Лесса (общий файл) (заморожено)

Король откинулся в кресле, облизнул губы. "Не все коту орешки лизать, не про него дичь". Магичка, это не какая-нибудь чернавка безродная. И приложить может. Правда, те магички, что довелось повидать ему, Смурку, холодно принимали ласки властителей мира сего, холодно спали, ели и холодно жили. Верно, такая не станет возражать, если вонючий боров пустит слюни при виде её аппетитных, холеных ягодиц. Маги должны служить. Как и он, Смурк. Единственное, что могло удержать Манфрида от порчи магического здоровья, это недовольство Конклава, иначе голова Аррана уже пугала бы ворон на стене замка. Слишком редки стали люди с силой, слишком дорого обходилась их выучка. На каждого самодура магов не напасешься, да и власть Конклава ослабнет, как ни крути.

В коридоре, который в это ночное время должен быть пуст, как кишки некормленой землеройки, послышались легкие, неторопливые, размеренные шаги. Он узнал походку. Слух гоблина не чета человеческому, но король, со своим звериным чутьем, благодаря которому пережил не одно покушение, уже сверлил дверь тяжелым взглядом. Шаги замерли.

Смурк смотрел, как завороженный. Повернулась медная рукоять, сам по себе взмыл крючок в воздух, здоровенный засов, задвинутый гоблином собственноручно, вышел из пазов и, повисев в воздухе, словно в раздумье, грохнулся на пол со страшным лязгом. Дверь, скрипнув, отворилась, во мраке возникла темная, неподвижная фигура. Морок шагнул на свет, откинул капюшон. Смурк пискнул, попятился. Король, пошатнувшись и едва не упав, грузно, тяжело поднялся, выставив перед собой меч, с которым не расставался даже на горшке. Глухой, хриплый рык короля прокатился по комнате, стих.

В дверях стояла тень. Тень Аррана, жуткая безбровая тень с обритой головой. В глазах демона, залитых тьмой, была пустота. Смурк понял, что умрет здесь и сейчас.

В дверях стоял Палач.

10

Смурк взвизгнул и бросился под стол. Зубы клацали, лапы тряслись, шерсть стала дыбом, ужас впился ледяными когтями, заколотил, затряс. Сапоги Аррана подошли, замерли у кромки скатерти. Удар, грохот, звон и лязг оглушили, напугав до мокрых штанов. Стол, который четверо не могли поднять, снесло как пушинку, дикий, душераздирающий вопль короля перешел в разъяренный вой. На Смурка рухнуло блюдо с рыбиной, полетели чаши, кубки, горшки, супница едва не прибила насмерть. Его залило чем-то холодным, жирным, по голове, лапам застучал яблочно-помидорный град, за шиворот потекла липкая скользкая масса солений и грибов. Перед самым носом шлепнулся лапками вверх запеченный голубь. Смурк притих под месивом из еды и посуды, по глазам, морде бежало нечто густое, с головы текло и капало, запахи несвежей еды обжигали нос. На морду села муха, поползла.

Смурк решился приоткрыть глаз.

Арран, заложив руки за спину, стоял над придавленным столешницей королем, не сводя глаз, в которых жила бездна, с беспомощного врага. Смурк заморгал. Надоедливая муха щекотала кожу, кусалась, но согнать тварюку Смурк не мог. Он боялся так, как никогда и никого ещё в жизни не боялся. Страх парализовал, сковал цепями. "Конец, — подумал Смурк. — Это конец".

Король захрипел, засучил ногами, как навозный жук, опрокинутый на спину. Арран всё смотрел на короля. Глаза, лицо демона по-прежнему ничего не выражали, он стоял спокойно, неподвижно, но Смурк больше не мог выносить этого убийственного молчания, неподвижности, и полувсхлипнул-полувзвыл. Он вопил, пока Арран обходил стол, вопил, когда сапоги мага замерли перед самой мордой, он скулил, когда железная рука подняла его за шкирку и швырнула на лавку у стены, припечатав о стену.

— Арран! Пощади! — Смурк икнул, вытер рукавом морду, залитую подливой и слезами.

Маг присел перед ним на корточки, разглядывая его. Смурк отвел взгляд.

— Знаешь, гоблин, ещё днем я не понимал, как ты мог — пить со мной, проводить вечера, доверять мне свои беды, — голос мага стал другим. Скрипучим, тихим. Ледяным. — Я лечил тебя. Как ты мог? Называться другом и молчать, пока Дани сгорала от лихорадки.

Арран помолчал.

— И знаешь, что, гоблин, самое ужасное? Теперь понимаю.

Смурк посмотрел на Аррана. Маг был страшен. Пепельное, постаревшее лицо, белые полосы вместо бровей, веки без ресниц, багровое пятно на макушке, он вовсе перестал походить на человека. И глаза. Эти глаза. "Он сошел с ума. Пощады не будет".

Арран достал из складок плаща крохотный окровавленный свиток, развернул, провел рукой над свитком. Сквозь засохшую кровь проступили линии рисунка, заиграв алым, ярким.

— Сюда едет Броган, — маг не спрашивал, он утверждал, тихо, спокойно, ему не нужен был ответ.

Смурк закивал часто-часто.

Арран встал на ноги и припечатал свиток на макушку Смурка. Пронзила боль, словно в череп впилась стая крыс. Пахнуло горелым.

— Открою тайну, гоблин. Мы не убиваем королей не потому, что прошли обряд. Мы не можем убить, потому что умрем на месте. Этот знак, что теперь ты носишь вместо меня — маяк для возмездия. Я не могу сказать, молния тебя ударит или ты сгоришь заживо, может, захлебнешься без воды. Конклав изобретателен. Одно известно точно. Ты умрешь. Утешься. Твоя участь лучше, чем у остальных. Потому что умрут все. Прощай, Смурк. Мне не жаль.

— Прости, — выдавил Смурк. Слезы катились по лицу, ему было больно, тошно, но страх ушел.

Осталась горечь.

Арран двинулся к королю, не прекращавшему попытки выбраться из-под стола, не замедляя шага, наступил на руку, искавшую меч, лежавший рядом. Отвратительный хруст и рев Манфрида не тронули Смурка.

Ему было уже всё равно.

Какое-то время стояла тишина, слышалось лишь хриплые, сдавленные стоны короля да легкий топот мышиных табунов внутри стен замка. Манфрид ворочал глазами, силясь что-то сказать, но из мощной груди вырывались лишь жуткие хрипы и нечленораздельное мычание. Арран молчал. Наконец, нарушил молчание.

Лучше бы молчал.

— Она ждала меня. Она ждала, что отец придет на помощь. Я не пришел, — лицо Аррана исказилось, затем вновь сделалось жестким. — Ты так часто оставлял заключенных гнить в яме, что мне и выдумывать ничего не пришлось, — Арран не сводил страшных глаз с короля. — Знаешь ли ты, какова смерть от жажды? Язык распухнет, потрескается, моча сожжет, опалит твой гнилой мочевой пузырь. Твое ненасытное нутро высохнет, тебя будет корчить в неконтролируемой, безостановочной рвоте. Тебя будут бить конвульсии, сводить судорога, пока не остановится сердце. Это больно, король.

Я проклинаю тебя, Манфрид. С сего часа проклято питье, что польется в твою глотку, еда, всё, чего ты коснешься. Выпьешь вина, умрешь. Сожрешь ягоду или мясо, сдохнешь. Ты умрешь медленно, мучительно, как я сказал. Если решишь разом прекратить муки, проклятие падет на твой паскудный род. Умри, как король, Манфрид. Иначе кара падет на детей. Я даю тебе шанс. Ты мне не дал.

Король смотрел на мага с такой отчаянной смесью ненависти, страха и злобы, что Смурк подумал равнодушно, как бы не случился удар. Хотя, в нынешнем положении Манфрида, об ударе можно было только мечтать.

— Гоблин, — бесцветным голосом проговорил Палач. — Молись, если есть кому.

Смурк покачал головой, закрыл глаза, сложил лапы в жесте покоя.

Арран поднял руки, прошептал заклинание, приговорившее короля и его, Смурка.

Смурк ждал, не открывая глаз. Некоторое время ничего не происходило, и напряжение, сковавшее члены, начало отступать. Громыхнуло, обожгло, в глазах потемнело. Больше Смурк ничего не видел.

Он умер, сидя на лавке. От серой накидки шел дым, знак Аррана полыхнул, осыпался прахом. Голова сникла, лапы, сжатые в жесте покоя, упали на лавку, разжав пальцы. Муха, покружив, села на лицо гоблина, потерла лапки.

Арран помолчал, глядя на мертвеца. Щелкнув пальцами, согнал насекомое, затем прошел к дверям, обернулся:

— Передай Брогану, что при малейшей попытке помешать мне или убить меня в ту же секунду умрут сотни тысяч. Они не успеют отбить удар. Я объявляю войну.

Король, шипя от боли и бессилия, смотрел, как тает в черных тенях фигура мага.

Палач уходил.

Уходила война.

11

Руки, ноги то и дело сводила судорога, они онемели, затекли. В узкой клетке можно было только сидеть, поджав ноги, или стоять. Стоять она уже не могла. Трия осторожно пошевелила пальцами. От попыток высвободить руки кожа горела, водяные мозоли под колючей, шершавой веревкой лопнули, причиняя нестерпимую боль. Но эта боль была ничто по сравнению с той, которой она натерпелась и которую ещё предстоит вытерпеть.

Земляные, влажные стены. Невысокие потолки подпирают сгнившие от времени и сырости балки, в темных углах пляшут тени от пламени странного сине-зеленого цвета, горевшего под металлическим тиглем. Чудовище колдовало у стола. Жуткие приспособления аккуратными рядами лежали на беленом куске ткани, сияя металлическим блеском. Орудия палача. Рот наполнился слюной, к горлу подступил ком. Трия сплюнула.

Она была зла. На себя, на тварь, что хозяйничала в подвале. Попала, как кур во щи... Кто мешал дурынде унести ноги, нет, "Кейса вот-вот родит"... Значит, такова воля Матери. Таков круг жизни. Сердце подсказывало, что этот круг, замыкаясь, ударит и по жрице, что нарушила уговор. Что для наги слово, данное захолустной знахарке? Дура пустоголовая. Что теперь волосы на себе рвать...

Хэффа поднесла к глазам раскаленный конец прута, долго рассматривала, сузив зрачки. Глаза жабы подернулись пленкой, она пробормотала что-то неразборчиво и сунула прут в таз с водой. Зашипело, поднялись клубы пара, почти скрыв высокую, худую фигуру в серой хламиде.

Трию пробрал озноб. Смерть близка. Нагу не победить. Если бы она обладала силой, а так... Всех силенок хватит на чирь да лишай с лихорадкой. Куда ей до жрицы дроу... Плечо загорелось вновь. Пульсирующая, острая боль предупреждала, кричала, молила бежать, но бежать невозможно. Трия сглотнула слюну, потрогала языком нёбо. Прикусила, когда Хэффа заклеймила её очередной поделкой. Было бы чем блевать, уже бы корчилась. Кормежкой пленницы нага себя не утруждала, совала протухшую воду с тараканами, и вся забота. Трия поджала колени, оперлась спиной о ледяные прутья клетки, закрыла глаза, сложив связанные руки на коленях. Сил нет больше смотреть. Насмотрелась уже. Скорее бы...

— Demus crado wies, odomonore morte, — тихий, скрипучий голос спугнул полудрему-полуобморок. — Illessteanore unimus soon...

Трия откинула голову, расслабила тело, пытаясь согреться. Рваная сорочка, заскорузлая от крови, не грела. Но милосердная полудрема-полуявь все же пришла, накрыв мягкой волной.

Пахнуло тленом, дохлой рыбой, кузницей.

Трия открыла глаза.

Мучительница стояла у клетки. Краса ясная, глаз не отвести. Складки обвисшей кожи, точь в точь шкура старой болотной жабы, нечеловеческие глаза, в которых ни души, ни искорки, лишь интерес живодера. Так чучельник примеряется к тушке, размышляя, где сделать надрез. В когтях нага держала железный прут, навершие которого украшало раскаленное клеймо из сплетенных рун. Трия заткнула крик в глотку, но сердце зашлось, забилось птицей в силках. Снова-здорово. Доколе... Веда закрыла глаза, прошептала обезболивающее заклинание. Пустое... Тварь добилась своего.

— Чего ты хочешь достичь, мразь? Может, я на что сгожусь? Сдохну ведь скоро, а ни знахарок, ни магичек в округе больше не водится. Места не хлебные. Придется твоему змейству прервать опыты. Пока новых не наловишь.

Хэффа долго смотрела, ни слова не говоря. Затем чуть опустила прут.

— Женщина. Ты не можешь мне помочь в изысканиях. Слишком неразвит твой ум и неглубоки знания. Если этот опыт даст положительный результат, в чем я уверена, я прекращу твои страдания. В награду, ты умрешь быстро, — голос наги был невозмутим, мертв. Голос змеи. Мерзкий голос.

— Пошла ты со своей наградой, отрыжка овцы бешеной, — голова кружилась, тошнотворный страх путал мысли, но Трия вскинула голову, сдула с лица черную прядь.

Глаза в глаза, прямо, открыто встречая взгляд змеи.

Раскаленное клеймо поднялось, приблизилось. Лицо опалил жар.

— Тебе не поможет твоя магия и твои знания, пугало. Ничего у тебя не выйдет, — Трия не отводила глаз.

Нага медлила. Казалось, тварь размышляет.

— Что можешь знать ты, человек? — прошипела Хэффа.

Трия сплюнула, усмехнулась.

— Тоже мне, "древняя"... Долго жить вредно. Мозги вконец высохли. Или яйцо, из которого ты вылупилась, застудили. Девочка не антимаг. Она маг, маг великий. Её сила так велика, что Мать запечатала её до поры до времени, эта мощь оберегает дитя от зла и поглощает враждебную магию. Твои эксперименты или выпустят силу наружу, или сведут её с ума. Пришибет всех к ядреным демонам. Смерть великого мага всегда вызывает катаклизм, тебе ли это не знать, змее-переростку.

— Тебе не оскорбить меня, низшая. Меня не может оскорбить мнение пищи. Мне сотни лет, человек. Я обладаю знанием. Моя работа войдет в анналы магии, мое имя будут чтить.

Трия кратко, емко, чеканя каждое слово, процедила, что и куда войдет, по её мнению.

— Это из сферы нетрадиционных половых отношений особей, не предназначенных для соития. Твой разум замутнен эмоциями. Я полагаю, что людям так легче встретить смерть. Готовься, человек. Я сделала печать для ублюдка. Снять её смогу только я. Королева вынуждена будет учитывать мнение жриц, — Трие показалось, что на морщинистой роже появилось некое подобие ухмылки. — Я близка к цели. Леассара — сосуд, отравляющий содержимым все вокруг. Я запечатаю его. Твоё жалкое подобие магии уже замкнулось в тебе, человек. Твои знания скудны, как скудны сила и разум. Впредь молчи. Мне мешает твоя болтовня. Мне мешает ублюдок. Я лишу отродье влияния, и магия вернется ко мне.

Договорив, нага сунула раскаленный конец сквозь прутья.

Трия закричала.

12

Лесса притащила мешок, высыпала в таз черно-белое содержимое и уселась на пол, растянувшись в полушпагате. Завязав ленту, принялась за работу. Чернушка, насторожив уши, пристроилась рядом с хозяйкой, лишь янтарные глаза следили, как фасолины, одна за другой, летят в тазы, звонко стуча о медные стенки. Белая — направо, черная — налево. Полумрак комнаты, шум дождя и мерный стук зерен усыпляли, вводили в транс, Рейн едва не уснул над книгой. Усилием воли он отогнал дрему, но от удовольствия широко, до ломоты зевнуть, он отказываться не стал. И так слишком много лишений. Жить без магии оказалось труднее, чем он так самонадеянно думал поначалу. Его неудержимо тянуло под землю, он уже видеть не мог слепящее солнце, его сила искала и не находила выход. Рейн понимал, что так долго не может продолжаться, и это понимание лишь ухудшало дело. Да, и... Мэйдд. Демоны, он мужчина. Или, может, его рвет на части оттого, что он учит Лессу совсем не тому, что вбили, вколотили и впаяли в него самого муштрой и магией? У любого обучения должна быть цель. Или ты убиваешь, или тебя. Косишь, шьешь или посылаешь войска на смерть. Но... Лесса. Она одна. Сколько бы жизни не отмерила Мать Леассаре, она всегда будет одна. Словно проклята... И он должен сделать выбор. Использовать Лессу в интересах дроу. Спрятать? Отпустить? "Вы — никто. Забудьте слово "я". Есть мы, род, и наша раса". Хэффа учила Лессу именно этому.