьме.

Но путники все проходили и проходили, и каждый загадочный незнакомец оказывался очередным каторжником, судя по абсолютно несимпатичной физиономии. Эдан, ругая себя за глупую романтичность, уже собралась уходить, но, поскользнувшись, уронила за ворота деревянный поднос.

— Вот, шайран песчаный! И что мне делать?

— Это не вы уронили? — раздался поразительно красивый голос. У забора стоял парень, одетый в серый плотный халат и платок, повязанный вокруг головы. Края платка спускались на плечи и спину и были так завернуты, что лицо практически полностью скрывалось в тени. Так платок обычно носили те, кто скрывался от закона или те, кто привык путешествовать по пустыне, где солнце готово до кости прожигать плоть, а песок острый, словно стекло. Но этот парень не напоминал ни того, ни другого — он был слишком хрупким и беспечным, слишком... просто слишком не таким.

— Спасибо, а то я уже и не знала, как достать, — пробормотала девчонка, стараясь заглянуть в лицо путешественника. Но тот, заметив ее интерес, сам посмотрел ей в глаза. На нее смотрели золотые бездны на пепельной коже...

— Будьте аккуратнее, — улыбнулся бард и, подойдя к ожидающему его человеку с длинной серебряной косой, побрел дальше, даже не обернувшись на Эдан. Но ей это было и не нужно — она просто стояла, прижав к груди старый поднос как главную драгоценность, и смотрела вслед уходящей мечте...

— Итить тебя, Эдан! Ты где пропала, несносная девчонка?! Тебя только за Смертью и посылать!

— Иду, хозяин, иду! — крикнула она и, подобрав юбку, радостно побежала к заднему входу в таверну, что стоит на Большом тракте.

Кантаре,

Странствующий бард

— Ты чего тормозишь, Кантаре? Если помогать каждой симпатичной девушке, что встретится на тракте, то мы и через месяц не дойдем к месту встречи!

— Да ладно тебе, Неки, что такого-то? — отмахнулся я от занудного человека. — Все мы успеем! А даже если и опоздаем — ничего страшного не случится. Ну, не уйдут же без нас?

— Не уйдут. — кивнул Неки. — Но совесть-то надо иметь?

— Да-а-а?..

Вот уже вторую неделю как мы, а мы это я, Неки и Иллаби, который сейчас отправился на охоту, идем по Большому тракту. Почему нас только трое? Да все из-за этого проклятого графа, спевшегося с Гильдией. Он не стал заминать историю с холмом и своим воинами. Он, наоборот, выставил все в выгодном для себя свете.

Вот и пошли по миру гулять легенды о Темном Барде, продавшемся тьме. Даже до границ с Южными Землями докатилось! Слава Богу (или теперь мне надо говорить Темному?), что здесь я "одинок"! Что значит, что Рене оказался в очередной раз прав — через какое-то время, да еще и вдали от места, наша история так исказится, что никто не будет искать "отряд наемников", останется лишь печальный герой. Так и случилось.

Потому две недели назад, когда мы собрались сваливать из графства, Рене предложил неплохой вариант, как на время сбросить с хвоста Гильдию. План был прост — разделившись на три компании, по разным трактам идти на Юг, где ко мне, как "Темному Барду", да и к ним, как к моим "приспешникам", будет куда более спокойное отношение.

Он нас и поделил — Джайрин, ехавшая как благородная хани, Шурай и дети, что сопровождали ее как слуги, были первой группой, что отправились по Шелковой дороге. Именно по ней шли поставки шелка из Восточных провинций Юга, да и как раз по ней предпочитали ехать аристократы, решившие посетить южные края.

Второй группой по Малому тракту отправились наши послы — Рене и Кэсс, заезжая в некоторые дома и активно делая вид, что занимаются основной своей работой— налаживанием связей и шпионажем.

Мы же трое отправились по главному тракту, Большому, так что времени у нас было еще достаточно — эта дорога была самой короткой, и к руинам, до которых осталось полдня, мы должны были прибыть первыми. Поэтому-то брат и отправился на охоту — чтобы встретить друзей, по которым мы успели соскучиться, вкусным мясом от Неки. Таким ароматным и нежным, таким... м-м-м... Я с утра не ел!

— Неки, а, Неки, а у нас пожрать нет? — подкатил я к другу. Тот, скривившись, недовольно ответил:

— За те пять минут, что ты не спрашивал, еда не появилась, — потом, помолчав, ехидно добавил. — Чем меньше ты будешь отвлекаться на юбки, тем скорее мы придем к руинам, куда Илл подтащит какую-нибудь зверюшку.

Я тяжело вздохнул, поправил платок, и поплелся за Неки по пыльной дороге Большого тракта. Кстати, с этим платком тоже интересная история — мне его купил наш мастер маскировки, когда в одном трактире ко мне подкатили ребята, желающие вступить в "армию Тьмы" и пару фанатиков, желающих ее же истребить.

В тот раз нас спасло лишь то, что они моментально передрались между собой за очередность, и нам не пришлось убивать. Я, с самого холма, вообще заделался пацифистом — не дай... Темный?.. снова с катушек съеду, на этот раз капитально. Да и Неки с Илом не хотелось светиться. В общем, после этого мы задумались, что надо бы замаскировать нас с братом, особенно меня.

Брату было легче — чистокровный дроу на Юге, конечно, редкость, но все-таки об изгнанниках не ходит столько слухов, как обо мне. И Неки, посмотрев на жителей пустынь, скрепя сердце, купил три халата и два платка. После чего, ловко завязав платки у нас на головах, оделся в халат. Мы тоже не отставали, и уже следующим утром по тракту шли три коренных южанина, одетые в стеганые халаты, судя по всему возвращающиеся в родную деревню, где-то в глубине песков.

С тех пор никаких особых неприятностей не случалось — мы медленно, не привлекая к себе внимания, шли в направлении руин Аль'А'Зира, что были овеяны недоброй славой. Ну, где же еще встречаться приспешникам Тьмы, да? Ха-ха... Нет, вообще-то не смешно. Хотя, к счастью, я уже давно не видел Первого Герцога, да и других из этой шайки тоже. Даже мужик, оказавшийся Темным, перестал являться мне во сне... Красота, не правда ли? Только вот кажется мне, что это ненадолго! Жо... интуиция подсказывает.

А руины эти мы выбрали потому, что мимо них не пройдешь, если с глазами все в порядке. По словам Джайрин, единственной из нас видевшей их вживую, мертвый город Аль'А'Зира был воистину огромен — занимая площадь более трех километров в диаметре, он расположился как раз у стыка трех трактов, по которым мы и собирались идти.

Так что, недолго думая, мы выбрали местом встречи Центральные Ворота. Наверное, зря, так как за время путешествия чего нам только не понарасказывали о духах, живущих на месте столицы Великой Империи времен Демиургов. И про исчезающих ночью путников, что возвращались обратно через десятки лет, и про седеющих в одну ночь юнцов, и про призраков, и про... Ну, это не для приличных ушей. Так что во всей этой истории явственно попахивает Темным, что в нашей ситуации совсем не хорошо.

Чтобы не нервничать, да и вообще отвлечься от грустных мыслей, я начал напевать простую песенку. Неки, хоть и недовольно поморщился, не стал встревать. Идти по раскаленному тракту, в пыли от проезжающих мимо телег, задыхаясь от запаха, исходящего от больших верблюдов и их немытых погонщиков — и все это на голодный желудок! — было противно и скучно. Разглядывать проезжающих уже надоело, девушек не встречалось, Неки не реагировал на мои подколки... Жуть, да и только!

Хорошо хоть, что через пару часов мы свернули в лес, пока еще окружающий тракт, где пересеклись с братом, который, соорудив некое подобие носилок, тащил тушу огромного оленя... или лося. Может, вообще, здесь зайцы такие! В любом случае это была еда, которую мы скоро приготовим. Илл, увидев мой сумасшедший взгляд, направленный на его добычу, моментально, даже как-то рефлекторно, встал между нами, заслоняя труп... зверя грудью.

— Бра-атик, а если я обижусь, и как спою? — вкрадчиво поинтересовался я, прикидывая, как удобнее обойти препятствие.

— А мне уже не страшны твои вопли! — парировал он, перемещаясь вслед за мной.

Так мы и кружили минут пятнадцать, не сдаваясь, пока наши танцы не надоели Неки и он, дав нам по подзатыльнику своей тяжелой рукой, приказал:

— Вперед, и с песней!

И мы пошли. С песней. А попробуй тут не пойти, когда тебе приказывает ладно, что бывший наемный убийца — это мы еще как-нибудь пережили, чай и сами не лыком шиты, — но и единственный повар в команде. Вот это уже страшно. А что если он откажется готовить? С голоду помрем...

Лес, к счастью, был не очень густой — деревья, вздымающиеся вверх гладкими светло-коричневыми стволами, располагались редко, а землю устилал мягкий темно-зеленый мох. Кое-где попадались кустики, усеянные голубыми ягодами, которые, как сказал повар, были вполне съедобны. Набрав ее в подол рубашки, я продолжал путь практически счастливым.

Где-то в ветвях, высоко над нами, пели птицы, сплетая голоса в какую-то сложную мелодию, то и дело по мху пробегала какая-нибудь мышка, а из-за ветвей показывался очередной непуганый зверь. Однако, чем ближе мы подходили к руинам, тем тише становилось в лесу, и меньше зверей выглядывало из кустов. Казалось, даже мох стал какой-то пожухлый и темный.

Мне резко расхотелось продолжать путь. Но надо было думать раньше, когда моя... хм-м... интуиция подсказала неприятности. Ведь не раз же уже оказывалась в итоге права! Сейчас же мы могли только, встретив друзей, предложить переместиться подальше от этого ужаса. И вот, когда мы изрядно изнервничались, идя по абсолютно бесшумному лесу, из-за стволов показались стены города. Это было очень внушительное зрелище — темные, заросшие мхом и травами, потрескавшиеся от времени, они все равно поражали своими размерами.

Стены, окружающие Аль'А'Зир, были более пятнадцати метров в высоту. А наверху через каждые двадцать находились башни Дозора — высокие, тонкие, с десятками узких бойниц. Сегодня некоторые из них уже разрушились — то ли от ветра, то ли из-за охотников, исследующих стены в поисках сокровищ. Впрочем, несмотря на все увечья нанесенные веками, внешние стены древнего города вызывали уважение.

Мы шли чуть поодаль, опасаясь мелких камней, срываемых со стен ветром, запутавшимся в кронах деревьев. Шли молча — в этом месте, буквально пронизанном прошлым, казалось святотатством не то, что петь и шутить, даже просто разговаривать, тревожа спящие стены. Вскоре из-за поворота показались ворота.

Большие, резного камня башни, на стенах которых еще остались следы красок и позолоты, стояли гордо, как два древних воина, охраняющих покой своего владыки. От самих ворот, когда-то сделанных из темного дерева, остались лишь полусгнившие доски, которые абсолютно не закрывали находящиеся за стеной старые, полуразрушенные постройки. Действительно, руины...

Немного постояв, не в силах двинуться от восхищения и... страха, мы все-таки вспомнили о том, что голодны. Точнее, я. А еще точнее, мой желудок. Моментально разрядив обстановку, это привело нас в чувство, и Неки, сообразив, что к закату сюда должны дотопать остальные, принялся командовать.

— Илл, на тебе хворост, бард... справишься с разделыванием туши? Да? Ну и отлично. Кстати, сырое мясо может быть если не ядовитым, то порченным... — произнес он, задумчиво осматривая мой голодный взгляд, направленный на тушу. Я ответил возмущенным рыком.— К чему я? Да нет, я просто... сведениями делюсь! Но ты, это, на косу-то мотай! А я соберу специй для мяса... — и свалил подальше от злого меня.

И жизнь на небольшой полянке у ворот закипела. Мой брат довольно быстро собирал хворост, а затем даже костер смог самостоятельно разжечь. Не прошли даром уроки человека, не прошли! Я тоже не отставал — в деревне мне не раз приходилось помогать взрослым при разделке забитой коровы или овцы. Хотя, как "приходилось"... Сам я напрашивался!

Вот и сейчас, получая практически физическое удовольствие, я аккуратно отделял хорошее мясо и ливер от костей, кожи, жил и прочего не очень аппетитного хлама, едва сдерживаясь, чтобы не облизать лезвие ножа. Споро доделав работу, я отправился подальше от лагеря, дабы выкинуть ненужные куски — не хотелось бы, чтоб на запах крови пришло что-нибудь клыкасто-когтистое... Хищник, одним словом.

Отойдя на пару сотен метров, я, приподнял мох, положил остатки будущего ужина туда, после чего вернул все на место, и уже собирался уходить, когда услышал странные голоса, раздающиеся из леса. Голоса, странно знакомые...

— Рене, поверь мне, я уверен, что нам сюда. И с чего ты взял, что мы тут уже проходили? А, ты делал зарубки на деревьях?! Ты мне настолько не доверяешь?! Нет, я обиделся... И я не потерялся!..

Все как всегда! Хотя в этот раз некромант вызывал не злость, а, скорее, умиление. Может, потому, что с ним потерялся не я? Но думать можно долго, а ребята, не дай кто-то, еще куда-нибудь уйдут, как потом искать этих потеряшек? Вот я и потопал забирать их. Надо сказать, что мне обрадовались. Сильно. Так, что я решил поскорее отвести их на место стоянки.

Пока мы шли, Рене показал мне свои скудные успехи с эмоциями... Нет, он, конечно, старался, но то, что получалось... М-м-м... Я бы сказал, что у него отлично получаются все градации отвращения. Что я и хотел сказать, но, посмотрев на вытащенный меч лича, передумал, и похвалил за энтузиазм.

Вскоре деревья расступились, и мы вышли на полянку. На горячих углях уже запекалось мясо, обмазанное добытой где-то глиной. Пахло.... Промолчу, собирая слюни, и, наконец, замечу пополнение нашей команды.

На мне, радостно вереща, висит Пати, пытаясь рассказать все, что произошло за эти две недели — какая Джайрин злая, как его учили играть погонщики, как... И это меня не раздражало. Воистину. Хорошо иногда расставаться, чтобы понять насколько они мне дороги.

Джайрин, перестав чистить меч, махнула нам рукой, приглашая присесть у нашего костра.

— Кто-то слишком долго пробыл хани... — пробурчал я, присаживаясь поближе к ней.

Вскоре появись Неки, висящая на нем Фури, делающая вид, что помогает нести котелок, полный прозрачной воды, и Шурай, набравший в подол каких-то корешков и трав. Травоядное наше...

Вскипятив воду и заварив чай, оказавшийся необычайно вкусным, мы достали из углей мясо и, сломав глиняный чехол, лишний раз убедились, что Некатор гениальный повар. Следующие полчаса над полянкой раздавался только методичный хруст и чавканье, прерываемый лишь звуками выпиваемого чая из чашек, накрученных сидом из древесной коры. Мы сидели рядом, и создавалось впечатление, словно не было этих дней, словно мы только вчера вот так же сидели у костра, за границей графства, только усталые и раненные, и просто радовались жизни.

Тогда я и рассказал друзьям о странных снах, о встрече с Лунным Светом, о моем "жречестве". Надо признать, я ожидал всего — от простого возмущения до попыток меня убить, но все оказалось совсем не так. Нет, они, конечно, были удивлены и ошарашены, но не долго. Фури, минут пять подумав, подошла ко мне, хлопнула по плечу и, заявив между делом:

— Спасибо, — пошла дальше. Около Неки она, нагло ухмыляясь, протянула руку:

— Гони десять золотых!

Некатор удивленно приподнял бровь:

— За что?

— Как за что? Я же говорила, что он Принц Тьмы...

Немая сцена. Ржач. Отсчитывающий деньги повар. Нет, не этого я ожидал от своего откровения! Но потом, когда все успокоились, мне все объяснили, тихо и спокойно. Взяв на себя ответственность, заговорил Кэсс:

— Парень, ты, наверное, не понимаешь, почему мы так легко приняли, что ты тот самый легендарный Апостол Врага, о котором вот уже полсотни лет твердят святоши? Да?— он пожал плечами.— Так вот... Например, я из-за своей не-мертвости давно принадлежу к тварям Темного. Рене и Илл — по происхождению идут от него же. Так что для нас, твой высокий статус в иерархии Врага, даже является плюсом.

Понимаешь, невзирая на, практически, забытье культа Темного Демиурга, отдельные осколки дошли и до нас — особенно, если ты этим увлекаешься. Рене мне многое рассказывал о Темном, в том числе, и о его придуманной злобности. Потому я знаю, что Темный не Зло, а просто Тень. Понимаешь? А Иллу, как мне кажется, вообще наплевать на то, кто ты, как и Пати...

Названные парни закивали, подтверждая слова некроманта.

— Хорошо, с вами все понятно, но люди-то, люди? Вы почему не стремитесь уничтожить такое чудовище как я?!— недоуменно покачал я головой, смотря на не впечетлившихся моими откровениями друзей. Похоже, что мне было неприятнее всех, а это, по меньшей мере, странно.

— А с чего ты взял, что являешься чудовищем? — удивился Неки, все еще недовольный потерей десятка монет, скопленных за несколько лет. — Для нас ты как был непутевым бардом, так и остался. Фури, вот, вообще, ноги тебе целовать готова за то, что выиграла такие деньжищи!

Речь мужчины прервал звонкий подзатыльник и негромкая ругань. Извинившись перед девочкой. Неки продолжил:

— Про Фури я сказал, теперь про себя... Ну, мне все равно никуда от тебя не деться. Тебе говорили, что у тебя есть талант привязывать к себе людей? Если нет, то я говорю. Впрочем, я тут совсем по другой причине — по причине, что друзей, глупый бард, не бросают. Тем более, если у них неприятности. А разве могут быть большие неприятности, чем война со всем миром?

— А я, — продолжила воительница, отсмеявшись вместе с остальными. — Всегда мечтала о подвиге! А уж на чьей стороне его совершить — вообще не важно! У нас на Юге, знаешь ли, к этому относятся куда спокойнее, чем в Северных Землях...

— Ну а ты, Шурай, чего молчишь? Ты же из светлых рас, не приемлющих тьму? Ты-то почему не уходишь, не пытаешься меня убить?

Сид, флегматично рассматривая цветок, думал. Мне казалось, что он решает, говорить о чем-то или нет. Придя к решению, он поднял на меня свои невообразимо зеленые глаза и тихо произнес:

— Я изгнанник, брат Жрец. Я был изгнан из Храма Леса за увлечение Темными фолиантами... За умершую рощу.

Он замолчал. А потом, решившись, продолжил:

— И я знал с самого начала, кто ты. С самой первой встречи. И еще задолго до нее, в тот день, когда мы с моим приемным отцом ушли в человеческие земли, я знал, что буду служить тебе, Жрец Темного.

Все было так, в ту ночь у зажженного костра, все было так и не так, как сегодня. Сегодня мы, не возвращаясь к прошлому, смотрели вперед в надежде найти свое место в Южных Землях. А я надеялся, что предсказанного можно избежать, и мне тоже найдется мирный уголок. И что это мне просто показалось, что луна, светящая сквозь ветки, подмигнула мне знакомыми глазами, а во мраке леса мелькнул темный плащ...

Личные покои,

Алгор Терсус'Паджино,

Белый Советник

Когда на темном, вечно затянутом тучами, небе Сумеречных Земель взошла луна, Алгор сидел у окна, медленно перебирая длинными белыми пальцами полусгоревшие страницы потрепанной книги. Толстая кожаная обложка, обитая металлическими полосами, практически не пострадала, в отличие от страниц — тонкая бумага вся пожелтела, а некоторые строчки или даже целые страницы обратились в пепел. Белый Советник вглядывался в строчки через увеличительное стекло, купленное у гномов, и своим тонким аккуратным почерком переносил в толстую тетрадь.

Буквы, снабженные красивыми завитушками, сплетались в слова:

"...И вышли из чрева Пустоты двое. Первый был назван Светлым, так как только разум и Свет царили в его душе. Брат его младший, которого мать нарекла Темным за безудержный нрав, за то, что жил второй из Демиургов лишь Тьмой и чувствами. И исчезла Мать их, оставив.

Решили двое братье создать мир, что будет... их. И... траву, деревья, животных... А потом они создали двенадцать... "

Он остановился и, нахмурившись, посмотрел на распадающуюся прямо в руках страницу. Затем достал из-под плаща тонкий кружевной платок и, стараясь не задевать следующие, смахнул книжный пепел. Потом, прихватив страницу, перевернул дальше, вглядываясь в кривые строчки. И возникают слова древнего пророчества...

"Раз, два, три — вижу три народа, народа Демиурга Темного.

Раз, два, три — вижу три книги. Первая — самого Темного, вторая — написанная Помнящими, третья — та, что будет написана апостолом Его.

Раз, два, три — вижу три явления. Первое — со струной, второе — с мечом, третье — с Законом.

Раз, два, три — вижу три птицы. Первая — поет над камнем, вторая — клюет добычу, третья — летит к небу.

Когда вы идете по ночному полю — не слышите ли вы голоса в камнях? Это слуги его ждут прихода Апостола.

Когда ветер свистит в травах, понимаете ли вы, что это Темный ищет своего слугу?

И все, кто не забыл заветы Создателя Темного, почувствуют приход Апостола.

И он придет.

И он воцарит на троне Тьмы извечной.

И, презрев желания собственные, возродит он веру в господина своего, Демиурга Темного.

Идет Апостол Темный.

Он не знает страха. Он не знает уныния...

И его Владыка уже спешит, и поднимает Апостол знамена Черные над холмами".

Поставив последнюю точку и промокнув лишние чернила, Алгор закрыл тетрадь, подошел к стене и, открыв незаметный ящик, спрятал ее туда вместе с останками книги. Затем подошел к окну, чтобы, вглядываясь в небо, попросить у проглядывающей сквозь тучи луны:

— Скажи мне, Лунный Свет, Первый среди Герцогов, смогу ли я когда-нибудь присягнуть твоему Господину? Прав ли я был, послав к Апостолу Рене? Смог ли он найти его? Связались ли их судьбы?

Он в мольбе смотрит наверх, надеясь услышать ответ. Но небеса безмолвствуют, и он, уже уходя во тьму Багровых Палат, шепчет;

— Надеюсь, что другие Советники не успеют меня остановить...

Кабинет Канцелярии Тайных Дел,

Калиго Итум'Пер'Вестигиа,

Черный Советник

Не только Белый в этот день ждал ответа. Калиго, перебирая материалы допросов и доносов, тоже ждал, когда вернется Римини. Посланный следить за заигравшимся в не свои игры Белым, он уже опаздывал на пятнадцать минут. Черный, конечно же, понимал, что ждать от расхлябанной тени дисциплины не стоит, но никто же не запрещал ему надеяться? И вот он, отстукивая несложный, но очень напряженный мотив, ждал.

Необходимо признать, что Смеющийся не сильно опоздал: сорок минут для него — ничто, обычно он не приходил и в течение часа. Да и не менее двух часов проходило, пока от него допросишься информацию. Но сегодня, проскользнув в кабинет, тень, не отвлекаясь ни на что, приступила к докладу. Выслушав Римини, Калиго задумался, по привычке хлопнув по колену, что бы тень села рядом.

Необыкновенно спокойный юноша без разговоров опустился на пол, положив голову на колено вампиру. Тот же, запустив руки в длинные, мягкие и почти прозрачные волосы, стал их расчесывать, пропуская пряди между пальцами. Он гладил тень как котенка, относясь к этому созданию как к своему домашнему любимцу. Тот тоже, не возражая против такого обращения, верно служил этому вампиру, как и всем его предкам.

Но Калиго, в отличие от Римини, не думал о своем слуге, он думал о Белом, что, запутавшись в своих интригах, забыл об осторожности. Не он один всегда в центре событий, не он один хранит знания... Вестигатор тоже много знает, только, в отличие от Следопытов, что затерялись в прошлом, он знает все о настоящем — он знает тех, кто уже готов предать Белого, он знает все о том, кого Темный избрал Жрецом, и он победит, оставив Белого трепыхаться в собственной паутине.

Он поднял кубок, наполненный свежей кровью, к небесам, салютуя луне и звездам.

Королевский Дворец дроу,

Арборис,

Верховная Жрица

Верховная Жрица Ллос, выходя из зала молитв, надменно улыбаясь склоняющимся перед ней дрой, шла в свои покои. Уставшая женщина хотела в этот час только одного — лечь в кровать и поспать, забыв на эту ночь обо всех проблемах и переживаниях. И про Ардора, который вот уже месяц не писал ей, и о двух сыновьях, что путешествуют, подвергаясь смертельной опасности, и о дочери, что повторяет ее ошибки, и о старшей сестре, постоянно недовольной ее действиями... Как же все надоело!

Зайдя в свою комнату и жестом отослав слуг прочь, Арборис только собралась присесть на мягкий диван, как услышала стук — на козырьке за окном сидела птица. Маленькая серая голубка, съежившись от ветра, стучала клювом в слюдяное стекло. Такая птица, не боящаяся залетать глубоко под землю, была лишь у одного жителя поверхности — у старой подруги Арборис, человеческой знахарки Марьи, что воспитывала ее сына. Эта сильная женщина никогда бы не стала писать по пустякам, потому Жрица сразу же впустила пичугу. Сняв с лапки послание и насыпав посланнику крошек, она присела на диван, читая.

"Принцесса, есть тема для разговора. Можешь прийти после заката?

Буду ждать.

Марья".

"Неужели что-то серьезное?" — забеспокоилась женщина. Не теряя времени — до заката осталось не более пары часов — она набросила длинный плотный плащ и поспешила к выходу из пещер. Стараясь потайными ходами обходить наполненные спешащими дроу коридоры, Жрица быстро приближалась к собственному выходу. Возможно, там было не особо чисто, зато никто не знал о нем, и она могла быть уверена, что никто не узнает об отлучке.

Как бы не так! Только Арборис вошла в коридорчик, ведущий наверх, сзади раздался насмешливый голос:

— Дорогая сестра, снова сбегаешь на поверхность?

Обернувшись, женщина увидела свою сестру, Владычицу дроу, что, прислонившись к стене, смотрела на Жрицу, словно на провинившуюся девчонку. Однако, ничуть не смутившись, Арборис гордо ответила:

— А вы имеете что-то против, царственная сестра?

— Да нет, просто мне интересно, когда ты закончишь играться, и начнешь серьезно относиться к должности? — она презрительно поджала губы, рассматривая непутевую сестричку.— Если хочешь развлечься — заведи себе фаворита! Ну, да ладно, не мое это дело...

И ушла вглубь пещер, оставив недоуменную Жрицу теряться в догадках, зачем сестра показала, что знает о ее исчезновениях из Подземелий? Впрочем, сейчас не было времени думать об интригах сестры — солнце уже зашло, и Марья ждет ее в своем доме, а значит, надо поспешить.

Когда Арборис подошла к деревне, солнце уже полностью скрылось за горизонтом, не оставив на небе и призрака своего света. Домик знахарки стоял в стороне от поселения, так что никто не видел, как одна из правящих дроу кралась к человечке. В ответ на осторожный стук Жрица услышала практически позабытый голос подруги:

— Ты, принцеска? Заходь!..

И Арборис зашла. Ничего не изменилось в этом доме — все так же отдавала жар печка, так же пахли травы, развешанные под потолком. Так же суетилась человечка... Только вот над ней, в отличие от дроу время имело гораздо более сильную власть — ей было уже шестьдесят, и лицо ее пусть не утратило свое обаяние, однако, уже было покрыто морщинами, волосы поседели. И все же, несмотря на возраст, в глазах знахарки оставался прежний блеск, да и походка не стала менее быстрой и решительной. И все так же невероятно пахли блины.

— Привет, Марья! Ты все такая же суетливая, — пробормотала дроу, садясь за стол и пододвигая к себе тарелку с горячими блинами. Но у нее прямо из-под носа парочку верхних умыкнули две маленькие и шустрые ручки. Рядом со столом стоят два босых малыша — девочка и мальчик. Девочка чем-то напоминает саму Арборис, вот только у народа Подземелий не бывает таких когтей, как у малышки — белые, толстые когти скорее напоминают о драконах, чем о дроу. Совсем другое дело мальчик — в нем бы ничто не выдало потомка нелюди, если бы не золотые радужки глаз, такие же, как у Ардора.

— Это?..

— О, наглецы! — Марья, смеясь охаживала убегающих детей веником, — Арборис, ты уже познакомилась с Аги и Саль? Вот и чудно! Вы, дети, тоже знакомьтесь, это ваша бабушка Арборис.

Не сиди Жрица в этот момент, упала бы точно.

— Ба... Бабушка?

Дети смотрели на дроу не менее подозрительно, словно оценивая нового члена семьи. Арборис же пыталась понять, что изменит в ее жизни знакомство с внуками. Пока в ее хорошенькую головку не влезала даже мысль о том, что она бабушка.

— Бабушка... Бабушка Ар... Ари... Арби... — девочка добросовестно пыталась выговорить имя новой бабушки, и это выглядело так умильно, что на лице Жрицы сама собой появилась улыбка. — Ориси...

— Бабушка Ари! — отрезал парнишка. "Понятно, кто в этой компании главный," — подумалось женщине, когда она замерла, прижимая к груди этих малышей. Потом, вспомнив про письмо, удивленно спросила подругу:

— Ты меня позвала, только чтобы познакомить с ними?

— А что, не веришь, что просто поболтать захотелось? — насмешливо приподняла бровь человечка.

— Неа! — усмехнулась дроу. — Мне не верится, что ты настолько изменилась...

— И правильно не верится! Эй, охальники, оставьте эльфу в покое и идите спать!

— Ну-у-у-у... Баба Марья!

— Цыц!

И дети понуро двинулись к полатям. Знахарка же тем временем позвала Арборис к дверям, ведущим во внутренние комнаты. Там, на кровати знахарки лежали еще две детские фигурки. Подойдя ближе, Жрица поняла, что это детеныши драконов — смуглые, угловатые фигуры и отливающие ржавчиной волосы...

"Неужели?.."

— Ты ведь догадалась, принцеска? — шепотом спросила Марья, замерев за плечом дроу. Та, поправив одеяло, ответила вопросом на вопрос:

— Он был здесь?

— Дракон твой? Де нет... Был бы здесь — первым делом к тебе бы побежал!— хохотнула человечка.— Мужики они и у драконов мужики.

— Но это же его дети?!— помотала головой дроу, недоуменно смотря на подругу.

— Его, только вот они сами прилетели...—

— Что?! Как это возможно?! Им же еще рано становиться на крыло?!

— И вовсе не рано! — раздался тонкий голос от кровати. Мальчик, привстав, гордо сверкал золотистыми глазами.

— И почему это мы не спим? — нахмурилась Марья. — Вот, бери пример с сестры!

— А я тоже не сплю!

Арборис засмеялась, глядя на две всклокоченные головки. Девочка была совсем не похожа на Ардора — темные волосы, в которых совсем чуть-чуть мелькали рыжие отблески, а в глазах не было ни капли золота. Как и в имени, в ее глазах был только черный уголь. И Арборис подумала, что, наверное, она очень похожа на мать. И сердце кольнула ревность... Но тут же пропала, стоило малышке нахмуриться, точь-в-точь, как он!

— Ну, раз вы не спите, то сами скажите, что случилось с вашим папой!— грустно попросила Марья.

— Его забрал дядя Владыка! — простодушно заявил парень, смотря на дроу. Жрица, побелев, опустилась на внезапно подкосившихся ногах. А в мгновенно очистившейся голове, словно в разбуженном улее, проносились сотни мыслей. Постепенно одна из них вытеснила остальные.

— О чем думаешь, принцесса?

— О том, что Орис уже достаточно взрослая...

Кантаре,

Странствующий бард

Пришел вечер, мясо уже было съедено, потому все, посетовав на малое количество мясо и большое аппетита у других, отправились спать. На страже остались Кэсс да защитные круги Шурая. Но мне почему-то не хотелось спать. Впрочем, если говорить честно, я просто боялся уснуть и вновь увидеть "своего Бога", который в этот раз непременно придумает для меня что-то мерзкое! Посему я, не став себя неволить, поднялся и ушел к примеченному ранее ручейку, прихватив с собой сестер и ситару.

Ручей, под светом луны, переливался серебристыми бликами, а кроны деревьев повисли над головою изысканными кружевами. Я вытащил из чехла ситару и, положив ее на колени, ласково провел по струнам. Мне ответило эхо, проносясь над водой. Казалось, что музыка отражается от стволов деревьев, листвы, камней и даже стен руин, что поднимаются вдали. И я начал петь, слушая, как звучит моя мелодия в этом мире, освещенном моим старым другом.

— Дождем холодным воздух мыл,

Мой плащ и склоны древних скал.

В тот день я, выбившись из сил,

Ночной приют себе искал...

В сиянье молний — стрел небес,

Я вдруг увидел чей-то кров,

И поспешил, туда, где лес,

Сплетался с небом в вязи снов.

Мой голос звучал спокойно, звеня между вершин деревьев, запутываясь в пышных кронах, эхом летая между стволов, вслед за несложной мелодией, созданной мной, ситарой и звуками ночного леса.

Мне дверь седой старик открыл,

Когда я постучал в тот дом,

Он в чашку чая мне налил,

И посадил пред очагом.

Вдруг, улыбнувшись краем рта,

Спросил: "Ты, что ли, менестрель?"

Мой голос тихий шепчет: "Да..."

И смех прольется как капель.

"Скажи мне, старец, что за смех?

Что я такого вам сказал?"

"Ты не похож, мой друг, на тех,

Кто раньше истину искал...

Ты знаешь, ведь когда-то я,

Как ты, глотая пыль дорог,

Шел, сочиняя песнь дождя,

Забыв, где был родной порог..."

Он замолчал, смотря во тьму,

Что за окном сплеталась в ночь,

И я, притронувшись к плечу,

Спросил: "Зачем ушел ты прочь?"

"Я думал песней и игрой,

Открыть другим свои мечты.

Согреть сердца своей душой,

Так, как, наверное, и ты...

Но годы шли, я видел грязь —

Я разве мог для них запеть?

И старый вор, и юный князь,

Презрительно бросали медь,

Не слыша слов, не веря мне,

Считая барда лишь шутом,

Они сжигали жизнь в душе!

Так не горюй, когда потом

Твой путь разрежет злобный смех!"

Он замолчал, смотря в огонь,

Где пламя плакало о тех,

Кто принимал твой стон за вой.

"О, ты несчастнейший старик!

Не мне судить, не мне жалеть

Тебя за слабость в этот миг...

Но разве можно нам не петь?

Мне не понять тебя, прости,

Я ухожу, что б дальше жить,

Что б петь, играть, нести мечты,

Что б менестрелем снова быть!"

Звенит ситара, поют ночные птицы. Мой голос все более и более сильным звуком дрожит в ночном воздухе. Слова приходят на ум сами собой, складываясь в еще одну легенду...

Я, быстро выскочив за дверь,

Бежал под струями дождя,

Чтобы не смолкнул дикий зверь,

Что в путь зовет меня всегда.

Нет, ты не прав, седой старик!

Певцу нельзя бросать струну!

И я клянусь всем в этот миг,

Что я без песни не умру!

Я закончил и, прислушиваясь к эху между стволов, провел по ситаре рукой, прежде чем спрятать ее в чехол. Затем, тяжело вздохнув, бросил фигуре, замершей за моей спиной:

— Да проходи уж, Лунный Свет...

— Я — не он, — голос, что раздался сзади совсем не походил на звонкий перелив Света. Он был более глухим и рокочущим, словно музыка. Обернувшись, я заметил, что у ствола дерева стоит длинноволосый мужчина в черном длинном плаще. Он смотрел на меня, улыбаясь, с легкой насмешкой, словно поддразнивая.

А я не мог понять, что происходит:

— Ты кто? И где Первый?

— Я здесь! — раздался голос откуда-то сверху, из крон. Улегшись на изогнутую ветку, там лежал мой знакомый Герцог. — А это мрачное чудо — Второй, Ночная Мгла. Вам уже давно стоило было познакомиться!

Я тяжело вздохнул. А меня кто-нибудь спрашивал? Может, я не только не хочу с ним знакомиться, а, вообще, мечтаю забыть всю вашу компанию?..

— Мечтать не вредно, — невозмутимо заявил Мгла. Голос-то его был полностью серьезным, а вот глаза... Такого ехидства я не видел даже у Неки. Еще одна язва на мою бедную голову!

— Ну, познакомились, теперь я как, свободен?

— Вот еще! — Лунный Свет, перевернувшись на живот, свесился вниз. — Ты думаешь, что это все? Расслабился.

Он засмеялся своим переливчатым смехом и, переглянувшись с Мраком, продолжил:

— Ты же понимаешь, что наше появление всегда приносит тебе новые...

— Неприятности, — мрачно закончил я.

— Приключения. — закончил Первый, укоризненно глядя на меня и качая длинным белым пальцем, — Не перебивай старших, маленький бард.

И потянуло странным, пугающим холодом, пронизывающим меня до костей. Сразу расхотелось спорить и огрызаться. В этот миг я снова почувствовал, какая пропасть разделяет меня и их, несмотря на благосклонность ко мне их Господина. Свет, видимо осознав, что я все понял, отвернулся и, исчезая в лунном свете, прошептал:

— Слушайся Мрака, мальчик...

Я уставился на Второго, ожидая пока эта ухмыляющаяся статуя начнет говорить. Тот не спеша разглядывал мою тушку, словно какое редкое животное. Хоть мне и хотелось вставить пару комментариев, я молчал, не зная, чего можно ожидать от этого Герцога.

— Я хочу дать тебе совет...

— Совет? — не сдержал я удивленный возглас.

— Да, совет. У меня, — он задумался, — свои методы, отличные от методов Первого. Например, я никогда ничего не приказываю, не заставляю... Я советую. И, тем не менее, было бы хорошо прислушаться к ним — плохого я не посоветую. Все, что я тебе предлагаю сделать, когда-нибудь может принести тебе пользу.

Затем, взглянув на стены Аль'А'Зира, спросил:

— Ты знаешь историю этого города?

Не дождавшись ответа, Герцог продолжил:

— Здесь жил последний из тех, кого мы могли бы назвать Темным Императором. Он родился в те времена, когда Темный Демиург еще спускался на Соррен, и его не называли Врагом даже эльфы и сиды.— он говорил спокойно и уверенно, задумчиво уставившись на показавшуюся вдали стену.— Эти земли были тогда сильной Империей, и на челе Императора сияла черным золотом корона, что была создана из тьмы Первозданного Хаоса. Она была олицетворением его избранности как Императора Тьмы. А затем Демиург ушел. И народ начал терять веру в своего Господина. Росло влияние Света, и этот город вымер. Как гласят легенды, лишь где-то в глубине, где стоит Черный Замок, все еще сидит на троне Император, а на челе его мрачным пламенем горит корона.

Уже исчезая в ночь, Мгла прошелестел, тихо, но голос его раздавался как будто у самого уха:

— Достань ее, бард...

Вот демон нехороший! Советует он! Вот только советы его, как мне кажется, не выполнять опаснее, чем приказы Первого. Оглядев в последний раз ручей, я поспешил прочь. Не дай Темный, еще кто-нибудь появиться...

А луна, смеясь во мгле, смотрела мне вослед.

Эдан,

Служанка

— А я говорю, что видела!

— Да не смеши нас! Это все сказки! Врушка! Врушка!

— Да не вру я! Я правда видела Темного Барда! Он подал мне поднос!

— Да ты просто заснула, и увидела сон!

— Нет, нет, нет!

Девушка, находясь на краю истерики, кричала на весь двор, в котором, невзирая на поздний час, было полным полно народу. Эдан, уже была не рада, что рассказала подружкам о встрече, но ничего не изменишь.

Правда, когда весь день тебя непрерывно дразнят, это сильно раздражает. Вот и сорвалась девочка и, смахивая непрошеные слезы, побежала к воротам, где предалась унынию, усевшись на пенек. Впрочем, это не продолжалось долго — буквально через пару минут к ней подошел высокий худощавый аристократ и спросил:

— Девушка, мне показалось или вы сказали, что видели сегодня Темного Барда?

— Да, а вы его друг?

Аристократ засмеялся и, потрепав девчонку по щеке, сказал:

— Ну, в какой-то мере можно сказать и так... Не подскажешь, куда пошел мой... друг?

— Туда! — простодушно показала девочка. А потом, осознав, что мужчина уже ушел вперед, крикнула вслед, не стесняясь, что над ней снова будут смеяться:

— Так он есть? Он не сказка?

— Не сказка, — прошелестело у уха. И девочка побежала к залу, теперь ей было все рано, что никто ей не верит — ее принц существует, а это значит, что рано или поздно он придет за ней.

А Призрак, уходя все дальше по ночной дороге, думал:

"Неужели ты думал, что сбежишь от меня?".

И смех его звучал из-под капюшона серого плаща, пугая нечаянных спутников.

Глава 12

Здравствуй, дерево!

Этикет в лесу.

В лагере на страже,

Кэссер,

Странник

Когда некромант увидел, что бард уходит вглубь леса, он забеспокоился. Зная того, Кэсс был свято уверен, что парень обязательно во что-нибудь ввяжется. И пусть некромант уже давно перестал беспокоиться за кого-то либо, даже за себя, тем не менее, почувствовал что-то похожее на волнение, когда Кантаре вышел за границу охранного круга.

Шло время, луна медленно, как старая кухарка — такая же толстая и круглая, перемещалась по небу, расцвеченному миллиардами звезд. Лич, смотря в эту бездну, не чувствовал ничего — ни благоговения, ни восхищения, ни страха — для него эта бездна была плоским, четко отрисованным изображением, что схемой отпечаталось в голове, и только тоска, царапая острыми когтями памяти, разрывала душу немертвого.

Именно эти ночные часы, когда все, кто окружали его эти века, засыпали, Кэсс особенно четко чувствовал свое одиночество. Он никогда не спал, сбегая от темноты, что ласковым плащом окружала всех, кроме него. Его мир был вечно черным, и некуда было деться от этой тишины. Вот и сейчас он сидел, прислонившись спиной к стволу дерева и обняв руками колени, и считал бесчисленные угольки, что, отрываясь от сполохов пламени, летели в лес...

Однако луна уже коснулась верхних ветвей, а бард все не возвращался. Кэсс подумал, что его самые мрачные прогнозы все-таки оправдались, и начал подниматься, чтобы поискать потеряшку, но неожиданно почувствовал, как его руку обхватили тонкие пальцы — лежащий неподалеку Шурай смотрел на некроманта спокойным и абсолютно не сонным взглядом. Его длинные волосы, запутавшиеся и перевитые травами, плавно вышли из земли, когда сид поднялся с земли, все так же удерживая руку Кэсса. Блеснули блики на глазах, и в тишине ночи раздался шепот:

— Не надо, — отпустив руку, мужчина поправил свой халат, и продолжил. — Это не наш разговор и не наша встреча.

— Не наша... Неужели снова? — в изнеможении протянул лич, понимая, что никуда ему не деться с лодки, а точнее, от Кантаре. — И что этому Темному не сидится спокойно в своиъ палатах?! Я уже начинаю понимать светлых, что назвали его Врагом! Ни минуты покоя...

Ругался и язвил он скорее по привычке, чем действительно разозлившись — из всей их компании только сам жрец еще надеялся, что их оставят в покое, остальные же прекрасно понимали, что скоро ждет еще одна подлянка. И сейчас, глядя на возвышающиеся справа руины, Кэсс готов был проклинать Джайрин, предложившую встретиться именно здесь.

— Эй, парень, — улыбнулся лич Шураю. — А давай поспорим, что нам придется топать именно туда!

И ткнул пальцем в приснопамятные руины.

Сид лишь согласно закивал и, улыбаясь своей обычной улыбкой, пробормотал:

— Все в руках судьбы, мой друг, все в ее руках...

Они посидели еще, слушая тишину, окружающую мертвый город, и глядя на пламя, танцующее на поленьях. Первым не выдержал Кэсс, который терпеть не мог молчание, если его было возможно прервать:

— Прости за такой наглый вопрос, но почему тебя изгнали? Если не хочешь отвечать — не отвечай, поговорим еще о чем-нибудь...

Сид все так же невозмутимо смотрел в огонь, словно не слыша Кэсса, словно находясь не здесь и не сейчас... И тут же, отрицая это обманчивое впечатление, раздался его голос:

— За умершую рощу.

— Что, полить забыл? — попытался пошутить Кэсс, но умолк, увидев, насколько неживым сделалось лицо сида.

— Не только.

А потом полился рассказ. Шурай рассказывал и рассказывал, подробно, не забывая ни одной детали, словно только и ждал, когда его спросят, чтобы излить все, что накопилось в душе...

Рощи сидов,

Много лет назад,

Шурай

В тонких ажурных ветвях деревьев звучала тихая мелодия. Услышь ее люди, они, наверное, и не поняли бы, что это музыка — настолько она напоминала звон ручейков и шелест травы. Пичуги слетались со всей рощи на звуки музыки, рассевшись на свисающих практически до земли ветвях, еле слышно подпевали жрецу Священной Ивы, вливаясь в эту странную песню. Роща — светлая, вечно юная и неумирающая — слушала своего Садовника, замерев от почтения и восхищения. А он чувствовал каждый новый росток, каждое движение ветви, каждого муравья и зверя, что забирались на ветви, садились на корни, пили воду...

Шурай Лиан был спокоен и счастлив. И музыка лилась из его души.

— Шурай! Тебя зовет Старейший! — раздался звонкий девичий голосок, и в прозрачную воду ручья, на берегу которого сидел сид, плюхнулось стройное тело Эссили — синеволосой Речной Девы, хранительницы ручья, наполняющего корни рощи целительной влагой. Секунда — и мокрые, холодные ладони Эсси обнимают парня за талию, а ее голова опускается на плечо. С длинных волос стекает прозрачная вода и, сколько не приглядывайся, не сможешь понять, где заканчивается вода и начинаются волосы.

— Эсси, осторожнее, — произносит сид и аккуратно выбирается из мокрых объятий. — Ты же меня всего намочила! Как я теперь покажусь Старейшему?

Речная же только рассмеялась и снова брызнула на парня ледяной водой. Эсси была очень молодой сидой, потому такие шуточки были в порядке вещей. Вот когда ее ручей станет хотя бы неширокой речкой... А пока Шураю осталось лишь тяжело вздохнуть и поспешить на Совет, надеясь, что успеет высохнуть до того, как окажется перед очами Старейшего. Последний ждать не любил.

Великая Роща, в центре которой располагалась Дочь Священной Ивы — первое дерево, взращенное в этих местах в самом начале Жизни Старейшим, была довольно далеко. Но Шурай был быстр — в этих лесах сиды обладали особой силой и властью. Именно поэтому столь благодатные земли все еще оставались свободными от захватчиков, здесь вообще никогда не было войн.

Сид несся по деревьям, перескакивая с ветви на ветвь столь же быстро, как сок поднимался из подземных глубин к самым верхним листкам. Чем дальше, глубже, проникал молодой жрец, тем выше становились деревья, тем толще становились их стволы, тем старше были рощи. Они помнили все, они знали все. Все, кроме смерти — ни один сид не мог не только убить дерево, он не мог позволить ему умереть, поэтому рощи жили вечно. Сами сиды умирали очень редко. А если такое, вдруг, случалось, избранная Советом пара зачинала ребенка, которому надлежало принять рощу. И круг не прерывался.

Впереди уже показались стволы Рощи Старейшего, потому сид проворно соскочил с ветвей и дальше пошел пешком, почтительно склонив голову. Сегодня он приходит сюда в третий раз. Первый был, когда Старейший решил сам посмотреть на послушника, готового стать жрецом, второй — во время принятия сана, когда на спине его развернулся Зеленый дракон.

Сегодня же эта тень принимает его в третий раз, и Шурай абсолютно не понимает, почему его призвали на Совет. Из-за толстых — только десять сидов смогут их обхватить — стволов показались пять фигур, затянутых в длинные зеленые плащи. Первый из них молча протянул приглашенному такой же и жестами позвал за собой. И Жрец не заставил себя ждать.

Они шли в молчании, только легкий шелест оживлял это место, что помнило самого Демиурга. Все вокруг буквально дышало древностью, Шураю казалось, что он сам оказался в том юном Соррене. И он молчал, благоговея. Впереди, среди вековых стволов, показался свет, и жрецы вышли на поляну, посреди которой росла Дочь.

Картина, что открылась взору сида, была захватывающей — огромная, покрытая высокой травой поляна была накрыта куполом, что образовывали тонкие гибкие ветви кроны священного дерева. Сквозь них и мелкую серебристую листву пробивались лучи утреннего солнца, расцвечивая зелень тысячами маленьких огоньков, переливающихся в каплях росы.

Ствол же Дочери был больше, чем было возможно себе представить — перекручиваясь, толстые, словно присыпанные пеплом волокна сплетались в огромную колонну, что устремлялась ввысь к небу, на высоте сотен метров раскрываясь причудливым сводом. Дочь не была похожа ни на одну обычную иву, что росли у ручьев и озер, в ней все было неправильно, но при этом никто и никогда не мог бы сказать, что Богиня народа сидов не была прекрасной. Впрочем, у жреца не было времени любоваться Прекраснейшей — его ждал Совет.

Ступая по мягкой траве, наполненной запахом сотен цветущих трав, парень не прекращал размышлять о причинах вызова его сюда, ибо вот уже больше сотни лет никто не интересовался судьбой жреца, живущего на границе. А теперь вот призвали... На душе Шурая было тревожно.

Между корней Дочери сидел Совет, возглавляемый Старейшим. Юноши и старцы, маленькие девочки и прекрасные женщины — пятнадцать существ, меняющих облик так же легко, как иные одежду, смотрели на приближающегося молодого сида. Тот же, все больше смущаясь не смел поднять на древних взгляд, опуская голову все ниже и ниже. Шурай замер на границе поляны Совета, ожидая официального приглашения в круг.

— Входи, брат наш, — пророкотал голос Старейшего. — Мы ожидаем тебя. Не смущайся, подними взгляд.

Шурай взглянул на Старейшего. Не изменяя своему принципу, тот смотрел на жреца в облике старика. Он не был величественным или даже просто крепким и сильным — облокотившись на ствол огромного дерева, сидел хрупкий старик, покрытый таким количеством морщин, что его кожа казалась похожей на кору старого дерева, волосы же, редкие и длинные, свешивались вниз причудливыми лишайниками.

Единственное, что казалось живым в этой жутковатой фигуре — светлые, зеленовато-голубые глаза. Небольшие черные зрачки непрерывно двигались, оглядывая замершую внизу фигуру склоненного жреца, словно оценивая и взвешивая его сущность. И в этих холодных зеркалах жила вечность, которая проникала в самую душу Шурая, сковывая тело сида, разливая по венам ледяной страх. Шурай отвел глаза. И замер.

Справа от Старейшего стояла плетеная клетка, в которой, сгорбившись, сидел скованный сид. И это было настолько невероятно, что Шурай застыл, неотрывно глядя на тонкую, истощенную фигуру сородича. Длинные темно-коричневые волосы скрывали лицо пленника, белые длинные пальцы вонзали отросшие ногти в тонкие прутья, а простая одежда давно превратилась в обноски.

Сид бы никогда не подумал, что увидит одного из сородичей плененным — не было у их расы законов, что не вплавлялись в сознание со дня сотворения. Что мог сделать этот жрец (а иного быть не могло — Лиан видел на его спине контуры ритуальной татуировки), чтобы его сковали? Разве мог кто-нибудь из их народа пойти против собственного Я, посеянного семенами Священной Ивы? Шурай не знал.

Пленник поднял глаза.

Он был очень древен. Нет, пленный не был стариком, но в его глазах вечность была не намного моложе вечности Совета. Темно-синие, глубокие, сияющие, эти глаза приковывали к себе внимание, словно скрывая какую-то загадку. Но, глядя в них, сид не чувствовал ни страха, ни отвращения, что он испытывал заглядывая в глаза людских браконьеров... "Кто же ты?" — подумал Лиан, переводя взгляд на Совет.

Кроме Старейшего здесь было еще четырнадцать Высших Жизни — семеро мужчин и семь женщин, рассевшихся на поляне. У самых ног Старейшего сидели его дети — Озерная Дева Иллиссандра и Хранитель Холмов Ройандер, необыкновенно похожие друг на друга. Оба дитя Первого были юны и прекрасны, их тонкие, неестественно хрупкие руки и ноги, казалось, вот-вот обломаются, как легкие травинки, впрочем, вряд ли это было возможно — столько силы было заключено в их телах.

У старшей сестры, воды обители которой питали ствол Дочери, были длинные текучие волосы бледно-голубого цвета. Они ниспадали на землю и превращались в бесчисленные ручьи, устремляющиеся к ее озеру. Темные, сине-фиолетовые глаза сияли не только спокойствием и мудростью, но и долей озорства, присущего всем Девам Воды.

Брат ее был мрачен. Ройандер, Хранитель Холмов, что простирались в центре Великой Рощи, был крайне нелюдимым сидом. Волосы цвета молодой травы были короткими и неровно постриженными, выглядывали из-под тонкого венка, небрежно сплетенного сестрой из озерных кувшинок.

Невдалеке от них сидели и другие члены Совета. Старец — Хранитель Западных Лесов Эриален и его старая подруга — древняя Речная Дева Алиарисса, сидящая в образе пятилетней девочки на коленях друга.

Черноволосый юноша — Хранитель Еловых Склонов Фиарин.

Кеальнисс — мужчина с белыми волосами и короткой, практически бесцветной бородкой — Хозяин Родников.

Две девушки — Хранительница Цветущей Рощи Вассиари и Хранительница Болот Оссиаши.

Сморщенная старуха Уни, похожая на причудливую корягу Хранительница Древней Пущи.

Благообразный старец Ериссиами, под чьей рукой Северные Вересковые Рощи.

Двое подростков — рыжий Хранитель Медного Озера Меольдесс и черноволосая Нириасси — Хранительница Восточных Чащ.

Последними сидели двое мужчин с длинными серебристыми волосами — Озерные Лорды, Хранители Двух Великих Рек, протекающих по землям Рощи — Зеарисс и Элькарисс, два брата — близнеца.

И все они с интересом смотрели на фигуру Шурая, замершего в нерешительности внизу.

— Брат наш, — прозвучал звонкий голосок Иллисандры. — Мы призвали тебя, дабы сообщить, что твоя прекрасная работа, твое воодушевление и целеустремленность восхитили нас. И Свет готов признать, что ты, брат наш жрец, достоин перейти на следующую ступень познания Жизни.

Шурай замер. Он был поражен тем, что, оказывается, Совет не забыл маленького сида, посвященного в жрецы более ста лет назад. И не только не забыл, но и признает его заслуги.

— Но...

"Но?" — в душе Лиана вновь поднялись позабытые сомнения.

— Но, чтобы Совет окончательно уверился в твоей непоколебимой вере в Жизнь и Заветы священной Ивы, мы даем тебе последнее испытание — ты будешь охранять отступника, — Озерная Дева указала тонким пальцем, с которого на траву стекала вода, на сидящего в клетке сида, что мрачно и насмешливо улыбнулся Шураю.

— Если душа твоя за восемь месяцев останется столь же чистой, — вступил в разговор Хозяин Родников, — ты вступишь в Большой Совет Шурай, Хранитель Белой Рощи.

— Совет сказал, — скрипуче возвестил Старейший, и голос его эхом зазвучал по поляне.

— Совет сказал, — отозвались другие древние. И исчезли, растворившись в травах Священной Рощи. А пятеро жрецов в темных плащах, взяв на руки клетку с отступником, двинулись вперед, туда, где на берегу небольшого ручейка располагалась Белая Роща.

У врат Аль'А'Зира,

Сейчас,

Кэсс

Сид замолчал, словно погрузившись в воспоминания, уставившись в медленно угасающее пламя костра, неуклонно пожирающее сухие ветви, превращая их в пепел, прах, ничто. Кэсс тоже не лез со своими вопросами. Тишина накрывала стоянку, лишь изредка прерываемая сопением спящих друзей. Некромант уже услышал многое из того, что не должен был знать — общество сидов было крайне скрытным. Никто из не представленных Совету древних не мог знать и доли того, что услышал он сегодня, а ночь еще только-только вступила в свои права.

— Так я впервые встретился с Хидоми Ари, отступником, что предал Заветы Священной Ивы. Тем, кто стал моим приемным отцом и учителем. Тем, кто обрек меня на проклятие своего народа, на вечное бегство прочь от родных Рощ, на знание... Наверное, я должен был проклинать его, но... Не могу.

Сид подкинул в костер еще пару веток, и продолжил, глядя по прежнему неживым взглядом на пляшущие языки пламени:

— Наверное, уже тогда моя древесина прогнила изнутри, уже тогда я был порченным, но никто этого не видел. Никто, кроме него, и еще, пожалуй, Старейшего, ведь не зря я видел в его глазах жалость и брезгливость...

Белая Роща,

Много лет назад,

Шурай

В последнее время Шурай чувствовал себя так, словно его Роща внезапно переместилась куда-то в пустыню — настолько неприятным и даже практически болезненным стало присутствие пленника в сердце Рощи. Казалось, куда не пойдет сид, везде ему в спину упирается колючий и неприятный взгляд отступника.

До чего дошло — Лиан уже стал большую часть времени проводить в обществе Эсси, на берегу ее ручья, чем среди стволов родных деревьев. Он был готов на что угодно, лишь бы не видеть пленника, спокойно и гордо сидящего в этой маленькой и неудобной клетке. Изгнанный жрец обретался в ней так величественно, словно он не был пленником, скорее, наоборот, он был хозяином, и его спокойная древняя мощь заставляла юного сида склонять голову в его присутствии. Шурай даже стал ставить камушки на песчаном берегу, отсчитывая дни до казни отступника. А время текло до ужаса медленно. И печальный сид считал камушки, положив голову на прохладные колени подруги.

Однако, к сожалению, он не мог полностью избегать встреч с отступником — в конце концов ему поручили охранять его, и пусть клетка, сплетенная из древней живой лозы и была крайне надежной, пренебрегать обязанностями было чревато. Вот и приходилось юноше трижды в сутки приходить к сердцу Белой Рощи, где среди корней Первого Дерева стояла клетка. Прошло уже больше месяца, а Лиан так и не услышал ни слова из уст этого сида. Только взгляд, холодный и внимательный, преследовал его, словно оценивая. Этим древний сильно напоминал Старейшего, но только взгляд Первого-Из-Сидов был равнодушным, а этот скорее искал брешь, что бы пробиться вовнутрь.

Этот день ничем не отличался от остальных — та же спокойная нега и тихая мелодия, те же птицы и то же, уже ставшее привычным, беспокойство от присутствия в Роще чужого, темного сида. Вот только сегодня, как только последние лучи светила исчезли в ажурных кронах леса, а Шурай собрался уходить, чтобы заснуть в корнях неподалеку, сзади раздался звучный голос:

— Подожди, брат.

— Я не брат тебе, отступник, — ответил Лиан, медленно поворачиваясь и с опаской глядя на пленника.

— Не стоит меня бояться, — улыбнулся мужчина. — Что я могу сделать тебе здесь?

Грустно улыбаясь, он показал на крепко удерживающие его ветви. А парень, все так же настороженно глядя на внезапно заговорившего сида, ответил медленно и спокойно, стараясь, что бы его голос не дрожал:

— А я и не боюсь. Я презираю.

— Врешь... Боишься. Но это не мое дело, сколько вы собираетесь врать себе. Может тебе и не надо знать правду. Я принял ее — и вот куда это меня завело, — в голосе отступника было столько боли, что Шурай замер пораженный. Сейчас перед ним был не тот жуткий и жестокий образ, что рисовался в голове юноши, а обычный, запутавшийся и разочарованный сид, все глубже погружающийся в отчаяние, увядающий на глазах. И Лиан поспешил прочь, стараясь забыть невероятно печальный взгляд темно-синих глаз отступника.

Еще несколько дней Шурай не мог себя заставить подойти к клетке, наблюдая за пленником издалека. Однако, теперь не гордыню и презрение видел он в широко расправленных плечах отступника, а бессильную браваду обреченного, и жалость корежила сердце юного жреца. Наконец, немного успокоившись, Шурай вновь вошел на поляну, стараясь не встречаться взглядом с отступником, но избежать общения не получилось, так как раздалось приветствие пленника:

— Привет, брат.

— Я тебе не брат, — привычно ответил Лиан. Нет, сид мог бы просто проигнорировать реплику древнего, но столько неприкрытой радости звучало в его голое, что это было невозможно. — Чему ты так рад?

— Ты не представляешь, как я соскучился по голосам, по разговору, по музыке... Кстати, ты отвратительно играешь.

— Уж как могу, — незлобно, но обиженно огрызнулся парень, полагая, что музыка у него совсем не плохая. Но тот, словно не замечая мрачного бурчания своего охранника, продолжил:

— Со мной ведь было запрещено разговаривать! Как будто я что-то отвратительное!

— А ты как думал! Ты убил свою Рощу! — вскричал Шурай, в ужасе глядя на преступившего Заветы и не понимающего своей вины.

— Она этого хотела! — заорал в ответ взбешенный пленник, буквально кидаясь на прутья.

— Как можно хотеть Смерти? Как?!

— А ты спроси свою Белую, — неожиданно спокойно ответил отступник, закрывая глаза и замолкая, оставив удивленного жреца в полном недоумении.

Сейчас,

Кэсс

— Еще несколько дней я думал, вновь и вновь вспоминая слова отступника, и наконец, через две недели молчания, я обратился к Роще.

Кэсс наблюдал за рассказчиком, который, прикрыв глаза и облокотившись на ствол, медленно рассказывал свою историю, доверяя тайны именно ему — существу, полностью противоположному сиду. Тому, кто, наверное, сможет его понять. И Кэсс старался. Вообще-то, это было необыкновенно странно для лича — пытаться понять кого-то, пытаться принять что-то чужое, но после встречи с Кантаре многие принципы Кэссера были благополучно забыты, зато появилось невероятное множество других.

Когда же он узнал об избранности своего друга Темным, многое встало на свои места, а теперь еще он не хуже сида, помешанного на судьбе, понимал, что ему никуда не деться от барда, сковавшего лича путами дружбы и долга. А Шурай, подкинув в огонь пару сухих веток, чтобы не погас маленький огонек, продолжил свой рассказ:

— Я выдержал только два дня. А затем обратился к Роще. И я услышал.

Он снова замолчал, не в силах дальше говорить, и, обхватив руками плечи, сгорбился, а в глазах его появилась тень страха. Сколько бы ни прошло лет, случившееся в тот день, все еще было свежо, как открытая рана. Кэсс понимал сида — его тайна тоже не зажила и продолжала кровоточить...

— Да, я услышал. Услышал, как она кричала. От боли, что разрывала Ее на части. Боли от невозможности умереть, невозможности возродиться... Я в ужасе отпрянул и побежал прочь от сердца, подгоняемый полубезумным смехом отступника.

Две недели я не мог говорить — я бездумно лежал на земле, чувствуя, как она под спиной медленно поднимается в такт бьющемуся сердцу Рощи. Небо светлело и темнело, сменялись дни и ночи. Иногда подходила Эсси, пыталась со мной поговорить, но я не мог произнести ни слова, только смотрел в небо, пытаясь забыть мольбу Рощи. Дева Ручья беззвучно плакала, роняя на мое лицо ледяные капли. А потом я изменился.

— Изменился? Стал отступником?

— Нет, это случилось намного позднее... Тогда я просто начал с ним разговаривать.

Тогда,

Шурай

— Почему ты не рассказал Совету?

Шурай сидел на земле, облокотившись на клетку Хидоми. Они уже давно были на "ты" и уже давно привыкли разговаривать по вечерам, когда Эсси засыпала на дне ручья, и не могла узнать об этих встречах. Нет, Лиан верил подруге, но сейчас он предавал все то, что им вбивали в голову с детства, и верность народу могла перевесить верность другу...

А еще он боялся, что и она может попасть под горячую руку Совета, когда о его разговорах узнают древние. Что узнают — не подлежало сомнению, но он не собирался отказывать себе в правде. Сейчас, зная желание леса, он не мог игнорировать крики, что непрерывным звоном звучали в голове. И он стремился узнать как можно больше до того, как придется сделать выбор. Пускай Шурай уже знал, чем закончится это знакомство, он стремился сделать жизнь своей подруги хоть немного легче...

— О чем?

— О Желании Лесов.

— И они бы послушали? — скептически скривился Хидоми, садясь в клетке. — Я уверен, что они все это давным-давно знают, просто их сила в древности их Рощ, так стали бы они рассказывать, что мучают леса? Хотя, возможно, или даже, скорее всего, они не думают ни о силе, ни о власти. Они искренне полагают, что делают добро, что они помогают лесу, считая смерть чем-то страшным, болезненным, вредным, тогда как по правде... Шу, ты знаешь, какие прекрасные леса вырастают на пожарище? Сейчас на месте моей Рощи из пепла, удобрившего землю, вырастают новые ростки, стремящиеся к небу и солнцу, радуясь жизни, а не тяготясь ею. Понимаешь?

Лиан кивнул, не говоря ни слова отступнику.

Через два месяца он сжег свою Рощу, и скрылся с отступником из Леса, назвав Хидоми своим отцом.

Кантаре,

На краю поляны

— Мы долго странствовали по землям людей прежде, чем остановились в ханстве, принеся присягу хани Джайрин, — голос обычно молчаливого сида был глухим и неживым. Глядя на друга, я думал, что впервые вижу не маску, что въелась в его кожу, а настоящего, живого, чувствующего. И мне это нравится.

Оставаться дальше в тени и подслушивать казалось неправильным, потому я вышел к огню и спросил:

— А что дальше?

Маги вздрогнули от неожиданности. Хи-хи! Класс! Прямо настроение улучшилось после разговора с этими Герцогами. Некромант еле слышно выругался и, бросив на меня злобный взгляд, прошипел:

— Подслушивать нехорошо, Ваше Темное Жречество! Плохо вас там, на небесах, учат!— выплюнул онЈ сморщившись.

А на лице сида вновь появилась его обычная улыбка, впрочем, мне показалось, что в ней стало немного больше теплоты. Затем он проговорил, пристально глядя в мои золотые глаза:

— Уже поздно, — потом, взглянув на небо, уточнил. — То есть, рано. Как-нибудь потом расскажу...

— Хорошо, я запомню-запомню! А что это вы увязли в раздумьях?

— Увязают в болоте! — заявил лич, видимо, все еще злой на меня, подбрасывая последние веточки в огонь.

— Ну, а я как сказал?!

Тот только сплюнул.

А на востоке действительно уже розовел диск солнца, играя лучами на сонных лицах моих спутников. Глядя на них, я понял, что мне совершенно не хочется снова подвергать их опасности. И вновь из-за того, что мной заинтересовалась такая сомнительная личность, как Темный. Однако, что-то мне подсказывало, что так просто от них не избавиться, даже если придется переться в самое пекло. Недовольно хмурясь, команда просыпалась от тысяч солнечных зайчиков, что стремились проникнуть под веки, щекоча своими мягкими лапками...

— Хей!!! Подъем!!!

Мой ор их моментально разбудил. Вот это да! Нет, таких прыжков с места, с параллельным вытаскиванием ножей, я еще не видел!

— Браво, Неки! Эй-эй, не надо меня убивать! Я хороший!

Недовольные крайне "приятным" пробуждением ребята, вскоре начали улыбаться, наблюдая за гоняющим меня по поляне человеком, постепенно забывая какую гадость я им сделал с утра пораньше. Неки тоже, все сильнее увлекаясь, превращал убиение меня любимого в забавное зрелище. И даже весело смеялся, крича из-под дерева, на которое я забрался, понимая, что выиграть у Неки не представляется возможным, что отныне займется моими тренировками. И непонятно шутит он или нет...

— Кантаре, а что это у тебя такой помятый и несвежий вид? Всю ночь не спал, да? Даже в этой глуши нашел себе девушку, ага? Ну, ты и кобель, — язва в Фури только подросла с нашей последней встречи. Видимо и ее здорово достала стерва в хани Джайрин. А это означает, что нам тоже перепадет.

— Хоть я и не сомневаюсь в талантах нашего общего друга Кантаре, вряд ли эта ночь была повящена искусству любви, не так ли, брат Жрец?— тихий и спокойный голос сида моментально привлек к себе внимание.— Скорее уж, у нас новые проблемы.

Все замерли, недоверчиво взглянув на смутившегося меня, понимая, что Шурай как всегда, попал в точку.

— И что нас ждет в этот раз? — устало пробормотал Рене. — Нашествие Духов Стихий? Будем потрошить сокровищницу Богов?

Я молча ткнул пальцем в мрачную громаду города. Все тяжело вздохнули.

— А я, почему-то, и не сомневался! — радостно заявил Кэсс, доставая из мешка кусок оленя, спрятанного вчера вечером, видимо, что бы я до него не добрался. А я уже не обижаюсь! Ну совсем не обижаюсь...

Пока Неки разогревал тушку, подвесив ее на шампуре, я вкратце рассказал о ночных гостях, истории Аль'А'Зира и темной короне немертвого Императора. Все жизнерадостно чавкали, не особо слушая мой рассказ.

— Эй, ребята, вы меня что, совсем не слушаете?!

— А зачем? — удивилась Джайрин. — С тобой все равно ничего не может идти по плану! Так зачем знать подробности? Я уже уяснила, что переться придется через этот проклятый город — этого хватит...

— Вы такие скучные!

Через пару часов, нагрузившись вещами и продуктами, мы стояли перед воротами города. Каменные львы, высеченные в поддерживающих округлый купол надвратной башни колоннах, смотрели на нас, оскалив свои огромные пасти в подобии чудовищных улыбок, а пустые глазницы, из которых когда-то давно выковыряли заменяющие зрачки камни, смотрели пристально и подозрительно. По позвоночнику пробежала холодная волна...

— Мне одному не по себе?

Мой вопрос остался без ответа.

— Знаете, — начал Неки, задумчиво разглядывая запертые двери. — Меня больше волнует, как мы проникнем внутрь? Кэсс, Шу, есть идеи у наших штатных магов?

— Шурай, пожалуйста!

— Хорошо, Шурай! Идеи-то есть?

— Эй, повар, а меня чего не спрашиваешь? — сварливо спросила Джайрин, многозначительно покачивая своим двуручником. На что Неки, ухмыльнувшись, изысканно поклонился и предложил:

— Прошу, прекраснейшая, можете попробовать разрубить эту махину своим мечом.

Джайрин скривилась, оглядела дверь и сникла.

— Я ничего не могу, — пожал плечами некромант. — Кроме того, что поблизости ни одного трупа, так еще и вряд ли мои зомби хоть что-то смогут сделать.

Шурай же, по-моему, все еще не в настроении, просто поднял руки вверх и еле слышно пропел короткую фразу. Послушные воле жреца Жизни, из земли поднялись несколько десятков толстых корней и, проникнув в небольшие щели между створками, начали их раздвигать. Те поддавались со скрипом, открывая залитые солнечным светом улицы древнего города.

— Вперед? — предложил сид, и мы двинулись. Как странно увидеть солнечный свет на стенах домов города с такой ужасной репутацией. Но он сиял, словно не зная о том, что ему просто надлежит быть темным и мрачным.

Стены, залитые светом, были голыми и пустым — видимо какими бы страшными не были истории, рассказывающие о городе, жажда наживы все-таки перевешивала, и сотни искателей сокровищ рыскали по городу, собирая древние артефакты. Потому сейчас здесь было мало интересного — только чистые полуразрушенные здания. Вынужден признать, меня это разочаровало.

Мы шли, мрачно отшучиваясь и закусывая кусками ароматного мяса вино, что достал из запасов Неки. Все это походило на обычную прогулку, и это настораживало. Ну, не может что-нибудь навязанное Темным и его Герцогами быть спокойным и легким... Я вновь почувствовал холодок.

День закончился быстро — мы только-только зашли во второй круг, а длинные темно-синие тени уже полностью покрыли узкие улочки. Город состоял из девяти кругов, каждый из которых был окружен стеной и украшенными диковинными зверями воротами. Второй круг был куда более интересным — сюда мало кто добирался, а кто все-таки доходил, в большинстве случаев, здесь и оставались — за воротами было немало истлевших скелетов в старых доспехах или обрывках одежды. В сгущающихся сумерках это было не менее зловеще, чем тускло поблескивающие стеклянные глаза чудовищ, высеченных на рельефах. Казалось, они двигаются, следя за фигурами моих спутников. Я, передернув плечами, спросил;

— Ребята, а может заныкаемся в каком-нибудь домике? Мне не очень хочется идти по этому месту ночью...

— Нет, Кантаре, — произнес Неки, не отрывая взгляда от теней в конце улицы. — Это нас не спасет. Уж лучше постараться пройти это место поскорее...

Вдали раздался душераздирающий вой, и в зеленоватом свете огней Кэсса я ясно увидел, как побледнели лица моих спутников, явно вспоминающих недавнюю встречу со Стражами.

— А ведь это только Второй круг! — простонал Пати, прижимаясь ко мне. Я кивнул и пробормотал что-то ободряющее — все, что мог сделать.

На Аль'А'Зир опускалась ночь.

Глава 13

Кантаре молится: Господи внемли, первый раз ведь прошу, о чем прошу, о смерти прошу... внемли... Ведь не для себя же прошу-то...

Кантаре,

Странствующий бард

"Ночь в проклятом городе — гиблое дело" — так скажет любой разумный в Соррене, за исключением тех безумцев, что вечно ищут приключений на свою пятую точку. Вот их ряды мы и пополняли, следуя мрачными улочками Аль'А'Зира при тусклом свете луны.

Высокие каменные стены домов выстраивались по бокам, смыкаясь в вышине бесчисленным количеством мостиков и переходов. Тысячи барельефов, покрывающих потрескавшиеся камни, мрачно поблескивали практически не поблекнувшей эмалью. Разбитые стекла, витражи, зеркала — все это мерцало, а под ногами скрипели упавшие на мощеную мостовую осколки. Ах да, и еще где-то вдали раздавался все тот же леденящий душу вой. Красота, правда?

В общем, мы все были на взводе, когда подошли к площади, в центре которой стояло сооружение, напоминающее древний храм. Подобные руины часто встречались на обочинах дорог, по которым мы следовали, убегая от графа. Вот только они не были такими... нетленными. Храм на этой многогранной площади, похоже, практически не изменился за прошедшее время — высокие каменные стены, десятки причудливых тонких башен и огромный, блестящий золотом купол. Мы застыли в восхищении, не в силах оторвать взгляд от огромных витражей, от мраморной лестницы, украшенной шестью белоснежными статуями. И только Кэсс оставался таким же спокойным как всегда:

— И чего мы встали? Нам, кажется надо пройти еще семь кругов, если вы не забыли. Если будем, как идиоты, пялиться на каждую достопримечательность, вряд ли закончим и через десяток лет!

— Ты такой скучный, Кэсс! — заявила Джайрин, нехотя отворачиваясь от храма. — Ты подумай — это место, возможно, никто не видел со времен разрушения города!

— Видел, — уверенно заявил Кэсс, пиная окованным носом сапога чьи-то кости. — Однако, это оказалось для них последним.

Увидев, что Джайрин, исчерпав аргументы, потащила на свет свой основной — двуручник, я решил вмешаться:

— Эй, хватит! Прости, Джайрин, но Кэссер прав и нам лучше поскорее отсюда сваливать! Вы бы лучше с Рене подумали да вспомнили, можно ли отсюда как-нибудь сократить дорогу — мне что-то не хочется все эти круги топать.

— Я настолько плохо выгляжу? — невозмутимо спросил вампир, следуя за мною мимо храма.

— Э?

— Ну, как мне показалось, ты решил, что я помню все здешние дороги.

Площадь осталась позади, а мы снова скользили по мрачным улочкам. Свет луны не пробивался к нам — слишком высокими были дома и слишком узкими улицы. Мы старались идти как можно тише, что бы, хм-м... Не дай Темный, Мгла и иже с ними, нас не услышали твари, по легендам обитающие в заброшенном городе после катастрофы. Однако, тишина, мертвая и ждущая, настраивала на более пессимистичный лад — уж слишком спокойно было здесь.

Наконец, мы подошли к вратам Третьего Круга. Вот тут-то нас и ждал великий облом — вместо Врат перед нами предстала огромная груда камней, разобрать которую не представлялось возможным, ведь на грохот соберется вся жуть из города. Пати попробовал забраться, но камни были очень плохо сложены, и тут же стали осыпаться. Потому самый простой путь нам был заказан.

— М-м-м... и что мы будем делать? — спросил я у растерявшихся друзей. Если говорить честно, хоть какая-то надежда была только на Рене и Джайрин. Первый больше всех знал о разных древностях, ну, а вторая привела нас сюда. Как по команде, на них скрестились все взгляды.

— Ну... я слышала, — начала Джайрин, — что под городом проходили катакомбы. Некоторые охотники за сокровищами говорили, что по ним можно пройти вплоть до Первого круга. Но я не знаю, можно ли этому верить.

— Вряд ли, — заявил Неки, напряженно вглядываясь в колышущиеся от света магических огней тени. — Если бы кто-нибудь дошел до дворца, об этом знали все, так что это враки! А вот катакомбы... вполне, вполне.

— Под землей есть пещеры.

— Ты уверен, Шурай?

На вопрос некроманта сид просто качнул головой.

— Что ж, — радостно возвестил я — Теперь все просто — нам осталось найти эти подземелья до того, как нас съедят!

На меня злобно зашипели. Нет, что я им сделал-то? Никто меня не любит... Мстя моя будет страшна — теперь я точно их никогда не брошу!

— Если хотите знать мое мнение, — тихо начал вампир, пристально рассматривая окружающие нс здания, — то нам стоит искать храм наподобие того, что мы видели на площади. Если я правильно помню, в одной из книг говорилось, что высокородных в то время хоронили в подвалах храма. Если уж где и искать выход в подземный город, то только там! Кстати, вот это здание, вполне, может быть храмом.

Справа, практически у самой стены действительно был дом, покрытый куполом и украшенный двумя тонкими башнями. Так как выбора-то у нас, собственно, не было, мы направились прямиком туда через полукруглую площадь перед вратами Третьего круга. Взойдя по небольшим округлым ступеням, мы оказались у открытых потрескавшихся дверей. За ними была только темнота.

В нерешительности мы замерли у входа — никому не хотелось первому шагать в место, настолько пронизанное древностью и затхлостью. Выручил нас Кэсс, послав вперед несколько кладбищенских огней, которые осветили храм, поднявшись к потолку. Что это таки храм не было сомнений никаких — огромный зал, заполненный деревянными скамьями, огромный витраж, сквозь толстый слой пыли и грязи на котором уже почти не пробивался лунный свет. И главное — тринадцать фигур, расположившиеся над алтарным камнем.

Приблизившись, я смог узнать Мглу и Свет, изображенных с необычайным искусством, словно скульптор вырезал их с натуры. А вот Темный подкачал — этот величественный старик абсолютно не был похож на мужика, который являлся ко мне во снах. Впрочем, возможно, у одного из Создателей не одно обличье.

Рядом остановился Ренеске, на обычно невозмутимом лице которого, наконец-то, появились проблески истинных эмоций — восхижение и недоверие. Н-да, слишком долго уполномоченный посол вампиров провел в нашей компании.

— Мой прадед рассказывал, что в детстве побывал здесь, в этом городе. Я был тогда совсем маленьким и не особо помню его истории, но сейчас, стоя в забытом храме Темного, словно вновь слышу его голос. Он говорил, что видел Императора Рейзена — так звали первого и последнего хозяина этого города. Ходили легенды, что он был сыном Демиурга. Впрочем, это ему не помогло, когда Первые Владыки объединились против него, и буквально за час, как гласят все те же легенды, уничтожили богатую Империю.

— Но... зачем? — меня, несмотря на не очень серьезное отношение к всякого рода легендам и преданиям (сам не одну сочинил), эта история почему-то зацепила. — Зачем светлым уничтожать эту Империю? Разве они не говорят о том, что убийство — грех? Или это место было настолько мерзкое, что иначе было не поступить?..

Рене обернулся, блеснув в полумраке своими ярко-алыми зрачками, и уставился на меня.

— Ты, наверное, удивляешься, зачем я тебе все это говорю? — начал он совершенно не к месту. Но, дождавшись моего кивка, продолжил. — Просто то, что случилось здесь не должно повториться, понимаешь? Это страшно! Оглянись, здесь нет ничего, что напоминало бы о войне, так? Нет ни сильных разрушений, ни пепелищ, ничего! Только опустевшие улицы. Мы идем за венцом, что был подарен Темным Рейзену, и это ведь не просто охота за сокровищами. Ты должен это понимать! Я не верю, что ты не видишь, куда это ведет!

И внезапно я осознал, что то, к чему я так легкомысленно отношусь, все то, что воспринимаю скорее как интересную, хоть и опасную игру — реальность, и мы действительно собираемся забрать императорский венец Темной Империи. И это не просто сувенир на память — мне предлагают занять место Рейзена, темного полубога. И мне стало страшно.

— Но я не хочу, — выдавил я из себя. — Мне это не надо! Я не хочу ни власти, ни силы... Меня устраивает моя жизнь!

"Пора взрослеть, бард" — усмехнулась темнота голосом Мглы. — "Пора научиться ответственности..."

— Если тебя выбрали, бат, значит, ты справишься лучше всех, — спокойно ответил Илл, положив свою тонкую кисть на мое плечо. — И хоть мне самому не особо верится, я готов тенью следовать за тобой. Пускай иногда от меня не так много пользы, я все равно иду вперед и, не сдаваясь перед обстоятельствами, принимаю свою судьбу.

— И все равно, я не хочу... — капризно потянул я, сообщая спутникам, что я снова в порядке. Все облегченно перевели дух. Да, я такой — мои истерики страшнее Войны Стихий!

— Рене, а действительно, почему светлые пошли на это? — повторила мой вопрос Джайрин, обводя рукой пустой зал молитв.

— Ну, я не могу сказать точно. Прадед никогда не заговаривал о причинах войны, да я и не спрашивал особо. Не было интересно. А вот когда стало — он уже уснул, и непонятно, проснется ли снова. Впрочем, если вам интересно мое мнение, причина в равновесии.

— Равновесии?

— Да. Вы вряд ли слышали, но светлые эльфы, чей Владыка — Рожденный Светом — и был зачинщиком войны, являются хранителями равновесия на Соррене. Их задача не позволить Тьме довлеть над Светом, а в те года Империя Темного была намного сильнее светлых. Вот и призвал он Старейшего сидов, а в то время просто Первого Садовника, и Каменного Кулака, первого из народа гномов, на помощь,— рассказывал вампир.— Призвав Светлого совместно своего Господина, они стерли население Темной Империи с лица земли. Еще долго не могли оправиться темные от этого удара...

— А почему Враг не вмешался? — любопытство у Пати победило смущение, и он, вылез в центр и вцепился в мою руку, несмело глядя на рассказчика.

— Знаешь, — насмешливо протянул Кэсс, глядя на съеживавшегося парнишку, — нехорошо называть Бога, которому служишь, Врагом...

— Хватит мучить парня, труп недоумерший! — пришла на помощь Пати воровка. — И вообще, пока кто-то сказки слушал, я нашла проход в могильник! Ну, так как, идем?

И действительно, в одной из боковых анфилад был спуск вниз — довольно широкая лестница, а на стенах чуть выше ажурных перил, выточенных прямо из каменного фундамента храма, остались нетронутые временем светильники, наполненные темной маслянистой жидкостью. Кэсс сразу же попробовал зажечь одну, и когда она весело затрещала пламенем, послал огоньки зажечь остальные.

Все, а особенно люди, вздохнули облегченно — неприятный свет кладбищенских огней раздражал глаза, не давая достаточно света для спокойного пути, тогда как древние светильники, хоть и были тусклыми, света давали больше. Теперь, по крайней мере, можно не опасаться, что свалишься с этой лестницы на какой-нибудь несвежий труп.

Проход уходил все глубже, исчезая в плотной и словно маслянистой мгле. Мы продолжали спускаться, невзирая на веявший из подземелий холод. И этому совсем не способствовал вой, что раздавался все ближе и ближе. Ну, совсем. Наконец-то, в свете огней, я увидел темные плиты пола старого склепа. Немного склонив головы, мы вошли в усыпальницу древних.

Помещение было огромным — нашего света не хватало, чтобы осветить все, видимо могильник простирался подо всем храмом. Но, так как идти в небольшом круге света было неприятно, особенно, когда не знаешь, что за его пределами, Кэсс создал еще полсотни огней, которые унеслись во тьму, освещая подвал.

— Господин Кэссер, а вам не тяжело? — тихонько спросил Пати, набравшись храбрости, и смущенно взглянул на некроманта. Тот, усмехнувшись, потрепал паренька по лохматой голове, и ответил:

— Спросить, не тяжело ли некроманту на кладбище! Смешно! Ха-ха...

— Простите...

— Да что ты все время извиняешься? — проворчала в сторону мальчика Фури. — Все правильно — не знаешь, значит, спрашивай!

Огоньки, тем временем, достаточно разлетелись, и мы смогли осмотреть весь склеп. Здесь было необыкновенно красиво — невысокие своды, украшенные искусной мозаикой, изображающей прекрасную деву Смерть в окружении сотен черных волков — посланников последнего пути, буквально сияли в тусклом свете огней, а покрытые светлым полированным мрамором стены отражали свет, играя на полу бесчисленными зайчиками.

Ничто не напоминало о том, что здесь покоятся жители Аль'А'Зира, если бы перед расположенными в полукруглых нишах статуями не стояли причудливые вазы, на которых древними знаками были начертаны слова.

— Раньше всегда сжигали тела, чтобы не дать некромантам тела для опытов, — произнес Рене, подходя к одной из ниш, и аккуратно стирая пыль с вазы, обнажая украшенный пластинками аметистов бок.

— Хе! — гордо засмеялся Прах. — Бесполезно! Я из праха такой злой дух подниму, что зомби домашней собачкой покажется! Так что все это — бесполезно!

— Тогда этого не умели, — невозмутимо ответил вампир и, погладив кончиками пальцев надпись, продолжил. — Судя по отделке, здесь покоились далеко не бедные горожане... Но тогда почему здесь, на Втором круге?

— Я слышала, что охотники называют его Кругом Смерти, так как здесь находились все склепы и кладбища, — сказала Джайрин. Она стояла рядом с парной скульптурой, изображавшей старуху и старца, одетых в расписные халаты. Вообще, статуи выглядели необыкновенно живыми, наверное, потому, что состояли из разных материалов: кожа — слоновая кость, глаза — драгоценные камни, украшения же и одежда были настоящими. — Меня куда больше интересует, почему одежда не истлела за это время?

— Кому что, а девчонке — одежда, — хмыкнул Неки, оглядывая южанку с ног до головы. Та, вспыхнув, уже была готова броситься на повара с двуручником, когда услышала голос Иллаби:

— Магия. Дроу до сих пор так хоронят умерших. Статуи должны быть копиями покойного, а эту одежду ткали и шили специально для посмертной статуи. И, естественно, накладывали заклинания, чтобы их облик не изменился даже спустя вечность. А одевали ее родственники.

— Ты-то откуда столько знаешь? Вам это рассказывали учителя?

— Нет, таинство смерти познается только с Ее приходом. Я одевал отца — он погиб в одной из стычек с тварями три года назад. И не надо извиняться — мы с ним не были близки.

Я, больше их не слушая, двинулся вдоль стен, надеясь отыскать проход вниз. Что-то странное заставляло меня торопиться, искать способ свалить отсюда поскорее. Я проходил мимо воинов, стариков, девушек, юношей. Несколько раз видел даже маленьких детей, сжимающих игрушки. Как ни странно, здесь были все — темнокожие дроу, желтоглазые драконы, бледные вампиры, и даже люди — все вместе, в одном склепе! Видимо, раньше не было таких разногласий между народами империи. Странно.

Пройдя с пару десятков шагов, я обнаружил спуск вниз, на следующий уровень. Одна беда — он был полностью затоплен. При таком тусклом свете было не разобраться, сможем ли мы преодолеть такую преграду.

— Нужно искать другой путь, — пробормотал я себе под нос, продолжая обходить зал. Это заняло минут десять, однако, я все равно не нашел ничего похожего на проход. Что и сообщил друзьям, которым Рене продолжал рассказывать истории:

— Вот ты, Пати, спрашивал меня, почему Темный не откликнулся на зов своего сына. Мы никогда не сможем понять мыслей Богов — возможно, Он считал, что это война Рейзена, и отец не должен вмешиваться. Возможно, смерть Аль'А'Зира была нужна ему. Возможно, он был рассержен на город, а может, просто занят. Я не знаю, да и не уверен, что знает хоть кто-то. Кантаре, ты нашел проход?

— Ага, только он затоплен.

— Глубоко?

— Не видно — слишком темно.

— Давайте проверим, а потом, если это тупик — пойдем искать еще где-нибудь, — пожал плечами Неки, направляясь в сторону лестницы. Мы тоже потянулись за ним. Осмотрев ступени и неподвижную гладь воды, человек предложил кому-нибудь нырнуть и проверить, насколько далеко нужно плыть.

— Ну, и кого нам не жалко? — вздернула бровь воровка. И почему мне кажется, что они косятся на меня?

— Что за чушь ты говоришь?! — возмутился Илл. Так их, братец! Так их, предателей!

— Да ладно вам спорить — раздался ленивый голос лича. — Я пойду, меня не жалко... Второй раз не умереть.

Подумал и добавил:

— От такой малости.

Бросив одежду на руки вампиру, он остался лишь в коротких обтягивающих штанах, да и то, похоже, лишь из уважения к дамам, после чего нырнул в воду. Еще пару секунд мы видели его силуэт, затем и он исчез. Нам оставалось только ждать. Кладбищенские огни, оставленные Кэссом, стали намного тусклее — видимо тяжело было поддерживать их свет, находясь в прохладной воде. Слава Темному (надо же, уже не спотыкаюсь!), она не была ледяной, потому личу было легче плыть по подземному озеру.

Вокруг стояла тишина. Мы сидели у края лестницы, прижавшись друг к другу, и слушали. Вдруг раздался шорох, хотя, скорее даже не шорох, а скрип, скрежетание когтей по камню. Стало страшно — это точно были не крысы. А если и они, то на редкость крупные. Мы, тихонько переглянувшись, достали оружие.

— Было бы очень странно, если бы нам так и не встретилось, что-нибудь подобное, да? — мрачно спросил Неки, доставая ножи.

— Угу.

Мы продолжали ждать. Хорошо, что свет не погас и, хоть и стал тусклее, продолжал освещать зал, посему нечто могло подобраться к нам незамеченным только, если было невидимым. О чем я поспешил сообщить спутникам. И сразу получил подзатыльник от Джайрин:

— Не накаркай!

— Да я просто...

— Тих-х-хо-о, — неожиданно прошипел брат, поднимая руку. — Смотрите туда!

И мы увидели.

По тем самым ступеням, где спускались мы, сейчас сползали очень похожие на огромных ящериц твари. Их темная серая чешуя практически не отражала свет, а красные глаза светились в полумгле. Большие когти, царапая камень, издавали отвратительный скрежет. Их было много, очень много. Твари, сползая в зал, не спешили нападать, словно чего-то ожидали, заполняя дальний край все большим количеством.

Мы тоже не лезли на рожон, понимая, что такое количество неизвестной живности может быть не менее опасным, чем, например, Стражи. Может, у них здесь вообще что-то типа читального клуба.

Но нет, твари, собравшись, медленно двинулись к нам. Их было около полусотни. Полусотня неизвестных ящериц длинной под два метра, покрытых даже на вид толстой чешуей.

— Ну, хотя бы не невидимые... Эй, не меня бейте, их бейте!

Ну, что за разумные такие, шуток не понимают!

— Нападать первыми не будем, ждем Кэсса.

— Неки, а если Кэсс задержится?

— Уходим в оборону и ждем.

— Понял.

Потом, подумав, бывший убийца повернулся ко мне:

— Златовласка, сможешь что-нибудь спеть, чтоб они держались подальше?

— Сколько раз говорить — не называй меня...

— Сможешь?!

— Нет... не знаю. В прошлый раз получилось само собой.

— Понятно, на тебя не рассчитывать. Шурай?

Сид кивнул и, словно в подтверждение, прорываясь сквозь камень у его ног, на свет вылезли три небольших корня.

— Тогда так. Шурай — центр, с двух сторон его прикрываем я и Джайрин. Чуть позади и стороны — Рене и Иллаби, ну, а у ступеней — дети и бард. И не спорь, Кантаре! Если почувствуешь это свое "само собой" — выходишь вперед, в другом случае на тебе малышня!

— Ну, вот так всегда!

— Когда — всегда?

— Всегда!

Осознав, что продолжать я могу до бесконечности, человек просто махнул рукой и отвернулся к залу, совсем не такой напряженный как раньше. И спасибо от него не дождешься!

А твари все приближались и приближались, нарочито медленно, словно понимая, что нам некуда деваться. Напряжение нарастало, когда, наконец, сзади раздался плеск и я, обернувшись, увидел Кэсса, вынырнувшего из воды.

— Ну, что, нашел?

— Ага. Здесь конечно, далековато, но вполне проходимо. Да и выход на уровень повыше отличный, а там такой лабиринт...

— Хватит! — отрезал я. — Главное есть проход, а то у нас тут небольшие проблемы.

И кивнул на тварей. Кэсс, наклонившись, посмотрел под ногами Шурая и вздрогнул, прошептав:

— Вас только оставь...

— Держи детей! — подхватив сопротивляющегося Пати, я бросил его в воду. Фури, понимая, что я не собираюсь шутить, прыгнула сама. — Отвечаешь за них! Я не очень хорошо плаваю, — пояснил я в ответ не его молчаливый вопрос. Лич, кивнув, схватил детей за руки, нырнул в темноту. За ним цепочкой потянулись огоньки, отлетая от стен склепа.

Следующими пошли Шурай и Рене, а уж за ними нырнул я, получив пинок от брата. Спасибо Отцу, плавать я умел сносно, хоть и не мог себе позволить нести ответственность за еще несколько тушек. Из-за огоньков, что освещали путь своим тусклым светом, все было видно и страха перед глубиной практически не было. Да и окончание светящегося коридора было не так далеко, так что я мог себе позволить разглядывать зал.

Мы плыли по затопленной оружейной. Сотни развешенных на стенах мечей и алебард тускло блестели, местами покрытые ржавчиной. Какие-то доспехи, щиты, шлемы — все это, когда-то лежавшее на деревянных столах, сейчас валялось на полу среди обломков этих самых столов.

Внезапно ощутив, что воздуха в легких осталось не много, перестал разглядывать зал, и прибавил скорости, за несколько гребков преодолев последние метры. Там меня подхватили за шиворот и вытащили на берег, где уже отплевывались Пати и Фури. С ними рядом сидел и сид, выжимая мокрую одежду. Кэсс и Рене, подняв меня, тут же кинулись обратно, поднимая сначала брата, затем Джайрин, а уж последним — Неки. Все доплыли.

Подойдя к отверстию, через которое нас сюда втащили, я понял, что это было нечто вроде вентиляции — неширокий, похожий на колодец проход без малейшего намека на ступени, отшлифованный водой до зеркального блеска.

— Ну, ты даешь, Рене! Ты когда умудрился эту шпагу достать?

Я обернулся и увидел, как собравшиеся вокруг вампира друзья рассматривают тонную шпагу, похожую на те, что используют вампиры. Вот только, в отличие от исключительно ритуальных, эта была более толстой и простой и предназначалась для сражений.

— Заметил, когда плыл, и не смог удержаться... Она ведь все равно никому больше не принадлежит. Еще тут маленький кинжал недалеко лежал.

Рене, достав оный из-за пояса, повертел, поморщился и бросил Пати:

— Мои получше будут, а тебе пригодится.

— Так, со всем разобрались? Тогда пошли отсюда!

— Да куда ты торопишься! От тварей мы сбежали, давайте отдохнем хоть чуть-чуть!

— А ты, Фури, подумала, что они тоже могут уметь плавать?

И ткнул пальцем в воду.

Плеск!

"Интересно, мне одному послышался шум?" — думал я, идя вслед за друзьями по катакомбам проклятого города.

Ивариэль,

Первый Князь

Этим вечером роща у дворца была необыкновенно красива. Лучи позднего солнца красили светлые листики окружающих Князя деревьев в более глубокие и темные цвета — изумрудный, темно-синий и практически фиолетовый. А еще, порой, когда на мокрый листок падал луч, он загорался темным золотом, сияя в предзакатном солнце.

Ивариэль, уставая от забот, любил сидеть под одним из старых дубов и наблюдать эту красоту, вдыхая свежесть леса. Вот и сегодня он был тут, однако, разум его не был чист и расслаблен. Напротив, душу и мысли эльфа терзали тяжелые думы. Прошло три дня с его последнего посещения Ацериэля и его отступников, когда они согласились на предложение князя, и он чувствовал, как захлопнулся капкан.

Нет, Рожденный Светом говорил, что отказаться Князь может в любой момент. Но разве он может из-за своей трусости заставить страдать кого-то другого? Нет, не может, а значит, его ждет судьба предателя, и этого уже не изменить.

На тонкую руку Князя села бабочка и, распахнув крылышки, засияла в лучах. Светлые, золотистые изогнутые полосы на ее крыльях перемежались с белыми, зелеными и синими пятнами. "Какая красивая!" — подумал Ивариэль, прикрывая усталые глаза.

— Когда-то ты и меня сравнивал с бабочкой, — раздался внезапно голос.

Открыв глаза, Князь увидел Флариэль, свою жену. Она была необыкновенно красива — длинные распущенные волосы ниспадали до земли мягкими золотыми локонами, на белоснежно лице сияла добрая улыбка, а большие сине-зеленые глаза смотрели немного насмешливо.

Она была довольно молода — в день их свадьбы, два года назад, она только-только отпраздновала свое совершеннолетие. И хоть их связала совсем не любовь — помолвка Князя и Дочери Дома Серебряных Листьев состоялась в день рождения последней, он всегда относился к красавице с уважением. Особенно сейчас, когда эльфийка носила под сердцем его сына, наследника острова.

"Может быть", — думал Князь, глядя на присевшую рядом жену, — "прошло бы пару сотен лет, и мы бы по-настоящему полюбили друг друга. Но теперь..." — Он приподнял тяжелый локон и припал к нему губами. — "Теперь я даже не увижу рождение сына".

— Ты куда прекраснее бабочки, Флариэль...

— Что с тобой, муж мой? Почему ты так печален?

— Ничего, дорогая, я просто устал. Ступай во дворец, а я еще немного посижу здесь, пока не сядет солнце.

— Как скажешь, муж мой.

Она ушла, оставив его в саду наедине со своими страхами.

— Интересно, что скажут моему сыну обо мне? Будет ли он ненавидеть меня и презирать отца-"отступника"? Или, может, он вообще не будет знать, что случилось со мной? Больно, как больно... — шептал он, не замечая, как слезы бессилья падают на воротник. Он застывшим взглядом смотрел на светлый цветок, что, приникнув к его сапогу, едва-едва покачивался в порывах теплого ветра. А потом князь, резко сорвав его, поднес руку к глазам и, глядя на то, как корежится растение в его пальцах, произнес:

— Я смогу.

Инферус Флос,

Уполномоченный посол дроу

Стоящая за ближайшем деревом тень молча наблюдала за Князем, удивленно вскинув брови.

— Интересные вещи творятся в Светлой Роще, — пробормотал парень, исчезая в ветвях. — Что-то тут происходит. И я сделаю все, чтобы узнать что!

Римини Сиркостелла,

Тень Черного Охотника

Хи-и-и... Хи!

Тень веселилась, скользя между лунными лучами, отталкиваясь от них, дергая словно струны. Когда же это надоедало, Римини начинал наблюдать за своим хозяином. Хозяин был смешным вампиром — все время что-то делал, куда-то спешил, с кем-то разговаривал. Как и все прежние хозяева. Они только детьми играли с ним, а потом, приняв его присягу, забывали, что тени бывает скучно. Хи...

Сейчас вот, Калиго, Черный Советник, потягивал кровь из хрустального бокала на тонкой витой ножке и одновременно просматривал последние отчеты своих шпионов. Нет, прежние хозяива были все-таки спокойней — по крайней мере, никто из них не интересовался чужими обязанностями! Но этот не такой! Хи! Интересненько...

— Римини, за мной! — командует Калиго и, не дожидаясь ответа, спускается в открывшийся проход. Тень скользит за ним, невидимая в полном мраке лестницы, по которой идет хозяин. Становится холоднее, и тень начинает кутаться в рваный плащ. Он знает, куда собрался его хозяин, он знает зачем. Хи-хи!

Наконец площадка. Здесь Калиго зажигает факел и подходит в двери. Дверь тяжелая, массивная, словно впаянная в скалу, образующую эту площадку. Ни у кого нет такой силы, что бы сдвинуть ее. Но здесь и не нужна сила, здесь нужно знание. Черный Охотник спокойно прикасается к стене, словно отстукивая быструю мелодию, и дверь начинает медленно вползать в стену. Он не ждет, пока она откроется полностью — едва появляется щель, в которую он может протиснуться, Калиго тут же отрывается от стены и входит. Дверь застывает.

За ней находится маленькая комната, пустая и холодная, где, закованный зачарованными цепями, сидит юноша. Его обнаженное тело перевито так, словно он завернут в некий серебристый кокон. Длинные черные волосы, отросшие настолько, что пленник вряд ли смог бы ходить, даже если его отпустят, лежат на земле, переплетясь с цепями. Из под металла не видно ничего — ни рук, ни ног, ни кусочка кожи.

— Ш-ш-што, Чер-р-рный, пр-риш-шел пос-смотр-рет-ть? — еле слышно шипит парень, не открывая глаз. Тонкие, темные губы двигаются неумело, словно их обладатель давно ни с кем не разговаривал.

— Мне нужна твоя помощь.

Скованный внезапно дергается и открывает глаза. Римини видел, каких трудов стоило хозяину не отшатнуться, увидев белые светящиеся бельма пророка.

— Помош-ш-чь?

И засмеялся. Смеялся пророк так же, как говорил — хрипло, неумело, срываясь на шипение. Он смеялся, захлебываясь своим смехом. И, все еще смеясь, безумец спросил:

— Тебе нуж-ш-шна помош-ш-чь, Чер-рный охотник? Помош-ш-чь без-з-зумца?

— Нет. Мне нужна помощь Кира, пророка Матери-Мыши.

— С-с-смотр-ри-ка, вс-с-с-спомнили... Но, — он снова хрипло засмеялся, — з-з-з-зачем мне помогать вам? Тем, кто з-з-заковал меня, ос-с-с-ставив в одиночес-с-стве на бес-счис-сленные с-с-с-столетия? Что ты мож-ж-жеш-ш-шь мне предлож-ж-жить?

— Свободу. Я отпущу тебя, если ты пообещаешь мне помочь найти Кубок.

— Ха-ха-ха... Мальчик х-хоч-ч-чет влас-с-с-сти? Ха-ха... Ш-ш-што ж, мне власть не интер-р-рес-с-сна. Я помогу тебе, Калиго-ох-х-хотник! Отпус-с-скай! Обес-с-счаю именемем Матер-р-ри моей!

И заскрипели цепи.

Хи-и-и...

Рощи сидов,

Иллисандра,

Дочь Старейшего

Озерная дева сидела у берега, облокотившись на грудь брата и весело болтая босой ногой в воде. Она подпевала двум птицам, что кружились над ее озером в танце, словно не замечая ни ее, ни Ройандера. Брат же, приобняв ее за плечи, в сумрачном молчании смотрел вдаль, но не гладь озера или кроны деревьев, а куда-то вглубь самого себя, в свои мысли... мысли тяжелые и недобрые.

— Брат мой, ты снова думаешь о ней? Зачем терзать себя снова и снова? Все решено. Отступник умрет, и кровь его насытит корни Дочери.

— Нет, не об этом я думаю, милая, не об этом. Хоть и терзают мою душу мысли о мертвой роще, пусть и больно мне видеть, как на лицах молодых появляются сомнения, но не об этом я думаю. Я думаю, почему отец не разрешил нам убить первого отступника, почему только сейчас, когда он предал не только Заветы Священной Ивы, но и вообще Свет, почему только сейчас мы открываем охоту? Ведь стольких бед мы могли избежать!

— Нет, брат мой, не могли. Ведь он не сказал ни слова лжи.

— Порой, правда преступна.

— Да, но нельзя за нее наказывать.

— Смешно! Ты сама веришь в то, что говоришь?

— Нет, — и засмеялась, вторя смеху брата. — Но разве должны об этом знать другие? Я слышу ее шаги.

— Да, она уже на моих холмах. Пришло время встречать гостью.

И они повернулись к лесу, где из-за толстых стволов к берегу озера выходила тоненькая девушка с длинными синими волосами. Она, дрожа от восхищения и страха, подходит к берегу. Молодая, не жрица, она смотрит на древних как на богов, что сойдя на землю, почтили ее вниманием. Да это и было практически так.

— Речная Дева Эссили, поднимись с колен и посмотри на нас.

И девушка покоряется.

— Ты хочешь знать, зачем мы тебя призвали, младшая? — Ройандер, отпуская сестру, встает. Он высок, очень высок, и возвышается над девушкой как склоны его холмов над маленьким ручейком. Он ждет ее ответа.

— Да, хочу.

— Мы призвали тебя, дабы поговорить об отступнике.

Эсси вздрогнула, как от удара. Застарелая боль, практически вырываясь из ее груди плачем, как раненная птица, затрепыхалась в груди. Иллисандра со спокойной радостью смотрела на нее, думая: "Значит, мы не ошиблись... И все пройдет как надо". Она улыбается девушке, подходит и, опустившись на колени, обнимает. Она прижимает ее к своей груди, шепчет слова утешения, гладит по голове. И Речная Дева успокаивается, не видя, как спокойно и невозмутимо переглядываются древние.

— Все хорошо, младшая, успокойся. Ты должна выслушать нас.

— Что вы еще можете мне сказать? Что может быть хуже?

— Он предал Свет и следует по пути Врага.

Тяжелый голос Хранителя Холмов упал на девушку, словно неподъемный камень во время обвала. Она еще больше сгорбилась и, уже практически лежа на Иллисандре, беззвучно плакала.

"Все идет по плану".

— Нам нужна твоя помощь. Ты же понимаешь, — брат наклонился и, подняв голову Эсси за подбородок, посмотрел прямо в заплаканные синие глаза, — что он должен быть уничтожен? Ты же знаешь, как важно остановить Апостола, что разрушит все, что мы хранили эти века? Понимаешь?

— Не плачь, милая. Скоро все закончится, и ты вернешься в свой ручей и забудешь об этой боли. Я обещаю тебе.

Иллисандра знала, как действовал ее тихий и спокойный голос, потому, когда девушка прекратила всхлипывать, совершенно не удивилась, услышав:

— Я понимаю. Что должна сделать?

— Убить предателя.

"Ройандер, ты снова слишком резок. Мы же договаривались..."

Но Эсси остается спокойной, перегорев болью. Она больше не плачет, успокоенная прохладой древней сиды. Она ведь не совсем глупая — едва зашел разговор об ее Шурае, как все стало ясно. Стало ясно, зачем ее призвали.

— Я не смогу... Я... его...

— Любишь? — закончила дочь Старейшего. — Именно поэтому и сможешь! Через смерть он очистится, поднявшись частью леса — осознает свои ошибки! Именно потому, что ты его любишь, мы призвали тебя. Только искренне любящее сердце сможет совершить не казнь, но избавление!

И в холодные руки девушки лег кинжал, вырезанный из темного дерева.

— Это, — глядя глаза в глаза, проникая в сознание, изменяя его, — Осколок Дочери. Он поможет тебе избавить несчастного от его мучительного существования. Ты воткнешь его прямо в сердце Шураю, и будешь, как и он, свободна от боли. Понимаешь?

— Да, древняя.

Взгляд Эссили проясняется, и в глубине ее глаз Иллисандра видит решимость. И удовлетворенно кивает, отпуская ее. Брат, заметив, что все получилось, уходит, чтобы через несколько минут вернуться, ведя за собой еще одного сида.

Он не похож ни на одного из тех, кого могла бы видеть Эсси. Да, он высок и тонок, как любой из их племени, но что-то отличает его от других. Возможно, одежда — никто из сидов не закутывает свое тело в метры ткани, что тяжелым плащом спускаются к земле, никто не носит такие штаны, темные, кожаные, никто не ходит в сапогах, окованных медью, и уж тем более не прячет себя под маской, что скрывает нижнюю половину лица.

А еще, Эсии вряд ли могла видеть сида, в чьих руках, одетых в толстые перчатки, виднеется меч, лезвие которого покрыто зубцами. Да, вряд ли младшая хоть когда-нибудь могла видеть Шипы леса, карателей сидов, проклятых воинов. Светлое лицо карателя отсвечивало зеленым, как и золотистые волосы, собранные в высокий хвост широким расписным шарфом. Он опускается на одно колено, склоняясь перед древними.

— Шип Терновника прибыл.

— Ты знаешь свою задачу?

— Охранять деву. Уничтожить предателя.

— Прекрасно. Знай, Шип Терновника, это будет твое последнее задание. И если ты его выполнишь, сможешь накормить своей плотью Дочь, и упокоиться в мире. Все забудут о том, что ты проклят.

— Благодарю, госпожа.

— Но если нет... мне надо продолжать, древний Шип?

— Нет, господин.

— Тогда отправляйтесь немедленно.

Шип, оглядев растерянную подопечную, флегматично закинул ее на плечо, и отправился выполнять поручение. Это задание даст ему шанс на смерть и прощение, потому он выполнит его, невзирая ни на что!

Иллисандра и брат ее всегда умели играть на чувствах.

Вот и сейчас, глядя вслед уходящим навсегда подданным, члены Совета не испытывали ничего кроме удовлетворения от хорошо сделанной работы. Зачем жалеть тех, в чьей сердцевине гниль? Опытный Садовник отрезает ее.

— Сестра, не нужно ли помогать отцу и дальше? Он ведь действует во имя Света, борясь с Апостолом?

— Нет, брат мой, не нужно. Мы должны оставаться чистыми. У отца своя игра, а мы просто будем жить как прежде. Пусть он играется в войну, пусть... Это лишь породит новую гниль в его теле. Война лишь для тех, кто поражен грязью.

— Но отец ведь заключил союз с Первым Князем Ивариэлем!

— Я же говорю, лишь сгнившие деревья будут сражаться в эту войну.

Таверна столицы Ханства,

Призрак

Вот уже второй день как Призрак остановился в этом городе. Зная, что бард свернул в леса, где-то на Большом тракте, эта точка была наилучшей — пройти мимо было практически невозможно, так как в пустынях, раскинувшихся вокруг оазиса столицы, не так много воды и пропитания. А значит, графу оставалось только смиренно ждать, когда мышка попадется в его когти.

Впрочем, было еще одно, о чем думал он в этот час — в одиночку он не справится. А здесь, в этой таверне достаточно наемников, что бы нанять несколько человек в помощь. Оглядев задымленный зал, вор увидел троих весьма примечательных ребят. Нелюди здесь не были чем-то необычным, но эта компания все равно приковывала внимание.

— Отлично, за такой ширмой меня и не заметят, — пробормотал он, следуя к их столу.

Рыжий гном, в бороде которого мерцали бусинки, скрепляющие три косички, шумно отхлебывал пиво из огромной кружки. Два юноши — светлокожий, но сильно уступающий своим предкам дампир, и полуэльф, естественно, темный.

Дампир был облачен в кольчугу и серебристые латы, хорошо подогнанные, но уже изрядно пошарпаные. Связка одноразовых амулетов, что виднелась из-под золотистой рубахи, была полна, а меч "одет" в новые ножны. Длинные темные волосы были убраны в низкий хвост, а тонкие зубы-иглы царапали нижнюю губу, бесцветную, как и у других смесков.

Сидящий рядом полуэльф был похож на дампира, словно они были братьями... Хотя чего только не случается в этих южных краях! Темная кожа, но куда более теплого оттенка, чем у чистокровных дроу, коричневые, отливающие багрянцем глаза и светло-серебристые волосы до плеч, рассыпанные непричесанной гривой. Короткий коричневый халат, кожаные доспехи, сандалии, ремешки которых обвивали ноги, затянутые в кожаные штаны. Рядом с ним стоял ладный арбалет, а за спиной виднелся колчан с болтами для него. "Эльф, пусть даже полуэльф с арбалетом? Невиданно! Особенно, если это наполовину дроу..."

Его заметили, и быстро, практически не двигаясь, просто изменяя центр тяжести, подготовились отражать неожиданное нападение. "Хороши. Это действительно то, что надо!"

— Наемники?

— Допустим, — лениво потянул полуэльф, глядя на человека гордо и вызывающе.

— Имею для вас работенку.

Призрак, не дожидаясь приглашения, пододвинул к себе стул и присел за стол. Приятели не повели и бровью, только дампир презрительно скривился, увидев перстень, и жестом указал на него остальным. "Неужели, узнали? Еще лучше! Проще договориться будет... Все знают, что Гильдия щедра".

— Мы отказываемся.

— Интересно почему? — поинтересовался ошарашенный вор.

— Мы не имеем дело с ублюдками Гильдии, — ответил дампир, буквально выплюнув фразу.

— У нас заказ, — примирительно прогудел гном.

— Хорошо-хорошо, — поднял руки гильдиец, показав. Что все понял. После чего встал, попрощался и сделал вид, что не услышал оскорблений, которые прошипел смесок.

"Жаль, конечно, что этих не получил... Но здесь, в конце концов, не так уж мало других колоритных личностей... Вот, например..."

Усевшись за стол, Призрак не сразу осознал, что уже не один — на соседнем стуле сидел разумный, затянутый в черный плащ. Он, смотрел на человек из-под капюшона, поблескивая зрачками.

— Что вы здесь делаете, уважаемый? Я не помню, что бы приглашал вас за свой стол!

— Я слышал, что мы ищем одного разумного.

— Да-а-а? И кого же?

— Темного барда с товарищами, господин Призрачный граф.

Призрак вздрогнул. Если до этого он не воспринимал собеседника как угрозу, то теперь, осознав, насколько тот хорошо осведомлен, вор потянулся к кинжалу.

— Не бойтесь меня, — сказала тень. — Я не враг вам.

Из-под широко рукава появилась смуглая ладонь с острыми когтями, а глаза неожиданно сверкнули желтым.

Катакомбы Аль'А'Зира

Кантаре,

Странствующий бард

Вот уже четвертый день мы шли по этим катакомбам, уже как-то пообвыкшись с постоянными стычками с тварями. Эти демоновы подземелья населяла целая туча разнообразной живности. Огромные змеи, волки, какие-то антропоморфные ящерицы. Гадость редкостная!

Хорошо хоть Кэсс в этот раз смог развернуться в полную мощь — вокруг было достаточно трупов и праха то ли предыдущих, не столь удачливых охотников, то ли тех, кто когда-то был жителем этих катакомб. Так что он, практически играясь, разгонял этих страшилищ, хотя иногда и другие, включая меня, дабы отдохнуть от скуки, включались в эту охоту.

С магической поддержкой Кэсса и Шурая, тоже весьма неплохо себя чувствовавшего под землей, охотиться было практически безопасно. Ну, почти... Пара царапин, наскоро перевязанных Фурии, не считается, да и несколько сильных ожогов, что подпортили мне мордашку, тоже — Кэсс и Шурай отлично сработались, потому все, что осталось на память от десятка огненных птичек — это пара бледных шрамов.

Здесь было ужасно скучно. Нет, сначала, когда мы только-только оказались здесь, было страшно, очень страшно. Каждый звук казался предвестником чего-то ужасного, что сулит непременно смерть. Но потом к этому привыкаешь, входишь в ритм и все, что остается — это рутина, скука. Я уже давно сбился во времени, теряясь в этой тьме, освещаемой призрачным светом. Единственный, кто еще осознавал время -сид. Он и отсчитывал время для сна, отдыха, еды.

— Мне рассказывают растения, — отвечал он на все вопросы.

Дабы хоть на миг отвлечься от этих темных стен катакомб, мы разговаривали. Разговаривали обо всем — о местах, что посетили, о разумных, которых встречали. Иногда Рене или Джайрин рассказывали о городе.

— А почему катакомбы располагаются под всей территорией города? Разве разумно вообще располагать такую систему? Это же просто приглашение для убийц! — возмущался Неки.

— Ну, это тебе виднее, приглашение или нет, убивец ты наш, — усмехнулся Кэсс.

— Да ты...

— Хватит ругаться, — поморщился Рене. — Только ваших скандалов мне не хватало для счастья! А по поводу катакомб... Лишь часть из них — настоящие могильники или подвалы, остальные — часть разветвленной сети снабжения города водой. Как и в других городах. Сейчас такие трубы располагаются только в кварталах знати, а тогда, в век Темной Империи, по этим пещерам текла вода, чтобы все могли пить чистую воду, и мыться каждый день...

В этот раз мы сидели на ступенях чьих-то могил. Вообще-то, мы практически всегда отдыхали в подобных местах — более комфортных для перекуса мест придумать невозможно. Небольшие залы, удобные ступеньки — ну, а скелеты давно стали привычными соседями. И вообще, они, если подумать, лучше многих разумных — хотя бы не чавкают...

— Эй! Смотрите!

Илл, которого мы послали на разведку, вернувшись, позвал нас за собой. Там, через пару поворотов, виднелся луч света. Наверху, сквозь высокий колодец, проглядывались своды.

— Похоже, надо выбираться.

— Ты уверен, Рене? Ведь катакомбы не заканчиваются здесь, не так ли?

— Нет, судя по всему, мы уже в Первом Круге. А другого такого удачного выхода может и не случиться. Ты же не думаешь, что у нас будет парадная лестница прямо к трону?

Кэсс только пожал плечами.

— Эй, — я потрепал вампира по плечу. — А как мы собираемся выбираться? Лично я не летаю...

— Да? Что, от папочки только глазки взял? Ни хвоста, ни крылышек?

— Р-р-р-р!

— А зубки-то, зубки! — Кэсс толкнул Рене и, ухмыльнувшись, продолжил. — Друг мой, тебе впору завидовать!

— Да хватит вам! — между нами вклинилась Фури, и слава Темному! Не то я бы, ей... Темный?.. дал ему по наглой немертвой роже!

— А серьезно, как?

Пати своим вопросом поставил всех в тупик. Похоже, никто об этом не задумывался.

Единственный, кто оставался спокойным — все тот же сид. Он, покосившись на нас, словно на идиотов, хрипло приказал что-то земле, и мы увидели, как из каменных плит пола вырываются корни и, сплетаясь, превращаются в лестницу. Сдув с ладоней невидимую пыль, он обернулся и буднично так спросил:

— Вперед?

— А сегодня я светлый эльф!

На меня покосились, но спрашивать не стали. Эй, я так не играю! Где удивленные лица, вопросы?

— Почему, учитель?

Пати, я тебя обожаю!

— По деревьям лазать приходится!

Как ни странно, никто не сорвался с этой чертовой лианы, хотя она и была необыкновенно скользкой. Там, наверху, было достаточно светло, потому тысячи огоньков просто рассеялись, чтобы не мешаться. Мы были в каком-то зале, с высокими потолками и тысячами колонн, напоминающими стволы деревьев. Белокаменные стены расписаны садами и озерами, а вместо окон — огромные витражи.

— А сынок Темного любил их, — пробормотал я, кивая на цветные стекла.

— Хватит глазеть! — пробурчал Неки. — Чай, не на экскурсии! Вон там — дверь, пошли-пошли.

И вправду, с другой стороны зала виднелись двери, вырезанные из темного дерева. Мы подошли к ним с надеждой, что хоть в этот раз повезет, и двери будут открыты.

Повезло.

Или нет?

И вот, открыв неприятно скрипнувшие двери, мы вошли в зал и, стараясь не шуметь, двинулись вперед. Зал был огромен — его края терялись во тьме и даже бесчисленные огоньки Кэсса не могли осветить всех углов. Он создавал все новые и новые, посылая их к стенам, где, замирая узорами, они освещали колонны призрачным зеленоватым светом. Их были тысячи... Кэсс вообще чувствовал себя необыкновенно хорошо, казалось, он был даже пьян от силы Смерти, просто разлитой в воздухе этого города. И он с легкостью помогал тем, кто плохо видит во тьме.

Тронный зал Безымянной Империи впечатлял не только размерами, но и убранством — высокие, тонкие, перевитые колонны уходили вверх, сливаясь в тонкую паутину на потолке. Наверху, под потолком, свешиваясь с нитей, висели причудливые звери, напоминавшие драконов, блестели прозрачные капли, застывшие на них, тысячи фигур сливались в танце на стенах, а огромные витражи, бросая разноцветные отсветы на пол, словно дивные пейзажи вставали за их спинами. Сейчас, темный, мрачный, покрытый паутиной и пылью, грязью зал не казался прекрасным, но раньше, когда здесь все сияло...

Я лишь на миг представил, что стены не серо-коричневые, все в потеках и пятнах, а блестящие, темно-аметистовые, сияют в бесчисленных огнях, зажженных в прозрачных, не изменившихся со временем светильниках, а сквозь витражи падает свет, расчерчивая воздух яркими полосами света. Как, наверное, это было прекрасно! А еще, в самом конце зала, куда только-только добрался свет огоньков некроманта, показался резной трон, на котором застыла фигура, затянутая паутиной. И на голове старца, застывшего там, матово сияет древний венец.

— Ну, вот и все? Да? Все закончилось? Сейчас тихонечко возьмем корону и свалим?

— Не сглазь...

Я медленно шел вперед, стараясь не вспугнуть то ощущение покоя, что, казалось, было разлито между этих стен. Неужели, все почти закончилось? Неужели, мы сейчас заберем венец, и потихоньку свалим в катакомбы? В этот раз без всяких ужасов, да?

Боль.

Глава 14

Путешествуя во времени — закрывайте двери и вытирайте ноги!

Фури,

Странница

Девушка не сразу поняла, что случилось. Еще секунду назад Кантаре шел, весело улыбаясь им, а затем, вдруг, начал медленно заваливаться на бок.

И никого — зал был все так же пуст. Лишь мрачные тени мелькали на стенах.

— Вот демон...

— Кантаре, с тобой все в порядке?

Девчонка аккуратно приближается к барду и с помощью Илла, практически сразу же подскочившего к брату, оттаскивает его назад. Позади них, отсекая часть зала, поднимается темная мерцающая завеса. За ней полупрозрачными тенями, смазываясь и искажаясь, словно в кривых зеркалах, скользили пары, сплетаясь в сложном старинном танце.

Их движения были необыкновенно изысканными, сложными и утонченными, их одежды всех оттенков тьмы развивались на ветру... Лиц не было — там, где они должны были находиться, клубился черный туман, его сполохи подобием маски скрывали черты танцующих.

А еще там, за призрачной чертой, была ночь, и зал освещался сиреневым светом капель, что застыли на потолке. Там на троне вместо иссохшего старика сидел мужчина средних лет с длинными волнистым волосами, что темно-русыми прядями ложились на грудь. Единственным ярким пятном на его темной фигуре была короткая темно-рыжая бородка. Он был одет в черный мундир, а на плечах лежала темно-красная мантия, что крупными складками ложилась на ступени.

— Круто, — Фури, приблизившись, прикоснулась к темному, мягкому туману, в котором клубились тени прошлого. — И что теперь делать?

— С ней? — Кэсс кивнул на стену. — Или с ним?

Кантаре зашевелился и, приоткрыв золотистые глаза, чьи белки стали красными от разорвавшихся сосудов, поморщился. Воительница, на чьих коленях лежала голова барда, обеспокоено наклонилась, помогая тому привстать.

— Ты как, в порядке? — спросил Неки, обеспокоено глядя на парня.

— Надеюсь, мне послышалась досада? Кх-ха-кха, — он закашлялся. — А то я начинаю бояться...

— Ты... ты!

— Да ладно, вы от меня так просто не избавитесь!

— Что случилось?

— Да по лбу я получил, по лбу... Вот демон!

Бард, заметив стену, выросшую посреди зала, еле слышно выругался.

— И что мы теперь будем делать? — он ткнул пальцем в туман. — Я туда не полезу!

— Попробуем с другой стороны, — Илл подхватил Кантаре под руку, помогая подняться. — Я видел, что один из витражей у трона разбит, попробуем пройти снаружи...

— Поздно.

— В смысле, Неки? — Илл обернулся, и замер — там, где еще несколько секунд назад светило сквозь приоткрытые двери солнце, сейчас стояла такая же стена времени, так что на ночных улицах древнего города в свете факелов двигались бесчисленные фигуры жителей, а несколько дородных стражников уже поднимались по ступеням наверх, приближаясь к команде. Все напряженно уставились на них, надеясь, что те рассеются, но... видимо тени прошлого не знали, что им не полагается выходить на свет.

На светлые плиты дворца встали ссохшиеся мумии, одетые в серебристые, проржавевшие доспехи.

Иллаби,

Воин-дроу

Все началось как-то необыкновенно быстро. Еще секунду назад дроу стоял в разноцветных лучах, что проходили сквозь витражи, а сейчас на него наступали десятки скелетов в старых доспехах. И он не мог ничего им противопоставить. Некромант и вампир, привыкшие к сражениям с восставшими немертвыми, методично уничтожали все прибывающих противников.

Новая шпага Рене довольно хорошо перерубала позвоночники этим тварям, а обитые серебром носки сапог дробили черепа не хуже Черных Лезвий некроманта, что обращали в пыль всю немертвую материю на их пути. Однако, скелетов было очень и очень много, потому друзьям приходилось вертеться с безумной скоростью.

Вампир, недовольно шипя, пробормотал что-то о "демоновых тварях, с которых и взять-то нечего — ни крови, ни мяса, а бедному вампиру кушать все равно хочется", прикрывал Кэсса, плетущего Сеть Мертвых — заклинание способное убивать мертвых горожан не поодиночке, а хотя бы десятками.

Чуть позади, брезгливо морщя носик, рубилась Джайрин, смахивая двуручником головы противников, а кружащийся рядом сид раздирал их остатки тонкими корнями. Неки тоже не отставал от друзей — резко подпрыгивая, прогибаясь, бывший убийца танцевал между не-мертвыми, разрубая ножами кости, превращая тварей в бесформенную кучу костей.

Один лишь Илл не имел возможности помочь — его тонкие иглы попросту не могли перерубить кости, яда против немертвой материи все еще не изобрели, а потому он был попросту бесполезен. Он даже не мог защитить брата, который закрывая собой детей, смотрел на битву странным, остекленевшим взглядом. Он был беззащитен.

"Это ужасно, ужасно, ужасно! Что мне делать, что?! Я бесполезен... Уже второй раз, когда я ничего не могу противопоставить врагу. Я опозорен!" Руки темного эльфа опустились... Он не знал, что делать.

И вдруг он услышал голос. Низкий, рокочущий, он опутывал сознание. Все вокруг словно застыло — резко потемневший воздух, фигуры, которые двигались медленно, словно в патоке, а еще, что-то сияющее у каменной стены. Сияние усилилось и, отделившись от стены, двинулось вперед, превращаясь в фигуру мужчины, закованного в доспехи. Он шел, обходя сражающихся, плавно, текуче перемещаясь в пространстве.

— Считаешь себя ничтожеством?

— Что?

— Кроме полной бесполезности как воина, ты еще и глухой? Мне жалко тебя, черный зайчик.

— Ты... ты?!

— Я — Мрак Пещер! Десятый Герцог Бога твоего брата.

— Что?!

— Еще и говорить нормально не умеет, — покачал головой Демон, насмешливо глядя на дроу. — Вежливости тебя учили так же, как и всему остальному? Разве ты не знаешь, что в таком случае следует представиться самому?

— А, точно... Я Иллаби Инумура До'Аранео...

— Приятно познакомиться, черный зайчик.

И он замолчал, разглядывая фигуру Илла, оценивая его, вынося приговор...

— Я не зайчик...

— Поспорим?

— Не буду рисковать. Мы в разных весовых категориях.

— Какой умный, — протянул Герцог насмешливо, но сразу же вернулся к спокойному тону. — Впрочем, я пришел сюда не в игры играть. Я пришел предложить тебе помощь. Так сказать, контракт... Ну, ты понимаешь, ты — мне, я — тебе. Я тебе дам силу. Власть над землей, власть подобную власти Верховной Жрицы твоего народа, даже превосходящую ее...

— А что взамен?— недоверчиво потянул Илл, смотря на темную тень.

— Ты и твои дети станете Хранителями Моего Образа в Храме Темного, что поставит твой брат,— ответил ему Герцог, не обижаясь недоверию, прозвуавшему в голосе дроу.

— И... все? Мне кажется, что здесь обязательно должен быть подвох! Что будет требоваться от Хранителей?

— Стеречь Образ, давать советы страждущим, обучать воинов Храма. Вроде, все. — Герцог задумался, вспоминая.— Ах, да — еще и верить в меня, посвещая все победы Десятому.

— Не так уж много,— задумчиво протянул эльф.

— Хочешь правду, зайчик?— едидно спросил его собеседник.

— Не называй меня так.

— Так вот, зайчик, у тебя нет выбора — ты слишком горд, чтобы быть слабым.

И дроу понимает, что Герцог прав, что нет в нем сил отказаться от дара. И он соглашается.

— Контракт заключен, — эхом обвалов звучит голос Герцога. — Не подведи меня, мой Хранитель Облика, Скальный Воин.

И время возвращается.

Кантаре,

Странствующий бард

Я смотрел на бой, не в силах оторваться от этой пляски. Сестры звенели на поясе, просясь в схватку, но я, не в силах двинуться, лишь смотрел. Мне было страшно.

Наверное, это был первый раз, когда мне было настолько страшно — я не мог двинуться от холода, что сковал мою душу и тело, парализовал разум. Я практически не видел сражения — в моей голове были лишь кровь и грязь, лица, искаженные страхом и болью, и собственная ярость, затмившая чувства.

Я снова танцевал между Стражами, играясь, наслаждаясь смертью и слизывая капли крови, что падали на губы. Я снова дрожал от удовольствия, практически экстаза, когда вспоминал свои чувства в ту ночь, а мой разум сковывал меня страхом, страхом снова отпустить тормоза и стать тем чудовищем, что дремлет в глубине моей души. Но хуже всего было то, что я видел и лица стражников, которые, в отличие от Стражей, были передо мной совершенно беззащитны.

"Любимый... Почему мы не развлекаемся?.." — протянули Леди капризным сопрано, неуловимым холодом прикасаясь к моим плечам. Это, наверное, странно — чувствовать прикосновение своего собственного оружия, но Леди сидов были особенными, прекрасными и... кровожадными. — "Нам скучно! Давай потанцуем? Ну, давай, давай!"

С каждой фразой моих подруг я все больше и больше погружался в пучину сомнений и страхов. Пока не услышал голос:

— Ну, надо же! Я не думал, что из тебя получится такой хороший темный...

— Мгла? Что ты здесь делаешь?

Это и впрямь был он — закутанный в плащ Второй Герцог стоял у стены, рядом с испуганными детьми, но они не видели его — все пространство вокруг наших фигур было затянуто дымом в который превратились полы плаща. Его лицо, обычно невозмутимо-красивое, было искажено гримасой самодовольства, которая абсолютно ему не шла.

— Наблюдаю... Это так интересно! Ты, маленький жрец, очень забавный...

— Почему ты сказал, что из меня получился хороший темный? — спросил я.— Что я сделал?

— Ничего! — он радостно ухмыльнулся. — Но в этом и соль!

— В смысле?..

Разговаривая с этим демоном, я терял нить разговора, не понимая логики этого странного существа.

— В смысле, что ты как истинный темный предпочитаешь загребать жар чужими руками... А самому ничего не делать!

И противно смеясь, исчез.

А с меня словно бы спало оцепенение. Я осознал себя, мир и сражение. Я увидел как танцуют маги, сплетая вязь заклинаний, как вампир и мечница перерубают врагов, как Неки перемещаясь настолько быстро, что половина его движений смазывается, орудует двумя тесаками, с легкостью перерубая скелеты воинов и горожан проклятого Аль'А'Зира. Так-так, а где же брат? Я поворачиваюсь и вижу, как от застывшего столбом дроу уходит тень коричневого Герцога. Что здесь делает еще один из этой проклятой шайки? И что ему нужно от моего брата?

И тут на лице Илла появилась жесткая улыбка. Я все понял.

Контракт.

Тот самый договор, что принял я от Первого, получив право на песнь Лунного Света. Договор Тьмы, связывающий души Хранителей с Темным. Что ж, похоже, это рок нашей семьи.

А Илл, видимо, начал наслаждаться своей силой. Его иглы уже не были настолько бесполезны — каждый взмах поднимал с собой небольшие глыбы, что сворачиваясь в каменную спираль, вместе с нитями вкручивались в наступающих немертвых. Он больше не чувствовал себя бесполезным... а я?

Неужели Мгла прав?

Нет, я не такой. И пусть я не хочу петь Песню Первого, я могу просто сражаться, просто сражаться и просто петь.

Ведь так?

И я двинулся в бой, уже не слыша, как за моей спиной тень произнесла:

— Наивный маленький жрец... Тобой так легко манипулировать.

Зал для приемов,

Много... э-э-э... очень много лет назад,

Рейзен,

Темный Император

Рейзену было скучно. Все эти бесконечные балы, приемы, люди и нелюди. Темные и светлые...

Скучно!

Вот посол вампиров — полубезумный пророк Кир играет в дивидоми с белоснежным драконом Атердоминиусом, что прибыл на праздник Темной Луны. Рейзен никогда не понимал их увлечения этой игрой — разве не интереснее играть настоящими фигурами, выстраивая сложные схемы интриг в реальной жизни? Хотя, надо быть честным, они были мастерами в этой игре. В отличие от белокурой жрицы дроу, что стояла в окружении воинственных красавиц своего народа, насмешливо улыбаясь высокому эльфу из светлых Хранителей. На этот великий праздник прибыл даже Рожденный Светом вместе с Первым Садовником, хотя отношения их империй уже давно далеки от идеальных. А еще, как назло, отец перестал отвечать на молитвы.

Император взглянул на пустующий рядом трон. С тех пор как брат исчез, управлять империей становилось все сложнее и сложнее. Вести конструктивный диалог можно было только с темными эльфами, да и то лишь потому, что их жрица была достаточно глупой, чтобы Рейзен смог ей управлять. Глядя на эту капризную дамочку, он никак не мог осознать, почему она получила такую силу от отца? Неужели среди народа дроу не было более достойных? Пути Бога, особенно Темного, неисповедимы? Смешно...

"Альрен, брат, куда ты исчез? Неужели ты умер, неужели я не смог тебя сберечь? Неужели именно поэтому мой отец отвернулся от нас в столь тяжелое время? Почему? Почему, брат?"

Как бы ни было больно, но Владыка Аль'А'Зира не мог позволить, что бы на его лице отразилась хотя бы тень той боли и ненависти, что охватила его в этот миг — ведь все считали, что любимчик Демиурга, златовласый Владыка Альрен просто увлекся очередным экспериментом.

"Хотя", — Рейзен усмехнулся, — "это так и было. Ты увлекся настолько, что исчез. И ведь я сначала был так рад! Но, даже исчезнув, ты умудряешься выводить меня из себя и портить все мои планы! Ты всегда был таким эгоистом! Тебя интересовали только книги, песни и девушки! И почему, почему именно тебя так любят? Почему, сколько бы я не делал, меня всегда вспоминают только вторым?! Ненавижу... и беспокоюсь. Да, забери меня Твари Хаоса! Я тоже попал под твои чары, брат мой!"

Он смотрел, не в силах оторваться от золотых глаз брата на парадном портрете.

"Что же с тобой? Не дай Хаос, ты все-таки доигрался со Временем и Пространством. Неужели прорвал завесу Хаоса и проник к первозданной Тьме, из которой вышли отец и дядя? Если так, то это хуже чем смерть. Это значит, что ты потерял самого себя... Свое тело, свое время, свою память, в лучшем случае осталась лишь душа... Какой ты эгоист! Ты ведь счастлив? Счастлив, Альрен?! Я один, совсем один..."

Красивые пары кружились в танце, сплетаясь причудливыми линиями. Музыка звучала. Сплетались десятки инструментов, превращая несложный мотив в сказочную мелодию. А еще, словно на краю сознания, звучал голос, странно знакомый, словно пришедший из ближнего прошлого. Голос брата. Песня Времени, Песня Второго.

Рейзен вглядывался в зал, словно надеясь увидеть потерянного, но видел только танцующих. Нет, не только! Еще, почти у самого входа, еле-еле мерцая, виднелась черная стена, в которой, казалось, извивались какие-то тени. И голос, песня.

"Что тут творится?" — думал Рейзен. А его губы уже двигались, подпевая этой странной мелодии, мелодии из-за грани.

Некатор,

Странствующий воин

Сражаться с простыми не-мертвыми было так легко, что казалось бы игрой, не будь этих тварей так много. Словно весь город решил отправиться сюда. Впрочем, возможно, так оно и было. И крутиться приходилось очень и очень быстро. Раз, два — удар, удар, прыжок, выпад. Разворот, удар! И все снова, с начала.

Слава всем демонам, Богам и Демиургам, рядом были приятели, так что не приходилось беспокоиться о том, прикрыта ли у тебя спина. Жалко, что Кантаре застыл причудливой статуей — помощь его песен была бы очень кстати, но не надо сожалеть о несбывшемся. А вот Илл его очень удивил — оказывается дроу неплохой маг! И чего он скрывал? Вон как споро камни ворочает!

Удар!

"И откуда здесь столько тварей! Вот, получи!"

Пинок по черепу!

И вдруг раздался голос барда.

"Так ты все-таки решил вступить в игру? Давай, златовласка, это должно быть весело! Нет, какой у него все-таки красивый голос!"

Кантаре,

Жрец Темного Демиурга

Мое сознание затуманилось, загоняя вглубь все страхи и сомнения, и выпуская на свободу зверя. Я достал из ножен сестер, уже дрожащих от предвкушения крови, крови и боли. И мы начинаем.

Я слышу мелодию. Я знаю слова. И я пою:

— Где время-пространство свивается в ночь,

Безумные тени рождаются в снах,

И Смерть, в нас не веря, уносится прочь,

И в черных глазах ее видится страх.

Смерть? Смерть — это так смешно! Разве Время может умереть? Нет, Время бессмертно. Его боится даже сама дева-Смерть! И я — его Хозяин!

Я скольжу между тенями настоящего, между отражениями своих друзей, уничтожая немертвую материю. Нет больше страхов — я скольжу на грани прошлого, настоящего и будущего. Я знаю, что если захочу, смогу узнать все, что было, все что будет. Но мне это не важно — что-то крепче, чем любопытство, привязывало меня к настоящему, что-то похожее на... чувства? Но разве Время может чувствовать?

Все, что мне нужно — продолжать петь.

— Оборваны струны, но музыка здесь,

Звучит, не давая мне шанса забыть,

Что больше чем милость здесь цениться честь,

Что я в этот миг разучился просить.

Я не должен просить — я вправе требовать! Сейчас, когда я силен, когда я не боюсь себя, когда я честен в своих желаниях, ничто не может меня остановить! И я скольжу вперед, вплетая слова в движения, разрывая пространство, материю и время резкими ударами сестер и полумесяца... Как славно!

Мне гордость не даст упасть на колени,

Мне только осталось учиться летать,

Услышав, как кто-то проронит "не первый",

Стараться хотя бы не проиграть...

Танцую сквозь время, смеюсь над словами,

Я больше не верю, что Бог не жесток!

Он любит шутить над собою и нами,

Сливая в одно неизвестность и рок.

Мой Бог, беспечный Демиург! Мой Владыка, Темный, Всемогущий! Благодарю тебя за силу! Да орошит пепел тварей немертвых подножие трона твоего! Да будет сражение это во славу твою!

Все привычно, все правильно, только вот...

Из-за двери прошлого я начал слышать голос, что еле слышно подпевал, словно зная эту Песнь. Но кто он? Я остановился и, обернувшись, стал вглядываться в темную пелену прошлого, скользя между сбывшимся. Ища обладателя голоса, ища его с безумием одержимого... Я путаюсь... Я забываюсь... Я вижу!

Взгляд!

Его глаза. Темно-золотые. Он меня видит. Он протягивает руки, зовет меня. И я иду.

Почему я лишился воли, почему я ему верю? Почему я хочу его видеть?

Не знаю.

Но я иду, прорывая пелену прошлого, продолжая петь, но теперь в унисон с голосом незнакомца:

— Мне время под пальцы ложится струною,

И нотами песни проходят года...

Ты где, моя Тьма, ты не будешь со мною,

Когда я сжигаю твои города?

Я иду... Я иду на твой зов.

Мой брат.

Иллаби Инумура,

Воин-дроу

Дроу наслаждался силой. Силой, что была недоступна мужчинам его расы. Он чувствовал землю, чувствовал камни, что, послушные воле его, поднимались в воздух и летели в цель. Илл мог и больше — он чувствовал в себе силы поднять из чрева земли горы, опустить туда же целые материки. И это пьянило сильнее настоек из родных подземелий! Это было прекрасно!

Но вот из-за спины раздался голос, такой же прекрасный и неземной, как обычно. Слова песни, движения, музыка, создаваемая звоном сестер. Все это было прекрасным.

Мимо него скользнула тень, черно-серая пыль завихрений. А потом соткалась в фигуру барда. Ударив скелетов блестящими лезвиями сестер, он вновь рассыпается в пыль, в прах, в дым. Пространство вокруг этой причудливой тени искажается, закручиваясь дымом, пространством, самой плотью мира.

Кантаре то появляется, то исчезает. Его одежда тоже меняется — иногда он все в том же плаще — грязном и запыленном, но иногда... Он приходит в шикарном, расшитом золотом и янтарем плаще, одетом поверх простого темного костюма, а иногда его голову венчает странный, высокий головной убор, украшенный темными камнями...

А еще иногда вместо двух дрожащих лезвий, рядом с ним возникают две девушки — сиды в серебристых платьях, что смеясь, разрывают врагов на части своими когтистыми руками. Он танцует, оставляя за собой след из темного дыма и искаженного воздуха.

Но, вдруг, он остановился, словно что-то услышал, замерцал, исчезая и появляясь, струясь искажениями... И кинулся вперед, рассекая черную стену прошлого, проникая за нее.

— Не-е-ет! — раздался крик Иллаби, когда он, кинувшись за братом, налетел на стену, что внезапно потемнела и перестала пропускать немертвых.

Пати,

Ученик менестреля

Мальчику было страшно. Очень, очень страшно. Прижимаясь к груди воровки, он еле слышно плакал, глядя на десятки тварей, прорвавшихся сквозь круг защиты и приближающихся к ним. Фури, не желая сдаваться, достала из-за голенища сапога тонкий нож и, закрыв собой мальчика, выставила лезвие вперед.

Пати понимал, что это бесполезно, понимал, что они умрут, что о них попросту забыли... И страх затуманил его сознание. Внезапно, он почувствовал, как в крови пульсирует горячая кровь, словно стараясь вырваться на свободу. И он, не в силах противиться зову, закричал, выплескивая в крике всю боль и весь страх.

Фури,

Странница

Когда мальчик закричал, она стояла чуть в стороне и поэтому не сразу увидела, что произошло. Как только Фури услышала крик, она обернулась и увидела, как рыжий паренек стоит, весь окутанный странным сиренево-черным туманом, словно причудливым коконом.

Вместе с криком в воздух вырвались сотни сгустков тумана, что, приблизившись к немертвым, обхватывали их тела, растворяя в мгновение ока. Прошло лишь несколько секунд, а из тварей в зале остались только несколько, которых остальные ребята уничтожили за пару минут. И наступила тишина, прерываемая лишь частым дыханием уставших людей. Все обернулись на мальчишку, который стоял у стены, уже лишенный этой зловещей ауры.

— Ну, и что это было?

— Не... не знаю.

Все подозрительно осмотрели мальчишку, однако, не найдя ничего подозрительного, отступили.

— Эй, — вдруг раздался голос Неки. — А куда подевался златовласка?

И действительно — барда нигде не было видно. Он словно исчез.

— Брат там.

Дроу, прижавшись к стене прошлого следил за фигурой брата, что в сопровождении двух сребровласых сид, разговаривал с императором Аль'А'Зира Рейзеном.

Там.

За черной стеной.

Юноша с золотыми глазами

Я вошел в зал. Вокруг в непрерывном танце кружились изысканнейшие пары, звучала музыка, благоухали цветы в огромных хрустальных вазах. Это было так знакомо, так правильно.

Мысли путались.

Я не мог вспомнить ни кто я, ни откуда. Что я здесь делаю? Кто я?

— Милый, давай потанцуем? — раздался звонкий голосок справа.

Там стояла красивая девушка с короткими серебряными волосами. Ее лицо — узкое и изысканное, с бледными полными губами и узкими глазами, опушенными светлыми ресницами, было необыкновенно красивым и странно знакомым. Впрочем, здесь все было странным...

-Ну уж нет, сестренка, я вас одних не оставлю! — такой же голос пропел слева. Там, ухватив меня за локоть, встала точная копия правой девушки. Я даже пару раз сравнил их, прежде чем осознал, что эти сиды — близнецы. — Будем танцевать втроем!

И они потащили меня в круг.

Мое тело, казалось, знало все нужные движения, шествуя в такт знакомо-незнакомой мелодии, танцуя, скользя межу другими парами. Те же, останавливаясь рядом, склонялись передо мной, роняя:

— Владыка...

— Благодарствуем, Владыка!

— Будьте счастливы, Владыка...

Владыка? Я — Владыка? Но почему я этого не помню? Что со мной? Что?

Девушки смеялись, обнимая меня, но я не мог даже радоваться... Я растерян. Я ничего не знаю.

— Брат, наконец-то, ты вернулся.

Язвительный и жесткий голос, очень похожий на мой. Я обернулся.

Там стоит мужчина лет тридцати — красивый, утонченный. Похож на меня. Темная кожа матово блестит в свете сиреневых ламп, а золотые волосы — короткие, неровно постриженные, уложены в причудливую прическу — лишь несколько длинных прядей спадают на плечи с затылка. А его темно-янтарные глаза смотрят зло и обиженно, но сквозь это, я видел, проступает искреннее беспокойство.

— Закончил эксперименты, да? Почтил присутствием своего братца? Благодарю покорно, Альрен! Ты вообще подумал, что ты не простой темный, ты Второй Владыка Аль'А'Зира! Как тебе не стыдно?!

Я привычно скорчил умоляющую мордочку. Итак, хоть что-то понятно. Я Альрен — Второй Владыка Аль'А'Зира.

Неплохо, неплохо.

— Прости, братишка!

— Не смей меня так называть! Я — Райзен!

Вот и брата теперь знаем.

— Хватит дуться, братик, — ласково пробормотал я, обнимая того за плечи. Конечно же, он скинул руку! Кто бы сомневался!

— Элиана, Иссира, отойдите, пожалуйста, — попросил брат, а когда те обиженно надули губы, с улыбкой продолжил, — Он скоро к вам вернется!

— Ловим вас на слове, Владыка!

И упорхнули, оставив меня одного. Одного наедине с этим... этим... этим братом! Тот же молча двигался по направлению к трону. Ну, я, естественно, за ним. А что мне оставалось делать? Я же ничего не помню, помните? Ха-ха... каламбурчик.

Усевшись, Рейзен махнул головой на соседнее кресло. Я и сел.

Сидим, молчим. А девушки-то скучают. И я, кстати, тоже!

— Это будет неплохая партия.

— Что?!

— Ты и дочери Садовника, Элиана и Иссира. У нас как раз напряженные отношения с Великой Рощей.

— Эй! А меня спросить?!

— Тебе они не нравятся?

— Нравятся. Но их двое?! Как я могу выбрать?!

— А зачем выбирать?

— Рейзен!!!

— То есть ты не против свадьбы? Отлично!

Нет, ну и наглец!

Эпилог

Рейзен,

Первый Владыка Аль'А'Зира

"Он вернулся. Не тот, что раньше... Но точно он, Альрен. Теперь, когда он здесь, все должно вернуться на круги своя.

Теперь отец ты не сможешь игнорировать проблемы своего мира, когда у меня в руках твой любимчик. Теперь все будет идти по моему сценарию!"

Император улыбнулся, глядя как его наивный и беспечный брат смеется с двумя близняшками Первого Садовника.

И тут раздался голос Альрена:

— Ты знаешь, брат, мне приснился странный сон...

Справочная информация

Соррен- мир, созданный Братьями-Демиургами, Темным и Светлым. Большая часть его покрыта водой— Матерью-Океаном. Один большой материк, называемый так же как и весь мир ( то есть, Соррен), большой остров на западе и гигантский архипелаг в середине матери, на восток от главного материка.

Обитают на Соррене семь рас— три темные, три светлые и люди. Три светлые расы, созданные Светлым— это светлые эльфы, сиды и гномы. Темные же расы, сотворенные вторым Демиургом— это драконы, дроу и вампиры. Люди являются совместным творением Демиургов, собравшими в себе оба начала.

Драконы- одна из темных рас, первая, созданная Темным Демиургом. Обладает двумя обликами— ящера и человека, сильные и жестокие воины, живущие по множеству священных Табу, за нарушение которых грозит смерть.

Обитают на архипелаге, названном Отцовские Горы, питаются морскими созданиями, крайне неохотно идут на контакт с другими расами, разве, что дляочередной войны.

Хастаре"Игнис (Пламенный Клинок, яз. Твор.)— ритуальное оружие драконов, используемый лишь в трех исключительных случаях — для принесения присяги Владыки, когда этим клинком делают надрез на руке, что бы отдать свою кровь сыну Бога-дракакона; при ритуальном самоубийстве, чтобы не жить в позоре, если преступил Закон; и для кровной мести, преступившему Закон.

Ардору грозило первое, так, как он нарушил Закон, запрещающий иметь детей-полукровок, а его семье второе, ибо сын их Дома нарушил Закон.

Нотамен"Генус (Знак Рода, яз. Твор.)— ритуальная цепочка драконов-мужчин, представляющая из себя тонкой работы нить, идущую от одной или нескольких сережек в брови, означающих возраст дракона (одна — ребенок, две — ученик, три — воин), до проколотого уха (каждая сережка в котором означает принадлежность к роду и положение в нем — первые три, в виде подвесок — а остальные, в чем дракон преуспел и насколько — воин, мечник, менестрель и т.д.), между чьими сережками нить петляет, заканчиваясь в последнем. Иногда, на цепочке есть кольца — каждое кольцо означает того, кто присягнул в верности этому дракону.

У Владыки Драконов три цепочки, одна из которых свисает до пояса, на каждом из звеньев которой висит кольцо — Атердоминиусу присягнули все драконы и некоторые рода и личности других рас.

Ардор носит небольшую цепочку с четырьмя кольцам: одно — знак того, что он глава рода, второе— знак Деби-Вита (долг жизни) клана, чью честь он защитил на суде Владыки, третье и четвертое— клятва человека и вампира, единственных кого он считает равными, это клятва не служения, а дружбы.

Все драконы обязаны носить Нотамен, так, как являются самыми опасными существами Соррена. Эта цепочка— предупреждение, не лезь — убьет.

Именно поэтому Ардор и оставил Арборис цепочку, именно поэтому Владыке удалось выследить "сына отступника".

Монс Абире"Каелум (Гора, Уходящая В Небо, яз. Твор.)— ритуальная гора драконов, на которой находиться Тронный Зал и личные покои Владыки. Это место, где родился сам Бог-дракон.

Отцовские Горы — цепь скалистых океанских островов, являющаяся местом обитания расы драконов, место создания Темным Демиургом Первого Яйца, из которого вылупился Бог-дракон, основатель расы. Священное место для драконов, на твердь которого не допускаются чужаки.

Асилим Деус (Убежище Бога, яз. Твор)— бывшие покои Бога-дракона, его спальня. Находятся в центре Горы, Уходящей В Небо, на глубине около пятиста метров. Во времена Атердоминиуса там находился тронный зал и главное святилище Бога-дракона. В центре зала огромная статуя Черного Дракона, между его лап есть дверь, ведущая в личные покои Владыки.

Дивидоми, т. е Дивидере"Эт"Доминаре (Разделяй и Властвуй, яз. Твор.)— национальная настольная логическая игра, напоминающая шахматы. На доске состоящей из 45 черных и 45 белых клеток, распологаютя по 12 фигур, ни одна из которых не повторяются: Владыка, Наследник, Советник, Главнокомандующий, Воин, Охотник, Житель, Посол, Союзник, Наемник, Купец и Целитель. Задача каждого из игроков, отделяя фигуры по одной, окружать их. После этого фигура уничтожается, если это не Союзник, Посол, Наемник или Купец, которые, после окружения становятся фигурами противника. Игра заканчивается после того, как с доски исчезают все фигуры одного из игроков. Крайне сложная игра, каждая фигура может ходить только по определенному и в определенной ситуации.

Дроу- вторая из созданных Демиургом рас, живущая в подземельях горной гряды на востоке и севере Соррена. В их обществе царит матриархат итеократия, так как во главе правительства стоит Владычица и Жрица.

Хитрые, коварные создания, не любящие солнечный свет, поддерживают отношения с внешним миром посредством дипломатов-полукровок.

Аксус"Фускус (Черные Иглы, яз. Твор.)— ритуальные иглы дроу, по преданию ими пользовался Охранитель Первой Жрицы. По традиции их наполняют ядом, у каждого воина свои составы— от простого парализующего до сулящего долгую и мучительную смерть, все эти составы создают из слюны подземных пауков и лишайников.

Те, что находятся у Иллаби были переданы ему по наследству от Рода отца и, скорее всего, иеют отношение к тем, что спользовал Охранитель Первой.

Охранитель- высшая должность для мужчины-дроу. Означает личного телохранителя Жрицы, имеющего под началом два или более десятка обычных воинов.

Илл, из-за своего возраста, не может подняться в рангах выше Двадцать Пятого но имел все шансы стать одним из лучших. Всего у Охранителей сорок рангов. Высшим считается первый.

Вампиры-третья темная раса, обитающая на северо-западе Соррена, в месте носящем название Терра-Коссини.

Бледные существа, лишенные волей содателя ярких чувств, они опасаются прямых лучей солнца, спосбный повредить их нежную кожу. Кровь эти создания пьют только для получения дополнительной мощи вбою, или для удовольствия, так как она имеет на них опьяняющий эффект.

Терра-Коссини( Сумеречная Земля, яз.твор)— место обитания вампиров. Названа так, из-за того, что над ней практически всегда висят тучи, остановленные высокими горами дроу и привязанные магами из рода вампиров. Несмотря на это, довольно плодородная почва дает хорошие урожая, так что эта раса полностью обеспечивает себя. Славятся так же обрботкой магичеких камней.

Багровые Палаты- главный дворец вампиров, гда заседает Совет Кланов— высший орган власти у вампиров.

Вестигаторы( следопыты, яз. Твор)— один из кланов вампиров, возглавляемый Белым Советником Алгором. Хранители знаний и книг, собранных вампирами в огромные библиотеки. Лучшие шпионы и дипломаты расы.

Беллаторы( воины, яз.твор)— еще один клан вампиров, из которого выходят настоящиевоины— элита армии детей Матери-Мыши. Возглавляет его Алый Советник Энсис.

Венаторы( следопыты, яз.твор.)— последний клан вампиров, чьим главой стоит Черный Советник Калиго. Они— палачи и внутренняя охрана расы, жестокие и беспринципные ликвидаторы.

Светлые эльфы- перворожденные света. Обитают на огромном острове, распологающимся на юго-западе Соррена и соединяющийся с материком посредством нескольких десятков каменных мостов. Своим предназначением в мире Соррена считают охрану знаний, переданных им Светлым и сохранение равновесия между тьмою и светом. Управляет ими Совет Старейшин во главе которого стоит Первый Князь, по траждиции являющийся потомком Рожденного светом.

Отступники— те из расы, кто претупил один из важнейших законов— не причини вреда. Это может относиться как к растениям, так и к животым, и в особенности, к разумным существам, как светлым, так и темным. Убийством считается непосредственное столкновение, смерть принесенная собственными руками.

Первые Убийцы— первые трое эльфов их Княжеского Дома, кто совершил убийство, причем убийство соотечественника.

Сиды- вторая светлая раса Соррена, живущая в роще на границе между материковыми поселениями светлых эльфов и людскми территориями. От Светлого им досталась задача сохранять хрупкую природу мира, преумножать ее силу. Они делятся на три вида— сиды воды, сиды земли и сиды рощ, каждый из которых имеет свой отрезок земли или воды, дарующий ему свою мощь. Это абсолютная теократия— во главе Великой Рощи стоят жрецы. Младшие следят за соблюдением законов, а Старшие управляют внутренней и внешней политиой госудаства. Совет Старейших является высшим органом власти у этих существ, как и Первый Садовник— хранитель священной Ивы, имеющий право вето на все решения совета.

Шипы- проклятые воины сидов, рожденные с силой умирающих растений, способные причинять природе вред. Они, служа Совету и исполняя различные "грязные" поручения, мечтают дослужитья до права на сожжение, что, согласно религии сидов, даст им возможность переродиться в достойных сынов Священной Ивы.

Гномы- последняя светлая раса. Небольшого роста, искусные оружейники, кузнецы и воины, они обитают на горной гряде, пересекающей материк с северо-запада до побережья на юго-востоке. Невысокие, но с необычайно острыми вершинами, горы были обжиты этой расой уже давно, так что получили имя Гномьих Копий. Властью у х рас признается Великий Мастер— выборный предводитель на срок до пятидесяти лет. За его правлением следят три Совета— Высокий— его членаи являются представители старый родов и главы гильдий мастеров; Низкий— в него выбираются представители обычного люда; и Чужой— созданный из послов других государств и принятых вкланы чужаков. Своим делом считают охрану земель и недр Соррена.

Люди-последние из созданных братьями рас. Обитают практически повсей территории Соррена, условно могут быть разделены на три категории: люди степные, занимающие свободную центральную и восточную часть материка— низкие, желтокожие и узкоглазые кочевники,разделенные на племена воглаве которых стоят Вождь и Шаман; люди северные— бледные и светловолосые, обитающие на северо-западном отрезке суши, разделенные на королевства, графства и баронства; и люди южные, занимающиеюжные побережья и пустыни— черноволосые и смуглые. Самая многочисленная и быстроразвивающаяся раса Соррена.

Варвары- северные племена, отрезанные от сородичей горами дроу. Жестокиеисильныевоины, идущиеслужитьтелохранителямиивоинамиксвоисобратьям, а иногда и в чужие, нечеловеческие, армии, гдеих всегда принимают с радостью.

Ипис являлся одним из них.

Гильдия наемников- крупнейшая организация, собравшая под своим крылом практически всех наемников— магов, воров, воинов и наемных убийц.основной ее состав— люди инеоторыеполукровки.управляется Главой и четырьмя "тузами", каждый из которых имеет свое "крыло". Червовый туз— магов, бубновый туз— наемных воинов, крестовый туз— воров, а пиковый— убийц. У них есть помощники— короли, далее гильдийцы делятся вальтов, дам, десяток и так далее.

Ситара - музыкальный инструмент, представляющий собой два скрепленных рога, так, что получается полумесяц, один из рогов которого немного выше. От одного рога к другому идет нить из серебра, и именно от нее спускаются вниз струны (высокие ноты дают струны из паутины, средние из жил, а низкие из металлов). Но основное отличие ситары от остальных музыкальных инструментов в том, что это одновременно струнный и духовой инструмент. Рога изнутри полые, а прикрепленные к ним струны создают изнутри резонанс, силу звука которого можно регулировать с помощью специальных клапанов под струнами. Это один из самых сложных инструментов Соррена.

Ситара Кантаре сделана из рогов горного тура, и раньше действительно принадлежала Солису Воксу, полуэльфу, создателю первой ситары.

268