"Кто?" сказала Марта.
"Полиция!"
— Что тебе здесь нужно?
"Открой дверь, и мы скажем тебе".
Марта отодвинула обычные огромные засовы гаванского дома и слегка приоткрыла дверь. — Скажи мне, чего ты хочешь, и уходи скорее, — сказала она, — потому что у моего маленького мальчика лихорадка...
Она увидела четыре или пять смутных фигур, и вот одна из них вдруг втиснулась в дверь так, чтобы она не могла ее закрыть. "Мы пришли за Джонни. Мы должны обыскать ваш дом.
"Джонни? Джонни? Кто такой Джонни? сказала Марта в своей лучшей манере.
Полицейский инспектор ухмыльнулся, и на его лице отразилось сияние. — Разве вы не знаете сеньора Джонни из Пинар-дель-Рио? он спросил.
— До войны — да. Но теперь — где он? Он должен быть в Ки-Уэсте?
— Он в твоем доме.
"Он? В моем доме? Сделай мне одолжение, подумай, что у меня есть разум. Мог бы я в это время укрывать янки? Вы должны думать, что у меня не больше головы, чем у Orden Publico. И я не позволю вам обыскать мой дом, потому что здесь нет никого, кроме моего сына, который, может быть, умирает от лихорадки, и доктора. Доктор с ним, потому что сейчас кризис, и любая мелочь может убить или вылечить моего мальчика, и вы сделаете мне одолжение, чтобы подумать, что может случиться, если я позволю пятерым или шести тяжелоногим полицейским ходить по всему городу. мой дом. Ты можешь подумать-"
— Перестань, — наконец сказал главный полицейский. Он смеялся, устал и злился.
Марта проверила свой испанский язык. "Там!" она подумала: "Я сделала все, что могла. Он должен согласиться с этим. Но когда вошла полиция, она снова принялась за них. — Ты будешь обыскивать дом, нравится мне это или нет. Очень хорошо; а если что-нибудь случится с моим мальчиком? Во всяком случае, это очень милое поведение — прийти ночью в дом к вдове и много говорить об этом янки и...
— Ради бога, сеньора, придержите язык. Мы-"
— О да, сеньора может, ради бога, держать язык за зубами, но это не поможет вам, мужчины, выйти на улицу, где вам и место. Берегись: если мой больной мальчик страдает от этого рыскания! Нет, вы ничего не найдете в этом гардеробе. И как вы думаете, он будет под столом? Не переворачивайте все это белье. Послушай, когда будешь подниматься наверх, ступай осторожно.
Оставив одного человека караулить у входной двери, а другого во дворе, главный полицейский и остальные его люди поднялись на галерею, из которой открывались три спальни. За ними последовала Марта, отрекшаяся от них, чтобы они не шумели. Первая комната была пуста; вторая комната была пуста; когда они подошли к двери третьей комнаты, Марта прошептала мольбы. — А теперь, ради бога, не беспокойте моего мальчика. Инспектор жестом приказал своим людям остановиться, а затем толкнул дверь. В комнате горела только одна слабенькая свеча, и ее желтый свет падал на кровать, на которой распростерлась фигурка маленького кучерявого мальчика в белой ночнушке. Он спал, но лицо его было розовым от лихорадки, а губы бормотали какую-то полусвязную детскую чушь. У изголовья стояла неподвижная фигура мужчины. Он стоял спиной к двери, но, услышав шум, торжественно поднял руку. Пахло лекарствами. На балконе Марта, по-видимому, плакала.
Инспектор на мгновение заколебался; затем он бесшумно вошел в комнату и потыкал желтой тростью под кроватью, в шкафу и за оконными занавесками. Ничего не вышло. Он пожал плечами и вышел на балкон. Он застенчиво улыбался. Очевидно, он знал, что его избили. — Очень хорошо, сеньора, — сказал он. "Ты умный; когда-нибудь и я буду умным". Он погрозил ей пальцем. Он угрожал ей, но притворялся игривым. — Тогда — берегись! Остерегаться!"
Марта вежливо ответила: "Мой покойный муж, Эль-Капитан Сеньор Дон Патрисио де Кастельон-и-Вальядолид, был испанским кавалером, и если бы он был жив сегодня, он бы сейчас отрезал уши вам и вашим несчастным людям, от которых ужасно пахнет коньяком. ".
"Пор Диос!" — пробормотал инспектор, когда в сопровождении своей группы он спустился по винтовой лестнице. "Это язык! Один огромный язык!" У подъезда они иронически поклонились; они ушли; они были сердитыми людьми.
Джонни спустился, когда услышал, как Марта запирает дверь за полицией. Она вернула лампу к столику во внутреннем дворике и встала рядом с ней, размышляя. Джонни опустился на свое старое кресло. Выражение лица шпиона было любопытным; это изображало ликование, тревогу, самодовольство; прежде всего это изображало самодовольство. Марта ничего не сказала; она все еще была у лампы, размышляя.
Долгая тишина была внезапно нарушена ужасным хохотом Джонни. "Вы когда-нибудь видели столько дураков!" Он откинул голову далеко назад и заревел от победного веселья.
Марта почти танцевала от опасения. "Тише! Молчи, маленький демон! Тише! Сделай мне одолжение, позволь им добраться до угла, прежде чем ты заревешь, как морж. Будь спокоен."
Шпион перестал смеяться и возмущенно заговорил. "Почему?" — спросил он. — Разве я не имею права смеяться?
— Не с таким шумом, как корова, падающая в огуречную рамку, — резко ответила она. — Сделай мне одолжение... Потом ее, казалось, переполнило ощущение общей безнадежности характера Джонни. Она начала мотать головой. — О, но ты молодец, раз залез в клетку к тигру, даже не помышляя о перочинном ноже в своей толстой голове. Вы были бы гением первой воды, если бы у вас было хоть немного здравого смысла. И теперь ты здесь, что ты собираешься делать?"
Он ухмыльнулся ей. — Я собираюсь провести инспекцию наземной и морской обороны города Гаваны.
Очки Марты низко сползли ей на нос, и, глядя поверх своих оправ в серьезном раздумье, она сказала: "Если вы не можете мириться с салатом из трески, вам лучше побыстрее заняться осмотром береговых и морских укреплений корабля". город Гавана. Вы, вероятно, голодать в то же время. Человек, который привередлив в еде, приехал не в тот город, если он сейчас в Гаване".
— Нет, но... — серьезно спросил Джонни. — У тебя нет хлеба?
" Хлеб! "
"Ну что, кофе? Достаточно одного кофе.
" Кофе! "
Джонни неторопливо встал и взял свою шляпу. Марта посмотрела на него. — И куда, по-твоему, ты идешь? — резко спросила она.
Все еще не спеша, Джонни двинулся в сторону уличной двери. — Я иду туда, где можно что-нибудь поесть.
Марта опустилась на стул со стоном, который был законченным мнением — почти определением — поведения Джонни в жизни. — И куда ты пойдешь? — тихо спросила она.
— О, я не знаю, — ответил он. "Какое-то кафе. Пожалуй, я пойду в кафе Агуакате. Там хорошо кормят. Я помню-"
" Помнишь ? Они помнят! Они знают вас так же хорошо, как если бы вы были табличкой над дверью.
— О, они меня не выдадут, — с непоколебимой уверенностью сказал Джонни.
— Выдать тебя? Дать тебе дорогу? — пробормотала Марта.
Шпион ничего не ответил, но подошел к двери, открыл ее и вышел на улицу. У Марты перехватило дыхание, она побежала за ним и столкнулась с ним лицом к лицу, когда он повернулся, чтобы закрыть дверь. "Джонни, если вернешься, принеси буханку хлеба. Я умираю за один хороший честный кусок хлеба".
Она услышала его своеобразный насмешливый смех, когда заперла дверь. Она вернулась в свое кресло во внутреннем дворике. — Ну вот, — сказала она с нежностью, восхищением и презрением. "Вот он идет! Самый упрямый невежа из двадцати наций! Какое ему дело? Ничего! Почему? Чисто врожденное невежество. Только потому, что он терпеть не может салат из трески, он идет в кафе! Кафе, где его знают так, как будто его сделали!.. Ну... Я его больше не увижу, наверное.... Но если он вернется, я надеюсь, он принесет немного хлеба. Я чуть не умер за это".
II
Джонни небрежно брел по темным узким улочкам. На каждом углу стояли два Orden Publicos — что-то вроде солдатской полиции — молчаливые в тени какого-нибудь дверного проема, с ремингтонами наготове и сияющими глазами. Джонни прошел мимо, как будто они принадлежали ему, и их взгляды следовали за ним с каким-то ленивым механическим подозрением, которое не проявляло воинственности ни в одном из своих настроений.
Джонни страдал от желания быть блестяще неосторожным. Он хотел, чтобы ситуация задохнулась, затрепетала и задрожала. Время от времени он пытался вообразить себе, что его поймают, но, чтобы спасти глаза, не мог этого представить. Такое событие было невозможно для его особой породы фаталистов, которые не могли допустить смерти, пока он не состарился семь лет.
Он прибыл в кафе "Агуакате" и обнаружил, что оно сильно изменилось. Толстые деревянные ставни были подняты, чтобы свет не падал на улицу. Внутри было всего несколько испанских офицеров. Джонни прошел в отдельные комнаты в задней части. Он нашел пустой и нажал электрическую кнопку. Когда он прошел через основную часть кафе, его никто не заметил. Первым его узнал официант, ответивший на звонок. Этот достойный человек превратился в камень в присутствии Джонни.
— Buenos noche, Франсиско, — сказал шпион, наслаждаясь. "Я голоден. Принеси мне хлеба, масла, яиц и кофе". Наступила тишина; официант не двигался; Джонни небрежно улыбнулся ему.
Горло мужчины шевельнулось; затем, как человек, внезапно обретший новую жизнь, выскочил из комнаты. Спустя долгое время он вернулся с хозяином этого места. В злом глазу последнего блеснул свет плана. Он не ответил на радушное приветствие Джонни, но сразу же продолжил развивать свою позицию. "Джонни, — сказал он, — хлеб в Гаване очень дорог. Это очень дорого".
"Это?" — сказал Джонни, пристально глядя на говорящего. Он сразу понял, что здесь было какое-то нападение на него.
— Да, — медленно и тихо ответил владелец кафе "Агуакате". "Это очень дорого. Я думаю, что сегодня вечером один маленький кусочек хлеба будет стоить вам один центена вперед. Центен приблизительно равняется пяти долларам в золоте.
Лицо шпиона не изменилось. Он как будто задумался. — А сколько стоит масло? — спросил он наконец.
Хозяин махнул рукой. "Масла нет. Думаешь, у нас все получится, пока эти свиньи-янки сидят на своих кораблях?
— А сколько за кофе? — задумчиво спросил Джонни.
Двое мужчин снова посмотрели друг на друга во время молчания. Затем владелец мягко сказал: "Я думаю, что ваш кофе будет стоить вам около двух центенов".
— А яйца?
"Яйца очень дорогие. Думаю, яйца обойдутся вам примерно в три центена за каждое.
Новое смотрело на старое; Северная Атлантика смотрела на Средиземное море; деревянный мускатный орех посмотрел на оливку. Джонни медленно вынул из кармана шесть центенов и положил их на стол. — Это на хлеб, кофе и одно яйцо. Я не думаю, что смогу съесть сегодня больше одного яйца. Я не так голоден, как раньше".
Хозяин держал палец перпендикулярно и постукивал им по столу. — О, сеньор, — вежливо сказал он, — я думаю, вы хотели бы два яйца.
Джонни увидел палец. Он понял это. — Да-а-а, — протянул он. — Я бы хотел два яйца. Он положил на стол еще три центена.
"А мелочь для официанта? Я уверен, что его услуги будут превосходны, неоценимы".
— Да-а-а, для официанта. На стол положили еще один центен.
Хозяин поклонился и вышел из комнаты раньше официанта. На стене висело зеркало, и, вскочив на ноги, шпион приблизил лицо к честному стеклу. "Ну, я проклят!" — воскликнул он. "Это я или это достопочтенный Д. Хейсид Уискерс из Канзаса? Кто я вообще? Пять долларов золотом!.. Дескать, эти люди умные. Они знают свое дело, они делают. Хлеб, кофе и два яйца, и даже не уверены, что получите их! Пятьдесят дол— ... Ничего; ждать, пока война не закончится. Пятьдесят долларов золотом!" Он долго сидел; ничего не произошло. — Эх, — сказал он наконец, — вот в чем игра. Когда входная дверь кафе закрылась за ним, он услышал, как владелец и один из официантов разразились насмешливым смехом.
Марта ждала его. "И вот вы здесь, в целости и сохранности", — сказала она с восторгом, позволяя ему войти. — А ты принес хлеб? Ты принес хлеб?
Но она видела, что он бушевал, как сумасшедший. Лицо его было красным и опухшим от гнева; глаза его заблестели. В настоящее время он стоял перед ней во внутреннем дворике, где свет падал на него. — Не разговаривай со мной, — выдавил он, размахивая руками. "Не разговаривай со мной! К черту твой хлеб! Я был в кафе Aguacate! О, да, я пошел туда! Конечно, я сделал! И знаете, что они сделали со мной? Нет! О, они мне вообще ничего не сделали! Ничего! Пятьдесят долларов! Десять золотых!
— Да хранят нас святые, — воскликнула Марфа. — И для чего это было?
— Потому что они хотели их больше, чем я, — прорычал Джонни. "Разве ты не видишь игру. Я иду в кафе Агуакате. Хозяин места говорит себе: "Здравствуйте! Вот тот янки, которого называют Джонни. У него нет прав здесь, в Гаване. Думаю, я сообщу о нем полиции. Его посадят в Кабанас как шпиона. Затем он еще немного думает и, наконец, говорит: "Нет; Я думаю, я не буду персик на него только в эту минуту. Во-первых, я сам возьму небольшой флаер. Итак, он входит, смотрит мне прямо в глаза и говорит: "Извините, но это будет центена за хлеб, центена за кофе, а яйца по три центена каждое". Кроме того, официанту потребуется еще один золотой. Я думаю над этим. Я крепко задумался.... Он все-таки умный.... Когда эта жестокая война закончится, я буду за ним.... Я хороший секретный агент правительства Соединенных Штатов, да. Я прихожу сюда, чтобы быть слишком умным для всей испанской полиции, и первое, что я делаю, это получаю удовольствие от гнилого мелкого наперсточника в кафе. О, да, я в порядке.
"Да хранят нас святые!" — снова закричала Марта. "Я достаточно взрослая, чтобы быть твоей матерью или, может быть, твоей бабушкой, и я многое повидала; но я уже много лет не видел такого невежественного и заблуждающегося маленького красного индейца, как ты! Почему вы не последовали моему совету и не остались здесь, в доме с приличием и комфортом. Но он должен быть полностью за то, чтобы делать все высоко и могущественно. Кафе Агуакате, если позволите. Никакой простой еды для его высочества. Он воротит нос от тресковой сала...
"Гром и молния, ты собираешься вонзать эту штуку мне в глотку каждые две минуты, не так ли?" И в самом деле, она понимала, что еще одно упоминание об этом знаменитом блюде сломит хребет мягкому характеру Джонни, как ломают ветку о колено. Она передвигалась с кельтской легкостью. — Ты принес хлеб? она спросила.
Он мгновение смотрел на нее и вдруг рассмеялся. "Я забыл упомянуть, — внушительно сообщил он ей, — что они не удосужились дать мне ни хлеба, ни кофе, ни яиц".
"Силы!" — воскликнула Марта.
"Но все в порядке. Я остановился у магазина". Из карманов он вытащил небольшой батон, какую-то немецкую колбасу и фляжку ямайского рома. "Почти все, что я мог получить. И продавать их тоже не хотели. Они рассчитывают, что теперь смогут обменять коробку сардин на рояль.
"Мы не блокированы военными кораблями янки; наши бакалейщики блокируют нас", — сказала Марта, цитируя эпидемическую поговорку Гаваны. Но она не долго медлила с буханкой. Она отрезала от него кусок и принялась жевать. Джонни, похоже, больше интересовал ямайский ром. Однако он оторвался от второго стакана, потому что услышал странный звук. Старуха плакала. — Эй, что это? — спросил он в отчаянии, но с манерой человека, который думает, что грубость — это единственное, что может заставить людей почувствовать себя лучше и прекратить. "Что это вообще такое? О чем ты плачешь?
