За поворотом, за углом (Поверь мне)

— Собаку!

— Исключено! — отрезал Владимир, предложив то, что манило самого: скейтборд или видео-приставку для игр. Разочарованный Олег буркнул, что тогда ему ничего не нужно.

— Если выбьешься в круглого отличника, — смягчился Владимир, уверенный, что условие невыполнимо, — согласен завести кошку. У меня, кстати, в детстве сиамский кот был. Злой как черт. Гадил, зараза, в мои ботинки. Бывало, дразнишь его, дергаешь за уши, хвост — он шипит, бесится, когтистой лапой все вокруг рассекает... Так я скорость реакции на нем отрабатывал, учился уклоняться от ударов.

Когда Олег отверг и эту идею, Владимир нахмурился и злобно пробурчал, что у сына есть время передумать.

За досадным разговором последовала новая неприятность. Олег выворачивал карманы пуховика, чтобы переложить их содержимое в другую куртку, и уронил записную книжку, с которой не расставался с тех пор, как переехал к отцу. Старенький переплет развалился, рассыпав странички. Олег бережно собрал их, но оставил дома, чтобы вечером подклеить.

В школе, на скучной географии, он рисовал. По полям тетради летели самолеты, катились танки, в лесу, в засаде, сидели пограничник с черной собакой... Учительница, застукав, пристыдила и отправила к доске. А что отвечать? Он ничего не выучил, потому что даже название темы наводило зевоту. Олег сел за парту с тройкой с жирным минусом, крайне недовольный, что так не повезло именно в день родительского собрания

К последнему уроку, однако, напасти позабылись, и на улицу Олег вышел в прекрасном настроении. Как всегда, захватил вкусненькое для Черныша, зная, что тот наверняка караулит его у служебного входа.

Но обычное место их встречи пустовало. Олег шагнул вперед, думая, что Черныш забежал за угол здания, и тотчас отпрянул.

На него двинулись, окружая, давние враги — восемь старшеклассников во главе с коренастым кривоносым типом.

— А вот и мы. Не ждал? Зря защитника своего ищешь. Кинул он тебя за кусок колбасы. Правда, бестолковый, не разобрался, что там крысиный яд, а потому помер.

— Брешешь! Не могли вы...

— Брехал кобель твой — пока не издох. Вон, в кустах валяется. Держи на память! — в ноги Олегу швырнули красный ошейник.

— Твари... — голос Олега задрожал. Но горе тут же затмила ярость, жажда мстить.

Неуловимо правой рукой точно в лицо, левой в бок ближайшего врага. Дальше не разбирал: выстреливал кулаками, попадая и не забывая увернуться от нерасторопных и предсказуемых движений противников. Их строй, с всхлипами и стонами, разомкнулся и отступил. Тогда Олег рванул к первому попавшемуся дереву, с утроенной ненавистью силой обломил огромную толстую ветку и вновь пошел в атаку.

— Ну его на фиг, психопата! И впрямь зашибет, — неприятели, прячась за спины друг друга, отходили назад.

Олег откинул дубину и бросился к лежащему на земле Чернышу.

— Черныш, черненький, дорогой, — сквозь слезы шептал Олег, — вставай! Очнись! Не умирай, пожалуйста!

Он приник к груди пса в надежде услышать биение сердца и дыхание, пытался поднять Черныша, но не сумел. И вдруг помчался в сторону дороги, вылетел на проезжую часть наперерез машинам...

II

Ближе к школе Владимир заволновался. Он впервые шел на родительское собрание к сыну и внезапно споткнулся о странную мысль: обсуждение поведения и отметок детей — не что иное, как публичная оценка учителями успехов родителей в воспитании. Владимиру стало неуютно от перспективы очутиться на экзамене по предмету, которому он уделил не больше полугода из двенадцати лет жизни Олега.

Владимир замедлил шаг, словно рассматривая здание школы. Слабый свет фонарей не спрятал ее возраста и бедности: облупленная краска на стенах, окна, в которые вместо выбитых стекол вставлена фанера. Внутри — свисающие с потолка хлопья штукатурки, отколотая плитка и изрезанный линолеум. "Разруха, как и в нашем ведомстве", — заключил Владимир, неохотно отворяя дверь в кабинет с табличкой "6Б".

В глазах у него зарябило: в классе сидели одни женщины — размалеванные и расфуфыренные в яркие, кричащие цвета мамаши. Басисто кашлянув, чтобы скрыть растерянность, он забился на последний ряд. Вскоре в кабинет вплыла классная руководительница, такая же "ослепительная" дама, за ней — мамаша с парнишкой. Того явно привели против воли — в знак протеста он отвернулся ото всех лицом к доске.

— У нас случилось чепе. Отец Дремлева здесь? — отрывисто начала классная руководительница. — Днем ваш Олег избил двух учеников. Один в больнице с подозрением на сотрясение мозга. Другой — вот, полюбуйтесь.

Упирающегося мальчишку предъявили родителям, и все увидели его раздувшуюся, заплывшую физиономию с багровой припухлостью под левым глазом.

— Не вижу ничего смешного, — осудила учительница ухмылку на лице Владимира. — Лучше думайте, как уговорить родителей второго мальчика не заявлять в милицию!

— Бред, — усмехнулся Владимир. — Пускай заявляют, если заняться нечем. Пустое это — в ребячьи дела лезть. Они отношения выяснили — и забыли. От синяков уж следа не останется, а ваши родители все будут воздух сотрясать.

Класс взорвался десятком возмущенных голосов: "Безобразие!", "Он еще и хамит!", "Неудивительно, в кого такой сынок вырос!"

Владимир напрягся, раздражаясь и осознавая, что в склоке не выиграет. Классная руководительница утихомирила мамаш и снова обратилась к нему:

— Да, мальчишки иногда дерутся. Но здесь другое. Свидетели рассказали, что ребята сделали Олегу замечание: не приваживать на школьную территорию собаку — не пугать первоклашек. А он в ответ кулаками... Зная, что заведомо сильнее, раз занимается борьбой. Вот что ужасно! Проучился у нас без малого четверть, а друзей не завел, держится особняком. Замкнутость в сочетании с уверенностью, что все можно решить силой, очень опасны в его возрасте, прямой путь в дурную компанию. И это — ваше упущение.

Владимир стушевался, сгорбился за партой, краснея от гнева и унижения. Учительница, переведя дух, продолжила:

— Вообще, я считаю, вы излишнее внимание уделяете его физическому развитию в ущерб остальному. Эти тренировки плохо влияют на учебу: он постоянно отпрашивается с уроков, письменные задания выполняет не дома, а на переменках и даже во время занятий. Стал невнимателен, рассеян. Вам надо пересмотреть его распорядок дня, наверное, уменьшить спортивные нагрузки.

Обида и злость кипятком разливались в душе Владимира, когда он выходил из школы. Немедленно разобраться с негодяем, решил он и поехал в спортивную секцию — забрать сына с тренировки.

— А его не было сегодня, — огорошил тренер. — Черт знает что! То опаздывает, то совсем не приходит. Никуда не годится! Я понимаю, дополнительные уроки по английскому, еще там чему. Но определяйтесь, что важнее. Иначе в спорте нельзя. Данные у него неплохие, характер есть, но с такой дисциплиной...

Взбешенный Владимир примчался домой, но и там не нашел Олега. Не было его и на улице. Горячность гнала кровь и ноги Дремлева-старшего: он обежал соседние дворы, метнулся к шоссе, не снижая темпа, прорезал наискосок черноту спящего парка — всматриваясь в редкие сизые фигуры прохожих. Возвращаясь, спугнул у гаражей балующихся сигаретами подростков. У подъезда постоял, отдышался. Рваные облачка пара взмыли от него к затянутой дымкой полной луне.

Владимир поднялся в пустую квартиру. Стрелки часов толкались у цифры восемь. "Не идет, — догадался он, — боится трёпки за свои "подвиги". Заврался, паршивец, — стыдно на глаза показаться, отсиживается где-то".

Взгляд наткнулся на записную книжку сына. "Наверняка у кого-то из приятелей чаи гоняет, — осенило Дремлева. — Заодно разберусь, с кем водится".

III

Грубо схваченный блокнот-калека растрепался, вынырнул из рук, раскидал, перемешал странички. На гладь стола выпорхнули два фотопортрета, меньше спичечного коробка. Один — матери Владимира, второй ... он не сразу понял, отчего ему знакома девочка с бантиками в волосах, задорно торчащих хвостиками, в старомодной школьной форме. Она смотрела на фотографа серьезно и одновременно наивно, светло, из-под длинных ресниц, чуть зажимая упрямо вытягивающийся в улыбку небольшой ротик. Точно такое выражение проскальзывало теперь по лицу Олега, ее сына.

Владимир прежде не видел детские фотографии Дины, не знал, что они есть у Олега. Женщина и девочка с карточек глядели на него как живые — и что-то неведомое перекрыло дыхание, надавило на веки. Злость улетучилась, зато ударило обухом, заставило до боли, чтобы превозмочь жгучую обиду, щелкнуть костяшками пальцев: сыну он — чужой, тот ненавидит его. За что?

В ворохе бумажек на столе — сплошь алексинские номера. "Опять туда сорвался?" — содрогнулся Владимир. Проверил ключи в шкафу: лежат!

Снова к записной книжке, разбирал по листику. Взял последний и остолбенел: над рисунком длинномордой собаки выведено "Катя" и местный номер телефона. "Так вот из-за кого всё наперекосяк!" — прозрел Владимир.

Сдернул трубку с аппарата, чуть не выломал кнопки. Ответил мужчина, долго подзывал Катерину. Владимир выплеснул на нее все, что накипело.

— Это отец Олега. Он часом не у вас? ... Почему?!! Потому что вы запудрили мальчишке мозги собаками! Потому что он болтается неизвестно где! ... Нет его! Ни в парке, ни во дворе! ... Я не так на вас орать буду! ... Нечего мне морали читать! Своего сначала заведите!

Связь оборвалась, но стоило Дремлеву хлопнуть трубкой о рычажки аппарата, как тот задребезжал вызовом.

— Что еще? — рявкнул Владимир, думая о Катерине. Вслушавшись, изменился в лице и голосе: — Да, конечно. Где это? Знаю. Буду через пять минут!

Когда Владимир переступил порог клиники, рабочий день ветеринара уже закончился. Старичок-врач сердито глянул из-под очков:

— Наконец-то! Выметайтесь со своим сыночком и псом куда подальше. Вот уж не делай добра — не получишь зла. Объяснял: не кладут у нас животных в стационар. А он заладил — не выгоняйте Черныша, я сам за ним ухаживать стану, лечение отработаю. И телефон домашний, как партизан, не давал, пока я не пригрозил за шкирку его отсюда вышвырнуть.

— Марш домой! — приказал Владимир Олегу.

Мальчик вцепился в бортик операционного стола, на котором вытянулся обессиленный, но спасенный пес.

— Без Черныша не пойду!

— Считаю до трех, потом выведу за ухо! — рассвирепел Владимир.

Олег потер уши, и так изрядно накрученные водителем машины, под колеса которой он бросился с просьбой доставить Черныша в ветлечебницу, опустил плечи, сник:

— Он очень болен... Возьмем его к себе хотя бы на ночь, чтобы он встал на ноги! Пожалуйста!

— Ра-аз!

— Два упрямца на мою голову! — воскликнул доктор. — Папаша, я этого бродягу вытащил с того света: душа в нем теплится, но нужен уход. Будьте человеком, пожалейте псину и уважьте мой труд. А этому стервецу, — он указал на Олега, — всыпьте дома хорошенько, чтобы не своевольничал.

В глазах сына Владимир читал мольбу, надежду, слезы... И страх... Привиделись женщина и девочка с фотографий из блокнота. "Ты у него один. Не оттолкни..." — почудился их завет.

— Намордник наденете? — хмуро спросил Владимир, не веря, будто пес настолько слаб, что не сможет укусить.

Он нес Черныша на руках. Полкилометра. Молча. Замирая всякий раз, едва тот шевелился. Дома рухнул в кресло, разбитый, опустошенный. После того, как спазм отпустил мышцы, встал, посмотрел, как Олег хлопочет возле Черныша: гладит, подвигает ближе к морде блюдце с молоком.

— Идем, поговорим.

Сели напротив друг друга.

— И как дальше жить будем? — лицо Владимира посерело и заострилось. — Что же ты — как не родной... Все наперекор, втихаря. Собака тебе дороже отца.

Сын побледнел. Он готовился к вспышке, упрекам, обещанной взбучке, но тихие и горькие слова поймали его врасплох.

— Мне было плохо... А Черныш — он друг, — над скулами Олега нависли слезы. Детская искренность резанула Владимира.

"Чем тебе плохо со мной?" — хотел спросить отец. "Ты бы тоже мог подружиться с ним", — хотел продолжить Олег. Но оба не решились...

— А лихо ты одноклассника разукрасил, — помолчав, сказал Владимир. — За отраву?

Сын кивнул. Дремлев вынул из кармана пачку сигарет, поднялся:

— Ладно, утро вечера мудренее. Перекуси что-нибудь и спать.

IV

Когда Костя выдал тайну предательства Романа, Катя булькнула истеричным смешком. Маргарита Анатольевна! Прознав, что Роман с Катей ждут ребенка и вскоре поженятся, она произнесла "только через мой труп" и лишилась чувств, а придя в себя, взяла с сына клятву расстаться с девушкой.

Катя болела. Сначала был жар: ее лихорадили воспоминания, жалость к себе, попытки понять и оправдать любимого, вера в чудо... Мать Романа раскается, и все можно вернуть. В бессоннице мерещились шаги, украдкой она проверяла, работает ли телефон.

Потом свалила апатия — душа исчерпала силы в борьбе с рассудком, твердящим свое: Роман не приходит и не звонит потому, что не хочет. Он сделал выбор, легко отказался от нее, от самого дорогого, что она могла бы ему подарить, и не имея смелости признаться, унизил жестоким розыгрышем...

Потухшая, она слушала и не слышала врача: "так бывает, нарушение цикла как реакция организма на переутомление, нервы и отравление, попейте валериану, отдыхайте, чаще гуляйте на свежем воздухе, а там, глядишь, и, явитесь с "пополнением".

Ксюша по-своему старалась расшевелить Катю. Нарочито шумная, ворчала на соседей, по ее мнению, излишне любопытных ("только за порог — они тут как тут, носы высунут и подслушивают"), на Магду, что чесала ухо о торец стены, где отклеивались обои, на цены в магазинах... Она тарахтела о чем угодно, кроме темы, ставшей запретной, но Катя была безучастна.

Встряхнул ее телефонный разговор с Владимиром. Его возмутительные обвинения и хамский тон. "Да как он смеет!" — взвинтилась Катя, бросив трубку. Не нашел подхода к сыну, а она-то причем?! И еще так перевернуть все с ног на голову?! То ли папа — идиот, то ли сын — трус и врун!

На миг Катя усомнилась, не изменила ли принципу избегать конфликтов со своими и не встревать в чужие размолвки. Привычно проанализировала и рассудила: нет, с Олегом она сохраняла дистанцию и держала нейтралитет. Но в ее душе почему-то скрипнуло еще тоскливее.

"Ну вас, — дрогнули у Кати губы, — не нужны вы мне... никто".

Засела за диссертацию. Но то, в чем раньше черпала удовлетворение, теперь доставляло пытку: фразы не складывались, смысл ускользал, готовый текст раздражал неуклюжими формулировками. Совсем худо обстояли дела на работе. Она сбивалась, повторялась, диктуя студентам лекции, забываясь, пропускала откровенно слабые их ответы, потом, ненавидя свою беспомощность, придиралась по мелочам...

На занятие с вечерниками, группой Колодина, она впервые пришла после звонка, опоздала. Долго оглядывала группу. "Наглые, безразличные. Какой я для вас авторитет... Ладно, как вы, так и я. Мне этот балаган тоже надоел — бесполезная трата времени. Хотя не пойму. Не могу я красочно раскрывать предмет. Допустим. Но, в конце концов, взрослые люди, понимать должны, что кое-что надо просто запоминать, даже если это скучно".