— Позвольте, коллега, — перебил его Финтан. — Что значит не ставят ограничения на приметы времени?
— Ну, то есть они могут сказать: "Я был в сраженье мечом и был глотком кока-колы".
— Какой ужас! — воскликнул профессор Морган.
— Я несколько утрирую, — успокоил его Мак Кархи. — При игре с чуть более серьезными правилами игроки сразу же договариваются об ограничении на приметы времени и о порядке повтора приемов.
— То есть? — заинтересованно наклонился вперед Мак Кехт.
— К примеру, мы условились, что если по ходу игры используется прием зеркального отображения, следующий игрок обязан его повторить. Если игравший перед вами закончил строкой: "Я был крапивой в росе и росой на крапивных листьях", то вы можете сказать, например... э-э... "Я был настойкой из трав и белого горного меда, был сворою, гнавшей лань, и ланью, от своры бегущей". То же может касаться и числа лет.
— Допустим, я говорю: "Семь лет я пробыл козой на склонах Карриг-Невенхир", — с интересом проговорил Мак Кехт.
— Тогда тот, чей ход через одного, обязан упомянуть число лет хотя бы для одного из своих воплощений: "На книжной полке стоял я в виде библейских текстов, сто лет я был в гобелен вплетен пурпурною нитью", — отозвался Мак Кархи. — Можно еще договориться о смене стихий, но это одна из высших ступеней игры. Выше нее считается только сопряжение далеких предметов.
— Как это — смена стихий? — раздалось сразу несколько заинтересованных голосов.
— Играющие заранее оговаривают последовательность смены стихий, предположим, огонь — вода — воздух — земля, и далее на протяжении всей игры каждый обязан вводить в свой текст по одной стихии в любой формулировке: я факелом был в ночи — плюс ряд других воплощений, стекал водой ключевой — и дальше все, что угодно, семь лет был неважно чем и был дуновеньем бриза, я галькой катился вниз по осыпям горных склонов. Вы следите за моей мыслью?
— Позвольте, позвольте, — сказал, подавшись вперед, профессор Финтан. — Я был волшебным копьем, сошедшим на землю с неба, я был муравьем лесным и мирным костром в долине...
— Был лужей талой воды и был корабликом в луже, — с готовностью подхватил Мак Кархи, — был ястребом в небесах и тенью его скользящей.
— Я был терновым венцом и был венком из ромашек, был вихрем, поднявшим пыль, и странником, в пыль ступавшим, — робко оглядывая присутствующих, рискнул Морган-ап-Керриг.
— Я был короной царей и нищенской кружкой медной, — бросил Змейк.
— Кустом бузины во рву и серым могильным камнем, — с явным удовольствием заключил Курои.
— Я был мореходом, читавшим по звездам майского неба, был пламенем фонаря и бабочкой, в нем сгоравшей, — вступил в игру Мак Кехт.
— Э-э-э... Я был вьюнком на стене, цеплявшимся за уступы, волной белопенной был и бился о скалы фьорда, — проговорил доктор Вёльсунг, задумчиво скребя подбородок.
— Был пеньем старой шарманки в тиши городских переулков, я сетью рыбацкой был и был колодезным эхом, — сказал доктор Итарнан, изящный пиктолог с грустными глазами. Все переглянулись как громом пораженные: дело в том, что доктор Итарнан, как всякий фонетист, никогда не пользовался голосом, кроме как на уроке. Это был профессиональный навык: он берег горло. Во всяком случае, никто прежде не слышал его голоса за пределами класса.
— В глубинах гор девять лет пещерным был сталактитом и цветом миндальным цвел весною на Эсгайр-Эрфел, — мелодично закончила Рианнон.
— Ну, мы нарушили сейчас несколько элементарных правил, — мягко заметил Мак Кархи. — Так вот: девятиклассники их не нарушают.
Все молча переглянулись.
— Если я правильно понял вас, коллеги, — заговорил Мерлин, — мы не запрещаем нашим ученикам игру в метаморфозы. Второй вопрос на повестке дня: ожидающаяся инспекция. Надеюсь, вы понимаете, что такими, как мы есть, нас увидеть ни в коем случае не должны.
Все внимательно посмотрели на себя и на других.
— Гм... пожалуй, — первым прокашлялся Финтан.
— Какие будут предложения? — оживленно спросил Мерлин.
— Может быть, мы их отправим в царство Похъёлы туманной, на съеденье лосю Хийси? — задумчиво предложил один из преподавателей старших курсов, седовласый старичок с лучистыми, безмятежными глазами. Он вел у шестого и седьмого курсов "Мифы северных народов", причем в расписании название этого семинара было стерто, и сверху рукой преподавателя высечено: "Какие еще мифы?! Никакие это не мифы!" Так дисциплина и проходила под этим названием.
— Как можно! — в испуге воскликнул Мерлин. — Это официальная комиссия! Из Лондона!
— Что вы предлагаете? — с легким древневерхненемецким акцентом спросил доктор Зигфрид.
Мерлин обвел взглядом свой педагогический коллектив. Первым делом взгляд его уперся в профессора Лютгарду, которая даже сидя возвышалась почти до потолка.
— Э-э... гм... Лютгарда, голубушка, — сказал Мерлин. — Не хотели бы вы на... э-э... месяц-другой уйти на ФПК12?
— С удовольствием, — низким голосом отозвалась Лютгарда.
— Вот и славно, — обрадовался Мерлин. — Съездите в Исландию, в Ястребиную долину, в эти... как их... Дымные фьорды, навестите вашу очаровательную матушку, Рунхильду. Нижайший ей мой поклон. Теперь остальные. Я... гм... на днях постараюсь побывать на ваших семинарах и, возможно, отпущу одно-другое... гм... замечание. Возможно, этим мы и ограничимся.
* * *
Подготовка к приему инспекции развернулась в ураган, сметавший все на пути. Приметы времени просто отменили; вместо них мыли лестницы, считали ступеньки, подбадривали статуи философов древности и льстили витражам. Льстить витражам было обязательно: когда они подолгу стояли без похвалы, девы на витражах мрачнели, святые отворачивались, цветы закрывались, и единороги паршивели. Самые запущенные витражи дали, конечно, младшим ученикам, и теперь Гвидион, покачиваясь на пятках, стоял перед порученным ему огромным витражом и изо всех сил признавался ему в любви. Ему уже удалось привести в должный вид почти всю правую его половину; теперь он перешел к деве с лилиями, прижал руку к сердцу и начал:
— О прелестнейшая, неужели ты, при всей твоей несравненной красоте, не удостоишь меня хотя бы взглядом?
— Перестаньте орать, — заметил ему проходящий мимо Мерлин.
Гвидион, у которого до этого сложилось впечатление, что он на галерее один, извинился.
Мерлин шел мимо, отчитывая на ходу сопровождавшего его Мак Кархи:
— Вы хоть понимаете, милейший, что будет, если инспекция зайдет к вам на поэзию Туата Де Дананн?
— А что такого будет? — вопросительно взглянул на него Мак Кархи. — Красивейшая поэзия.
— Можно подумать, вы не знаете, как у вас проходят уроки! — всплеснул руками Мерлин. — Разумеется, комиссия войдет как раз тогда, когда вы поручите какому-нибудь нерадивому юнцу читать заклинание Фиадаха, а тот, не помня, конечно, толком ни строки, вызовет в середине поэмы вместо цветущего пейзажа гнетущий и вместо росы на лугах — отличнейшую росомаху, размером с вас, дорогой, так что даже вы не успеете достаточно быстро убрать ее. И я не думаю, что инспекция закроет на нее глаза! А мне потом выговор. Впрочем, это все ерунда. Делайте, что хотите.
— Вы правы, учитель, — Мак Кархи распустил волосы, чтобы со смаком почесать в затылке, с тоской подумал о том, что можно вызвать при неумелом чтении текстов Атирне, который шел сейчас по программе, и предложил:
— Давайте сделаем вид, что поэзии Туата Де Дананн нет в расписании.
Показуха учителям претила.
Мерлин ухватил за рукав пробегавшего мимо Моргана-ап-Керрига и подтащил к себе, устраивая, таким образом, импровизированное совещание:
— Коллеги, я только что посетил два-три семинара. Коллега Финтан в задумчивости появился из стены, превратил учеников в лососей, побросал их в фонтан и сел играть сам с собою в фидхелл13, изредка покрикивая на них, чтобы шевелили плавниками. Сам по себе этот педагогический прием не может не вызвать уважения, но... Тарквиний Змейк смешал четыре яда, залпом махнул полный бокал, лег на лабораторный стол и сообщил студентам, что если они к концу урока не составят противоядия, то будут повинны в его смерти. А привычка профессора Курои метать молнии в неприлежных учеников?
— Если бы только в неприлежных! — оживился Мак Кархи. — Он мечет молнии направо и налево.
— Да, но профессор Курои, — робко вступился за него Морган-ап-Керриг, — редко попадает.
Мак Кархи у него за спиной закатил глаза.
— Словом, у меня спешные дела в Шотландии, — неожиданно заключил Мерлин и хихикнул, потирая руки. — Выпутывайтесь сами. Я только что поручил всю подготовку к приему инспекции Тарквинию Змейку. Надеюсь, что студенты уж как-нибудь нас не подведут и отыщут противоядие.
Мерлин еще раз хихикнул и, шаркнув туфлями, испарился.
Гвидион тем временем почти закончил с витражом: все четыре порученные ему девы польщенно улыбались, единорог бил копытом, святой Ангвин перестал надрывно кашлять и изображать из себя мученика; развеселился даже грубоватого вида рыцарь со львом из правой части триптиха, хотя юмор, который пришлось для этого употребить Гвидиону, трудно было назвать тонким; ничего не получилось только с последним рыцарем в левом верхнем углу. Тот как был мрачнее тучи, так и остался. Тогда Гвидион перегнулся через парапет во внутренний дворик и отчаянно замахал руками, делая знаки Керидвен, дочери Пеблига, подняться к нему. Та прибежала.
— Слушай, у меня тут один рыцарь, которому, по-моему, не хватает женского внимания. Видишь витраж? Ты не могла бы?..
— Запросто, — сказала Керидвен. Она прочла имя рыцаря, подписанное на вьющейся ленте, и завопила, подпрыгивая:
— О Мейрхион, сын Гвиара, доблестный и грозный, чья улыбка пронзает даже самые надменные сердца!.. Как я счастлива, что удостоилась лицезреть твой несравненный лик, о украшение рыцарства!.. Видеть тебя составляет мою единственную радость!..
Рыцарь просиял. Он принял мужественную позу, прихорошился, отряхнул перчаткой пыль с доспехов и пригладил волосы. Гвидион пожал Керидвен руку, и они разошлись.
...Тем временем урок по токсикологии на четвертом курсе подходил к точке высшего напряжения.
— Десять минут до конца, — объявил Тарквиний Змейк. — Я жутко страдаю, — добавил он, отводя со лба слипшиеся черные волосы холодеющими пальцами. — Через пять минут у меня пропадет голос, так что если у вас какие-то вопросы, поторопитесь.
За пять минут до конца по кабинету пронесся вздох облегчения.
— Эти яды попарно нейтрализуют друг друга, — наперебой загалдели студенты, закончив корпеть над химическими формулами. Кто-то подошел осторожно сообщить учителю, что он не умрет.
— Да? Ах, черт, — отозвался Тарквиний Змейк, услышав, какого он дал маху с ядами. — Старею, должно быть, — и он бодро спрыгнул со стола.
...Подбадривать статуи было делом не из легких, — совсем не то, что нахваливать витражи. Философы древности приходили в хорошее расположение духа, только когда им цитировали их самих, причем дословно. Гвидион обработал Сократа, Фалеса, Ксенофана и Гераклита, украдкой вытер пот со лба, и, заглянув в следующую нишу, где стоял хмурый Эмпедокл, поспешно направился в библиотеку. Когда он проходил через нижнюю галерею, Керидвен упросила его взять на себя еще и криво улыбающегося Демокрита.
Вход в библиотеку был под стрельчатыми арками западной галереи, не доходя моста, ведущего в Северную четверть, — собственно, между переходом к Пиктской башне и башней Парадоксов, — словом, библиотека была там же, где и хранилище манускриптов, только с другой стороны. Это был гигантский зал с окнами вдоль западной стены, длинный-предлинный, с высоченным потолком и ужасающе высокими дверями, обе створки которых никогда не запирались, чтобы могла пролезть Рунхильда. То есть теперь в школе преподавала профессор Лютгарда, но старшие преподаватели помнили ее мать, Рунхильду, и по привычке говорили, что двери, притолоки и все прочее должно повсюду соответствовать стандарту — чтобы могла пролезть Рунхильда. А самые старшие преподаватели иногда оговаривались и говорили — Брунхильда. На самом же деле пролезала теперь в библиотеку профессор Лютгарда, ворча, усаживалась за свой дубовый стол, набирала книг и сидела целыми днями, не отрываясь. Профессор Лютгарда любила посидеть в библиотеке.
Там же сиживал временами и доктор Мак Кехт, подобрав волосы и намотав их на руку, чтобы они никому не мешали, и листал новые журналы по медицине. Иногда он отрывался, поглядывал на младших учениц напротив, которые конспектировали методичку Авиценны, раздел "Шестнадцать средств от несчастной любви", и добродушно интересовался, как у них дела.
Захаживал поскандалить и Курои, сын Дайре. Он обычно, обнаружив, что в выданной ему на абонемент книге не хватает страниц, или вообще хватает, но лично ему не хватило, или же поля испещрены пометками, с которыми он не согласен, приходил и выплескивал на библиотекаря все свое негодование, стуча дубовым посохом, не всегда по неодушевленным предметам, и нарушая тишину библиотечного зала проклятиями столь же сложными, сколь и древними.
Святой Коллен выбирался в таких случаях из-за кафедры и шел его утихомиривать. Святой Коллен был школьным библиотекарем. Собственно, немногие знали про него, что он святой, потому что он очень стеснялся и, по скромности, старался замять всякие разговоры об этом. Гвидион тоже мог бы не знать этого, но очень похожая статуя святого Коллена стояла у них в часовне на перекрестке, если идти из Лландилавера в Каэрдиллон. Святой Коллен избегал лишний раз творить чудеса и предпочитал, охая, взбираться по скрипучей приставной лестнице к самым верхним полкам за какой-нибудь книгой, хотя ясно было, что стоит ему поманить пальцем, и книга сама слетит к нему в руку. Но справляться со вспышками профессора Курои он умел. Во-первых, когда он направлялся к нему со своей обычной миролюбивой улыбкой, посох в руках профессора обрастал мхом и плющом и начинал стучать гораздо тише. Во-вторых, под взглядом святого Коллена на страницах злополучной книги, которой потрясал Курои, расцветали фиалки. Потом на плечо к Курои слетала птичка-коноплянка и устраивалась там, умильно заглядывая рассерженному профессору в глаза. Словом, через пять минут Курои слагал оружие и покидал библиотеку в мирном настроении и в шляпе, украшенной пурпурной наперстянкой, которая случайно выросла там, пока святой Коллен убеждал его расписаться в формуляре.
Однажды, когда Мерлин был в хорошем расположении духа, младшие коллеги отважились спросить у него, почему он все-таки счел возможным пригласить преподавать в школе Курои, сына Дайре, при его неописуемом характере. Мерлин отвечал, бегая взглядом по углам: "Ах, да потому что другие ученые его ранга и его специальности еще хуже, поверьте мне. Курои, по крайней мере, признает письменность, а ведь многие в его области и слышать не хотят об этом позднем изобретении! Тезисы на конференцию в виде гонца присылают. А его корми еще!.. Так нет же, уперлись — только устная передача сакральных знаний! А ведь так любое знание сакральным станет — как поучишь его с учениками наизусть веков пять-шесть, попередаешь устно, смысл-то и это... ищи-свищи!"
