Цена правосудия (продолжение Дорогого подарка)

Месмер поднялся.

— Как я уже говорил, все виновные понесли наказание. Некоторые, хм... мелкие сошки в своем стремлении выдвинуться переходят границы допустимого. К тому же, я вынужден с прискорбием заметить, что порой командоры пользуются своим положением ради личной выгоды.

Мориак уже открыл рот, но Элеонора перебила его:

— Вот как? Значит, вы признаете, господин Месмер, что кто-то отдал такой приказ из-за желания выдвинуться? Значит, вам все же что-то было от меня нужно, а теперь вы пытаетесь убедить Совет в том, что мой сын просто хотел свести со мной счеты?

Премьер снова протер лицо платком. Он меньше всего ожидал, что графиня будет вести себя так активно. Ему бы хотелось, чтобы она, как поседевшая от горя мать из старинной баллады, указала перстом на виновного, изобличила порок и успокоилась бы на этом.

— Сударыня, вопросы такого рода здесь задает Совет, поэтому будьте добры сесть.

Элеонора и не подумала подчиниться. Ей было интересно, плюнет ли Месмер на ее показания или же ему так охота отправить Рамона под суд, что он рискнет репутацией Ординарии и признает, что давление имело место?

Луи Месмер благодушно улыбнулся.

— Видите ли, многоуважаемые члены Совета... Нам известно, что падме Робийяр могла бы дать весьма интересущие нас показания. Это, разумеется, ни в коей мере не оправдывает действий моего подчиненного, и я приношу глубокие извинения графине. Конечно, мы сделаем все, чтобы возместить ущерб, нанесенный ей, а пока... Пока я прошу Совет заслушать показания Виктора Робийяра.

Вот теперь Элеонора села. Будь она слабее, то упала бы в кресло, как подкошенная. Показания ее сына! О боги, если Оливарес не придумает, как их опровергнуть, то конец и ей, и Рамону.

— Протестую, — вмешался дон Мигель. — Робийяр являлся участником нападения на дом графини, у него есть личные счеты и к моему сюзерену, и к своей матери, следовательно, его показания не могут быть объективными.

— Протест отклонен, действия командора будут рассмотрены в свете представленных сторонами доказательств, ввести командора Робийяра, — на одном дыхании выдал Мориак.

"Все, точка", — подумала Элеонора. Формулировка "в свете представленных сторонами доказательств" означает, что если Рамона признают виновным, то все обвинения с Ординарии снимут.

Привели Виктора. Вдова брюзгливо отметила, что о своей физии сын уже позаботился: следов от нападения кошки не осталось.

— Матушка, он может опорочить наше доброе имя, — прошипел Гийом.

— Может, — подтвердила Элеонора, — и опорочит, не сомневайтесь.

— Но его нужно остановить!

— Я буду весьма вам признательна, если вы его застрелите.

Виктора привели к присяге (поганец успел бросить на мать торжествующий взор), и Мориак, чей платок уже можно было выжимать, приступил к допросу:

— Командор, расскажите нам все, что вам известно о помолвке и подготовке свадьбы Рамона Вальдано и вашей сестры Бертиле.

Виктор заговорил, но еще до того, как сын открыл рот, Элеонора поняла, что он расскажет все. Он и рассказал: все, что видел, все, о чем слышал, все, про что догадался. Ну а после волнующего повествования шевалье об Остенлибском инциденте можно было ставить крест не только на Рамоне, но и на семье Робийяр. Дон Мигель делал все, что мог, но против Оливареса были факты и улики, кроме того, на досудебном слушании не отводят улики, а всего лишь сравнивают доводы защиты и обвинения. И сравнение выходило явно не в пользу Рамона.

Сын наконец умолк, и Элеонора поняла, что сейчас будет ее выход.

— Падме Робийяр, Совет просит вас предстать перед ним, — кашлянул Мориак. Элеонора спустилась по лестнице. Она пересекла зал, чувствуя, как с каждым ее шагом напряженность в зале распухает, словно губка в ванне. Графиня взошла на кафедру ответчика, и ей поднесли Святое Писание для присяги. Женщина поклялась говорить только правду, усмехнувшись про себя: уже тысячу лет правдивость свидетелей гарантировали не клятвы, а магия: в красивом узоре на кафедре располагался большой янтарь который вспыхивал каждый раз, когда свидетель лгал. Графиня улыбнулась. Аскелони научил ее, как обвести камешек вокруг пальца.

"Просто недоговаривай, дорогая", — усмехался он.

— Сударыня, подтверждаете ли вы слова вашего сына?

— Он не соврал, против своего обыкнования, — со смешком ответила Элеонора. — Но только в том, что видел, а его догадки просто смешны.

— В таком случае вы можете пролить свет на истинную причину всех этих событий? — спросил Мориак.

— Могу.

— Что связывало вас с Карлом Аскелони и герцогом Вальдано? Рикардо Вальдано, — уточнил Мориак. Элеонора молчала и улыбалась. Она думала. Сказать правду нельзя, солгать невозможно, остается выбрать — Карл или Рикардо?

— Сударыня, отвечайте, запирательство преследуется...

— Даже если ответ заденет мою честь? — так Карл или Рикардо? Хотя оба... нет, это слишком для такого добродетельного общества.

— Сударыня, это необходимо для торжества...

— Мы были любовниками.

Зал взбурлил. Сынка перекосило так, словно он разжевал помидор и, только проглотив его, понял, что овощ с душком. Месмер привстал, дон Мигель поперхнулся.

— Вы... сударыня, то есть с кем? — выдавил Мориак.

— Рикардо.

— А Аскелони?

— Он знал об этом, — и их вполне устраивала любовь втроем, тем более, что это была лишь пикантная приправа к содружеству иного рода.

— Почему он женил своего сына на вашей дочери? — спросил Луи, забыв, кто ведет допрос.

— Это же мезальянс.

— Он хотел сделать мне подарок, — Элеонора возвела очи горе, подпустив в голос романтической грусти.

В ходе заседания наступила пауза. Мориак перекладывал бумаги на столе, Гастон IV тяжело дышал.

— Ваша дочь сочеталась браком с Рамоном Вальдано 4 августа 1617 года? — спросил премьер, и шебушание в зале мигом стихло.

— Да. 16 февраля 1618 года умер Рикардо, а примерно через год у Бертиле и Рамона родился сын. А спустя еще год они погибли.

— И вы обвиняете в этом герцога?

— Протестую, это не доказано! — возмутился дон Мигель.

— Протест отклоняется. Почему вы не подали жалобу в Суд? — продолжал Мориак, поскольку свидетельница промолчала.

— А вы полагаете, что мне приятно здесь находиться? — осведомилась Элеонора. — Я не желаю, чтобы наше имя трепали на каждом углу.

Гастон IV наклонился к премьеру и что-то прошептал ему на ухо.

— Вы допускаете, что Рамон Вальдано мог убить супругу, так как она узнала, что он полукровка? — послушно озвучил волю монарха премьер.

Элеонора фыркнула:

— Я знаю, что он терпеть не мог жену, а наследник был, мягко говоря, неудачен.

— Значит, вы обвиняете его в убийстве вашей дочери?

— Да, — это единственное, что ей оставалось. Нозови она подлинную причину покушений...

— Его сиятельство был на пути к Кассар-Белю в ту ночь убийства, а когда охота остановилась на ночлег, уединился с донной Феоне, — сухо сообщил дон Мигель.

— О да, но ведь донна Феоне — волшебница, — засмеялся Месмер, — и что ей стоило открыть портал для герцога? Кстати, многоуважаемый Совет, нами была представлена запись медицинского осмотра ребенка Рамона Вальдано, которая сама по себе служит одним из весомых доказательств его вины. Младенец родился уродом, но я предлагаю не озвучивать здесь данную запись, дабы не шокировать дам, — Луи коротко поклонился в сторону церковной ложи, где находились кардиналессы и епископессы богинь. — Кроме того, Остенлибский инциндент...

— Довольно, пожалуй.

Элеонора вздрогнула и обернулась. Рамон поднялся, стряхнул вцепившуюся ему в руку Феоне и стал спускаться вниз.

— Сударь... ваше сиятельство, сядьте, это нарушение процедуры, — воззвал Мориак.

— Вы хотите знать, не полукровка ли я? — проигнорировал премьера томоэ. — Впрочем, какой смысл скрывать то, что уже давно очевидно?

— Томоэ, прекратите! — закричал Фабиан.

— Не сходи с ума! — взвизгнула Феоне. Рамон остановился напротив Мориака и устремил на него пристальный взгляд, глаза в глаза.

— Месмер, остановите его! — рявкнул король Аргаса. Но комиссар только привстал, разинув рот, а с Мориаком творились дивные вещи: крупный обладатель трех подбородков и объемистого живота на глазах у пораженной публики превращался в крепко сбитого, поджарого атлета.

— О боги, — выдохнула Элеонора.

— Это невозможно, — громко вздохнул Месмер.

— Полагаю, так будет намного лучше, — любезно улыбнулся эмпат, пока Мориак ошалело ощупывал себя руками. Гийом вскочил, Месмер кашлянул.

— Думаю, что вам надлежит сдать шпагу капитану королевской гвардии, — сказал маг, поглаживая бородку и не отводя от Рамона цепкого взгляда, в котором уже зажегся научный интерес. Эмпат отцепил шпагу и небрежно бросил ее в руки первому подвернувшемуся солдату; к герцогу подошел один из эмиссаров.

— Вашу руку, пожалуйста.

Рамон протянул ему правую, и тут с рокуэльской трибуны раздался пронзительный крик.

— Рамон! Рамон! — кричал Фабиан. Мальчик ринулся вниз, перепрыгивая через ступеньки, растолкал стражу и бросился к герцогу.

— Рамон... — жалко выдохнул полукровка, цепляясь за руки эмпата, на правом запястье которого поблескивал метеоритный браслет.

— Тише, тише, тшшш, — томоэ притянул его с себе и коснулся губами лба Бьяно, на миг задержав поцелуй. — Со мной ничего не случиться. Иди, зверек. Не бойся.

Он мягко отстранил потерянного подростка, высвободил свои руки из горячих цепких пальцев, погладил его по щеке и пошел прочь. Фабиан молча провожал опекуна взглядом, чувствуя, что внутри что-то разрывается. Мимо прошел гвардеец с герцогской шпагой.

— Отдай! — вспыхнул Фабиан. — Дай сюда! — он вырвал из рук ошарашенного солдата шпагу и выбежал вон из зала.

— Томоэ, зачем вы это сделали? — безнадежно, в третий раз, спросил дон Мигель.

— Вы уже спрашивали, — терпеливо ответил эмпат. — Это все равно случилось бы рано или поздно, и я предпочел сделать свой ход, пока у меня еще есть козыри в рукаве.

— Какие еще козыри, томоэ? — вздохнул Оливарес, взглянув на браслет.

— Весьма интересные, — сверкнул зубами Рамон. — Не впадайте в отчаяние, дон Мигель, я не стану совать голову в пасть льву, не зная, как ее оттуда вытащить.

Премьер только усмехнулся. Рамон прислонился к окну, прикрыв глаза. Он чувствовал себя усталым и опустошенным, и его неуклонно тянуло к одному маленькому, далекому огоньку... Странно, но за все эти годы они никогда не расставались больше, чем на два-три дня.

— Томоэ, вы хорошо себя чувствуете? — обеспокоено осведомился Оливарес. Герцог медленно склонил голову.

— Фабиан не приходил?

— Нет, я запретил ему.

Эмпат потер лоб рукой, взъерошил волосы и помассировал пальцами брови.

— Да, вы, наверное, правы...

Дон Мигель покашлял.

— Томоэ, я бы не хотел вас беспокоить еще и этим, но... вы понимаете, что они все видели?

Рамон поморщился. Мнение почтенного сообщества о выходке Бьяно его не волновало никоим образом.

— Я предпочитаю, чтобы они судачили о невинном поцелуе, а не о том, как меня оттащили за шкирку в тюрьму.

— И поэтому вы пошли туда сами.

Рамон отмахнулся.

— С Фабианом все в порядке?

— Да, — сухо ответил Оливарес. Герцогский воспитанник бродил по посольству как оглушенный, не реагировал на вопросы и обращения и не разговаривал даже с друзьями. — Ну что ж, ваше сиятельство, вынужден вас покинуть. Будут еще распоряжения?

— Соберите кортесы и как можно деликатнее постарайтесь донести до них известия о случившемся. Вот эти указы, — герцог тронул горку свитков, — так же подлежат оглашению на кортесах.

Оливарес убрал свитки в портфель, встал, поклонился и вышел. Рамон присел на кровать, потом прилег. Состояние было какое-то муторное, как мелкий осенний дождь: вроде и ничего особенного, а противно.

Он провел в тюрьме Ординарии уже неделю. Комната, надо сказать, была вполне уютная, не считая замков, решеток и нескольких слоев магической защиты. Герцогу позволяли видеться со своими подданными так часто, как он хотел, браслет тоже не мешал жить, а душу все тянула и тянула тоска по кошачьим голубым глазам. А по ночам Рамону снова стали сниться сны, чего давно уже не бывало — с тех пор, как он приютил маленького раба. Во сне томоэ брел сквозь кромешную тьму к мерцающему вдали огню, костру, который распускал золотые лепестки во мраке. И среди них стоял Фабиан, стоял и улыбался, ждал его, обхватив себя руками, молча звал к себе. Эмпат шел, потом бежал, все быстрее и быстрее, но чем быстрее он двигался, тем стремительнее отдалялся костерок, оставляя Рамона в полной темноте, одиночестве и холоде.

Герцог почувствовал, что за ним следят, и усмехнулся про себя. Луи Месмер обвешался амулетами и заклинаниями и думал, что его не видно-не слышно. Вот и дальше пусть так думает. Рамон скинул туфли и растянулся на кровати во весь рост, еще и зевнул. Комиссар не ушел. Эмпат видел его интерес. Его любопытство. Его алчность. И, что гораздо важнее, — зависть. Зависть к другу, который смог его переплюнуть. Чародея аж свербело от желания разобрать заключенного по деталькам и посмотреть, как он устроен. И наконец это желание сподвигло Луи переступить порог камеры.

— Герцог?

— А? Кто тут? — сонно отозвался Рамон.

— Я, Луи Месмер.

— И в тюрьме ни минуты покоя, — проворчал эмпат, садясь в постели. — Что вас привело в мою скромную обитель?

— Я хочу поговорить, — неторопливо произнес Месмер, усаживаясь на стул напротив томоэ.

— Говорите, — разрешил эмпат. — Только не вздумайте курить.

Луи сунул трубку обратно в карман.

— Меня, ваше сиятельство, очень волнует Жорж Мориак и ваши анализы, — доверительно признался маг.

— Вы как-то странно объединяете категории, мессир. Какое отношение имеет местный премьер к разнообразным жидкостям, взятым у меня на анализ?

— Видите ли, — протянул комиссар, — столь радикальное похудение непременно должно было привести к серьезным сбоям в работе внутренних органов, в первую очередь — сердца...

— Не привело? — осведомился рокуэлец.

— Нет, что и странно. Мне бы так не удалось, — сказал Луи.

— И что же Мориак?

— Хм... по-моему, он вполне счастлив, хотя Гастон смотрит на него косо.

— Подозревает в получении взятки, — хмыкнул Рамон. — При чем тут мои анализы?

— Это еще любопытней. Теперь я понимаю, как вам удавалось обманывать проверяющих.

— И как же? Мне и самому интересно.

— Ваша кровь, равно как и прочие жидкости, точно такие же, как у человека. У полукровки этого быть не может, — Луи привалился к спинке стула, пощипал бородку и прищурился. — Это изумительно, — прошептал он. — Изумительно и ни на что не похоже. Вы человек, но ваши возможности...

— Странны и необъяснимы, — зевнул Рамон. — Но со временем привыкаешь...

— Собственно, ваши отличия от человека столь минимальны, что их можно обнаружить только при очень тщательном и внимательном анализе.

— Обнаружили?

— О да, но обычная проверка, которой подвергаются все королевские дети, не способна их выявить, — Месмер наклонился к Рамону и шепнул: — Так кто же вы? Или что же? И как это вышло?