Лесса (общий файл) (заморожено)

ЛЕССА (ЧЕРНЫЙ СНЕГ)

Скороходова Т.Н.

ЧАСТЬ I

1

Явится дева черная, и по следам её демоны-псы. Матерью проклята и распята молвой, зверь будет жить в утробе. А начнется пришествие её с убийства отца. Смерть дитя первой вехой станет, и явит врага всего сущего. И падут ноги всех от чумы, и укроется враг в глубинах, и сорвется пуп, и прольется кровь на алтарь. Конец грянет в вихре кровавом, и стон будет во всяких землях. Будут звать ночь, но ночь не придет, и роза зацветет в снег, а в летний день станет мертвый хлад. И будет это другая веха.

Моря, как звери, войдут в города, дома, и земли станут солеными, и боги умрут. И когда у каждого будет гной и зло в крови, падет дева темная, и псы её, и сгинет враг во тьме.

И будет это смена вех.

"Предсказания пустынника Саммениуса", т.IV, ц.365

Эллайа захлопнула том "Предсказаний", спугнув тишину, царившую в библиотечной зале. Какая чушь. "Девы", "ноги", "псы" и "пупы". По законам пророчеств надо напустить тумана, запутать громоздкими, заумными словесами и аллюзиями, мол, знающий поймет. Кроме того, перевод на переводе, а текст частью утерян. Чтобы пророчество дожило до наших дней, его следует выбить огромными рунами на вершине недоступной скалы, куда и дварф не заберется, дабы увековечить бессмертное "здесь был Гилд и его кирка". А теперь ломай голову, чего ждать от этого Гилда и его кирки. Прорицатели ещё и ключ такой мудреный придумают, что эти самые несчастные потомки готовы голыми руками задушить плодовитого на пророчества предка, будь тот жив. Эллайа улыбнулась. По сей день спорят, что такое и где этот "пуп", и что за девица привиделась пустыннику. Ещё бы не привидеться, если на жаре читать декламации перед койотами и грифами, терпеливо выжидающих, когда же неугомонный старец соизволит превратиться в добропорядочный безмолвный мосёл. Почему нет ни одного предсказания, где бы говорилось, что будет чудный, хороший год, от урожая станут ломиться закрома, грады и пожарища минуют поля и селения, а война закончится, так и не начавшись? Несчётные "хляби небесные", "плоды ядовитые" да полчища дев с блудницами, каковыми стращали мир предсказатели-мужчины, женщины же предпочитали больше "мужем темным" да "врагом" пугать. Как там, у Ллесианоры? "Смерчи обнимут Землю, как страстный любовник". Её читали, как запретный роман, со светлячком под одеялом...

Эллайа пробежала пальцами по пыльным корешкам, раздумывая, что бы взять для исследования. Мастерс Илиэлла не будет шутить, когда проверит источники. Верный незачёт, суровый выговор о скорбности ума адептов и куча отработок на сладкое. Учеников "карга" держала не то, что в черном теле, она их смаковала на завтраки, обеды и ужины. Можно сказать, только ими, несчастными, и питалась. Отобрав пару книг, Эллайа растянулась на кушетке, положив ноги на подлокотник, и открыла тяжеленный фолиант, едва не расчихавшись от пыли. Послышался неясный, отдаленный шум и глухие удары. Она села, прислушалась. От тревоги заледенело сердце. Ночью снился кошмар... Великая Мать, пусть он не будет вещим! Вскочив, Эллайя пробежала между стеллажей, открыла дубовые двери. В библиотеку ворвался шум, грохот, смерть.

Удар, ещё один. Дверь в коридор содрогнулась, венок омелы упал на пол, подкатился к ногам, замер у золотистой туфельки. Она бросилась к окну, распахнула витражные створки, ветер швырнул в лицо дым и пепел. Во дворе клубилась пыль, дико ржали кони, звенели, лязгали клинки, воздух дрожал от пронзительных предсмертных криков и хмельных от крови голосов убийц. Дверь содрогнулась, затрещала. Она метнулась к дальней стене, прошлась рукой по резному косяку и скользнула в открывшийся проем. Сбросив туфли, подобрала бархатные юбки и слетела по узкой винтовой лестнице, перепрыгивая через ступени. Мраморная плита ещё только поворачивалась, вставая на место, когда уши резанул страшный скрежет, визг металла, в подземелье вторгся рев захватчиков. Эллайа припустила босиком по ледяному каменному полу. Капала вода, сновали в темноте мыши, громыхали кованые сапоги преследователей, рассыпаясь пронзительным эхом. Она ланью неслась по подземелью, перепрыгивая коварные ямы и сколькие ступени. Главное — успеть. Главное — добраться. Зрение обострилось до предела, ноги бежали легко, размеренно, она старалась не сбить дыхание и не думать об изувеченных телах, оставшихся там, на плитах двора, скользких от крови. Эллайа замерла на мгновение, обернулась. Убийцы отстали, свет факелов огненным призраком колыхался далеко позади. Защита замка не сработала, стрела Горстайна послана отцом проверить границу. Предательство змеёй заползло в дом Шиентоналлей, подло и коварно укусив исподтишка. Она знала, кто виновник. Ты ещё поплатишься, ты, Холлеендир, предавший свою кровь. Кровь эльфов.

Она бросилась вперед, не касаясь влажных стен руками. Тьма не могла остановить, напротив, спасала и укрывала беглянку. Эллайа видела в темноте, как кошка. Силы питали жажда мести, ненависть и боль в груди. Она старалась не думать о тех, кто остался там, наверху. Потом. Потом будет месть, и месть такая, что небеса покраснеют от крови. Только это теперь главное, только ради этого она должна выжить. Пробежав поворот, осторожно ступила на мостик, прошла над пропастью и замерла. Откинув плащ волос на спину, улыбнулась. Мышь, копошившаяся у стены, завидев эту улыбку на тонком бледном лице, задрожала и юркнула в нору. Всплеснув руками, Эллайа проронила несколько слов. Попятилась и стала у широкого проема, ожидая врагов.

Из-за поворота, громыхая доспехами, вывалилась солдатня. Завидев жертву, убийцы взревели, бросились к узкой ненадежной дорожке, еле различимой в свете факелов. Огонь трепыхался, бился на сквозняке, превращая оскаленные лица в звериные маски. Наемник шагнул на перекладину, зашатался, но устоял и бросил на Эллайу похотливый взгляд:

— Слышь, ведьма, меня, поди, ждешь? Щас узнаешь, шо такое взаправдашний мужик, а не ваш ельф тонкохвостый!

Она ждала, вытянувшись тетивой. Мужлан, взбешенный молчанием столь близкой добычи, рванул вперед. Старая крепкая доска с оглушительным треском рассыпалась в прах. Дикий вой, глухой удар, секундное ошеломленное молчание и взрыв яростной ругани омыли бальзамом её сердце. Магия не подействовала, твари под искусной защитой, но теперь она им не по зубам. Запомнив лица, Эллайа развернулась и бросилась к выходу.

Она промчалась по извилистой кишке коридора, ноги пересчитали ступени, замерли на ледяных плитах пола. Тронула старые доски из северной лиственницы. Там — свобода. Там — месть. Туда выйдет смерть. Поток свежего, чистого воздуха овеял лицо. Она тряхнула головой, отбросив на спину плащ волос, и шагнула на свет.

— Долго же ты, сестренка.

Её схватили, повалили на землю. Зашипев дикой кошкой, вскинула руки, вскрикнула, захлебнулась кровью. По голове, ребрам замолотили пудовые кулаки, кованый носок сапога продырявил живот, она ослепла, оглохла от застившей глаза боли и потеряла сознание.

* * *

Кто-то стонет. Стонет она. Кожа на лице горит, кажется глиняной коркой. Глаза заплыли, губы превратились в лепешки, медный привкус крови во рту. Она выплюнула зуб и, лежа без сил, смотрела сквозь туман, как наемники медленно, не спеша, расстегивают ремни. Стальные пальцы вцепились в лодыжки, потащили за ноги, припечатали к земле руки. Навалилась, вмяла в почву чудовищная тяжесть. Тело сотряслось от боли, толчков, безжалостные пальцы мяли грудь, рвали шелковый лиф. В спину впился сучок, пряжка ремня разодрала кожу. Эллайа плюнула, от зверского удара по лицу мотнулась голова, впечаталась затылком в камень, свет померк от боли. Великая Мать, пусть ей сломают шею! Она вцепилась в мясистый нос, сжав намертво челюсти, едва не задохнувшись от вони. Рев насильника, взмах руки, искры из глаз, хруст скулы, и темнота...

Она то приходила в себя, то уплывала в милосердное никуда. Нескончаемая пытка длилась и длилась. Потоки речной воды, вылитые на голову, истерзанное, чужое, не её тело, разные лица, разные тела, голоса, но мука, как была, так и осталась запредельной. Её учили терпеть боль, но боль позора и растоптанной души была невыносима.

Свело ноги от широкого подвижного таза, тараном вонзавшегося в её плоть, криком кричали сломанные ребра, торжествующая похоть слышалась в отвратительных стонах. Она отвернула голову, стараясь не дышать вонью немытого тела и перегара. От запаха крови было не отвернуться, не убежать, как не убежать от своего терзаемого тела. Говорят, есть порог боли. Где же он? Доколе? К горлу подкатила тошнота. Отвернувшись от красной щербатой рожи очередного насильника, она смотрела. Смотрела сквозь залитые кровью глаза на брата, который наблюдал за истязанием. В глазах, в этих чудных фиалковых глазах Шиентоналлей, была чудовищная смесь страха и похоти. Мир сумасшедше закружился, побагровел, она впилась искалеченными пальцами в землю и канула во мрак.

* * *

Сквозь кровавый туман доносятся голоса, не давая уплыть по реке забвения.

— Нет, Соловей! Ты обещал! Убей её! — при звуках знакомого голоса мертвое сердце забилось вновь.

— Я с бабами не воюю. Я ими пользуюсь, — лениво протянул неизвестный.

— Мы так не договаривались! — прошипел братец. — Я не могу поднять руку на свою кровь! Я эльф!

— Дерьмо ты свиное, а не эльф, — процедил незнакомец, — если боишься проклятия, то сам и заботься, чтобы она не могла колдовать. Я всласть потешился, получил свое, остальное — твои беды.

— Ты... Ты, плебейское отродье, как ты смеешь перечить мне, Шиентоналлю!

Смачный удар и вскрик Холлеендира прозвучали дивной музыкой. У Эллайи достало сил поаплодировать про себя незнакомому Соловью. Мысли плавали, блуждали в вязком тумане, происходящее едва доходило до сознания, но знакомые имена пробудили отклик в душе. Ненависть. Живительная ненависть омыла тело, придала сил.

— Ты... Не... Шиентоналль... Ты выродок... — прохрипел зверь, когда-то бывший Эллайей.

Надвинулось белое лицо, она ещё успела увидеть блюдца перепуганных глаз и занесенный меч, прежде чем канула в никуда.

2

Свистнула стрела, эльф, взмахнув руками, выронил меч, упал на изувеченное тело сестры. В спине, обтянутой зеленым бархатом, торчало древко с ярко-синим оперением. Соловей увернулся, тело содрогнулось от удара в грудь, наконечник царапнул металл, отскочил. Наемник схватил первые попавшиеся поводья, вскочил в седло и помчался сквозь лес, неистово торопя жеребца и петляя, словно заяц. Ветви хлестали по лицу, тело сотрясала бешеная скачка. Ушастые ублюдки остались позади, умолкла песня стрел и предсмертные крики. Он вылетел на пустынный тракт и повернул на север. Если бы Соловей видел взгляд фиалковых глаз, проводивших его бегство, он бы вернулся, рискнул, но убил бы ведьму. Соловей не видел. И был счастлив, пьян от крови. В сумке на боку позвякивали золотые монеты, впереди ждал кабак, румяные, сочные бабы и новый заказ. Ветер взметнул пыль, скрывая следы. Тучи хмурились, глядя на непотребство, творимое на земле, наливались гневом.

Скоро, совсем скоро грянет гром, и ливень смоет с оскверненной убийствами земли кровь.

3

Горстайн смотрел на кусок мяса, в котором никто бы теперь не узнал прекрасную Эллайу. Лишь локоны цвета осенних листьев, рассыпавшиеся по земле, напоминали о былой красоте, да заплывшие фиалковые глаза на лице, больше похожем на гнилую сливу, смотрящие вдаль безо всякого выражения. Горстайна пробрала дрожь, пальцы сжались на рукояти меча. Он скрипнул зубами. Удивительно, но она ещё жила. Над испоганенным, изломанным телом склонился Зирестиль, влил несчастной в рот эликсир из крошечного флакона, принялся шептать заклинание. Горстайн вздохнул, отвернулся от ужасной картины. Даже ему, воину, повидавшему всякое, было невыносимо смотреть. Да, убивали. Вешали, резали и жгли. Кровь за кровь, смерть за смерть. Воин не должен думать об искалеченных жизнях, задумываться о последствиях. Иначе он перестанет быть воином. Но, сейчас... Эллайа выживет, раз Зирт взялся лечить. И будет жить, поруганная, обесчещенная, невыносимо, бесконечно долго. В эльфийских семьях блюдут чистоту рода. Её распнут свои же на позорном столбе. Горстайн повернулся, встретился взглядом с фиалковыми глазами. Эти глаза были так похожи на те, другие, о которых он мечтал холодными ночами... Прекрасная, как богиня, гордая Диалайна, мать Эллайи, жена друга и командира... Она осталась там, на стене замка. Милосердная Великая Мать подарила ей быструю смерть, в отличие от дочери. Как же больно, как рвется сердце и кровоточит рана... Он принял решение. Нелегкое, трудное, грозящее смертью, но это его решение и он сам будет за него отвечать.

На поляне добивали раненных, извлекали стрелы из тел, ловко и умело обыскивали трупы наемников. Стоны стихли, лишь негромкие переговоры эльфов тревожили лес. Крикнула сойка, на землю слетела ворона, подскакала к мертвецу, склонив голову, примерилась к открытым глазам. Горстайн проследил за падальщицей, позвал тихо:

— Зирт...

Лекарь поднял светловолосую голову.

— Сделай всё, чтобы она продержалась до Полынной пустоши.

Тот молча кивнул. Старый друг, он не будет задавать вопросов, не предаст и не проговорится. Он за каждого боевого товарища мог поручиться головой, но рисковать их жизнями он не имеет права. Если Эллайу отдать своим, её жизнь превратится в ад на земле, как говорят люди. Её семья уничтожена, заступиться некому. В монастыре вылечат, поставят на ноги, она сможет начать новую жизнь. Никто не будет мыть руки после того, как повстречает отверженную. Если его обман раскроется... Отвечать будет только он, командир стрелы.

Горстайн посмотрел на тело Холлеендира. Поганец. Мразь. Уговорил лорде Кассетиэля отправить стрелу по подложному делу, пустил в замок убийц, сломал защиту. Поделом твари. Жаль, погорячились, не захватили живым. Твердил же он, не верь племяннику! Нет, "в роду предателей не было"... Слепая гордыня... Горстайн подставил лицо ветру. Прохладный летний ветерок коснулся лица, высушил слезы. Забавная Абелия, Бельчонок, всеобщая любимица, каждое утро желавшая ему "Добрутро, мой храбрый пес!", Кассетиэль, друг и товарищ, столько раз прикрывавший ему спину, и кого он сам столько раз спасал... Нюх верного пса подвел, пролилась кровь. Семьи больше нет.

Он спасет то, что осталось.

4

Марсия проснулась от неясного ощущения чуждого присутствия. Пробрал легкий, неприятный озноб, словно ногтем провела по побеленной стене. Магия эльфов, чтоб им, ушастым. Она услышала тихий, отчаянный зов в ночи, предназначенный только ей. Накинув платок, вышла на улицу. По небу табуном вороных лошадей мчались облака, подсвеченные отдаленными зарницами молний. Ветер швырнул в лицо ледяные капли, разметал седые пряди по лицу. Она подошла к воротам, осторожно приоткрыла оконце.

— Отворяй, сестра! — хмурое лицо эльфа блеснуло в свете молний. Провалившиеся огромные глаза и мокрые волосы, облепившие череп, показались ей маской смерти.