Зверь лютый. Книга 3. Пейзанизм

Я — не воробей в зимнее время. Поэтому старательно избегал... следов жизнедеятельности домашнего крупного и мелкого рогатого... Как-то не хочется, особенно босиком.

Ходьба по минному полю требует всего внимания, так что забрёл я куда-то... Не могу даже сказать: "в новое место" — здесь мне все места новые. Попытался сориентироваться. Где-то справа должно было быть луговина, на которой стадо пасут. Двинул лесом, чтобы угол срезать. Влетел в непроходимый бурелом. Пошёл по кругу обходить. Тут не черниговские болота. Суше стало, идти легче.

Ага. Я, конечно, очень уважаю сосну. И ёлку тоже. Но эти представители вымирающего семейства или даже отряда голосемянных, очень хороши в формате пиленном и высушенном. А вот ходить по их лесу... Шишковатому... Босиком...

Почему босиком? — Потому что "будь проще и люди к тебе потянутся". Как все. А все здесь ходят босиком. С ранней весны до поздней осени. Детишки вообще — от снега до снега. Цыпки на ногах, синие все.

Мечта патриота — круглогодичная закалка. Все живые — закалённые. Остальные — вымерли. Процесс не закончен, но интенсивно продолжается. В каждом поколении. Я уже говорил: детская смертность здесь — от одной трети до двух. В мирное время.

Из обуви здесь... Лапти — на выход или в дальнюю дорогу. Сапоги... Как сказал Владимир Святой, разгромив Волжскую Булгарию:

"Нам таких данников не надо — они в сапогах ходят. Поищем себе лапотников".

Вот поэтому Рюриковичи и сидят на Руси. На лапотниках.

Снова пришлось обходить, ойкая и матерясь на каждом шагу. Наконец, я выбрался к какому-то березняку уже с восточной стороны. Осталось только обойти здоровенный колючий куст.

И тут я услышал. В нежный шелест берёз и отдалённое щебетание певчих птиц негромко, но ритмично, вплеталось звуковое сопровождение исполняемого поблизости полового акта хомосапиенсов. Сочетание звуков равномерных толчков, шлёпанья голого по голому, хлюпанья твёрдого в мокром, а главное, дыхание самца, не оставляли сомнений в сущности происходящего.

Интересно, а звучание дамы не наблюдается.

Воображение немедленно нарисовало ряд картинок, относящихся даже не к зоофилии, а к "дендро-", если таковое бывает. Испытывая некоторое любопытство по поводу вариантности форм проявления базового инстинкта в среде святорусских аборигенов, я осторожно обогнул куст и обнаружил до зевоты знакомую картину. Спущенные штаны, задравшаяся рубаха и ритмично двигающиеся тощие ягодицы между ними. Между частями костюма — в продольном направлении, между двух голых коленок — в поперечном. Сложно-составная траектория.

Коленки дёрнулись, видимо, не в такт. Поскольку прозвучал мужской голос:

— Ты... эта... Чего?

— Вроде есть там кто.

Я немедленно задвинулся назад за куст. Дальнее подсматривание было исключено. В отличие от подслушивания.

— Дура. Нет никого. Только с ходу сбила.

Ритмические пошлёпывания и похлюпывания возобновилось с прерванной ноты. Постепенно скорость и мощность исполнения нарастали. Приближалось крещендо. Приблизилось. Произошло. Окончилось. Мужик произнёс нечто вроде:

— У-у-у, эх-ма!

Через несколько секунд отозвалась его дама:

— Кончил, что ли? Тогда слазь. Мне ещё для порося травы набрать надо.

Мужика я узнал: один из пастухов, вчера рядом за столом сидели, рассказы его слушали. А вот что за баба? На усадьбе я такого голоса не слышал. И что? Я там почти всех баб не слышал.

— Так не забудь Хохряку сказать. И насчёт земли, и насчёт Паука нашего.

— Теперя Хрысь Шарку до смерти забьёт.

— А тебе что? Завтра приходи об это же время сюда же.

— Не, далеко. К нижнему броду приходи. Там и для порося трава хорошая.

Баба ойкнула. Видимо, мужик ущипнул её на прощание. Потом, высморкавшись, он двинулся в одну сторону. Спустя короткое время и босые ноги заботливой поросятницы прошелестели по траве в другую.

Мужика я по голосу узнал. Или правильнее сказать — "опознал"? А вот дама...

Переходим к исполнению циркового номера под названием "наружка повисла на...".

На чем там она виснет? Лапша — на ушах. А наружка? На хвостах?

Вести скрытное наблюдение в лесу... практически невозможно. Как это делается в городе — много раз видел в кино. "Топтун" скрывается либо в толпе, либо в подворотне. А в лесу, где скроешься? За деревом? А сучки сухие куда падают? — Правильно. А что они делают, когда на них наступаешь босой ногой? Два раза правильно. Они трещат. И они колются. Так, что сам звучать начинаешь.

Почему-то служба наружного наблюдения во всех детективах описывается как второстепенное скучное занятие. Может быть потому, что ни один писатель не пробовал изложить ту смесь азарта, страха, ожидания и предвкушения необратимого, когда "топтун" высовывается из-за дерева, трепеща в каждое мгновения столкнуться взглядом со своим преследуемым?

Дама несколько раз оглядывалась, но я старательно держал и даже увеличивал дистанцию. И оказался прав — перед речкой она остановилась и нарвала полную корзинку травы. Поросятница-кормилица. Потом закинула корзину на плечо и пошла по воде "аки посуху".

Кратковременное, но мощное изумление от лицезрения чуда Иисусова в исполнении поросятницы, сравнявшейся и даже превзошедшей оригинал, ибо ещё и нагружена была, прошло быстро. При внимательном взгляде стал виден брод в этом месте. А вот дальнейшее несколько удивило. Вместо того, чтобы двинуть вправо прямо по бережку в сторону "Паучьей веси", расположенной выше по реке примерно в полуверсте, дама двинула влево к полосе кустарника, окаймлявшей луговину.

Она что — не из "пауков"? Ещё одна команда в игре? Кто?

Нет, чётко видимый на фоне тёмно-зелёных кустов белый платочек поросятницы-полюбовницы двинулся, всё-таки, вправо. По дальнему краю луговины. А я симметрично двинул в ту же сторону по своему берегу.

Чуть ниже "Паучьей веси" по реке росла на горке здоровенная сосна.

* * *

"На севере диком стоит одиноко

На горной вершине сосна".

Перевод с немецкого. Автор перевода — М.Ю.Лермонтов. Перевод гениальный. Но гендерно неточный. В немецком языке слово "сосна" мужского рода. Поэтому в оригинале томление немецкой сосны по арабской пальме выглядит вполне нормально и, даже, обыденно. А вот в русском... Как-то отдаёт греческим островом Лесбосом. И тамошними женскими развлечениями.

Поэтому современным поэтам пришлось заменить сосну на кедр. Ибо в нашем обществе третьего тысячелетия вопрос однозначного определения сексуальной ориентации стал актуальным и животрепещущим. Буквально на каждом шагу и применительно к любому субъекту. А то читатель не разберёт — какое оно.

Временами, при общении в некоторых... околокультурных кругах появлялось ощущение, что это вообще самый главный вопрос той, прошлой моей, современности. Что не только юмор — "уровня ниже пояса", но и вообще всё восприятие жизни — там же. Я понимаю, что у мужчины 80 процентов нервных окончаний — на головке. Что многие этим же и думают. Но неужели мы этим ещё и смотрим? А также — слушаем, нюхаем, и вкус определяем?

* * *

Всё-таки залез. На эту... Кедру. Кто-то, может, и "весь в шоколаде", а я весь в... этом самом, что растёт на горной вершине. В смоле, налипших на неё хвойных иголках, чешуйках коры и сучках.

Кто самый главный враг подглядывателя? — Почесуха.

Сверху "Паучья весь" просматривалась довольно хорошо. Длинный холм вдоль реки, постепенно понижающийся к востоку. Прямо передо мной к реке выходят ворота. Чётко видны две половины селища. Верхняя, западная. Два десятка подворий, дома длинные, низкие, на треть, видимо, в земле. Крыты корой и соломой.

Восточная половина — новые избы. Квадратные срубы, крыты щепой. На стыке двух разностильных половин застройки — здоровенное подворье. Дом из старых, но вдвое больше своих аналогов. Служб не видно. Только здоровенные однотипные амбары.

Вот между ними откуда-то проявился знакомый беленький платочек. Наверное, знакомый — отсюда видна корзинка. Потом платочек появился в соседнем дворе. И пошёл в хлев. Свинка кушать хочет, ей на все тайны человеческие наплевать.

Я просидел на дереве довольно долго. Пока мочевой пузырь громко не сказал: "хватит".

Слезать... было ещё интереснее, чем забираться.

Я уже говорил, что сосны на песке растут? Так вот, это — правда. Но они же в этом песке ещё и корни свои растопыривают! Очень твёрдые корешки. Если на них копчиком.

Пришлось вернуться в березняк имени несанкционированной любви шпионов-разведчиков, нарезать и нагрузится, как идиот, берёзовыми ветвями. Длительное размышление над ситуацией привело меня в полный восторг: кое-какие мелочи уточнить и вся шпионская сеть потенциально-кинетического противника будет раскрыта.

Главный вопрос мотивации: о форме вознаграждения агенту-информатору в условиях коммунистического общества — был решён. Ура, товарищи! И пусть тогда Аким хоть всю свою бороду сжуёт — он десять лет не мог у себя под носом "пауков" разглядеть, а я вот — раз...

Увлечённость интеллектуальной деятельностью вновь сыграла со мной подлую шутку: я заблудился на обратном пути. К Рябиновке вышел уже затемно. Ворота были закрыты, а вот калитка рядом — нет. Сторожа не было, крутившиеся вокруг собаки уже меня признавали и не лаяли. В усадьбе где-то в избах шла гулянка, пахло дымком и мясом. Но интересоваться не было желания — устал я.

Тихонько подошёл к "боярскому" крыльцу. Сейчас — через гридницу, стукну там в наши сени, мужики двери откроют и впустят. От крыльца мне навстречу метнулась тень. Схватила за ноги, дёрнула так, что я сходу полетел на спину. И навалившись мне на грудь, произнесла захлёбывающимся голосом:

— Гадина! Не продавай! Не смей!

Конец девятой части

Часть 10. "Пауки возами..."

Глава 50

Это была Любава. Она молотила меня по груди кулаками, подпрыгивала на моем животе и, захлёбываясь слезами, повторяла:

— Не смей! Не смей!

Хорошо, что у меня за спиной было два мешка берёзовых веток — не зашибся при падении от её рывка. Перехватил кулачки, встряхнул пару раз:

— Ты чего? Что случилось?

Малявка дёрнулась, перестала вырываться и зарыдала. Понять что-то сквозь поток слез и всхлипов было невозможно. Девчушка прижалась лицом к моей груди, крепко обхватила сразу и руками, и ногами. Рубаха на мне промокла в момент. Да что тут происходит, в конце концов?!

Дверь открылась, на пороге появился Ноготок со светцем в руке. Сунул мне этот переносной осветительный прибор в руки, оторвал от мокрой рубахи Любаву, забрал мешки, и мы вошли в дом.

Ноготок тоже... не из славян. В смысле: свободное владение "словом" — не про него. Но суть происходящего изложил. Я в очередной раз убедился в сильной связанности мира — каждое действие вызывает массу следствий. Причём удивительно многие из них — и неожиданны, и неприятны. Особенно, при активно функционирующем попаданце. Который по определению — идиот изначальный.

Утром, после того как я ушёл за вениками, Доман явился в избу Потана с парой мужиков прибрать инвентарь. Логическая последовательность его действий в пересказе Ноготка выглядела так:

— Потан — стукач, вражеский шпион. Подтверждено бояричем и собственным признанием Потана.

"Признание — царица доказательств" — Вышинский, позднее трижды шитом факнутый.

— Нам чужих соглядатаев в хозяйстве не нужны, поэтому боярин Аким Янович Рябина решил Потана с усадьбы убрать.

— Поскольку Потан холоп — его продадут. Поскольку холоп семейный стоит дороже, чем бобыль, то продадут вместе с семейством.

— Следовательно, всё имущество Потана Паука следует прибрать в пользу владетеля.

Вообще говоря, на "Святой Руси" следуют древнему, ещё древнегреческому правилу: раб принадлежит хозяину, но имущество раба — самому "орудию говорящему". Без этого ни вольноотпущенники в древних Афинах и Риме, ни самовыкупающиеся крепостные в Российской империи, были бы невозможны.

Однако Потан не просто раб, а злонамеренный. Поэтому он будет наказан. В частности — поркой. Плетями. И конфискацией. Тем более, что тащить смердовское барахло на невольничий рынок в Елно никто не будет. Всё своё двуногая скотинка в руках унесёт. Естественно — только предметы первой необходимости. Остальное им никто не даст.

Пока Доман перетряхивал барахло и выбирал полезное для владетеля, новость разнеслась по усадьбе. Управитель ушёл — нагрянули соседки-подружки. Поплакали, посочувствовали, выпросили кое-какие вещички в подарки, на память, недодобранные управителем. Принесли бражки и отметили грядущее расставание. Вспомнили былое, вместе прожитые годы, поплакали и снова выпили.

"Последний нонешний денёчек

Гуляю с вами я, друзья.

А завтра утром, чуть светочек,

Заплачет вся моя родня"

Старинная исконно-русская песня защитника отечества и веры точно выражает ощущения молодого рекрута, эмигранта-отказника и холопа "на вывоз".

Родни у Светаны не было, но были соседи, было чувство — "оторви и выбрось" всё. К закату, когда соседки отправились на вечернюю дойку пригнанного стада, она была уже... "никакая".

Тут подтянулись мужики.

"Пьяная баба себе не хозяйка". Ещё одна народная мудрость. Сформулированная нашим национальным менталитетом на основе многократно повторённых натурных экспериментов.

Светану ещё напоили, разложили и употребили. Это не было сексуальным насилием. Бабе было уже всё равно — "А гори оно всё огнём". Всё, что можно было в доме съесть и выпить — пошло на стол. А все усадебные мужики — к Светане между коленок.

Любавин братец ещё в начале убрался куда-то в хлева. Любава пыталась остановить разграбление отчего дома и "собачью свадьбу" мужского населения Рябиновки с её матерью. Получила по уху и выразительную демонстрацию своего возможного ближайшего будущего в горизонтальном положении. На наглядном примере собственной пьяненькой матушки. Еле убежала. Потом она сидела на крыльце терема в темноте, плакала и ждала меня. В качестве последней надежды.

Едва Ноготок закончил своё повествование, усиленно оснащённое хмыканьем, гыканьем и паузами, как Любава, уже без воя и всхлипов, "пала в ноги". Мне. Прижимаясь губами к пальцам босых, грязных моих нижних конечностей, высоким, звенящим и постоянно прерывающимся от сдерживаемых рыданий голосом, начала умолять.

— Господине! Смилуйся! Не продавай рабу твою! Я тебе буду ноги мыть и воду пить. Всякую службу для тебя сослужу. Смерть лютую за тебя приму. Всякую прихоть, блажь твою исполню. Хоть рви тело моё белое, хоть жги железом калёным очи мои ясные — всякая воля твоя мне радостью будет. Пожалей, господин мой и владетель, не отдавая в руки чужие, хозяевам злым, жестоким.

Поза "шавка перед волкодавом" получается у местных весьма естественно. Вот эту девчушку такому специально не учили. Вообще, пока я на усадьбе обретаюсь — телесных наказаний не замечал. Даже разница между холопами и вольными на первый взгляд не очевидна — ошейников здесь не носят. А вот позиция холопа перед хозяином получается у малолетней рабыни вполне прилично. Есть некоторые огрехи, ну так ребёнок же.