Время мангустов (часть вторая)

Развалины Сакраменто

В течение нескольких недель, пока самураи медленно (из-за нехватки транспортного тоннажа) наращивали силы, готовясь к броску на восток, американцы испробовали все, что могло бы переломить ход боёв. Больше всего надежд возлагалось на химическое оружие, но ни газобаллонные атаки, ни обстрел японских позиций из дальнобойных катапульт бомбами, начинёнными люизитом и горчичным газом, не принесли янки решающего успеха (частные успехи не изменили общую ситуацию). Безрезультатными оказались и попытки использовать самое мощное оружие, имевшееся в распоряжении US Army — атомное. Бомбардировщик Б-29 с бомбой на борту был сбит "миязакой" над линией фронта, и бомба, взрыватель которой автоматически сработал на высоте пятисот метров, взорвалась над американскими окопами, а вторая бомба, доставленная планером с экипажем из добровольцев (нашлись и такие), не взорвалась — "код глушения", подобранный Синъитиро Томонагой, был верным.

На рассвете 23 октября японцы внезапно сняли поле и открыли ураганный огонь по позициям противника: они знали, что янки полностью отказались от огнестрельного оружия и в полной мере использовали своё огневое преимущество. А вслед за огневым валом в атаку пошли японские танки — как и положено в "классической" войне.

Генерал Паттон спешно погнал к фронту танковые бригады, поднятые по тревоге, но в двадцати милях от Сакраменто двигатели бронированных машин встали намертво: японские самолёты окольцевали атакованный участок "маревом", блокируя подход подкреплений. Паттон рычал от ярости и бил кулаком по танковой броне, но сделать ничего не мог: "магия синто" в который раз брала верх.

Бои в окружённом и разрушенном городе были ожесточёнными, но недолгими — при соотношении потерь один к двадцати много не навоюешь, а против танковой брони стрелы бессильны. О том, что творилось в Сакраменто, захваченном азиатами, почти ничего не было известно: слишком мало осталось свидетелей кровавого пира победителей. И единственным утешением для отважно сражавшихся и погибавших в чудовищно неравном бою солдат US Army было то, что все мирные жители успели покинуть обреченный город заранее, ещё до начала штурма.

Западный фронт был прорван не только под Сакраменто, но и ещё в нескольких местах; общие потери американских войск убитыми, ранеными и пленными превысили полмиллиона. Это была катастрофа — азиатская орда вырвалась на оперативный простор, затопляя Аризону, Неваду, Юту и Айдахо и выходя к границам Монтаны, Вайоминга, Колорадо и Нью-Мексико. По равнинам бывшего Дикого Запада расходились волны панического ужаса, и уже мало кто обращал внимание на плакаты, призывавшие "Останови его, и дело сделано!". Казалось, Соединённые Штаты Америки теперь может спасти только чудо; люди в отчаянии бросались к алтарям церквей, перемежая страстные молитвы самыми чёрными проклятьями — очень многие считали японское "супероружие" карой господней, ниспосланной за грехи тяжкие...

Американский военный плакат

Японский Генеральный штаб и ставка императора с удовлетворением восприняли сообщения о разгроме американских армий в Калифорнии и Орегоне, о прорыве фронта и о начале долгожданного наступления на восток Соединённых Штатов. Победа была близка, в этом уже никто не сомневался. И только один человек, которого звали Тамеичи Миязака, не скрывал своего беспокойства. Создателя "оружия богов" встревожило короткое донесение с фронта, затерявшееся в потоке победных реляций: "В ходе боёв в штате Айдахо потерпел катастрофу тяжёлый бомбардировщик специального назначения G10N "Фугаки". Причиной катастрофы стал внезапный одновременный отказ всех шести двигателей".

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. БИТВА РАВНЫХ

Мелкий осенний дождь сеялся на щедро раскрашенную жёлтым и багряным тайгу, обступившую маленькую приамурскую железнодорожную станцию, на мокро блестевшие рельсы, на кособокое строение с облупившейся штукатуркой, назвать которое "зданием вокзала" мог только человек с неуёмной фантазией. Двое солдат, накинув капюшоны плащ-палаток, неспешно шагали вдоль путей, не обращая внимания на падающую с неба воду — не велик-то и дождь, солдат не сахарный, не растает, а служба есть служба. Война — она рядом, рукой подать, а что не слышно орудийных залпов, так это из-за марева: оно, проклятущее, глушит все огнестрельные приспособы, от трёхлинейки до "катюши". И намертво глушит, пакость такая, хоть ты тресни. Хорошо хоть излучателей у самураев негусто, потому и сидят они смирно, а не лезут вперёд с криком "Банзай!". Но всё равно: война рядом, а потому — бди, солдат патруля, и смотри в оба. И солдаты бдили, хотя окрест не было видно ничего особенного — лес да шпалы, да промокшее серое небо.

Сырую тишину нарушило урчание мощных двигателей. С узкой дороги, уходившей в лес, к станции выползли два танка и "студебеккер" с кузовом, крытым брезентовым тентом. Три машины подъехали к станции и замерли, словно ожидая чего-то — или кого-то. И скоро стало ясно, кого они ждут.

Из-за поворота железной дороги появился паровоз, тянувший короткий — всего один вагон и одна платформа — состав. Паровоз не объявил о своём появлении гудком: он двигался крадучись, словно не желая привлекать к себе внимания. Поезд-недомерок шустро подбежал к станции и замер, выпуская клубы белого пара. И почти одновременно из вагона и из кузова "студера" горохом посыпались люди с автоматами — офицеры в синих с красным околышем фуражках НКВД.

— От так так... — пробормотал один из патрульных. — Интересное кино...

"Студебеккер", пофыркивая, как сытый кот, подался задом к платформе, на которой стояла какая-то конструкция: нечто вроде небольшой колонны или толстой трубы, лежавшей горизонтально. Труба эта, похоже, покоилась на какой-то подставке, но что да как, сказать было трудно: всё сооружение со всех сторон было тщательно укутано брезентом.

— Что за хреновина, а, Микола? — вполголоса спросил второй солдат.

— А я почем знаю? — отозвался тот. — Много будешь знать — скоро состаришься, хотя...

Он не договорил, но его товарищ понял недосказанное: нездоровый интерес ко всяким разным штукам, охраняемым бойцами НКВД, резко снижает у чрезмерно любознательных вероятность дожить до старости. И патрульные замедлили шаг, старясь не приближаться к станции: бережёного бог бережёт, небережёного конвой стережёт.

Энкавэдэшники сноровисто развернули "хреновину" поперёк платформы, закатили-задвинули её в кузов "студебеккера" и проворно залезли туда сами, как чёртики в табакерку. Сопровождавшие таинственный груз перебросились со встречавшими несколькими словами (о чём они говорили, патрулю не было слышно по причине расстояния), "тридцатьчетвёрки" залязгали траками, и через пять минут все три машины — танк впереди, танк позади, грузовик посередине, — скрылись в лесу, словно их тут и не было. Гул моторов затих.

Патрульные переглянулись. Обоим пришла в голову одна и та же мысль насчёт того, что могло скрываться под брезентом, — земля, как известно, слухами полнится, — однако оба предпочли не высказывать эту мысль вслух. Молчание — золото.

Уже в сентябре сорок пятого боевые излучатели поступали в войска дальневосточных фронтов десятками, но командование не спешило их использовать (хотя очень хотелось — генералы-фронтовики изумлялись при виде того, что вытворяли операторы "сталинских револьверов" на прифронтовых полигонах). Воспользовавшись затишьем в Маньчжурии, русские копили силы и готовили массированный лучевой удар, который должен был стать полной неожиданностью для японцев, занятых вторжением в Америку.

* * *

— Я поднимаю тост, — Трумэн говорил медленно, давая возможность переводчику переводить его речь слово в слово, — за наших доблестных русских союзников, пришедших к нам на помощь в труднейший период истории нашей страны. Мы помним, как помогла нам Россия во время Гражданской войны, прислав в Нью-Йорк и Сан-Франциско свои боевые корабли и одёрнув этим Англию с её имперскими замашками, и мы, со своей стороны, всеми силами помогали России в войне с фашисткой Германией — в войне, закончившейся нашей общей победой. Но теперь, когда неисчислимые азиатские орды с их дьявольским оружием вторглись в Америку, сея смерть и разрушение, Россия не просто помогла: она нас спасла, и мы, американцы, никогда этого не забудем. Ваше здоровье, господа русские офицеры!

Зазвенели бокалы. Молодые русские парни, операторы СР — "соловьёв-разбойников" — чувствовали себя неловко на торжественном банкете в Парадной столовой на втором этаже Белого дома: они к такому не привыкли. Непривычными были для них и красовавшиеся на их пальцах именные золотые перстни (личный подарок президента США), и американские джинсы, подаренные фирмой "Levi Strauss & Co.", поставлявшей эти штаны для US Army.

Но неловкость эта постепенно проходила, чему немало способствовало количество тостов и обилие крепких напитков — Гарри Трумэн, несколько превратно осведомленный о нравах и обычаях "русских медведей", решил не ударить лицом в грязь и показать своим союзникам-спасителям, что американская душа не уступает русской по широте размаха на пиру. Президент даже специально пригласил на банкет высших офицеров, известных своей склонностью к гульбе (например, адмирала Хэлси, оставшегося без флота). Были на банкете и женщины — супруги высокопоставленных лиц, а также сотрудницы Белого дома, выгодно отличавшиеся от жён дипломатов и военных возрастом и внешностью. Молодые американки щедро одаривали улыбками русских офицеров, и нельзя сказать, что делали это только лишь по обязанности.

Операторов СР, прибывших в США вместе со своими установками, было двенадцать человек. Часть из них обучала американских операторов пользовать новым и непривычным оружием, но некоторые уже успели побывать в боях. Персональных тостов удостоились все, но в числе первых были названы Сергей Порфирьев, внезапным лучевым ударом сбивший над Айдахо японский тяжёлый бомбардировщик специального назначения; Максим Петров, остановивший танковую атаку японцев в Колорадо (сняв поле, самураи двинулись вперёд, рассчитывая огнём и гусеницами смести противника с его луками да стрелами, и осеклись: моторы машин вдруг заглохли, а затем ударила американская противотанковая артиллерия, непонятно почему оказавшаяся боеспособной, и в считанные минуты превратила дюжину японских "жестянок" в пылающие костры); и Владимир Евстигнеев, заваливший целых два "фугаки" во время их недавнего (и безрезультатного) налёта на Вашингтон. Основания для благодарности у американцев имелись, и янки не стеснялись эту благодарность выражать.

Градус веселья постепенно повышался. Банкет медленно, но верно приближался к той грани, за которой начинается обыкновенная пьянка, когда капитан Евстигнеев, воздававший должное искусству заокеанских кулинаров, услышал за спиной мелодичный женский голос:

— Мистер Ивстигни, что вы бы хотеть?

Майор обернулся и мгновенно перестал жевать. Перед ним стояла очаровательная молодая американка в кружевном белом платье не слишком значительной длины и смотрела на него так, что Владимиру тут же захотелось, чтобы все здесь присутствующие немедленно отправились куда подальше (на кудыкину гору, куда Макар телят не гонял, к едреней фене) и оставили бы их наедине.

— Что вы хотеть, мистер Ивстигни? — повторила красотка (по-русски она говорила с сильным акцентом и коверкала слова, но понять её было можно). — Я жить здесь, Вашингтон, и вы спасать мой дом от японский огонь.

"Если я тебе скажу, чего хочу, — подумал майор, окидывая взглядом ладную фигурку американки, — ты в обморок брякнешься. Хотя нет, не брякнешься: от тебя, подруга, хлещут такие биотоки, что если тебя усадить за пульт "соловья-разбойника", ты полгорода снесёшь на хрен. Ох и девка, огонь с дымом...".

Однако отвечать было надо (невежливо оставлять без ответа вопрос, заданный дамой, причём заданный дважды), и Евстигнеев сказал первое, что пришло ему на ум:

— А можно посмотреть кабинет вашего президента? Интересно мне, где он работает.

Женщина на секунду задумалась, потом тряхнула волосами, нашла взглядом одного из офицеров охраны, подошла к нему и что-то спросила. Офицер посмотрел на неё, потом на Евстигнеева, чуть заметно улыбнулся и кивнул. Американка танцующей походкой вернулась к столу.

— Go, — сказала она, улыбаясь. — Идти можно, да.

Они спустились на первый этаж и прошли в Западное крыло Белого дома, и никто из встречных ими офицеров охраны не выказал при их появлении ни малейшего удивления.

— Здесь, — сказал девушка, толкнув тяжёлую дверь. — Заходить, мистер Ивстигни.

"Кабинет как кабинет, — подумал майор, разглядывая массивный письменный стол, картины на стенах и портьеры на окнах, — только круглый. И диваны мягкие... Гхм, диваны: обстановка того, располагает... Хотя кто его знает, что у этой бестии на уме?".

Он стоял и смотрел, а женщина вдруг приблизилась и прижалась к нему горячим гибким телом.

— Ты хотеть смотреть, да? — прошептала она. — А больше ты ничего не хотеть?

У майора закружилась голова, словно после многочасовой работы на излучателе.

— Как хоть тебя зовут, милая? — пробормотал он, тщетно пытаясь отстраниться.

— Моника, — руки американки нежно легли на плечи Евстигнеева. — Darling...

"Да пропади оно всё пропадом, — с отчаянной решимостью подумал майор. — Эх, была не была!".

Рука "соловья-разбойника" легла на бедро Моники, сместилась вниз и двинулась обратно вверх, под край подола.

— Здесь нет можно... — жарко зашептала женщина. — Later... Потом... Дома, ночь, not here... Здесь можно только... Сейчас...

С этими словами она скользнула-стекла по груди Владимира, присела на колени у его ног и одним движением расстегнула "молнию" на его джинсах.

"Ох и ни хрена себе! — подумал ошарашенный майор. — Во буржуйки дают!".

* * *

Среди политиков нет места простым человеческим эмоциям — политики, нарушающие это правило, долго не живут. Сталин хладнокровно наблюдал, как японские мечи всё глубже вонзаются в хребет североамериканского материка, и протянул Соединённым Штатам руку помощи только тогда, когда их положение стало отчаянным. Вождь известил союзников о том, что секрета "миязак" больше не существует, и что Советский Союз располагает своим собственным лучевым оружием, ничем не уступающим японскому, и предложил передать США технологию производства боевых излучателей, а также поставить несколько образцов СР вместе с операторами-инструкторами. Взамен Сталин потребовал поделиться "атомным секретом": мы вам русские "миязаки", вы нам американскую ядерную бомбу.

"Коммунисты берут нас за горло" — посетовал Трумэн. "Они только берут, — ответил ему военный министр Генри Стимсон, — а японцы уже взяли, и скоро придушат. У нас нет другого выхода, разве что залить всю нашу страну боевыми отравляющими веществами, не щадя никого — ни своих, ни чужих, — и превратить её в мёртвую пустыню. А русские могли бы потребовать и большего. Надо соглашаться, господин президент, пока не поздно".

После разгрома американских войск под Сакраменто Сталин действительно мог бы потребовать большего — территориальных уступок, передела сфер влияния, признания всей Европы "красной зоной", — но не стал жадничать. Как прагматичный политик, он прекрасно понимал, что зарываться не стоит: если самураи раздавят Соединённые Штаты, овладеют всем промышленным потенциалом Америки и получат в качестве трофея американскую атомную бомбу, справиться с разжиревшим жёлтым драконом один на один будет очень непросто. Существовала и вероятность того, что американцы всё-таки сумеют (и успеют) создать собственное лучевое оружие, и тогда русская козырная карта будет бита. Жаркое из синицы в руке — неплохая закуска, а до журавля в небе мы ещё доберёмся.