Время мангустов (часть вторая)

Владимир Контровский

ВРЕМЯ МАНГУСТОВ

Альтернативно-исторический роман

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ГАСНУЩЕЕ ПЛАМЯ

Весну сорок пятого года народы встречали с надеждой. Война, пять с половиной лет заливавшая кровью планету, шла к концу. Русские танки, наматывая на гусеницы дороги Европы, рвались к Берлину, чтобы добить коричневого дракона — чудовище, порождённое воспалённой утробой Германии и зачатое вывихом социальной эволюции. Американские и британские войска, споткнувшиеся о лесистые взгорья Арденн и поцарапанные бетонными когтями "Линии Зигфрида", наверстывали упущенное и наращивали темпы наступления, торопясь ворваться в столицу Третьего Рейха раньше "большевистских орд", но не успевали и (чтобы помочь своему победоносному восточному союзнику, и никак иначе!) ковровыми бомбёжками целеустремлённо сравнивали с землёй немецкие города (особенно те, которые должны были достаться "красным"). Военная необходимость, что уж тут поделаешь...

В Белом доме (где с нетерпением ожидали завершения Манхэттенского проекта) и в Уайтхолле уже прикидывали конфигурацию послевоенного мира и плели тесный ошейник для русского медведя — Russian Bear разошелся не на шутку и деловито подгребал под себя добрую половину Европы. Заокеанские кондитеры уже вострили ножик, изогнутый в форме значка доллара, примеряясь, как ловчее резать мировой пирог (строго по принципу "Я себя не обделил?"), и уже не принимали в расчёт ещё трепыхавшегося желтого дракона. Япония истекала кровью, и не было никаких сомнений в том, что кончина азиатского монстра уже не за горами. Чудес не бывает: превосходно смазанная и до последнего винтика рассчитанная военная машина Соединённых Штатов с хрустом перемалывала плоть самурайского ящера, превращая её в сырьё для могущественных американских корпораций, ясно видевших цель, к которой США шли столько лет. Эта цель именовалась "Власть над миром", и на пути к ней ещё оставались кое-какие преграды (Советский Союз, и та же Англия), но менее всего такой преградой считалось почти побеждённая империя Ямато со всей её самурайской доблестью.

И тут вдруг издыхающий дракон поднял голову и плюнул — нет, не потоком пламени: азиатский ящер выдохнул антипламя, леденящий холод, в котором бессильно погас живой огонь, клокотавший в моторах американских истребителей и бомбардировщиков. Это было не только неожиданно, но и необъяснимо — "этого не может быть, потому что не может быть никогда", — но полторы тысячи самолётов, рухнувших в море, стали весомым аргументом даже для самых отъявленных скептиков. И, как водится, маятник качнулся в другую сторону: "проклятье духов синто" (или "самурайскую магию", или "шёпот японских дьяволов") — неофициальных названий у "филиппинского феномена" хватало — тут же возвели в статус "абсолютного оружия", от которого нет ни защиты, ни спасения. Этому в немалой степени способствовала растерянность учёных, не находивших случившемуся внятного объяснения: "яйцеголовые" были потрясены не меньше, чем пилоты "хеллдайверов" и "авенджеров", у которых ни с того ни с сего умерли двигатели — у всех сразу и вдруг.

Однако шок прошёл, и довольно быстро: в ХХ веке, пожинавшем обильные плоды научно-технического прогресса, здравый смысл оставлял ирреальному не слишком много места. Версия заклинаний даосов или буддийских монахов серьёзному рассмотрению не подлежала, и перед учёными умами (благо в Америке, спасибо Гитлеру, их со всего света собралось немало) была поставлена чёткая и конкретная задача: разобраться, что за пакость такую придумали самураи, как она, эта пакость, работает, и главное — как с ней бороться. И сделать это надлежало в кратчайшие сроки — американские политики и военные требовали немедленной отдачи от "интелей", рисующих мудрёные формулы и смешивающих в колбах реактивы: за что им, в конец концов, платят доллары из федерального бюджета?

"Яйцеголовые", подгоняемые жёсткой дланью генерала Лесли Гровса, рьяно взялись за дело, однако очень скоро выяснилось, что заданная им задачка, мягко говоря, непростая. Версия модулированного электромагнитного излучения рассыпалась: если гипотезу о некоей "резонансной частоте" ещё можно было принять за отправную точку, то отказы двигателей торпед не лезли ни в какие рамки — что это за электромагнитное излучение, для которого слой воды в несколько метров не является преградой, и которое в этой самой воде свободно распространяется? А "Z-лучи" "миязак", судя по обстоятельствам "филиппинской бойни", делали это легко и просто. И вставал очень важный практический вопрос: чем экранировать это "дьявольское поле"? А оно, несомненно, чем-то экранировалось — в противном случае эмиттеры японских кораблей залили бы излучением всё вокруг и заглушили бы собственные дизель-генераторы, питающие энергией эти таинственные установки (никто не знал, как они выглядят, и на что похожи — на прожектор, на радарную антенну или на пресловутую электромагнитную пушку). Американцы дорого дали бы за возможность изучить "миязаку" живьём, в железе, но об этом оставалось только мечтать (хотят соответствующие приказы, разумеется, были отданы всем родам войск, сражавшихся на Тихоокеанском театре военных действий). Вопросов было больше, чем ответов (точнее, ответов пока что не было вообще), и учёным, уже понимавшим, что за бездна распахнулась перед ними, становилось не по себе при мысли "А что если учёный самурай подберёт код, как выразился Эйнштейн, к реакциям окисления, непрерывно идущим в человеческом организме, и погасит их точно так же, как он погасил горение в цилиндрах авиационных двигателей?". Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять: всех людей, оказавшихся в сфере воздействия такого вида излучения, ждёт мучительная смерть. И если самураи, стоящие на грани военного поражения, получат в руки такое оружие...

Президент Рузвельт, военный министр Генри Стимсон и американский генералитет не сидели сложа руки, ожидая от учёных спасительной манны небесной. "Миязаки" показали себя страшным оружием, но узконаправленным, а арсеналы воюющих держав разнообразны. Кто сказал, что эти адские машины всесильны? Эйнштейн? Парень он, конечно, с головой, но даже великие ошибаются. Наступил уже июнь, а японцы тихо сидят не Филиппинах и не делают никаких попыток наступать и отвоевывать потерянное. Оно и понятно — воевать-то им особо и нечем: авианосцы адмирала Дзисабуро Озавы* в бой не спешат по причине отсутствия на них самолётов и лётчиков. Экономика Страны Восходящего солнца всё глубже впадает в коллапс (американские подводные лодки чувствуют себя в японских водах как дома), а флот Соединённых Штатов по-прежнему многократно превосходит по численности и боевым возможностям изрядно усохший флот империи Ямато. US Navy имеет одиннадцать новейших линкоров — четыре "айовы", три "алабамы", два "вашингтона" и две "аляски", — а на Дальний Восток уже направляется соединение адмирала Соммервилла в составе четырёх линейных кораблей (трёх английских — "Принц Уэльский", "Король Георг Пятый", "Герцог Йоркский" — и французского "Ришелье").

________________________________________________________________________________

* К лету 1945 года соединение Озавы имело четыре тяжёлых авианосца: "Дзуйкаку", "Цукуба", "Амаги" и "Кацураги" ("Синано" и "Унрю" были потоплены американскими подводными лодками, а лёгкие авианосцы "Титосэ" и "Тийода" переклассифицированы в авианосцы прикрытия конвоев).

И американское командование, оправившись от шока, готовило новое наступление на Филиппины. "Посмотрим, удастся ли джапам заговорить шестнадцатидюймовые снаряды, — заявил адмирал Хэлси, поднявший флаг на линкоре "Висконсин", — или остановить турбины моих дредноутов. Мы им ещё покажем!".

Тем не менее, положение было очень серьёзным: новое японское оружие уравняло шансы сторон, а если оно будет ещё и усовершенствовано... Американцы не сомневались: бездействие самураев связано с тем, что они усиленно разрабатывают новые типы "миязак" и увеличивают их количество. Перспективы были мрачными, и к рассмотрению были прияты все варианты скорейшего (пока не стало слишком поздно) разгрома Японии. В бешеном темпе велись завершающие работы по созданию атомной бомбы, а президент США Рузвельт, несмотря на своё прогрессирующее недомогание, обратился к Сталину с просьбой начать военные действия против Японии как можно скорее. Сталин, прекрасно понимая, что самураи, разгромив США, на этом не успокоятся, ответил согласием, но при одном условии: американская сторона передаёт СССР всю информацию о характере воздействия "миязак" на военную технику и живую силу. "Есть мнение, — сказал Сталин, — что эти японские штучки будут использованы и против нас: мы должны знать, что это такое". И американцы, немного подумав, согласились — перед лицом "жёлтой угрозы" трения с коммунистами можно было отложить на потом (тем более что никаких особых тайн Советам янки не раскрывали: они и сами не знали о "миязаках" практически ничего).

Нанесение согласованного удар союзников по Японии (русского — по Маньчжурии, англосаксонского — по Филиппинам) было намечено на вторую половину июля 1945 года.

* * *

...Восходящее солнце осторожно лизнуло волны, пробуждая океан от утренней дрёмы. Небо было безоблачным, видимость превосходной, и день обещал быть великолепным и как нельзя лучше подходящим для жестокого кровопускания, запланированного стратегами US Navy.

Тихоокеанский флот США, пересекая Филиппинское море, шёл к острову Лусон — к бухте Ламон. От берегов этой бухты до Манилы всего сорок-пятьдесят миль — американские морские пехотинцы на бронетранспортёрах пройдут это расстояние за сутки (если, конечно, японцы не будут мешать их победному маршу). А они не будут — генерал Макартур сумеет убедить джапов не суетиться, у него найдутся многочисленные разрушительные аргументы. Да, самураи наверняка пустят в ход свои чёртовы "миязаки" и выведут из игры авиацию, но у флота вторжения хватит орудийных стволов, чтобы превратить весь берег бухты Ламон в лунный пейзаж. Моторов у артиллерийских снарядов, как известно, нет — стальные болванки летят, подчиняясь законам баллистики и закону всемирного тяготения, и вряд ли самураи сумеют искривить их траектории. Но сначала — сначала надо уничтожить флот империи Ямато (вернее, то, что от него осталось) и окончательно решить наболевший вопрос "Кто владеет морем?". И, по разумению американских адмиралов, сил для этого было достаточно.

Первую скрипку в предстоящем сражении должны были играть линкоры — исход боя решал главный калибр (точно так же, как когда-то, при Цусиме и Ютланде). Муза истории Клио оказалась девушкой с юмором — с ироничной улыбкой она повернула дело так, что гигантские стальные монстры, оттеснённые, казалось бы, на второй план стаями палубных самолётов, вернулись на историческую сцену (причём в главной роли). И преимущество тут — двукратное — было на стороне US Navy: бортовые залпы американских линейных кораблей — сто тонн железа и взрывчатки в залпе — по всем законам математики и физики должны были быстро и необратимо превратить весь японский флот в обломки. Хвалёные "миязаки", как и любые творения рук человеческих, не являются объектами неуничтожимыми — пара-тройка удачных попаданий, и от "самурайской магии" не останется и следа, а потом самолёты Марка Митчера, терпеливо ждущие своего часа на палубах авианосцев во втором эшелоне флота вторжения, довершат дело. Исторический парадокс: до начала Второй Мировой войны считалось, что авианосная авиация предварительными ударами ослабит вражеские линкоры и подготовит сокрушительный успех дредноутов, "королей морей", а теперь всё перевернулось с ног на голову — эскадрильям палубных бомбардировщиков и торпедоносцев отводилась роль стервятников, прилетевших выклёвывать глаза мертвецам.

Эскадра американских линейных кораблей типа "Айова"

Императорский японский флот вызов принял и тоже направился к Филиппинам. Это и радовало адмирала Хэлси, и в то же время настораживало: на что надеются самураи, и что они задумали на этот раз? Военные аналитики предположили, что японцы рассчитывают на ошеломляющий удар с воздуха — в апреле этот удар по отступавшим американским кораблям не состоялся из-за элементарной нехватки у азиатов боевых самолётов, однако за прошедшие месяцы кое-что могло измениться: японская промышленность продолжала работать (хоть и со скрипом), и в японских вооружённых силах оставались ещё люди, умеющие управлять не только велосипедом. И поэтому большую часть сформированных с нуля авиагрупп двадцати четырёх авианосцев 58-го оперативного соединения составляли истребители — флотских "корсаров" и "хеллкэтов" насчитывалось около тысячи. По мнению физиков, "миязаки" с источниками энергии слишком тяжелы и громоздки — их не запихнёшь ни в "джуди", ни в "бетти", — следовательно, воздушный бой над американскими кораблями будет обычным, и закончится он примерно так же, как "большая охота на куропаток" в декабре 1944. А после этого... Сомнений в исходе боя надводных кораблей не возникало: 15 линкоров, 44 крейсера (16 тяжёлых и 28 лёгких) и 90 эсминцев союзников — это явно больше, чем 6 линкоров, 12 тяжёлых и 12 лёгких крейсеров и 32 эсминца японцев. "Ямато" и "Мусаси", как показывает практика, серьёзные боевые машины, но четыре "айовы" с ними справятся. Арифметика — наука точная.

Воздушная разведка боем (которую правильнее было назвать "разведкой смертями") установила, что "дьявольская зона" начинается примерно в шести-семи милях от японских кораблей, и Хэлси собирался вести артиллерийский бой на предельной дистанции, используя радары — в этой области превосходство американской техники было несомненным. Лусон (и все Филиппины) необходимо было взять — нефтяная пуповина будет перерезана, после чего окончательный крах империи Ямато станет только вопросом времени (причём не слишком продолжительного), и никакие "миязаки" самураям уже не помогут. А если ещё русские ударят с тыла и смешают с дерьмом отборные японские дивизии в Маньчжурии, премьеру Тодзио и самому микадо останется только сделать себе харакири — их песенка будет спета.

...Флоты вошли в боевое соприкосновение утром 17 июля: в 06.42 экраны локаторов на кораблях 5-го флота украсились множеством разномастных отметок. Стволы башенных орудий зашевелились, задираясь к прозрачному безмятежному небу, и в 06.45 выплюнули несколько десятков крупнокалиберных снарядов. Океан содрогнулся, а Хэлси, стоявший на верхнем мостике "Висконсина", удовлетворённо крякнул — приятно, чёрт побери, ощущать себя повелителем такой мощи. "Мы взяли их за яйца! — произнёс "Буффало Билл" с блеском в глазах. — Приготовим яичницу с беконом!".

Минута, потребовавшаяся снарядам для того, чтобы долететь до горизонта, казалась бесконечной. Артиллерийские офицеры на всех кораблях затаили дыхание, ожидая падения залпа, чтобы ввести поправки и (если цель будет накрыта) перейти на поражение. Но...

Ни один радар не зафиксировал ни одного характерного всплеска, не видно их было и в оптике. То есть небольшие фонтаны — примерно такие, какие образуются при падении в воду камня весом в тонну, — разглядеть было можно, но высоченных белопенных гейзеров, рождённых взрывами, не было: ни одного. Снаряды не разрывались — они падали в море мёртвыми слитками металла, падали бессильно и безвредно, и даже шальное попадание не причинило бы японским линкорам хоть сколько-нибудь ощутимый ущерб.

Второй и третий залпы также были безрезультатными. Над мостиком "Висконсина" повисло гробовое молчание. Хэлси сжал бинокль так, что побелели костяшки пальцев, а безмолвная линия японских кораблей полыхнула огнём: самураи дали ответный залп.

— Я не понимаю... — пробормотал кэптен Дарелл, командир "Висконсина". — Наши снаряды не взрываются, а джапсы стреляют как ни в чём не бывало! Этого не может быть!

...Адмирал Курита улыбался, вглядываясь в мерцающую дымку, окутывавшую его корабли: включение поля сопровождалась визуальными эффектами, и при некотором опыте их можно было заметить. Богиня Аматерасу не оставила своей милостью детей своих — это её волей на священной земле Ямато родился Тамеичи Миязака: человек, давший Японии оружие возмездия. "Два последних года гайкокудзины давили нас числом, убивая так, как охотник убивает дичь. Так пусть же теперь они почувствуют на себе, — злорадно подумал адмирал, — что значит столкнуться с силой, которой ты не можешь противостоять!".

Линкоры Объединённого флота стреляли, и стреляли быстро и метко — отличная видимость позволяла успешно корректировать огонь без всяких радаров. А то, что они могли стрелять, объяснялось не просто, а очень просто: по команде с "Мусаси" поле отключалось, линкоры давали залп, и поле тут же включалось снова. У американцев было всего две-три секунды времени, чтобы поразить врага, на миг приподнявшего щит, и сделать это было практически невозможно. Самого Тамеичи Миязака не было ­на мостике флагманского корабля — вскоре после его ошеломляющего триумфа император лично запретил учёному-самураю участвовать в боях, — но хорошо обученные им операторы корабельных эмиттеров действовали безошибочно. А три месяца кажущегося бездействия флот империи использовал не только для установки новых "миязак", но и для отработки методики ведения залпового огня всей эскадрой, усовершенствовав наследие адмирала Хейхациро Того, принёсшее ему победу при Цусиме.

Поле включено...

...Адмирал Хэлси спинным мозгом ощутил, как вокруг него зреет паника, готовая разрядиться в истошных воплях и бестолковой суете. И неудивительно: бой слепого со зрячим превратился в бой хорошо вооруженного умелого воина с безоружным противником. Это и боем-то назвать было нельзя, и продолжение подобного "боя" грозило американскому флоту полным уничтожением: японцы утопят всех (если, конечно, у них хватит снарядов и торпед, которые, в отличие от американских, взрываются безотказно). Можно попытаться сблизиться, но кто знает, что произойдёт с кораблями, когда они войдут в "дьявольскую зону"? А если на них погаснет свет, или снаряды в погребах начнут взрываться сами по себе, без видимой причины? Как там сказал кто-то из "яйцеголовых"? (Буффало Билл запомнил эту фразу) "В уравнении можно поменять минус на плюс, и тогда вместо подавления любых реакций мы получим их спонтанную инициацию" (красиво звучит, но когда поймёшь, что за этим кроется...).

И командующий Тихоокеанским флотом Соединённых Штатов Америки приказал отходить, испытывая при этом острое желание утопить в океане всех учёных дармоедов, а заодно и политиков, сидящих в далёком безопасном Вашингтоне и приказавших ему вести флот в безнадёжный бой. О том, что он сам рвался в этот бой, Хэлси почему-то не вспоминал — в его голове неотвязно крутилась только одна леденящая мысль: "А ведь джапы нас просто так не отпустят — у меня нет нужного превосходства в скорости эскадренного хода...".

Буффало Билл не ошибся. Курита преследовал отступающий американский флот до темноты, выхватывая всё новые и новые жертвы, и прекратил погоню только тогда, когда на его кораблях подошёл к концу боезапас. Погибли линкоры "Алабама" и "Массачуссетс", шесть крейсеров и одиннадцать эсминцев, брошенных Хэлси в отчаянные и безрезультатные торпедные атаки — лишь бы задержать преследователей.

Это было не поражение — это была катастрофа. И уже глубокой ночью, сидя один в каюте за бутылкой виски, Хэлси вдруг подумал: "А ведь дело идёт к тому, что Вашингтон останется далёким, но перестанет быть безопасным...".

* * *

Известие о поражении US Navy доконало президента Рузвельта.* Выслушав доклад, он хотел что-то сказать, но захрипел и бессильно обмяк в своём кресле. Губы президента ещё шевелились, и среди суеты и криков "Врача! Врача! Скорее!" госсекретарь Корделл Халл, склонившись над умирающим, разобрал еле слышное:

— Как только будет готова... манхэттенская бомба... боевой образец... сбросьте её... на Токио. Это наш последний... шанс...

________________________________________________________________________________

* В нашей Реальности президент Рузвельт умер 12 апреля 1945 года. В этой Реальности он прожил немного дольше.

Похороны президента Рузвельта

— Знаете, господин президент, — негромко сказал Халл Гарри Трумэну, наблюдая за траурной процессией, — последнее желание умирающего должно быть исполнено, особенно если оно во благо Америки.

— Согласен с вами, — так же тихо ответил новый хозяин Белого Дома. — Надо только хорошенько подумать, как это сделать. Эти проклятые "миязаки" — вот в чём проблема.

* * *

Квантунская армия считалась элитным соединением Императорской японкой армии. Служба в её рядах была гарантией впечатляющего карьерного роста — война с Китаем шла то притухая, то вновь разгораясь, а в зоне боевых действий чины и звания растут быстрее, чем в тылу. И нацелена эта армия была на Советский Союз: Китай — это так, закуска перед сытной трапезой. А то, что японское вторжение на территорию СССР (на манер хасанского, только на пару порядков масштабнее) не состоялось, не было результатом самурайской кротости и миролюбия: для жёлтого дракона куда более опасным противником был белоголовый орёл, и воинственные сыны Аматерасу решили сначала ощипать заокеанскую птицу, рассудив, что неуклюжий русский медведь от них не убежит.

Солдаты японской Квантунской армии с трофейными пулемётами

В 1942 японская армия победно наступала по всем фронтам, и войск не хватало везде — ­и на Филиппинах, и в Бирме, и на островах Тихого океана, — а после гавайского поражения генералам божественного Тенно стало как-то не до войны с Россией. Янки, наращивая силы, начали отвоёвывать потерянное, продвигаясь вперёд медленно, но безостановочно, и в такой ситуации открывать ещё и Северный фронт самураям не хотелось, тем более что немцы так и не взяли Сталинград, а летом сорок третьего умылись кровью на Курской дуге. Часть войск из Манчжурии была переброшена для обороны метрополии, однако в распоряжении генерала Ямады, командующего Квантунской армии, оставалось немало сил: тридцать одна пехотная дивизия, одиннадцать пехотных и две танковые бригады, бригада смертников и отдельные части разного назначения. Ямаде подчинялись и войска "союзников": армия Маньжоу-Го в составе двух пехотных, двух кавалерийских дивизий, двенадцати пехотных бригад и четырёх конных полков, а также монгольская меньцзянская армия "князя" Дэ Вана Дэмчигдонрова из четырёх пехотно-кавалерийских дивизий и прочие вспомогательные формирования. Летом 1945 года генерал Отодзу Ямада в общей сложности имел более миллиона солдат, свыше шести тысяч орудий, тысячу сто танков и около двух тысяч самолётов, а на границах СССР и Монголии были возведены семнадцать укреплённых районов.

Однако советские войска, усиленные закалёнными в боя дивизиями, переброшенными из Европы, имели значительный численный перевес. В составе трёх фронтов, созданных для разгрома императорской Квантунской армии — Забайкальского, 1-го Дальневосточного и 2-го Дальневосточного, — насчитывалось сто тридцать одна дивизия и сто семнадцать бригад общей численностью более полутора миллиона солдат и офицеров, большая часть которых имела боевой опыт, более двадцати семи тысяч орудий и миномётов, до семисот "катюш", пять тысяч триста танков и почти четыре тысячи боевых самолётов. И численный перевес советских войск усугублялся перевесом качественным. Японские лёгкие и средние танки "Ха-Го" и "Чи-Ха" не шли ни в какое сравнение с "тридцатьчетвёрками" и тяжёлыми "ИСами"; устаревшие японские противотанковые 37— и 47-мм орудия были бессильны даже против советских средних танков, а пушек более крупного калибра в частях Квантунской армии было очень мало. Вдобавок ко всему, многие подразделения генерала Ямады были укомплектованы плохо обученными новобранцами — война на Тихом океане высасывала все резервы империи Ямато.

Замысел советского командования был прост и элегантен: несколькими сходящимися ударами рассечь Квантунскую армию на части, сварить её в огромном котле между Амуром, Уссури и Большим Хинганом, овладеть важнейшими городами Маньчжурии — Харбином, Гирином, Мукденом, — и сбросить уцелевших самураев в море: пусть добираются вплавь до своих гейш и сакур. И сил для этого, по всем прикидкам, было вполне достаточно (даже с учётом того, что вся фронтовая авиация будет парализована японскими излучателями). Но...

Главнокомандующему войсками на Дальнем Востоке

Маршалу Советского Союза Василевскому

В ходе артиллерийской подготовки было отмечено чрезмерно большое количество неразрывов артиллерийских снарядов и реактивных мин, выпущенных по позициям противника. Вдоль всей линии фронта выявлены обширные (протяжённостью несколько десятков километров) так называемые "зоны молчания", где количество неразорвавшихся снарядов достигало ста процентов.

(из боевого донесения командующего 1-м Дальневосточным фронтом маршала Мерецкова)

Неоднократные атаки, предпринятые после окончания артиллерийской подготовки, успеха не имели: огневые средства противника не были подавлены, атаки были встречены плотным пулемётным огнём, что привело к значительным потерям.

(из боевого донесения командующего 2-м Дальневосточным фронтом генерала армии Пуркаева)

Использование в ходе боевых действий бронетанковых соединений было существенно ограничено неожиданными и массовыми отказами двигателей: танки не имели возможности продвигаться вперёд.

(из боевого донесения командующего Забайкальским фронтом маршала Малиновского)

...Наступление советских войск в Маньчжурии захлебнулось — точнее, оно завязло в зыбкой трясине непонятно чего, окружавшего японские укреплённые позиции. Кое-где советским войскам удалось вклиниться в оборону противника на несколько километров,* но это было совсем не тот успех, которого ждали в Москве. Но и японские войска, отбив все атаки, не перешли в контрнаступление: для победы в рукопашном бою у самураев не было необходимого численного перевеса, а при снятии поля немедленно сказывалось огневое превосходство советских войск: организовать на суше эффективное "прерывистое" ведение огня оказалось куда сложней, чем на море.

________________________________________________________________________________

* Это стало возможным благодаря недостаточному количеству "крупнокалиберных" "миязак" в частях Квантунской армии (эти установки в первую очередь направлялись на флот и в войска ПВО метрополии), нехватке операторов для них и недостаточной мощности стационарных электростанций в Маньчжурии (японцам пришлось — в качестве временной меры для затыкания дыр — использовать наспех сооружённые мобильные излучатели малой мощности).

В полосе наступления Забайкальского фронта имели место конные стычки цириков монгольского маршала Чойбалсана и нукеров князя Дэмчигдонрова, всласть помахавших саблями, — баргутам и чахарам, рубившимся с обеих сторон, это очень даже понравилось, — но на общий ход боевых действий эти стычки практически не повлияли.

В начале августа (после двухнедельных боёв на сопках Маньчжурии, закончившихся вничью) фронт замер: ни та, ни другая сторона не смогла одержать решительную победу. Но любое равновесие, как известно, явление временное...

* * *

ППШ — хорошая машинка, особенно в руках умелых: таких, например, как у сержанта Клюева, отломавшего четыре года страшной войны и прошедшего под пулями от Вязьмы до Москвы, а потом от Москвы до Берлина. Но перед вылетом на боевое задание десантуру перевооружили самозарядными винтовками Токарева, и это было странным — от добра добра не ищут. "Длинновата кочерга, йомтыть, — ворчали бойцы, — автомат — оно сподручнее". Конец кривотолкам положило разъяснение командования: мол, японцы используют что-то такое, от чего огнестрел перестаёт работать — остаётся только штыком пырять. А к ППШ, в отличие от старой доброй "мосинки" или той же СВТ, штык не прислюнишь, вот в чём дело. Клюев не очень верил в эти сказки — ну как такое может быть? — однако разумный солдат тем и отличается от неразумного, что с начальством не спорит: бывают случаи, когда начальство не ошибается. А СВТ — а что СВТ? Очень даже неплохой смертоубийственный инструмент, а в штыковой так и вообще. Прыгать с ней с парашютом, конечно, не так удобно, как с ППШ, но приноровиться можно: человек — он ко всему приспосабливается.

Прыгать не пришлось — их перебросили в Харбин на десантных планерах. И сразу же солдаты крылатой пехоты оказались в гуще боев, бестолковых и беспорядочных. Самураи стреляли отовсюду — и из убогих китайских фанз, и из каменных домов вполне европейского типа, — и как-то не замечалось, чтобы пальбе японских "арисак" хоть что-то мешало. И СВТ десантников работали как положено: до поры до времени.

Это случилось вскоре после того, как отделение Клюева крепко сцепилось с японцами среди полуразрушенных и лениво коптящих домов центральной части города. На мостовую в нескольких шагах от сержанта шлёпнулась японская ручная граната на деревянной ручке, очень похожая на немецкую "колотушку", закрутилась, и... не взорвалась: бывает. Клюев вскинул винтовку, целясь в спину убегающего японца-гранатомётчика. Щелчок. Осечка.

Сержант привычно передёрнул затвор, выбрасывая "гнилой" патрон. Щелчок. Осечка. Японец завернул за угол дома и скрылся из глаз, а Клюев каким-то нутряным чувством вдруг понял, что две осечки подряд — это не случайно, и что рассказы о "мареве", которое якобы напускают японцы (так окрестили солдаты дальневосточных фронтов непонятное нечто, уже неоднократно проявившееся в ходе боёв), — это не сказки. А потом из-за угла дома, куда убежал японец, с лязгом вывернулась странная и громоздкая гусеничная машина.

Она представляла собой танковое шасси без башни, на котором возвышалась какая-то непонятная конструкция, похожая на диковинную пушку. Машина надрывно рычала, за ней тянулся густой шлейф отработанных газов — мотор "танка" работал с предельной нагрузкой, хотя двигался этот танк чуть быстрее черепахи. Все эти подробности запечатлелись в мозгу сержанта Клюева за какие-то доли секунды, а затем размышлять и анализировать стало уже некогда: за машиной толпой бежали японцы, сверкая примкнутыми штыками, а впереди них широким шагом шёл офицер с самурайским мечом в руках. Однако главное сержант понять успел: перед ним та самая японская диковинка, за которой десантников и послали в тыл противника, и за захват которой "виновнику торжества" полагалась присвоение звания Героя Советского Союза. И всплыло в сознании Клюева услышанное на инструктаже.

— А как отыскать эту штуку, товарищ полковник? По каким признакам?

— Ищите и обрящете, капитан, — полковник с лиловым шрамом на щеке улыбнулся кривой усмешкой. — А признак у неё один, зато такой, что его ни с чем не перепутаешь: как только ваши винтовки превратятся в нестреляющие железные палки, так и знайте — тут она где-то, голубушка, причём недалеко. По последним данным, радиус действия японских передвижных установок не более километра — точнее сказать некому, нету, понимаешь, живых свидетелей...

...Рукопашный бой был свирепым. Японцы умело орудовали штыками, и если бы на месте десантников с их спецподготовкой оказались бы солдаты обычной пехотной части, им пришлось бы туго. Офицер-самурай так вообще изумлял — циркач, да и только. В считанные секунды он зарубил троих десантников (да как — разделал, можно сказать, как мясник туши) и натворил бы ещё немало бед, если бы Демьян Чалов, здоровенный сибиряк, не подхватил железный лом, валявшийся среди груды битого кирпича, и не огрел бы им лихого меченосца от всей широкой русской души. Хрустнуло смачно, и брызнуло во все стороны красненьким да мокреньким...

Катаны к бою!

Пропоротые штыками тела валились одно за другим, и не разобрать было в горячке боя, кто умер на этот раз — желтолицый обитатель японских островов или рязанский парень, переживший Великую Отечественную и встретивший свою судьбу здесь, в Маньчжурии. Но мало-помалу десантники брали верх: их капитан дал по рации заветный сигнал "Экстра", и русские парашютисты стягивались теперь к "точке обнаружения" как муравьи на сладкое. А сержант Клюев, заваливший уже двух противников, не спускал глаз с японца, сидевшего за "пушкой", и сожалел, что не может снять самурая одним выстрелом — не получалось потому что выстрелить.

А самурай этот сидел себе спокойно (причём не за бронёй, а на свежем воздухе) и, казалось, дремал: глаза его были полузакрыты, и вообще он выглядел отрешённым, словно и не кипел вокруг смертный бой. И было в его отрешённости что-то зловещее: Клюеву вдруг почудилось, что японец колдует (тьфу, глупость какая...), и вот-вот наколдует что-то такое, от чего всем боевым товарищам сержанта придётся очень несладко. И тогда сержант Клюев, взрослый мужик, прокопчённый дымом войны и умытый на её полях своей и чужой кровью, ухватил первый попавшийся под руку увесистый обломок кирпича (благо их тут было много) и метнул его в японца — точно так же, как швырялся в детстве камнями в диких уток (кто ж мальцу ружьё-то доверит?). И попал — точнёхонько в голову.

"Спящий" самурай бессильно откинулся на спину в своём кресле, и тут же грохнуло несколько выстрелов: оружие снова заговорило. Клюев бросился вперёд, к танку, мимоходом сбив с ног прикладом малорослого азиата, сунувшегося ему наперерез, и...

Над танком взметнулся фонтан кипящего пламени. Сержанта отшвырнуло назад как пушинку и со всего размаху припечатало лопатками о стену дома. В глазах потемнело. "Эх, плакала моя золотая звёздочка..." — подумал Клюев, теряя сознание.

Все попытки захватить установку под кодовым названием "миязака" успеха не имели. Излучатели "миязака", как достоверно установлено, снабжены самоликвидаторами, и при угрозе захвата взрываются. Все собранные на месте взрывов фрагменты отправлены в специальный отдел при штабе 1-го Дальневосточного фронта.

(из боевого донесения N-ской воздушно-десантной бригады)

* * *

Планеры летели сквозь ночь. Их было шестнадцать — гигантские машины компании "Лейстер-Кауфманн"; "троянские кони", рождённые могучей американской индустрией как результат обширной планерной программы США, развёрнутой в 1941 году под руководством Левина Берингера. Эти громадные — размах крыльев девяносто шесть футов — планеры предназначались для десантирования сорока солдат с шестидюймовой гаубицей и должны были использоваться в ходе предстоящего вторжения американских войск в Японию. Но всё изменилось — о десанте на японские острова уже не могло быть и речи, и "троянские кони" получили новую боевую задачу. К побережью Японии их доставили транспортные самолёты C-54А "скаймастер" — подтащили на буксире, как лошадей за уздечку, — а в ста милях от Токио "поводыри" расцепили буксировочные тросы, и планеры перешли в свободный полёт.

Они летели к столице империи Ямато, постепенно снижаясь. Вылет этой "эскадрильи особого назначения" с Марианских островов дважды откладывался по метеоусловиям, но в ночь с пятого на шестое августа 1945 года синоптики дали добро: погода — прежде всего ветер — благоприятствовала. "Троянские кони" скользили в тёмном небе бесшумно, словно призраки: их элероны и триммеры время от времени чуть двигались, корректируя полёт, хотя в просторных кабинах планеров не было ни единого человека. Табун "коней" гнали на Токио "погонщики" — планеры управлялись по радио с четырёх самолётов наведения, державшихся в ста пятидесяти милях позади. И работали во вместительных фюзеляжах CG-10 простейшие часовые механизмы — древние и надёжные, как гвозди. Америка наносила ответный удар...

Американский планер "Лейстер-Кауфманн" CG-10 "Троянский Конь"

Японские радиолокаторы системы противовоздушной обороны своевременно засекли приближение американских самолётов — после разрушительных налётов весны сорок пятого, когда "сверхкрепости" пролили на город напалмовый дождь, защита Токио от воздушного нападения была усилена. Но особой тревоги появление в небе Японии вражеских крылатых машин не вызвало: десятки "миязак" надёжно прикрывали столицу сплошным куполом, простиравшимся до горизонта и вверх до высоты двенадцати километров. Гайкокудзины в своей бессильной злобе никак не уймутся? Что ж, и эти самолёты упадут на землю, и их обломки смешаются с обломками их предшественников. Истребители — как обычно, на всякий случай, — вырулили на взлётные полосы, но не спешили взлетать: "миязакам" ведь всё равно, какие двигатели останавливать, американские или японские. Защитный купол замкнулся, и операторы радарных станций внимательно следили за отметками на экранах, чтобы не пропустить момент, когда самолёты янки начнут падать — это ведь так интересно!

Этого не произошло. "Троянские кони" вошли в поле и начали описывать широкие круги, опускаясь всё ниже и ниже, но не падая. А из их подкрыльевых баков на спящий город полились потоки мутной жидкости, быстро превращавшейся в белёсый пар, и упали на Токио сотни мелких бомб, лопавшихся на небольшой высоте и выпускавших клубы точно такого же пара.

Американцы пустили в ход химическое оружие — иприт и дифосген. Выливные баки открылись механически, и баллоны со сжатым отравляющим газом самовскрывались на заданной высоте — бомбы не взрывались в привычном смысле этого слова. Удар был страшен своей неожиданностью: если военные имели противогазы, то у сотен тысяч мирных жителей не было никаких средств защиты — за все годы войны на Тихом океане химическое оружие ещё ни разу не применялось. И теперь в кварталах Токио умирали в муках тысячи людей...

Почему вражеские самолёты не падают, японцы поняли быстро. Шумопеленгаторы не фиксировали гул моторов, а это значило, что моторов у американских машин попросту нет. И тогда по команде защитное поле было снято, и в чёрное небо поднялись десятки ночных истребителей — воины микадо не могли допустить, чтобы проклятые гайкокудзины подло и безнаказанно убивали беззащитных женщин и детей. Истребители рвали планеры на куски пушечными очередями — "троянские кони" погибали один за другим, до последней минуты продолжая опустошать свои бомбоотсеки.

...Радар "Энолы Гей", летевшей в девяноста милях позади планеров на высоте девяти километров, засёк взлёт японских ночных истребителей сразу же: лейтенант Джекоб Безер и сержант Джо Стиборик не отрывали глаз от индикаторов.

— Ну, парни, вперёд, — произнёс полковник Тиббетс, ощущая противную сухость в горле. — Наши "загнанные лошади" должны продержаться четверть часа, отвлекая джапсов, — мы или сорвём банк, или...

Что означает "или", командир "бэ-двадцать девятого" не договорил — это было ясно и так.

Бомбардировщик дал полный газ. Японские радары его, конечно, засекут, но что это изменит? Самураи решат, что это ещё один припоздавший планер, а если и услышат шум мотора, не будут они включать поле ради одного-единственного вражеского самолёта — что он может сделать? В воздухе десятки истребителей — сесть они не успеют, но сбить янки-одиночку — это запросто.

Расчёт оказался точным. Под крылом "Энолы Гей" уже потянулись кварталы Токио, затянутые ядовитой ипритной дымкой, а моторы бомбардировщика по-прежнему работали ровно, без перебоев. На самолёт Тиббетса со всех сторон устремились японские "рейдены",* выискивая бомбардировщик среди частокола прожекторных лучей, но атомный "Малыш" уже отделился и пошёл вниз, на обречённый город. Вспышка была ослепительной...

_______________________________________________________________________________________

* "Гром" (яп.). Японский истребитель-перехватчик J2M3, вооружённый четырьмя 20-мм пушками.

Полковник Тиббетс грамотно — как учили! — увёл свой самолёт от ударной волны, но вернуться на Тиниан и получить заслуженную награду ему не удалось. Ядерный гриб смёл большую часть японских перехватчиков, но лейтенант Акамацу* вцепился в хвост "Энолы" и сбил её: пылающий самолёт, разваливаясь, рухнул в океан. Искать и подбирать уцелевших членов экипажа японцы не стали, и, наверное, это было для пилотов большим счастьем...

________________________________________________________________________________

* Легендарная личность. Самый результативный пилот-перехватчик японских ВВС, "специалист" по тяжёлым бомбардировщикам, имевший на счету как минимум 30 документально подтверждённых побед (а реально — значительно больше) и за восемь лет службы не разу не сбитый и не получивший ни одной царапины. Однако в лётной книжке лейтенанта Садааки Акамацу числилось всего 19 побед: дело в том, что он был ещё и беспробудным пьяницей и непроходимым бабником. Известны случаи, когда во время очередного налёта за Акамацу высылали автомобиль, чтобы вытащить мертвецки пьяного аса из очередного притона, привести в чувство нашатырём и усадить в кабину перехватчика. Именно в таком состоянии Акамацу вылетел в одиночку против 75(!) "Мустангов" во время налёта на Йокогаму 29 мая 1945 г и сбил P-51D лейтенанта Рафаса Мура.

"Малыш" порезвился...

Майор Томас Фереби, бомбардир "Энолы Гей", неплохо отработал упражнение под названием "ночное бомбометание по заданной цели", но главную задачу "Б-29" всё-таки не выполнил: ни императорская резиденция, ни таинственная лаборатория Тамеичи Миязака, о которой было известно только то, что она находится "где-то в окрестностях Токио", не пострадали — сила взрыва оказалась меньшей, чем ожидалось. Жертвами "Малыша" стали двести тысяч мирных жителей, но этот "успех" был более чем сомнительным.

"Теперь война пойдёт без пощады!" — гласил специальный императорский рескрипт, вышедший на следующий день.

Строчки рескрипта микадо сочились кровью...

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ЩИТ И МЕЧ

Париж лета сорок пятого года чувствовал себя неплохо. Город, в отличие от многих других европейских столиц, избежал разрушений — и немцы в 1940-м, и американцы в 1944-м взяли его без боя, без грохота орудий, без тяжёлых фугасных бомб. Германская оккупация Парижу не повредила — она была и прошла, растаяла, стекла мутной водой в канализацию, и древний город вернулся к обычному своему бытию: на его бульварах и улицах по-прежнему работали маленькие кафе и магазинчики, суетились люди, озабоченные своими житейскими делами, и художники на Монмартре снова выставляли на продажу свои картины с цветами и девушками. И не было на этих картинах никаких танков, пушек и прочих ужасов войны — война кончилась. То есть она не совсем кончилась — говорят, на Тихом океане ещё стреляют, — но какое дело французскому обывателю до выстрелов и взрывов, грохочущих за тысячи лье от Франции, где-то в Юго-Восточной Азии? Не каждый из них знал, где она вообще есть, эта Азия Юго-Восточная.

Париж, 1945 год

Франция оживала. Генерал де Голль, энергичный патриот своей страны, избавлялся от назойливой американской опеки, грозившей обернуться зависимостью прекрасной Франции от желчного Дяди Сэма, возрождал былое величие страны Ришелье и Наполеона, и никто из парижан нисколько не сомневался в том, что американские патрули на улицах Парижа скоро исчезнут: вы нас освободили от бошей — спасибо, но пора вам и честь знать.

Вероятно, такого же мнения придерживался человек в мягкой шляпе, лёгком сером плаще, распахнутом по летнему времени, и с небольшим желтым саквояжем (добротным, сейчас таких не делают), шагавший по бульвару Рошешуар. Он неодобрительно покосился на группу американских солдат, развалившихся в плетёных креслах на веранде маленького кафе и усердно потреблявших пиво. Возможно, миловидная официантка этого кафе также не испытывала к бравым "джи-ай" особо тёплых чувств, но обслуживал она их проворно и даже улыбалась в ответ на двусмысленные шуточки, отпускаемые ими в её адрес, — янки платили, и платили щедро.

Человек в плаще шел не спеша, но целеустремлённо. Он то и дело поглядывал на номера домов, явно отыскивая нужный адрес, и вскоре нашёл, что искал: не доходя квартала до Плас Пигаль с её знаменитой "Красной Мельницей"*, он остановился у одного из домов и толкнул входную дверь.

________________________________________________________________________________

* Place Pigalle — площадь в районе "красных фонарей" в Париже, на которой расположено кабаре Moulin Rouge ("Красная мельница").

— Что угодно мсье? — спросила его седенькая благообразная консьержка, услышавшая треньканье дверного колокольчика.

— Мсье угодно найти квартиру номер семнадцать, — ответил человек в плаще. Голос у него был приятный, и консьержка это отметила. А ещё она отметила, что этот мсье — человек порядочный: не забыл положить монетку на столик перед консьержкой.

— Третий этаж, мсье, и направо, — проворковала консьержка, удалив монету со стола одним движением руки, напоминавшей птичью лапку. — По-моему, её хозяйка сейчас дома.

— Благодарю вас, мадам.

"Ах, какой мужчина... — подумала она, глядя вслед незнакомцу, поднимавшемуся по лестнице. — Будь я лет на тридцать помоложе, я бы... Ах, молодость, молодость... А Жанет времени зря не теряет, и правильно делает: женщина она красивая, а муж её неизвестно где".

Поднявшись на третий этаж, человек с саквояжем остановился у двери с медными цифрами "1" и "7", секунду помедлил и решительно нажал кнопку звонка. Не похоже было, что он явился на любовное свидание — человека в плаще привело сюда что-то другое.

За дверью послышались лёгкие шаги, звякнула дверная цепочка. Дверь приоткрылась, и человека в плаще встретил внимательный взгляд серых женских глаз.

— Мадам Беранже?

— Это я. Кто вы такой, и что вам нужно?

— Меня зовут Андрэ Нуарэ. Я писатель, — с этими слова человек с саквояжем извлёк из внутреннего кармана визитную карточку и протянул её хозяйке, настороженно смотревшей на него. — Я хочу с вами поговорить, а нужно мне это для моего нового романа, прототипом главной героини которого, — мужчина широко улыбнулся, — будете вы, мадам Беранже. Вы позволите мне войти?

Они прошли на кухню, и мадам Беранже, усадив гостя, сделала кофе — её опасливая насторожённость явно уступила место заинтересованности.

— Ячменный, — сказал она, ставя на стол дымящиеся чашки. — Извините, другого нет. Я вас слушаю.

— Это я вас буду слушать, мадам, — Андрэ снова улыбнулся, и Жанет почувствовала, что она тает, как кусок масла на солнце: сидевший перед ней человек располагал к себе и своим мужественным обликом, и бархатным баритоном, и лицом, и белозубой улыбкой. — Я кое-что о вас знаю, но мне хотелось бы узнать кое-что ещё: без этого в моём новом романе не будет правды жизни.

На самом деле человек, назвавший себя Андрэ Нуарэ, знал почти всё о женщине по имени Жанет Беранже. Он знал, что она жена капитана 1-го ранга Режи Беранже, бывшего командира крейсера "Ламотт-Пике", а ныне командира линкора "Ришелье", направленного на Дальний Восток; он знал, что их бурный роман начался в 1928 году в Индокитае, где юная Жанет, филолог-ориенталист, работавшая в составе англо-французской этнографической экспедиции, занимавшейся среди всего прочего поисками литературных раритетов Сиама и Аннама, познакомилась в Сайгоне с бравым capitaine de corvette* Беранже и молниеносно разрушила его первый брак; он знал, что у них двое детей, мальчик и девочка, и знал, где они сейчас. Он знал, что дом мадам Беранже в Тулоне был разрушен американской бомбой, и что сама Жанет в сорок третьем бежала из Тулона в Париж, спасаясь от гестапо, которое после затопления в Тулоне кораблей французского военно-морского флота очень интересовалось членами семей французских морских офицеров, и нашла себе пристанище у сестры своего мужа, жившей в Париже. А ещё он знал, что девичья фамилия мадам Беранже — Уотерфилд, что она англичанка, что когда-то её звали Дженни, что она закончила Кембридж и обучалась там в то же самое время, что и японец по имени Тамеичи Миязака. И то, что между молодым японцем и молодой англичанкой была тогда пылкая страсть, тоже было известно человеку, назвавшему себя Андрэ Нуарэ — именно по этой причине он и оказался в Париже, на третьем этаже старинного дома на бульваре Рошешуар, в квартире номер семнадцать.

________________________________________________________________________________

* Капитан 3-го ранга (франц.)

— А как будет называться ваш новый роман? — спросила Жанет.

— "Запад и Восток", мадам.

— Запад и восток? Как у Киплинга? Запад есть запад, восток есть восток, и вместе им не сойтись...

— Иногда, — Андрэ посмотрел на хозяйку, — эти непримиримые антагонисты сходятся, и даже... любят друг друга, как Ромео и Джульетта. Это и будет основной идеей моего романа.

— Так вот в чём дело... Понимаю, понимаю. Вот уж не думала, что та полузабытая история моей юности может кого-то заинтересовать, а тем более писателя.

— Жизнь, мадам, закручивает такие истории, какие и не снились самым талантливым сочинителям. Надо только не пройти мимо и огранить эти истории литературным слогом.

— Ну что ж, давайте вспоминать, — Жанет улыбнулась, но улыбка её была бледной.

"Ага, — подумал Андрэ, внимательно следивший за выражением её лица. — Помнишь ты свою первую любовь, голубушка, и хорошо помнишь. Ох, чую, не зря я сюда пришёл...".

— Вы не будете возражать, если я кое-что запишу?

— Нет, конечно.

Мсье Нуарэ наклонился к своему саквояжу, ручной собачкой устроившемуся у его ног, раскрыл его, и извлёк оттуда видавший виды разлохмаченный блокнот в потёртом кожаном переплёте. Одновременно он незаметным движением пальца включил портативный магнитофон, прятавшийся в саквояже, замаскировав негромкий щелчок шуршанием бумаги.

Рассказывая о прошлом, Жанет увлеклась. Глаза её заблестели, на щеках проступил румянец. Писатель слушал её внимательно, не перебивая и лишь время от времени вставляя краткие уточняющие реплики. Казалось, ему крайне интересно, что чувствовала Дженни, и как забилось её сердце, когда Тамеичи Миязака впервые дотронулся до её руки, и как при этом смутился сам японец, но Андрэ исподволь сворачивал беседу к научным откровениям молодого самурая, которых не могло не быть: влюблённые во все времена высказывали предмету своего обожания самые свои сокровенные мысли и чаяния. Нуарэ делал это весьма искусно, однако мадам Беранже оказалась женщиной наблюдательной.

— Мне кажется, мсье, — сказала она с лёгкой улыбкой, — что вы не только писатель, но ещё и физик: ваш интерес к герою моего давнего романа несколько специфический.

"А она далеко не глупа, — мелькнуло в голове Нуарэ. — Да, выпускница Кембриджа и круглая дура — понятия малосовместимые".

— Дьявол кроется в деталях, мадам Беранже, — ответил он с максимально возможной искренностью. — Писатель должен писать о том, что он хорошо знает, или, как вариант, о том, о чём никто ничего не знает. В любом другом случае непременно найдутся знатоки, которые поднимут страшный вой: "Вы только посмотрите, какую глупость он написал! Это же просто кошмар!". Вот поэтому...

— Резонно, — согласилась Жанет. — Но здесь я вряд ли смогу вам чем-то помочь. Я гуманитарий и никогда не имела склонности к точным наукам. Вот разве что... — она на миг задумалась. — Как-то вечером, когда было уже темно, и всё небо усеяли звёзды, мы гуляли на берегу Кем. Погода была чудесная... Он поднял голову, посмотрел на всё это великолепие и сказал: "Вселенная едина. И светлячок на ветке, и далёкая звезда — явления одного порядка, надо только это понять. Нужно проникнуть в суть вещей, и тогда мыслию своей можно будет перевернуть мир, и тепло станет холодом, мрак ­— светом, добро — злом, и всё Мироздание уподобиться глине в руках умелого скульптора. Мысль человеческая может всё: и погасить огонь, и вновь его зажечь, и отменить земное тяготение, и ввергнуть всю Вселенную в хаос, переставив первокирпичики Мироздания по своему желанию. И я этого добьюсь...". И глаза у него при этом были бездонными: в них могла бесследно утонуть вся Вселенная. Мне стало страшно, и я спросила его: "Ты хочешь уподобиться богу?". "А почему бы и нет? — ответил он. — Синто, наша религия, — это путь богов, так переводится на ваш язык это слово, а в каждом разумном существе есть частица Будды, и каждый может стать Буддой. А в вашей религии сказано "Бог создал человеку по образу и подобию своему", значит, человек может стать равным богу силой мысли". И, похоже, моему Тамео удалось это сделать...

— Удалось?

— Послушайте, мсье, неужели вы думаете, что я обычная французская домохозяйка с её куриными интересами? Я слежу за тем, что творится на Тихом океане, и знаю о том, что случилось весной на Филиппинах. Я слежу за этим, потому что туда отправился мой муж, отец моих детей, которого я, как ни странно, всё ещё люблю. И я могу вам сказать, что там произошло: Тамеичи Миязака переворачивает мир, переставляя первокирпичики мыслию своей. И он его перевернёт, если его не остановить: я в этом уверена.

— Вы его тоже всё ещё любите? — осторожно спросил Нуарэ.

— Люблю, — спокойно ответила Жанет. — Но эта моя любовь может слишком дорого стоить всем людям, а я этого не хочу. Вы умеете слушать, Андрэ. Это редкий дар, особенно для мужчины — обычно вы слушаете только самих себя. Но я была с вами откровенна не только поэтому: я надеюсь, что ваш роман прочтут люди и поймут, с чем они имеют дело. И может быть, это их спасёт... — Она зябко передёрнула плечами, взяла шерстяную шаль, висевшую на спинке стула, и накинула её на плечи, словно ей стало холодно тёплым летним днём. — А кстати, что вы уже успели написать? Мне незнакомо ваше имя, мсье. Я специалист по восточной литературе, но я читаю и нашу западную литературу. Я знаю, кто такие Ремарк и Хэмингуэй, но фамилия Нуарэ мне ни о чём не говорит.

— Я неизвестен, мадам Беранже, — пока что. Но мой роман "Восток и Запад" станет шедевром — это я вам обещаю. А теперь мне пора, я и так отнял у вас много времени.

"Прошло уже больше часа, — подумал Андрэ, бросив взгляд на свои наручные часы, — плёнка в магнитофоне скоро кончится. Эта любвеобильная мадам рассказала мне всё, что знает, я в этом уверен. Не знаю, будет ли от её рассказа хоть какой-то толк, но большего от неё уже не добиться. Надо уходить: я чувствую опасность".

Он убрал блокнот, защёлкнул саквояж, встал и потянулся за шляпой.

— Благодарю вас, мадам Беранже: и за ваш рассказ, и за ваш кофе.

Она молчала, глядя на него снизу вверх. Нуарэ взял её руку и поцеловал кончики пальцев. Они были холодны как лёд.

* * *

Выйдя на улицу, Андрэ запахнул плащ и пошёл по направлению к бульвару Клиши. Но не прошел он и пару десятков шагов, как услышал за спиной ворчание автомобильного двигателя. Автомобили на улицах Парижа летом сорок пятого года были явлением ещё не слишком обыденным, и Нуарэ насторожился. Но оглядываться он не стал: пройдя несколько шагов, он остановился у витрины небольшого магазина и сделал вид, что его заинтересовали выставленные там женские шляпки. Стекло оказалось отличным зеркалом: Андрэ увидел, как возле дома, который он покинул пять минут назад, остановились два джипа. В одном из них находилось несколько американских солдат, которые так и остались сидеть, а из другого вышли двое в гражданском и уверенно направились к входной двери. "Кажется, я вовремя унёс ноги" — подумал Нуарэ. Встречаться с американцами ему совсем не хотелось: да, янки, конечно, союзники, но если они явились сюда за тем же самым, зачем и он (а похоже, так оно и есть), они не слишком обрадуются представителю "конкурирующей организации" и могут даже обидеться, причём сильно. И Андрэ, по-прежнему не оборачиваясь, ускорил шаги.

Жанет, проводив гостя, недолго пребывала в одиночестве: не прошло и десяти минут, как в двери снова позвонили. "Нуарэ вернулся? — подумала женщина, сбрасывая цепочку. — Наверное, он что-то забыл, или хочет спросить меня ещё кое о чём".

К её удивлению, это был не тот, кто назвался писателем Андрэ Нуарэ. На лестничной площадке стояли двое, похожие друг на друга до мелочей — Жанет даже подумала, что у неё двоится в глазах.

Секретный агент

— Мадам Беранже? — деловито осведомился один из одинаковых с лица.

— Это я...

— Мы из военной разведки генерала де Голля. Нам необходимо задать вам несколько вопросов. Вы предпочтёте ответить на них здесь или поедете с нами?

— Если вас интересует Тамеичи Миязака, — холодно ответила Жанет, — то я всё уже рассказала вашему коллеге, который был здесь четверть часа назад. Больше я ничего не знаю, и поэтому прошу оставить меня в покое.

Американцы недоумённо переглянулись.

— Коллеге? — спросил второй из близнецов. — Какому коллеге?

— Вам лучше знать, — женщина пожала плечами. — Его зовут Андрэ Нуарэ — во всяком случае, так он представился. И он, — ядовито добавила она, — говорил по-французски гораздо лучше вас, господа разведчики генерала де Голля!

* * *

"Так, — лихорадочно соображал на ходу человек, назвавший себя писателем Андрэ Нуарэ. — Янки сядут мне на хвост, если уже не сели, и добраться до Германии, до нашей зоны, мне будет трудновато. В борьбе разведок союзников нет — американцам не нравятся просоветские симпатии де Голля, и они прореживают во Франции нашу агентуру, а заодно и коммунистические фракции французского движения Сопротивления. А если дело касается японского сверхоружия, наши заокеанские союзнички не остановятся ни перед чем, и на их месте мы поступили бы точно так же. Чёрт, надо бы подстраховаться — умные люди не складывают все яйца в одну корзину. Всё, что рассказала мне Дженни-Жанет, я помню слово в слово, память у меня уникальная, чем и горжусь. Но вот плёнка — с кем бы её передать нашим как запасной вариант? Кого из нашей местной агентуры я могу отправить с ней в Германию? Надо подумать...".

Опасаясь возможной слежки, Андрэ решил сделать крюк и пройти через Пигаль, "весёлый квартал" Парижа. Несмотря на то, что до вечера было ещё далеко, народу здесь хватало — мужчин, выживших в страшной войне и забывших вкус женских губ, тянуло сюда как магнитом, — в этой толчее, пронизанной искрами голодной страсти, оторваться от слежки было легче лёгкого. "Блядство, — подумал Нуарэ, лавируя среди парочек и одиночек, занятых поиском пары, — это излюбленное занятие человечества, такое же древнее, как война. Только от блядства больше пользы".

Андрэ шёл, не обращая внимания на призывные взгляды жриц любви, уже занявших свои рабочие места. Он поравнялся с кафе под жутковатым называнием "Ад" — над дверями заведения скалилась огромная дьявольская морда (как бы намекая, что всяк сюда входящий попадает к черту в зубы), — и тут двери кафе распахнулись настежь, и из-под чёртовой хари вывалились, поддерживая друг друга, двое советских офицеров, капитан и майор, в полной форме и при орденах.

"Весёлый квартал" Парижа. Кафе "L'Enfer" ("Ад")

Нуарэ замер от неожиданности. Первое, что пришло ему в голову — это маскарад, устроенный непонятно кем и неизвестно зачем, но сочный русский мат, которым общались между собой воины, вызывал серьёзные сомнения в том, что это инсценировка. Лица обоих гусаров носили следы многодневного загула; картину дополняли две средней потрепанности девицы, пиявками повиснувшие на бравых воителях: слева и, соответственно, справа. И он понял, что перед ним не ряженые — Андрэ уже слышал о подобных историях, имевших место быть в разных градах и весях послевоенной Европы, но никак не предполагал, что братья-славяне доберутся аж до Парижа.*

________________________________________________________________________________

* В основу положены реальные события. Вскоре после победы над гитлеровской Германией, когда победный хмель ещё вовсю кружил головы, двое советских офицеров действительно ездили на "виллисе" из Потсдама в Париж — погулять-развеяться, — и благополучно вернулись обратно: "холодная война" ещё не началась, и на всех американских постах русских союзников встречали с полным радушием. О том, что стало с лихими участниками "второго русского взятия Парижа" по возвращении в часть, история умалчивает.

Решение пришло мгновенно.

— Здравствуйте, товарищи офицеры, — произнёс он по-русски, подходя к живописной группе. Гвардейцы, силясь сохранять равновесие, воззрились на него в полном недоумении.

— Кто таков? — хрипло спросил майор, используя в качестве опоры льнувшую к нему француженку. — Эмигрант, что ли?

— Я не эмигрант, — в голосе Нуарэ отчётливо лязгнул металл. — Я сотрудник советской разведки Андрей Чернов. Слушайте сюда: вы сворачиваете ваш праздник жизни, даёте под зад коленом вашим барышням, трезвеете, и немедленно едете туда, откуда прибыли. Машина у вас, думаю, есть, не пешком же вы сюда притопали.

— М-машина есть, — пробормотал капитан­. — А зачем?

— А затем, что дело государственной важности. Я дам вам магнитофонную пленку, а вы по возвращении в часть немедленно — немедленно, слышите? — передадите её начальнику особого отдела. Это в ваших же интересах: мне почему-то кажется, что родное начальство вас за ваши художества по головке не погладит. А так, глядишь, вывернетесь. Это понятно?

Оба офицера молча кивнули. Майор икнул. Француженки смотрели на Андрэ-Андрея Чернова-Нуарэ с раздражением: какого чёрта этот хорошо одетый мсье отнимает у них их нелёгкий хлеб?

Оглянувшись по сторонам, Андрей вынул из саквояжа катушку с магнитной лентой. Капитан, отцепив от себя девицу, достал из кармана цветной иллюстрированный журнал.

— Завернуть, — пояснил он, трезвея прямо на глазах.

— Ребята, — сказал Чернов, — я не шучу. Дело очень серьёзное, и от того, довезёте ли вы эту пленку, зависят жизни тысяч, а может, и миллионов людей. И запомните: скажете в особом отделе кодовое слово "миязака". Там поймут. Не подведите.

— Не подведём, — коротко уронил майор. — Ну, девушки, адьё, оревуар, мерси с боку. Пишите письма, наше вам с кисточкой.

"А не зря ли я им доверился? — думал Нуарэ, глядя вслед удалявшимся офицерам. — Они же лыка не вяжут... Хотя нет, уже вяжут — сообразили, что у них появился шанс выйти сухими из водки. Что ж, теперь можно подумать и о себе".

...Подумать о себе у Чернова не получилось — на выезде из Парижа его остановили на американском контрольно-пропускном пункте. Поняв, что это не случайно, и что янки ищут не кого-то, а именно его, советский разведчик пустил в ход оружие. Он застрелил сержанта и двух солдат, снёс радиатором шлагбаум и выжал акселератор. И может быть, ему удалось бы уйти — Андрэ Нуарэ неплохо знал предместья и окрестности Парижа, — если бы, по закону подлости, у его потрёпанного "Пежо-202" не лопнуло переднее колесо. Машину повело, она воткнулась в придорожный фонарный столб и была расстреляна из автоматов "томпсон", безжалостно изрешетивших и автомобиль, и сидевшего в нём человека...

А капитан и майор, чьих имён история не сохранила для благодарных потомков, без всяких приключений выбрались из Парижа и помчались с ветерком на северо-восток, делая по пути короткие остановки в городках Европы, возвращавшихся к мирной жизни, чтобы передохнуть-перекусить-заправиться бензином-опрокинуть стаканчик-другой с братьями по оружию. Возвращение блудных сыновей было далеко не триумфальным — по прибытии в часть друзья-доброхоты известили гуляк, что командование рвёт и мечет, и жаждет крови: "Вазелином не отделаетесь, дело пахнет керосином".

— Явились, сучьи дети! — приветствовал их генерал, багровея от злости. — Штрафбат по вам плачет горючими слезами, жаль, война кончилось. Ну ничего, отправитесь в места прохладные, там живо кровь горячую остудите! Эх вы, дурьи головы...

— Виноваты, товарищ генерал, — скромно ответствовали самовольщики. — Сознаём и готовы понести по всей строгости. Нам бы только с начальником особого отдела встретиться — информация у нас государственной важности.

— А он тоже жаждет с вами встретиться, — громыхнул генерал, — просто сгорает от нетерпения! Товарищ полковник!

На зов из соседней комнаты старинного немецкого особняка, в котором располагался штаб N-ской гвардейской дивизии, явился грузный полковник, и выражение его лица не обещало героям ничего хорошего.

— Что тут у вас? — спросил он, недобро щурясь.

— Вот, товарищ полковник, — майор протянул ему магнитофонную плёнку, завёрнутую в яркую страничку, вырванную из журнала "Beauty Parade".

Обложка журнал "Парад красоток", 1944 год

— Это ещё что такое? — переспросил полковник, уставившись на полуобнажённую девицу, нагло пялившуюся на него с обёртки.

— Запись тут магнитная. Плёнка, — поспешил пояснить майор и добавил: — Мизизюка, то есть, как её, мизизяка.

Особист переменился в лице.

— Может быть, миязака? — уточнил он вполголоса.

— Так точно, товарищ полковник! — гаркнули оба офицера. — Миязака! Слово больно заковыристое...

— Так, — прервал их особист. — Молчать. Товарищ генерал, прошу немедленно выйти на связь с лётчиками. Мне нужен самолёт на Москву, и как можно скорее. Этих — арестовать. В Москве разберутся. Я полечу вместе с ними.

— А что с ними будет? — спросил генерал, когда обоих офицеров увели. — Отважные ребята, фронтовики, прошли огонь и воду, со смертью взасос целовались. А что загуляли, так с кем не бывает? Живые люди... Жалко мне их, понимаешь?

— Не знаю я, что с ними будет. Может, расстреляют, а может — наградят. Повернуться может и так, и этак, — равнодушно ответил начальник особого отдела.

* * *

То, что "миязакам" необходимо противопоставить равное оружие, в Советском Союзе поняли после первого же боевого применения "миязак" в апреле сорок пятого — для такого вывода из ряда вон выходящей гениальности не требовалось. Но когда учёные взялись за дело, стало ясно, что для создания чего-то подобного "миязакам" без нестандартной идеи не обойтись.

Всё, что было известно об этих загадочных аппаратах, повергало учёных в изумление — этого не может быть! Но явление существовало, и требовало объяснения: всё может быть, надо только понять как. Для работы над проектом, зашифрованным набором букв и цифр, и получившим неофициальное название "наш ответ самураям", были привлечены лучшие умы страны: ядерный физик Игорь Курчатов и его брат Борис, ведущий советский радиохимик; Александр Прохоров, радиофизик и основоположник рождавшейся квантовой электроники; Пётр Капица, неплохо осведомленный обо всех мировых достижениях в области физики — он тринадцать лет, с 1921 по 1934 год, работал в Кавендишской лаборатории Резерфорда и, что представлялось особенно важным, лично знал Тамеичи Миязаку, никому не известного, но очень старательного кембриджского студента. И появились в коридорах научного центра, спешно созданного в Подмосковье, исхудавшие люди со специфическим выражением глаз: по личному распоряжению Сталина просьбы Капицы, касавшиеся освобождения тех или иных осуждённых "врагов народа", удовлетворялись немедленно — в научных лабораториях от этих людей было гораздо больше пользы, чем на лесоповале. Они работали добросовестно и в то же время прекрасно понимали, что отсутствие результата легко и просто может быть расценено как сознательный саботаж — со всеми вытекающими отсюда последствиями.*

________________________________________________________________________________

* Восток — дело тонкое, а Россия, где в крепком коктейле перемешались Восток и Запад, ещё тоньше. В 70-е годы прошлого века капитан 1-го ранга Б., начавший служить ещё в 40-е, говорил, объясняя курсантам процедуру подготовки учебной торпеды к выстрелу: "Если по вашей вине торпеда будет раздавлена в торпедном аппарате или затонет вместо того, чтобы быть благополучно поднятой на борт торпедолова, вас никто не спросит "Почему так получилось?". Вас спросят "Зачем вам это было надо?". Вы или скрытый враг, с которым надо поступить соответственно, а если случившееся есть результат вашей непролазной дурости, то вас тоже следует расстрелять (на всякий случай), поскольку дурак, приставленный к оружию, может оказаться опаснее врага". И неизвестно, сколько было в словах бравого каперанга своеобразного "чёрного юмора", а сколько — горькой правды.

Параллельно с научными изысканиями усиленно работала внешняя разведка. В июне сорок пятого от Рихарда Зорге, советского резидента в Японии, была получена шифрованная радиограмма: "Миязака" — это генератор электромагнитного излучения переменной частоты, меняющейся в очень широком диапазоне. Блоком управления установкой является...". На этом радиограмма обрывалась — то ли причиной стали атмосферные помехи, то ли радисту в далёкой Стране Восходящего солнца не дали закончить передачу, — и повторных сообщений не поступало.*

________________________________________________________________________________

* Зорге был арестован японской контрразведкой. То, что он работает на русских, доказано не было, но было установлено, что Зорге пытался проникнуть в тайну "миязак", и этого оказалось достаточно, чтобы отправить его на виселицу.

Учёные к полученной информации отнеслись скептически — ни радиоволны, ни свет, ни рентгеновское излучение сами по себе не обладали ошеломляющим эффектом, присущим "миязакам", — и даже склонны были считать её японской дезинформацией. Но после боёв в Маньчжурии в августе сорок пятого в Москву были доставлены фрагменты двух "миязак", самоликвидировавшихся при угрозе захвата, — осколки волноводов, оплавленные катушки индуктивности, лохмотья конденсаторов большой ёмкости, — и скептицизм учёных пошёл на убыль. Простота конструкции объясняла массовость производства излучателей — по всем прикидкам, японцы делали их сотнями и даже тысячами, — хотя по-прежнему оставалось непонятным, как из простейших деталей, знакомых любому радиолюбителю, можно собрать устройство, подобное "миязаке". И учёные обратили внимание на незаконченную фразу радиограммы Зорге о "блоке управления".

"Истина где-то рядом, — говорил Игорь Курчатов, яростно теребя бороду. — Я это чую, хотя иногда мне кажется, что мы ловим кошку в тёмной комнате, а её там нет". "Кошечка имеется, — возражал Капица, — она вовсю мяукает на Дальнем Востоке. И царапается, да ещё как!". К слову сказать, Петру Леонидовичу Капице приходилось очень несладко: его, когда-то встречавшегося с будущим творцом японского сверхоружия, теребили со всех сторон и коллеги, и офицеры НКВД, требуя воспоминаний о событиях двадцатилетней давности. Это было понятно и оправданно (по выражению Курчатова, "в поисках чёрной кошки может помочь даже шерстинка из её хвоста"), и Капица не обижался. К сожалению, ничего такого, что могло бы пролить свет на секрет "миязак", он припомнить не мог. Ничего особенного попросту не было — никаких новаторских идей молодой самурай в те годы не высказывал.

"Этот японец был скрытен и держался особняком, — говорил Капица, — он чувствовал высокомерное презрение англичан, скрытое за вежливыми улыбками. Но работал он дай бог каждому, вокруг него воздух чуть ли не дымился, как над раскалённой поверхностью. Лорд Резерфорд только головой качал. А друзей — нет, друзей у него не было. Хотя... Постойте-ка, постойте-ка...".

Предложение Капицы разыскать Дженни Уотерфилд, высказанное им ещё в мае сорок пятого, поначалу было воспринято как несерьёзное. "Неужели вы думаете, что наш самурай бросит все дела ради своей юношеской любви?" — говорил ему. "Истории известны примеры разного рода безумств, совершённых мужчинами ради женщин, — отвечал Капица, — но суть не в этом. Эти двое искренне любили друг друга — я помню, как они смотрели друга на друга. И если кто-то хоть что-то знает о сокровенных замыслах Тамеичи Миязака, о мечте, ставшей целью его жизни, этим человеком может быть только она, Дженни Уотерфилд". Так началась секретная операция русской разведки под кодовым названием "Джульетта", завершившаяся в июле сорок пятого визитом в Париж одного из лучших её зарубежных агентов.

К сожалению, драгоценная плёнка, доставленная в Москву из Германии, не оправдала ожиданий: на первый взгляд (и даже на второй) мадам Беранже не рассказала ничего такого, что могло послужить ключом к тайне Тамеичи Миязака. И тогда была предпринята попытка "мозгового штурма", в ходе которого предполагалось рассматривать любые идеи, даже самые бредовые, и к этому штурму были привлечены не только физики, но и ученые других отраслей знания, среди которых оказался пятидесятидевятилетний Пётр Бехтерев.*

________________________________________________________________________________

* В этой Реальности Пётр Владимирович Бехтерев не был расстрелян в 1938 году. Не работал он и в "Особом техническом бюро по военным изобретениям специального назначения" — Пётр Бехтерев продолжил дело отца, и занимался нейрофизиологией головного мозга и новорождённой наукой нейрофизикой.

* * *

...Сказать, что в комнате заседаний, где проходил "мозговой штурм", было накурено, значило не сказать ничего. Папиросные окурки лежали грудами в пепельницах, на тарелках, в чайных чашках; сизый табачный дым плавал слоями и резал глаза — по выражению Льва Ландау, "платино-иридиевый топор весом один килограмм висит в воздухе на высоте одного метра над полом при температуре двадцать градусов Цельсия и нормальном атмосферном давлении, что соответствует единице накуренности один мегаукур".

Французская плёнка была прослушана несчётное число раз, её содержание перенесли на бумагу из-за ухудшегося качества воспроизведения; зачитанные до ветхости документы, имевшие то или иное отношение к проблеме, были разбросаны по всем углам. Воздух был наэлектризован: все присутствующие отлично понимали, что время уходит как песок сквозь пальцы, и что "миязаки" совершенствуются. В донесениях с Дальнего Востока упоминалось о "групповых контузиях личного состава, побывавшего под излучением", а это означало, что разрушительный японский гений уже добрался и до воздействия на живые организмы. Счёт времени был давно потерян: мало кто из "штурмовиков" смог бы с уверенностью сказать, ночь сейчас или день.

— Такое ощущение, — мрачно произнёс Курчатов, раздавив в пепельнице очередной окурок, — что от напряжённости наших мыслей скоро вся эта комната, а вместе с ней и всё здание взлетит на воздух.

Кто-то негромко рассмеялся, но его никто не поддержал: учёным было не до смеха. И в наступившей тишине раздался голос Бехтерева:

— Товарищи, а я, кажется, понял, в чём дело.

Взгляды десятков глаз сошлись на нейрофизиологе; зашевелились и подняли головы даже дремавшие — усталые люди спали здесь же, на матрасах, разложенных вдоль стен.

— Мысли, напряжённость мыслей... Вы очень правильно сказали, Игорь Васильевич, так оно и есть! Блок управления, да, блок управления...

— Не понимаю, — пробормотал Капица.

— Сейчас объясню, — Бехтерев встал и заходил по комнате, разгоняя папиросный дым. — "Мыслию своей можно перевернуть мир", сказал Миязака своей возлюбленной двадцать лет назад. Это не фигура речи, нет: он имел в виду непосредственное воздействие мысли на явления окружающего нас мира. "Мысль человеческая может всё: и погасить огонь, и вновь его зажечь, и отменить земное тяготение", и так далее.

— Это вы о заклинаниях, Пётр Владимирович? — спросил Прохоров.

— Не иронизируйте, молодой человек, — оборвал его Бехтерев. — Мысль человеческая так же материальна, как и всё в нашем мире, и она может с этим миром взаимодействовать. Вы знаете о биотоках головного мозга? Слышали об этом? А я с этими биотоками работаю и могу сказать с уверенностью: они связаны с мыслительной деятельностью. Связь эта сложна, она нелинейна, но она есть, хотя покамест мы ещё не можем однозначно соотнести разность электрических потенциалов с какой-то определённой мыслью. Думаю, Миязака тоже не смог этого сделать, зато он сделал другое: он систематизировал все электромагнитные колебания — весь спектр — и привёл их к общему знаменателю.

— Единая теория поля, — выдохнул Капица, — над которой трудится Эйнштейн...

— Да, — Бехтерев энергично кивнул. — "Вселенная едина. И светлячок на ветке, и далёкая звезда — явления одного порядка, надо только это понять" — это тоже слова Миязаки, сказанные им Дженни. Надо только это понять — и он понял. И в его единой системе полей нашлось место не только полю магнитному, электрическому, электромагнитному, но и полю ментальному — полю мысли, — ибо физический смысл всех этих полей один и тот же. Нужно проникнуть в суть вещей, вот он и проник. Могучий интеллект у этого японца... Но мысль человеческая, поистине необъятная — вообразить можно всё, что угодно, — ничтожно слаба по своей энергонасыщенности: мыслью не погасишь даже пламя свечи и не забьёшь гвоздь. Но если эту мысль вооружить инструментом, исполнительным механизмом, усилителем, она станет орудием универсальным. Излучатели "миязака" — это молоток для забивания гвоздей.

— Подаём управляющий сигнал на сетку лампового триода, — вставил Борис Курчатов, — а дальше...

— Именно так. Помните фразу о блоке управления? Так вот, блоком управления для "миязак" служит человек: его мозг. И этому есть подтверждение, — Бехтерев подошёл к столу и начал рыться в бумагах. — Где это тут у нас... Так, донесения... А, вот! Сержант Клюев, видевший "миязаку" в бою, был удивлён тем, что оператор излучателя "вёл себя как сонная тетеря". Действительно странно: идёт бой, установка работает, а её оператор спит себе без задних ног. Сержант ошибся: оператор-самурай не спал — он находился в состоянии боевого транса. Он слился со своей машиной. Сатори — есть такое понятие в дзен-буддизме.

— Синхронизация биотоков головного мозга с электромагнитным полем излучателя, — Курчатов не увлекался восточной экзотикой, он мыслил технологическими терминами. — Да, это возможно, я так думаю. Но погодите, что же это получается? По-вашему, у японцев есть тысячи высокообразованных солдат-операторов, отлично разбирающихся во всех тонкостях молекулярных и субатомных процессов?

— А этого не нужно. Согласно восточному миропониманию, суть вещей можно только почувствовать, ощутить, пережить, но нельзя познать разумом. Дзэн нацелен на центральное событие в жизни, которое не подать на анатомический стол интеллекта. Японцы не познают явления мира в нашем понимании — они их ощущают.

— Как собака: всё понимаю, только сказать не могу, — пошутил кто-то из молодёжи и тут же сник под сердитым взглядом Курчатова.

— Система "человек-машина", которую представляет собой "миязака" и её оператор, — продолжал Бехтерев, не обращая внимания на сконфузившегося шутника, — способна на всё.

— На всё? — переспросил Ландау с сомнением в голосе.

— Абсолютно — ограничений нет. Качественные характеристики воздействия зависят от изощрённости ума оператора, а количественные — от располагаемой энергии, влитой в "миязаку". Что мы, собственно, и наблюдаем: в апреле японцы останавливали авиационные двигатели, а в июле они уже блокировали взрывчатые вещества. Самураи приобретают опыт обращения с "миязаками", и что будет дальше, я не знаю: боюсь даже предполагать...

— Не надо предполагать, — прервал его Курчатов, — надо предлагать. Что конкретно вы предлагаете, Пётр Владимирович?

— Я предлагаю следующее: основываясь на высказанных мною соображениях, вы делаете электромагнитный излучатель переменной частоты. А я сяду за его рычаги — думаю, у меня это получиться лучше, чем у любого из здесь присутствующих: я нейрофизиолог.

...Когда жарко полыхавшее соляровое пламя, разожжённое на секретном полигоне под Москвой, сначала послушно сникло и погасло, а потом вспыхнуло вновь, подчиняясь беззвучной команде оператора "изделия СР-1",* наблюдатели — учёные и военные — дружно разразились радостными возгласами.

________________________________________________________________________________

* Аббревиатура СР означала "секретная разработка". Были и другие её расшифровки: "Советская Россия", "Социалистическая революция" и даже "Сталинский револьвер". Но в обиходе прижилось иронично-уважительное прозвище установок "Эс-Эр" — "Соловей-разбойник".

— Работает, — тихо поговорил Бехтерев, буквально сползая с операторского сидения "изделия" и пошатываясь. — Получилось...

— Получилось, получилось, Пётр Владимирович! — прорычал Курчатов, тиская его в объятьях. — На поток мы эти машинки поставим быстро, сложного в них ничего нет. Только где взять для них операторов? Мы же не японцы с этим их дзёном...

— Найдём, Игорь Васильевич. С воображением у нас, у русских, всё в порядке. Мы народ мечтателей: который век бредём по колено в грязи, кровью харкаем, перемогаем беды-невзгоды, а всё никак, — Бехтерев слабо улыбнулся, — не расстанемся с мечтою о счастье для всех и о светлом будущем.

"Соловей-разбойник" СР-7 — "русский ответ самураям", 1946 год

Первые боевые излучатели СР-3 и СР-4 поступили в войска дальневосточных фронтов в начале сентября 1945 года. И вовремя: над Тихим океаном вовсю сгущались грозовые тучи, посверкивая и погромыхивая.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. ВОЙНА БЕЗ ПРАВИЛ

Тёмная вода, вспоротая острым носом, с шипением обтекала стальные борта крейсера и свивалась за его кормой в длинный бурунный шлейф, оставленный корабельными винтами.

Тяжёлый крейсер US Navy "Индианаполис" шёл сквозь ночь с Тиниана к атоллу Улити, в громадной лагуне которого, способной вместить сотни кораблей и судов, укрылся флот адмирала Хэлси, отброшенный "миязаками" от Филиппин.

Командир "Индианаполиса", кэптен Маквэй, покинул Марианские острова с чувством выполненного долга: особая миссия, возложенная на его корабль и продолжавшаяся две недели, была выполнена. В середине июля 1945 в Сан-Франциско крейсер принял на борт секретный груз: здоровенный металлический цилиндр, напоминавший коробку для дамских шляп и занявший место в командирском салоне, и несколько ящиков, размещённых в ангаре для гидросамолётов.* Моряков "Индианаполиса", понятное дело, очень интересовало, что в этих ящиках, однако офицеры, сопровождавшие таинственный груз, хранили молчание, а их подчёркнуто-отстранённое поведение не располагало к откровенным разговорам. "Это что же получается, — подумал Маквэй, заметив у офицеров сопровождения таинственного груза эмблемы медицинских войск, — бактериологическая война? Хм, да по мне на самураев можно пролить хоть адскую серу, лишь бы она прожгла эту их проклятую магию!". Капитан Маквей уже знал о поражении US Navy у острова Лусон, и это известие его ошеломило.

________________________________________________________________________________

* В "шляпной коробке" находилось около ста килограммов урана, в ящиках — детонаторы для двух атомных бомб, одна из которых была сброшена на Токио.

"Индианаполис" выполнил задание чётко и в срок: выйдя из Сан-Франциско, крейсер пересёк океан, заскочил на несколько часов в Пёрл-Харбор, пополнил запас топлива и в ночь с 26 на 27 июля 1945 года прибыл в пункт назначения — на остров Тиниан.

Разгрузка на рейде прошла быстро и деловито. Маквэй поймал обрывок фразы "...груз уже ждут в пещере адмирала Какута". Что это за пещера, кэптен знал: в ходе боёв за остров там укрылся командующий обороной Тиниана вместе со своим штабом. Подступы к пещере были заминированы, японцы яростно отстреливались, и тогда морские пехотинцы подорвали вход в пещеру, наглухо замуровав её защитников. После взрыва из-под завала какое-то время слышались одиночные выстрелы, а потом всё стихло. "А теперь, значит, в пещере оружейная мастерская, — подумал Маквэй. — Надеюсь, души павших японцев не будут мешать нашим парням делать своё дело. Вряд ли "миязаки" способны вызывать кровожадных призраков из мира теней, хотя — кто его знает".

Тяжёлый крейсер "Индианаполис"

Закончив выгрузку, "Индианаполис" выбрал якорь и взял курс на Улити. Корабль шёл навстречу смерти, но никто из тысячи двухсот человек его экипажа об этом не знал.

* * *

Подводная лодка флота империи Ямато "И-58" крейсировала у Марианских островов вторую неделю. Как и крейсер "Индианаполис", субмарина тоже выполняла особую миссию. Провожая лодку в поход, вице-адмирал Симидзу сказал её командиру, капитану 3-го ранга Хасимото: "Вам выпала высокая честь одному из первых доказать, что "щит Аматерасу"* может служить и мечом". Хасимото догадывался, что означают слова адмирала: "И-58", одна из авианесущих лодок флота, вышла в море без бортового гидросамолёта — его место в палубном ангаре занял излучатель "миязака", а в экипаже субмарины стало одним человеком больше. Вряд ли подводная лодка, способная уйти на глубину, нуждалась в "щите богини" для обороны, значит, "миязаку" предполагалось использовать как оружие наступательное. И осознание этого наполнило Хасимото чувством гордости: ему доверили, и он не подведёт.

________________________________________________________________________________

* "Щит богини Аматерасу-Амиками" — одно из кодовых наименований японского лучевого оружия.

28 июля в 23.00 "И-58", шедшая в надводном положении, обнаружила на горизонте цель: вероятно, крупный надводный корабль, идущий встречным курсом. Чтобы не быть обнаруженным американским радаром, Хасимото приказал погружаться, но мангуст* его остановил.**

— Не надо, командир, — сказал он. — Я выключу его локатор.

________________________________________________________________________________

* Не все японцы — самураи, и не все самураи — мангусты. Так называли в первую очередь операторов "миязак", но впоследствии (и очень скоро) это понятие стало именем нарицательным.

** Командир — полновластный хозяин на борту своего корабля, царь и бог, однако оператор боевого излучателя во время атаки приобретает статус гарпунёра на китобойном судне, и его распоряжения становятся обязательными для всех, в том числе и для командира.

Корабли сближались. Хасимото заглянул в ангар и увидел, что мангуст уже занял своё место за излучателем, и что лицо его стало отрешённым: носитель "щита богини" был готов к бою. Командир вернулся на мостик и взял бинокль.

— Расстояние до цели — тридцать кабельтовых! — доложил радиометрист.

Дизеля "И-58", работавшие в режиме "зарядка-винт", натужно захрипели, и Хасимото понял: оператор излучателя включил боевой режим, используя всю мощность и генераторов, и аккумуляторных батарей. Американский тяжёлый крейсер накрыла незримая ментальная волна, отмодулированная и усиленная...

Вряд ли кто-нибудь на борту "Индианаполиса" смог что-то понять. "Я услышал, как от непомерной нагрузки взвыли турбины, — рассказывал чудом спасшийся инженер-механик. — Начал меркнуть свет, в наступившем полумраке стали видны красные нити накала ламп, светившихся еле-еле. Казалось, какой-то невидимый и очень большой вампир высасывает из корабля всю энергию до последнего ватта, вбирая в себя и пламя в топках, и перегретый пар в магистралях, и электрический ток на шинах распределительных щитов. Это было жутко".

Матросы в погребах боезапаса носовых восьмидюймовых башен тоже ничего не поняли. Они просто не успели этого сделать: тяжёлые туши снарядов превратились в огонь, и моряки сгорели быстрее, чем их зрительные нервы передали информацию мозгу.

На месте крейсера "Индианаполис" расползалась гигантская огненная амёба. Японцы на мостике "И-58" разразились криками "Банзай!". Капитан 3-го ранга Хасимото торопливо слез по рубочному трапу и протиснулся в ангар.

— Корабль гайкокудзинов рассыпался в прах! — торжествующе произнёс он, обращаясь к мангусту.

Оператор не ответил, и поза его не изменилась. Командир "И-58" сделал несколько шагов, дотронулся до плеча мангуста, заглянул ему в лицо и понял: воин-самурай, только что одним движением мысли испепеливший военный корабль бледнолицых, мёртв.

* * *

Серые тушки были разбросаны по всему вольеру. Некоторые мыши ещё подергивали лапками, но это были уже посмертные сокращения мышц.

— Результат тот же самый, — задумчиво произнёс Тамеичи Миязака, переводя взгляд на излучатель, установленный на треноге и похожий на какого-то доисторического зверя. Ствол аппарата был направлен на вольер.

— Вы правы, — Синъитиро Томонага кивнул. — И тем не менее...

— И тем не менее. Значит, — Миязака повернулся к армейскому генералу, стоявшему чуть поодаль, — натурные испытания на пленных китайцах не дали ожидаемого результата?

— Да, Миязака-сан, — генерал вежливо поклонился. Творец супероружия уже считался в Японии вторым лицом после императора, и его почитание доходило до обожествления. — Во всех трёх случаях операторы излучателей умерли мгновенно. А среди "брёвен"* погибли только двое, и то они, скорее всего, умерли от страха. У всех же остальных, по заключениям медиков, наблюдаются лёгкие контузии, а большинство вообще невредимы. Генерал Ямада очень расстроен.

________________________________________________________________________________

* "Бревнами" японские "экспериментаторы" (в частности, из "Отряда 731") называли людей, на которых они ставили свои опыты.

"Расстроишься тут, — подумал Миязака. — Ямада надеялся без единого выстрела засыпать всю Маньчжурию трупами гайкокудзинов, а вместо этого — гибель трёх его лучших воинов без всякого ущерба для врага".

— Что вы об этом думаете? — спросил Миязака у Томонаги, когда генерал покинул лабораторию. — С капитаном Маэда, взорвавшим американский крейсер, более-менее ясно — мангуст надорвался, хотя я могу только догадываться, какой процесс он пытался раскачать. Но "формула смерти" — здесь не было никаких импровизаций, коды частот были проверены и операторы знали, что и как надо делать. Три неудачи подряд — это уже не случайность, это закономерность!

В отличие от Миязаки, у Томонаги причин для раздражения не было. Томонага, ядерный физик, работавший вместе с Хидэки Юкава под руководством профессора Нисины над японской атомной бомбой, только что (причём всего за несколько дней) выполнил особое задание, исходившее от самого императора Хирохито — микадо потребовал, чтобы никаких новых атомных взрывов над городами Японии не было. Томонага не сомневался, что "миязакой" можно погасить ядерный распад, но как это проверить? Не просить же янки сбросьте, мол, ещё одну бомбу, а мы её нейтрализуем. Но Томонага нашёл выход: он, имея чёткое представление о том, что происходит с ядрами атомов урана, сам синхронизировался с излучателем и мысленно провёл весь процесс погашения, снимая при этом собственную энцефалограмму, а затем поставил натурный эксперимент — с помощью "миязаки" лишил радиоактивности кусок обогащенного урана. После этого нескольким лучшим операторам ПВО страны было объяснено, что и как надо делать, и они отрабатывали упражнение, пока их энцефалограммы не стали совпадать по характеру с энцефалограммами самого Томонаги. Спектр боевых излучателей пополнился ещё одним набором частот — с вероятностью до девяносто пяти процентов можно было сказать, что следующая американская атомная бомба, сброшенная на город, прикрытый "миязаками", не взорвётся.

— Операторы излучателей убили сами себя, — продолжал рассуждать вслух Миязака, и тут Томонагу осенило.

— Я понял! — воскликнул он. — "Луч смерти" прерывает жизнедеятельность человека, но наши операторы — они ведь тоже люди, и они сами стали первыми жертвами излучения. Оператор может экранировать от воздействия поля энергоисточник излучателя, но свой собственный мозг, инициатор процесса, он экранировать не может: в противном случае процесс просто не начнётся.

— И это означает, — подхватил "отец сверхоружия", мгновенно всё понявший, — что никаких "лучей смерти" не будет. Во всяком случае, пока излучателями управляют люди, а не роботы, способные мыслить. Спасибо, Томонага-сан, теперь всё ясно. Замкнутый круг... Оказывается, оружие богини имеет предохранитель. Да, боги предусмотрительны, но даже они не могут всё предусмотреть!

Глаза Тамеичи Миязака вспыхнули мрачным огнём, и Томонаге стало не по себе.

— Меня больше заботит гибель капитана Маэды, — сказал он. — А если то же самое произойдёт во время готовящейся атаки на американский флот, причём ещё до того, как будет достигнут должный эффект воздействия? Целей ведь будет не одна, а много — десятки, если не сотни.

— Наша атака будет успешной, — ответил Миязака, к которому вернулось его обычное холодное спокойствие. — Капитаны Сайто и Фукуи — мангусты опытные. Они будут работать строго в заданном и проверенном диапазоне: это битва, а не разведка боем.

* * *

Появление на подступах к атоллу Улити, где стояли сотни американских кораблей — авианосцы, линкоры, крейсера, эсминцы, — одиночного неопознанного самолёта (судя по всему, японского) большой тревоги не вызвало. Скорее всего, это был обычный разведчик, а так как он летел без всяких помех, не было оснований подозревать, что где-то таятся и японские субмарины, загаживающее пространство излучением "миязак". В небо поднялись четыре "корсара", быстро набравшие высоту и пошедшие на перехват. Они сообщили, что видят большой шестимоторный японский самолёт, а потом... Потом повторилось то, что уже случалось неоднократно: двигатели всех четырёх истребителей дружно встали, и "корсары" упали в океан.

По той информации, которую они успели передать, офицеры штаба вице-адмирала Митчера пришли к выводу, что японский шестимоторник — это новейший стратегический бомбардировщик G10N "Фугаки", летающий монстр с размахом крыльев в шестьдесят три метра, способный, если верить скудным разведданным, подниматься на высоту пятнадцати километров и нести до двадцати тонн бомбовой нагрузки со скоростью семьсот восемьдесят километров в час. Двадцать тонн — это означало, что "фугаки" запросто поднимет "миязаку" вместе с её энергоисточником. Факт, конечно, неприятный, но что может сделать целому флоту один самолёт, пусть даже оснащённый боевым излучателем? Появление разведчика — это первый признак готовящейся атаки, но никаких других объектов радары не фиксировали — ни в небе, ни на поверхности океана

Стволы 127-мм орудий задрались вверх, но огня не открывали: бомбардировщик шёл на слишком большой высоте. Достигнув атолла, японский самолёт начал описывать круги, и адмиралу Митчеру, следившему в бинокль за едва различимой в небе точкой, стало как-то не по себе: "фугаки" напоминал хищную птицу, высматривающую добычу. "Что-то случится, чёрт меня подери" — подумал адмирал.

И это "что-то" случилось. Японский шестимоторник снизился, и...

Над лагуной атолла Улити разнёсся звук, похожий на тот, который издаёт лопнувший воздушный шарик, только гигантских размеров. Громадный огненный пузырь проглотил авианосец "Рэндольф", и родился другой звук — звук, с каким взрывается бочка с бензином, только очень большая бочка. Лопнул второй "воздушный шарик", и в огненном облаке исчез авианосец "Банкер Хилл".

— Проклятье! — в бешенстве заорал адмирал Митчер. — Этот джап взрывает топливные танки кораблей! Сбейте его — раз горит бензин в танках моих авианосцев, он должен гореть и в двигателях самолётов! И снаряды тоже должны взрываться — огонь!

Адмирал Митчер мыслил правильно — он был сообразительным человеком. Снаряды взрывались, но взрывались они на небольшой высоте, не причиняя японцу никого вреда. А "корсары" и "адские коты", взлетавшие на перехват, вспыхивали в небе огненными шарами — бензин горел, но не в цилиндрах двигателей, а в топливных баках истребителей. А в лагуне атолла Улити взрывались один за другим авианосцы Тихоокеанского флота Соединённых Штатов Америки — могучие корабли, на создание которых были потрачены годы труда сотен и тысяч инженеров и рабочих многочисленных американских верфей.

Американские авианосцы в лагуне атолла Улити

Операторам "миязак", посылавших огненную смерть на корабли US Navy, не было нужды поджигать каждый галлон из девятисот тонн бензина, залитого в танки каждого их "эссексов". Они только подносили спичку и давали свободу морю огня, полыхавшего так, словно воздух над лагуной атолла Улити состоял из одного чистого кислорода, без примеси азота и углекислого газа. Трубопроводы лопались, выплёскивая на палубы огненные потоки; цистерны взрывались раздавленными гнойниками, истекавшими пламенем. От высокой температуры корёжило переборки, выгибался металл палуб, самолёты в ангарах вспыхивали как игрушечные — на каждом авианосце было слишком много бензина. И беспомощными мотыльками сгорали в злом бушующем огне люди, сгорали мгновенно, распадаясь хлопьями чёрной копоти.

Покончив с авианосцами, мангусты изменили частоту: теперь объектом атаки стали соляр и мазут. Поджечь их было труднее, но огонь охватывал линкоры, крейсера и эсминцы, глотая один корабль за другим. Весь атолл затянула завеса густого чёрного дыма, и это стало спасением для многих кораблей и судов — поджигатели потеряли их из виду. Огромный флот горел, словно он состоял из бумажных корабликов, а в небе кружил "фугаки" — неуязвимый и беспощадный, как ангел смерти...

Когда к атоллу подошли японские боевые корабли (случилось это 19 августа, через три дня после атаки), коралловые рифы Улити были усеяны мёртвыми обгорелыми остовами кораблей — их были десятки, и многие из них всё ещё дымились.

Американский Тихоокеанский флот был разгромлен в одночасье: по сравнению с атакой атолла Улити в 1945 атака Пёрл-Харбора в 1941 казалось детской шалостью. А среди моряков US Navy, вырвавшихся из объятий "огненной смерти", родилось жутковатая шутка: "Акулы Тихого океана перестали есть сырое мясо: теперь они предпочитают мясо жареное".

* * *

...Маятник войны, с чугунной неотвратимостью двигавшийся от Гавайев к берегам Японии, сокрушая коралловые черепа тихоокеанских атоллов, зацепился за Филиппины и пошёл в обратную сторону. Война, до сих пор шедшая по неким "правилам", установленным за века и тысячелетия кровавой истории человеческой, изменила лик свой: "оружие богов", подаренное империи Ямато свирепым гением Тамеичи Миязака, перечеркнуло все прежние представления о войне как таковой, о способах её ведения, о стратегии и тактике, и понятие "поле боя" обрело новый смысл. И ни японские генералы, ни операторы-мангусты, ни даже сам создатель супероружия ещё не понимали в полной мере, на что оно способно. "На всё" — это короткое словосочетание не имело границ, и это, если вдуматься, было самым страшным.

Огненная буря над атоллом Улити, уничтожившая почти весь Тихоокеанский флот США, лишила американцев не только основной боевой силы, но и подорвало их способность и готовность сопротивляться — ту самую, которая, будучи помноженной на промышленную мощь, позволила Америке превратить её поражения сорок второго года в победы года сорок четвёртого. Что можно противопоставить врагу, уничтожающему на расстоянии соединения боевых кораблей и эскадрильи боевых самолётов и остающемуся при этом недосягаемым и неуязвимым? Кошмарный сон, где человек не может ни убежать, ни отбиться от чудовища, тянущегося к его горлу, стал явью.

Бесполезными сделались самые передовые технические идеи, воплощённые в грузных корпусах линкоров и авианосцев, в стремительных телах истребителей и бомбардировщиков, в торпедах, бомбах и тяжёлых снарядах, в звенящей ярости авиационных моторов и в рокоте мощных турбин, в чутких антеннах радаров и в обтекателях гидролокаторов, в орудийных стволах и даже в патронах магазинных винтовок. Материальный мир, веками познаваемый пытливым умом человеческим, перевернулся: привычные законы физики, подтверждённые опытом и шеренгами формул, выстроившихся на страницах научных трактатов, рассыпались пылью под натиском чего-то неосязаемого и малопонятного, но действенного, как удар меча.

Приходит день, приходит час,

Приходит миг, приходит срок -

И рвётся связь.

Кипит гранит, пылает лёд,

И легкий пух сбивает с ног -

Что за напасть?

И даже тоненькую нить

Не в состоянье разрубить

Стальной клинок!*

________________________________________________________________________________

* Песня Волшебника из к/ф "Обыкновенное чудо".

Английская эскадра отошла к Цейлону и дальше, к берегам Африки; американские вооружённые силы на Тихом океане торопливо отступали, и отступление это походило на паническое бегство: все привычные и хорошо знакомые средства ведения войны оказались бессильными перед материализованной разрушительной волей, извергаемой излучателями Тамеичи Миязака. В обиход входило ненаучное, но понятное и ужасающее словосочетание "боевая магия" — как ещё объяснить то, что проделывали самураи своими "миязаками"? Да, учёные уже могли — в общих чертах — понять, с чем они столкнулись, но от этого было не легче: защиты от японского "оружия богов" не существовало.

Американские субмарины, продолжавшие охоту на японские транспорты, ещё какое-то время держались, но дошла очередь и до них. "Миязаки" оказались не только оружием, но и действенным средством обнаружения: обычные локаторы по сравнению с ними были не более чем факелом по сравнению с лучом прожектора. За одну лишь неделю августа погибло одиннадцать американских субмарин — "плотность потерь", скрупулёзно подсчитанная в штабе Тихоокеанского флота, в сорок раз превысила среднестатистическую: за четыре года войны на Тихом океане погибли пятьдесят две американские подводные лодки (ноль целых три десятых лодки в неделю). А что происходило с лодками (по крайней мере, с некоторыми из них), обнаруженными "миязаками" японских лёгких крейсеров, сопровождавших конвои, стало ясно из донесения капитана 3-го ранга Мортона, командира подводной лодки "Тенч", которой повезло — она уцелела.

"На глубине шестидесяти ярдов мы потеряли управление, — сообщил Мортон. — Вся электрика взбесилась: отказали электромоторы, скисло управление гидравликой, перестали перекладываться горизонтальные рули. Субмарина начала проваливаться, не помогло даже экстренное — вручную — продувание балластных цистерн. К счастью, глубины в этом районе были небольшими: на глубине ста семидесяти ярдов мы легли на грунт и лежали там тихо, как покойники, пока не затих шум винтов японских кораблей. Прошло десять часов; в отсеках стало трудно дышать, аварийное освещение еле теплилось. И тогда мы попробовали включить электродвигатели и всплыть, и это нам удалось: японцы со своими "заклинанием дьявола" ушли, сочтя, что с нами покончено. Вероятно, другим нашим лодкам, попавшим под удар "миязак", повезло меньше: потеряв управление, они провалились ниже предельной глубины погружения, после чего давление воды взломало их прочные корпуса надёжнее глубинных бомб".

Спасением для американцев (или хотя бы отсрочкой исполнения приговора) стали огромные просторы Тихого океана и относительная малочисленность японского военного и транспортного флота — четыре года жестоких боёв ослабили боевую мощь империи Ямато, а японская промышленность не могла восполнить потери в считанные месяцы. Не могла она и насытить в сжатые сроки армию и флот десятками тысяч боевых излучателей всех калибров, а главное — новое оружие требовало немалого мастерства и особой подготовки операторов: диапазон воздействия "миязак" непрерывно расширялся, но асов, умеющих работать во всём доступном спектре частот, можно было посчитать по пальцам. Выражение "талант воина" тоже обрело новый смысл — ведь даже обычным снайпером может стать далеко не каждый.

Тем не менее, маятник "войны без правил" приближался к Гавайским островам с неотвратимостью секиры палача — похоже, его не могли остановить ни боевые газы, ни даже атомные бомбы.

* * *

То, что Гавайям не избежать японского удара, американскому командованию было ясно: не захватив Гавайи, самураи не могли продвигаться дальше на восток. Американцы не надеялись удержать острова — "миязаки", судя по всему, проломят любую оборону, — но надо было выиграть время: не может такого быть, чтобы на японские излучатели не нашлась управа, учёные непременно что-нибудь придумают. Стараясь не поддаваться панике (а это было очень непросто), генералы US Army пытались прикинуть, каким будет бой, когда всё и вся простреляно "миязаками", когда отказывают винтовки, не взрываются снаряды и не работают моторы — военные оставались военными. "Если на тебя идёт дьявол, — говорил Макартур, — прикинь, чем ты можешь вспороть ему брюхо. В конечном счёте, исход любого сражения решают солдаты в рукопашной: мы будем резаться с джапами штыками, будь я проклят!". Морские пехотинцы запасались газовыми гранатами, начинёнными дифосгеном, а в мастерских Пёрл-Харбора изготовляли из стальных полос арбалеты и короткие арбалетные стрелы. Американцы сдаваться не собирались: на предложение начать мирные переговоры, сделанное правительством Трумэна после бойни на атолле Улити, японцы ответили в том же духе, как ответили им янки в сорок втором, после сражения у Мидуэя: "Мы подпишем мир на борту нашего флагманского корабля, стоящего в Нью-Йоркской бухте". И гарнизон Оаху принял неравный бой, почти не надеясь на победу — надеяться на неё было трудно.

Сражение за Гавайи развёртывалось так, как и ожидалось: в небе повисли "фугаки", а к островам подошли линкоры и крейсера флота империи Ямато. Японское командование тщательно готовило захват островов и не допустило "мозаики": операция с массированным применением "миязак" была сложной и многоэтапной, уровень умения сотен операторов, принимавших в ней участие, — разным, и если бы мангусты стали действовать кто во что горазд, как средневековые воины в беспорядочной свалке, где всё решает индивидуальная подготовка бойцов, сражение стало бы беспорядочным и неуправляемым. Образно говоря, генерал Ямасита и адмирал Курита выстроили своих мангустов: излучатели работали по команде в узких заданных диапазонах, и никакого "хвастовства" мастерством "ментального воина" не допускалось.

"Фугаки" накрыли острова конусом поля, в котором глохли двигатели и не работало огнестрельное оружие. Береговые батареи Оаху не встретили огнём приближавшийся флот вторжения, и самолёты не поднялись с взлётных полос аэродромов. Впрочем, самолётов этих было немного, всего около сотни: американцы отправили на материк большую часть боевых машин, не без основания полагая, что толку от них всё равно не будет. И половина самолётов стояла с пустыми топливными баками — Макартур опасался "огненной волны". Однако её не последовало: одно дело атаковать ясно различимый надводный корабль, чётко представляя себе всё происходящее, и совсем другое дело — бить вслепую, нащупывая замаскированные нефтехранилища и склады боеприпасов, укрытые в складках местности. Кроме того, к Оаху, к границе поля, уже приближались корабли флота вторжения, а "миязаки" не имели системы распознавания "свой-чужой". И самураи решили не рисковать: уровень владения "оружием богов" даже у лучших операторов-мангустов был ещё далёк от совершенства.

Японские крейсера подходили к Пёрл-Харбору в зловещем молчании, и в тягостном ожидании замирали сердца артиллеристов и морских пехотинцев, следивших за вражеской армадой: неужели джапсы так и не сделают ни единого выстрела? Этого не произошло: когда флот вторжения был в нескольких милях от Оаху, небо и океан вздрогнули от рёва десятков крупнокалиберных орудий.

Японцы применили тактику, проверенную у Филиппин и отработанную. "Фугаки", кружившие над Пёрл-Харбором, сняли поле и перенацелились на другие острова архипелага, занавесив их маревом. Оаху взяли под лучевую опеку линкоры и тяжёлые крейсера японцев, охватившие широкой полудугой побережье острова от мыса Барберс до мыса Даймонд Хэд — каждый из кораблей имел свой сектор воздействия, который перекрывался его бортовыми излучателями. Берег испятнали дымные султаны разрывов — выключив "миязаки", японцы развили максимальную скорострельность, торопясь выпустить как можно больше снарядов, пока противник не опомнился.

Берег ответил — янки опомнились быстро, и быстро пристрелялись. Высокие всплески окружили "Мусаси", а затем четырнадцатидюймовый снаряд ударил в крышу его носовой башни главного калибра и... с воющим гулом рикошетировал и упал в море, подняв фонтан сверкающих брызг. По команде адмирала Куриты мангусты вновь активировали поле.

Началась игра в "кошки-мышки" — игра, в которой все преимущества были на стороне атакующих. Японцы произвольно варьировали периодичность появления "окон" в поле и продолжительность их открытия; они знали наверняка, на каком участке побережья надо будет сосредоточить огонь башенных орудий через ближайшие пятнадцать-двадцать секунд. Американцам же приходилось подстраиваться и ловить момент — неудивительно, что стрельба их орудий была на порядок менее эффективной. И тогда с аэродромов Оаху, щедро изрытых воронками, взлетели уцелевшие самолёты, а из узкой горловины входа в гавань выскочила дюжина американских эсминцев

Воздушная атака была безуспешной (на успех никто и не рассчитывал — самолёты должны были отвлечь и рассеять внимание противника, заставляя операторов излучателей заботиться и о ПВО флота вторжения), но у эскадренных миноносцев, несмотря на то, что они разворачивались для атаки под перекрёстным огнём, были кое-какие шансы. Эсминцы US Navy получили на вооружение электроторпеды, скопированные с трофейных немецких, — электромоторы не должны были сдохнуть в стандартном поле, рассчитанном на подавление двигателей парогазовых торпед. Правда, оставался ещё вопрос, сработают ли боеголовки, но это можно было проверить только в бою. Предполагалось, что торпеды всё-таки взорвутся — японцы непременно встретят атаку эсминцев огнём, следовательно, артиллерийских порох и тринитротолуол будут детонировать как положено. А не сработают торпеды — что ж, тогда остаётся старый добрый таранный удар, который не отменил и двадцатый век со всеми его техническими наворотами. Эсминцы шли на таран, как в античные времена, подгоняемые не стонущими от натуги гребцами, а табунами условных коней, бьющих сотнями тысяч копыт в лопатки бешено вращавшихся турбин. "Гайкокудзины хотят красиво умереть, — проговорил адмирал Курита, глядя на атакующие эсминцы. — Пусть будет так: храбрым воинам нельзя отказывать в подобной чести".

Таранный удар

Японцы встретили атаку ураганным огнём. И всё-таки, зафиксировав пуски торпед, они снова включили гасящее поле: японские адмиралы не хотели рисковать. Электроторпеды прошли мёртвую зону, однако три стальные рыбины, нашедшие борта японских кораблей, не взорвались — "миязаки" осечек не давали. "Стронг", "Эванс" и "Боул" были потоплены ещё на подходе, ещё три эсминца отвернули, получив повреждения, но остальные дорвались до боевых порядков флота вторжения. "Дрекслер", проскочив между крейсерами "Судзуя" и "Кумано", врезался в борт японского танкодесантного корабля, проломив сталь и вспоров обшивку. Японец накренился, черпая воду, но и победителю пришлось несладко. Эсминцы двадцатого века — не греческие триеры и не римские триремы, специально предназначенные для таранного боя; носовая часть "Дрекслера" была непоправимо изуродована, он потерял ход и начал зарываться носом. А затем из дымовой завесы выдвинулся форштевень тяжёлого крейсера "Тикума" и разрубил хрупкий корпус эсминца.

Японцы приняли таранный бой, в котором их более крупные тяжёлые корабли имели явное преимущество — линейный корабль "Хьюга" при столкновении на сходящихся курсах переломил своей бронированной носовой оконечностью эсминец "Шеннон" как спичку. Эсминец "Битти" сцепился бортами с лёгким крейсером "Сакава", и начался абордажный бой в лучших традициях флибустьеров, с распарыванием животов ножами и проламыванием черепов тяжёлыми подручными предметами вроде брусьев и железных ломов. Однако этот бой продолжался недолго: опасаясь, что американцы захватят излучатель "Сакавы", японцы сняли поле и смели с палуб обоих кораблей орущую, стонущую и лязгающую железом толпу длинными очередями строенных зенитных автоматов, не разбираясь, где свой, где чужой.

...Раздвигая носами плавающие обломки и не обращая вниманиям на цеплявшихся за них людей, десантные суда флота вторжения двинулись к судорожно огрызавшемуся берегу. А навстречу им потекли косматые облака ядовитых газов, выброшенных пневматическими газомётами, наскоро сконструированными в торпедных мастерских Пёрл-Харбора на основе стрельбовых механизмов торпедных аппаратов.

Газовая атака не стала для японцев неожиданностью — со времени налёта "троянских коней" янки на Токио не прошло и месяца. Угловатые коробки десантных барж продолжали двигаться к берегу в клубах ядовитого тумана, только люди в их стальных утробах утратили человеческий облик. Лица имперских солдат скрылись за хоботясто-пучеглазыми личинами противогазов — казалось, на Оаху наступает орда злобных пришельцев из неведомых миров, порождённых больной фантазией очередного сочинителя, жаждущего развлечь скучающую и пресыщенную публику. Потери десанта от химического оружия были ничтожными: куда больше людей — сотни и тысячи — погибло на улицах Гонолулу, куда переменившийся ветер погнал газовое облако. Мирное население оказалось беззащитным — как всегда.

Газовая атака

Железные чудища в полном молчании — всё побережье было перекрыто полем узкого диапазона частот, блокирующим огнестрельное оружие, но не мешавшим работе двигателей внутреннего сгорания, — достигли мелководья. С грохотом откинулись аппарели, и по ним на берег с рычанием поползли японские лёгкие танки, расплёскивая воду и разбрасывая песок. Их пушки и пулемёты бездействовали, но в ближнем бою штык и даже арбалетная стрела — слабое оружие против подвижной брони. А за танками с криком "Банзай!" густыми цепями бросились в атаку воины микадо.

Самураи недооценили противника. Кто-то надоумил морских пехотинцев US Army вооружиться американским аналогом знаменитого "коктейля Молотова" в ассортименте, и из полуразрушенных окопов, из-за камней и из-за кустов в японские танки полетели бутылки с зажигательной смесью, исправно вспыхивавшей и жарко горевшей. "Ха-Го" и "Чи-Ха"* горели чадно и смрадно, истекая удушливым чёрным дымом; морпехи пошли в контратаку, и на золотистом песке Эва Бич закипела по-звериному жестокая схватка: падая под ударами японских штыков, янки остервенело резали самураев ножами, перерубая шейные позвонки.

________________________________________________________________________________

* "Ха-Го" — японский лёгкий танк времён Второй Мировой войны, "Чи-Ха" — средний (по японской классификации), хотя по весу его также можно считать лёгким танком.

Голова японского солдата, насажённая на железный штырь на подбитом японском танке

Весь берег превратился в полосу кровавой липкой грязи, отвратно чавкавшей под ногами сражавшихся. Десантников оттесняли к воде; в район высадки спешно выдвигались, лязгая гусеницами, американские "стюарты" и "шерманы", и тогда в ответ на отчаянные радиопризывы о помощи, подаваемые частями первого эшелона, японцы сняли завесу поля, и на берег снова обрушился смерч артиллерийского огня. Восьми— и четырнадцатидюймовые снаряды разрушали окопы, разносили блиндажи и размётывали в клочья человеческие тела; под градом снарядов 127-мм скорострелок американские танки вспыхивали один за другим — их расстреливали прямой наводкой, — а с десантных судов ударили пулемёты, прокладывая кровавые просеки в рядах морских пехотинцев, распалённых боём, опьяневших от пролитой крови и начисто позабывших о какой-то там цивилизованности.

Игра в "кошки-мышки" возобновилась, но в этой игре кошка всегда выигрывает — мышка будет съедена (если, конечно, не сбежит, что маловероятно). Бой переломился — самураи наступали, продвигаясь в глубь Оаху и умело используя преимущество, даваемое им "миязаками": пушки, пулемёты и двигатели оживали только тогда, когда это было выгодно японцам, и замолкали, когда это было им невыгодно. Они обтекали узлы сопротивления, а с пулемётно-артиллерийскими дотами поступали очень просто: заглушив оружие защитников укрепления, подбирались вплотную, заливали бункер огнемётной смесью, выключали поле и швыряли в амбразуру горящий факел. И странным образом вдоль всего берега Оаху то вспыхивали ярко, то слегка дымились, то вновь загорались подбитые танки обеих сторон — в полном соответствии с диапазоном частот, используемых операторами-мангустами. А на остров уже высаживался второй эшелон японской армии вторжения — отборные дивизии, готовившиеся оборонять метрополию, но перешедшие теперь в наступление и жаждавшие крови бледнолицых.

К вечеру 2 сентября 1945 гола организованное сопротивление US Army на Оаху было сломлено. Способность любой армии сражаться имеет свой предел, за которым или бегство, или плен, или смерть. Выбор невелик: бежать с острова, окружённого императорским флотом, американцам было некуда, а умирать за президента Соединённых Штатов Америки они не спешили. И солдаты Макартура начали сдаваться в плен, несмотря на леденящие душу рассказы о самурайских зверствах, — для человека западной цивилизации, для его образа мышления, смерть отложенная (пусть даже очень вероятная и отложенная ненадолго) всегда предпочтительней смерти немедленной. Ночью в окрестностях Гонолулу, на пирсах Пёрл-Харбора, на аэродромах Оаху ещё шли бои, отчаянные и безнадёжные для защитников острова, но уже на следующий день японцы стали прочёсывать остров, вылавливая жалкие кучки американских солдат, прятавшихся по лесам и в пещерах горного массива Кулау.

Захват остальных островов Гавайского архипелага — Ланаи, Молокаи, Кахоолаве, Мауи, Ниихау и Большого острова — не составил для японцев особого труда: большая часть американских войск, оборонявших Гавайские острова, была сосредоточена на Оаху, где она и была разгромлена — частично уничтожена, частично взята в плен.*

________________________________________________________________________________

* Из стотысячного (с учётом флотских частей) гарнизона Гавайских островов на Оаху погибло около 30 тыс. американских солдат и офицеров, более 50 тыс. были взяты в плен. Потери японцев убитыми и ранеными составили свыше 20 тыс. человек.

Все корабли, стоявшие в Жемчужной Гавани, — эсминцы, сторожевики, катера, буксиры — погибли: одни были потоплены японцами, другие взорваны самими американцами во избежание захвата. Несколько десятков эскортных кораблей и небольших транспортов с других островов покинули атакованный архипелаг: набитые солдатами и беженцами, они пытались спастись. Удалось это очень немногим: за ними рьяно охотились японские корабли и самолёты. Не "фугаки", нет: японцы имели всего лишь несколько десятков этих гигантских машин и считали слишком расточительным использовать их для атак одиночных корветов, малотоннажных транспортов и парусных шхун. Уходившие на восток корабли добивали "джуди" и "джиллы" палубной авиации адмирала Озавы: добивали по старинке, торпедами и авиабомбами, словно никаких "миязак" не существовало в природе.

А на Оаху началась резня: японцы, раздражённые отчаянным сопротивлением янки и понесёнными потерями, казнили пленных американцев, отрубая им головы самурайскими мечами.

Казнь пленного американца

На Гавайи, в райский уголок с тёплым морем, шелестом пальм и ласковым климатом, вломилось тёмное средневековье с его полным презрением к человеческой жизни: и к своей, и к чужой...

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. ЗАВОЕВАТЕЛИ МИРА

Синтоистский храм

В храме было полутемно, и солнечные лучи, проникавшие в распахнутые оконные проёмы, казались световыми клинками, вонзавшимися в деревянные плитки пола. В центре зала, положив ладони на колени, сидел на пятках человек в чёрном кимоно с вышитым на спине золотистым драконом. А перед ним рядами сидели люди в белых кимоно с чёрными поясами — много людей, готовых слушать человека в чёрном: человека, изрекавшего волю духов-ками и богов синто — в этом не сомневался никто из присутствующих в зале храма.

— Внемлите, — произнёс человек в чёрном. Он говорил негромко, но в благоговейной тишине его голос был слышен отчётливо. — Вы — мангусты, вы — избранные, вам надлежит свершить деяние, достойное богов. Вы исправите вывих Пути, допущенный людьми по их неразумению, под соблазном тёмных сил бытия. Вы измените мир, и он станет таким, каким он и должен быть по замыслу его сотворивших. Кто вы?

— Мы — мангусты, — прошелестело в полутёмном храмовом зале. — Мы — избранные.

— Мир погряз в алчности, — продолжал человек в кимоно с жёлтым драконом. — Его пожирают золотые змеи, порождённые цивилизацией гайкокудзинов, цивилизацией белых людей. Золотые змеи обвивают людей своими кольцами, шёлковыми, но смертельными, и впрыскивают яд, который кружит головы бледнолицым и заставляет их верить, что счастье — это когда всё можно купить: и честь воина, и дружбу мужчины, и любовь женщины. Золотые змеи расползаются по всему миру — кто может их остановить?

— Мангусты... Мангусты... Мангусты...

— Да, мангусты, — человек в чёрном кивнул, кивнул медленно и величественно. — Вы, мангусты, вы, избранные, вы истребите золотых змей, истребите их всех! Но золотые змеи гнездятся в душах и в сердцах, и поэтому нам, детям Аматерасу, придётся истребить всех бледнолицых: белая раса, ступившая на путь порока, обречена. Она должна быть уничтожена — только так мы сможем спасти этот мир от яда золотых змей. Вы, мангусты, готовы спасти мир?

— Готовы... Готовы... Готовы...

— У вас в руках будет совершеннейшее оружие — оружие богов, которое вы обрушите на змеиные головы. Но змеи будут жалить, и многим из вас суждено умереть. Вы, мангусты, готовы умереть, сражаясь?

— Готовы... Готовы... Готовы...

— Отточите ваш разум — он будет подобен мечу самурая. Погасите ненужные мысли, смирите ненужные чувства. Проникните в суть вещей, и нанесите змеям смертельный удар — незримый, бесшумный и неотразимый. Вы — воины, которым доверено оружие богов!

— Мы — воины, которым доверено оружие богов...

— Очистите ваше сознание, и откройте дорогу пониманию. Удар Меча Богини подобен приёму айкидо: прежде чем его нанести, его надо понять. Слейтесь с сутью вещей — только тогда вы сможете стать истинными Воинами Духа. Осознайте своё предназначение, воины-мангусты! Вы можете это сделать!

— Мы можем... можем... можем...

— Идите, и готовьтесь сражаться, убивать и умирать. Чтобы в этом мире жили люди — настоящие люди, не отравленные ядом золотых змей, — змеи должны умереть: все, и змеи, и змеёныши. Идите, воины-самураи, воины-мангусты. Я сказал главное — остальное расскажут вам ваши наставники-сэнсеи, уже испытавшие в бою оружие богов.

Оставшись один, человек в чёрном кимоно ещё какое-то время сидел в расслабленной позе. Потом встал, вышел из храма и, закрыв глаза, поднял лицо к небу, подставляя его солнечным лучам и порывам ветра, пахнущего морем. Тихо шелестела листва, еле слышно журчал ручей в саду камней. Постояв так несколько минут, человек встряхнулся и глубоко вздохнул. Посмотрел на каменную статую неведомого зверя, сидевшего на задних лапах, еле заметно усмехнулся и пошёл переодеваться в повседневный костюм. Человека ждали дела — много дел.

Тамеичи Миязака одинаково хорошо чувствовал себя и в ипостаси учёного-физика, и в ипостаси духовного наставника — Того-Кто-Указует-Путь.

* * *

В японском Генеральном штабе практически не было разногласий по вопросам "Кто основной противник?" и "Куда должен быть направлен главный удар?" — четыре года войны на Тихом океане дали ответы на эти вопросы. Советский Союз рассматривался Японией как противник второстепенный, и даже впечатляющая победа русских армий над фашистской Германией не изменила точку зрения генералов империи Ямато. Русский Тихоокеанский флот был гораздо слабее Императорского флота, даже поредевшего и потрепанного, и, по мнению японских адмиралов, не представлял собой серьёзной угрозы интересам Японии на Тихом океане, её коммуникациям и островам метрополии. Не опасались самураи и русской авиации дальнего действия, тем более что с появлением "миязак" гипотетическая угроза налётов советских бомбардировщиков на японские города была сведена на нет — самолётам не пробить "щит богини". Активные же действия против России с целью захвата Приамурья, Приморья и даже всей Сибири японский генералитет не интересовали: что в итоге можно приобрести? Заснеженную непроходимую тайгу? Сибирь — край богатый, но её природные богатства надо ещё разведать и освоить, что потребует немало времени и сил. "Наступать на север, — заявил начальник имперского Генштаба генерал Умэдзу Ёсидзиро, — это всё равно что стричь кошку: визгу много, шерсти мало". К тому же у кошки имелись когти: помнили японцы Хасан и Халхин-Гол, и не переоценивали боеспособность своих сухопутных войск.

Наступление советских войск в Маньчжурии в июле 1945 встревожило самураев, но после того, как оно было остановлено излучателями, генералы империи Ямато успокоились: могучие русские танки и знаменитые "катюши" оказались бессильными перед "миязаками". Раздавались призывы "покарать северных гайкокудзинов" и "смести их, как ядовитых мух с ветки сакуры", однако это были эмоции, и не более того. Расчёты показали, что разгромить полуторамиллионную советскую армию, рассредоточенную на тысячи километров, с той же лёгкостью, с какой удалось расправиться с американским флотом на атолле Улити, не получится. На суше излучатели, в конечном счёте, сводили дело к рукопашной, а для победы в таком сражении требовался серьёзный перевес — и количественный, и качественный (число бойцов, их подготовка и оружие, безотказно убивавшее в "мареве"). Тактика применения "миязак" на суше в ходе крупномасштабной войсковой операции не была ещё отработана, и в ходе боёв приходилось считаться с риском захвата излучателей хорошо организованным и умелым противником, чего нельзя было допустить ни в коем случае.

Взвесив все "за" и "против", японское командование приняло решение продолжать наступление на восток, имевшее целью полный разгром Соединённых Штатов Америки и ликвидацию главного соперника империи Ямато в борьбе за мировое господство. Северные варвары подождут — дойдёт и до них очередь. И Квантунская армия замерла и зарылась в землю, одевшись бетоном пограничных укрепрайонов и ощетинившись излучателями, число которых неуклонно увеличивалась.

Однако на территории Китая боевые действия продолжались, приобретая всё больший размах и ожесточённость. Японцы шаг за шагом теснили армии Чан Кайши и Мао Цзэдуна, заливая кровью целые районы Китая. То, что творилась на территории многострадальной страны, захваченной самураями, напоминало времена нашествий безжалостных кочевников, некогда опустошавших Поднебесную. По течению Хуанхэ и Янцзы плыли, покачиваясь на волнах, тысячи и тысячи изувеченных трупов; самураи резали пленных и мирных жителей, остервенело насиловали женщин, закапывали людей живыми в землю, складывали пирамиды из отсечённых голов. Безудержная жестокость победителей не была для них самоцелью — по примеру Чингисхана, японцы сеяли страх, чтобы никому и в голову не пришло противиться новым завоевателям Азии, "вождям с островов". Самураи отнюдь не стремились уничтожить всех китайцев: по "нормам" средневековья, японцам нужны были не только земли, но и рабы, данники, наложницы и... воины-азиаты, которых не жалко бросить на убой в первых рядах — рецепт, проверенный веками. Заполучив сверхоружие, самураи воспряли духом: идея "Великой Азии" и господства желтой расы над всем миром из области мечтаний перешла в область реально возможного, и японский часовой на Великой Китайской стене ощущал себя частицей могучей силы, которой назначено править не только Азией, но и всей планетой.

Японский часовой на Великой Китайской стене

Кромсая кровоточащее тело Китая, японцы забирались и на территорию Советского Союза. Их мобильные отряды, оснащённые передвижными "миязаками", совершали рейды в Даурию, уничтожая русские таёжные посёлки. Цель этих набегов была всё той же — посеять страх, парализующий и обессиливающий: северные гайкокудзины должны знать, что их ждёт, и смириться с неизбежным. И люди уходили подальше от границы, бросая насиженные места, и матери пугали детей страшным зверем по имени "мангуст"...

* * *

Страх, расползавшийся по всей Юго-Восточной Азии, катился приливной волной и по просторам Тихого океана: империя Ямато снова наступала, наступала быстро и победоносно. Прошло всего неделя после падения Оаху, и стотысячная американская армия на Марианах капитулировала. Японская эскадра подошла к Сайпану и предъявила защитникам острова ультиматум: "Сдавайтесь, или мы сожжём вас заживо, всех до одного". Это был блеф чистой воды — при всей своей мощи на такое "миязаки" не были способны (во всяком случае, пока), — но целая серия сокрушительных поражений сломила дух янки, и войска генерала Холланда Смита сложили оружие. Справедливости ради следует отметить, что самураи не перебили тут же поголовно всех пленных — Японии требовались рабочие руки. Зато с обессилевшими рабами сыновья Аматерасу не церемонились, приканчивая их на месте. Счёт американских военнопленных, погибших под штыками и катанами победителей, шёл на тысячи, и генерал Смит, попавший в плен вместе со своими солдатами, обратился к японскому генералу Тадамити Курибаяси с просьбой проявить человечность по отношению к пленным воинам армии США.

"Вы не воины, — ответил ему Курибаяси, глядя на американца глазами голодного хищника, — вы рабы, не нашедшие в себе мужества умереть с честью на поле битвы. И не вам, бледнолицые, говорить о человечности: вы всегда считали нас, азиатов, низшей расой и убивали нас веками, а совсем недавно вы, цивилизованные и гуманные, сожгли в Токио двести тысяч мирных жителей, стариков, детей и женщин, сбросив на них вашу сверхбомбу. Теперь пришёл наш черёд, и мы будем обращаться с вами так же, как вы обращались с нами: так, как вы этого заслуживаете". Смит посмотрел в глаза Курибаяси, в которых металось холодное злое пламя, и промолчал — что он мог сказать?

Японские войска продвигались к границам Индии. Австралия оказалась беззащитной — военная мощь США развеялась дымом, и теперь ничто не мешало японцам высадиться на северном и северо-восточном побережье Австралии. Флаги Страны Восходящего солнца взвивались над островами Полинезии — американцы отходили без боя, спешно эвакуировали свои гарнизоны или сдавались в плен, если отступать было уже некуда. Темпы наступления самураев сорок пятого года намного превосходили темпы их наступления года сорок второго — сыны Аматерасу почти не встречали сопротивления. Единственное, что хоть как-то мешало японцам в считанные недели подгрести под себя весь Тихий океан — это нехватка сил: у них попросту не хватало кораблей, самолётов и солдат, чтобы захватить и контролировать такую громадную территорию. Японцы ограничились созданием опорных баз в ключевых точках и не спешили ни развивать наступление на запад, ни высаживаться в Австралии, ни атаковать Камчатку, Северный Сахалин и Алеутские острова — осуществлять подобные операции было некем и нечем. Приоритетным считался удар по западному побережью Северной Америки — удар, который, по мнению генералов и адмиралов микадо, должен был решить исход войны. Опьянённые мощью боевых излучателей, самураи всерьёз планировали то, о чём не могли и подумать в начале войны — многосотттысячный десант в Америку, — и не отвлекались ни на что другое: ни на Австралию, ни на Индию, ни на Россию. "Крупную рыбу едят по кускам, — сказал адмирал Тоёда, — начиная с самого жирного".

Кроме нехватки сил и средств, был ещё и фактор времени. Тамеичи Миязака вылил на разгорячённые победами головы японских генералов ведро холодной воды, заявив, что он не исключает возможность создания американцами своих собственных излучателей, причём в ближайшем будущем. "Было бы большой ошибкой недооценивать гайкокудзинов, — сказал создатель "оружия богов". — У них есть и талантливые учёные, и промышленные мощности, и природные ресурсы. И есть ещё шпионы и предатели, и разного рода случайности, а если секрет Меча Богини перестанет быть секретом, я не уверен в нашей окончательной победе. И поэтому нам надо убить нашего главного врага прежде, чем он сумеет противопоставить нам равное оружие".

Любому другому высказанное вслух сомнение в победе империи Ямато обошлось бы дорого, но к словам "Великого Тамеичи", Того-Кто-Указует-Путь и Облекает-Плотью-Слов-Невысказанные-Мысли-Божественного-Тенно, военные прислушались: кто может знать о боевых излучателях больше, чем их творец-изобретатель? И если он допускает возможность того, что подобное оружие появится у янки, значит, у него есть на то серьёзные основания.

Слова Миязаки подвели черту под всеми спорами относительно плана ведения войны и направления следующего удара. Направление было окончательно определено, и в конце сентября 1945 года японские боевые корабли и самолёты появились у берегов Калифорнии и Орегона.

* * *

Осеннее утро было замечательным: умиротворённое голубое небо, солнце, не жгучее, ласковое, тёплый ветер, зелень холмов, синеющие вдали горы. "Рай, да и только, — подумал Лион, садясь в свой новенький "бьюик", блестевший чёрным лаком, — особенно после ада фашистской Германии, откуда мне удалось вырваться, чтобы не быть сожженным на одном костре вместе с моими книгами. А в Городе Ангелов действительно живут ангелы женского пола, достойные обожания за то наслаждение, которое они дарят мужчинам".

Он поднял глаза. Окно на втором этаже было приоткрыто, ветер шевелил занавеску, за которой (Лион был в этом уверен) стоит она, стоит и смотрит на него, провожая взглядом. "Жизнь прекрасна и удивительна, — думал Фейхтвангер, — особенно когда ты богат, знаменит и не настолько стар, чтобы женщины перестали обращать на тебя внимание. Да, женщины, мёд и яд, цель и средство, наслаждение и мука...".

Лион Фейхтвангер, писатель с мировым именем, с ноября 1943 года обосновавшийся в США, в пригороде Лос-Анджелеса, на вилле "Аврора", купленной за бесценок благодаря энергии и предприимчивости его жены Марты (и очень кстати подоспевшему гонорару Лиона за роман "Братья Лаутензак") был заядлым эротоманом* и, несмотря на свою весьма невзрачную внешность — малый рост, худоба, близорукость, тоненький голос, — и далеко не юный возраст (ему перевалило за шестьдесят), пользовался большим успехом у прекрасной половины рода человеческого и частенько ночевал не дома, а в городе, у очередной пассии, не слишком беспокоясь о том, чтобы выдуманные причины этих его отлучек выглядели хотя бы правдоподобно. Марта к безудержному кобеляжу мужа относилась спокойно, не допуская только, чтобы очередная его girl-friend слишком уж рьяно претендовала на роль "внештатной жены". Брак четы Фейхтвангер был своеобразным — "открытым", как они его называли, — и Марта тоже периодически заводила романы на стороне (хоть и не столь активно, как её супруг).

________________________________________________________________________________

* Даже в своё известное путешествие в Советский Союз, во время которого Фейхтвангер был принят Сталиным и лично присутствовал на Втором Московском процессе (итогом путешествия стала книга Лиона Фейхтвангера "Москва. 1937 год"), писатель отправился не с женой, а с любовницей, которой он во время поездки умудрился изменить.

"Но этот рай под угрозой, — размышлял Фейхтвангер под мерное урчание мотора, — с Тихого океана надвигается ад. Японцы — по слухам, они изобрели какое-то страшное оружие. Никто толком не может сказать, что это такое, но рассказы очевидцев о рассыпающихся в воздухе самолётах, сгорающих кораблях и сходящих с ума людях имеют под собой реальную основу: слухи и сплетни не обратили бы в бегство вооружённые силы Соединённых Штатов Америки, сокрушившие Гитлера. И о потере Гавайских островов объявили официально — не воскресшие же японские мертвецы взяли Пёрл-Харбор. В городах по всему побережью зреет паника, люди бросают всё и уезжают в глубь страны, спасаясь от неведомой опасности. Неужели всё начнётся сначала, как в Европе в тридцать девятом? И что это за оружие?".

Писатель не знал, что уже совсем скоро он увидит это оружие в действии. Над Лос-Анджелесом шли на большой высоте шестимоторные "фугаки", а из-за горизонта медленно и зловеще вырастали силуэты японских кораблей, которых никто не мог остановить, Но Лион смотрел на дорогу, а не в небо, и отдалённый слабый гул моторов бомбардировщиков не был слышен за гудением двигателя "бьюика". Что же касается моря, то близорукий Фейхтвангер при всём желании не различил бы там ничего, кроме разве что труб и мачт грузовых судов, стоявших у причалов порта Лонг-Бич.

Безмятежность раннего утра была взорвана грубо и безжалостно. Над городом встал высоченный огненный столб, и прокатился рокочущий грохот мощного взрыва. И вслед за этим на улицы Лос-Анджелеса ворвался огненный ад.

Из окон домов с глухим гулом вырвались клубы огня, строения вспыхивали одно за другим, словно какой-то невидимый злой шутник поджигал их, млея от удовольствия. Пожаров было великое множество; они вспыхнули почти одновременно, как будто в каждом доме дремал свой демон огня, и теперь все эти демоны разом проснулись и дружно взялись за работу, поджигая и разрушая. На мостовую водопадом сыпались битые стёкла, из окон вылетали горящие клочья непонятно чего (Лион вспомнил занавеску, на которую он смотрел полчаса назад). Отчаянно кричали люди, но крики их заглушались гулом новых взрывов и ликующим рёвом пламени, пожиравшегося рушащиеся здания со всеми их обитателями.

Дорогу затянуло удушливым дымом. Фейхтвангер затормозил и выскочил из машины, пытаясь понять, где он находится. Он увидел дверь, а затем она с треском распахнулась, и из неё вывалилась истошно вопящая женщина в горящей одежде и с горящими волосами. Лион оцепенел, но мгновение спустя бросился к несчастной в надежде сбить пламя. И тут что-то ударило его в спину и швырнуло на мостовую, на которой плясали багровые блики.

Горевшая женщина куда-то пропала, исчезла в дыму. С трудом поднявшись, Лион оглянулся. Его машины больше не было: на её месте осталась груда искорёженного железа, охваченная языками танцующего пламени. "Бензобак, — механически отметило сознание. — Взорвался бензобак, взял и взорвался. Хорошо, что я вышел из машины". Мысль Лиона была спокойной и отстранённой — слишком страшным было то, что творилось вокруг него.

Фейхтвангер сделал несколько шагов, задыхаясь и кашляя в едком дыму. А потом под его ногами дрогнула земля. И раскололась, а из разверстой трещины ударила стена воющего огня. "Землетрясение? — подумал Лион. — Как? Почему? Его вызвали японцы? Но этого не может быть...".

От страшного жара трещали волосы на голове и дымилась одежда. Закрывая лицо руками, Лион пытался найти выход из гигантского костра, в который за считанные минуты превратился огромный город, искал — и не находил. В дыму и пламени с грохотом осел и развалился горящий дом, дымящийся обломок ударил Фейхтвангера в плечо и сбил его с ног. Опираясь дрожащими ладонями в горячий камень, писатель приподнялся и, встав на колени, закричал в раскалённое небо, затянутое дымом исполинского аутодафе:

— Господи, за что?! За что!!!

Горящий Лос-Анджелес

...В тридцатые годы двадцатого столетия в быт американцев прочно вошли газовые плиты, очередной подарок цивилизации, и пятнадцать миллионов американских домохозяек (прежде всего в больших городах) с радостью отказались от керосинок и примусов, от дров и угля. И никто не мог предположить, чем это обернётся...

Линейные корабли "Мусаси" и "Ямато", четыре тяжёлых крейсера и четыре "фугаки" ударили по Лос-Анджелесу из двадцати четырёх излучателей, целясь в газовые магистрали. Первой взлетела на воздух газораспределительная станция, питавшая газом весь город, а за ней последовал цепная реакция взрывов газа в домах — взрывов, рождавших пожары. Трубы лопались под напором пламени, подземные взрывы рвали мостовые, выпуская на волю реки огня — прирученный бытовой газ, на котором так приятно было приготовить рождественскую индейку, обернулся вдруг огненным джинном, злобным и неукротимым. Пожары в городе слились в сплошное огненное море, где беспомощные люди гибли тысячами, задыхаясь и сгорая, — операторы "миязак" для полноты "эффекта воздействия" добавили в спектры своих излучателей "бензиновые" частоты, воспламеняя бензоколонки и автомашины на улицах и в гаражах.

"Если когда-нибудь придёт Судный день, — сказал один из чудом выживших горожан, — он будет выглядеть именно так".

* * *

Ударом по Лос-Анджелесу японцы не ограничились. Обоснованно полагая, что после атаки крупнейшего города Калифорнии американцы сделают выводы и примут меры (хотя бы эвакуируют население из зоны возможного поражения), самураи (одновременно с атакой Лос-Анджелеса) атаковали "миязаками" Сан-Франциско, Сиэтл и другие города Западного побережья США.

Причина огромного пожара, охватившего Сан-Франциско, так и не была установлена. Комиссия, работавшая на дымящихся развалинах города, пришла к маловразумительному заключению "...японцы инициировали самовозгорание целого ряда легковоспламеняющихся жидкостей и строительных материалов. Деревянные дома вспыхивали без видимой причины, пожары возникали внутри каменных зданий как в жилых кварталах, так и в промышленных районах; емкости с нефтепродуктами взрывались. Огонь охватил свыше девяноста процентов городской территории; число жертв, по предварительным оценкам, достигает... (censored)".

Пожар в Сан-Франциско

Причина пожара в Сан-Франциско была неоднозначной, зато причину возникновения "огненного моря" в Сиэтле установить удалось: то, что случилось в самом крупном городе штата Вашингтон, назвали "великим коротким замыканием". Город, расположенный между системой заливов Пьюджет-Саунд и озером Вашингтон, был гораздо менее уязвим для атаки с моря, чем Лос-Анджелес или Сан-Франциско — для воздействия "миязаками" по берегу японским боевым кораблям нужно было войти в минированный залив, простреливаемый береговыми батареями, и затратить массу времени и усилий для нейтрализации береговой обороны. Но даже при выполнении этого условия основные цели — заводы "Боинг" и верфи Генри Кайзера — не попадали под "прямую наводку" боевых излучателей: их эффективность снижалась. Сиэтл подвергся чисто воздушному нападению — его атаковали двенадцать G10N "Фугаки", шедших на большой высоте и вооружённых двадцатью четырьмя "миязаками". А мишенью для японских бомбардировщиков стала энергосеть, снабжавшая электричеством военные заводы и жилые дома "Королевского города".*

________________________________________________________________________________

* Queen City — неофициальное название (прозвище) Сиэтла с 1869 года.

На электростанциях и на линиях электропередач, на трансформаторных подстанциях и в электросетях Сиэтла практически одномоментно произошёл каскад коротких замыканий. Истекая расплавленной медью, выгорали обмотки генераторов; сплавлялись воедино жилы кабелей и соседние провода, приваривались контакты автоматических выключателей, не давая возможности защите отсечь повреждённые участки, которых было великое множество; между шинами распределительных щитов плясали горбатые молнии дуговых разрядов, выжигавших металл. И горела изоляция, непонятным образом ставшая токопроводящей и переставшая выполнять свои функции. По стенам заводских цехов и комнат, где жили люди, ползли огненные змеи, окутанные вонючим дымом, — проводка загоралась по всей длине, порождая бесчисленные пожары. Сиэтл вспыхнул ярким пламенем — в огне и дыму метались перепуганные люди, подгоняемые воем сирен воздушной тревоги, и паника на дорогах, усугублённая взрывами автомобильных бензобаков, унесла немало жизней.

Паника в Сиэтле

"Этот проклятый японец, — заметил один из учёных-энергетиков, изучавших причины и последствия "великого короткого замыкания" и "электрического пожара", — отменил закон Ома. Он играет с электроэнергией, как со своей игрушкой — сделал огромную электрическую зажигалку и поджёг ею целый город! Жаль, некому поставить этого шалуна в угол — боюсь даже предположить, с какой игрушкой он будет играть в следующий раз".

Тамеичи Миязака передавал операторам излучателей всё новые и новые "рецепты", которые тут же проходили проверку в боевых условиях. Полученные от мангустов донесения он изучал долго и тщательно, вчитываясь в каждый иероглиф и о чём-то напряжённо думая. И никто — ни Синъитиро Томонага, ни другие ближайшие помощники создателя "оружия богов" не мог сказать, какие мысли роятся в голове Второго Человека Империи Ямато.

* * *

Нельзя сказать, что тихоокеанское побережье североамериканского материка было совершенно беззащитным. На Сан-Диего базировались уцелевшие корабли и подводные лодки US Navy, на авиабазах Запада насчитывалось несколько тысяч боевых самолётов, а общая численность войск, стянутых в Калифорнию, Неваду, Аризону, Орегон, Вашингтон и Айдахо превышала миллион человек. Тем не менее, организовать самураям тёплую встречу в океане американцы не смогли: самолёты, пытавшиеся приблизиться к японским кораблям, или вспыхивали в воздухе, или камнем падали в море, подводные лодки, входившие в "зону дьявола", теряли управление, а немногочисленные надводные корабли даже не пытались дать бой Императорскому флоту — всем было ясно, чем это кончится. Появления японских крейсеров и авианосцев у американских берегов ждали, и всё-таки они появились внезапно: "миязаки" глушили радары, поглощая их импульсы, и флот вторжения был обнаружен уже визуально, в считанных милях от берега (в Лос-Анджелесе даже не успели объявить тревогу — атакованный город загорелся раньше, чем взвыли сирены).

Американское командование не стало противодействовать высадке японских десантов — опыт боёв на Гавайях показал, что "миязаки" взломают береговую оборону, и потери будут огромными. Не пытались янки встретить самураев и газовыми атаками — их эффективность против кораблей и войск, снабжённых средствами зашиты, было невысока, а жертвами атак (судя по судьбе Гонолулу) стали бы мирные жители прибрежных городов и посёлков.

Генерал Эйзенхауэр, командующий Западным фронтом, приказал отступать в глубь страны на несколько десятков миль, чтобы выйти из сферы радиуса действия корабельных излучателей. Это решение командующего было разумным — немногочисленные "фугаки" не могли обеспечить надёжное перекрытие всей линии фронта (и не могли непрерывно висеть в воздухе над боевыми порядками войск), и японцам оставалось только уповать на мобильные "миязаки" малой мощности.

Американские войска, прикрывая колонны беженцев, медленно отступали, огрызаясь и схлёстываясь в коротких злых стычках с так же медленно наступавшими японцами, нанося самураям чувствительные контрудары и отходя только тогда, когда "марево", ползущее над полем боя, становилось слишком густым. По мере удаления от береговой черты дело всё чаще и чаще доходило до рукопашной, в которой обе стороны несли ощутимые потери. И вскоре выяснилось, что к боям в средневековом стиле (с добавлением кое-каких технических новинок), американцы неплохо подготовились — несмотря на растерянность, времени они зря не теряли.

На вооружение солдат US Army поступили пневматические винчестеры. В прикладе размещался баллон со сжатым воздухом, пополнение которого происходило после каждого выстрела — стрелок одним движение рычага подавал в ствол следующую пулю и пополнял запас сжатого воздуха. Скорострельность, дальнобойность и пробивная сила этого оружия оставляла желать лучшего, и поэтому в последних образцах пулю заменила тонкая оперённая стрелка, наконечник которой был пропитан ядом кураре, — оружейники двадцатого века творчески использовали военные технологии первобытных племён Амазонки и уже ломали головы над конструкцией пневматического пулемёта. Офицеры вооружались саблями времён Гражданской войны, штыковой бой стал основным тактическим приёмом, арбалеты сменили винтовки, а отряды ополченцев учились стрелять из лука. Казалось, время повернуло вспять — по прериям вновь скакали конные отряды ковбоев (только без шестизарядных "кольтов"), и свистели в горных каньонах и над Америкэн-Ривер и Сакраменто стрелы, подобные тем, что пускали некогда воины дакота и апачей.*

________________________________________________________________________________

* После японского вторжения на территорию США отношение правительства Трумэна к индейцам стало насторожённым. Было установлено, что в индейских резервациях распространяются японские прокламации следующего содержания: "Браться по расе! Мы пришли отомстить бледнолицым за всё, что они сделали в прошлом. Присоединяйтесь к нам!". США опасались индейских выступлений — высказывались даже предложения загнать всех индейцев в концентрационные лагеря (подобные тем, в которые были согнаны в 1942 году 120 тысяч японцев, проживавших в Орегоне, Калифорнии и Вашингтоне).

Японцы высадили полумиллионную армию, заняли всю прибрежную полосу от Сан-Диего до Сиэтла и продвинулись в глубь страны от двадцати до девяноста километров. Но в прифронтовой полосе, за спинами японских дивизий, завоеватели чувствовали себя неуютно — американские диверсионные отряды, скрывавшиеся в руинах сожжённых городов, в лесах Орегона и в горах Калифорнии, резали по ночам самурайские патрули, отравляли источники пресной воды и устраивали взрывы на дорогах: в зону, очищенную "миязаками" от любых взрывчатых веществ, перебрасывались на планерах и воздушных шарах "гостинцы" для незваных пришельцев, срабатывавшие там и тогда, где и когда этого никто не ожидал.

Сопротивление американцев нарастало, росло (несмотря на огромные потери) и их численное превосходство. С востока на запад Америки перебрасывались подкрепления; янки пришлось забыть о "неприемлемых потерях" и бросать в бой всё новые и новые соединения: речь шла о самом существовании страны под названием "Соединённые Штаты Америки". И всё-таки японское наступление продолжалось — поддержанные излучателями, позволявшим применять огнестрельное оружие неожиданно, по собственному усмотрению, и выкашивать пулемётами густые цепи американской пехоты, бросавшейся в штыковые атаки, самураи шли вперёд, оставляя за собой мёртвую выжженную землю. Благополучная страна Америка, не знавшая вражеских вторжений сто тридцать лет, со времени англо-американской войны, в ходе которой бриттами был сожжён Вашингтон, подверглась теперь свирепому азиатскому нашествию, и всё, что творилось в Китае, повторялось на американской земле — и жертвы, и разрушения. И военный плакат, на котором японец изображался в виде зубастого чудовища, алчущего крови "неполноценной белой расы", уже не казался гротескным преувеличением...

Генерал Ямасита, командующий армией вторжения, понимал, что с имевшимися у него силами он не сможет пройти всю Америку с запада на восток и водрузить над Нью-Йорком и Вашингтоном флаги Страны Восходящего солнца. "Миязаки" "миязаками",* но нужны ещё и солдаты с ружьями (или хотя бы с копьями), которые будут убивать и умирать во славу империи Ямато, а солдат у сыновей Аматерасу не хватало. И тогда самураи начали формирование "туземных" дивизий — зря, что ли, Япония захватывала огромные территории с многомиллионным населением?

________________________________________________________________________________

* За месяц боёв на западе США японцы потеряли одиннадцать излучателей (в основном подорванных при угрозе захвата), что вынудило их использовать мобильные "миязаки" очень осторожно, и это, естественно, снизило и без того невысокий темп наступления японской армии вторжения.

Спешно сколачивались китайские, малайские и филиппинские части и соединения. Среди покорённых народов всегда найдутся люди, готовые променять незавидную участь раба на судьбу воина, пусть даже воина подневольной армии, которому грозит немедленная смерть за малейшее неповиновение. Именно так в тринадцатом веке небольшое монгольское войско выросло как снежный ком и обернулось лавиной, обрушившейся на Среднюю Азию, Русь и Европу — в Японии имелись хорошие историки. Эта вспомогательная армия умело обрабатывалась идеями "Великой Азии" и господства цветных над белыми вырожденцами, а самыми соблазнительными для неграмотных и забитых её новобранцев были вещи простые и понятные: "Тебе дозволено всё. Любой захваченный город будет в твоём распоряжении на целых три дня. Делай там, что хочешь — жги, грабь, убивай. Любая белая женщина — твоя добыча, ты заслужил право изнасиловать её прямо на трупах бледнолицых, павших от твоей руки. Ты воин великой армии, и этим всё сказано!". И солдаты "вспомогательных войск" не оставались глухи к этим увещеваниям — низменные инстинкты легко прорастают в душах человеческих...

* * *

В октябре 1945 года армия империи Ямато, усиленная "туземными" дивизиями и насыщенная сотнями "миязак" разных калибров, перешла в наступление под Сакраменто, намереваясь прорвать фронт и двинуться на восток, к густонаселённым штатам Америки.

Перед наступлением японцы тщательно и многократно обработали полосу обороны противника боевыми излучателями: выжгли всё, что могло гореть, и взорвали всё, что могло взрываться. Американцы вынужден были оттянуть в тыл бронетанковые части (какая польза от "шерманов", которые не могут двинуться с места, зато в любой момент могут вспыхнуть под "зажигательным" лучевым ударом?) и артиллерию (что толку от пушек без снарядов?). В окопах, среди обожжённой земли и бетона, остались сидеть солдаты с пневматическими ружьями и арбалетами, готовые встретить врага лицом к лицу. Тяжёлое положение US Army усугублялось невозможностью быстрой переброски войск с одного участка фронта на другой — "миязаки" вывели из строя инфраструктуру железных дорог, использовать автомашины и бронетранспортёры было невозможно, а на лошадях много не увезёшь. Американцы имели единственное преимущество — численное (против японской армии, насчитывавшей со всеми её вспомогательными частями около миллиона бойцов, они выставили более пяти миллионов солдат и офицеров), — но история неутешительно свидетельствовала о том, что количество слишком часто проигрывает качеству.

Развалины Сакраменто

В течение нескольких недель, пока самураи медленно (из-за нехватки транспортного тоннажа) наращивали силы, готовясь к броску на восток, американцы испробовали все, что могло бы переломить ход боёв. Больше всего надежд возлагалось на химическое оружие, но ни газобаллонные атаки, ни обстрел японских позиций из дальнобойных катапульт бомбами, начинёнными люизитом и горчичным газом, не принесли янки решающего успеха (частные успехи не изменили общую ситуацию). Безрезультатными оказались и попытки использовать самое мощное оружие, имевшееся в распоряжении US Army — атомное. Бомбардировщик Б-29 с бомбой на борту был сбит "миязакой" над линией фронта, и бомба, взрыватель которой автоматически сработал на высоте пятисот метров, взорвалась над американскими окопами, а вторая бомба, доставленная планером с экипажем из добровольцев (нашлись и такие), не взорвалась — "код глушения", подобранный Синъитиро Томонагой, был верным.

На рассвете 23 октября японцы внезапно сняли поле и открыли ураганный огонь по позициям противника: они знали, что янки полностью отказались от огнестрельного оружия и в полной мере использовали своё огневое преимущество. А вслед за огневым валом в атаку пошли японские танки — как и положено в "классической" войне.

Генерал Паттон спешно погнал к фронту танковые бригады, поднятые по тревоге, но в двадцати милях от Сакраменто двигатели бронированных машин встали намертво: японские самолёты окольцевали атакованный участок "маревом", блокируя подход подкреплений. Паттон рычал от ярости и бил кулаком по танковой броне, но сделать ничего не мог: "магия синто" в который раз брала верх.

Бои в окружённом и разрушенном городе были ожесточёнными, но недолгими — при соотношении потерь один к двадцати много не навоюешь, а против танковой брони стрелы бессильны. О том, что творилось в Сакраменто, захваченном азиатами, почти ничего не было известно: слишком мало осталось свидетелей кровавого пира победителей. И единственным утешением для отважно сражавшихся и погибавших в чудовищно неравном бою солдат US Army было то, что все мирные жители успели покинуть обреченный город заранее, ещё до начала штурма.

Западный фронт был прорван не только под Сакраменто, но и ещё в нескольких местах; общие потери американских войск убитыми, ранеными и пленными превысили полмиллиона. Это была катастрофа — азиатская орда вырвалась на оперативный простор, затопляя Аризону, Неваду, Юту и Айдахо и выходя к границам Монтаны, Вайоминга, Колорадо и Нью-Мексико. По равнинам бывшего Дикого Запада расходились волны панического ужаса, и уже мало кто обращал внимание на плакаты, призывавшие "Останови его, и дело сделано!". Казалось, Соединённые Штаты Америки теперь может спасти только чудо; люди в отчаянии бросались к алтарям церквей, перемежая страстные молитвы самыми чёрными проклятьями — очень многие считали японское "супероружие" карой господней, ниспосланной за грехи тяжкие...

Американский военный плакат

Японский Генеральный штаб и ставка императора с удовлетворением восприняли сообщения о разгроме американских армий в Калифорнии и Орегоне, о прорыве фронта и о начале долгожданного наступления на восток Соединённых Штатов. Победа была близка, в этом уже никто не сомневался. И только один человек, которого звали Тамеичи Миязака, не скрывал своего беспокойства. Создателя "оружия богов" встревожило короткое донесение с фронта, затерявшееся в потоке победных реляций: "В ходе боёв в штате Айдахо потерпел катастрофу тяжёлый бомбардировщик специального назначения G10N "Фугаки". Причиной катастрофы стал внезапный одновременный отказ всех шести двигателей".

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. БИТВА РАВНЫХ

Мелкий осенний дождь сеялся на щедро раскрашенную жёлтым и багряным тайгу, обступившую маленькую приамурскую железнодорожную станцию, на мокро блестевшие рельсы, на кособокое строение с облупившейся штукатуркой, назвать которое "зданием вокзала" мог только человек с неуёмной фантазией. Двое солдат, накинув капюшоны плащ-палаток, неспешно шагали вдоль путей, не обращая внимания на падающую с неба воду — не велик-то и дождь, солдат не сахарный, не растает, а служба есть служба. Война — она рядом, рукой подать, а что не слышно орудийных залпов, так это из-за марева: оно, проклятущее, глушит все огнестрельные приспособы, от трёхлинейки до "катюши". И намертво глушит, пакость такая, хоть ты тресни. Хорошо хоть излучателей у самураев негусто, потому и сидят они смирно, а не лезут вперёд с криком "Банзай!". Но всё равно: война рядом, а потому — бди, солдат патруля, и смотри в оба. И солдаты бдили, хотя окрест не было видно ничего особенного — лес да шпалы, да промокшее серое небо.

Сырую тишину нарушило урчание мощных двигателей. С узкой дороги, уходившей в лес, к станции выползли два танка и "студебеккер" с кузовом, крытым брезентовым тентом. Три машины подъехали к станции и замерли, словно ожидая чего-то — или кого-то. И скоро стало ясно, кого они ждут.

Из-за поворота железной дороги появился паровоз, тянувший короткий — всего один вагон и одна платформа — состав. Паровоз не объявил о своём появлении гудком: он двигался крадучись, словно не желая привлекать к себе внимания. Поезд-недомерок шустро подбежал к станции и замер, выпуская клубы белого пара. И почти одновременно из вагона и из кузова "студера" горохом посыпались люди с автоматами — офицеры в синих с красным околышем фуражках НКВД.

— От так так... — пробормотал один из патрульных. — Интересное кино...

"Студебеккер", пофыркивая, как сытый кот, подался задом к платформе, на которой стояла какая-то конструкция: нечто вроде небольшой колонны или толстой трубы, лежавшей горизонтально. Труба эта, похоже, покоилась на какой-то подставке, но что да как, сказать было трудно: всё сооружение со всех сторон было тщательно укутано брезентом.

— Что за хреновина, а, Микола? — вполголоса спросил второй солдат.

— А я почем знаю? — отозвался тот. — Много будешь знать — скоро состаришься, хотя...

Он не договорил, но его товарищ понял недосказанное: нездоровый интерес ко всяким разным штукам, охраняемым бойцами НКВД, резко снижает у чрезмерно любознательных вероятность дожить до старости. И патрульные замедлили шаг, старясь не приближаться к станции: бережёного бог бережёт, небережёного конвой стережёт.

Энкавэдэшники сноровисто развернули "хреновину" поперёк платформы, закатили-задвинули её в кузов "студебеккера" и проворно залезли туда сами, как чёртики в табакерку. Сопровождавшие таинственный груз перебросились со встречавшими несколькими словами (о чём они говорили, патрулю не было слышно по причине расстояния), "тридцатьчетвёрки" залязгали траками, и через пять минут все три машины — танк впереди, танк позади, грузовик посередине, — скрылись в лесу, словно их тут и не было. Гул моторов затих.

Патрульные переглянулись. Обоим пришла в голову одна и та же мысль насчёт того, что могло скрываться под брезентом, — земля, как известно, слухами полнится, — однако оба предпочли не высказывать эту мысль вслух. Молчание — золото.

Уже в сентябре сорок пятого боевые излучатели поступали в войска дальневосточных фронтов десятками, но командование не спешило их использовать (хотя очень хотелось — генералы-фронтовики изумлялись при виде того, что вытворяли операторы "сталинских револьверов" на прифронтовых полигонах). Воспользовавшись затишьем в Маньчжурии, русские копили силы и готовили массированный лучевой удар, который должен был стать полной неожиданностью для японцев, занятых вторжением в Америку.

* * *

— Я поднимаю тост, — Трумэн говорил медленно, давая возможность переводчику переводить его речь слово в слово, — за наших доблестных русских союзников, пришедших к нам на помощь в труднейший период истории нашей страны. Мы помним, как помогла нам Россия во время Гражданской войны, прислав в Нью-Йорк и Сан-Франциско свои боевые корабли и одёрнув этим Англию с её имперскими замашками, и мы, со своей стороны, всеми силами помогали России в войне с фашисткой Германией — в войне, закончившейся нашей общей победой. Но теперь, когда неисчислимые азиатские орды с их дьявольским оружием вторглись в Америку, сея смерть и разрушение, Россия не просто помогла: она нас спасла, и мы, американцы, никогда этого не забудем. Ваше здоровье, господа русские офицеры!

Зазвенели бокалы. Молодые русские парни, операторы СР — "соловьёв-разбойников" — чувствовали себя неловко на торжественном банкете в Парадной столовой на втором этаже Белого дома: они к такому не привыкли. Непривычными были для них и красовавшиеся на их пальцах именные золотые перстни (личный подарок президента США), и американские джинсы, подаренные фирмой "Levi Strauss & Co.", поставлявшей эти штаны для US Army.

Но неловкость эта постепенно проходила, чему немало способствовало количество тостов и обилие крепких напитков — Гарри Трумэн, несколько превратно осведомленный о нравах и обычаях "русских медведей", решил не ударить лицом в грязь и показать своим союзникам-спасителям, что американская душа не уступает русской по широте размаха на пиру. Президент даже специально пригласил на банкет высших офицеров, известных своей склонностью к гульбе (например, адмирала Хэлси, оставшегося без флота). Были на банкете и женщины — супруги высокопоставленных лиц, а также сотрудницы Белого дома, выгодно отличавшиеся от жён дипломатов и военных возрастом и внешностью. Молодые американки щедро одаривали улыбками русских офицеров, и нельзя сказать, что делали это только лишь по обязанности.

Операторов СР, прибывших в США вместе со своими установками, было двенадцать человек. Часть из них обучала американских операторов пользовать новым и непривычным оружием, но некоторые уже успели побывать в боях. Персональных тостов удостоились все, но в числе первых были названы Сергей Порфирьев, внезапным лучевым ударом сбивший над Айдахо японский тяжёлый бомбардировщик специального назначения; Максим Петров, остановивший танковую атаку японцев в Колорадо (сняв поле, самураи двинулись вперёд, рассчитывая огнём и гусеницами смести противника с его луками да стрелами, и осеклись: моторы машин вдруг заглохли, а затем ударила американская противотанковая артиллерия, непонятно почему оказавшаяся боеспособной, и в считанные минуты превратила дюжину японских "жестянок" в пылающие костры); и Владимир Евстигнеев, заваливший целых два "фугаки" во время их недавнего (и безрезультатного) налёта на Вашингтон. Основания для благодарности у американцев имелись, и янки не стеснялись эту благодарность выражать.

Градус веселья постепенно повышался. Банкет медленно, но верно приближался к той грани, за которой начинается обыкновенная пьянка, когда капитан Евстигнеев, воздававший должное искусству заокеанских кулинаров, услышал за спиной мелодичный женский голос:

— Мистер Ивстигни, что вы бы хотеть?

Майор обернулся и мгновенно перестал жевать. Перед ним стояла очаровательная молодая американка в кружевном белом платье не слишком значительной длины и смотрела на него так, что Владимиру тут же захотелось, чтобы все здесь присутствующие немедленно отправились куда подальше (на кудыкину гору, куда Макар телят не гонял, к едреней фене) и оставили бы их наедине.

— Что вы хотеть, мистер Ивстигни? — повторила красотка (по-русски она говорила с сильным акцентом и коверкала слова, но понять её было можно). — Я жить здесь, Вашингтон, и вы спасать мой дом от японский огонь.

"Если я тебе скажу, чего хочу, — подумал майор, окидывая взглядом ладную фигурку американки, — ты в обморок брякнешься. Хотя нет, не брякнешься: от тебя, подруга, хлещут такие биотоки, что если тебя усадить за пульт "соловья-разбойника", ты полгорода снесёшь на хрен. Ох и девка, огонь с дымом...".

Однако отвечать было надо (невежливо оставлять без ответа вопрос, заданный дамой, причём заданный дважды), и Евстигнеев сказал первое, что пришло ему на ум:

— А можно посмотреть кабинет вашего президента? Интересно мне, где он работает.

Женщина на секунду задумалась, потом тряхнула волосами, нашла взглядом одного из офицеров охраны, подошла к нему и что-то спросила. Офицер посмотрел на неё, потом на Евстигнеева, чуть заметно улыбнулся и кивнул. Американка танцующей походкой вернулась к столу.

— Go, — сказала она, улыбаясь. — Идти можно, да.

Они спустились на первый этаж и прошли в Западное крыло Белого дома, и никто из встречных ими офицеров охраны не выказал при их появлении ни малейшего удивления.

— Здесь, — сказал девушка, толкнув тяжёлую дверь. — Заходить, мистер Ивстигни.

"Кабинет как кабинет, — подумал майор, разглядывая массивный письменный стол, картины на стенах и портьеры на окнах, — только круглый. И диваны мягкие... Гхм, диваны: обстановка того, располагает... Хотя кто его знает, что у этой бестии на уме?".

Он стоял и смотрел, а женщина вдруг приблизилась и прижалась к нему горячим гибким телом.

— Ты хотеть смотреть, да? — прошептала она. — А больше ты ничего не хотеть?

У майора закружилась голова, словно после многочасовой работы на излучателе.

— Как хоть тебя зовут, милая? — пробормотал он, тщетно пытаясь отстраниться.

— Моника, — руки американки нежно легли на плечи Евстигнеева. — Darling...

"Да пропади оно всё пропадом, — с отчаянной решимостью подумал майор. — Эх, была не была!".

Рука "соловья-разбойника" легла на бедро Моники, сместилась вниз и двинулась обратно вверх, под край подола.

— Здесь нет можно... — жарко зашептала женщина. — Later... Потом... Дома, ночь, not here... Здесь можно только... Сейчас...

С этими словами она скользнула-стекла по груди Владимира, присела на колени у его ног и одним движением расстегнула "молнию" на его джинсах.

"Ох и ни хрена себе! — подумал ошарашенный майор. — Во буржуйки дают!".

* * *

Среди политиков нет места простым человеческим эмоциям — политики, нарушающие это правило, долго не живут. Сталин хладнокровно наблюдал, как японские мечи всё глубже вонзаются в хребет североамериканского материка, и протянул Соединённым Штатам руку помощи только тогда, когда их положение стало отчаянным. Вождь известил союзников о том, что секрета "миязак" больше не существует, и что Советский Союз располагает своим собственным лучевым оружием, ничем не уступающим японскому, и предложил передать США технологию производства боевых излучателей, а также поставить несколько образцов СР вместе с операторами-инструкторами. Взамен Сталин потребовал поделиться "атомным секретом": мы вам русские "миязаки", вы нам американскую ядерную бомбу.

"Коммунисты берут нас за горло" — посетовал Трумэн. "Они только берут, — ответил ему военный министр Генри Стимсон, — а японцы уже взяли, и скоро придушат. У нас нет другого выхода, разве что залить всю нашу страну боевыми отравляющими веществами, не щадя никого — ни своих, ни чужих, — и превратить её в мёртвую пустыню. А русские могли бы потребовать и большего. Надо соглашаться, господин президент, пока не поздно".

После разгрома американских войск под Сакраменто Сталин действительно мог бы потребовать большего — территориальных уступок, передела сфер влияния, признания всей Европы "красной зоной", — но не стал жадничать. Как прагматичный политик, он прекрасно понимал, что зарываться не стоит: если самураи раздавят Соединённые Штаты, овладеют всем промышленным потенциалом Америки и получат в качестве трофея американскую атомную бомбу, справиться с разжиревшим жёлтым драконом один на один будет очень непросто. Существовала и вероятность того, что американцы всё-таки сумеют (и успеют) создать собственное лучевое оружие, и тогда русская козырная карта будет бита. Жаркое из синицы в руке — неплохая закуска, а до журавля в небе мы ещё доберёмся.

Несмотря на предостережения Миязаки, появление у противника излучателей стало для японцев полной неожиданностью — к такому самураи не были готовы. Гибель "фугаки" в Айдахо сочли следствием попадания машины под "дружественный огонь" — в неразберихе боёв с применением "миязак" такое случалось, — но когда захлебнулась японская танковая атака в Колорадо, генералам империи Ямато стало ясно, что время монопольного владения "оружием богов" для них кончилось. Анализ соотношения сил показывал, что при наличии излучателей у обеих сторон японская армия вторжения в США будет разгромлена — по всем прочим силам и средствам ведения войны американцы имели явное преимущество. И тогда японцы пошли ва-банк, бросив на Нью-Йорк и Вашингтон все имевшиеся у них дальние бомбардировщики, оснащённые "миязаками".

Нью-Йорк серьёзно пострадал — в городе были и пожары, и разрушения, и жертвы, — но Вашингтон остался почти невредимым: над столицей Соединённых Штатов "фугаки" встретились с русскими "соловьями-разбойниками" — с дальнобойными излучателями СР-5, составившими основу противовоздушной обороны. Самураи потеряли восемь боевых машин и ещё несколько бомбардировщиков дотянули до аэродромов Калифорнии только благодаря тому, что у них вышли из строя один-два двигателя, а не все шесть. Операторы-мангусты впервые столкнулись с противником в ментальном бою — в бою, правил которого ещё никто не знал.

Конструкция излучателей была простой (за исключением синхронизатора биотоков с исполнительной частью, но и эта оригинальная русская разработка с технической точки зрения не являлась чем-то из ряда вон выходящим), и промышленность США готова была выпускать американские копии русских "пятёрок" тысячами. Вопрос был в том, кого сажать за пульты этих новых и непривычных боевых машин.

Подготовить грамотного оператора излучателя оказалось куда сложнее, чем солдата-пехотинца, танкиста или даже лётчика-истребителя. Чтобы умело обращаться с ментальным оружием, мало было одних только знаний и навыков: требовался талант, особый склад ума и способность мыслить (в самом широком смысле этого слова). Гибкий развитый интеллект сам по себе сделался основой оружия — такого ещё не бывало в долгой и кровавой истории планеты Земля.

Нью-Йорк тоже был прикрыт "эсэрами", но их операторы-американцы в большинстве своём не сумели должным образом реализовать свои мысли и остановить моторы японских бомбардировщиков — "фугаки" прорвались к городу и сделали своё чёрное дело. Техника ещё ничего не решала: для управления этой техникой нужны были мыслящие люди, которых остро не хватало.

Американцы подошли к решению этого вопроса с присущей им обстоятельностью и размахом. Для проверки кандидатов в операторы излучателей составлялись сложнейшие тесты, снимались энцефалограммы, были даже попытки описать весь процесс работы СР математически, с использованием многоэтажных формул. И как-то неожиданно выяснилось, что лучшие "ментальные бойцы" получаются из людей совсем не воинственных профессий — на учебных полигонах наилучших результатов добивались молодые учёные (как мужчины, так и женщины), артисты, писатели, художники. Правда, многим из них мешал излишний гуманизм, но этот обстоятельство не стало непреодолимым препятствием: если в твой дом вломился вооружённый бандит, гуманизм имеет свойство отступать в тень, уступая место другим свойствам человеческой натуры.

Операторы американских боевых излучателей (плакат на вербовочном пункте, 1945 год)

"Вот уж не думал, — ворчал генерал Кэтлетт Маршалл, начальник штаба сухопутных войск, — что самые хорошие солдаты нового типа получатся из гнилых интеллигентов и распутных актёрок бродвейских уличных театров. Впрочем, хорошими солдатами я бы их не назвал: слишком уж они любят рассуждать вместо того, чтобы послушно исполнять приказы. Жаль, что без них нам не обойтись, очень жаль...".

В ментальном бою, когда одновременно надо было и атаковать, и защищать (прежде всего свой энергоисточник) от воздействия противника, новоиспечённые "кобры" уступали мангустам, но генералов US Army это не волновало. Просматривалась аналогия с начальным периодом войны на Тихом океане, когда американские лётчики уступали по индивидуальной подготовке японским асам, но в итоге взяли верх: десяток бойцов среднего уровня одолеют мастера-одиночку.

Бои на Западном фронте шли с переменным успехом, однако уже было ясно: кризис миновал, и окончательный разгром азиатских орд — это всего лишь вопрос времени.

* * *

Новое наступление советских войск в Маньчжурии началось в начале ноября, когда уже выпал первый снег, начались первые заморозки и оголённые деревья по утрам одевались инеем. При подготовке операции высказывались предложения подождать зимы и ледостава на Амуре и Уссури, но эти предложения были отвергнуты: приоритет был отдан фактору времени.

Ранним утром 7 ноября 1945 года по всему тысячекилометровому фронту загремели орудия. Самураев это не особо встревожило, даже когда они поняли, что это не обычный "прощупывающий" артналёт — включены "миязаки" или нет? — а нечто большее. Японские войска были подняты по тревоге, мангусты "второй очереди" заняли свои места за пультами резервных излучателей, подземные электростанции укрепрайонов приняли полную нагрузку, и марево, окутывавшее позиции дивизий генерала Ямады, уплотнилось — прекратились даже единичные разрывы русских снарядов, попадавших в "бреши" гасящего поля. Газовой атаки японцы также не очень опасались, и поэтому клубы густого серого дыма, затянувшие берега Амура на нескольких участках фронта, не вызвали никакой паники: в этом не было ничего необычного. А когда из-под серой завесы показались десятки и сотни лодок, битком набитых русскими солдатами, японцы даже обрадовались. Северные варвары торопятся умереть? Мы с радостью им поможем!

Первые десантные понтоны пересекли Амур, русские солдаты муравьями карабкались вверх по склонам правого берега, однако японские пулемёты молчали. Самураи не спешили снимать поле, избегая ответного удара советской артиллерии. Пусть гайкокудзины подойдут поближе — их орудия не смогут обстреливать японские окопы без риска попасть по своим, а воины микадо будут расстреливать врагов в упор. Чем больше бледнолицых переберётся на южный берег, тем больше их погибнет — земля под ногами гайкокудзинов нафарширована минами: стоит только выключить поле, и сотни варваров разлетятся кровавыми ошмётками. Японские офицеры видели в бинокли, что русские стрелки подготовились к рукопашной — бойцы штурмовых отрядов были одеты в металлические панцири,* многие были вооружены не винтовками со штыками, а самострелами и боевыми топорами, — но до рукопашной надо ещё дойти, и вряд ли железяки, которые нацепили на себя эти глупые северяне, спасут их от пуль.

________________________________________________________________________________

* Стальные нагрудники — прообраз бронежилетов — носили бойцы советских штурмовых групп во время боёв в Сталинграде, и это нехитрое приспособление спасло немало жизней.

Когда атакующие приблизились на сто метров — они шли в полный рост, густыми цепями, представляя собой отличную мишень, — мангусты по команде сняли поле, и японцы открыли огонь. Вернее, они намеревались открыть огонь, но...

Не выстрелили ни одно орудие, ни один пулемёт, ни одна винтовка. Убийственное стреляющее железо молчало, а русские шли вперёд размашистым шагом, прямо по минным полям; шли, сомкнув ряды, как будто и не существовало на свете никаких приспособлений, убивающих на расстоянии, и огнестрельное оружие не было ещё изобретено. И уже видны были под стальными касками глаза воинов Севера: глаза смерти.

Массированный удар "эсэров" достиг цели. Японское командование считало, что боевые излучатели, остановившие победное шествие императорских войск по Соединённым Штатам, — это американское изобретение, и предполагало, что янки передадут русским по ленд-лизу какое-то количество излучателей, но крайне небольшое: если горит собственный дом, хозяин не будет отдавать соседу пожарный шланг.* Японцы не могли даже подумать, что на самом деле всё обстоит совсем наоборот: тупоголовые северные варвары создали своё "оружие богов", научились им пользоваться, и американские "кобры" — это всего лишь копии русских СР-5. Врага нельзя недооценивать — японские генералы забыли эту аксиому.

________________________________________________________________________________

* Намёк на высказывание президента Рузвельта о ленд-лизе, сделанное в 1941 году: "Если у соседа горит дом, мы дадим ему шланг для тушения пожара".

Вместо японского марева над полем битвы повисло марево русское. Огнестрельное оружие и взрывчатые вещества не работали, а русские операторы-снайперы уже выцеливали энергоблоки "миязак", стремясь окончательно обезоружить противника.

Резня была страшной. На всех участках прорыва советское командование создало многократное численное превосходство: одному японскому штыку противостояло от восьми до десяти русских штыков. И не только штыков: бойцы советских штурмовых отрядов имели "доспехи", боевые топоры и самострелы, исправно работавшие в гасящем поле, и дрались строем, плечом к плечу — так, как бились их предки на Куликовом поле и под Бородином. И катаны ломались под натиском русской стали: не прошло и часа, как японские окопы на всех атакованных участках были завалены трупами солдат микадо. Все "миязаки", прикрывавшие японскую оборону — несколько десятков излучателей, — были захвачены. Самоликвидаторы не сработали, и победители рубили секирами и провода, и операторов-мангустов, так и не сумевших переломить ход боя. А как только русские детекторы "мыслеполя" показали, что противодействия больше нет, "соловьи-разбойники" тоже сняли поле, и в прорыв пошли танки, среди которых были и передвижные излучатели-"броневагоны", смонтированные на шасси тяжёлых "исов" и напоминавшие неуклюжие танки времён Первой Мировой войны — мощная дизель-электростанция требовала много места.

Бои в Манчжурии (картина японского художника У.Хокусая, 1946 год)

Семён упивался боём. Молодой таёжник помнил посёлок, уничтоженный мангустами, и мёртвые тела людей, родных и знакомых. И теперь, став солдатом, охотник без промаха низал стрелами суетящихся японцев, периодически меняя самострел на боевой топор. Плоть человеческая — она мягче древесины, а топором Семён владел с детства: чай, не в городе рос.

Японский фронт был прорван в нескольких местах. Прорывы расширялись, и казачья конница преследовала бегущих солдат Квантунской армии, усеивая дороги порубленными телами, как во времена стародавних войн ханьцев с киданями, чжурдженями и монголами.

* * *

...Окружающее было густым и плотным. Степану казалось, что он плывёт под водой, с усилием раздвигая её руками. А впереди, под замшелыми камнями, затаился кровожадный осьминог, и он тоже заметил пловца, и уже тянет к нему длинные цепкие щупальца, чтобы схватить и задушить. "Врёшь, гадина, не возьмёшь!" — вспыхнуло в сознании "соловья-разбойника", но капитан Степан Кравцов тут же затоптал эту мысль: в ментальном бою нет места ничему постороннему...

Мангуст оказался хитрым: он укрылся где-то среди домов Муданьцзяна и поджёг три головных танка, прежде чем танкисты успели сообразить, что попали под лучевой удар. И ещё он был силён: пробить нейтральное поле, созданное двумя "эсэрами", — это надо суметь. Однако полную мощь оператора-самурая капитан Кравцов смог оценить только тогда, когда вдруг замолчал его напарник, старший лейтенант Лёха Быстрицкий, — Степан перестал его чувствовать, — а потом и самому Кравцову стало трудно дышать, и перед глазами поплыли разноцветные круги: японец его нащупал.

Противник передавливал Степана ментальной мощью, и если ему удастся это сделать, гасящее поле, надёжно защищавшее танковую колонну, входившую в Муданьцзян, растает, и бронированные машины станут уязвимыми не только для зажигательного воздействия поля вражеского излучателя, но и для обычного противотанкового оружия.

Самурай давил. Киловатт за спиной "соловья-разбойника" наверняка было больше — электростанции "избушек на курьих ножках", как называли танки-броневагоны, были куда мощнее японских "мобилок", — но грубая мощь ничего не решала: опытный фехтовальщик с мечом играючи возьмёт верх над силачом-увальнем с дубиной. И Степан рыбкой заскользил в "воде", которая его окружала, уходя от прямого удара, и на смену горячности кулачного боя пришла холодная собранность и сосредоточенность: только она могла принести победу.

Мангуст, похоже, занервничал: противодействия такого уровня он не ожидал. Его ментальные выпады сделались менее точными — японцу приходилось считаться и с тем, что русские солдаты и танки постепенно втягиваются в улицы города, и если они найдут его раньше, чем он сумеет справиться со своим ментальным противником...

Экипаж "избушки" только наблюдал за посеревшим лицом "соловья-разбойника" — помочь ему в его незримом поединке никто не мог: мало кто из танкистов даже понимал, что происходит, с каким таким чудищем схватился капитан не на жизнь, а на смерть, и что он сейчас чувствует.

Операторы излучателей не могли напрямую убить друг друга — русские учёные тоже узнали о "предохранителе", — но они могли пересилить один другого, и тогда характер поля, заливавшего город Муданьзян и людей на его улицах, определит победитель: всё очень просто. А в ходе поединка ментальный боец мог надорваться, пытаясь поднять непосильный груз (что и произошло с лейтенантом Быстрицким на соседнем самоходном излучателе), и даже умереть, бывали уже такие случаи. Капитан Кравцов всё это знал, но сейчас ему было не до абстрактных размышлений о природе ментального единоборства — Степан знал и то, что если он не выдержит, мангуст станет хозяином поля боя, и тогда...

...Камни, подводные камни, покрытые зелёным ворсом водорослей. Водоросли мягко колышутся в такт движению воды, и шевелится среди камней чёрное щупальце, усеянное когтистыми присосками, тянется к горлу пловца, мерзко пульсируя и подёргиваясь. А рыбка, избегая смертельных объятий, резким движением хвоста сталкивает громадный осклизлый камень; камень медленно падает вниз, прямо на осьминога, и многорукая тварь корчится под тяжестью каменной глыбы, силится выбраться — и не может...

Ощущение удушья прошло. Кравцов вздохнул полной грудью, уже зная: он победил — мангуст захлебнулся, и генератор его "миязаки", скорее всего, заглох, — а это значит, что бой выигран, и город будет взят, даже если измученный "соловей-разбойник" потеряет сознание.

Бои в Манчжурии были жестокими — японцы сопротивлялись отчаянно, и победы над ними доставались нелегко. Но всё чаще и чаще носители мечтательной русской души брали в ментальных поединках верх над сынами богини Аматерасу с их дзёном и отрешённостью.

* * *

Военный флот империи Ямато, испепеливший города Западного побережья США и обеспечившийся высадку японской армии вторжения на североамериканский континент, не получил новой целенаправленной задачи. После того, как дивизии янки были оттеснены от береговой черты за пределы дальнобойности корабельных "миязак", присутствие линкоров и крейсеров Императорского флота у берегов Калифорнии потеряло смысл: в этих водах для них больше не было ни целей, ни противника. Штаб флота планировал ряд операций — удар по Австралии, захват Цейлона, высадка на Аляске (а после вступления в войну Советского Союза — нападение на Владивосток и десанты на Северный Сахалин и Камчатку), — но почти все эти операции в той или иной степени требовали участия армии. А императорская армия и слышать не хотела о каких-то "второстепенных операциях", пока не решена главная задача: полный разгром Соединённых Штатов Америки. И армия требовала, чтобы флот "удерживал господство на Тихом океане и обеспечивал коммуникации", не отвлекаясь ни на что другое. Адмирал Тойода не обладал авторитетом покойного Ямамото: он не смог настоять на своём, и авианосцы Озавы и линкоры Куриты остались в восточной части Тихого океана, базируясь на Гавайские острова и практически бездействуя.

Но в ноябре 1945 года, когда боевые излучатели появились у противников империи Ямато, японские генералы вспомнили, что у Японии, кроме армии, есть ещё и флот, который сыграл очень важную роль в войне на Тихом океане. Война вновь переломилась, победа над гайкокудзинами, казавшаяся уже совсем близкой, выскальзывала из рук самураев, и Японии снова (как в сорок втором) необходимо было использовать всё, чтобы избежать военного поражения. И от флота потребовали внести свой вклад в борьбу, а не смотреть со стороны, как армия истекает кровью в прериях американского Дикого Запада.

Японские линейные корабли (на переднем плане — "Ямато")

Рассмотрев несколько вариантов, штаб флота принял решение нанести удар по зоне Панамского канала. Удар этот планировался давно, ещё в начале войны, однако ни в сорок втором, ни в сорок четвёртом Япония не имела ни сил, ни возможностей для осуществления планов атаки канала. А в сорок пятом, когда "оружие богов" позволило самураям разгромить US Navy, овладеть Тихим океаном и высадиться на американский континент, разрушение канала было признано нецелесообразным — кратчайший путь в Атлантику нужен был самим японцам. Но теперь, когда лихой свист "соловьёв-разбойников" и шипение многочисленных "кобр" прервали победный полёт желтого дракона, Панамский канал нужно было вывести из строя: на верфях восточного побережья США Фениксом из пепла возрождался американский флот, и его скорое появление в тихоокеанских водах совсем не устраивало сынов Аматерасу.

Для атаки канала было сформировано мощное соединение вице-адмирала Нисимуры в составе линейных кораблей "Ямато", "Фусо", "Ямасиро", авианосца "Цукуба", тяжёлых крейсеров "Могами", "Хагуро", лёгких крейсеров "Тама", "Кисо" и восьми эскадренных миноносцев. Этих сил, по расчётам японского командования, было вполне достаточно для успешного проведения операции: уцелевшие корабли US Navy давно покинули Тихий океан, а воздушного нападения самураи не опасались — двадцать "миязак" обеспечивали кораблям Нисимуры надёжную защиту от "стандартных" атак. На авиагруппу "Цукубы" возлагалась задача отражения возможных атак американских тяжёлых бомбардировщиков с "кобрами" на борту — в пределах радиуса действия корабельных излучателей истребители должны были справиться с этой задачей. Предполагалось также, что янки уже успели усилить оборону канала "кобрами", однако считалось, что "миязаки" линкоров и крейсеров с их опытными операторами нейтрализуют воздействие вражеских излучателей. Войдя в Панамский залив, корабли должны были уничтожить шлюзы канала артиллерией: с рейда Бальбоа восьми— и четырнадцатидюймовые орудия доставали до шлюза Мирафлорес, а восемнадцатидюймовые орудия "Ямато" — до шлюза Педро-Мигель. Операция, начавшаяся в середине ноября, шла по плану. Поначалу.

Соединение Нисимуры вошло в Панамский залив, не встретив противодействия и даже не будучи обнаруженным: два американских разведывательных самолёта были сбиты "миязаками", не сообщив по радио о появлении японских кораблей (излучатели блокировали связь), а береговые радары остались слепы и глухи — операторы Императорского флота были специалистами высочайшего класса.

Оборона зоны канала действительно располагала "кобрами" — японцы засекли их работу ещё на подходе, — но их было немного (всего несколько единиц), и предназначались они для отражения воздушных налётов, а не для ментального боя с сильным противником. В результате все "кобры" были быстро выведены из строя сосредоточенным ударом "миязак" — энергоблоки американских излучателей были заглушены, а затем подорваны мангустами.

Покончив со "змеями", японцы прочесали излучением берег, зажгли город Бальбоа — так, на всякий случай, — и подняли в небо гидропланы для корректировки огня по шлюзам. И вскоре стволы японских орудий выплеснули громадные полотнища пламени: линкоры вице-адмирала Нисимуры открыли огонь.

Шлюз Мирафлорес был полностью разрушен в течение сорока минут, Педро-Мигель продержался немногим дольше. Уничтожение обоих сооружений завершили пикирующие бомбардировщики с "Цукубы": они окончательно доломали шлюзы и сообщили Нисимуре о потоках бурлящей воды, вырвавшихся из развороченных шлюзовых камер через взорванные ворота. Единственной потерей соединения стал эсминец "Судзуцуки", подорвавшийся на необнаруженной подводной мине. Японский адмирал с чувством выполненного долга лёг на курс отхода, оставляя позади пылающий берег, затянутый пеленой чёрного дыма.

Неприятности начались на выходе из Панамского залива. В небе над горизонтом были обнаружены серебристые объекты, опознанные как дирижабли. Воздушные корабли быстро приближались, а то, что обнаружены они были не радарами, а визуально, свидетельствовало о том, что дирижабли оснащены излучателями, и что намерения их далеко не дружественные (в последнем никто и не сомневался — дирижабли могли быть только вражескими, Япония не строила воздушных кораблей длиной в сотни метров). Дирижаблей было не менее сорока; они летели со скоростью около пятидесяти узлов, сокращая расстояние — бой был неизбежен.

Японские корабли закутались в завесу "нейтрального поля": если атакует воздушный противник, первым дело надо умертвить его двигатели — это уже стало аксиомой. Кроме того, операторы-мангусты по плотности вражеского излучения определили, что излучателей на борту неприятельской воздушной эскадры не менее семидесяти, — скорее всего, каждый из дирижаблей был вооружён двумя "кобрами". Американцы имели четырёхкратный перевес по числу "ментальных стволов" — для мангустов бой обещал быть нелёгким, тем более что янки сразу же использовали не только "гасящие", но и "зажигательные" частоты.

Кинжальный удар мангустов смешал строй американских дирижаблей: некоторые (те, у кого заглохли моторы) отстали, другие, сумевшие защититься, вырвалась вперёд. "Кобры" из числа неопытных не успели вовремя среагировать, и несколько атакующих воздушных кораблей попали в сектора "обстрела" соседних. Один из них загорелся — вспыхнул бензин в двигателях на консолях бортового киля. На японских кораблях ожидали взрыва, но взрыва не произошло: газовые отсеки дирижаблей были заполнены не водородом, а гелием.

Американский военный дирижабль

Янки быстро учились, и воздушной эскадрой командовал толковый офицер. Поняв, что нахрапом самураев не взять, он отдал команду задавить японцев нейтральным полем, рассчитывая использовать свой численный перевес — "кобры" тоже умели делать выводы из плотности вражеского излучения и могли оценить, сколько на кораблях Нисимуры "миязак". Американцы сузили сектора излучения — японские линкоры были видны как на ладони, и не было никакой необходимости заливать всё вокруг сплошными потоками ментального поля.

Хороший боец никогда не переоценивает свои возможности. Операторы-мангусты были отличными бойцами: они (и в первую очередь их координатор, капитан 1-го ранга Ёгучи, находивший на "Ямато") быстро поняли, что в прямом противостоянии сил их шансы на победу невелики. Четыре к одному — соотношение неблагоприятное; пресс гасящего поля янки передавит защитное поле японцев, начнутся перебои в энергетике, а потом... И японцы резко "сменили знак" излучения, нейтрализуя поле "кобр" и превращая небо над кораблями Нисимуры в пространство, где действуют привычные физические законы.

Торопливо загрохотали зенитные орудия, выплёвывая снаряд за снарядом. Самураи не обольщались: они знали, что подавляющее большинство выпущенных снарядов не взорвётся, "завязнув" в нейтральном поле американских излучателей. Но даже простая пятидюймовая стальная болванка насквозь прошьёт газовый отсек дирижабля, а медлительные воздушные гиганты были хорошими мишенями. А с палубы "Цукубы" один за другим взлетали "зеро" и "джуди", поддержанные "позитивным" полем "миязак": самолёт — это не артиллерийский снаряд, его можно сопровождать излучением.

"Парализованные" японские самолёты падали в море, но остальные продолжали атаку и прорывались к дирижаблям, стреляя из пушек и пулемётов. Отказывало оружие, и тогда пилоты микадо бестрепетно таранили воздушные корабли, вспарывая оболочки и сокрушая рёбра каркасов. Разодранные тела дирижаблей падали в океан, подбитые корабли снижались, истекая гелием из продырявленных отсеков. У мангустов были острые зубы, и кусаться они умели...

"Кобры" огрызались. Они размазали поле, вынужденно снизив его напряжённость и перейдя от "прицельного огня" к "стрельбе по площадям". Координация действий у "кобр" оставляла желать лучшего — операторы янки ещё не научились ударять как одна рука, — но среди них были способные ментальные бойцы: они не только защищались, но и атаковали. И главной целью ответного удара американцев стал японский авианосец.

Наносящий удар сам становится уязвимым — это правило применимо и к ментальным поединкам. На "Цукубе" взорвался топливопровод; авианосец загорелся — картина, хорошо знакомая японским морякам, прошедшим всю войну. Оба излучателя авианосца вышли из строя, и Нисимура приказал крейсеру "Могами" оказать помощь горящему кораблю, тем самым ослабив ударную мощь своего соединения ещё на две "миязаки". Тяжёлый крейсер "Хагуро" окутался клубами пара — кто-то из "кобр" неплохо разбирался в термодинамике и удачным "попаданием" разрушил его котлы, — лёгкий крейсер "Тама" обесточился: "кобры" добросовестно изучали обстоятельства "великого короткого замыкания" в Сиэтле. Командир воздушной эскадры янки догадывался, что управление боем осуществляется с "Ямато", но японский флагманский корабль был прикрыт плотным защитным полем, пробить которое не так просто. Американская армада понесла серьёзные потери — более трети дирижаблей были уничтожены или выведены из строя, — и янки, несколько раз попытавшись поразить "Ямато" и не добившись успеха, переключились на другие корабли адмирала Нисимуры, резонно рассудив, что выход из строя любого линкора или крейсера заметно ослабит общую мощь японской эскадры.

Противники стоили друг друга. Исход боя был неясен (скорее всего, результат был бы ничейным), но в это время над океаном, поблескивая в лучах вечернего солнца, появилось ещё около двадцати американских боевых дирижаблей* — численный перевес янки, несмотря на потери, стал шестикратным.

________________________________________________________________________________

* Идея постройки воздушного флота, малоуязвимого для "мёртвого поля", появилась у янки ещё весной 1945 года, вскоре после дебюта "миязак" у Филиппин, и, несмотря на скепсис адмиралов, иронически вопрошавших "Может, нам надо пополнять флот парусниками?", пришлась по вкусу американскому командованию. В ноябре 1945 года около сотни дирижаблей были переброшены в Мексику — оттуда, находясь в относительной безопасности от налётов "фугаки", они намеревались очистить прибрежные воды Калифорнии от японских кораблей и судов. Этот воздушный флот и был брошен против соединения Нисимуры.

Соотношение сил изменилось не в пользу самураев. Израсходовав поднятые в воздух самолеты и потеряв авианосец, мангусты могли только защищаться -­ любое ослабление нейтрального поля при попытке контратаковать приводило к его пробитию, невзирая на мастерство операторов "миязак". Но одной лишь обороной битвы и войны не выигрываются — рано или поздно силовой перевес янки должен был сломать японскую защиту. Спасти корабли Нисимуры могла только ночь, но до её наступления надо было ещё продержаться.

Через сорок пять минут взорвался "Фусо". Сдетонировали снаряды в погребе третьей башни главного калибра, и взрыв расколол линейный корабль на две части, некоторое время ещё державшиеся на плаву. А затем загорелся "Ямасиро" — "кобры" сумели поджечь танки с топливом. Линкор заполыхал от носа до кормы, и всем было ясно, что корабль обречён. На "Ямато" несколько раз гас свет и вспыхивали пожары; американские операторы мимоходом сожгли эсминцы "Асасимо", "Касуми" и "Хамакадзе", лёгкий крейсер "Кисо" потерял ход. Ответными ударами мангусты вывели из строя около дюжины дирижаблей, но поражение казалось уже неминуемым — самураям оставалось только умереть с честью.

От полного разгрома (и от харакири) Нисимуру и Ёгучи спасла погода. Усилившийся ветер начал сносить дирижабли — они отставали, теряя боевой контакт, а затем потрепанное японское соединение укрыла спасительная темнота.

* * *

— А ведь великий англичанин Уэллс был прав, — сказал Тамеичи Миязака, положив на стол донесение о сражении у берегов Центральной Америки. — Война в воздухе... Но люди не птицы, они живут на твёрдой земле: об этом не стоит забывать...

— Вы о чём, Миязака-сан? — спросил Синъитиро Томонага, отрываясь от своих бумаг.

Учёный-самурай не ответил — он о чём-то напряжённо думал.

* * *

— Я обеспокоен. Враги империи Ямато получили оружие, равное нашему, — ход войны внушает опасения.

— Ваше Величество, оснований для беспокойства нет. Гайкокудзины всего лишь идут по нашим следам — мы их опережаем. И скоро я нанесу им такой удар, который заставит их содрогнуться от ужаса. Обещаю вам, Ваше Величество.

Глаза человека, стоявшего перед императором, казались чёрными дырами в ничто, где нет ни жизни, нм света, ни движения. "Он гений или безумец? — подумал микадо. — Или, быть может, посланец богов?". Он почувствовал леденящий холод, но не мог позволить себе потерять лицо и произнёс, сохраняя внешнее спокойствие:

— Я надеюсь на вас, Миязака-сан.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. БЕЗУМНЫЙ ГЕНИЙ, ИЛИ ГЕНИАЛЬНЫЙ БЕЗУМЕЦ

...К весне 1946 года японцы были выбиты с американского континента; русские войска разгромили Квантунскую армию, очистили от противника Манчжурию, взяли Порт-Артур и вошли в Корею.

(Дальневосточная война 1945-1946 гг.)

Заходящее солнце бросало багровые блики на темнеющие сопки и окрашивало море в зловещий красный цвет — казалось, что японский крейсер "Аоба", полузатонувший у самого берега, истекает кровью.

Полузатопленный японский тяжёлый крейсер "Аоба". Порт-Артур, 1946 год

— Порт-Артур, — негромко произнёс Курчатов. — Вот мы и вернулись, прошло чуть больше сорока лет.

— Да, ­Игорь Васильевич, — согласился Бехтерев. — А картина символичная, — он кивнул на закат, — немало здесь пролилось русской крови, ох, немало... А сколько её ещё прольётся, одному богу известно.

— Бог-то бог, но и сам не будь плох. От нас с вами, Пётр Владимирович, во многом зависит, чтобы кровушки русской пролилось как можно меньше. И не только русской...

Нейрофизиолог понял, что имел в виду Курчатов. В феврале Гарри Трумэн предложил Сталину план скорейшего разгрома империи Ямато, план простой и чудовищный. Президент Соединённых Штатов Америки предложил обрушить на японские города всю американскую боевую химию, выбрав целью масштабных газовых атак исключительно мирное население. "Жители городов Японии, — с циничной прямотой говорилось в меморандуме, — не имеют достаточной защиты от нервно-паралитических и нарывных газов. Миллионы жертв заставят самураев сложить оружие и спасут жизни миллионов советских и американских солдат". А для реализации этого гуманистического плана американцы просили разрешения разместить на советских дальневосточных аэродромах тысячи дирижаблей и новейших стратегических бомбардировщиков Б-35 "летающее крыло", способных нести не только химическое, но и атомное оружие, а также боевые излучатели с достаточно мощным энергоблоком.

Американцы хитрили. Президента нисколько не волновала гибель миллионов русских парней (скорее наоборот), но расчёты показывали, что повторное американское наступление через Тихий океан потребует не меньше года, а за это время русский медведь, оказавшийся неожиданно прытким, влезет в Японию всеми четырьмя лапами, и рявкнет белоголовому американскому орлу: "А ну кыш, ворона облезлая, нечего тебе здесь делать!". Красный флаг взвился над Берлином, а если он взовьётся ещё и над Токио... Китай (и Корею) США уже потеряли — Мао Цзэдун уверенно брал верх над Чан Кайши, — и потеря ещё и Японии ставила больший и жирный крест на всех азиатских планах янки, политических и экономических. А вот если победа будет достигнута американским оружием, впечатляющим своей мощью не только врагов, но и союзников (смотрите и запоминайте!), тут уже можно с полным правом претендовать на солидный кусок шкуры убиенного жёлтого дракона.

Ещё до начала переговоров с Советами янки попробовали сами впечатлить самураев. Американская субмарина, оборудованная "коброй" для противодействия противолодочным "миязакам", скрытно доставила в Токийский залив атомный заряд, который был подорван часовым механизмом. Радиоактивная волна, поднятая взрывом, смыла тысячи домов и убила десятки тысяч людей, но город не был полностью разрушен. Эффект оказался меньшим, чем ожидалось, и к тому же японцы в отместку опустошили Чикаго — сорок "фугаки" прорвали его ПВО и сожгли город, ударив по "слабым точкам". Для массированных химических атак по Японии американцам нужны были русские аэродромы — "короткое плечо", — и Трумэн обратился к Сталину.

Русский ответ сильно разочаровал заокеанских стратегов. "Мы воины, а не палачи, — сказали медведи. — Мы не бомбили немецкие города для убийства тысяч мирных жителей ("в отличие от вас" сказано не было, но оно явно подразумевалось), и не будем соучастниками массовых убийств". "Но мы имеем на это право! — возражал генерал Арнольд. — Мы должны отомстить за всё, что сделали японцы на американской земле!". И услышал в ответ: "Мы не занимались геноцидом немцев, хотя имели на это полное право после всего, что натворили они на советской территории. Японские женщины и дети не отвечают за деяния японской военщины — суд карает самого преступника, а не его сородичей". "Высаживаясь в Японии, — убеждал генерал Маршалл, — вы потеряете сотни тысяч мужчин, сыновей и мужей ваших женщин и отцов ваших детей. Неужели их жизни для вас менее ценны, чем жизни каких-то азиатских ублюдков, отцы которых хотят истребить всю белую расу?". "Умирать в бою — это право и обязанность мужчин, — ответили русские, — у женщин другие права и обязанности". "Нецивилизованные варвары, — зло прошипел Трумэн по завершении переговоров, получив категорический отказ, — они ничем не лучше японцев. Господь проявил несправедливость, даровав этим дикарям супероружие". О своих словах, сказанных на банкете в Белом доме в честь русских "соловьёв-разбойников", президент Соединенных Штатов Америки почему-то не вспоминал...

Советское командование понимало всю сложность такой грандиозной операции, как десант на Японские острова. Именно поэтому многие учёные-разработчики "мыслеоружия" (в том числе и Курчатов) были направлены на Дальний Восток, в район военных действий: спектр воздействия "миязак" и "эсэров" непрерывно расширялся, требуя незамедлительного совершенствования их наступательных и оборонительных возможностей. А у Бехтерева и его помощников была ещё и другая задача: в ходе ментальных боёв в Маньчжурии военные медики встретились с новым видом ранений, названным "психотронный ожог головного мозга". Такие ранения получали "надорвавшиеся" операторы излучателей, встретившиеся в бою с мангустами, и никто не знал, как их лечить.

— Вы правы, — задумчиво произнёс Бехтерев. — Войну надо кончать, и кончать малой кровью. И я сделаю для этого всё, что смогу...

Курчатов знал, о чём думает его сподвижник. Учёные-физики рассуждали просто: излучатели позволяют корректировать (причём в любую сторону) любые физико-химические процессы (хочешь — зажигай, хочешь — гаси), а Бехтерев был первым, кто задумался над принципиально иным их использованием. Было замечено, что операторы лучевых установок с течением времени приобретают способности, несвойственные людям — вплоть до чтения чужих мыслей. Скорее всего, человеческий мозг, усиленный техническим приспособлением, постепенно сам по себе становится способным на кое-какие объективные действия — похоже, работала неведомая обратная связь, пробуждавшая и активировавшая скрытые возможности человека, о которых толком никто ничего не знал. А толчком к нестандартному решению нейрофизиолога послужила история с пленным мангустом, случившаяся ещё зимой, в январе сорок шестого.

Операторы "миязак" были ценнейшими пленными — захватить их живыми удавалось крайне редко, обычно они (даже если не срабатывал самоликвидатор установки) успевали покончить с собой. В боя под Мукденом был пленён капитан 1-го ранга Идзичи — этот "зверь матёрый" был взят в плен в бессознательном состоянии после того, как он в течение часа вёл ментальный бой с пятью "соловьями" и двоих из них вывел из строя. Участники захвата и их командир уже вертели дырки под ордена, но не тут-то было. Ночью оклемавшийся мангуст бесследно исчёз, испарился как дым из запертой камеры, охраняемой по высшему разряду. И никто ничего не видел: был человек — и нет его. Виновникам ЧП грозили очень большие неприятности, но Бехтереву по косвенным намёкам, полученным в ходе дотошного допроса охранников, удалось установить, что японец использовал сильнейший гипноз, отшибавший память и превращавший человека в безвольную куклу — его выпустили и тут же забыли об этом. Японский Вольф Мессинг проделал это без каких-либо технических приспособлений — при пленении его тщательно обыскали, — следовательно, он сам по себе являлся оружием, пусть даже оружием "малого калибра" и "ближнего радиуса действия". О подобных трюках никто раньше ничего не слышал, значит, предположил Бехтерев, способности капитана 1-го ранга Идзичи были не врождёнными, а приобретёнными в процессе длительного общения с боевым излучателем.

Этот случай очень заинтересовал учёных (и не только учёных), тем более что среди "соловьёв-разбойников" тоже обнаружились кое-какие "ходячие феномены": кто-то видел карты партнёров при игре, кто-то удивительными образом выходил сухим из воды в любых ситуациях — начальство почему-то проявляло к нему непонятную снисходительность. Люди-гипнотизёры — это находка для любой секретной службы, но Бехтерев мыслил шире. А идея его была очень простой: если человек способен с глазу на глаз действовать на сознание другого человека, то что он сможет проделать, сидя за излучателем? А если этих излучателей будет сто или тысяча? Кто сказал, что невозможно сломить волю целой страны, в данном случае — волю Японии к сопротивлению? И "предохранитель" тут не помешает: оператор "эсэра" никого не убивает, он всего лишь "ретранслирует" свою уверенность в победе СССР — ему самому это никоим образом не повредит. Практически бескровный выигрыш войны, без жертв и разрушений — от такой перспективы захватывало дух...

Вечерний сумрак медленно растворял очертания сопок. Потянуло холодом -­ прилетел ветер с моря.

— Да, Пётр Владимирович, — Курчатов покосился на Бехтерева, смотревшего на порт-артурский рейд, — я вас понимаю. Массированная психоатака, которая накроет всю Японию, — это самое лучшее применение нашим аппаратам и самый лучший способ закончить войну нашей победой. Да только не получится, вот ведь какая незадача... Боевых излучателей мы понаделаем, их исполнительная часть немногим сложнее детекторного радиоприёмника, а "хоровое пение" тысяч установок — это вопрос чисто организационно-тактический и вполне решаемый: корабли, самолёты, дирижабли и так далее. Но где вы возьмёте людей? Да, у нас есть талантливые операторы, и даже очень талантливые, но вам-то нужны "обострённые", способные внушать! Сколько таких "медиумов" вам удалось найти за два месяца? Троих?

— Четверых.

— Вот видите. Не доказано, что работа на излучателе активирует скрытые способности любого человека: я лично склонен считать, что выявляются самородки, число которых очень невелико. А для психоатаки логова мангустов потребуются сотни и сотни операторов экстра-класса, которых у нас нет, и вряд ли появятся в ближайшее время. Факты — вещь упрямая.

— Вероятно, вы правы, — Бехтерев тяжело вздохнул. — Логово мангустов... Кстати, вам известно, откуда взялось такое название?

— В общих чертах.

— Я вам расскажу, я этот вопрос изучал. Наш оппонент, Тамеичи Миязака, — личность многогранная, чёрт бы его с кашей съел. Он не только отец "оружия богов", как называют японцы свои излучатели, но и основоположник некоей социальной теории. Согласно этой теории, западная цивилизация, цивилизация белых людей, являет собой тупик социальной эволюции. Апофеоз алчности, культ денег на уровне религии, и персонификацией этого культа являются золотые змеи, душащие людей и отравляющие их своим ядом, такой вот символ в чисто восточном стиле. А мангусты — они истребляют змей, то есть спасают весь род людской, причём весьма радикальным способом: истреблению подлежит вся белая раса, отравленная ядом упомянутых золотых пресмыкающихся. Каково, а? Уж не знаю, насколько правящая в Японии военная клика разделяет взгляды Миязаки, но его теория пришлась ей по вкусу. Во-первых, она обосновывает притязания Японии на мировое господство; во-вторых, постулирует незыблемую власть военного сословия, как это было в средние века, причём не только в Японии. А в-третьих... Большая часть населения Юго-Восточной Азии прозябает в страшной нищете, и если миллионам этих людей сказать, кто в этом виноват, они пойдут в бой, не щадя никого, в том числе и самих себя. Вспомните, Игорь Васильевич, — Бехтерев понизил голос, — у нас ведь тоже было что-то подобное. Весь мир насилья мы разрушим... И японцы этот мир разрушают, и они его разрушат, если их не остановить.

— Мангусты, говорите, — произнёс Курчатов. — Знаете, я тут недавно слышал песню, кто-то из наших бойцов пел её под гитару. Песня вроде немудрёная, но ваш рассказ мне её напомнил. И были в той песне такие слова:

"Змеи, змеи кругом, будь им пусто!" -

Человек в исступленьи кричал

И позвал на подмогу мангуста,

Чтобы, значит, мангуст выручал

И мангусты взялись за работу,

Не щадя ни себя, ни родных

Выходили они на охоту

Без отгулов и без выходных

— А потом вдруг всё переменилось: человек начал истреблять мангустов, вроде бы ни с того ни с сего. А дело-то было в том, что:

Это вовсе не дивное диво:

Раньше были полезны — и вдруг

Оказалось, что слишком ретиво

Истребляли мангусты гадюк

Вот за это им вышла награда

От расчетливых наших людей

Видно, люди не могут без яда,

Ну, а значит, не могут без змей"*

________________________________________________________________________________

* В нашей Реальности эту песню написал Владимир Высоцкий в 1971 году

Бехтерев молча слушал, и в наступившей темноте Курчатов не видел выражения его лица.

— Люди не могут без яда, а значит, не могут без змей... — тихо сказал нейрофизиолог. — Верно подмечено... Вот только никто до сих пор так и не сумел выделить из яда "золотых змей" ни эликсира бессмертия, ни снадобья всеобщего счастья. Может быть, — он поднял голову, и глаза его заблестели, — это получится у нас, Игорь Васильевич? Излучатели наши — они ведь не только оружие. Это волшебная палочка, способная переделать мир! Мы сможем управлять любыми физическими процессами, дать людям изобилие и здоровье, открыть им дорогу к звёздам! Это же всесилие, власть над природой, неужели вы этого не понимаете? И наступит светлое будущее, будущее Человека, вооружённого своим Разумом. Осуществится вековая мечта человечества, и люди станут другими: такими, какими они и должны быть.

— Не всё так просто, Пётр Владимирович. Мечты — да, мечтать нужно, без мечты люди перестанут быть людьми, но сегодня у нас с вами только одна задача: свернуть шею жёлтому дракону вместе со всеми его мангустами. Я не люблю змей любой окраски — неприятные они существа, — но я не хочу, чтобы меня и всех нас загрызли эти бешеные японские зверьки. И поэтому логово мангустов придётся брать, и если понадобится, брать простыми мечами. Времени у нас мало — кто его знает, что ещё удумает этот наш японский безумный гений или гениальный безумец, что в общем-то одно и то же.

— Да. Этому Василиску Премудрому надо снести голову с плеч, потому что не так он ею пользуется. Однако пойдёмте, Игорь Васильевич: холодно становится, и наша охрана по кустам уже, поди, все причиндалы себе поморозила.

* * *

Участок земли — неправильный прямоугольник размерами четыре на пять метров — осел мягко и почти бесшумно, с лёгким шорохом провалившись на метр. Яма-вмятина, возникшая на ровном месте, напоминала гигантский след — казалось, невидимый исполин, шагавший огромными шагами, оставил в маленьком уютном садике в предместье Токио отпечаток своей тяжёлой стопы. Стопа титана обладала каменной твёрдостью: под тонким слоем дёрна с травой и цветами залегал сплошной гранит, смявшийся под незримой пятой с такой же лёгкостью, с какой армейский сапог давит раскисшую глину. Но странное дело — гранит подался под великаньей ногой, но на дне ямы не сломалась ни одна травинка, и не помялся ни один нежный лепесток распустившихся синих ирисов. А между зелёных стеблей поползли вверх тонкие струйки дыма, словно под землёй что-то горело, как торф на болоте.

Таинственный след существовал недолго. Он появился между двумя прудами — гигант растоптал перешеек, — и вскоре тонкие стенки ямы (там, где она примыкала к этим прудам) рухнули. Вода хлынула внутрь провала; зашипел пар — похоже, дно ямы было горячим. Но если там и был какой-то огонь, он недолго сопротивлялся водяному потоку, затопившему "след титана": через минуту пруды сомкнулись, образовав единое целое. Яма исчезла — о ней напоминал только травяной сор, кружившийся в крошечных водоворотах, да мелкая рябь на поверхности воды.

Тамеичи Миязака вышел из транса, обесточил излучатель, посидел в расслабленной позе, возвращаясь к привычному мироощущению, и вытер лоб тыльной стороной ладони. Такого напряжения создатель "оружия богов" не испытывал никогда — ни во время первых опытов, ни при демонстрации модели военным в феврале сорок пятого, когда он облил себя бензином и заблокировал его горение, ни потом, осваивая всё новые и новые возможности боевых излучателей и обучая мангустов. И всё-таки — всё-таки он своего добился...

Подойдя к пруду, учёный-самурай долго смотрел на его поверхность, потом присел на корточки и окунул ладонь в воду. Вода была холодной (температуру фиксировали приборы, но воспалённому сознанию Тамеичи требовался ритуал). Подземный огонь погас — учёный в этом нисколько не сомневался, и показания измерительной аппаратуры ему были не нужны.

"Итак, Пламя Дракона мне подвластно, — подумал Миязака. — Всё получилось так, как я рассчитал: и размеры провала, и его очертания, и глубина, и продолжительность реакции горения, и время её прекращения. Я доказал — прежде всего сам себе — принципиальную возможность осуществления моего замысла: я поджёг и погасил, разрушил и затопил. Есть только одно "но": сделанное мною — это предел человеческих возможностей (во всяком случае, пока). А самое важное — масштаб. Периметр провала должен измеряться не метрами, а тысячами километров, и глубина его должна быть не метр, а хотя бы километр. Но всё дело в том, что реакция требует непрерывной подпитки энергией, причём в таком количестве, какое не смогут обеспечить все электростанции всей планеты. Тогда, и только тогда Пламя сожжёт земную кору там, где я его разожгу, и разверзнет под ногами наших врагов огненный ад. Тупик? Нет! Я знаю, где взять эту энергию, мне нужно только понять, как её взять. Мне надо проникнуть в суть этого явления, и я это сделаю".

Ночью он долго не мог заснуть, а когда заснул...

...Облака, облака, облака... Облака жёлтого кипящего огня... Дракон... Чёрное, чёрное, чёрное небо... Звёзды, звёзды, звёзды, где живут боги... Вечный котёл творения и разрушения, рождения и умирания... Содержания кремния в земной коре — около тридцати процентов... Кремний стабилен, но его можно сделать нестабильным, и тогда вспыхнет кремниевый пожар, в который, если вовремя его не остановить, втянется вся литосфера планеты... Пламя Дракона... Я могу его разжечь, но у меня не хватить сил раздуть огонь... Энергия... Энергия творения и разрушения, бурлящая в утробах звёзд и насыщающая межзвёздную пустоту... Энергия — форма существования материи... Материи... Эйнштейн: энергия равна массе, умноженной на квадрат скорости света... В одном грамме вещества дремлет энергия атомной бомбы... Дефект массы... Энергия и вещество непрерывно переходят друг в друга — грохочущий водопад, заставляющий жмуриться крохотные искорки разума, трепещущие в ужасе перед небытием... Игры богов — и людей, сумевших встать вровень с богами... Энергия Вселенной — свободная энергия Мироздания... Она везде, она рядом, надо только протянуть руку — и разум... Разум, разум, разум... Протянуть разум... И тогда...

Тамеичи Миязака, учёный-самурай, безумный гений, проснулся как от толчка и долго смотрел в темноту, наполненную ночными заоконными шорохами. Осознание пришло во сне: теперь он понял всё, что хотел понять, и знал всё, что хотел узнать.

* * *

— Удар будет смертелен и неотразим. Прицельная точка — южная часть Скалистых гор в Америке. Под землёй, на глубине около одного километра, я инициирую цепную реакцию атомов кремния — я разожгу "кремниевый пожар", который начнёт распространяться вширь и вглубь. Расчётная зона поражения — средняя часть североамериканского континента между канадской и мексиканской границами, то есть вся территория США. Через двенадцать дней подземный пожар охватит всю эту зону, после чего земная кора над очагом горения осядет на глубину одного километра. В образовавшуюся котловину хлынут волны Атлантического и Тихого океанов и заполнят её в считанные часы. Соединённые Штаты Америки перестанут существовать как географическое понятие.

— А вода погасит Пламя Дракона... — задумчиво произнёс император.

— Да, Ваше Величество. Во всех поставленных мною опытах так и происходило.

На самом деле Тамеичи Миязака не был абсолютно уверен в том, что грандиозный подконтинентальный пожар будет потушен океанскими волнами. Существовала вероятность (теоретическая, конечно же) продолжения горения гранитных пластов и под морским дном, которым станут США. Одно дело опыты с их небольшими масштабами, и совсем другое дело — Пламя Дракона во всём своём ужасающем величии, когда горит слой камня толщиной в несколько сотен метров. Но Миязака был уверен в своих силах: если подземный огонь не погаснет, он его погасит — для этого нужно всего лишь прервать энергетическую подпитку реакции, и сделать это можно из любой точки земного шара. И непрогоревший гранит снова станет мёртвым камнем, а не тлеющим пороховым погребом.

Но Тамеичи Миязака не стал вдаваться в детали. Генералам они были не нужны — им было достаточно сказанного, и глаза самураев горели от боевого азарта. А микадо — Миязака уловил некую осторожность в словах и жестах Хирохито: император колебался, не решаясь одобрить уничтожение целой страны с десятками миллионов людей, и наверняка ухватился бы за любую возможность отложить принятие такого страшного решения. Самурай не может обмануть своего сюзерена, но самурай может промолчать, если сюзерен не задал ему прямой вопрос, требующий прямого ответа. И Миязака промолчал.

Он молчал несколько минут, давая возможность всем присутствующим проникнуться услышанным, а потом сказал, обращаясь к микадо:

— Мы не можем ждать. Было бы очень большой ошибкой недооценивать русских и американских учёных — вчера они сумели раскрыть секрет "оружия богов", сегодня они его совершенствуют, а завтра они обрушат на Японию ошеломляющий удар. Например, свяжут весь свободный кислород над островами метрополии, и все ваши подданные задохнуться. Или инициируют серию мощных цунами, которые смоют все наши прибрежные города.

— Неужели такое возможно?

— "Оружие богов" всесильно, Ваше Величество, надо только уметь им пользоваться. И гайкокудзины колебаться не будут: они никогда не считали нас людьми. Вспомните газовую атаку нашей столицы и атомную бомбу, сброшенную на город, и вспомните ядерный взрыв в Токийском заливе. Бледнолицые нанесут удар, как только у них появится возможность его нанести — если мы хотим победить, мы должны их опередить. Мы воюем против всего мира, против всей цивилизации белых, и если мы проявим нерешительность, мы проиграем войну. А если Америка будет уничтожена, остальные наши враги сложат оружие и покорно склонят головы перед нашим могуществом. Мы победим — погибнут десятки миллионов людей, но сотни миллионов других людей останутся жить на планете, очищенной от "золотых змей". У нас нет другого выхода, Ваше Величество.

— Да будет так, — с видимым усилием проговорил микадо. — И как вы предполагаете это осуществить?

— С дальнего бомбардировщика "фугаки". Мощности его бортового излучателя хватит для запуска реакции — чтобы зажечь костёр, достаточно одной спички, — а потом Пламя будет поддерживать само себя: об этом я позаботился. И к Скалистым горам полечу я сам.

— Вы сами? — на лицо императора набежала тень, и в голосе его отчётливо слышалось сомнение. — Это неразумно, Миязака-сан: если с вами что-то случится, кто продолжит ваше дело?

— Не сочтите за дерзость, Ваше Величество, но по-другому нельзя. Никто кроме меня не сможет разжечь "кремниевый пожар": только я один представляю себе весь этот процесс во всей его сложности. И даже если кто-то сможет понять суть этого явления, на осознание которого понадобится много времени, я не уверен, что возможностей его разума хватит для осуществления мною задуманного. Моя жизнь принадлежит вам и империи Ямато, но если мне суждено погибнуть, значит, это воля богов. Моя гибель ничего не изменит — я вручил "Меч Аматерасу" тысячам мангустов, научив их владеть этим мечом, и мои помощники, Синъитиро Томонага и другие, продолжат моё дело. Но вонзить божественный меч в спину Скалистых гор смогу только я: ни у кого другого это не получится.

Император Хирохито молчал, молчали и генералы, ждавшие его слова.

— Да будет так, — повторил микадо.

* * *

...Как кружится голова... Жёлтые змеи перед глазами — золотые змеи... А где дракон? Он выдохнул пламя и улетел? Я не чувствую своего тела... Наверно, так и должно быть, когда целиком сливаешься с сутью вещей, и становишься их пониманием... Надо возвращаться: в реальном мире у меня слишком много дел...

Тамеичи Миязака открыл глаза. Сделать это удалось с трудом: реальность ускользала, упорно не желая принимать знакомые формы и привычные очертания. И всё-таки разум взял верх, и учёный-самурай обрёл себя в нижней кабине бомбардировщика "фугаки", на кресле оператора боевого излучателя, вытянувшего своё хищное рыло по продольной оси самолёта.

Мерно гудели моторы. Миязака потянулся и выгнулся, проверяя работу мышц (тело слушалось), и краем глаза поймал взгляды бортовых стрелков, смотревших на него с немым благоговением: для них он был небожителем, сверхъестественным существом, сошедшим на землю людей, чтобы вершить их судьбы. Это было уже привычно и... приятно, да.

Японский шестимоторный дальний бомбардировщик G10N1 "Фугаки"

Золотые змеи перед глазами Тамеичи поблекли и прекратили свои призрачный танец. Дело сделано: незримый клинок мыслеполя пронзил каменную толщу гор, и теперь там, под землёй, разгоралось Пламя Дракона — Миязака видел-ощущал его свет и жар. Огонь был ещё крошечным, но это пока: "кремниевая реакция" запущена, и она медленно, но неостановимо расползётся на весь материк, на весь "сектор поражения", вычерченный могучим разумом человека на борту дальнего бомбардировщика. Реакция разогревала сама себя: человек её закольцевал, и выделенная энергия подпитывала процесс, захватывавший всё новые слои гранита и базальта и превращавший их в расплав, в жидкое пламя. И так будет продолжаться до тех пор, пока весь материковый щит под страной, именуемой Соединённые Штаты Америки, не утратит опору и не провалится в огненное болото вместе с лесами, степями, реками, дорогами, городами и людьми, населяющими эти города. И в этот гигантский провал навстречу друг другу с глухим рёвом хлынут волны двух океанов; и взметнутся высоко вверх исполинские струи пара, рождённые соприкосновением расплавленной магмы, рвущейся через трещины расколовшейся земной коры, и огромных масс воды, спешащей заполнить громадную новорождённую впадину. И страна Америка перестанет быть — она исчезнет с лика планеты, исчезнет бесследно, затонет, как затонула некогда древняя страна Атлантида.

...Операция "Поцелуй богини" шла по плану. Отец "оружия богов" получил лучший самолёт с лучшим экипажем, готовым беспрекословно умереть по первому слову Второго Человека Империи. Предлагалось произвести групповой налёт, но Миязака это предложение отверг. "Меня не увидит ни один радар, — пояснил он, — а случайных встреч я не опасаюсь. Зенитная артиллерия меня не достанет, истребители я собью, от неуклюжих тихоходных дирижаблей уйду. А при групповом налёте есть вероятность, что из-за небольшой ошибки оператора, гасящего излучение американских радиолокаторов, хотя бы одна из машин будет засечена гайкокудзинами. После наших ударов по Нью-Йорку и Чикаго янки постараются не пропустить в глубь страны даже единичный самолёт, зная, что он может сделать, и к точке обнаружения тотчас же ринутся со всех сторон "летающие крылья" с "кобрами" на борту. На их стороне численный перевес — потеряв американский плацдарм, мы потеряли и небо над Калифорнией, — янки подавят и целую армаду наших бомбардировщиков. Моя миссия слишком важна — следует исключить даже малейшие случайности, способные помешать её выполнению".

Весь перелёт от Гавайев до западного побережья Америки Миязака провёл в полусне-полуяви, расслабляясь, медитируя и собирая все свои силы для единственного мыслеудара. "Фугаки" прошёл над Калифорнией незамеченным — создатель "оружия богов" сам сидел за излучателем, — и только над Скалистыми горами возникло небольшое осложнение: облака, закрывшие цель. Тамеичи приказал командиру снизиться. "Я должен видеть" — бросил он коротко. Самолёт снизился с четырнадцати до пяти километров, пробил облачный слой, и внизу открылись лесистые отроги Скалистых гор. Это было красивое зрелище, но красота не волновала "великого мангуста": он искал, куда вонзить меч, и нашёл. И вонзил...

Сознание окончательно прояснилось. Миязака огляделся. Внизу проплывала земля — "фугаки" шёл на высоте пяти километров, его командир ждал приказа учёного. "Набрать прежнюю высоту" — произнёс Тамеичи в ларингофон, и машина пошла вверх. Остекление кабины затянула белёсая тьма: бомбардировщик снова пробивал облачный слой, на этот раз снизу.

Миязака смотрел, как стелятся за бортом белые космы, и к нему пришло понимание: острое, как внезапная боль. Тамеичи вдруг осознал (почему он не понял этого раньше?), что Пламя Дракона не погаснет, когда океанские волны зальют провалившуюся часть материка. Да, расплав застынет, охлаждённый триллионами тонн воды, но "кремниевая реакция" не прервётся — её очаги останутся, и огонь, немного помедлив, будет расползаться дальше, под Атлантический и Тихий океаны, под Канаду и Мексику, и дальше, дальше, дальше... Реакция закольцована: пока осуществляет энергетическая подпитка процесса, "кремниевый пожар" будет гореть и разгораться. Условия опытов были другими: там горение небольшого участка земли поддерживалось внешним источником энергии — излучателем, реакция прерывалось после его выключения, а вода только гасила последствия, заливая расплавленный камень.

"Это же очевидно! — с досадой подумал учёный. — Как же это я, решив сложнейшую задачу разжигания "кремниевого пожара" заданных параметров, допустил такую нелепую ошибку?" Впрочем, успокоил он сам себя, не ошибается только тот, кто ничего не делает — ошибаются даже боги. Ничего страшного: расчётное время горения "Поцелуя богини" около трёхсот часов — времени для задействования каунтер-фактора более чем достаточно. По сейсмограммам мы сможем судить, где и как горит Пламя Дракона, а когда рухнет половина североамериканского материка, не заметить такое будет трудно. А прервать энергоподпитку цепной реакции кремния и раскольцевать её — я знаю, как это сделать, и я это сделаю, не покидая окрестностей Токио.

В кабину брызнуло солнце. Самолёт поднялся выше облаков и продолжал набирать высоту. А впереди, между облаками и бездонным голубым небом, летели четыре дирижабля необычной формы, сверкавшие, как слитки металла, — три в группе и один немного поодаль. Экран локатора "фугаки" был девственно чист, а это означало, что странные дирижабли, обнаруженные визуально и на малом расстоянии, оснащены "кобрами", и что эти "кобры" включены.

* * *

— Ну, Влади, — "кобра" Уэбстер широко улыбнулся и дружески пихнул Евстигнеева локтём, — ещё кружок, и домой, ага? А там — заслуженный отдых для воздушного солдата: ужин повкуснее, пиво похолоднее и девчонку погорячее. Твоя подружка, небось, давно уже рвёт на себе лифчик от нетерпения, — он хохотнул, демонстрируя ровные белые зубы.

Фрэнки Уэбстер, оператор излучателя N2 и ученик Владимира Евстигнеева, мыслил категориями незатейливым, и это помогало ему пребывать в благостном настроении всегда и везде, даже когда "небесную акулу" трепал сильный ветер или когда её тело пронизывали хлещущие посылки японских "миязак" (бывало такое). Однако парнем он был неплохим, без дерьма в душе (и неслабым, кстати сказать, ментальным бойцом), и Владимир не одёргивал его, когда Фрэнки (разумеется, наедине) позволял себе некоторую фамильярность (капитану Вэбстеру полагалось обращаться к подполковнику Евстигнееву "сэр", и никак иначе, и не полагалось обсуждать с ним интимные достоинства женщин и вкусовые качества пива). Но — со своим уставом в чужой монастырь, как известно, не лезут, а Фрэнки, несмотря на свою внешнюю простоватость, был далеко не глуп (иначе он и не стал бы "коброй") и не позволял себе ничего лишнего, хорошо зная, что в армии (даже если это "демократичная" US Army) можно, а что нельзя.

— До дому ещё надо долететь, а мы ещё не сделали свою работу, Фрэнк, — за полгода пребывания в США Владимир сносно овладел разговорным английским и вворачивал в свою речь типично американские обороты. — Так что мечтать о девчонках пока рановато, капитан.

— О них надо мечтать всегда, лейтенант-колонел,* сэр, — как же иначе? О'кей, я буду мечтать о них молча.

________________________________________________________________________________

* Подполковник (англ.)

Майор Евстигнеев, награждённый за боевые заслуги советскими и американскими орденами и повышенный в звании, был единственным из первой группы прибывших в США "соловьёв-разбойников", всё ещё остававшимся в Америке. Десять его соратников вернулись на родину, а Серёгу Порфирьева похоронили: во время боёв в Орегоне шальной японский снаряд угодил прямо в его излучатель. Погашенный полем, он не взорвался, но кинетической энергии стальной болванки хватило, чтобы порвать пополам тело оператора "Кобры-6"...

Евстигнеев всё ещё оставался в США по личной просьбе президента Трумэна. Дело в том, что у этого русского парня была уникальная энцефалограмма, свидетельствовавшая о его незаурядных ментальных способностях (что подтверждалось и тем, что в учебных боях он справлялся с тремя-четырьмя не самым слабыми "кобрами", вгоняя их в ментальный нокаут). Поразмыслив, советская разведка пришла к выводу, что иметь такого человека в США, в самой гуще событий, связанных с испытаниями и совершенствованием нового и пока ещё малознакомого оружия, совсем нелишне, и просьба Трумэна была удовлетворена. Официально подполковник Евстигнеев числился "мастером-наставником" и выполнял его обязанности, обучая американских операторов и обеспечивая их взаимодействие с новыми группами "соловьёв-разбойников", время от времени прибывавших в Америку для участия в боевых действиях на Тихом океане. А полёт над Скалистыми горами, в котором Владимиру было предложено принять участие, был особым.

Американские учёные тоже умели мыслить нестандартно. "Излучатель — он не только оружие", эта простая мысль пришла в голову не одному Бехтереву. США строили огромный флот дирижаблей (на вооружение поступали новые воздушные корабли типа "Скайшарк"), и учёные ломали голову над увеличением энерговооружённости этих дирижаблей. Появилась идея покрыть всю поверхность дирижабля пластинами солнечных батарей и заменить его пожароопасные бензиновые двигатели электродвигателями. Идея была хорошей — возрастала устойчивость воздушного корабля к воздействию "миязак", для моторов и для излучателей можно было использовать единую энергосистему с перераспределением мощности. Мешало одно "но": коэффициент полезного действии солнечных батарей был невелик, что сводило на нет все их преимущества. И возникла мысль "помочь" солнечным батареям мыслеполем, чтобы откорректировать процесс генерирования энергии. Для этого понадобился толковый ментальщик — так на борту "скайшарка" появился подполковник Евстигнеев.

Четыре дирижабля кружили в небе шесть часов, и всё это время Владимир усердно "поливал" своим излучателем тройку "подопытных", зримо представляя всё происходящее в их энергоблоках. И, кажется, не зря: по сообщениям со всех трёх "акул", КПД их солнечных батарей возрос почти на порядок. Что и требовалось доказать...

Американский боевой дирижабль типа "Скайшарк", 1946 год

— Сэр, радио с флагмана: "Благодарю за отличную работу. Возвращаемся".

"Ну вот, — подумал Евстигнеев, — дело сделано. Дальше американцы справятся и без меня. А я по возвращении буду просить хотя бы отпуск: хочу домой, к родным березкам...".

...Он ещё не знал, что вернуться домой ему уже не суждено. Ведомство генерала Донована получило приказ любым способом убедить (или заставить) русского лейтенант-колонела Владимира Евстигнеева навсегда остаться в США. Если же все попытки добиться этого окажутся тщетными, тем же приказом разрешалось (и даже предписывалось) принять в отношении "соловья-разбойника" любые меры "для пресечения утечки ценной информации, попадание которой в СССР нежелательно". Самолёты падают и сами по себе, корабли тонут и без помощи противника, а на улицах американских городов, несмотря на военное время и на все усилия полиции, попадаются иногда грабители-убийцы. А с другой стороны, внешней разведке Советского Союза стало известно о повышенном интересе, проявленном янки к Евстигнееву, и куратору "добровольцев-операторов", направляемых в США, было приказано "безжалостно, вплоть до физического уничтожения, пресекать любые колебания отдельных нестойких товарищей, склонных соблазниться буржуазными посулами". Насчёт "отвечаете головой" в приказе сказано не было, но это подразумевалось — другой меры ответственности попросту не существовало. Владимир Евстигнеев попал между двух жерновов, грозивших стереть его в порошок, — когда сталкиваются интересы двух великих держав, судьба и жизнь одного человека, пусть даже незаурядного, становится ничтожно малой величиной...

Пискнул отметчик обнаружителя. Излучатель Уэбстера работал в поисковом режиме — войну никто не отменял, а то, что японцев выбили с североамериканского континента, ещё не означало, что их самолёты зареклись вторгаться в воздушное пространство США.

— Под нами, в облаках, что-то есть, — пробормотал Фрэнки. — Хм, что бы это могло быть? Неужели...

Он не договорил: из облаков крылатым демоном вырвался японский дальний тяжёлый бомбардировщик "фугаки", шестимоторный ужас американских городов.

* * *

Случай — это псевдоним Бога, когда он не хочет подписаться своим собственным именем.

(Анатоль Франс)

"Четыре боевых дирижабля, — подумал Миязака, — восемь излучателей".

"Великий мангуст" холодно и спокойно оценивал ситуацию. Если бы он был полон сил, а не растратился на грандиозный мыслеудар под каменную кожу планеты, воздушная эскадра янки не представляла бы для него особой опасности. Он играючи расправился бы с одним дирижаблем, одолел бы два и выстоял против трёх (и даже четырёх). Но сейчас, когда он ещё не восстановился в полной мере... Тамеичи впору было пожалеть о том, что он не взял с собой хотя бы одного помощника из мангустов-асов, но Миязака об этом не жалел. Разрушитель, одним движением мысли обрекающий на гибель целый континент, ни с кем не должен делиться славой (лётчики не в счёт, они всего лишь возничие его боевой колесницы). И он сам справится с нелепой случайностью, столкнувшей над облаками одинокий "фугаки" и четыре "скайшарка".

Учёный-самурай не переоценивал свои силы. Самое разумное, казалось бы, — это немедленно отвернуть и отрываться, его самолёт гораздо быстроходнее дирижабля. Всё так, но враг слишком близко — бомбардировщик будет находиться под "огнём" восьми "кобр" по меньшей мере несколько минут (не поможет и уход в облака, они не преграда ментальному полю, пронзающему стальную броню, толщу воды и сотни метров гранита). Гайкокудзины накроют его нейтральным излучением — это самый простой способ реализовать численное превосходство, — и Тамеичи не был уверен, что продержится достаточно долго. Самурай не должен обманывать самого себя: бледнолицые заглушат двигатели его самолёта и генератор питания "миязаки", и всё будет кончено...

Все эти мысли промелькнули в его сознании в считанные секунды, кристаллизуясь в единственно правильное решение. Атаковать — он куда быстрее сблизится с дирижаблями, чем выйдет из радиуса действия их излучателей. Достаточно сбить или вывести из строя одну-две "акулы", и путь свободен: побеждает тот, кто нападает, а не бежит. У мангуста есть ещё силы, чтобы перекусить змеиную шею...

Бомбардировщик G10N1 развивает скорость до тринадцати километров в минуту, и те несколько миль, которые разделяли его и тройку американских дирижаблей, он преодолел одним рывком, не дав противнику времени пристреляться. Двадцатимиллиметровые пушки не работали в мареве, поставленном обеими сторонами, но шестимоторник имел и другое оружие, предназначенное специально для боя с аэростатами.

Огромный самолёт чуть дрогнул. Гидроцилиндры привели в вертикальное положение восьмиметровые стальные "когти", прижатые к фюзеляжу у основания крыльев. Точнее, это были не совсем когти: бомбардировщик обнажил пару слегка изогнутых гигантских клинков, развёрнутых режущими кромками вперёд. "Гора Фудзи"* оскалила клыки...

________________________________________________________________________________

* "Фугаки" в переводе с японского означает "Гора Фудзи"

Громадная туша американского дирижабля закрыла полнеба. Воздушный корабль не мог ни уйти, ни уклониться — он попытался защититься.

Навстречу надвигавшемуся "фугаки" с борта "скайшарка" ударили залпом четыре пневматические катапульты, размещённые попарно — одна над другой — в оконечностях корпуса дирижабля. Выброшенные ими стрелы расходились, растягивая широкое полотнище двухсотметровой сети, сплетённой из железной проволоки — тонкой, но достаточно прочной для того, чтобы раскромсать дюраль плоскостей и фюзеляжа самолёта, летящего на большой скорости.*

________________________________________________________________________________

* Такими сетями, прозванными "противоабордажными", боевые дирижабли американских ВВС были оснащены весной 1946 года для зашиты от таранных атак японских истребителей.

Командир бомбардировщика среагировал моментально. "Фугаки" сделал небольшую горку, сеть прошла под самолётом, и острые лезвия "мечей" рассекли желёзную паутину как бритва дамскую вуаль. А в следующее мгновение саблекрылая машина вспорола кривыми клинками округлую спину дирижабля.

Таранный удар "когтями" — сложный маневр, особенно если его выполняет самолёт с размахом крыльев шестьдесят три метра. Но лётчики, выделенные для участия в операции "Поцелуй богини", были пилотами высочайшего класса. "Мечи" вошли в тело флагманского корабля американской воздушной эскадры на глубину до пяти метров, вскрывая обшивку и с треском раздирая внутренности дирижабля. По-змеиному шипел гелий, вырывавшийся из располосованных газовых отсеков, ломались шпангоуты, и блестящими искрами разлетались во все стороны осколки раскрошенных пластин солнечных батарей.

Флагманский корабль янки пошёл вниз, медленно разваливаясь на две половины как исполинская сарделька, надрезанная ножом. Два уцелевших "скайшарка" шарахнулись от японского крылатого демона; ментальный натиск американцев ослаб, и тут вдруг Тамеичи Миязаке показалось, что его с размаху ударили по лицу.

Он почувствовал во рту солёный вкус крови. Физически удара не было ­— кровь пошла из губы, прокушенной от напряжения, — но учёный-самурай понял, что операторы четвёртого дирижабля (по крайней мере, один из них) — противник, достойный уважения. Нужно убить эту "небесную акулу", и можно спокойно уходить (а заодно и прикончить последних янки, не знающих, с кем они связались).

— Атакуй дальнего! — прорычал "великий мангуст", и бомбардировщик развернулся в сторону дирижабля, державшегося особняком.

Счёт пошел на секунды.

Владимир Евстигнеев тоже ощутил чудовищную силу врага. Краем глаза он заметил, как стремительно побледнел Фрэнк, сидевший за пультом второго ствола спаренной "кобры-дубль", — жизнерадостное лицо Уэбстера приобрело землистый оттенок.

Японец давил — опытный "соловей-разбойник" никогда ещё не сталкивался с такой ментальной мощью. Натиск мангуста напоминал напор бешеной вьюги, сбивающей с ног и не дающей дышать (довелось когда-то мальчишке Володьке испытать такое), но надо было идти вперёд, к огням спасительного жилья, и нельзя было падать, потому что иначе к утру ты превратишься в окоченелый труп, занесённый снегом.

Фрэнки захрипел и обмяк. Голова его запрокинулась, из ноздрей потекли две струйки крови. Тяжесть, давившая теперь уже одного только Владимира, плющила, норовя размазать его по сидению операторского кресла. А "фугаки" быстро приближался, и на его изогнутых когтях радостно танцевали яркие солнечные блики.

Выверенная ментальная защита подполковника Евстигнеева ломалась, как кустарник под ногами прущего вперёд носорога — "соловей-разбойник" не мог пересилить мыслеполе "великого мангуста". Времени на эксперименты уже не оставалось — враг был совсем рядом, — и Владимир, подчиняясь какому-то внезапному наитию, ударил "точечным" лучом, целясь в двухъярусную кабину японского тяжёлого бомбардировщика — в сознания сидевших в ней людей, отчаянно надеясь хоть на миг подчинить их разумы своей воле.

Кольчугу не разрубить мечом, но её можно проткнуть стилетом. Тамеичи Миязаку окатило внезапное умиротворение. "Зачем всё это? — подумал он. — Война, кровь, смерть, разрушение... Зачем, когда в синем небе летят белые журавли, а зелёные листья сакуры тихо шелестят под тёплым ветром?". Это блаженное состояние длилось недолго; всего через пару секунд создатель "оружия богов" понял, что с ним происходит, и резким движением мысли стряхнул опутавший его морок, но эти секунды решили исход боя.

Пилоты "фугаки" тоже поддались гипнозу "соловья-разбойника". Крылатая машина провалилась вниз (не намного, на каких-то двадцать метров) и всей своей стотонной массой под острым углом врезалась в борт "скайшарка".

Самолёт вошёл в тело дирижабля плотно, как входит в тело кита гарпун, брошенный умелой рукой. Шесть пропеллеров "фугаки" перемалывали потроха воздушного корабля, ломая переборки и размётывая рваные клочья обшивки и обломки каркаса, густо заляпанные разбрызганными человеческими останками. А потом вспыхнуло пламя горящего бензина — и "миязака", и обе "кобры" отключились, и привычные законы физики вступили в свои права.

Изуродованное нечто — утративший свою обтекаемую форму дирижабль с торчащим из него хвостом огромного самолёта — камнем падало вниз. Внутри это нелепой конструкции ещё жили и дышали уцелевшие люди, но жить им всем оставалось уже недолго: только до удара о землю.

Когда "фугаки" столкнулся со "скайшарком", Миязака слетел со своего кресла. Он сильно ударился о стенку кабины, но сознания не потерял и попытался встать на ноги. И не смог: завалившийся набок массивный излучатель придавил учёного-самурая.

Ноздри "великого мангуста" защекотал запах дыма. "Пожар, — отстранённо подумал создатель "оружия богов". — Да, пожар, кремниевый пожар, Пламя Дракона... Я должен его погасить, сейчас, немедленно, потому что больше никто не сможет этого сделать... Мне надо встать и запустить излучатель, иначе... Но я не могу встать: на меня давит страшная тяжесть машины, изобретённой мною самим...".

Сознание безумного гения, человека по имени Тамеичи Миязака погасло.

А внизу, под километровым слоем камня, неудержимо разгорался кремниевый пожар — кровоточащая язва, разъедавшая земную твердь...

Вместо эпилога

Что было дальше? Удалось ли Синъитиро Томонага погасить "кремниевый пожар" (самому или с помощью бывших врагов, ставших союзниками, ведь огненная смерть грозила всему человечеству)? Или учёные Земли не смогли обуздать Пламя Дракона, и где-то в параллельном пространстве-времени, бесконечно далеко и бесконечно близко, памятником безумию разума кружится в равнодушной пустоте космоса мёртвая наша планета, дотла выжженная подземным огнём?

Информации нет. Информации нет. Информации нет.

В нашей Реальности этого не произошло. Юная японка Атцуко не дождалась своего жениха, не вышла за него замуж и не родила сына по имени Тамеичи, которому суждено было сделаться гениальнейшим физиком ХХ столетия. Убитый осколком русского снаряда мичман Миязака с крейсера "Отава" стал одной из немногочисленных жертв, которые Страна Восходящего солнца возложила на алтарь своей блестящей Цусимской победы.

А сорок лет спустя флот Империи Ямато был разгромлен в битве за Филиппины, Токио выгорел от напалмовой бомбардировки, и над Хиросимой вырос чудовищный гриб.

Комендор Мякотников, всадивший в "Отава" судьбоносный снаряд, не знал (и не мог даже подумать), что одним этим выстрелом он спасает от гибели Землю и миллиарды людей, живущих на ней и ещё нерождённых. Не знали этого (и не могли знать) и другие матросы и офицеры русского крейсера "Светлана" — приняв неравный бой и погибая в этом бою, они всего лишь выполняли свой долг мужчин-воинов: выполняли в своём настоящем, определяя неизвестное будущее этого настоящего.

Санкт-Петербург, август-ноябрь 2012 года