307-й высадился на Кубе, но, к своему неудовольствию, они обнаружили, что их впереди около десяти тысяч регулярных войск. Они получили немедленный приказ покинуть базу по дороге в Сантьяго. Гейтсу было интересно отметить, что единственная задержка была вызвана тем, что многие солдаты других батальонов отклонились от осмотра достопримечательностей. Со временем длинный полк медленно петлял среди холмов, закрывавших их от моря.
Для мужчин, чтобы восхищаться, были пальмы, маленькие коричневые хижины, пассивные, незаинтересованные кубинские солдаты, очень измученные от ношения американских пайков внутри и снаружи. Погода не была угнетающе теплой, и путь, как говорили, составлял всего около семи миль. Не было никаких слухов, кроме того, что был один короткий бой, и армия продвинулась в пределах видимости Сантьяго. Обладая своеобразной способностью высмеивать романтиков, 307-й начал смеяться. На самом деле не было в мире ничего такого, что описывалось бы в книгах. Здесь они высадились из транспорта, ожидая, что их тут же бросят в бой и бросят в какую-то яростную атаку, и теперь брели по тихой тропе, обсаженной сонной травой и деревьями. Все это до сих пор казалось им весьма утомительной пародией.
Через некоторое время они подошли к тому месту, где обочины дороги обозначали лагеря регулярных полков — маленькие деревушки с палатками не выше пояса человека. Полковник нашел своего командира бригады, и 307-й полк был отправлен в поле с высокой травой, где солдаты внезапно оживились от важности поужинать.
Ранним вечером какие-то регулярные войска сообщили одной из рот Гейтса, что на рассвете эта дивизия двинется в атаку на что-нибудь.
— Откуда ты знаешь? — сказала компания с глубоким благоговением.
— Слышал.
— Ну, что нам нападать?
"Не знаю."
307-й совсем не испугался, но каждый начал представлять себе завтрашний день. Завсегдатаи, казалось, были так же заинтересованы в завтрашнем дне, как и в прошлое Рождество. Видимо, это не их дело.
"Послушайте, — сказал Лайдж Вигрэм солдату 17-го регулярного пехотного полка, — куда мы пойдем завтра и с кем мы столкнемся, знаете ли вы?"
17-й солдат свирепо ответил: "Если я найду того, кто украл моего тербаккера, я рванусь и сломаю все кости в его теле".
Друзья Гейтса в регулярных полках задавали ему множество вопросов о надежности его организации. Выдержит ли 307-й рэкет? Они, конечно, не были презрительны; они просто вроде не считали важным будет 307-й или нет.
"Ну, — сказал Гейтс, — они не побегут на длину колышка для палатки, если смогут получить хоть какое-то представление о том, с чем воюют; они не будут толпиться, если у них есть около шести акров открытого грунта для заселения; они ничуть не рассердятся, если увидят, что вы, ребята, расслабились, и будут драться, как черти, до тех пор, пока они досконально, полностью, абсолютно, удовлетворительно, исчерпывающе понимают, в чем заключается дело. Они юристы. Все, кроме моего батальона.
IV
Лиге проснулся в мире, окутанном голубым туманом. Кто-то осторожно тряс его. "Вставай; мы собираемся переезжать". Полк пристегивался сам. С тропы доносился громкий скрип движущейся впереди легкой батареи. Голоса всех мужчин были низкими; лица офицеров были сдержанны, серьезны. Полк обнаружил, что движется за батареей, прежде чем успел задать себе более сотни вопросов. Тропа вилась через густые высокие джунгли, темные, покрытые росой.
Битва оборвалась с треском — далеко впереди. Вскоре Лиге услышал в воздухе над собой слабый низкий звук, как будто кто-то тихонько дул в горлышко бутылки. Это была шальная пуля, пролетевшая милю, чтобы сказать ему, что впереди война. Он чуть не сломал себе шею, глядя вверх. — Вы это слышали? Но мужчинам не терпелось выбраться из этих мрачных джунглей. Они хотели что-то увидеть. Слабый р-р-р-ррр-р-ра спереди сказал им, что бой начался; смерть была повсюду, и поэтому тайна этой дикой природы волновала их. Эта пустыня была знаменательно тихой и темной.
Они миновали батарею, выстроившуюся на холме над тропой, и не успели уйти далеко, как загрохотали грубые орудия и послышался ракетный свист летящих снарядов. В настоящее время все, должно быть, призвали на помощь 307-й. К ним прилетели помощники и курьеры.
"Это 307-й? Поторопите своих людей, пожалуйста, полковник. С каждой минутой ты нужен больше".
О, они были, не так ли? Значит, регуляры не собирались вести все боевые действия? Старый 307-й был горделиво или горделиво гордел. Они оставили свои свернутые одеяла под охраной Бога и двинулись дальше, что является одной из причин того, что кубинцы в этой части страны впоследствии были так хорошо экипированы. Стали появляться поля, горячие, золотисто-зеленые на солнце. На некоторых холмах, усеянных пальмами, они могли видеть маленькие линии черных точек — американское наступление. Несколько человек упали, сбитые другими мужчинами, которые, возможно, в полумиле от них целились в кого-то еще. Потеря полностью пришлась на батальон Кармони, который немедленно сгруппировался и отступил, нанеся удар по передовой роте Гейтса. Этот шок заставил весь батальон Гейтса задрожать, пока люди в самых последних рядах нервно не закричали: "Ну, что, черт возьми, сейчас происходит?" Пришел приказ развернуться и наступать. Изредка слышались хриплые крики завсегдатаев. Развертывание заставило сердце Гейтса облиться кровью за полковника. Старик стоял и руководил движением, прямой, бесстрашный, мрачно вызывающий — все. Четыре роты Кармони были как четыре стада. И все время пули неизвестно откуда долбили их и долбили. Гейтс, превосходный Гейтс, высокообразованный и строго военный Гейтс, стал непослушным. Он знал, что полк страдает только от смертоносной дальности и дальнобойности современной винтовки, о которой многие гордые и самоуверенные нации знают только то, что они убивали из нее дикарей, что является наименьшей из всех сведений.
Гейтс бросился на Кармони.
"— — Это, дружище, если ты не можешь заставить своих людей развернуться, ради... дай мне шанс! Я застрял в лесу!"
Кармони ничего не дал, но Гейтс взял все, что мог, и его батальон развернулся и наступал, как мужчины. Старый полковник чуть не расплакался и бросил на Гейтса быстрый взгляд благодарности, который молодой офицер носил на сердце, как тайную награду.
Был дикий карабкаться вверх по холму, вниз по долине, через колючие заросли. Смерть настигала их каким-то медленным ритмом, неторопливо забирая человека то здесь, то там, но кошачий звук пуль был всегда. Вместе с Гейтсом шло большое количество солдат из батальона Кармони. Они были готовы сделать все, что угодно. У них не было настоящей вины, если только это не заключалось в том раннем выводе, что любой храбрый благородный юноша обязательно сразу же, с самого начала, становится хорошим солдатом. В них зародилось стремительное чувство, что непопулярному Гейтсу все известно, и они идут за обученным солдатом.
Если они следовали за ним, он, безусловно, втягивал их в это. Когда они тяжело взбирались на один крутой холм, как множество гонимых ветром лошадей, они внезапно вышли в настоящую атаку. Маленькие группы синих людей отчаянно мчались вперед, а затем падали на животы, чтобы стрелять залпами, в то время как другие группы совершали рывки. Впереди виднелся тяжелый домообразный форт, который не мог объяснить, откуда летят бесчисленные пули. Остальная часть сцены была пейзажем. Бледные люди, желтые люди, синие люди вышли из этого пейзажа тихие и с грустными глазами от ран. Часто они были мрачно шутливы. В американских солдатах нет ничего более удивительного, чем его поведение, когда он ранен: его извиняющаяся хромота, его укоризненная перевязка руки, его смущенное и пристыженное простреливание легких. Бойцы 307-го смотрели на спокойных существ с разными проколами и делали их лучше. Эти люди сказали им, что нужно только продолжать. Они из 307-го лежали на животах, красные, потные и тяжело дыша, и прислушивались к голосу старшего брата.
Гейтс отошел от своей линии, очень бледный, но жесткий и суровый, несмотря на то, что его люди знали о нем. После того, как они насильно уговорили его лечь и он холодным жестким прикосновением ослабил спину, 307-й полк бросился в атаку. Полковник без шляпы произнес яростную речь, но человеком того времени был Гейтс. Мужчины, казалось, чувствовали, что это его дело. Кое-кто из штатных офицеров сказал впоследствии, что продвижение 307-го полка было действительно очень приличным. По их словам, они были весьма удивлены. В составе этой дивизии было не менее пяти лучших полков регулярной армии, и 307-й полк не мог завоевать ничего, кроме чувства благодарности.
Да, это было очень хорошо, действительно очень хорошо, но вы заметили, что делалось в одно и то же время 12-м, 17-м, 7-м, 8-м, 25-м,...
Гейтс чувствовал, что его обвинение увенчалось успехом. Он выполнял успешную функцию. Два капитана шлепнулись на траву, а лейтенант со смертельной раной тихо рухнул вниз. Многие мужчины внезапно растянулись. Гейтс держал своих людей почти на одном уровне с регулярами, которые атаковали его с флангов. Внезапно он подумал, что, должно быть, подошел близко к форту и что какой-то испанец швырнул ему на ногу большой каменный блок. Двенадцать рук протянулись ему на помощь, но он закричал:
"Нет, будь прокляты ваши души, продолжайте, продолжайте!"
Он закрыл глаза на мгновение, и это действительно было только на мгновение. Когда он открыл их, то оказался наедине с Лиге Вигрэмом, который лежал на земле рядом с ним.
— Маже, — сказал Лиге, — ты хороший человек. Я слежу за тобой весь день и хочу сказать, что ты хороший человек.
Майор холодно и пренебрежительно посмотрел на рядового.
"Где ты ранен? Ты можешь идти? Ну, если можешь, иди в тыл и оставь меня в покое. Я истекаю кровью, а ты меня беспокоишь.
Лиге, несмотря на боль в раненом плече, возмутился.
— Ну, — пробормотал он, — мы с тобой уже давно не в ладах, и я только хотел тебе сказать, что то, что я видел сегодня, заставило меня чувствовать себя совсем по-другому.
— Идите в тыл, если можете идти, — сказал майор.
— А теперь, Мадже, посмотри сюда. Такая мелочь...
"Иди в тыл".
Лиге сглотнул от рыданий.
— Мэйдж, я знаю, что сначала не понял тебя, но если бы такая мелочь не встала между нами, я бы... я бы...
"Иди в тыл".
В этом повторении Лиж обнаружил сходство с той первой старой оскорбительной фразой: "Встаньте по стойке смирно и отдайте честь". Он задумался над сходством и увидел, что ничего не изменилось. Человек, истекающий кровью, был тем же человеком, к которому он когда-то нанес дружеский визит с недружественными результатами. Теперь ему показалось, что он увидел некую безнадежную пропасть, пропасть, реальную или нереальную, смотря по обстоятельствам. Иногда все люди равны; иногда их нет. Если бы Гейтс когда-либо раскритиковал манипулирование Лиге вилами для сена на ферме у себя дома, Лиге яростно пренебрег бы его ненавистью или обвинением. Теперь он понял, что не должен открыто одобрять поведение майора на войне. Гордость майора была в его бизнесе, и его поздравления Лиге были сверх всякой стойкости.
Место, где они лежали, вдруг попало под новый шквал пуль. Они шипели вокруг мужчин, производя шум больших кузнечиков.
"Главный!" — воскликнул Лиге. "Майор Гейтс! Вас здесь не оставят, сэр. Тебя убьют.
— Но ничего не поделаешь, парень. Ты заботишься о себе."
— Будь я проклят, если я это сделаю, — яростно сказал рядовой. — Если я не смогу тебя вытащить, я останусь и подожду.
Офицер смотрел на своего человека тем же ледяным, презрительным взглядом.
— Я... я все равно покойник. Ты идешь в тыл, слышишь?
"Нет."
Умирающий майор выхватил револьвер, взвел курок и неуверенно прицелился в голову Лиге.
— Выполнишь приказ?
"Нет."
"Один?"
"Нет."
"Два?"
"Нет."
Гейтс слабо уронил револьвер.
— Тогда иди к черту. Ты не солдат, но... — он попытался что-то добавить, — но...
Он издал протяжный стон. — Но... ты... ты... о, я так устала.
В
После боя на тропе случайно встретились трое корреспондентов. Им было жарко, пыльно, устало, голодно и хотелось пить, и они укрылись в тени мангового дерева и роскошно растянулись. Среди них они собрали два десятка друзей, которые в тот день ушли на дальний берег загробной жизни, но их чувства больше не реагировали. Шеклз жалобно бормотал о мятных джулепах, а остальные уговаривали его покончить с этим.
— Кстати, — сказал наконец один из них, — очень жаль бедных старых Гейтсов из 307-го полка. Он истек кровью. Его люди были сумасшедшими. Они там рыдали и ругались, как дикие люди. Кажется, когда они вернулись туда, чтобы найти его, они обнаружили, что он почти ушел, а другой раненый пытался остановить поток своей шляпой! Его шляпа, заметьте. Бедный старый Гейтси!
— О нет, Шэклз! сказал третий человек партии. — О нет, ты ошибаешься. Лучшие мятные джулепы в мире делают прямо в Нью-Йорке, Филадельфии или Бостоне. Эта идея Кентукки — всего лишь традиция".
К ним подошел раненый. Ему прострелили плечо, а его рубашка была срезана по диагонали, оставив много голой кожи. Над входом пули было что-то вроде белого паука, слепленного из кусочков лейкопластыря. Над точкой отправления висел окровавленный шарик ваты, притянутый к плоти другими кусками лейкопластыря. Его глаза были мечтательными, задумчивыми, грустными. — Скажите, джентльмены, у кого-нибудь из вас есть бутылка? он спросил.
Корреспондент вдруг приподнялся и блестящими глазами посмотрел на солдата.
— Ну, у тебя есть наглость, — сказал он, ухмыляясь. "У нас есть бутылка, а! Кто, черт возьми, вы думаете, мы такие? Если бы у нас была бутылка хорошего лизуна, неужели вы полагаете, что мы могли бы напоить из нее всю армию? Ты слишком веришь в человеческое великодушие, мой друг!
Солдат смотрел, как бык, и, наконец, сказал: "А?"
— Я говорю, — продолжал корреспондент несколько громче, — что если бы у нас была бутылка, мы бы, наверное, сами допили ее к этому времени.
— Но, — ошеломленно сказал другой, — я имел в виду пустую бутылку. Я не имел в виду полную бутылку.
Корреспондент был юмористически раздражителен.
"Пустая бутылка! Вы должны быть сумасшедшим! Кто когда-нибудь слышал о человеке, ищущем пустую бутылку? Это не смысл! Я видел миллион мужчин, ищущих полные бутылки, но ты первый мужчина, которого я когда-либо видел, который настаивал на том, чтобы бутылка была пуста. Зачем тебе это?"
— Ну, видите ли, сэр, — медленно объяснил Лиге, — наш майор был убит сегодня утром, и мы собираемся его хоронить, и я подумал, "смотри, если бы я не мог носить пустую бутылку, тогда я брал бы и писал его имя и номер на бумаге, клал бы это в бутылку и закапывал ее вместе с ним, так что, когда они Приходи как-нибудь выкопать его и отвезти домой, уж точно не будет ошибки.
"Ой!"
Морские пехотинцы сигнализируют под обстрелом Гуантанамо
Это были четыре морских пехотинца Гуантанамо, официально известные на время в качестве сигнальщиков, и их обязанностью было лежать в окопах лагеря Маккалла, обращенных к воде, и днем сигнализировать Марблхеду флагом, а ночью сигнализировать Марблхеду фонарями. Мне выпало счастье — в то время я действительно считал это своим несчастьем — быть с ними две ночи, когда вокруг холма бушевала дикая буря сражений; и из всех событий войны ничто так не действовало на нервы, ни одно так не напрягало храбрость, как те стремительные ночи в Кэмп-Мак-Калла. С грохотом тысяч ружей; с грохотом полевых орудий в ушах; с дьявольским лязгом автоматов Кольта; с ревом Marblehead , доносящимся из бухты, и, наконец, с ухмылкой пуль Маузера, всегда висящих в воздухе в нескольких дюймах над головой, и с этим продолжающимся от заката до рассвета, крайне сомнительно, что кто-либо из тех, кто был там, быть в состоянии забыть его легко. Шум; непроглядная тьма; знание по звуку пуль, что неприятель был с трех сторон лагеря; нечастые кровавые спотыкания и смерть какого-нибудь человека, с которым, быть может, два часа тому назад связывались; усталость тела и еще более ужасная усталость ума от бесконечности дела делали чудесным то, что по крайней мере некоторые из мужчин не вышли из него с безнадежно растерзанными нервами.
