Великий князь

— Митя.

Евдокия оглянулась на свое сопровождение, убеждаясь, что они достаточно далеко. Затем открыла рот для важного вопроса и неуверенно замялась, не зная, как выразить свое довольно-таки расплывчатое желание словами.

— А этой алхимии долго учатся?

Впрочем, старший брат понял девочку правильно — он всегда понимал ее лучше и больше, чем все остальные вместе взятые, улавливая даже малейшие перепады настроения или любые недоговоренности.

— Среди предметов, которым я тебя учу, будет и эта наука. Немного.

— А?..

— Года через три.

— У-уу!..

Пару раз дернув брата за руку и выразив тем самым свое разочарование столь немыслимо долгими сроками, царевна успокоилась, заодно подстроившись под его неторопливый шаг. Замолчала, обдумывая новый вопрос, и невольно вздрогнула от резкого щелчка плетки:

— Ну-ка в сторону!

Одним из недостатков Ивановской площади Кремля было наличие на ней дьячих изб, в коих приказные служилые принимали разнообразные челобитные, и специального помоста, на котором во всеуслышание объявляли царские указы — и многие просители не упустили возможность вдоволь поглазеть на синеглазого и сереброволосого царственного отрока. А еще на этой же площади стоял каменный храм Николы Гостунского , в которой хранилась знаменитая многими чудесами и исцелениями икона святителя Николая Чудотворца. Учитывая тот факт, что этот святой покровительствовал и счастливому супружеству, совсем не удивительно, что в храм стремились попасть все родовитые женихи и невесты царства Московского — и все они так же были весьма рады увидеть своего будущего государя и его сестру. Дабы потом вспоминать этот светлый день и хвастаться всем, кому только можно.

— Государь-наследник, яви милость свою и снисхождение к сирым и...

А еще на черные кафтаны охранителей государя-наследника потихонечку подтянулись паломники, добравшиеся до стольного города в надежде на исцеление мнимых и вполне реальных болячек, челобитчики Холопьего приказа и просто московские зеваки.

— Назад!

Покосившись на царевича и не увидев и малейшего желания "явить милость и снизойти", служивый со всего маха перетянул плеткой слишком настырного просителя:

— Кому сказано — прочь, холоп!!!

А потом стража и вовсе наглухо перегородила небольшой проулок, отсекая образовавшуюся толпу от первенца и дочки великого государя.

— Митя, а какой алхимии ты меня научишь?

Подождав, пока брат присядет на лавочку под полотняным навесом, царевна устроилась у него на коленях и чуть-чуть откинулась телом назад.

— Двум дюжинам взваров и настоек от разных болезней, нескольким ядам, которые очень сложно определить, противоядиям... В общем, самому необходимому для девицы царской крови.

— А?..

— Кто знает, Дуня, кого именно определит тебе в мужья батюшка, и в какую чужбину ты уедешь? Глядишь, моя наука поможет кому-нибудь жизнь спасти. Суженому-ряженому твоему, например.

Фыркнув словно большой котенок, будущая невеста пробормотала что-то вроде "вот еще!".

"Или наоборот, поспособствует кому-нибудь уйти за грань до срока. Иногда лучше быть счастливой вдовой, чем несчастливой женой — да и недоброжелателей копить не следует. Но это я тебе попозже объясню".

Со стороны казалось, что они говорят о каких-то мелочах, причем царевич проявляет по отношению к сестре просто-таки телячьи нежности — по румяной щечке погладит, с тугой косой поиграется... Впрочем, справедливости ради надо было сказать, что Евдокия ничуть и не возражала. Да и вообще всячески тянулась к обожаемому брату, иногда чуть ли не вымогая у него улыбку и одобрительный взгляд. И то сказать — а кто еще, кроме наследника, занимался и общался с десятилетней Евдокией? У остальных братьев свои мальчишечьи забавы, батюшка вечно в делах и заботах державных. Мачеха?.. Она своей падчерицей интересовалась до крайности мало — так мало, что даже челядинки-подавальщицы и мовницы у девочки остались прежние, поверстанные в ближнюю челядь еще покойной матушкой-царицей.

— Кхм. Димитрий Иоаннович?..

Кстати, кое-какие фамильные черты начали проявляться и у десятилетней царевны — кроме явной красоты и высокого (в сравнении со сверстницами, разумеется) роста, как оказалось, она тоже весьма не любит когда прерывают ее общение с братом. Заметив, как за пределами живой цепочки из стражей переминается с ноги на ногу один из батюшкиных стольников, Дуня тут же негодующе фыркнула и еще сильнее вцепилась тоненькими пальчиками в жесткую от золотых ниток братнину ферязь. Повернула голову, увидела, как из каменных палат Мстиславских вышел княжич Федор, и за малым не зашипела — словно большая, и очень сердитая кошка.

— Ну-ну, не фырчи.

Без особой охоты ссадив с коленей возмущенно пискнувшую сестру, царевич отошел на пару шагов, после чего позволил стольнику приблизиться и выслушал его тихие слова. Вернувшись к лавочке и обняв заметно погрустневшую Евдокию, будущий государь легонько дунул в розовое ушко, отягощенное большой жемчужной сережкой.

— Уже все, да?

— А ты знаешь, зачем здесь стоит Федька Мстиславский?

Только-только разогнувшийся после почтительного поклона, тринадцатилетний княжич стоически выдержал недовольный взгляд царственной девочки.

— А затем, что у его младшей сестры Настасьи послезавтра именины, и он хотел бы тебя на них пригласить.

— Да?..

Недовольство в девичьем взгляде разом сменилось на подозрение. А ближник царевича после крохотной заминки склонил голову и приложил руку к сердцу, старательно показывая лицом и глазами — не просто хочет, а прямо очень-очень! Так сильно, что как бы и не помереть от огорчения, ежели откажут. Кстати, притворство наследника знатной фамилии было лишь частичным — потому что заиметь такую гостью для любого княжеского или боярского рода честь немалая. И выгода. Ежели именинница сможет свести с царевной хорошие отношения, или даже стать ей близкой подружкой...

— Ты уже знаешь, что подаришь? А как нарядишься?

Евдокия слегка растерянно помотала головой, разом позабыв о своих обидах.

— Ничего, успеешь. Кстати, а ты не думала устроить у себя в покоях небольшие посиделки? Позвала бы только тех княжон и боярышень, кого хочешь видеть, похвасталась бы перед ними своими вышивками и украшениями, книжками да игрушками...

Вообще-то, такие вопросы находились в полной власти великой княгини: с кем дружить, во что одеваться и чему учить падчерицу должна была определять именно она. Но, как уже говорилось, государыня Мария Темрюковна вспоминала о существовании падчерицы крайне редко — в основном тогда, когда царская семья полным составом собиралась за праздничным столом. Еще насчет гостей царевны могла решить теремная боярыня — но пожилую и изрядно дородную Воротынскую уже давно избавили от тягот дворцовой службы, а взамен так никого и не назначили.

— Н-но как же?..

Погладив окончательно растерявшуюся Дуню по голове, старший брат мягко улыбнулся:

— Я разрешаю.

Два коротких слова заключали в себе очень многое. В первую очередь ответственность перед единственным мужчиной, только и имеющим право распоряжаться на женской половине Теремного дворца, великим государем Иоанном Васильевичем — и если царственному родителю не понравиться подобная самостоятельность его первенца... Выговор тот получит знатный. Во вторую очередь они означали неизбежное недовольство великой княгини Марии Темрюковны. В-третьих, небольшой переполох на поварне и среди челяди царевны. Ну, и в-четвертых — целую кучу хлопот для родовитых княгинь и боярынь, между которыми неизбежно развернется тихое, но крайне жесткое соперничество. За самый красивый наряд и украшения, приятственность облика и разумность речей... И разумеется — за внимание, которого их дочки смогут добиться от хозяйки девичника.

"Ух, какой я злодей!.. Такую волну сплетен и пересудов разом запускаю, аж гордость берет".

— Пойдем.

Доведя сестру до Золотых ворот женской половины, Дмитрий отпустил заодно и княжича Мстиславского — порадовать матушку нежданной радостью и честию скорого визита царевны. Подозвал стражника, коему доверил нести небольшую шкатулочку с опасным содержимым, забрал ее и не торопясь дошагал до покоев отца.

— Батюшка?..

— А, Митька.

Правитель царства Московского был изрядно не в духе, что сильно сказалось на целостности зажатого у него в кулаке листа пергамента. Не в лучшую сторону, разумеется.

— Садись поближе. Да пес с ней, этой рухлядью, на пол сбрось! Что там у тебя?

Откинув вместо ответа крышку деревянного хранилища, сереброволосый алхимик позволил скользнуть солнечным лучам и отцовскому взгляду по округлым бокам трех изящных флакончиков и трех же небольших колб — а затем двинул шкатулку вперед. Потерев лоб, на котором уже отпечатались первые морщинки, царственный родитель задумчиво хмыкнул, и как-то резко успокоился.

— Вот здесь, батюшка.

Из ферязи на свет божий вынырнул сложенный вчетверо листок бумаги и аккуратно прикрыл собой аптекарское стекло.

— Подробно расписано, как и что применять.

Небрежным касанием прикрыв шкатулку, а затем и убрав ее в недра письменного стола, Иоанн Васильевич внимательно поглядел на сына, выискивая в нем что-то, только ему самому и известное. Печально вздохнул, искренне сожалея, что своими руками лишает первенца последних крох счастливого детства... И жестко изогнул уголки губ, вспомнив причину, по которой и призвал наследника к себе:

— На-ка вот, почитай, о чем иные бояре меж собою шепчутся.

Аккуратно развернув большую грамоту, Дмитрий внимательно и очень быстро "проглотил" ее содержимое.

"Опять зад удельного князя Старицкого без его ведома к царскому трону примеряют? Козлы родовитые, только и знают, как своими разговорами отца провоцировать!..".

— А вот что прознатчики литовские доносят.

Прочитав довольно лаконичное послание, царевич вопросительно изогнул соболиные брови:

— Батюшка, так я же еще тогда говорил, что они не успокоятся?.. Не получилось достать ядом через книгу, так еще что придумают...

Еле удержавшись от свирепого оскала, московский властитель нарочито-медленными движениями огладил рыжеватую бороду и ласково улыбнулся:

— А напомни-ка мне, сыно. Что ты там для Жигимонтишки предлагал?..

* * *

Привыкшая к разноголосому шуму заседаний Боярской думы или к торжественно-помпезной атмосфере во время приемов послов, Грановитая палата невольно давила на всех, кто оказывался в ней в другие дни — да так, что иной человек чуть ли не с порога начинал ощущать свое ничтожество. Высокие потолки и гулкие просторы большой залы, обилие золота на стенах и потолке, массивные колонны — все это несло в себе отзвук власти московских Рюриковичей. Было пронизано ей, всячески демонстрировало ее, незримо давило на волю и шею, заставляя против желания покорно склонять голову даже перед пустующим троном великого государя всей Руси...

— Ваше высочество, нельзя ли повернуть голову чуть-чуть правее? Благодарю вас.

Тем не менее, венецианский художник Якопо Робусти, более известный как Тинторетто, никакого неудобства не ощущал — ибо был занят привычным, и что более важно, любимым делом. Всего год назад он соблазнился предложением владыки московитов, покинув свою прекрасную родину ради высокой цели — основать в дикой северной стране лучшую во всем цивилизованном мире школу живописи. Имени себя, разумеется. И надо сказать, что все его надежды покамест оправдывались — приняли его хорошо, разместили еще лучше, а уж количество заказов и вовсе превысило все мыслимые пределы! Настолько превысило, что Робусти даже отписался парочке знакомых художников, с которыми некогда постигал тонкое искусство живописи под началом самого Тициана Великого — все равно на несколько ближайших лет он будет занят исключительно портретами царской семьи... Оглянувшись на тихий звук шагов, Тинторетто увидел как девятилетний инфант Теодоро с приветливой улыбкой ему кивнул, блестящим от любопытства взором рассматривая наполовину готовый семейный портрет. С должным почтением поприветствовав члена августейшей фамилии, мэтр позволил себе ответно-добродушную улыбку — все же мальчик проявлял к его творчеству неподдельный интерес, к тому же имел отличные способности к рисованию. В хорошем темпе проработав полчаса, Якопо столкнулся с необходимостью основательно пополнить запас краски на палитре. Повернулся к столику со всеми принадлежностями своего ремесла — и без промедления отвесил новый поклон, причем гораздо ниже и дольше первого. Уж больно внимательно его разглядывал инфант Джованни, средний из трех сыновей государя Московии. Так внимательно, словно приценивался, как бы сподручнее ткнуть стилетом!..

— Брр!..

Побурчав себе под нос (тихо-тихо) и удивляясь столь странной привычке бесшумного передвижения, венецианец протер кисти — после чего и продолжил отточенными движениями переносить на подготовленный холст удивительно гармоничные черты лица тринадцатилетнего принца крови Деметрио. Заодно мысленно прикидывая, как же именно ему исхитриться передать чудесный и невиданный доселе цвет его волос. Цвет живого серебра! Честно говоря, в сочетании с поразительно ярко-синими глазами и временами исходящим от него ощущением мягкого покоя, наследник трона сильно походил на ангела, спустившегося в грешный мир...

— Отдай!

Рука невольно дрогнула, и оплошку тут же пришлось стирать специальной тряпочкой. Убрав лишний мазок, Якопо повел глазами в поисках источника столь звонкого голоса — им оказалась юная, и весьма сердитая инфанта Эудоссия.

— Дурак!..

Как раз вызволившая из рук старшего брата небольшой томик с целой кипой разноцветных закладок.

— А ты вредина книгочейная...

— Тише.

Тинторетто уже не раз становился свидетелем того, как быстро и беспрекословно младшие дети слушаются старшего принца крови. И постоянно замечал отблески искренней любви во взглядах двух мальчиков и обожание девочки — направленные на старшего брата. Довольно необычное явление для любой королевской семьи, где даже самый близкие родственники непременно интриговали друг против друга... Что же, уже сейчас можно сказать, что власть Деметрио будет крепка!..

— На сегодня все, ваше высочество.

Маленькая инфанта тут же подскочила к принцу, выдав длинную и малопонятную фразу на родном языке. За ней к наследнику приблизился средний инфант, недовольно окликнувший младшего Феодоро, чересчур увлекшегося разглядыванием готовой едва ли наполовину картины. А когда все они собрались вокруг отцовского трона, Якопо Робусти в который уже раз отметил, сколь щедро одарила природа и Господь отпрысков великого князя Московии. И если к красоте телесной он уже несколько попривык (в этой стране вообще было крайне много красивых женщин и мужчин), то живости разума все еще не уставал поражаться. Как и высокой образованности в столь юном возрасте. К примеру, принц несколько раз беседовал с ним о нравах и обычаях Венеции, причем вопросы задавал как на испанском, так и на итальянском языках. А его братья и сестра, не имея возможности похвастаться столь чистым выговором, тем не менее прекрасно понимали сам разговор... Разумеется, если он был неспешен и не касался действительно сложных событий и вещей.