Скрип отворяющейся двери застал ее врасплох. Сердце подпрыгнуло, и Ромашка, вздрогнув, открыла глаза. В камеру вошел совсем еще молодой парень в форме полицейского.
— Очухалась?
В этом вопросе не было ни интереса, ни участия. Пустое злорадство. Похоже, этому молодцу доставляло удовольствие зрелище перепуганной, дрожащей девушки. Ромашка постаралась взять себя в руки, но заставить свое тело перестать вздрагивать не смогла.
— Мерзнешь? — парень хихикнул. — Ничего, сейчас я тебя согрею.
Ромашка окинула его злым взглядом и, отрывисто, четко произнесла:
— Что, на проститутку денег не хватило?
Несколько мгновений парень зло хрипел, потом бросился на нее. Ромашка не успела соскочить с полки — ее скинули, но выместить на ней свой гнев парень все-таки не успел. Дверь открылась, и в камеру заглянул еще один полицейский.
— Тащи ее сюда, — скомандовал он.
Ромашка не стала ждать, пока ее поднимут с пола и потащат к выходу — встала самостоятельно. Однако раздосадованный тем, что расправа не удалась, парень все-таки схватил ее за плечо и вытолкал в коридор.
Они шли недолго. Перед Ромашкой и ее конвоиром два раза открывались и закрывались двери, а потом ее завели в просторный кабинет. На столе у занавешенного окна стояла большая настольная лампа на гибкой ножке, и девушка сразу узнала в ней, пусть и погашенной, ту, от которой до сих пор болели глаза. И кресло узнала. Ее вновь усадили на то же место и застегнули ремешки на запястьях.
"Только бы не включали лампу" — испуганно подумала Ромашка.
Но вместо этого ей завязали глаза, и девушка испытала настоящее облегчение. Кругом раздавались тяжелые шаги, откуда-то издалека доносились звуки голосов, а еще в кабинете было тепло. Сначала Ромашка долго не могла согреться, но, в конце концов, перестала дрожать и затихла.
Ей снилось море. Оно качало Ромашку на своих волнах, убаюкивало, ласкало. Солнечные зайчики гладили ее лицо своими мягкими, пушистыми лапками. Где-то вдали шумел и шумел прибой...
Волны резко выбросили ее на берег, и Ромашка даже успела обидеться на море за это, но постепенно обрывки действительности начали проникать в ее сознание. Глаза Ромашки все еще были завязаны, а, кроме того, девушку с головой укрывала легкая ткань. Ромашка лежала, вытянув руки вдоль тела, и поперек туловища ее перехватывали несколько широких ремней. Рядом находились люди. Вот что-то лязгнуло, и в помещение ворвались звуки улицы.
— Выноси! — скомандовал кто-то.
Прислушиваясь к звукам и собственным ощущениям, Ромашка быстро поняла, что ее на носилках перегрузили из машины на каталку, чуть позже она почувствовала, что снова находится в помещении. Ее лицо все еще накрывала ткань, и Ромашка не на шутку испугалась — а вдруг ее приняли за мертвую, и теперь везут то ли в морг, то ли сразу в крематорий?
Подобные мысли показались ей пугающе правдоподобными, и девушка охрипшим голосом пробормотала:
— Стойте.
Ответа не последовало. Ромашка беспокойно задергалась.
— Стойте! Куда вы меня везете! — крикнула она.
— Тише. Не кричите, — произнес над нею сухой женский голос. — Вы в больнице. Не кричите, все будет хорошо.
Этому голосу Ромашка не поверила, но пока решила не дергаться.
В конце концов, с нее сняли ткань, а потом и повязку с глаз. Это действительно была больница — все вокруг показалось Ромашке ослепительно белым, несколько человек в белых же халатах стояли рядом с каталкой, глядя на девушку с какими-то странными выражениями лиц: вроде любопытства, с каким смотрят на подопытное животное после того, как вколют какой-нибудь не до конца испытанный препарат: сдохнет или нет.
— Где я? — тут же спросила девушка.
— Вы в больнице, — ответил мужчина лет сорока, очень полный, со слипшимися на потном лбу завитками темных волос.
"Врач" — решила Ромашка. И этот врач ей тоже не понравился: в его улыбке и прищуре маленьких, поросячьих глаз было что-то очень нехорошее, даже отвратительное. Но насчет остальных — тут она, наверное, погорячилась. Ромашка медленно и глубоко вздохнула и попросила:
— Развяжите меня.
— Не положено, — ответил врач.
— Почему?
— Вас развяжут позже, когда доставят в палату.
Ромашка даже не удивилась. Видимо, сказывались пережитые в последние дни волнения. Только подумала отстраненно: "Уж не в психушку ли я попала?" И, как это не обидно, оказалась права.
Ей отвели отдельную палату с большим окном, забранным частой решеткой. Две высокие широкоплечие женщины выкупали и переодели Ромашку, как будто она не могла всего этого сделать самостоятельно. Девушка чувствовала себя еще хуже, чем на допросе, но терпела молча. Когда ее оставили одну, Ромашка с удивлением обнаружила, что вполне может стоять на ногах, и подошла к окну.
Где-то внизу, не очень далеко, на высоте примерно этажей шести, был небольшой дворик, окруженный сплошной стеной. С противоположной стороны тянулась улица, вдоль которой располагался ряд совершенно одинаковых серых домов. И у этих домов были окна. "Когда вечером включат свет, — подумала Ромашка, — можно будет попытаться позвать на помощь. Конечно, меня не услышат, но ведь увидят!"
Но, поразмыслив еще немного, девушка обругала себя за ту же наивность, которая была присуща Мирославу и поначалу так ее раздражала. На помощь никто не придет. А если и вызовут полицию, так она ведь только что оттуда.
Дверь открылась. Одна из тех женщин, что ее купали, принесла еду и вышла. Раздался щелчок замка. Ромашка некоторое время смотрела на поднос почти с безразличием, но тут желудок заворчал, и девушка вспомнила, что не ела уже давно. Еда оказалась невкусной, но сытной, и после отчего-то снова захотелось спать.
"Снотворное подмешали, сволочи", — успела подумать Ромашка, прежде чем свернуться калачиком под одеялом и уснуть.
Наутро желудок вновь потребовал еды, но Ромашка не собиралась больше спать, а потому не рискнула притронуться к завтраку. Это не осталось незамеченным. Вскоре в палате Ромашки оказались не только те самые две женщины, но еще и врач, так не понравившийся ей накануне.
— Отчего же вы не кушаете?
Вопрос прозвучал почти ласково, и, напротив, ответ Ромашки больше смахивал на грубость:
— Не хочу.
— Почему не хотите?
— Просто не хочу.
— Так, так... — врач прищурился еще больше, так, что глаза его превратились в две узенькие щелки. — Но вы ослаблены и истощены. Вам надо хорошо питаться.
На сей раз Ромашка промолчала, но по лицу ее можно было угадать, что слова врача не произвели на девушку никакого впечатления.
— Вы ведь очень больны. Вам надо поправляться. А если вы не будете кушать, откуда же у вас возьмутся силы? Вы только еще больше заболеете.
Он говорил короткими фразами, но сильно растягивал слова. Голос врача оказался высоким, тонким и очень неприятным.
— Чем же я больна? — спросила Ромашка.
Кажется, подобного вопроса от нее не ожидали.
— У вас тяжелая форма помутнения рассудка, — наконец ответил врач.
Ромашка недоверчиво хмыкнула. Некоторое время в палате царило молчание, потом врач произнес:
— Вы уверены, что не хотите кушать?
— Уверена.
— Ну, хорошо. Если не хотите — мы вас силой кормить не будем.
Не будут? Неужели? Ромашка не поспешила радоваться, потому что уже ожидала очередной подлости. Ее ожидания не остались обманутыми. Врач выглянул за дверь, и в палату по его знаку вошел молодой медбрат.
— Нам придется уколоть вам витамины, — пояснил врач, в то время как Ромашка со страхом уставилась на шприц в руке медбрата. С некоторых пор девушка очень подозрительно относилась к всевозможного рода уколам.
— Не надо, — попыталась возразить она.
Две женщины набросились на нее разом и удивительно ловко скрутили, да так, что Ромашка почти не могла двигаться. Она лишь слабо дергалась, чувствуя, как игла легко входит в кожу, и безуспешно пыталась высвободиться. Медбрат, вполне вероятно не имевший еще дело с такими беспокойными пациентками, ругался вполголоса, но дело свое сделал. И тут женщины-санитарки совершили ошибку: разжали руки. Видимо, они решили, что теперь Ромашке нет никакого смысла врываться, потому как укол уже сделан, и препарат в любом случае скоро подействует. Смысла вырываться действительно не было, но девушкой двигала самая настоящая ярость. Она вывернулась, проскочила между санитарками и бросилась к двери, а когда на ее пути оказался врач, девушка налетела на него и сшибла с ног.
Ее так и не смогли успокоить. Ромашка металась как бешенная, практически не чувствуя ударов, и если кто-либо мог сомневаться в ее "помутнении рассудка", так теперь она была и впрямь похожа на буйно помешанную. Да только злосчастный укол сделал свое дело, и девушка вдруг почувствовала, что тело перестает ей подчиняться. Она обмякла и опустилась на пол. Санитарки перенесли ее на кровать, туго привязали за руки и ноги широкими матерчатыми ремнями, потом вышли вслед за врачом и закрыли дверь. А Ромашка осталась в палате одна и лежала неподвижно, глядя безразличными глазами в потолок.
Наверное, прошло уже несколько дней. Ромашка не замечала времени. За окном сменялись день и ночь, и в ее палате то включали, то выключали свет. Ей почти не разрешали вставать, только изредка две дюжие санитарки отвязывали ремни и водили пациентку в туалет. Порой Ромашке казалось, что все это происходит не с нею, она наблюдала за происходящим отстраненно и безучастно. Поначалу, когда медбрат приходил делать ей уколы, она еще дергалась и пыталась помешать ему, но в итоге осознала всю тщетность таких попыток. Да и препараты делали свое дело, убивая даже волю и желание жить.
Врач заходил к ней несколько раз, что-то говорил — Ромашка не слушала. Вернее, не вслушивалась. Лишь один раз что-то всколыхнулось в ней, когда во время осмотра толстяк принялся чересчур заинтересованно ее ощупывать. Попытки вывернуться ничего не дали, но врач скоро ушел, и Ромашка даже подумала, что в малопривлекательности ее внешности есть свои плюсы, вполне ощутимые. После сознание снова заволокло тусклой дымкой полнейшего безразличия.
Врач всегда приходил только после того, как медбрат сделает Ромашке укол, и даже выжидал некоторое время, чтобы препарат начал действовать. Сначала, когда Ромашка еще могла соображать, она злорадствовала по этому поводу — боится, значит. Даже связанную боится. Вот и в этот день толстяк появился в палате только тогда, когда после укола прошло целых полчаса, но Ромашка не обращала на него внимания до тех пор, пока что-то тяжелое не плюхнулось на нее сверху. Она оторвалась от созерцания потолка и поглядела прямо, с некоторым удивлением увидев над собой блестящее, круглое лицо. "Нет" — прозвучало в ее сознании. Где-то вдалеке прогремели выстрелы. Толстяк вскочил, бросился к двери, постоял немного и, передумав идти и самому разбираться, что это там происходит, вернулся и снова полез на койку. Ромашка дернулась, но движение получилось слабым, к тому же на него ушли последние силы.
В это же время до ее слуха донеся негромкий льдистый звук, и тут же что-то зазвенело. Звуки доходили извне, словно приглушенные толщей воды, да и изображение перед глазами Ромашки больше напоминало отражение в воде — не совсем четкое, плывущее. И медленное-медленное. По крайней мере, девушке показалось, что голова ненавистного толстяка очень медленно упала ей на грудь, а когда на ее рубашку опять же очень медленно потекла вязкая гранатовая жидкость, подумала, что это, наверное, очень хороший сон. Испугаться жестокости собственной мысли она не успела. Безжизненное тело толстяка будто само собой переместилось на пол, и на фоне разбитого окна Ромашка увидела другого человека. В первый момент она испугалась, потому что у этого человека было неестественно белое и очень-очень страшное лицо. Девушка даже снова попыталась дернуться, когда в пальцах пришельца блеснул нож, но человек всего лишь перерезал ремни на ее руках и ногах. И посмотрел ей прямо в глаза.
"Это, и правда, очень хороший сон" — подумала Ромашка.
Позже, когда она попытается вспомнить события этого дня, связной и понятной картины все равно не получится — лишь образы: местами четкие, местами размытые. Странный взгляд светло-серых глаз и почему-то отливающие серебром волосы, осторожное движение руки — как будто Мирослав не сразу решился к ней прикоснуться... Невероятно приятное ощущение крепких рук, удаляющееся окно палаты, непрекращающиеся выстрелы где-то совсем недалеко. А потом руки отпустили ее, и она полетела... Дальше Ромашка не помнила вообще ничего: ни как ее поймали древнейшим способом на растянутую над тротуаром плотную ткань, ни как вслед за ней прыгнул с четвертого этажа Мирослав, предварительно обрубив трос, соединявший окно больницы с окном пустой квартиры дома напротив. Как, прекратив перестрелку, от главных ворот больницы побежала вглубь дворов отвлекающая группа.
Она долго не открывала глаз. Что-то происходило в ее телом, но что именно — ей было неинтересно даже наблюдать. Она не принимала еду и едва соглашалась глотать жидкость, которую ей насильно вливали в горло. Мучения продолжались. В глубине души Ромашка поняла, что чудесное спасение было лишь сном, а раз так — то стоит ли ей возвращаться? Стоит ли открывать глаза и возвращаться в действительность, которая оказалась хуже самого страшного кошмара? Ей было тепло и спокойно, особенно, когда ей не докучали какими-то непонятными процедурами. Но чаще всего Ромашка не реагировала, хотя, если ей что-то особенно не нравилось, могла тихо стонать.
Кто-то постоянно досаждал ей нелепыми попытками разбудить. Ее били по щекам, но Ромашка почти не чувствовала боли — только легкое раздражение. Ей мешали. А ей хотелось только одного — снова спать и видеть море, в котором она теперь почему-то тонула, но и это было приятно. Однако неизвестный мучитель каждый раз выдергивал ее из умиротворяющего сновидения, и Ромашка начинала обиженно хныкать, а иногда пыталась драться. Ее слабые попытки почти не встречали сопротивления. Над нею шумели и кричали, ее звали по имени, а Ромашка жалела о том, что ей не дают спокойно отдохнуть.
Но однажды руки, выхватившие ее из пучины, показались знакомыми. Ромашка не стала отбиваться и затихла, наслаждаясь уже почти забытым ощущением спокойствия, заботы и нежности. Теперь руки обнимали ее, а Ромашка все пыталась вспомнить... вспомнить, у кого же могли быть такие руки. А потом вспомнила и тихо позвала:
— Мирослав!
Удивленно-радостный голос отозвался сразу:
— Да, Ромашка, я здесь!
Девушка узнала этот голос.
— Мирослав, — прошептала она, — я предала тебя. Я им все рассказала. Я не хотела, честное слово, не хотела, но ничего не смогла сделать!
— Все хорошо, Ромашка, — ответил голос. — Ты ни в чем не виновата. Не бойся. Меня предупредили. Мы в безопасности. Здесь нас не найдут.
— Нет! — Ромашке казалось, что она кричит, но на самом деле ее протестующий возглас был не громче вздоха. — Нет, ты не понимаешь! О твоем подземном убежище знает полиция. Они скоро будут здесь!
