Очень хотелось сказать — делать из тебя шпиона.
Промолчала.
Пусть Ваня и будет именно что шпионом, но к чему брату такие неблагозвучные ярлыки? Сам разберется со временем.
А того, что Иван начнет работать против Руси, Софья не боялась.
Пусть Педру — умен, да вот дураков при его дворе никак не меньше, чем во всех остальных местах. Ивана никогда не примут до конца.
Своим он не будет. Даже дети его — и то, будут ли своими? А значит — Русь и только Русь. И каждый раз, приезжая на родину, Иван будет чувствовать себя царевичем. Софья позаботится. А там...
А там и Изабеллу удастся на Русь перевезти, кто знает?
Поживем, посмотрим... а пока — учи, Ванечка. Коли ты царевич, так не будь дураком.
* * *
Ниеншанц.
Алексей считал, что ударили они как нельзя более вовремя. Из Швеции доходили вести, что король собирается укреплять крепость, строить стены, копать еще один ров — и тогда все было бы куда как сложнее.
Но пока шла война с Данией, Карлу было не до захолустной крепостцы.
Вот и чудненько.
Если Орешек стоял на острове, то Ниеншанц удобно устроился на слиянии Охты и Невы. И простреливал обе реки. Так что атаковать его с кораблей было занятием гиблым. Только по суше.
С другой стороны, разрушать его и не собирались. Так что массированный обстрел, наподобие того, которому подвергли Орешек, был не нужен. Хватит и внезапности.
Из Орешка никто не ушел, так что войска Алексея Алексеевича появились под стенками крепости совершенно неожиданно.
Пятьсот человек под командованием воеводы Андрея Языкова прошли вдоль берега Невы, затаились, дождались, пока часть гарнизона, и без того некрупного, окажется за стенами, занятая обычными делами — и тогда атаковали.
Сначала выстрелили из ружей, чтобы положить побольше врагов, а потом бросились на штурм, стараясь производить побольше шума.
Шведы были настолько ошеломлены, что даже не оказали сильного сопротивления. И русские беспрепятственно принялись зачищать все пространство под крепостью.
Вот в ворота ворваться не успели — жаль, Нашелся кто-то умный, захлопнул их — и внутри крепости, что есть силы зазвонил, забился колокол.
Языков махнул рукой, приказывая отступить.
Ратники быстро дорезали всех драгун, кои подвернулись под руку — и отступили, таща за собой пленных.
Женщин, детей — дома, в которых жили семьи шведов, частично находились вне крепости. Ну и...
Андрей Максимович не собирался шантажировать шведов заложниками, это было против всех правил чести, но... лишний козырь на руках? Пусть полежит, авось, не залежится.
Из крепости ударили ружья и пушки — и Языков порадовался, что вовремя дал команду.
Не ушли бы — куда как больше русских полегло бы.
А сейчас — отступили, залегли на хорошем расстоянии и ждали.
Ждали, пока крепость не прекратит стрелять и шведы не будут готовы к переговорам.
А чтобы быстрее дошло — выставить несколько женщин и детей.
Жестоко?
Но ведь убивать или насиловать их никто не собирается. Пусть постоят, пусть их родные в крепости подумают, что их ждет.
Языков понимал, что его силами крепость не возьмешь. И стены велики, и пушек у него десять штук, а в Ниеншанце семьдесят пять, кабы не поболее, и... не надобно ему ту крепость брать.
Ошеломить, осадить — и задержать до подхода основного корпуса.
Ну а если удастся захватить? Тогда благоволение ему от государя, слава и почет. А то куда это годится? Отец воевал, а сын покамест еще ничем прославиться не успел. Исправляться надобно.
С такими мыслями Языков и прождал пару часов, пока не прекратилась ленивая перестрелка с обеих сторон, и над крепостью не метнулся белый платок приглашением на переговоры.
После некоторых согласований под стенами Ниеншанца встретились двое человек — русский дворянин Языков и шведский комендант Александр Пересветов-Мурат. Бывший русский человек, ныне швед во втором поколении...
Надо ли говорить, что Языков смотрел на коменданта не то, чтобы с отвращением, но, безусловно, с легкой неприязнью. Перебежчиков нигде не любили, а отец Александра именно им и был.
Что уж подвигло боярского сына из Ростова перейти на сторону шведов? Неизвестно, но учитывая, что королева Кристина внесла его лично в дворянский матрикул, какие-то заслуги у него были.
Наверное.
Первым начал Языков. Они пришли, им и говорить.
— Я хочу предложить вам сдачу в плен.
— Нет.
— Тогда вы обречены. Нас много, стоит нам начать осаду по всем правилам...
— Начинайте. Но поступите, как честный человек. Отпустите женщин и детей.
Языков криво усмехнулся.
— Сыну предателя говорить мне о чести?
Пощечина вышла на славу. На скулах коменданта заалели алые пятна.
— Придержи язык, щенок — или я тебе его вырву.
— Я тебе эти слова напомню, когда войду в Ниеншанц, — Андрей, в отличие от коменданта, головы не терял. На сдачу он и не рассчитывал — экая глупость! Понятно же, что комендант будет выслуживаться, что есть сил. Сдать крепость для него смерти подобно. Русские хоть и оценят, да не наградят, а к шведам тогда лучше и не соваться. Так что...
Только бой.
Но...
— Пока я жив, вы, собаки, в крепость не войдете.
— Мы не шведы, мы глотки молча рвем.
— Верните заложников.
— Нет. Им не причинят вреда, но и отпустить их туда, где опасно и стреляют, я не могу. Приказ государя — невинные пострадать не должны. По возможности.
Взгляд Пересветова-Мурата был полон презрения.
— Верить вам...
Языков возвысил голос так, что его было слышно и на стенах.
— Слово русского дворянина, не предателя, что вреда я им не причиню! Если кто решит присоединиться к своей семье — препятствовать не будем, отпустим на все четыре стороны! Но и в крепость безвинных на смерть не верну!
На том и разошлись.
И началась осада.
У Языкова и верно, не было с собой пушек, достаточных для разрушения стен. Зато были люди, которые перекрыли все выходы из крепости. И был шанцевый инструмент, так что русские принялись копать окопы и траншеи.
Пересветов-Мурат попытался отправить голубя — застрелили.
Гонцов перехватили.
И спокойно и упорно сооружали валы для батарей.
Шведы видели это из крепости, но противодействовать не могли. Их было меньше, к тому же, русские, отступая, рушили все, что под руку подвернется, и им пришлось бы идти по открытой местности. Заметили бы и перестреляли.
Через шесть дней валы для батарей были готовы. А там и подкрепление подоспело.
Корабли с пушками спустились вниз по Неве, причалили вне досягаемости шведов и принялись выгружать орудия.
Языков еще раз предложил коменданту крепости почетную сдачу, опять получил отказ — и разрешил начать обстрел. Тем более, что вести были хорошие. Орешек взят, теперь, коли он успеет расколоть Ниеншанц до подхода основных сил, государь будет весьма доволен.
И Андрей Максимович приказал начинать обстрел.
Надо сказать, тут еще вмешалась судьба. Может, шведы и потрепыхались бы подольше, но Языкову неоправданно повезло. Одно из ядер уже на второй день обстрела попало в пороховой погреб крепости — и громыхнуло так, что даже пушки подпрыгнули.
А спустя какое-то время над Ниеншанцем заколыхался белый флаг.
И снова те же, и снова там же, но на этот раз языков лучился самодовольством, а вот комендант крепости был белым от ярости.
— Я хочу обсудить условия сдачи.
— Без условий, — отрезал Языков. — Выходите и сдаетесь на милость победителя. Дальше вашу судьбу решит государь.
— Я могу остаться в плену. Но отпустите моих людей.
— Нет.
— Мы можем продолжать сопротивление.
— Не можете. Сколько у вас там осталось пороха? На два выстрела? На три?
— Вам хватит.
— А мы не пойдем на штурм. Я прикажу стрелять и стрелять, пока не размолочу вашу стену в ошметки. А сколько при этом останется от гарнизона — плевать. Государь меня ругать за это не станет.
— Отпустите хотя бы женщин и детей.
Пересветов-Мурат смотрел на русского и понимал, что торга не будет. Да и жизнь у него вряд ли останется после сдачи. Этот человек не лжет, он и правда будет уничтожать. А он...
Он может погибнуть в бою.
А может и не погибнуть. Гарнизон — это живые люди, и после таких известий, они его просто на штыки поднимут. Запросто.
— Тех, кого мы взяли? Отпустим. Но когда подойдет основной корпус, и они уже не будут представлять опасности.
— Я переговорю со своими людьми. Что их будет ждать в плену?
— Работа. Крепость укреплять надобно.
Вежливые слова, спокойные лица — и глаза. У Языкова — презрительные и жестокие. У Пересветова-Мурата — полные ненависти.
Ровно через шесть часов после этого разговора, крепость Ниеншанц выбросила белый флаг.
Шведских воинов выводили, связывали и переписывали.
Завтра же их приставят к работе. Копать рвы, укреплять стены... в Ниеншанце отныне будет русский гарнизон. А называться крепость будет...
Алексей Алексеевич приговорил — Желудем. А что, тоже орешек, тоже грызть потребно. А Бог не выдаст — шведская свинья не съест.
Впереди лежал Выборг.
* * *
— Турки взяли Вену.
— Сонюшка да ты что!?
Соня весело улыбнулась.
— Божий промысел, тетушка. Что тут скажешь?
— Нехристи! Ужасно! — выдохнула Ульрика-Элеонора. То есть для родных уже Ульяна. Софья улыбнулась девушке.
— Конечно, неприятно. Но для меня это значит, что турки не будут разорять наши рубежи. Своя страна мне важнее, чем проблемы Священной Римской Империи.
— А если они пойдут вперед? — Феодосии было искренне любопытно.
— Вряд ли. Сил не хватит.
— А что мы теперь будем делать?
— Ждать пана Ежи из плена и государя с войны.
Ульрика чуть покраснела. Да уж, ждать государя... что-то он еще скажет? С другой стороны, пусть девочка и не красотка, но Софья с Лейлой уже успели над ней неплохо поработать. Сарафан подчеркивал и грудь, и бедра, волосы, отмытые от пудры, оказались пепельно-русыми, нос, конечно, никуда не делся, но правильно выщипанные брови зрительно чуть изменили форму глаз и он стал казаться не таким огромным. А так — девочка неплохая. Мягкая, тихая, неглупая... золото будет, а не жена.
А лицо... ну что, ночью все кошки серы, только гладить надо уметь.
Брат Ульрики пропадал то на охотах, то на выездах, а девушка кочевала по Кремлю. От Софьи — к Любаве, Анне, Катерине с Марьей и Феодосией, общалась, училась русскому языку, ну и ее изучали. Пока впечатления были положительными. Ульрика усердно занималась русским языком, изучала православие, старалась всем понравиться. Но что еще Алексей скажет?
— Бася рада будет, — сбила Софью с мысли Анна.
— Да уж, этим двоим расставаться — хуже ножа. Рика, мы тебя обязательно познакомим. Пани Барбара Володыевская замечательный человек. Умница, каких поискать. Надо вообще тебя свозить в Дьяково. Алексей там любит бывать, вот и тебе заранее покажем, что к чему.
Ульрика ответила благодарным взглядом.
Вообще, в семье русского государя она чувствовала себя очень комфортно. Ждала иголок, неприязни, насмешек, а получила живое участие и дружескую помощь.
Сестренки у него вообще были замечательные. Умные, веселые, красивые. Тетушки отличались заботой. Царевна Ирина, правда, была резковата. Но узнав, сколько она делает для людей, вернувшихся из плена, Ульрика мгновенно простила ей жесткость характера. Тем паче, что царевна не хотела ее задеть, просто отвечала, как привыкла. Да и царевна Софья оказалась вовсе не страшной. И почему Кристиан отказался от Катеньки для Георга?
Зря...
Ульрика не возражала бы еще ближе породниться. Хорошие они, теплые, душевные...
— Там, наверное, много людей в плен к туркам попадет, — произнесла тетка Анна.
Они сегодня с мужем присутствовали на обеде.
— Они не русские люди, — Софья пожала плечами. — Их судьба в воле их правителя.
— А сколько прекрасного будет уничтожено. Скольких мастеров уведут в плен...
Царевна Софья прищурилась.
— А и верно.
В темноволосой голове незримо для окружающих завертелись колесики. Надо бы отписать визирю. Он мужик умный. Пусть мастерами поделится?
Конечно, на Руси и так неплохо, но почему бы не перевезти еще пару-тройку десятков? Или сотен?
Отпишем Ежи, пусть выкупает там, кого можно, и везет домой. В хозяйстве все пригодится.
* * *
Дон Хуан осмотрел письмо.
Прочитал, пожал плечами, перечитал еще раз.
Если Вы хотите узнать, кто виновен в покушениях на Вашу жизнь, приходите сегодня после захода солнца в дом купца Ортини. Можете взять с собой стражу.
Доброжелатель.
Интересное письмо...
А еще интереснее — откуда этот неизвестный узнал о покушениях? Хуан Хосе как-то объявлений в газеты не давал. А покушения были. Уже два.
Один раз ему пыталась подлить яд любовница.
Второй раз на него натравили шайку бандитов, который в Италии называют 'брави'.
Девку он чудом поймал за руку, а бандиты... Хуан, между прочим, не просто так получил титул 'Князь моря'. Он отлично знал, с какой стороны браться за шпагу.
Недооценили.
Решили, что раз ему уже почти пятьдесят лет, он ни на что и не годен! Ан нет!
Мужчина потянулся, как никогда ощущая каждую клеточку своего тела.
Он еще многим двадцатилетним фору даст! Любовница могла бы подтвердить... хотя сейчас она никому и ничего не подтвердит. А не надо подливать мужчине в вино всякую пакость. Особенно — стоя напротив окна.
Но — кто?!
Дон Хуан был еще и любопытен, как кот. И, разумеется, собирался сходить, поинтересоваться.
А стражу можно с собой взять, окружить дом. Лишним не будет. Арестовать неизвестных он всегда успеет.
Так что вечером дон Хуан уже стучал молоточком в дверь. И открыли ему практически сразу.
— Проходите, сеньор. Госпожа ждет вас.
Служанка скользнула куда-то в тень, и благородный дон тут же забыл о ней.
А зря.
Милая девушка, профессионально улыбнувшись и окинув взглядом улицу, уже знала, сколько людей пришло с гостем, где спряталась часть из них, да и сам гость...
Реши она убить его — уже лежал бы трупом.
Дон Хуан прошел в гостиную — и вежливо поклонился.
— Сеньора...
Женщина развернулась от окна. Ну, что тут сказать. Не во вкусе благородного дона. Слишком высокая, худая, со впалыми щеками и темными волосами. Густые брови и твердый подбородок дополняют картину. Одета очень просто — так могла бы одеться небогатая горожанка.
Но руки...
Руки — единственное, что выбивается из ее образа.
Идеально белые, холеные, а камни перстней на тонких пальцах стоят столько, что хватит три таких дома купить.
— Дон Хуан Хосе, я рада видеть вас под этим скромным кровом. Не желаете ли вина? Фруктов? Не бойтесь, у меня нет желания травить вас. Я могу первой сделать глоток из вашего бокала.
Женщина не улыбалась, она была совершенно серьезна.
— Я пришел сюда не пить вино, сеньора. Я пришел сюда из-за письма...
— А я могу назвать вам имя человека, который стоит за вашими... невзгодами. Но могу ли я просить потом о милости?
