Цена правосудия (продолжение Дорогого подарка)

ЦЕНА ПРАВОСУДИЯ

Медона, столица Аргаса. Октябрь 1625 года.

16 октября

В густых сумерках к воротам Сент-Антуан приближался всадник, его плащ, конь и сапоги были покрыты дорожной пылью — гость столицы пренебрег порталами. Стража остановила путешественника; он предъявил подошедшему капралу некую бумагу — тот честно попытался ее прочесть, держа вверх ногами и не желая признавать свое бессилие перед родной грамматикой. Затем солдат раздраженно уставился на приезжего, который поигрывал пухленьким кожаным мешочком. Глаза капрала заинтересованно округлились; мешочек перешел из рук в руки. Ловко вернув себе бумагу, конфискованную было рачительным капралом на раскуривание трубки, всадник тронул коня, и благородное животное зацокало по серым грязным улицам стольного града.

Путник точно знал, куда ехать, потому что уже не впервые бывал в Медоне. Сперва он навестил резиденцию Совета Араны, разжившись еще одним кожаным мешочком, затем посетил Волчий двор, где обитали отборные представители медонского дна, оставив там оный мешочек; потом придержал коня под окнами столичного особняка Робийяров (вдовая графиня в кои-то веки приехала в столицу). Смачно сплюнув в сторону искрящейся от охранных заклятий стены, всадник прокатился к рокуэльскому посольству, где разместилась только что прибывшая герцогская свита, и лишь потом двинулся в квартал купцов средней руки, которые обычно держали недорогие и относительно комфортные постоялые дворы. Судя по веселому насвистыванию, путешественник был весьма доволен собой.

19 октября

Рамон остановился в прихожей, стряхивая воду с плаща и шляпы. Да, как ни назови ми­лый особняк падме Юппер — "вертеп разврата" или "обитель услад" — а раньше трех часов ночи оттуда не выйдешь...

Рокуэльское посольство спало, погруженное во мрак и тишь, но герцога ждали — еще на лестнице эмпат уловил тревогу и беспокойство, струйкой вытекающие из-под двери кабинета.

— Бьяно, я же просил меня не ждать.

Дон Эрбо стоял у окна и смотрел, как стекает по стеклу дождь; белая рубашка почти све­тилась в темноте.

— Скажите, монсеньор, в Медоне бывает недождливое время года?

— Зимой здесь идет снег.

Томоэ смотрел в спину подростку и чего-то ждал, может, что он обернется и улыбнется, но все эмоции мальчика сводились к тоскливой усталости и глухому раздражению. Фа­биан вздохнул и коснулся пальцами холодного стекла.

— Мне обязательно идти туда с вами?

— Не нойте. Королевский дворец — это не разбойничий притон, хотя... в притон я бы отпус­тил вас и одного, — признал Рамон. Паренек отвернулся от окна и, не глядя на опекуна, сухо обронил:

— Спокойной ночи, томоэ.

— Вы ждали меня только для того, чтобы сказать мне это? — начиная закипать, спросил эм­пат. Он тоже устал от того, что Фабиан молча терпит его общество, а чаще просто сбегает в свою комнату, он устал от его обвиняющего взгляда; ему, черт возьми, нужны его тепло и смех, а не эти мученические замашки!

— Фабиан! — в голосе герцога прорезался сдержанный рык: иногда Рамону хотелось отхле­стать воспитанника по щекам, лишь бы тот перестал глядеть полудохлой рыбиной. Полукровка, не отвечая, пошел к двери, но эмпат заступил ему дорогу и властно положил руку на плечо мальчишки.

— Фабиан, я вас спрашиваю.

Воспитанник поднял на него глаза. Тонкие ноздри затрепетали, вбирая сомнительные ароматы вина, духов, сластей, крахмальных простынь, женщин...

— Вам что, обязательно надо еще и помучить? — задрожав от ярости, тихо спросил полу-оборотень.

— Бьяно, что за чушь ты мелешь? — угрожающе осведомился Рамон.

— Пусти! Хватит надо мной издеваться! — Фабиан рывком сбросил его руку и метнулся к двери.

— А ну иди сюда! — рявкнул герцог, схватив парня за локоть и развернув к себе; он уже давно не задыхался от такой злобы.

— Отстань! — Фабиан полоснул Рамона когтями по руке и пулей вылетел из кабинета, так грянув дверью о косяк, словно от этого что-то могло измениться.

Мальчик ворвался к себе в комнату и бросился в груду подушек перед камином. Сколько можно?! Сколько можно относиться к нему как к кукле, игрушке, щенку, которому поло­жено вилять перед хозяином хвостом в ответ на пинки?! Он представил себе эту женщину (а может, не одну), ласкающую Рамона, и запустил когти в подушку. Это становилось невыносимо: его сводящий с ума запах, низкий голос, большие руки, смех... Впрочем, смеялся Рамон в по­следнее время редко. Фабиан мстительно радовался, одновременно вздрагивая каждый раз, когда герцог выходил из дома. Вдруг не вернется?!

И сны, эти проклятые сны, словно мало ему дня с любовью и ненавистью в одном флаконе! И дело ведь не в том, что к Рамону, а в том, что к мужчине...

Эмпат стоял за дверью, внимал и чувствовал себя редкостной скотиной, хотя к спальне мальчишки прибежал с твердым намерением как следует всыпать паршивцу. Томоэ уже десять минут держался за ручку двери и боялся войти. В этом состоянии Фабиан мог ки­нуться на него и с кулаками, и с признанием в вечной любви; ни того, ни другого парень себе не простит. Так нужно ли мучить?

Приняв это решение, позволяющее отложить неизбежное объяснение на какое-нибудь "потом", Рамон уныло побрел к себе. Со злостью швырнул в кресло перевязь и камзол, взглядом стащил сапоги и, сунув ноги в домашние туфли, отправился в гостиную. Открыв буфет, томоэ основательно приложился к бутылкам. Однако желанное опьянение не на­ступило; вместо этого эмпат почуял, что кто-то прокрался в гостиную и нагло нарушает его одиночество. Прислушавшись к нежданному гостю, герцог отпустил горлышко бу­тылки, уже перехваченной для броска, и спросил:

— Какого черта вы тут делаете?

Из-за портьеры донесся суховатый смешок, и ночной посетитель покинул свое укрытие.

Это оказался низенький упитанный мужчина лет сорока на вид, с большой головой, укра­шенной обширной лысиной. Под массивным носом кустились пышные черные усы, над ним — густые брови. Зеленые глаза поблескивали в темноте.

— Надо же, — насмешливо протянул Рамон, — я приехал только два дня назад, а по дому уже вовсю шастают доверенные лица отца Григорио.

Доверенное лицо смерило собеседника пристальным взглядом. Аббат Эмиль Дюпре не видел в темноте, в отличие от эмпата, и потому бесцеремонно нажал на рычажок, который включал светящийся шар. Комнату озарил мягкий золотистый свет. Приехав в Медону, герцог принялся усердно опровергать слухи о своих хадизарских наклонностях, и по нему было видно, что он едва стряхнул следы ус­лад.

— Я пришел по делу, — сказал аббат, неодобрительно хмурясь. Ему было бы желательно обнаружить его сиятельство трезвым и в здравом рассудке, не замутненном прелестями медонских куртизанок.

— У меня нет общих дел с вашим патроном, — зевнул Рамон. — К слову, как вы вошли?

— Пустяки, — поморщился отец Эмиль, досадуя, что томоэ занимают такие мелочи, — не­много магии, немного денег, много терпения.

— Очень интересно, — равнодушно сказал Рамон. — Надеюсь, вы найдете дорогу обратно?

— Герцог, я пробрался сюда, рискуя жизнью и благоволением епископа не для того, чтоб выслушивать дерзости! — возвысил голос аббат Дюпре.

— А это становится любопытным, — мурлыкнул томоэ. — Значит, вы явились ко мне по сво­ему почину?

— Да.

— Вы рассчитываете на мое гостеприимство? — издевательски уточнил Рамон.

— Я рассчитываю на остатки вашего благоразумия, — отрезал отец Эмиль.

— Напрасно. Я не люблю шпионов и не торгуюсь с кровными врагами.

— Красивая фраза, ваше сиятельство, но не по адресу. Я пришел по личному делу, — собрав волю в кулак, сказал аббат. — Полагаю, вам хочется узнать, кто и почему затянул петлю на вашей шее?

— Вы полагаете неверно, — усмехнулся Рамон. — Я и так знаю. Хотите вина?

Священник вздрогнул от неожиданности, но с достоинством ответил:

— Нет, благодарю. Я хочу сесть.

— Садитесь.

Аббат не без труда устроился в слишком высоком для него кресле; герцог сел напротив, закинув ногу на ногу и скрестив руки на груди. Подбородок гордо вздернут, не то от вельможной спеси, не то от подступающего похмелья, которое вынуждает держать голову поближе к подушке.

"А что делать, что делать, приходится брать, что дают", — скорбно вздохнул отец Эмиль.

— Итак, мы говорили о петлях.

— Да, ваше сиятельство, об одной петле, которую я очень ясно вижу на вашей шее.

— Какое бурное у вас воображение...

— Вы хотели сказать, что вам известно, — не отвечая на колкость, напомнил отец Эмиль.

— Я хотел? Это вы хотели. Вы целых полчаса добиваетесь, чтобы я вас выслушал. Слушаю.

Они помолчали. Аббат огорченно думал, какие же трудные субъекты попадаются порой духовному пастырю. Он еще не разобрался, действительно ли Рамон недалекий вертопрах или только притворяется, а бульканье вина, которое наливал себе герцог, отвлекало.

— И кто же это? — наконец осведомился служитель культа.

— Кто? — рокуэлец отхлебнул из бокала; вот бездонная бочка!

— Кто, по-вашему, желает вам гибели? — терпеливо переспросил аббат. Рамон опустошил бокал, подумав, взял бутылку и прильнул к горлышку.

— По-моему, это очевидно, — наконец ответил томоэ. Священник поджал губы. Итак, исповедующемуся угодно запираться...

— Добрый отче епископ Медонский вкупе с неутешной вдовой Элеонорой при деятельном участии кефалонской разведки и хадизарских денег, — негромко произнес церковник. Рамон одобрительно кивнул:

— Вот видите, отче, говорить правду легко и приятно, надо только привыкнуть.

— Значит, вы признаете, что это правда? — ухватился аббат. Насильно исповедуемый фыркнул.

— Вы странно ставите вопрос. Что значит — признаю?

— Признаете, что у сих господ есть на вас, во-первых, большой и больной зуб, а во-вторых — весомая выгода, которую они получат, сбросив вас с трона в каземат Суда.

— Оными казематами мне угрожают по пять раз на дню и все, кому не лень, — вальяжно протянул герцог, устраивая-таки голову на подушке. — Каких бы то ни было последствий этих разговоров я, однако, пока не наблюдаю. Красного? Белого?

— Рюмочку ликера, если можно, — скромно попросил священник. — Любого, какой есть.

— Ореховый.

— О! Давайте, — обрадовался аббат. Рамон повел бровью, и на столе появилась рюмка, через секунду наполнившаяся ореховым ликером.

— Даже так, — пробормотал отец Эмиль, отхлебнул, посмаковал, проглотил и мечтательно изрек: — А ведь это прямое доказательство...

— И что? — насмешливо спросил Рамон. — Кому вы собрались его предъявлять?

Отец Эмиль задумчиво смотрел на герцога.

— Ваше сиятельство, дозволите ли вы мне, как духовному лицу, высказать...

— Высказывайте, — поморщился томоэ.

— Вы просто обнаглели от безнаказанности.

— Ого, какими словами вы тут замахиваетесь, — присвистнул Вальдано.

— Двадцать восемь лет вы обманывали Совет и его эмиссаров и, видимо, уверовали в свое везение. Но оно не будет длиться вечно, герцог. Я достаточно приближен к его преосвященству и дипломатическим кругам, чтобы сказать — Медону вы покинете в кандалах.

— Какой мерзкий набор банальностей, — сказал монарх, крутя в руке бокал. — Как вы мне надоели, ваше преподобие. Говорите по делу или ступайте туда, откуда пришли.

— В первую очередь, — сухо заметил отец Эмиль, — я хотел бы знать, в состоянии ли вы понять, что я намерен до вас донести.

Герцог засмеялся.

— А вам палец в рот не клади! Ваше преподобие...

— Я не имею привычки оставлять наглость безнаказанной, — отрезал аббат. — Герцог, ваш ответ — вы хотите меня выслушать... или мне стоит обратиться непосредственно к старшему эмиссару? Я видел достаточно...

— Да с чего вы взяли, что выйдете отсюда... — Рамон сделал паузу, подождал, пока аббат возмущенно привстанет в кресле, и закончил: — ... помня о нашей встрече?

— А ведь вам хотелось бы, — вкрадчиво сказал отец Эмиль.

— Господин аббат, выражайтесь яснее, — томоэ раздраженно потер лоб. — Я сейчас не в си­лах отгадывать завуалированные намеки на туманные обстоятельства.

— Три бутылки шарно и два часа в объятиях падме Анрие, — многоопытно определил служитель церкви. Хмыкнул. — Ну хорошо, ваше сиятельство, вы убедили меня, что у нас обоих довольно козырей для крупной игры. У вас, я полагаю, есть аргументы, мм... способные убедить Совет не судить о вас опрометчиво. Но епископ Медонский в гордыне своей возжелал кардинальскую цепь...

— А вы — епископства Медонского, — фыркнул герцог.

— О нет, нет, — живо отозвался аббат. — Личный духовник короля, ведущий сего властителя путем благочестия... — священник прикрыл глаза, вдохнул аромат ликера и совершенно другим тоном продолжил: — Отец Григорио сделает все, чтобы Совет не стал вас даже слушать. Он извлечет пользу даже из смерти мальчика.

— Григорио подлец, и всех вокруг считает подлецами, — холодно сказал Рамон. — Он ищет свою цепь в руинах Рокуэллы...

— И нет силы, могущей сбить его с избранного пути. Вам нужен союзник, которого он пока ни в чем не подозревает, союзник, осведомленный обо всем, что происходит в епископской резиденции...

— А что мне с этого будет? — осведомился томоэ. — Кто даст мне гарантию, что вы не последуете путем отца Григорио, как только получите от меня все, что вам нужно?

— Никто, — улыбнулся аббат. — Но сегодня вы тонете в болоте, а я могу вас вытащить. И потом, если всплывет что-нибудь о моем сегодняшнем визите, то мне тоже не поздоровится.

— Не могу понять, — раздумчиво протянул Рамон, — на что вы рассчитываете? Король счи­тает отца Григорио своим близким другом.

— О да, но его величество верит в идеалы рыцарства и крайне нетерпим к тем, кто пытается интриговать за его спиной.

— То есть, — иронично-ровный голос герцога ни звуком не выдал волнения, — его величество в неведении относительно планов епископа?

— Пока да, но он уже задумался над тем, что его сын — наследник рокуэльского трона по Коронельскому акту.

— А по рокуэльскому закону мой наследник — потомок побратима моего прапрапрадеда.

Аббат Эмиль поднял брови, но Рамон молчал. Служитель церкви покряхтел, бросил на герцога пронзительный взгляд, но томоэ не проняло.

— Потомок побратима вашего прапрапрадеда? Признаюсь, это слишком сложная для моего понимания родственная связь.

— Всему свое время, господин аббат. Придет час — и вы поймете, — пообещал Рамон. Свя­щенник прищурился. Неужели герцог полагал — или даже знал?! — что его рокуэльскому наследнику угрожает опасность? Впрочем, как раз в этом нет ничего удивительного.

— Вы мне не доверяете?

— Я пророчествую, — нахальная усмешка рокуэльца яснее ясного говорила — не доверяет и не собирается. Что ж, ограничимся пока тем, что имеем, — вздохнул господин Дюпре.

— Можно ли считать, что мы договорились, ваше сиятельство?

— Считайте, — усмехнулся эмпат. Церковник, пыхтя от лишнего веса, выбрался из кресла, склонил голову на прощание и направился к выходу. Томоэ устало потер глаза. Интересно, кто, кого и когда подставит первым?

Рамон вошел к воспитаннику без стука. Фабиан сидел в кресле у окна, поджав ногу и опи­раясь локтями на подоконник. Герцог прикрыл дверь и прислонился к стене, заложив руки за спину.

— Я прошу прощения, — сухо сказал полукровка, не отрываясь от созерцания предрассвет­ного мрачного неба за окном. — Этого больше не повторится, — и он задрожал от скрытой обиды.

Рамон рассматривал свои туфли. Потом его взгляд убежал на разворошенную гору подушек у камина, на чурбачок для заточки когтей, на маняще мягкую постель, на длинные ноги воспитанника... и, обращаясь к ним, герцог глуховато сказал:

— Бьяно, прости меня.

Подросток подскочил на подушках, как будто его ткнули сквозь них шилом, и развер­нулся к опекуну.

— Как? — тупо спросил паренек.

— Как только сможешь, — Рамон оторвался от стены и присел на спинку кровати. — Мне не следовало скрывать то... то, что есть.

— Дело не только в этом, — скороговоркой пробормотал Фабиан, краснея и опуская глаза.

— Бьяно, я ведь уже говорил...

— Да помню я! — вскричал полу-оборотень, хватив кулаком по подлокотнику. — Ничего вы не понимаете! Я же... я уже даже девиц завел, и все равно! Все равно снится...

— Хочется? — ровно спросил томоэ. Подросток кивнул.

— Бьяно, — герцог привстал и потянулся к нему, но мальчишка дернулся к спинке кресла, и Рамон вер­нулся на место. — Поверь мне, через год-другой это все будет вызывать у тебя только смех.

— Почему это? — возмутился мальчишка, обиженный небрежением к своему горю. — Вы-то почем знаете?

— Я еще не так стар, чтобы забыть себя в твоем возрасте, — фыркнул томоэ. Они помолчали, герцога клонило в сон. Как же не вовремя прискакал этот отец Эмиль, и ведь не врет, вот что самое интересное!

— Через два года будет потом, а сейчас? — приглушенно спросил паренек. Мужчина, поглощенный своими мыслями, резко вскинул голову и невесело усмехнулся. Фабиан пристально смотрел в узкое лицо, обве­денное длинными, ниже плеч, темными волосами.

— Что сейчас? — повторил мальчик, снова чувствуя, как екает где-то внутри. Так бы и смот­рел, не отрываясь...

— Нельзя все время заниматься самоистязанием, — сказал эмпат, проводя рукой по лицу. Вот рухнуть бы и уснуть, но подросток неотрывно смотрел на него, жадно и жалобно одновременно, будто впитывая каждую черточку. — Бьяно, ну перестань.

Мальчишка истерически засмеялся.

— Ах, перестань? А что ж мне делать, если вы такой... такой...

Он смолк и в досаде отвернулся.

— Какой?

— Притягательный, — после паузы тихо и зло сказал Фабиан. снова глядя в окно. Рамон не смог ответить. От мысли, что подросток и впрямь испытывает к нему влечение, становилось не по себе, но виноват в этом только он сам, эмпат, черт его побери! Как же ловко и к месту он закрывал глаза на все, что творилось с мальчишкой, отказывался понимать, отчего эти неотрывные взгляды, улыбки и слова невпопад, частые, без повода, прикосновения... дозакрывался. И что теперь с этим всем делать?

— Ты не сможешь жить, непрерывно борясь с собой.

— Смогу!

— Угу. Траванешься, как в прошлый раз, или зарежешься? — хмыкнул опекун.

— Прекратите издеваться! — в лицо герцогу вспыхнули огромные голубые глаза. Светящиеся.

— Бьяно, скажи честно, от того, что ты все время себя грызешь, что-то меняется? — обре­ченно спросил томоэ. Да, разговор будет долгий...

— Нет, — огрызнулся подросток. — Но это не значит, что не нужно бороться! Я хочу вырвать эту дрянь!

— И как прополка, успешно?

Фабиан мотнул головой и отвел глаза.

— Так что ж ты терзаешься? Если ни от угрызений совести, ни от самобичевания никакого проку — зачем себя мучить?

— Потому что это грязно и подло, — отозвался мальчик, уставившись на свои колени.

— Ты что, себя наказываешь? — спросил Рамон, подавшись вперед. Вот оно что! Погрязши в бездне греха, мы решили себя выпороть!

— Ну нельзя же все так оставить? — вздохнул мальчишка.

— Почему нельзя?

Фабиан открыл рот, закрыл, покусал губу, опять открыл... и подозрительно сощурился на Рамона.

— Вам что, хадизарского греха захотелось?!

— А по шее? — поперхнулся герцог, многого ожидавший, но не столь "прозорливого" предпо­ложения.

— Это... это плохо, — сказал мальчик. — Желать вас... мужчину! — выкрикнул он.

— Фабиан, от того, что ты себя наказываешь, ничего не меняется — лучше тебе не стано­вится. Так может, хватит шарахаться от меня, как упырь от серебряной вилки?

— Но мне же снится! — в отчаянии возопил Фабиан. — Что вы... и там я... и... ох! — он закрыл лицо руками. Рамон подошел и положил руку ему на плечо. Плечо дернулось.

— Слышал поговорку — запретный плод сладок?

— Ага, — мальчик покосился на опекуна сквозь разведенные пальцы, но вырываться не стал. Уже лучше, раньше бы тяпнул.

— Может, чем сильнее ты себе запрещаешь, тем больше хочется?

Подросток изумленно замер. Пока он с минуту переваривал эту светлую мысль, герцог присел на постель и подавил зевок.

— Ну... может быть... Так что, все так и бросить?!

Рамон засмеялся, хотя больше всего ему хотелось дать этому упертому существу по голове.

— Это пройдет, Бьяно, и пройдет только быстрее, если ты перестаешь грызть себя днем и ночью.

— Но ведь мне же... Вы что, не понимаете, что мы делаем во сне?! — не унималось дитя, твердо желая страдать дальше.

— А не наяву? — серьезно спросил Рамон.

— Еще не хватало!

— Так чего ты изводишься? — томоэ устало потер рукой лицо. Мягкая постель манила по­сильнее куртизанки, и герцог с наслаждением растянулся на одеяле и закрыл глаза.

— Н-но мне же хочется... когда я вас вижу...

— Пока ты с этим так рьяно борешься, ты только себя распаляешь, — пробормотал он. Боги, как хочется спать...

Фабиан задумался, теребя кисточки от завязок воротника. Получалось, что томоэ был прав: чем сильнее подросток терзал себя угрызениями совести, тем инте­реснее становились сновидения. Покосившись на герцога, занявшего половину кровати, мальчик робко примостился рядом. Не гнать же его отсюда... Их связь как была, так и осталась, полукровка ощущал усталость Рамона почти как свою, и томоэ устал отнюдь не от походов по юбкам. Он чувствовал себя загнанным волком, которого обложили со всех сторон; пока еще охотники улыбаются и подманивают добычу куском мяса, но за их спинами уже рычат гончие и тлеют запалы мушкетов... Фабиан прилег рядом, неуверенно глядя на крючконосый профиль. Сказать томоэ, что он понимает?..

— А с девицами у тебя как? — вдруг спросил эмпат. Парнишка вздрогнул от неожиданности.

— Нормально, — буркнул он. Рамон улыбнулся, девушек воспитанник менял, как пер­чатки. Любил разнообразие.

— Рамонами их не зовете?

— Вот еще! — вознегодовал начинающий герой-любовник.

Герцог фыркнул и захохотал. Фабиан мрачно наблюдал за приступом веселья.

— Подростки — это неописуемо, — поделился эмпат, отсмеявшись.

— Ха-ха, — мрачно ответил Фабиан и вытащил из-под головы опекуна вторую по­душку.

— И как оно вам?

Полу-оборотень засопел.

— Нормально, — наконец выдавил он. Ну с чего, с чего Рамону взбрело обсуждать именно это?!

— О-о, даже так? А вы боялись.

— Ничего я не боялся!

— Угу, а кого трясло от отвращения при одной мысли о сеновале или, скажем, ковре... хадизарском?

Фабиан выругался и двинул кулаком опекуну в плечо:

— Хватит издеваться!

Герцог, не глядя, повернулся, обхватил воспитанника рукой и придавил к покрывалу. Идальго дернулся раз, другой, третий... без толку, как в клещах.

— Томоэ, а вот скажите, — паренек сдался и попытался устроиться поудобнее, — скажите, почему они так любят целоваться?

— Вам не нравится? — несколько удивился Рамон, приоткрыв один глаз.

— Взаимный слюнообмен — это, между прочим, невкусно, — холодно ответил Фабиан.

— Да? Я никогда не задумывался над этой стороной проблемы...

Светало; огня в комнате не было — и герцог, и его паж прекрасно видели в темноте. Рамон уже за­сыпал, уткнувшись носом в русую макушку воспитанника, когда мальчишка пихнул его в бок.

— Умг?

— Томоэ, томоэ, а вы уверены? Вы уверены, что это пройдет? — жалобно взмолился подрос­ток. — И что если я не буду ругать...

— Уймись, не то придушу, — сонно пробурчал эмпат, переворачиваясь на другой бок. — Быстро спи!

За спиной облегченно вздохнули, пошуршали накрахмаленной простыней и подкатились поближе.

В полдень Фабиан проснулся в гордом одиночестве. Мальчик сонно поскреб ма­кушку, протер глаза и потянул носом. Пахло Рамоном, причем буквально всюду. На подушке лежало несколько длинных темных волос. Он что, спал тут? Спал?! Фабиан судорожно дернулся и резко сел. Память еще была в полусне, но подтвердила, что да, спал. А теперь исчез, оставив по себе сложенную вдвое записку. Парнишка схватил листок, трепеща от жутких пречувствий.

"Доброе утро, дон Эрбо. Памятуя о вчерашнем, решил вас не будить и на торжественный молебен отправился в одиночестве. Не скучайте, позавтракайте без меня. Раньше семи не вернусь. Не забывайте об уроках.

Ах да, сны не беспокоили?"

Полу-оборотень тупо уставился на крупные, размашистые строки. Сны не беспокоили. Он вообще давно не спал так крепко, сладко и совершенно без сновидений. Выходило, что Рамон был прав — Фабиан всю ночь провел у него под боком, и ни одна неприличная греза парнишку не посетила.

Подросток захохотал, подбросил бумажку к потолку и растянулся на кровати. Боги, ну и дурак он был! Злился на томоэ черт знает из-за чего, а выход был так прост! И Рамон ми­гом его нашел: плюнуть на все эти бредни и жить себе дальше, вот и все. Полукровка за­мурлыкал, перевернулся на живот и зарылся лицом в подушку томоэ. Мм, чудно пахнет, так бы и вывалялся весь в этом запахе! Впрочем, от него и так пахнет Рамоном со всех сторон...

Спустя полтора часа подросток, ведя под уздцы любимую кобылу, вышел со двора, брезг­ливо осмотрелся и вскочил в седло. Грязищи вокруг было — море разливанное. Власти го­рода явно считали канализацию и водостоки совершенно излишней роскошью. Пахло со­ответственно масштабу экономии.

Полу-оборотень задумался. Куда себя деть, он не знал: все друзья были на праздничном молебне в честь богини Араны. Поразмыслив, он решил прокатиться к дому Робийяров и посмотреть, как поживают кровные враги.

А поживали они хорошо: мощную каменную стену в четыре человеческих роста, ворота, с которыми не сладит и таран, и густую сеть защитных заклятий не всякий может себе позволить. Где-то внутри этого сооружения, как ядро в фундуке, скрывался дом, но он был пуст: почтенное семейство взывало к богам вместе с королевским двором. Фа­биан, без толку покрутившись вокруг ограды, уже надумал ехать домой, как вдруг в темном моно­лите стены отворилась калитка. Полукровка вытянул шею, разглядывая миниатюрную даму в сером осеннем плаще, которая вела в поводу невысокую хадизарскую лошадку.

"Какая-то падме Робийяр," — подумал дон Эрбо, пытаясь припомнить, сколько в семье Ро­бийяров здравствующих женщин. Дама ловко вскочила в седло и тронула коня, но отбы­тию помешал выскочивший следом слуга. Он бросился к госпоже, схватил кобылу под уздцы и принялся с жаром уговаривать даму одуматься и вернуться, Медона кишела пре­ступниками всех мастей. Фабиан был со слугой согласен — аргасская столица была не самым безопасным местом для одинокой женщины; дама тоже прислушалась к гласу рассудка и повернула домой. Падме Верона... Аквильское имя.

Фабиан еще ни разу не встречал женщин из рода Робийяр живьем, и они его весьма ин­триговали. Об Элеоноре Робийяр Рамон отзывался со странной смесью иронии и непод­дельного уважения, а Бертиле... Фабиан не раз останавливался перед портретом покойной герцогини в Ро­молле. Красивее женщины он не видел: черные кудри, мраморно-белая кожа, точеные черты лица, да еще завораживающий, странный огонь в голубых глазах... Интересно, какова третья? Такая малютка...

Однако ломиться к даме без подарка было неприлично, и дон Эрбо окинул улицу цепким взглядом: лавки ювелиров, парфюмеров, чулочников, перчаточников зазывно скрипели вывесками, но сильно тратиться не хотелось. Фабиан поехал вниз по улице, высматривая магазин подешевле. Он уже пригляделся к цветочнице с обвисшими букетами, как вдруг чуткие уши полу-оборотня уловили некий посторонний, еле слышный звук: где-то плакал котенок. Рассудив, что пушистого дара с падме Робийяр хватит за глаза и за уши, Фабиан поехал на звук и вскоре выудил из подворотни тощего котенка месяцев трех на вид. Дрожащее мокрое создание несказанно обрадовалось полу-оборотню и с любо­пытством облизало его палец, попытавшись добыть из него молоко.

"Не возьмет — себе оставлю", — подумал подросток, завернул находку в платок и сунул за пазуху, после чего вернулся к рокуэльскому посольству.

Слуга-рокуэлец и бровью не повел, получив приказ вымыть, обработать средством от па­разитов и накормить полосатый комок. Все знали, что герцогский воспитан­ник клыкаст и когтист, отчего бы ему не позаботиться о мелком собрате?

Пока из помоечного котенка делали аристократа, Фабиан изготовил небольшой пакет и запечатал печатью герцога, без зазрения совести стащив ее из рамонова секретера. Каменная стена, мощные ворота и вязь заклятий вокруг дома — это защита от воров, а вот посланца его сиятельства должны встретить и препроводить...

Через полчаса невозмутимый и исцарапанный лакей вручил молодому дону очарова­тельное серебристое создание с черными полосками и огромными зелеными очами. Ко­тенок, на проверку оказавшийся кошечкой, угнездился в кармане благодетеля и заснул, переваривая селедочный хвост. Паренек сунул пакет в другой карман и снова спустился во двор. Он знал, что Робийяры вернуться домой не раньше, чем через три-четыре часа вечера, и у него будет время хорошенько пошарить в особняке.

Мальчик оставил коня в трактире неподалеку от особняка Робийяров и трижды дернул за веревку колокола у ворот. Ждать пришлось долго, минут двадцать — видимо, прислуга устро­ила себе праздник жизни в честь отъезда хозяев на богомолье. Наконец отворилось крошечное решетчатое оконце, и пара мутных серых глаз пробуравила визитера крайне неприязнен­ным взглядом.

— Че надо?

— Пакет от герцога Вальдано, — парнишка ткнул в решетку пакетом. С той стороны глухо выругались; серые глаза удивленно заморгали. Решеточка скользнула вниз.

— А ну-ка, дай... те сюда.

— Лично в руки только члену семьи, — сухо ответил Фабиан.

— Дык... нету никого, все молятся, одна младшая...

— Значит, лично в руки падме... — мальчишка многозначительно смолк, но ему не ответили. Скрипнул засов, возвестив, что печати поверили, неподалеку от ворот приоткрылась ка­литка, так что Фабиан еле-еле протиснулся в щель боком. Его встретили парой мушкетов и магическим амулетом. Обладатель мут­ных глаз просветил пакет, убедился в отсутствии яда и порчи, а так же — в подлинности печати, и кликнул некоего Антуана.

— Ступайте, — велел привратник. — Антуан проводит до приемной.

Приемная в планы полукровки не входила, равно как и провожатый, но подросток послушно двинулся следом за слугой. Они пересекли мощеный серым камнем двор (как много в Медоне серого, столько же, сколько белого и алого в Эльяне) и вошли в трехэтажный, приземистый дом. Никаких южных излишеств, вроде террас, балконов, лоджий и веранд — особняк больше напоминал крепость. Окна с решетками, слуги с мушкетами...

Приемная находилась на первом этаже, там, где южане обычно размещали парадные залы, в отличие от северян, загоняющих гостей на второй. Лакей с поклоном запустил мальчика в комнату.

— Ждите здесь, я сейчас доложу госпоже.

Фабиан рассеянно кивнул, Антуан повернулся спиной, и на его темя опустился старинный бронзовый подсвечник аквильской работы, утяжеленный заклятием оглушения. Мальчик связал павшего шнурами от штор, заткнул лакею рот обрывком его же рукава и затолкал под диван. Затем Бьяно укрылся под заклятием невидимости (хотя вышло не очень — чары просвечивали при каждом движении) и выскользнул в коридор. Тут и там бродила прислуга, что-то сонно пережевывая, кроме того, повсюду, и часто в самых неожиданных местах, были расставлены аквильские реликвии и предметы кефалонского стеклодувного искусства, фарфоровые статуэтки, безделушки из резного камня и прочая дрянь; а поднявшись на второй этаж, Фабиан чуть не своротил напольные часы, которые некто, не обремененный излишним умом, поставил посреди коридора. Мальчишка шепотом выругался и пересчитал двери. Всего — восемь, значит, тут живут хозяева.

Оставалось найти загадочную падме Верону... Впрочем, в этом смысле подросток пола­гался на свой нюх: из комнат женщин всегда разило парфюмами и косметикой. Обогнув часы, Фабиан приступил к обнюхиванию (двери были тщательно защищены от подглядывания), но вскоре понял, что богиня судьбы не оставила ему выбора — все комнаты, кроме одной, были заперты. Подросток вздохнул и по­тянул за ручку пятой двери.

Верона Робийяр захлопнула книгу и с отвращением отпихнула ее в угол дивана. Труды Маврикия Блаженного наводили на нее тоску и зевоту, но без знания "Трактата о числе ангелов, умещающихся на кончике иглы" нельзя было выдержать экзамен на соискание чина ученой аббатисы.

"Старый полусумасшедший зануда, да простят меня боги, и кто только додумался объявить его отцом церкви?" — девушка затолкала фолиант поглубже в ящик стола: естественные и точные науки были милее ее сердцу, но сейчас голову будущей монахини занимали совершенно мирские мысли.

Веро скинула камзол, который носила вместо декольтированных лифов, села перед зеркалом и распустила темно-каштановые, чуть волнистые волосы. Даже жаль, что их отрежут при посвящении, но святой Эразм Ре учит жертвовать малым во имя великого... а пока их можно расчесать еще раз. Верона вздохнула. Вот если бы можно было хоть одним глазком поглядеть на королевский двор, на всех этих блестящих дам и кавалеров, на послов, знатных епископов, вельможных сановников! Но матушка решила, что девушке, с рождения записанной в монахини богини Араны, ни к чему толкаться при дворе; из дома не выпускали слуги, и заняться было решительно не­чем.

Заколов волосы черепаховым гребнем, девушка вытащила из корзины пяльцы с вы­шивкой, покачала и брезгливо уронила обратно. Она терпеть не могла "жен­скую работу", несмотря на все уверения святых отцов в душеспасительности оной работы. Но сидеть за книжками надоело, играть в шахматы с самой собой не хотелось, а осваивать медицинское дело было не на ком. Веро подошла к окну и посмотрела на пустынную улицу. Тихонько скрипнула дверь.

— Кхм.

Южанка обернулась и чуть не взвизгнула: перед ней стоял совершенно незнакомый парень. На вид ее ровесник, стройный, русый, голубоглазый, зрачки — как у кошки, и берет набекрень. Верона сглотнула, отступила назад и отрывисто спросила:

— Вы кто?

Парень улыбнулся (с точки зрения девушки, до­вольно нагло и самоуверенно), смерил хозяйку комнаты оценивающим взглядом и небрежно бросил:

— Привет.

Из его кармана высунулась кошачья мордочка и добавила:

— Миииии-яууу!

От пронзительного звука дворянка подскочила, как от укола булавкой. Парень, может и не опасен, но честные дворяне не вламываются без разрешения в комнаты невинных девушек, и потом... Этот облегающий камзол рокуэльского покроя, эти пышные присборенные рукава, берет, голубые глаза с кошачьими зрачками... Догадка крутилась в голове, но никак не могла оформиться во внятную мысль.

"Недурна, — отметил Фабиан. — Этакая малютка".

Падме Робийяр оказалась хрупкой, изящной обладательницей нежной опа­лово-белой кожи, небольшого носика с горбинкой и личика сердечком. Рот — маленький, розовый (интересно, ее уже кто-нибудь целовал?), глаза — огромные голубовато-серые и какие-то диковатые. Испугалась, что ли?

Кошечка, между тем, не стала дожидаться окончания взаимного осматривания: растущий организм требовал пищи, зверек опять раззявил пасть и пискляво огласил свое мнение. Падме заморгала.

— Есть просит, — перевел полукровка. Девушка растерянно оглядела комнату, но нашла только большое зеленое яблоко и ломтик красного. Кошечка куснула его пару раз, признала несъедобным и горестно взмяучила.

— Мясо, рыба, курица, молоко, каша, — перечислил Фабиан, зверушка облизнулась.

— Нету, — развела руками Верона, — но я могу позвонить, чтоб принесли.

— Цыть! — идальго перехватил ее руку, уже потянувшуюся к шелковому шнуру. Девица вздрогнула и вспыхнула. Полу-оборотень, подумав, поднес маленькую белую ручку к губам и запечатлел на ней целых три поцелуя, пока девушка не вырвала ладонь и не спрятала ее за спину.

— Что вы себе позволяете?

— Да ладно тебе шугаться, — отмахнулся подросток, намеренно плюнув на этикет. — Я не кусаюсь.

Котенок, сообразив, что еда ему не светит, с разочарованным писком уполз в карман.

— Мрачновато тут у тебя, — протянул кабальеро, осматриваясь. — Где ленточки, бантики и кружавчики? Даже косметикой не воняет...

— Между прочим, я вас не приглашала, — обиделась Верона. — И для незваного гостя вы ведете себя чересчур... свободно!

— Ого, что это? — Фабиан схватил со стола книжку и присвистнул, прочитав название: — "Вопросы исчисления вещей" Лепажа! Откуда это у тебя?

— Положи... те! — вспыхнула Веро. — Это мое!

— Ты еще и читать умеешь? — прищурился подросток. — Или ты по ней буквы учишь? — он опустил книгу на стол, и девушка тут же прихлопнула ее обеими руками, прищемив магу пальцы.

— Ый!

— Сударь, не соблаговолите ли наконец представиться? — улыбнулась Верона, наваливаясь на том всем весом.

— Пусти, сумасшедшая, больно же!

Веро поджала губы и отвесила гостю звонкий подзатыльник. Фабиан выдернул руку из-под "Исчислений" и подул на пальцы, глядя на хозяйку со смесью удивления, восхищения и недоумения.

— Так как же ваше благородное имя, овеянное славой доблестных предков?

— Ну ты и язва...

— Мяфк? — снова напомнил о себе котенок.

— Ой, какой пупсик! — умилилась Верона, почесывая зверька.

— Это тебе. Котенок, самка.

— Не отвлекайтесь от темы, — строго напомнила девушка. — Итак, ваше имя?

— Не испугаешься? — прищурился полукровка.

— Вы скажите, и я подумаю.

Идальго поманил ее пальцем и выдохнул в розовое ушко:

— Фабиан Эрбо.

Девица замерла, причем надолго. Парнишка даже успел приобнять ее за талию.

— И что же вас сюда привело? — тихонько спросила Верона.

— Ну, так сразу трудно сказать, — задумался Фабиан... и получил по затылку лепажевскими "Исчислениями"! В глазах на миг потемнело, в ушах зазвенело, а Верона Робийяр вывернулась из полуобъятий и ринулась к двери.

_ Стой! — идальго вскочил и ловко перехватил ее за талию, тут же, впрочем, пожалев о содеянном — падме испустила истошный визг, от которого котенок в кармане завопил и запустил в мага когти.

— Заткнись, дура! — паренек запечатал рот девчонки ладонью, и Веро немедленно впилась в нее зубами. Фабиан взвыл. Бороться с девицами ему еще не приходилось, но он старался действовать поделикатнее, а вот падме на любезности не разменивалась: она царапалась, брыкалась, пиналась каблуками, топталась без всякой жалости по ногам мальчишки и, наконец, засадила ему локтем по ребрам. Но хуже всего было то, что за дверью послышался громкий топот, и в комнату ворвались двое слуг. Увидев подростка, который не то душил, не то страстно обнимал юную госпожу, они даже несколько опешили, но Верона выплюнула ладонь Фабиана и внесла необходимую ясность:

— Хватайте его, он на меня напал!

— Гнусная ложь, это она на меня напала! — возмутился идальго.

— Отпусти госпожу, — потребовал один слуга, пятясь к двери, дабы вызвать подкрепление, пока второй озирался в поисках снаряда потяжелее.

— А что мне за это будет? — игриво осведомился Фабиан. — Мы тут весьма неплохо проводили время вместе.

Верона изо всех сил пнула его по ноге. Полукровка зашипел и скривился, а лакей номер один, рослый и чернявый, кинулся к выходу.

— Э, нет, не выйдет, — прошипел Бьяно, подпрыгивая на одной ноге, отшвырнул девицу на диван и взглядом задвинул дверь книжным шкафом.

— Колдун! — прозрела челядь.

— МияяяяЯЯЯ! — добавил полосатый дар, высовываясь наружу и усиливая мистическое впечатление. Слуги осенили себя святым знаком, и чернявый заорал:

— Колдун! Колдун! Все сю... ап! — полу-оборотень прицельным взглядом заткнул ему рот яблоком.

— Он же подавится! — возмутилась Верона и запустила во врага корзинкой с рукодельем, но маг увернулся. Пока первый пострадавший силился прожевать фрукт, второй челядинец кинулся к окну, но мальчик вновь пустил в ход силу взгляда и швырнул слугу о стену.

— Убийца... — выдохнула дворянка, что отнюдь не прибавило смелости избавившемуся от яблока лакею, а Фабиана только позабавило.

— Не волнуйтесь, сударыня, он вполне жив, полежит, отдохнет... Цыпа, цыпа, цыпа, — поманил подросток слугу, но он не соблазнился, неудачно метнул в чародея яблоко и сполз на пол, оглушенный сонным заклятием. Через секунду раздался трубный храп.

— Вот видите, никаких убийств и все ради вас, — сказал Бьяно. — Эй, хорош! Хватит, я сказал, хватит!

Но девушка, позабыв о ценности печатного слова, вскочила с дивана и принялась бросать в полукровку книги, одну тяжелее другой, отступая к двери в туалетную комнату.

— Стой! — закричал парнишка. — Стой, где стоишь!

Дверь за спиной девушки медленно открывалась, пока, наконец, не явила миру троих человек в масках. Все трое на миг застыли на пороге — они наверняка не ожидали обнаружить в скромной девичьей спальне такой же разгром, как в кабаке на Волчьем дворе. Эта секундная заминка и выручила Верону: будущая монашка обернулась, ахнула, выронила третий том "Теософии" Оверция Праведника и попятилась.

— Лучше бы ты им кому-нибудь в лоб двинула, — буркнул Фабиан, наметанным взглядом определяя сколько и каких защитных амулетов навешено на визитерах.

— Это вы их привели, — прошептала Веро, затравленно озираясь. Трое в масках переглянулись, и самый высокий постановил:

— Берем обоих!

Фабиан сгреб девчонку за локоть, толкнул за трюмо и дернул на пол. Над головами подростков свистнули пузырьки с усыпляющим зельем, как понял полукровка по цвету и запаху, когда склянки разбились об шкафчик.

— Мама, — высказалась Верона, и котенок с нею согласился, заодно напомнив глупым двуногим, что он уже два часа, как ничего не ел.

— Щенок самый опасный, он полукровка, — раздалось из-за трюмо. — Пырни его иголкой.

— Может, лучше его кончить?

— Нет, я сказал, возьмем двух!

— О боги, так они не с вами? — поразилась Веро.

— Нет, они не со мной, — процедил Фабиан. — И вообще, они в твоей ванной сидели.

— Ну так сделайте что-нибудь! — приказала дворянка, и кабальеро в очередной раз вздохнул над идиотизмом женской логики. После чего высунул из-за трюмо руку с отогнутым средним пальцем.

— А поумнее ничего не могли придумать? — прошипела девушка, дернув его руку назад; в панель над ними впилась иголка. Послышались тихие шаги.

— Вот сама и думай! — огрызнулся Бьяно.

— Кто здесь мужчина, вы или я?!

Идальго сплюнул на ковер, но добавить что-то женоненависническое не успел: шаги увенчались явлением наемника с духовой трубкой, которую наверняка заряжали иглами с сонным зельем.

— Здрасьте, — жизнерадостно улыбнулся парнишка и тюкнул наемника шаровой молнией. Она срикошетила от защиты, влепилась в потолок, и человека в маске погребло под рухнувшей лепниной. Одновременно снаружи в дверь заколотили верные робийяровкие слуги.

— Послушайте, у меня мысль, — Верона потянула Фабиана за рукав. — Давайте впустим сюда слуг, и пока они все будут драться, удерем по тайному ходу.

— Мм, — полу-оборотень с сомнением покосился на девицу, прикидывая, насколько велик соблазн сдать его челяди, потом махнул рукой, отодвигая от входа шкаф. В спальню, как горох, посыпались люди Робийяров.

Девушка цапнула подростка за локоть и потащила к стене; на бегающее трюмо в запале драки никто не обратил внимания.

— Куда мы? — выдохнул Фабиан.

— Туда, — исчерпывающе ответила Веро, нажала на дубовую панель и поволокла спасителя вниз по тайному ходу. Панель прихлопнула место выхода, отрезая от беглецов звуки потасовки.

Подростки бежали вниз по крутой винтовой лестнице без перил, постоянно рискуя навернуться на узких ступеньках, потому что тусклых свет магических кристаллов в потолке едва освещал дорогу. Шелковистые волосы Вероны приятно щекотали Фабиану лицо, и если б не обстановка, он бы с удовольствием ее потискал. Наконец лестница кончилась и уперлась в глухую стену, девушка и юноша присели отдохнуть на ступеньку.

— А ты ничего, соображаешь, — с уважением отметил Фабиан, почесывая в кармане спинку котенка.

— Тут полно грязи, пыли и паутины, — игнорируя комплимент, высказалась девушка, брезгливо подбирая юбки. — Фу!

— А с чего тебе взбрело меня спасать? — спросил полукровка. Котенок задремал, смирившись с отсутствием еды в этом странном месте.

— А вам с чего взбрело?

— Заняться было нечем, — фыркнул полу-оборотень. — Да не смотри ты так, совсем шуток не понимаешь...

— Глупых шуток — не понимаю, — сухо ответила Веро. — Кто это такие?

— А я почем знаю? Они за тобой приходили.

— Они сказали: "Берем обоих", — назидательно возразила южанка. — Так что я бы не стала утверждать столь прямолинейно.

— Угу, решили оптом взять, пока дешевле, — хмыкнул Фабиан. — Не-ет, они в твой дом залезли, а я им просто под руку подвернулся. Ну-ка вспоминай, у кого там счеты с твоим семейством?

Верона Робийяр бросила на него косой взгляд и возвела очи горе. Фабиан уловил намек не сразу.

— Это не томоэ! — рявкнул кабальеро.

— А почему вы так в этом уверены? Он что, перед вами отчитывается? — вкрадчиво уточнила Верона.

— Он не станет красть женщин!

— Да, он их сразу убивает.

— Не смей!

— Почему это? Моя сестра умерла, когда вышла за него замуж.

— Это не он!

— Да, а Бертиле вишенкой подавилась.

Фабиан отвернулся.

— И что теперь? — буркнул он. — Выдашь меня своим братьям как кровного врага?

Веро негодующе фыркнула и отвесила собеседнику подзатыльник.

— У вас странные представления о благодарности, — холодно добавила она.

— Как думаешь, слуги уже утихомирились? — спросил дон Эрбо после паузы.

— Сомневаюсь. Шуму было много, они теперь обыскивают дом. Не волнуйтесь, о тайных ходах они не знают.

— Нда, не хотелось бы, чтобы они меня тут застукали.

— А почему бы и нет? Скажу, что вы благородный спаситель...

— Ага, пролез к тебе в спальню и отнял девичью честь. В монастырь захотела?

— А я и так туда собираюсь, — с достоинством ответила девушка.

— Ты?! — ахнул паренек. — Черт побери... ай!

Воспитательная мера в виде еще одного подзатыльника заставила идальго умолкнуть. Пока он потирал шею, Верона встала и надавила на три кирпича в стене напротив, а потом первая сунула нос в открывающийся проход.

— Никого нет, пошли.

— А что это за комната?

— Матушкин кабинет. Он заперт, сюда никто не войдет.

— Угу, у вас в роду все мужчины цепляются за маменькины юбки или через одного? — хмыкнул Бьяно, пролезая в щель за гобеленом.

— Сударь, не смейте оскорблять мой род! — вознегодовала Верона, круто разворачиваясь к идальго, так что длинные каштановые волосы хлестнули его по лицу. — В нем, по крайней мере, нет женоубийц! Вон там окно, вылезайте!

Дон Эрбо не стал испы­тывать судьбу и распахнул ставни. Видимо, падме Элеонора предпочитала трудиться в тишине и уединении — окно выходило в тенистый садик. Фабиан побарабанил пальцами по толстому пруту решетки. Потом кашлянул, вслушиваясь в гневное сопение сзади.

— Ну... ты это... как там тебя... Верона?

— Сударь, вы невозможный грубиян, — Верона вытащила из матушкиного стола связку ключей и стала примерять их к замку на решетке один за другим. Пятый ключ оказался подходящим, и дворянка гостеприимным жестом распахнула решетку.

— Прошу!

Полукровка усмехнулся, преклонил колено и коснулся губами краешка верониной юбки.

— Так лучше? — осведомился он, поднимая голову. Девушка лишь кротко вздохнула и пощупала его лоб:

— Жара нет... Помогите мне вылезти, я провожу вас до калитки.

— С чего вдруг такие милости к воспитаннику женоубийцы? — спросил подросток. Он перескочил через подоконник, легко подхватил дворянку и поставил ее на землю.

— Без меня вы не откроете калитку, а я хочу, чтоб вы ушли!

— Смотреть на меня противно?

— Нет, — сквозь зубы бросила хрупкая падме, потащив идальго к калитке, — но мне не хо­чется, чтобы в благодарность за спасение вы оказались в руках моих братьев.

— Я не боюсь твоих братьев, — усмехнулся Фабиан.

— И отдайте мне мою кошку! — девушка запустила руку в карман подростка и вытащила котенка на свет Божий. — Бедная, чуть не задохнулась! Я назову ее Фиби, — решила Верона.

— Э-э... спасибо, конечно, такая честь, — пробормотал полукровка. Калитка, как и следовало ожидать, была заперта на магический замок.

— Он отвечает только на прикосновения членов семьи, да? — спросил полукровка, коснувшись вырезанной на камне руны. Верона, одной рукой баюкая кошечку, другой провела по яшмовой плитке, и калитка отворилась.

— Идите.

Фабиан переступил порог, оглянулся на девушку и вдруг обхватил ее за талию, притянул к себе и крепко поцеловал. От нее приятно пахло чем-то медовым, розовые губки были сладковатыми на вкус и бархатистыми на ощупь, так что Фабиану даже понравилось, и если бы не котенок, возмущенный тем, что его мало того, что не кормят, так еще и давят, не вонзил в идальго коготки...

— Хоть узнаешь перед монастырем, как это делается, — фыркнул идальго в пылающее от негодования лицо Вероны и захлопнул калитку.

Анжела Робийяр раздраженно одернула траурную накидку и покосилась на хоры, второй час воспевающие Тиару. Сегодня девушку злило все: от дурацкой накидки до велеречивого гимна, и только потому, что ей пришлось появиться при дворе в этом идиотском трауре, в то время как прочие дамы блистали щелками, бархатами и драгоценностями. И самое худшее — сделать хорошую мину при плохой игре Анжела не могла, потому что ей совершенно не шло черное. Оно отвратительно сочеталось с темно-рыжими волосами, и персиково-смуглой кожей, к тому же глаза у Анжелы были карие, одновременно темные и яркие, с той же рыжей искрой...

"Выгляжу, как старая больная ворона", — подумала падме Робийяр. Несколько высокомерных взоров, брошенных на нее северянками, настроения не поправили. При дворе модно было быть высокой блондинкой с овальным лицом и тонким прямым носом; Анжела, как назло, уродилась маленькой, круглолицей и несколько курносой. Ну почему матушка не хочет тратиться на пластическую магию, можно было бы еще рот поправить, из большого и пухлого сделать маленьким, этакой вишенкой...

Да еще из-за этого распроклятого траура отложили ее свадьбу! Можно подумать, Эрнани на том свете от этого холодно или жарко, а вот на нее уже недоуменно косятся. Еще бы, раз в восемнадцать не замужем, значит, с изъяном...

— Славьтесь!!! — взвыл хор, и Анжела чуть не завыла вместе с ним, только не в молитвенном экстазе, а от злости и безысходности. Ноги уже болели (еще бы, второй час стоять), а Пьер, обязанный оказывать невесте поддержку в столь трудную минуту, испарился, аки дух святой.

"Все припомню, как только выйду отсюда и куда-нибудь сяду", — пообещала Анжела, кусая губы, и вдруг почувствовала, как сильная мужская рука подхватила ее под локоть. Объявился наконец!

— Спасибо, Пьер, — сквозь зубы бросила девушка. Над ее макушкой тихо фыркнули и отметили хриплым басом:

— Все эти перечисления богов, их ипостасей, регалий, слуг и подотчетных святых до крайности утомительны.

Анжела подскочила, наступила на ногу обладателю баса и обернулась, задрав голову. В благочестивой темноте над ней виднелись длинные темные волосы, бордовая шляпа, большой крючковатый нос и гнусная ухмылка кровного врага.

— А ну отпусти! — свирепо взвизгнула девушка, безуспешно пытаясь вырваться; верующие вокруг дружно вздрогнули. — Пусти сейчас же!

— Почему? — мягко улыбнулся Рамон Вальдано. — Я не чумной.

— Что вы вообще здесь делаете?!

— Стою, — безмятежно ответил враг.

— Ваше место в королевской ложе! — прошипела дочь Элеоноры, пихая томоэ локтем, хотя что ему сделается, такому жеребцу!

— Насчет своего места я уже определился, — рука Рамона скользнула под траурную накидку девушки и крепко обхватила талию Анжелы, — и оно рядом с вами.

Падме Робийяр обдало жаром и ароматом йельской туалетной воды.

— Что вы себе позволяете?! — задохнулась девушка. — Нахал! Подлец!!

Герцог поставил ногу на скамеечку для коленопреклонений, поднял Анжелу и боком усадил к себе на колено. Придворные дамы задохнулись от возмущения, кавалеры — от зависти.

— Свинья!!

— Во-первых, сударыня, у вас болят ноги, во-вторых, сидите смирно и не елозьте, на нас уже оборачиваются.

Анжела послушалась и целую минуту не отбивалась. Потом опомнилась.

— Поставьте меня обратно! — задергалась южанка, молотя кулачками по руке Рамона. — Пустите! Где Пьер?!

— А это еще кто?

— Мой жених! Где он?

— Отошел, — совершенно спокойно ответил герцог.

— Ссссскотина!

— И то верно. Бросить невесту, когда ей так тяжко, ради какой-то придворной блондинки может только скотина.

— Да тихо же! — раздраженно гавкнула высокая костлявая дама; Анжела, сцепив зубки, кое-как устроилась у герцога на колене, благо хоры усиленно славили Тиару, но яростная борьбы Анжелы за свою честь не прошла незамеченной: на буйную парочку уже не просто косились — ее изучали в упор, чтобы было о чем посплетничать по окончании службы. Наконец хоры смолкли, и на амвон взошел отец Григорио, епископ Медонский. Верующие благоговейно притихли, духовный отец провозгласил:

— Братья и сестры!

... Анжела не слушала. Она думала только о том, что сидит, страшно подумать, на колене у Вальдано, а тот безнаказанно облапил ее за талию! К тому же по храму гулял изрядный сквозняк, и под конец пастырского слова Анжела поймала себя на том, что норовит прижаться к томоэ покрепче, а этот негодяй и не сопротивляется!

"Хотя ему-то с какой стати", — подумала девушка, шевеля носком туфельки. Может, пнуть? Глядишь, совесть проснется...

Проповедь кончилась, хоры грянули "Славьтесь вовеки", и можно было наконец высказаться.

— Поставьте меня на пол!

— Вы опять? — с укором спросил Рамон. — Не беспокойтесь, мне удобно.

— Ах, вам удобно? Рада за вас! — Анжела в последний раз обреченно брыкнулась, и тут этот подлец разжал руки и опустил ногу на пол! Каблуки до ужаса больно ударили девушку в пятки, но когда она обернулась, чтобы сообщить Рамону, что она по этому поводу думает, герцог уже исчез. Пьер тоже не объявился. Вот уж она ему! Дайте только выйти...

— Причастите друг друга святой водой, дети мои! — возвестил дядюшка. Анжела облегченно вздохнула: служба кончилась, и мужчины и женщины чинно, попарно растеклись к трем чашам с водой причастия. Девушка присоединилась к третьему хвосту и стала в смятении озираться. Где Пьер? Кто подаст ей святую воду? Роже ведет матушку, Ги с женой, Франсуа с невестой, а чаша уже — вот!

— Позвольте мне, дитя мое, — ненавистная смуглая ладонь нырнула в чашу, из воды блеснул гранатовый перстень с быком. — Прошу.

Анжела сжала кулачки, чувствуя, что еще немного — и она вцепится в его лицо ногтями, как кошка. Она не могла коснуться его руки, не могла и все тут! Очередь сзади уже невольно зашелестела, герцог, оскалив в любезной улыбке белые зубы, осенил девушку знаком и поднес пальцы к ее губам, и падме словно взорвало — она зачерпнула полную горсть святой воды и с размаху швырнула ее в лицо Рамону.

— Убийца!

Все три очереди споткнулись.

— Это тебе за Бер! — в герцога летела горсть за горстью. — Это за Лео! За Эрни! Довольно вам, сударь, причастились?! — зарычала Анжела. Улыбка рокуэльца стала еще шире, он взял ее руку, силой поднес кулачок к губам и собрал несколько капель.

— Во имя Тиары, сударыня.

— Что тут твориться? — из толпы возникла мать, окруженная сыновьями и невестками. — Анжела!

— Прошу вас, сударыня, не ругайте ее, ведь ни один рокуэлец не в силах пройти мимо очаровательного личика, — от тона, которым Рамон изрек эту пошлость, девушка залилась румянцем до корней волос. Гийом отвел глаза, Франсуа потупился, и только Роже, сжимая перчатку, рванулся вперед, но властно взлетевшая рука Элеоноры остановила сына.

— Сударь, вы принесли очень много горя нашей семье, — медленно и раздельно сказала вдова. — Я надеялась, что вы на этом остановитесь, если не из порядочности, то хотя бы из чувства меры. Увы, вы не оправдали даже этих ожиданий.

Человек в мокром гранатовом камзоле насмешливо смотрел на Элеонору сквозь капель со шляпы.

— Отлично сыграно, — прошептал он. Элеонора гордо прошла мимо, воскресший из небытия жених подхватил Анжелу под руку, забормотал извинения и, опасливо покосившись на Рамона, поволок невесту к выходу. Томоэ снял обвисшую шляпу и отвесил вслед оглянувшейся девушке глубокий поклон.

Строго определенных правил этикета, гласящих, как надлежит принимать Совет Араны, не было, и потому каждый монарх изощрялся, как мог. Рамон встречал дорогих гостей в одном из прекраснейших мест в Гардонских горах, на свежем воздухе; его величество Гастон IV предпочел собственный дворец и тронный зал, под завязку набитый символами славы предков: оружием, портретами и картинами великих побед династии Вильмор.

Элеонора раздраженно обмахивалась черным вдовьим веером; Гийом деликатно поддерживал мать под локоть. Конечно, пребывающему в трауре семейству не следовало появляться при дворе, но графиня сгорала от желания поговорить с Рамоном по душам. Особенно после того, как, вернувшись с торжественного молебна, обнаружила в доме троих связанных шторами наемников, целый табун слуг с увечьями разной степени тяжести и дочь, ошарашенную визитом герцогского щенка. А то, что эмпат учинил в церкви! Анжелу трясло от жажды кровной мести, Веро впала в меланхолию... еще котенка притащила, где взяла — не признается...

Появление в зале рокуэльской делегации во главе с герцогом Вальдано произвело фурор и привело в полное смятение всех придворных дам: бедняжки разрывались между статным герцогом и его изящным воспитанником. И кто сказал, что женщины не могут раздевать взглядом? Еще как могут, особенно если речь идет о рослом мускулистом красавце, которого так пикантно подозревают в нехороших наклонностях. Герцогскому воспитаннику тоже перепадало оголяющих взоров; голубоглазая дрянь! И как только нахальства хватило! Веро до сих пор не пришла в себя, хотя держалась как истинная южанка. Впрочем, в храбрости дочерей Элеонора никогда не сомневалась, в отличие от старшего сына. Граф Робийяр, храня внешнюю невозмутимость, напряженно следил за продвижением Рамона к королевскому трону.

— Не беспокойтесь, сын мой, даже он не станет убивать вас прямо тут, — раздраженно бросила вдова. Ги нервно облизнул губы.

Пока рокуэльская делегация пересекала тронный зал, Элеонора лениво изучала монаршую чету. Вдове уже не впервые подумалось, что у того, кто поженил Гастона IV и Марию Лехновскую, напрочь отсутствовало воображение. Выбрать в жены невысокому худощавому королю, утопающему в пурпурной мантии, как ребенок в камзоле старшего брата, рослую пышнотелую красотку с гвардейским разворотом плеч и мощным бюстом — это надо уметь.

Герцог Рокуэльский, облаченный в камзол своего излюбленного гранатового цвета, неторопливо приближался к трону, у которого маячили члены королевской семьи, священники и эмиссары. Вальдано безмятежно улыбался; герцогская свита держала себя надменно и гордо, как и подобает рокуэльским грандам.

"Недолго вам осталось", — отметила Элеонора; уже завтра Совет вцепится Рамону в глотку, а от Рокуэллы полетят перья. Но пока эмпат и его аргасский собрат обменялись благосклонными взорами, Гастон IV сказал что-то о дружбе и взаимопонимании. Вальдано ответил не менее любезной фразой про мудрость и дальновидность и поцеловал пухлую руку Ее Величества; королева уставилась на Рамона с тупым коровьим любопытством — светочем разума ее не назвал бы и лучший друг. Зато она исправно рожала по ребенку в два года, и за четырнадцать лет супружества наплодила пятерых принцев и двух принцесс; Горио уже хватался за голову, не зная, куда девать такое количество наследников, а ее величество наотрез отказывалась от противозачаточных средств, ибо грех!

За рокуэльской делегацией последовало еще три посольства, после чего торжественная часть завершилась, их величества отбыли в свои покои для переодевания, а гости, придворные и дипломаты разбрелись по залу, обсуждая текущий политический момент. Рамон тоже бродил, а его щенок не отставал от опекуна ни на шаг. Неужели и правда любовники? Да нет, чушь, вдова слишком хорошо знала своего зятя. Жеребцом родился, жеребцом и умрет...

Элеонора следила за герцогом с неотступностью кошки, караулящей мышь. Как только Рамон оказался в пределах досягаемости, кошка прыгнула и закогтила мышку: оставив сына, падме Робийяр подошла и положила ладонь на рукав томоэ. Герцог обернулся. Серые глаза чуть прищурились, и мужчина галантно склонился перед маленькой вдовой.

— Дон Эрбо, мне необходимо поговорить с ее светлостью, — бросил эмпат через плечо. — Ждите здесь.

Графиня окинула подростка мимолетным взглядом. Да, тут уж не ошибешься, полукровка и есть. Длинноногий, большеглазый, из волнистых волос выглядывают острые ушки... Лицо как кошачья морда. Мальчишка настороженно подобрался, но нарушить приказ повелителя не посмел и отстал.

— Ну что, сударь, доигрались? — ядовито осведомилась Элеонора, когда они остановились в оконной нише. На губах Рамона появилась сладчайшая улыбка, и он приложился к руке бывшей тещи. Теща зашипела и выдернула свою ладонь из холеных пальцев.

— Падме Робийяр, примите мои искренние соболезнования.

— Соболезнования? — повторила Элеонора, вложив в недлинное слово весь сарказм, на который была способна. — Соболезнования! Лучше потрудитесь объяснить, как вы посмели приставать к моей дочери, да еще и в церкви?

— А почему нет? — безмятежно откликнулся Рамон. — Церковь ничуть не хуже любого другого места. Темно, прохладно...

— Кобель, — сквозь зубы определила зятя графиня.

— Сударыня, это оскорбление всегда носит оттенок комплимента.

— Интересно, какой кретин додумался обвинить вас в хадизарском грехе? — осведомилась падме, смерив собеседника полупрезрительным-полунасмешливым взглядом. — Вас и вашего дона Эрбо.

— Я знал, что вы слишком умны, чтобы поверить в эти россказни, — заметил Рамон. — А вот ваш брат оказался чрезмерно доверчив и попытался засунуть мне в постель вашего мальчика.

Элеонора задохнулась. Герцог отвернулся, скрывая улыбку. Это определенно стало новостью для вдовы Робийяр — дыхание женщины сбилось, глаза потемнели, пальцы сжали веер. Первый клин вбит, а учитывая то, что графиня никогда не жаловала брата...

— Лжете, — выдохнула многодетная мать.

— Нда? Тогда почему юный Эрни впоследствии оказался у хадизар? Видимо, добрейший епископ, поняв, что со мной не выгорело...

— Хватит! — графиня так хватила веером по ладони, что безделушка только хрустнула. — Какого черта твой щенок делал в комнате моей дочери? — тихо, не поднимая глаз, спросила Элеонора; Рамон невольно вздрогнул.

— Какая интересная новость, — протянул герцог. — Мне он ничего не сказал.

— Хватит лгать, — тем же тоном продолжала графиня. — Ваш воспитанник и трое ваших наемников ворвались вчера в мой дом. И мне хотелось бы знать, — она вскинула голову, и ее взгляд обжег томоэ, как удар хлыста, — что они там забыли.

— Падме, я не идиот и не посылал никого в ваш дом. А дон Эрбо проявил излишнюю самостоятельность, и, обещаю, получит за это на орехи.

— Вы не идиот? Какое самоуверенное заявление! — фыркнула южанка; Рамон непроизвольно сделал шаг назад — падме Элеонора крайне редко кричала, обычно ей хватало одного взгляда, чтобы стереть неугодного в порошок. — Вы не идиот и, тем не менее, посадили себе на шею весь Совет Араны, дали им в руки такие доказательства, что можно засудить святого, и после этого вы не идиот? Да простят меня боги!

— То, что случилось, должно было произойти рано или поздно, а если вы сожалеете, что не успели убить меня раньше, то так и скажите, — пожал плечами Рамон, отворачиваясь от южанки.

— Да, об этом я сожалею больше всего в жизни, — тихо сказала Элеонора, но Рамону показалось, что ему дали пощечину.

— Зря, — сквозь зубы бросил он. — Надо бы посожалеть о вашей авантюре, об экспериментах Аскелони, о том, кем вы воспитали свою дочь...

— О, как вас прорвало! — ядовито заметила вдова. — Вы сами виноваты в том, что вы слабак и трус, что упустили то, что мы вложили вам в руки... что, неприятно слушать правду? Герцог, тьфу, — презрительно бросила Элеонора, отмечая краем глаза мелькнувшую неподалеку серую рясу. Братец, чтоб ему опухнуть!

— Падме, вы хотели поговорить со мной только о моих умственных способностях? — холодно спросил эмпат. — Тема исчерпана? Тогда послушайте меня разнообразия ради. Ваш брат готов приложить все силы, дабы запихнуть меня под суд и заслужить кардинальскую цепь. Вы понимаете, что молчать, как убитый, я не буду, да, впрочем, эмиссары и сами все раскопают. Покрывать вас отец Григорио не станет.

— Не станет, — спокойно подтвердила падме, словно не она шипела на него полминуты назад. — И если я правильно понимаю, к чему вы клоните...

— Союз оборонительный и наступательный, — подтвердил Рамон. Элеонора задумчиво провела веером по щеке.

— Вы для этого посылали ко мне наемников? Думали, что если похитите Верону, я скорее соглашусь?

— Сударыня, — поморщился томоэ, — я не ребенок. Уверяю вас, что никакого похищения у меня и в мыслях не было.

— Я проверю, — пообещала Элеонора, — наемников уже допрашивают, — она помолчала, водя веером по ладони, — Хорошо, — негромко сказала графиня, — но запомните навсегда — если вы еще раз подойдете к моим девочкам...

Рамон рассмеялся:

— А что, если я подходил к падме Анхелике с самыми что ни на есть честными намерениями?

Элеонора резко повернулась к герцогу, но тот, вновь поклонившись, растворился в пестрой толпе придворных.

"Убить его мало", — подумала вдова, уже не первый раз пожалев, что эмпат больше не мальчишка, которого она драла за уши.

— Чего он хотел? — шепотом осведомился отец Григорио; святоша, как всегда, подкрался незаметно.

— Поговорить, — сухо ответила Элеонора.

— О чем? — не отставал королевский исповедник.

— О смысле бытия.

— И все же? — ласково улыбнулся брат. Элеонора устало вздохнула:

— Я спросила у него, почему он не отправил мне тело Эрнани.

— И что он ответил?

"Хуже клещей у зубодера" — раздраженно подумала вдова. Что бы Рамон ответил на такой вопрос?

— Что Тиаре наверняка все равно, в каком виде они получат непорочную душу безвременно почившего, а хадизарский грех не проходит по списку смертных, — со зловещим смешком сказала графиня.

— Он так сказал? — пробормотал епископ, торопливо озираясь.

— Но тебе, Горио, разумеется, виднее. Я насчет греха. Иначе ты бы, конечно, не отправил моего сына к нему в постель.

— Эла!.. — ошарашено выдохнул священник. — Ты в своем уме? Как ты можешь говорить... подозревать меня в подобном! Это ложь!

— О? Тогда скажи, духовный отец, зачем тебе понадобился мой сын? И не вздумай болтать про кару от руки самого юного мстителя!

— Эла, клянусь светлым именем Мерхиона, я намеревался использовать твоего сына только как ширму! — торжественно возвестил брат, для пущей убедительности сжимая в руке медальон с символикой бога справедливости, каковому богу служил по иронии судьбы. — Как ширму, отводящую глаза Вальдано, ну и... да, тут я грешен, но одно присутствие Эрнани так хорошо провоцировало герцогского приемыша...

— Да? Тогда просвети меня, поскольку я все же мать твоей политической ширмы, как Эрни очутился у хадизар?

— У каких хадизар, Эла? — невинно удивился епископ, перебирая нефритовые четки.

— У хадизар, с которыми ты договаривался, — чуть слышно ответила графиня.

— Эла, если тебе об этом сказал Вальдано — то знай, что он лжет, чтобы скрыть свой же сговор с ними! — взволнованно ответил отец Григорио, стиснув нежно-зеленые бусины. — И я вполне допускаю мысль, что он мог отдать им твоего сына в качестве дара...

— Да, сначала отдал, потом передумал, решил сам попользоваться и послал вдогонку четырех рокуэльцев, чтобы они его отбили? — в голосе вдовы играл сарказм, а глаза были как у кошки перед прыжком.

— Эла, послушай... — отступил епископ.

— Нет, это ты послушай. Не лги мне, Горио, или я поставлю большой и жирный крест на всех твоих попытках стать кардиналом.

— Ты, кажется, забыла, — вкрадчиво шепнул святой отец, — что мне известно кое-что...

— Твое кое-что, дражайший брат, меня уже не пугает, — ласково мурлыкнула вдовица. — Откроешь рот — и я тоже не смолчу. Гийом!

Старший сын подошел, почтительно приложился к епископскому перстню и вопросительно поглядел на мать.

— Будьте добры, сын мой, проводите меня к карете. Мне не подобает находиться при дворе так долго, — сказала Элеонора, набрасывая на лицо черную вуаль. — До свидания, дорогой брат.

— До скорой встречи, дорогая сестра, — любезно улыбнулся епископ, терзая четки. Графиня тронула рукой корсаж, за которым лежало письмо Рамона. Историю про четырех рокуэльцев его преосвященство не подтвердил, но и не опроверг. Надо разобраться, кто из них врет — зять или брат, и поскорее. Впрочем, вдова не сомневалась, что врут оба...

— Я убью этих выродков! — прорычал Фабиан, швыряя на стол перчатки и шляпу. — Убью! — и зашипел нечто совсем непечатное, заметавшись по комнате. Рамон спокойно налил себе вина.

— А что вас удивляет? Мы никогда не были большими друзьями Медоны.

Мальчишка круто развернулся к герцогу.

— А вы-то почему так спокойны?! — голубые глаза горели, как фонари. — Они это и про вас пели!

Эмпат отошел к окну и меланхолично осмотрел улицу. Гуляки все еще веселились. На подъезде к посольству карету Рамона встретила развеселая толпа студентов, школяров и просто зевак, которая окружила уличных певцов, горланящих неприличного содержания стихи. В грубо рифмованных двустишиях сопрягались герцог Вальдано, задница его воспитанника, молодые дворяне из рокуэльской свиты и Суд Араны. Перед глазами Рамона все еще стояло исказившееся лицо Фабиана; он едва успел вцепиться в подростка и отнять у него шаровую молнию, а потом — зарычать: "Идальго, назад!", только и удержавший рокуэльцев от массового убийства, и издевательские шутки, которыми южан провожали до посольства.

— Почему? — спросил Фабиан еле слышно. — Ну почему?

Рамон поставил бокал и повернулся к полукровке; вот как ругать его после этого? А ведь надо...

— Бьяно, зачем вы залезли в дом Робийяров? И почему я узнал об этом от донны Элеоноры?

Мальчик вздрогнул и поднял голову: за сегодняшними событиями визит к Робийярам вылетел у него из головы.

— А, да, — несколько растерянно ответил он.

— И это все, что вы можете сказать мне по этому поводу? — вздернул бровь Рамон. Фабиан медленно провел рукой по лбу, с усилием выдавливая из памяти пакостные стихи.

— Бьяно, — вкрадчиво продолжал герцог, — скажите, почему в свободное время вы занимаетесь только тем, что усложняете мне жизнь?

— Это она вам нажаловалась? — насупился полу-оборотень.

— Представьте себе, ее возмутило то, что вы потревожили покой падме Вероны.

— Да ладно, — отмахнулся отрок, подходя к окну и откидывая штору, — я ей ничего не сделал.

Рамон удивленно посмотрел на полукровку, но мальчика явно больше занимали стихоплеты, чем душевные травмы юной девицы Робийяр. Иногда Бьяно казался до удивления черствым и бездушным. Или не казался, а был?..

— Девушка испугалась.

— Ой, можно подумать! Вы просто не видели, как она на меня накинулась, все ноги оттоптала. А потом как засадила по голове книжкой! Тяжелой, между прочим.

— Святым Писанием? — спросил томоэ, немало удивленный прытью юной и предположительно невинной девы.

— "Исчислениями вещей" Лепажа, — фыркнул Фабиан и насмешливо добавил: — А кое-кто, между прочим, вообще приставал к девице в церкви!

— Тот, кто подслушивает, не услышит о себе ничего хорошего, — наставительно изрек Рамон, скидывая камзол и вытягиваясь на диване.

— Зато узнает много интересного, — парировал юный негодник. — Я-то не лез в чужое декольте в святом месте!

— Ты всего лишь тайком проник в спальню девицы Робийяр. Кстати, она еще девица?

— Да... наверное, — поправился Фабиан. — Я ее только целовал. Один раз.

Паренек пинком придвинул к дивану подушки и уселся на них, привалившись к бортику дивана. Томоэ игриво почесал питомца за ухом.

— Надеюсь, ты воздержишься от дальнейшего знакомства?

— Почему? Она миленькая.

— Бьяно, если бы это были шутки, — вздохнул Рамон. — Сначала кто-то подослал к Робийярам наемников, теперь — купил этих горлопанов, а от текста песенки мне впору надевать на твоих друзей намордники. Кому-то выгодно повесить на нас всех собак, и я не хочу, чтобы вы попались на эту удочку. Убийства аргассцев нам никто не простит. И предупреди об этом своих друзей.

Полукровка посопел, бросил злобный взгляд на окно.

— Я понимаю, томоэ, я скажу им... Но еще пара таких песен...

Рамон только вздохнул и обнял полукровку за плечи, прижав к своему боку; русые волосы защекотали сквозь тонкую сорочку.

— Как вы думаете, кто мог это сделать? — тихонько спросил Фабиан, по-кошачьи щурясь на огонь.

— А кто, по-твоему, мог пробраться в дом к Робийярам?

Паренек задумался.

— Не знаю. Там такое защитное волшебство... Я прошел потому, что выдал себя за вашего посланника.

— Кстати, ты положил на место печать?

Бьяно слегка покраснел и кивнул.

— Вот и хорошо, дон Мигель волнуется, а у него уже возраст.

— Томоэ, а если я поищу этого типа? Ну, того, кто нанимал?

Рамон вздрогнул и поднялся на локте.

— Бьяно! Ни в коем случае! Я тебе запрещаю!

— Почему? — разочарованно протянул парнишка.

— Тебя уже похищали, и я не хочу, чтобы это повторилось. В конце концов, мы же не знаем, не пришли ли эти трое к Робийярам по твоему следу.

— Подумаешь...

— Нет, не подумаешь. Бьяно, у меня и так хватает проблем, поэтому будь любезен, не создавай мне новые.

— Но я буду ходить с Миро, Руи и...

— Бьяно, я сказал — нет. И к тому же, — поколебавшись, добавил герцог, — я уже нашел тебе компаньона.

— Кого?! — подскочил Фабиан.

— Компаньона. В случае чего он за тобой присмотрит.

— Я не нуждаюсь в няньке! — вскричал подросток. — И почему вы у меня не спросили?!

— Вы нуждаетесь в постоянном присмотре! — резко ответил Рамон, садясь и натягивая камзол. Вот глупый щенок, как будто он не понимает, что это для его же пользы! У эмпата екало под ложечкой всякий раз, когда он думал, что Бьяно снова похитят. Но подросток был другого мнения о его заботе:

— Мне не нужен никакой компаньон! У меня есть Миро, Руи и Дань, и Хуан!

— У них мозгов... и осторожности не больше вашего! Фабиан, либо компаньон, либо вы отправляетесь в Рокуэллу. С меня хватит одного похищения.

— Неужели я вам так дорог? — едко осведомился паренек; Рамон схватил мальчишку за плечо и развернул к себе. Он не знал, что хочет ему сказать, только молча пожирал его взглядом, впитывая все чувства идальго, вплоть до боли от сжавшихся на плече пальцев, пока не понял, что тянет подростка к себе. Его дыхание защекотало губы Рамона, Бьяно вспыхнул и, вывернувшись из-под руки томоэ, выбежал вон.

В трактир, где снял комнату, Хью Даниэль возвращался поздним вечером. Его не слишком-то радовало то, что он согласился на предложение Рамона, но вступление в наследство требовало денег, одна только уплата королевской пошлины едва не разорила и без того небогатый Даниэльс-менор. А так — полсотни из положенных за компаньонство пятисот рем приятно оттягивали кошель, и это побуждало дворянина подозрительно оглядываться по сторонам. Впрочем, на карманы северянина никто не посягнул аж до самого трактира. До комнаты шевалье тоже добрался без приключений, но стоило ему переступить порог, как двое неизвестных быстро и ловко выкрутили руки аргассца за спину и заткнули рот тряпкой. Дверь бесшумно закрылась, и для Даниэля наступила полная темнота — ставни были плотно закрыты, света никто не зажег.

— Он? — спросили из тьмы.

— Он самый, — ответил кто-то. Хью дернулся, и на него навалился третий разбойник. Чьи-то шустрые пальцы расстегнули на Даниэле перевязь и ловко избавили от содержимого карманов.

— Ы-ымбх! — возмутился шевалье.

— Врезать? — тут же осведомился новый владелец кошеля.

— Не надо, — великодушно отмахнулся первый, спросивший "Он?". — Итак, вы, шевалье Хьюго Даниэль, вздумали предать государя и стакнулись с рокуэльцами?

— Н-ныыф! — негодующе опроверг аргассец.

— И получили за сие злодеяние, — на стол посыпались монеты, — ого-го сколько! Пересчитай, — приказал тот, кто оказался за главного. — Ну-с, сударь, что можете сказать в свое оправдание?

Хью угрюмо молчал — во-первых, мычать сквозь кляп было бесполезно, а во-вторых, шевалье уже не понимал, кому попался.

— Молчим? Каемся? — издевался вожак, пока его подчиненный позвякивал монетами на столе.

"Чтоб ты сдох в выгребной яме", — подумал Даниэль. Он по-прежнему был согнут кочергой, руки немели, но те, кто держал, не выказывали никаких признаков усталости.

— А если мы каемся и желаем искупить свой подлый поступок, то что нам следует сделать? — главарь наклонился к шевалье — Даниэль почувствовал его дыхание рядом: лук, вино, свинина и табак. Дворянин рванулся и тут же получил кулаком в живот слева и пинок в голень справа. Нога подогнулась, на плечи навалились эти, черт их знает, кто, и Даниэль упал на колено.

— Эй, тут пятьдесят рем, — окликнул вожака считавший.

— Оо! Какая щедрость, — восхитился главарь и присел на корточки рядом с Хью. — Так вот, если мы не хотим, чтобы на стол королевскому прокурору легли весомые доказательства государственной измены шевалье Даниэля... мы же не хотим?

Аргассца пнули под ребра. Хью молчал, запустив зубы в кляп.

— Ладно, можете молчать. Тем паче, что кляп не способствует... Так вот, вы будете писать отчеты обо всем, что видите, и оставлять на подоконнике. Если вы будете получать таким же образом мои указания — вы будете их выполнять. И упаси вас Тиара, — шепнул главарь, — сделать что-то... не то.

— Ыыынп, — огрызнулся Хью.

— Свет, — приказал вожак, и сбоку вспыхнула лучина или еще что-то вроде этого. Дворянин быстро вскинул голову, но ему надавили на затылок и ткнули в нос золотистым значком: сплетенная восьмеркой змея, кусающая свой хвост, и изломанная молния. Хью чуть не подавился кляпом — он многого ожидал, но только не того, что вожак бандитов окажется командором Совета.

Рамон окинул зал заседаний скучающим взглядом. Ради благого дела — то есть Генеральных штатов — Гастон IV предоставил Палату Благородных, в которой обычно проводились собрания высшей аргасской знати в сопровождении ближайших вассалов. Роскошно отделанный амфитеатр, рассчитанный на пять сотен человек, внизу, на круглом пятачке — "подкова", за которой располагается делегация принимающей страны, и высокая кафедра для докладчика... или ответчика. Герцог расправил манжеты.

— Заседание Генеральных Штатов провозглашается открытым! — громко сообщил герольд в цветах аргасской королевской династии.

Рамон переплел пальцы и оперся на них подбородком. Генеральные штаты представляли собой, по сути, большую грызню между тремя основными политическими силами Запада и Севера: светскими владыками, по такому случаю забывающими о мелких дрязгах, Святым Престолом и Ординарией, объединяющей всех магов.

"И все они сейчас набросятся на меня, — меланхолически подумал томоэ. — Потому что всем им я поперек горла... Коррида! Только там обычно на одного быка один тореро, а тут целая свора", — он тронул родовой перстень с мордой быка. Каким немыслимым позором сочли бы это все его гордые предки, от которых он унаследовал герб, девиз и характерной формы нос!

Гастон IV поднялся. Рамон улыбнулся: сейчас будут фанфары, возвещающие начало корриды.

— Мы рады приветствовать всех собравшихся здесь. Но прежде, чем мы перейдем к прочим вопросам, заявленным странами-участницами, нам хотелось бы прояснить те трагические события, что привели к переносу Штатов, чего не случалось уже более трехсот лет, — король Аргаса значимо помолчал, чтобы все оценили и прониклись. — Мы полагаем, что наш брат Рамон мог бы внести ясность в этот вопрос.

Удар колокола — и на арену выпускают быка.

— Прежде, чем мы проясним те трагические события, — ответил томоэ, лениво поигрывая пером, — нам хотелось бы узнать, каким образом хадизары оказались в особняке консула Коланьи.

Коррида началась. По залу прошел мгновенно утихший шелест. Никто не ожидал, что бык пнет тореро первым.

— Консул Коланья уже понес соответствующее наказание, — отозвался аргасский премьер Жорж Мориак. — Его действия несовместимы с достоинством дипломата, но какое отношение?..

Бык медленно повел рогами вслед за скачущим по арене тореадором. Копытный был спокоен.

— Тем не менее, — поднял бровь Рамон, — мы не получили от аргасской стороны никаких внятных объяснений.

— Аргасская сторона тоже не получила объяснений по поводу внезапно оказавшегося в особняке консула Коланьи шевалье Эрнани Робийяра, — пошуршал бумагами Мориак. Этот матадор был неумел и мигом получил рогами:

— По-моему, в этом нет ничего удивительного... Учитывая то, что оный шевалье состоял в свите консула.

В зале послышались смешки. Интересно, кто выпустил этого на арену? С Коланьей было интереснее...

— О да, но дабы укрепить дружеские отношения между нашей молодежью, мы обменялись дворянами из наших свит, — сообщил высокому собранию Маурелли; ага, вот еще один выскочил на место подвига; бык копнул копытом песок.

— Но я не запрещал юноше навещать своих друзей, что он и делал.

— Однако мы находим несколько странным, — вмешался третий тореадор родом из Эрении, — что юноша погиб сразу после того, как привел к консулу своих рокуэльских товарищей.

Первый выпад шпагой; а орудовать плащом они не умеют...

— Возможно, вам перестанет казаться это странным, если вы вспомните о хадизарах, которые свили гнездо в особняке консула.

Тореро схлопотал копытом и сел, неуверенно оглянувшись на своих аргасских товарищей. Дон Мигель поднялся.

— Мы хотим заявить протест в связи с отсутствием здесь консула Коланьи, так как это не позволяет разобраться в сути дела.

— В сути какого дела? — возвысил голос Мориак; о боги, этот матадор очнулся? Сейчас добавим...

— Мне хотелось бы задать консулу пару вопросов о его сотрудничестве с проклятыми безбожниками, — протянул Рамон. — Поскольку есть множество свидетелей тому, что Эрнани Робийяр погиб, защищаясь от хадизар, в то время, как мои юные подданные пытались его спасти.

Олсен раздраженно скривился. Это могло продолжаться бесконечно — и Рамону, и прочим аргассцам с кефалонцами было, что скрывать.

— Может, вы поведаете, почему они пытались спасти его таким странным образом? — осведомился Маурелли, но рокуэльский бык не  обратил на тычок шпагой никакого внимания:

— Увы, если вы помните, в ход спасения вмешался хадизарский колдун.

Эмиссар негромко кашлянул, привлекая внимание непосредственного начальства.

— Мессир, не пора ли Ординарии взять слово?

Начальство раздумчиво пощипывало рыжеватую бородку.

— Не пора.

— Мессир, но может, стоит перейти к обвинению?

— Зачем? Пусть еще поиграют в дипломатию.

— Но зачем тянуть? У нас есть не меньше четырех эпизодов, разве этого мало?

— У почтенных членов Совета всегда свои расчеты.

Олсен попыхтел. Эти расчеты у него уже в печенках сидели.

— Осмелюсь напомнить мессиру, что он виновен в гибели вашего друга Карла Аскелони.

Мессир Луи Месмер провел пальцами по двум седым полоскам в бородке. Олсен снова открыл рот, но комиссар Аргаса жестом приказал ему молчать — рокуэльский бык как раз пырнул тореро Мориака рогами:

— Нам бы тоже хотелось знать, зачем был похищен мой воспитанник дон Эрбо.

— Ваше сиятельство, вы не можете утверждать, что наш консул к этому причастен!

— Я и не утверждаю. Вы сами это сказали.

Луи усмехнулся. Зал возмущенно зашелестел, поднялась Феоне.

— Я наблюдала за доном Эрбо, когда он внезапно исчез. Однако позже мальчик обнаружился в доме консула Коланьи, а его друзья утверждают, что его охраняли хадизары. Впрочем, это меня не удивляет, поскольку магия, с помощью которой было организованно похищение, носила отчетливый хадизарский след. У них такие своеобразные заклятия...

— Мы также требуем отложить разбирательство по этому делу, пока не будет вызван консул Коланья, — добавил дон Оливарес.

— А бык-то лягается, — тихо усмехнулся Луи.

— Минутку, — вдруг вмешался Гастон IV, до этого молча внимавший высокой сваре. — Нас интересует иной вопрос. Откуда там вообще взялись хадизары? В городе, который принимал Совет? Разве его сиятельство не обеспечил послам должную безопасность? Что если бы безбожники кого-нибудь убили?

Рамон опустил перо. Быка наконец задели.

— Полагаю, у меня есть ответ, — Маурелли поднялся, воздев над головой полупрозрачную пластинку. — Здесь запись переговоров его сиятельства и Гусеина аль-Фатиха, посла Хадизарии.

Воцарилось молчание, такое густое, что им можно было подавиться. Прочие делегации, которые уже давно оставили попытки вмешаться в процесс, в немом изумлении взирали на разворачивающийся фарс — такого Генеральные Штаты еще не видели.

— Так же я получил сегодня письмо от епископа Медонского, — эмиссар почтительно протянул чародею лист.

Луи взял письмо и принялся неторопливо читать, краем уха прислушиваясь к разгоревшейся драке, в которую уже внесла свою лепту его бывшая однокашница Феоне, предъявив высокому собранию запись переговоров консула Коланьи и Гусеина непосредственно перед заселением хадизара в особняк. Жорж Мориак пошел красными пятнами, а Олсен подумал, что это заседание не забудут никогда, потому что все присутствующие будут с удовольствием рассказывать о таком скандале своим внукам.

Луи элегантно взмахнул рукой, и письмо исчезло.

— Господин епископ на редкость покладист, — добродушно отметил маг. — Джеймс, прервите их.

Олсен зазвонил в колокольчик, и коррида остановилась.

— Началось, — негромко сказал Рамон.

— Ординария имеет кое-что сказать почтенному собранию, — сообщил Луи Месмер. Феоне стрельнула глазами в сторону бывшего однокорытника. Дон Мигель промокнул лоб платком.

— Совет слушает, — благосклонно качнул тремя подбородками Мориак. Олсен поднялся, бросил на Рамона торжествующий взгляд, спустился к кафедре докладчика и грохнул на нее увесистую папку.

— Мы провели расследование в отношении герцога Вальдано после событий, известных как Остенлибский инцидент. Но начнем сначала, — эмиссар открыл папку.

— Боги, — выдохнула Феоне. — Рамон, ты идиот!

— При чем тут я?

— При том!

— О женщины... — пробормотал доселе молчавший адмирал Ибаньес.

"Наконец-то и они вылезли из норы", — подумал эмпат, покрутив кольцо на пальце.

— Начнем, пожалуй, с трагической гибели герцогини Вальдано и ее сына, — сказал Олсен. — Итак...

Он не пропустил ничего: ни напряженных отношений между венценосными супругами, ни рождения ребенка-уродца, ни отсутствия герцога в ночь убийства; затем перешел к Остенлибскому инциденту, а дон Мигель, побелев, уставился на своего сюзерена широко раскрытыми глазами, прижал руку к груди и стал лихорадочно нашаривать на поясе пузырек с сердечными каплями. Феоне, не глядя, коснулась его груди кончиками пальцев, а Олсен между тем взялся за эпизод с Гусеином. Дон Диего сидел прямо, словно проглотил палку и, не мигая, смотрел на стену над головой эмиссара.

— О боги, — вздохнул Оливарес, откидываясь на спинку кресла, и бросил на своего сюзерена взгляд, полный упрека и разочарования. Томоэ прикусил губу. Горечь премьера отозвалась в нем сильнее, чем злобная радость целого табуна Олсенов. — И вы скрывали все это время!..

— Дон Мигель...

— Молчите, — оборвал его Оливарес. — Молчите. О боги, все это время...

Эмиссар закончил интригующее повествование о беседе Рамона с Гусеином, вскользь намекнул на "не расследованный толком эпизод с наемными убийцами" и захлопнул папку, выжидательно глядя на Мориака. Тот тяжело дышал, утирая лицо платком; прочие члены Совета, кажется, не дышали вовсе. До них только сейчас в полной мере дошло, в чем подозревается Рамон и чем это чревато.

Аргасский монарх поднялся.

— Мы полагаем, — веско сказал он, — что представленные Ординарией документы должны быть изучены более подробно. Граф Мориак, что говорит об этом акт?

— Согласно пункту пятому параграфа восемь двенадцатой статьи Коронельского акта, — откашлялся Мориак, — страна, являющаяся участницей разбирательства, не может входить в состав комиссии, слушающей ее дело.

— Постойте-ка, — звонко сказала Феоне, грациозно спускаясь по ступенькам к кафедре; в левой руке чародейка небрежно покачивала черную папочку. — Я тоже хочу кое-что сказать. В течение двадцати пяти лет я вела расследование деятельности Карла Аслелони на посту Верховного Рокуэльского мага. Вот, — она подняла папку, — результаты моего расследования. Добрый десяток раз я посылала их в Ординарию, и что же я получала в ответ? Ничего!! — рявкнула Феоне, швыряя папку на кафедру. — Ничего! Уж не потому ли, что Луи Месмер, комиссар Аргаса, не последнее лицо в Ординарии, был большим другом Карла Аскелони?

Мориак сглотнул. Это было одно из самых трудных заседаний в его жизни.

— Луи Месмер имеет возразить?..

— Вероятно, донну Феоне связывают еще более близкие отношения с его сиятельством, — все так же добродушно заметил комиссар Месмер.

— Что все же не помешало мне придти к Джеймсу Олсену и предложить некоторую помощь в его следствии, — ответила Феоне, сверкнув на однокурсника глазами. — Не так ли, Олсен? Не подскажете, какой совет я вам дала?

— Эээ, кхм... — протянул маг, чувствуя, что под взглядом Луи превращается в желе. Кто же знал, что мерзкая баба об этом скажет?!

— И потом, разве я не представила собранные мною свидетельства Совету?

— Ваше величество, — шепотом воззвал Мориак. Гастон IV потеребил председательскую ленту и встал.

— В связи с новыми обстоятельствами, открывшимися благодаря донне Феоне, мы настаиваем на признании Ординарии участницей разбирательства. Предлагаю начать голосование.

Олсен судорожно вцепился в папку.

— Но сир!..

Монарх холодно посмотрел на эмиссара.

— Вы хотите нам возразить? — истинно королевским тоном осведомился венценосец, пронизывая чародея ледяным взором.

— Нет, сир, — ответил Олсен, спустился с кафедры и побрел на заклание — к Луи Месмеру.

— Вот видишь, от всего бывает польза, — самодовольно сообщила эмпату волшебница, возвращаясь на место. По ступенькам поднимались лакеи с корзинами для голосования и белыми и черными шарами.

Рамон поцеловал руку волшебницы:

— О да, донна, и от предательства тоже.

— Не думаю, что они упустят шанс поставить Ординарию на место, — пыхнул трубкой дон Диего. — За церковников почти ручаюсь.

— Нам пора позаботиться о наследнике, — протянул премьер. — О другом наследнике, помимо аргасского принца.

— Он чем-то вас не устраивает? — хмыкнул Рамон.

— Томоэ, это будет катастрофа! Рокуэлла повторит судьбу Аквилона...

— Дон Мигель, я понимаю. Но и вы понимаете, что это не от меня зависит.

Дон Диего прикусил мундштук трубки. Его предок и тогдашний томоэ Энрике были людьми весьма скрытными, и адмирал отнюдь не считал это их недостатком. Но сейчас выбирать предстояло ему, а он никогда не думал, что когда-нибудь придется... Но раз уж Рамон, точней, его отец, совершил эту глупость, то что ж... За монарха всегда расплачиваются подданные.

Феоне, Оливарес и прочие советники возбужденно совещались. Ибаньес молча выпустил ввысь  три клуба дыма и взялся за перо. Быстрые, отрывистые росчерки косого размашистого почерка сложились в десяток строк, дон Диего подписал и приложил родовой перстень, присыпал написанное песочком.

— Томоэ, — как обычно холодно и невозмутимо сказал гранд, стряхнув песок и протягивая герцогу лист, — прошу вас рассмотреть вот это.

Рамон сложил бумагу, сунул за пазуху и повернулся к прочему обществу.

— Позже, дон Диего. Обстановка не располагает, мало ли кто заглянет мне через плечо.

Адмирал кивнул и отвернулся.

— Интересно, каким образом этот свин добрался до премьерства? — спросила Феоне, указывая на Мориака.

— Его величество предпочитает сажать на государственные посты людей в первую очередь исполнительных, а не одаренных, — сухо ответил дон Мигель, недовольный словом "свин", в котором усмотрел намек на свою полноту.

— А одаренных он держит за троном, — хмыкнул Рамон. — Посредственность легче держать в узде и водить за нос. И волки сыты, и овцы целы, и все при деле.

Жорж Мориак позвонил в колокольчик, призывая возбужденное собрание к порядку.

— Голоса подсчитаны, и мы готовы объявить наше решение. Рамон, герцог Вальдано, и Ординария признаются сторонами, в отношении которых будет проведено разбирательство. Ординарии предстоит объяснить свое бездействие, на срок расследования она отстраняется от заседаний, сохраняя за собой роль наблюдателя, — Мориак закашлялся, выпил воды и продолжил, сам не до конца веря в то, что читает: — В отношении происхождения герцога Вальдано будет проведено расследование, в ходе которого за Рокуэллой сохранится роль наблюдателя. Обе стороны могут предоставлять комиссии доказательства своей невиновности.

Аргасский премьер плюхнулся в кресло, обмахиваясь постановлением Совета. Нечасто на месте ответчика оказывается монарх, и Мориак был отнюдь не в восторге от выпавшей ему роли прокурора. Мало ли, чего можно ожидать от полукровки?

Фабиан неприкаянно бродил по посольскому особняку. Рамон ясно дал понять, что, во-первых, ждет извинений, а во-вторых, полукровку не выпустят из дома без компаньона, в чем мальчик лично убедился сегодня утром. Идальго понимал, что это делается для его же блага, но все равно было так обидно! Как будто он ползунок-несмышленыш, за которым глаз да глаз нужен.

И томоэ еще никогда не был так сердит на него. Почти ни слова ни за вчерашним ужином, ни за сегодняшним завтраком...

Рассудив, что раз из дому все одно не выпускают, то нелишне будет получше изучить место обитания, Фабиан после урока фехтования отправился на разведку. Тем более, что и друзья куда-то запропали...

Дом рокуэльского посольства представлял собой странное смешение раннего аргасского "королевского" стиля, позднего "королевского" стиля и типично рокуэлльских элементов. Три этажа с полумансардой, два крыла и три башенки, плюс внутренний дворик с чахлым фонтанчиком — печальное напоминание о фонтанах Пласа Вильян в столице. На оное напоминание Фабиан горестно взирал с галереи третьего этажа, пока на него не налетели выскочившие из-за угла Хуан, Миро и Родриго.

— Ох, привет! — обрадовался Бьяно, удивленно отмечая, что друзья чем-то взволнованы. — Где вас носило?

— Ходили в город, — ответил Рамиро. — Ты под домашним арестом?

— И с компаньоном, — фыркнул дон Эрбо. — Аргасская рожа.

— Ладно, клыкастый, не шипи, вон, у Дануто тоже горе, — вздохнул Руи.

— У Даня? Кто-то помер?

— Его дядя, епископ Эскерреский, — подтвердил Хуан, и полукровка чуть не споткнулся от собственной проницательности.

— Ты что, серьезно? Дань переживает?

— Еще как, — мрачно буркнул Родриго, — потому что если Арвело лишатся дохода с епископата, то опухнут с голоду, а старикашка вытащил из чаши бумажку с именем Даня.

— Что?! — закричал Фабиан. — Но как это?! Дань не может стать священником! Он... он же совсем не это... он же...

— Уже три дня не выходит, — заметил Хуан. — Даже с Руи не разговаривает.

Фабиан присвистнул. Руи и Даниэль дружили с тех пор, как себя помнили. Точнее, с тех пор. как трехлетний дель Мора сунул нос в колыбель с первенцем дона Яго Арвело. И если Даниэль не разговаривает даже с Руи, то...

— Надо скорее к нему идти! — выпалил Бьяно.

— А мы и идем, — ответил Миро. — Но он никому не открывает...

— Может, пьет? — осторожно предположил полу-оборотень, еще толком не придя в себя от известия.

— Может, — согласился Миро.

— Как бы он там петлю не наладил от радости великой, — кисло сказал дель Мора и словил три подзатыльника с хоровым пожеланием проглотить язык.

Дверь в комнату страдальца была не заперта. Даниэль не пил. Он сидел в кресле, накинув камзол на плечи, и безучастно смотрел на письмо от отца, скомканное, потом расправленное, потом снова скомканное и порванное на две половинки.

— Дань? — осторожно позвал Миро. Дон Арвело вздрогнул.

— Не хочу, — тихо сказал он, — не хочу быть священником.

— Может, еще не поздно? — с надеждой спросил Фабиан, у которого просто в голове не укладывалось — как? Вот так просто взять и испоганить человеку жизнь? Тем более, что они и живут-то недолго...

— Пакет там, — вялый жест в сторону кресла. — Архиепископ уже подписал прошение, которое подал отец. У меня месяц, чтобы выбрать семинарию.

— Се... минарию? — задохнулся Руи. — Тысяча чертей! Дань, ну как же это... мы же с тобой хотели в Академию...

— Дель Мора, не трави душу! — крикнул Даниэль. — И без тебя погано! Семинария, о боги! Семинария! — с отвращением повторил подросток. — Не хочу! — он упал головой на стол, на скрещенные руки. — Не хочу! Ну за что? Почему я, почему?! Кузен Яго фехтует, как мешок с дерьмом, почему я, а не он?!

Друзья подавленно молчали.

— А если ты скажешь, что не согласен? — спросил Фабиан, пока Фоментера наполнял для друга бокал.

— Ты его отца не знаешь, — покачал головой Руи.

— Мое мнение никого не интересует, — горестно булькнул вином Дануто. — Главное, что епископство досталось нашей семье, а не семье Яго или Филиппа. Вопрос престижа, чтоб ему!..

— А если томоэ попросить? — не успокаивался Бьяно. — Ну можно же что-то сделать!

— Только если Рамон дернет кардиналессу, — сказал Миро. — Церковь — одно, томоэ — другое. Эх!

— Но у тебя ведь есть еще целый месяц свободы, — утешил приятеля Руи. — И его надо провести так, чтоб было нестыдно вспомнить.

— И потом, погляди на священников, — рассудительно отметил Хуан, придвигая к Даниэлю поднос с нетронутым супом. — Я бы не сказал, что они себе в чем-то отказывают! Бьяно, подогрей, а?

Дон Арвело невесело усмехнулся.

— Так что насчет моей идеи? — не успокаивался Руи. — Так и будешь киснуть в комнате, пока тебя не запихнут в семинарию? Давай лучше развлечемся, ты хоть помнишь, как женщина выглядит?

Даниэль, сосредоточенно глядя на друга, пережевывал кусок лепешки. В карих глазах засветилась какая-то мысль, потом — твердая решимость. Подросток покосился на суп, фыркнул и вскочил с места.

— Да ну их к дьяволу в задницу! Пошли!

Фабиан горько вздохнул. Дануто несколько лихорадочно застегнул камзол, опоясался шпагой и нахлобучил шляпу; друзья уже устремились навстречу приключениям, когда Хуан спохватился:

— Ох, ведь Бьяно не может идти!

— Почему это? — не понял будущий светоч цервки, нетерпеливо переминаясь у двери. Фабиан вздохнул, сел на кровать и, с опаской покосившись на Миро (поскольку знал, что тот его повествование не одобрит), приступил к рассказу.

— Черт, ты залез в дом к Робийярам? — ахнул Даниэль. Полукровка кивнул.

— Не самый достойный поступок, — суховато заметил Рамиро. — Между мещанкой или уличной девицей и девушкой из благородной семьи есть большая разница.

— Какая? — изумился Родриго. — Ты хоть успел ее?

— Нет.

— Тьфу, зря, выходит, лазил, — расстроился за приятеля дель Мора. Рамиро неодобрительно нахмурился.

— И томоэ за это решил тебя запереть? — уточнил Хуан, прихлебывая суп.

— Не только. Он считает, что те в масках могли охотиться за мной.

— Можно подумать одна аргасская морда сможет тебя от них защитить! — презрительно сказал Дануто. — Хуан, поделись супом! Раз уж мы никуда не идем...

— Вот еще! — возмутился полу-оборотень, немало тронутый таким самопожертвованием. — Еще не хватало, чтобы вы тут сиднем сидели из-за меня.

— Ну и жизнь, — покачал головой Руи, оседлав стул. — Будто мало тебе книжек! Уже и не погуляешь...

— А что это за рожа? — полюбопытствовал Даниэль.

— Не знаю, — раздраженно ответил полу-оборотень, затачивая когти об спинку стула. — Не спросил. А томоэ только сказал, что нарочно выбрал аргассца.

— а что если ты наведешь на него порчу? — предложил Хуан.

— А что? — задумался Фабиан. — Ценная мысль! Надо же как-то его обезвредить... Тем более, что я хочу узнать, кто нанял тех троих в масках.

— И как ты думаешь, кто? — просил Ибаньес.

— Не знаю, но мне кажется, что ноги растут из Ординарии.

— А больше и некому, если так подумать, — пожал плечами Руи. — И возможностей у них — завались.

В дверь постучали. Лакей дона Арвело открыл, и в комнату ступил шевалье Хью Даниэль.

Минувшую ночь Хьюго провел плохо. Быть соглядатаем, шпионом, следить и вынюхивать — все это вызывало у шевалье глубочайшее отвращение. Что бы он не думал про себя о Рамоне, но шпионить за его воспитанником в пользу Ординарии — это уж чересчур! Посему дворянин намеревался обо всем рассказать герцогу и вернуть ему деньги и договор, но его сиятельство куда-то уехал с утра, и аргассцу волей-неволей пришлось приступать к выполнению прямых обязанностей, хотя бы на один день.

"Холодность и спокойствие, холодность и спокойствие", — повторял он. Но, оказавшись в комнате, дворянин почувствовал себя упитанной мышкой в компании пяти кошек. А главное — он не знал, каков из себя дон Эрбо, и пытался догадаться, кто из мальчишек его подопечный, пока все пятеро изучали гостя весьма выразительными взглядами.

— Шевалье Хью Даниэль к вашим услугам, — холодно и спокойно поклонился аргассец. и тут стройный голубоглазый мальчик коротко и резко вскрикнул. Хью покосился на подростка: парнишка кого-то ему напоминал, но вот кого?

— Доброе утро, — поздоровался высокий и худой юнец, на вид — самый старший в компании.

— Кто из вас дон Фабиан Эрбо? — спросил Хью.

— Ну, я, — хрипло сказал голубоглазый. — А вы, что ли, мой компаньон?

— Что ли я, — сухо ответил Хью и встретился взглядом с мальчишкой.

О боги!!! Это... это же... Кошачьи глаза. вертикальные зрачки, волнистые русые волосы... Этот? Этот?!

— Эй, сударь, что с вами? — осведомился Дануто, когда шевалье с перекосившимся лицом отшатнулся к двери. А Фабиан, в миг сообразив, что это — радость узнавания, подошел к компаньону вплотную и еле слышно прошипел:

— Одно только слово — и вы отсюда ускачете. Как козел.

— Ты, — выдохнул Хью. Шпага, фамилия, одежда! Неужели Рамону хватило наглости сделать из безродного раба дворянина?!

— Сударь, — подал голос крупный кучерявый парень. — Вас что-то не устраивает?

Хью перевел взгляд на остальную четверку. Так, а они, выходит, не знают? И то верно, кто же в таком признается?

Кошачьи очи злобно вспыхнули, раб круто развернулся и подошел к своим. Те недвусмысленно придвинулись к нему поближе.

— Знакомьтесь, — сквозь зубы кинул Фабиан, — мой компаньон, шевалье Хьюго Даниэль. Господин... компаньон, это мои друзья: дон Рамиро Ибаньес, дон Родриго дель Мора, дон Хуан Фоментера, дон Даниэль Арвело.

— Нды, — высказался за всех Родриго.

— Ну вот, Бьяно, теперь ты можешь идти с нами, — несколько примирительно сказал Хуан.

— Вопрос в том — куда? — протянул Дань, озирая компаньона поверх ложки с супом. — В церковь? Или в общество по вязанию носков для добродетельных бедняков?

— Как вам будет угодно, — ответил Хью. — Не забудьте взять с собой спицы для вязания.

— Ого-го! — Руи переглянулся с друзьями, и они расхохотались. — Ты смотри, а аргассец ничего!

Фабиан кисло улыбнулся. Хью осторожно выдохнул.

— Предлагаю просто пройтись, а там посмотрим, — сказал Ибаньес, надевая берет. — Не может быть, чтобы в аргасской столице не было ничего, кроме луж и помоев!

— О, это весьма превратное впечатление, — выдавил любезную улыбку Хью, лихорадочно прикидывая, куда бы оттащить весь выводок, чтобы, с одной стороны, занять на весь день, а с другой — не подставить Рамона. Кем бы его воспитанник не был, но подличать Хью все равно не собирался. — Я предложил бы осмотреть самые примечательные места Медоны...

— Руи, не облизывайся, это явно не дома терпимости, — фыркнул Дануто. Родриго ткнул приятеля кулаком в плечо — семинариста снесло в кресло.

— А потом пойти в театр. Не сомневаюсь, вы слышали о медонских театрах, — закончил шевалье. Кабальеро скептически переглянулись, и Хью вновь почувствовал себя неуютно. Зло суженные глаза Фабиана тоже не добавляли спокойствия и безмятежности. Однако один из рокуэльцев был все-таки воспитанным мальчиком.

— Конечно, сударь, — улыбнулся Рамиро, — так мы и сделаем.

Спустя полтора часа Хью Даниэль чувствовал себя многодетной кошкой, на которую свалилось полдесятка котят, то и дело норовящих расползтись в разные стороны. Преимущественно в стороны кабаков и борделей, на кои у юных рокуэльцев был прямо-таки собачий нюх. Дон Эрбо вел себя на удивление смирно и тихо, только большие очи странно поблескивали; любопытно, мог ли Рамон польститься на эти красивые глаза, и не слишком ли они красивы для нормального парня? Он, в конце концов, бывший раб...

"Тьфу, к дьяволу такие мысли!" — разозлился Хью, кашлянул и сказал:

— Главный аргасский Пантеон. Здесь по очереди справляют молебны служители богов и служительницы богинь.

Пантеон удостоился пары вежливых взглядов, после чего идальго завертели головами в поисках чего-нибудь поинтереснее, а на лице кареглазого Даниэля отразилось искреннее отвращение.

— А это что? — вдруг спросил Фабиан, ткнув пальцем в огромное серое здание. Мальчишка впервые открыл рот за полтора часа, Хью насторожился и как мог небрежно ответил:

— Это резиденция Совета Араны.

— Ооо, — протянул когтистый дон и дернул за рукав Рамиро. Ибаньес наклонился к приятелю, и Фабиан что-то зашептал ему на ухо. Кабальеро мигом сбились в кучку, определенно измышляя какую-то пакость, и Хью строго напомнил о своем существовании:

— Мы также можем осмотреть галерею славы, находящуюся неподалеку от Пантеона.

Его проигнорировали; шевалье подъехал поближе и повторил погромче, но герои, павшие за Аргас смертью храбрых, не волновали рокуэльцев никоим образом. Дворянин прикинул, чем бы еще занять весь выводок, пока подростки не нашли себе занятия сами, но было поздно. Идальго решительно нацелились на ворота резиденции.

— Мы хотим ее осмотреть, — напрямик заявил Фабиан обомлевшему компаньону.

— Что?! В смысле... что? Это невозможно, — промямлил Хью. — Туда нельзя!

— Ну так и не ходите, — отрезал Бьяно.

— Но послушайте! — Хью повернулся к Рамиро, который казался ему самым разумным из всех. — Вы что, не понимаете, к каким последствиям для герцога это приведет? Если вас обвинят в тайном проникновении в резиденцию Совета, то все решат, что вы сделали это по приказу его сиятельства! Его и так уже... подозревают! И любая ошибка приведет к черт знает каким последствиям!

Рамиро серьезно выслушал, кивая на паузах, и аргассец уже было возликовал, но...

— Но мы же не будем ничего ломать и устраивать там оргии. Мы просто посмотрим, — так же серьезно глядя в глаза шевалье, ответил Ибаньес. — Не волнуйтесь, мы не заставляем вас идти с нами.

Рокуэльцы объехали аргассца и направились к воротам.

— Молодые люди! — взвыл шевалье; ощущение, что он находится среди сумасшедших, усиливалось с каждой секундой. — Прекратите сейчас же! Дон Эрбо, я запрещаю вам это делать!

Дон Эрбо обернулся и показал компаньону средний палец. Хью побагровел. Рамон не предупреждал, какой подарочек ему достанется!

— А ну назад, сопляк! — заорал шевалье, в духе своего покойного родителя. — Уши оторву!

— Ух ты! — восторженно вздохнули идальго, остановившись перед воротами. Восторгаться было чем — сооружение могло выдержать десяток ударов тараном, и, вероятно, взрыв мины. А Фабиан не мог отвести глаз от большого плоского диска из яшмы, который весь искрился от заклятий.

— Зуб даю, оно молнией бьет, — восхитился полукровка.

— А что для этого надо сделать? — тут же заинтересовался Родриго.

— Пнуть, — предположил Хуан. — Или кинуть что-нибудь.

— Надеюсь, вы не собираетесь этого делать? — холодно осведомился Хью, схватив лошадь Бьяно под уздцы. — Счастливо оставаться, мы едем домой.

— А ну отвали, — прошипел Фабиан, выхватив пистолет.

Должно быть, Хью как-то странно переменился в лице, потому что после секундной паузы благородные кабальеро закатились от хохота. Миро положил ладонь на запястье полукровки, деликатно отводя дуло от физиономии аргассца, а Дануто ловко высвободил уздечку из руки шевалье.

— Все, достал он меня, — выдохнул полу-оборотень. — Сейчас превращу в гусеницу и...

— Бьяно, — мягко сказал Рамиро. Маг наклонился к Хью, прошипел ему в лицо несколько слов свистящим шепотом, и аргассец почувствовал, что цепенеет. Фабиан торжествующе улыбнулся и повернулся к друзьям.

— Мда, ворота штурмом не возьмешь, — протянул Родриго, почесывая подбородок. — Но здесь должна быть еще какая-нибудь дырка, хотя бы для подвоза продуктов.

— Или для вывоза отходов, — сказал Хуан.

— Я не буду лезть через сток для отходов! — вознегодовал Даниэль, но не успел Хью облегченно вздохнуть, как кареглазый идальго добавил: — Ну разве что в самом крайнем случае.

— Слышите, ребята? Ищем калитку для повара, Дань в кружевах и не хочет их пачкать, — ухмыльнулся Руи.

— Этот камзол стоил, чтоб ты знал, пятнадцать полновесных золотых рем, а пятна с тафты плохо выводятся, — с достоинством ответил Даниэль, одернув зеленую полу.

— Чистюля, — хохотнул дель Мора. — Салфеточки прихватить?

— Я предпочитаю выглядеть как дворянин, а не как свинья, — фыркнул дон Арвело. — Чего и тебе желаю, — добавил будущий пастырь, окинув выразительным взглядом расстегнутый до ремня камзол Родриго, пожеванную сорочку и отсутствие половины пуговиц. Потомок хадизар презрительно сощурился на аккуратный костюм приятеля с белоснежными кружевами.

"Может, они подерутся и никуда не пойдут", — подумал Хью, но друзья прощали друг другу и не такие шпильки. Обменявшись парой тычков (от одного Даниэль едва не слетел с коня), кабальеро вновь сосредоточились на воротах.

— Через сток лучше не лезть, — задумчиво протянул Рамиро. — Если мы хотим там прогуляться, то лучше чтобы от нас ничем не разило.

— О боги, да мы идиоты! — вдруг закричал Фабиан, хлопнув себя по лбу.

— Говори за себя, — буркнул Хуан.

— Конечно, идиоты! Помните, я вам рассказывал, как залез к Робийярам?

— Ну?

— Ну! Повторим фокус?

Хью замычал, но, увы, на большее оказался неспособен. Рокуэльцы переглянулись, прикинули предложение Фабиана так и этак, и Миро решил:

— Стучи.

Хуан дернул веревку колокола у ворот. Шевалье замычал изо всех сил и даже смог судорожно дернуться, привлекая внимание к своему мнению. Идальго взглянули на компаньона, фыркнули почти в унисон и перенесли все свое внимание на лицо привратника, показавшееся в окошке. Он бдительно осмотрел всех шестерых и осведомился об имени, звании и цели визита благородных господ. Миро выдвинулся вперед, перечислил всех поименно, кроме Хью, и сказал, что им необходимо увидеть комиссара Месмера по делу его сиятельства герцога Рокуэльского.

— А это кто? — спросил страж, указывая на аргассца.

— А мы не знаем, — мстительно отозвался полу-оборотень. — Он не с нами.

— Сударь, кто вы и по какому делу? — обратился к онемевшему дворянину привратник. Хью несколько секунд хватал ртом воздух, силясь произнести хоть слово, но...

— Больной, неверное, — кивнул привратнику Хуан.

— Проезжайте, — раздалось после недолгого колебания, и неприступные ворота медленно раздались в стороны. Родриго ворчал, что это слишком просто и нудно, но Фабиан хитро подмигнул ему и многозначительно кивнул на резиденцию Совета. Потомок хадизар просиял.

Резиденция Совета Араны охранялась не хуже крепости на неспокойной границе. Прежде, чем рокуэльцев допустили во внутренний двор, им пришлось миновать с полдюжины защитных барьеров, и Фабиан был уверен, что еще столько заклятий они просто не заметили. В сопровождающие привратник отрядил молодого мага, который раздражающе любезно улыбался и не сводил с кабальеро глаз ни на минуту. Под его присмотром идальго оставили лошадей на конюшне и проследовали к тяжелым дверям, где к ним присоединился еще один маг — постарше.

"Мда, свильнуть будет трудно", — подумал Фабиан, пока их провожали к кабинету Месмера.

— Прошу вас, это приемная. Господин комиссар отсутствует, но скоро вернется, — один из волшебников запустил юношей в приемную, поклонился и отбыл вместе с коллегой.

— Странно, почему они никого не оставили за нами приглядывать, — пробормотал Даниэль, озираясь по сторонам.

— Балда! — фыркнул Фабиан. — Здесь прорва следящих амулетов и заклятий.

— Тогда как мы отсюда выйдем? — спросил Родриго. — Не будем же мы ждать этого, как его?

Полукровка почесал в затылке. Вопрос был не из легких, а ответа все почему-то ждали от него. Мальчик обошел приемную и остановился у стола, который, наверное, занимал секретарь. Сейчас секретаря не было, на столе стояла только чернильница, лежал лист бумаги и несколько использованных перьев. Идальго взял их и задумчиво покрутил в руках.

— Вообще-то, — протянул он, — есть такое заклятие... Вот берешь какую-нибудь вещь, которой человек часто пользовался, колдуешь, и пока она у тебя с собой все защитные чары будут принимать тебя за этого человека. В общем, берите по перу.

— А нас никто не засечет? — усомнился Хуан.

— А если и так? — пожал плечами Даниэль. — Мы скажем, что пошутили или развлекались со скуки.

Однако с заклятием все прошло гладко — никто не прибежал хватать рокуэльцев за руку, и они, вооружившись перьями, вошли в кабинет Месмера. Замок на двери был магический, а потому открылся сразу, как только "опознал" в юношах секретаря комиссара. Разве что замигал удивленно.

— Фуф, колдовские замки — шутка ненадежная... — самодовольно начал было герцогский воспитанник и осекся: перья задымились, воздух в кабинете сгустился, и в следующую секунду с потолка полыхнуло ослепительно-синим, все вокруг загрохотало и затряслось.

— Ложись!! — завопил Фабиан, накрывая друзей, как зонтиком, первым пришедшим на ум защитным заклятием. То, что оно сработало куда-то не в ту сторону, полукровка понял сразу, но ослепленный синим светом и оглушенный грохотом, не смог сообразить, что именно пошло наперекосяк. Когда же светопреставление в отдельно взятом кабинете завершилось, и подросток поднял голову, по его друзей рядом не было. Только сваленные в четыре кучки оружие, одежда и обувь напоминали об их присутствии.

— Дань? Хуан? О боги! — Бьяно вскочил; кабинет Месмера лежал в руинах, на шум наверняка мчались маги-охранники, но полукровке было не до этого. — Миро! Руи! Где вы?!

Словно в ответ одежда Даниэля зашевелилась: под ней что-то ползало. Фабиан кинулся к ней, но прежде, чем он успел что-либо предпринять, из сапога Родриго вылез желтоглазый, черный, как уголь, котенок.

— Мяу? — спросил он, оттопырив большие треугольные уши.

— Боги! — выдохнул Фабиан. — Руи!! Это ты?!

Котенок вздрогнул, припал к полу и резко, но грациозно обернулся. Идальго схватился за голову. Что он наделал?! Но времени на то, чтоб предаться отчаянию, не было, и полукровка, схватив друга за шкирку, сунул его в карман.

— Прости, Руи, у меня нет времени на объяснения, надо найти остальных.

Фабиан затряс камзол Даниэля, чутко прислушиваясь к звукам извне. За дверью кто-то еле слышно копошился, как мышь, но пока без каких-либо последствий для заваленной мебелью двери. Кабальеро вытряхнул из рукава камзола бело-рыжего котенка и легонько похлопал по спинке. Зверек открыл глаза и тонко мяукнул, прислушался к сказанному, потрясенно уставился на свои лапы, огляделся, взмяучил от ужаса и порскнул влево и вверх. Перед полукровкой только мелькнул бело-рыжий росчерк — и впечатлительный дон Арвело уже висел на шторе.

— Дань, у нас нет времени на истерики! — раздраженно прикрикнул Фабиан, хлопая ладонями по одежде Рамиро. — Эй, Ибаньес! Ибаньес, ты живой?! — шлепок пришелся по чему-то мягкому, оно злобно зашипело, и юный волшебник вытащил из штанины Миро еще одного кошака черно-белого окраса.

— Мяу, мяу! Мяу-у? Мяяя-у!! — возопил Миро, когда понял, что стал счастливым обладателем пятнистой шкурки и полосатого хвоста.

— Извини, Миро, я не нарочно, — обалдевший друг отправился в другой карман, а Фабиан погнался за перчаткой, которая резво продвигалась в сторону шкафа. Пока мальчишка ловил ее, мебельный завал потихоньку расползался.

"Черт, надо торопиться!" — ругнулся подросток, но перчатка бегала очень резво и под конец забилась под перевернутый секретер, дрожа всем телом. Фабиан кое-как вытащил ее за палец — внутри обнаружился Хуан в облике упитанного золотистого котенка. Глаза зверька были выпучены, на умильной мордочке застыло выражение тихого ужаса.

— Сиди тут, — Фоментера присоединился к Рамиро в левом кармане, из правого вылез неугомонный Родриго — единственный, кого смена облик привела в детский, непосредственный восторг.

— Руи?! Не зли меня! Дань, слезай! — паренек потеребил штору; будущий священник поглубже запустил коготки в ткань и отрицательно мотнул головой.

— Мяу, мяу, мяу! — присоединились к уговорам идальго, высунувшись из карманов. Увидев друзей, Даниэль задрожал и вскарабкался повыше. Фабиан зарычал и рванул штору вниз; она рухнула вместе с карнизом, но дон Арвело успел разжать когти и плюхнулся в подставленные ладони полукровки.

— Тупое животное! — гавкнул на друга полу-оборотень и отправил в компанию к Руи; в кармане мигом взбурлил скандал. Сваленные перед дверью обломки веером разлетелись по комнате, но сама дверь устояла, и дон Эрбо кинулся к балкону. На счастье, стекло в дверце было выбито пролетавшим стулом, и кабальеро кое-как выкарабкался на балкон. Единственное, что ему оставалось — это водосточная труба в массивных креплениях, и Фабиан, вспомнив, что он сам — на четверть кошка, сжал зубы и полез наверх. Труба скрипела и шаталась, кабинет Месемера был на третьем этаже, всего этажей было пять с чердаком, а полу-оборотень лез.

— Мряя-уу! — заорал Хуан, высунувшись из кармана.

— Не отвлекай, — чуть хрипловато отозвался парнишка, цепляясь за карниз вокруг крыши. Она, как назло, была покатой, а не плоской, как в рокуэльских домах, но Бьяно на четвереньках пополз вдоль карниза к чердачному оконцу. Дополз и проклял все на свете: архитектор, в идиотском стремлении сделать красиво, окружил и без того узкое окошечко целым кустом маленьких шпилей, колонночек, закорючек и прочей мелкой и скользкой дряни. Они выступали над карнизом, и рискни Фабиан перебираться через них, то его авантюра кончилась бы на сером булыжнике внутреннего двора. Рыча и ругаясь, подросток полез по крыше к люку на чердак. Фигурная черепица скользила под ногами и цеплялась за одежду, грязь тоже не прибавляла приятных ощущений. Люк был заперт на замок, Фабиан оторвал его взглядом, тем же способом поднял крышку, уцепился за край, перевалился внутрь и растянулся на пыльном полу, прищемив котятам хвосты и лапы. Последнее усилие — задвинуть люк и можно наконец развалиться на продавленной софе с разбитой спинкой.

Из правого кармана вылезли Фоментера и Рамиро. Ибаньес уселся на животе Бьяно и принялся рассматривать самого себя, Хуан соскочил на пол и стал исследовать чердак, нервно подергивая коротким хвостиком.

— Простите, — устало вздохнул Фабиан, — я не знаю, почему так вышло.

Он заглянул в левый карман, где наступило затишье. Даниэль забился вглубь кармана, а Руи успокаивающе похлопывал его лапой, время от времени вылизывая ухо друга. Иногда дель Мора вспоминал, что он на три года старше, и принимался трогательно заботиться о Дануто.

— Дань, ну не переживай так, — Бьяно почесал бело-рыжую спинку и нарвался на полный страдания взор. — Феоне тебя расколдует. Ты же меня понимаешь?

Котенок подумал и кивнул. Парнишка вытащил котят из кармана и выпустил на софу.

— Мря! Мря! — вдруг закричал Хуан, подпрыгивая у стены и указывая лапой вверх. Кошаки подбежали к другу и замяукали вразнобой. Фабиан сел и понял, в чем причина такого волнения: в стене было оконце, маленькое, пыльное, занавешенное старой кожанной ширмой, уже больше напоминающей каменную плитку. Парнишка осторожно отодвинул ее и зашелся в приступе чиха вместе с котятами. Применив заклинание очищения, дон Эрбо выглянул в окошко; котята для лучшего обзора разместились у него на плечах, а Даниэль попытался влезть на макушку, за что был покаран щелчком по загривку.

— Черт побери! — ахнул полукровка, узрев посреди двора темноволосого всадника. Тот как раз поднял голову и помахал кому-то шляпой, так что не узнать Виктора Робийяра было невозможно.

— Мяу, мяу, мяу! — возбудился Руи, царапая стекло.

— Тише, я вижу, — шепнул Фабиан, зажимая приятелю пасть. Робийяр соскочил наземь, на несколько минут исчез из виду, пока отводил лошадь на конюшню, потом вернулся и направился к дверям, за которыми и скрылся.

Фабиан вернулся на софу. Вот кому этот паразит продался на сей раз! А Рамон-то думает, что чернявый гад сидит в остенлибской тюрьме Как-ее-там. А он уже вовсю шастает по Медоне! Наверняка он-то и купил наемников в масках, и (полукровка скрипнул зубами) певцов, скорее всего, тоже! Котята метались по чердаку и взбудоражено перепискивались, мешая думать.

"Но должен же быть способ как-то разузнать, с чего он сюда приперся, — думал мальчик, рассеянно наблюдая, как друзья бегают по нему и по полу, тоже что-то обсуждая. — Разузнать обязательно нужно, но как, как?"

Какая-то невнятная, но ценная мысль настойчиво вертелась у него в голове. Котята все никак не успокаивались, мяукая, словно обпились валерьянки. Только отвлекают, заразы! Котята... котята... кошки... Да!

— Эй, послушайте!

Идальго умолкли, собрались и сели перед товарищем рядком, внимательно глядя глазами-плошками.

"И не скажешь по виду, что разумные", — удовлетворенно отметил Фабиан, а вслух продолжил: — У меня идея. Я сам отсюда выйти не могу — загребут, остаетесь вы. В резиденции полно кошек, мы, чародеи, вас, кошачьих, очень любим. Вы сольетесь с прочим поголовьем, вызнаете, где находится Робийяр, и посмотрите, что он будет делать. Главное — не попадайтесь на глаза магам.

Даниэль оскорблено зашипел, потом припомнил "тупое животное" и цапнул друга за палец.

— У-ый! Ты чего?!

— Фшшш! — шикнул на Арвело Рамиро и вопросительно наставил уши на Фабиана. Паренек зализывал палец. Дань гордо задрал хвост.

— Так вот, — заговорил дон Эрбо, показав котенку кулак, — я наложу на вас заклятие, чтобы видеть и слышать вашими глазами и ушами. Я его учил вчера, — не очень уверенно добавил Фабиан. Руи скептически прищурился, смерив товарища недоверчивым взглядом. Если одно маленькое защитное заклинание в исполнении Фабиана привело к таким результатам, то кому выйдут боком более сложные чары?

— Я очень постараюсь, — заверил его Бьяно. — Обещаю!

Обед Виктору принесли в комнаты. Робийяр мог бы жить в причитающихся ему по рангу покоях, но аргассец предпочитал гостиницу в городе, поближе к сплетням и слухам, не говоря уже о том, что именно в гостинице он нанял стихоплетов, которые порадовали Рамона серенадами под окнами.

За годы в Штелленнере Виктор пристрастился к длинным жирным сосискам и уже совсем было собрался вкусить остенлибского блюда, когда его покой нарушил гневный мяв. Обернувшись, шевалье увидел черного котенка, что, впрочем, ничуть не удивило командора: маги и кошки всегда были неравнодушны друг к другу, и резиденция просто кишела безобразно раскормленными мурлыками всех размеров, возрастов и окрасов. Виктор тоже не имел ничего против кошачьего общества.

— Здравствуй, приятель, что, пришел на запах?

Котенок выгнул спину, прижал уши и зашипел, сморщив морду.

— Дикий еще, да? — Робийяр наколол на вилку сосиску и положил угощение перед котенком. Шипение стало громче. Из-под кровати показался второй котенок, черно-белый, и дал сотоварищу по уху.

— Ага, братцы, свили тут гнездо в мое отсутствие? Ну-ну. Хотя попросить поесть можно было и повежливей, — хмыкнул дворянин, когда черно-белый пихнул лапой черного и принялся за сосиску. — Я бы на твоем месте не отставал от него, приятель, не то ему больше достанется, — наставительно заметил чернышу Виктор. Подумав, кошак признал справедливость этой мысли, набросился на еду, и некоторое время в комнате царило единство духа: Робийяр жевал обед, котята чавкали сосиской. Потом в дверь кто-то постучал и, не дожидаясь приглашения, вошел.

— Что у вас тут? — неприязненно спросил Олсен.

— Обед.

— Какого черта вы швыряетесь сосисками? Я чуть не наступил в это дерьмо, — злобно буркнул эмиссар.

— Здесь кошки, — аргассец обернулся: котята исчезли, но из-под шкафа мерцали зеленые и желтые огоньки. — Вы их спугнули.

— К дьяволу кошек! Дайте бокал.

— Позовите слугу, — невозмутимо ответил Робийяр, игнорируя дурное настроение собеседника. Олсен сел, взял бутылку, сделал четыре больших глотка и мрачно уставился в камин.

— Ну, как там заседание? Я слышал, Рамон опять вывернулся.

— Не совсем, — скривился чародей. — В отношении герцога будет проведено расследование.

— Тогда что вас так не устраивает? — сквозь ароматную булочку спросил шевалье.

— А то, что его, черт подери, не арестовали! А еще эта...

Виктор выслушал длинное нецензурное определение и угадал:

— Феоне?

— Да, — выплюнул эмиссар. — Она подвела Ординарию под расследование ее деятельности!

Зеленые и желтые огоньки перемигнулись.

— Один — один, — философски хмыкнул Робийяр. — Ну что ж, жизнь — не пряник...

Джеймс Олсен чертыхнулся.

— Еще не все? — изумился аргассец. — Поразительно! Чем же вы так отличились?

— Тем, что Аскелони был другом Месмера, так эта ... заявила, что Ординария де покрывала его делишки по заступничеству Луи!

— И вы получили по шапке от начальства, — Виктор разрезал сосиску и капнул в нее соусом. — Несправедливо, но что поделаешь? Выпейте, это, конечно, не вуарез тысяча пятьсот девяносто девятого, но может утешить...

— Это еще не все, — буркнул Олсен.

— Вы поражаете меня в самое сердце, — покачал головой командор.

— Я пытался договориться с Феоне, еще тогда, в Кармеле, но она мне отказала. Теперь она заявила об этом на заседании, и... — маг махнул рукой и приложился к вину. Робийяр задумчиво промакнул губы салфеткой.

— Месмер решил, что вы сговаривались за его спиной? И что вы ему ответили?

— Я пообещал предоставить ему доказательства против Рамона, — тяжело вздохнул Олсен, как человек, который сознает, что сделал глупость, но знает, что исправить ее уже не может.

— Теперь ясно, зачем вы притащились, — Робийяр бросил салфетку на пустую тарелку. — Но я не могу достать их из кармана.

— Значит, вы плохо работаете, — ощерился маг.

Дворянин неторопливо раскурил трубку, растянулся в кресле и закинул ноги на стул. Котята под шкафом подобрались поближе, высунув розовые носы из тени.

— Кроме того, — продолжал Виктор, выпустив в потолок три дымных облака, — единственный живой свидетель, который может дать нужные вам показания, — это моя мать.

Олсен горестно фыркнул. Он уже имел дело с падме Робийяр и вынужден был признать, что этот орешек ему не по зубам. И у эмиссара не было ни малейшего желания встречаться с этой дамой снова. Виктор глубоко затянулся.

— И мне интересно, как же вы намерены добыть ее показания?

Чародей задумался.

— Ну, у нее же есть дочери, — наконец сказал он. Робийяр расхохотался.

— Браво! Превосходно! После того, как мои люди уже один раз залезли к ней в дом, она, разумеется, ни за что не догадается выставить усиленную охрану!

— У вас есть мысль получше?

— Пока нет, но я смогу придумать через пару дней...

— А у меня есть, при чем уже сейчас. Можно похитить не двух девчонок, а одну.

— И впрямь, это сильно облегчит мою задачу! Да я даже не уверен, что сестрички все еще тут, в Медоне. С нее станется тайком увезти их домой.

— Девчонки здесь, — отрезал маг. — Я знаю. Поэтому будете действовать, как я скажу. Но на сей раз будьте добры проследить за всем лично.

— Изумительно, — оскалился аргассец. — Мне же и сунуть голову в петлю. Без всякой гарантии, что вы не сдадите меня в случае провала. Нет уж...

— Нет уж? — прищурился эмиссар. — Напоминаю вам, что я — ваш начальник, а вы — мой подчиненный. И потом, это ваши люди в прошлый раз не справились с задачей!

— Что говорит всего лишь о том, что мы избрали неверный подход. Предложите моей матушке пряник...

— Робийяр! Никаких пряников, я сказал, как мы будем действовать. А чтоб вы меньше беспокоились за вашу шкуру, — презрительно процедил чародей, — я сам обеспечу вам магическое прикрытие.

— Сие должно меня утешить? — хмыкнул Виктор. — Хотя... чего я волнуюсь? В случае провала я просто честно и открыто расскажу о нашей доверительной беседе.

— Не посмеете! — взвился эмиссар.

— Хотите проверить?

Олсен замолчал, сопя от злости. Потом в три глотка опустошил бутылку и ринулся к двери.

— Так что, ваше эмиссарство? — окликнул его Робийяр.

— Готовьтесь, — бросил волшебник. — У вас четыре дня.

Фабиан сидел в своей комнате и в печальной задумчивости смотрел на котят. Котята смотрели на него. Отменить чары не удалось, и благородные идальго щеголяли пушистыми хвостиками, густыми усами и когтистыми лапами. Все четверо сидели в корзинке: Миро осваивал нелегкую науку умывания, Дань лежал на боку в глубокой меланхолии, Хуан без аппетита жевал кусок колбасы, и только Руи с интересом ловил свой хвост.

— Простите, — снова сказал Фабиан.

"Да что уж там", — взглядом ответил ему Хуан. Подросток вздохнул. Побег из резиденции Совета доставил полукровке немало захватывающих минут и ярких впечатлений, но лицо торговца корзинами все еще стояло у него перед глазами. Еще бы, нечасто покупатель, не отходя от прилавка, загружает в только что купленную корзинку кучу котят, извлекая их из всех карманов. Ибаньес наконец покончил с мытьем и повалился рядом с Даниэлем.

"Адский труд", — читалось в глазах дворянина.

Грустные размышления рокуэльских кабальеро были прерваны стуком в дверь.

— Вас ждет его светлость, — сообщил лакей; Фабиан нервно облизнул губы и поднялся, покосившись на четырех котят. Может, опекун уговорит Феоне просто расколдовать идальго, без кар и наказаний? С нее станется оставить им хвосты — чисто в воспитательных целях.

Покои Рамона тонули в полумраке, томоэ сидел в кресле, закрыв глаза и запрокинув голову, и на Фабиана тут же набросились угрызения совести. Его герцог устал настолько, что даже не взглянул на воспитанника. Паренек встал у двери, виновато поглядывая на его сиятельство.

— Здесь были дознаватели из Ординарии, — негромко заговорил эмпат. — Восемь штук, все, как один, — маги.

— Чего им было надо? — спросил Фабиан.

— Они хотели подловить меня на том, что я полукровка, — подросток расслышал тихий вздох.

— А вы?

— А я защищался. Подойди.

Мальчик подошел к креслу герцога. Томоэ не менял позы, но, несмотря на полумглу, парнишка различил углубившиеся складки у рта и морщинки вокруг глаз.

— Труднее всего было, чтобы они ничего не замечали, — пробормотал Рамон и взял воспитанника за руку.

— Но ведь они и так знают, — робко отметил Фабиан, не зная, высвободить ладонь из сухих пальцев или не надо.

— Есть разница, — томоэ засмеялся. — Они, может и знают, что я — полукровка, но им не известно, какого рода мои способности. И это мой последний козырь.

Рамон повернул голову к подростку и взглянул ему в глаза. Это было как прикосновение, и Фабиан невольно отпрянул.

— Не уходи. Не пугайся...

Рамон все смотрел ему в глаза, как будто осторожно и бережно его касался, пока Фабиан не почувствовал, что их связь обострилась и стала такой ощутимой, как корабельный канат. Но только теперь она была какая-то односторонняя. Это мягкое прикосновение ласкало, убаюкивало, но не позволяло мальчику увидеть и притронуться к самому Рамону, как это было в Остенлибе. Фабиан попытался, но его действия мягко пресекли. Физические ощущения отступили на задний план, и хотя полукровка чувствовал, что герцог поглаживает его ладонь большим пальцем, казалось, что это происходит не с ним, что тело находилось в одном месте, а душа — в другом. Паренька окутывало теплым и мягким, усыпляло, успокаивало, свивалось вокруг него в кокон. Там хотелось заснуть, раствориться, остаться навсегда... Колени Фабиана подогнулись, голова закружилась, накатила слабость. Мальчик инстинктивно попытался отнять у Рамона свою руку, но его не отпустили. Слабость становилась все сильнее, пол куда-то поплыл, и полу-оборотень опустился на ковер, а потом уронил голову на колени Рамона и потерял сознание.

Фабиан пришел в себя на софе. Герцог стоял, склонившись над ним, и одной рукой щупал лоб подопечного, а в другой держал кружку. Маг вывернулся из-под ладони томоэ и сел.

— Что со мной?

— Обморок. Переутомление, — Рамон хлебнул из кружки и как бы между делом заметил: — Ваши лошади на конюшне.

Фабиан дернулся, а воспитатель подошел к столу и сорвал с него покрывало, под коим были аккуратно сложены одежда и оружие юных кабальеро.

— Это мне доставили вместе с лошадьми и жутким рассказом о таинственном исчезновении пяти моих подданных. Итак, дон Эрбо?

— А почему сразу я? — неубедительно возмутился отрок.

— Потому что вы здесь, а ваши друзья — нет. Признавайтесь, куда вы их дели?

— Они в моей комнате, — потупился подросток. Рамон вскинул бровь. — Они не могут придти.

— А мне так хочется их увидеть, — вкрадчиво сказал герцог. Фабиан вздохнул. Он знал, что по головке его не погладят, но куда деваться? Идальго сосредоточился и усилием воли переместил корзинку из своей комнаты к себе на колени; котята возмущенно запищали. Мальчик встал и предъявил содержимое корзинки опекуну.

— Вот, это они.

Рамон уставился в корзину и несколько севшим голосом уточнил:

— Что, все четверо?

— Угу.

Котята, увидев сюзерена, смирно сжались на дне, на всякий случай опустив глаза и виновато повесив ушки.

— И как вам это удалось?

— Не знаю.

Рамон вытащил из корзины белого в рыжих пятнах котенка. Даниэль устроился в герцогском кулаке поудобней и постарался придать мордочке самое умильное и невинное выражение.

— Мяя! — вдруг подскочил Руи и ткнул в бок Рамиро. — Мя, мя, мырр?!

— Мряу! — спохватился сын адмирала, повернулся к Фабиану и взмяучил. Полукровка хлопнул себя по лбу.

— Томоэ! Они же там такое видели!

— Жертвоприношение белокурой девственницы? — осведомился герцог, почесывая пальцем кошачье пузо; Дануто молча терпел, выпустив когти, но не решаясь пустить их в ход. Фабиан отрицательно замотал головой, достал Рамиро и сунул под нос Рамону.

— И что? — спросил томоэ у котенка.

— Мырк, — неуверенно отозвался Ибаньес, потянув рукав фабиановой сорочки.

— Это он видел, он и Руи, — пояснил Бьяно, для наглядности встряхивая корзину. — Вот, Руи, такой черный!

Эмпат кротко вздохнул, вернулся в кресло и выпустил Даниэля на подушку для ног.

— Так, идальго, не мучьте животных, поставьте корзину, сядьте и расскажите все по порядку.

Фабиан сел и рассказал, а Миро и Родриго подтверждали его повествование дружным мяуканьем. Когда полукровка закончил, Рамон несколько минут молчал, отрешенно наблюдая за котятами на подушках.

— Бьяно, хорошенько подумай и скажи: Робийяр или Олсен могли догадаться, что за ними следят?

Паренек задумался и медленно покачал головой:

— Рамиро и Руи прятались под шкафом.

— Ладно, — Рамон позвонил и приказал лакею найти донну Феоне.

— Зачем это? — заволновался подросток, отлично понимающий что именно скажет и сделает наставница, узнав о его подвиге. В глазах котят вспыхнула надежда.

— Хочу выяснить, как долго твои друзья могут пребывать в усато-полосатом обличье без ущерба для себя, — ответил Рамон; надежда угасла, дворяне подозрительно переглянулись.

Волшебница явилась на зов своего монарха на удивление быстро. Она была зла, нахмурена и уже явно приготовила пару едких фраз, дабы сообщить Рамону насколько она была занята... Но когда чародейка переступила порог, заготовленная тирада мигом вылетела у нее из головы. Прикрыв рот ладонью, Феоне уставилась разноцветных котят, потом перевела взор на Фабиана; ее глаза полыхнули, и она наотмашь ударила ученика по уху. Парнишка взвыл и схватился за нежный, чувствительный кончик уха.

— Больно же!

— Феа, не зверствуй, — попросил Рамон. — Скажи, как долго они могут быть котятами?

— Двадцать восемь дней, — процедила магичка, бесцеремонно сгребла Хуана за шкирку и скептически осмотрела. — А зачем тебе? Уу, толстунчик... — Феоне потыкала кабальеро пальцем в пузо, идальго вознегодовал и засучил лапами; внизу завопили его товарищи, дергая волшебницу за юбку.

— У меня есть мысль, — неторопливо протянул Рамон. Дон Фонтера обреченно брыкнулся, но чародейка была сильнее.

— Какая? — напряженно спросил Фабиан.

Рамон мечтательно улыбнулся:

— Вы не находите, что просто грех не воспользоваться такой возможностью? Учитывая то, что вы понимаете язык кошек...

Котята поджали хвосты. Они уже поняли, что ничего хорошего им не светит.

.... Элеонора взяла букетик белых фиалок, зажав нос платком, и сунула цветами в воду. Если Рамон сбрызнул их ядом в надежде избавиться от бывшей тещи... Не отнимая от лица платок и не снимая перчатки, падме Робийяр распечатала письмо. Строк было всего десять, но смысл дошел до вдовы не сразу. Пришлось перечитать раза три, пока женщина не поняла, что это — не идиотская шутка. Отшвырнув письмо, она бросилась к маленькой корзиночке с бантами, доставленной вместе с ним, и рывком открыла крышку. Запустила руку внутрь и вытащила золотистого упитанного котенка.

— Вы дон Хуан Фоментера? — сурово спросила графиня. Котик кивнул и печально мявкнул.

— Верю, — вздохнула Элеонора. — Такое могло придти в голову только Рамону.

Фабиан привстал на стременах: внизу по дороге к монастырю бодро катила запряженная четверкой карета. Верону Робийяр охраняли, как драгоценности короны — надежно, но, в отличие от оных драгоценностей, — незаметно.

— Мрык? — высунулся из кармана Миро.

— Это она, — полукровка указал на карету. — Там, внутри, — Верона Робийяр. За ней ты и будешь присматривать. Не переживай, она славная девочка. Можешь обсудить с ней вопросы математики по Лепажу.

Рамиро злобно лягнул друга мягкими лапками. Друг не заметил.

— Ррруаяяя?! — кое-как выдавил сын адмирала.

— Порядок, Руи внедрился. Дань говорит, что Виктор его сосиской кормит, значит, признал. Все, погнали.

— Мрыыы, — тоскливо отозвался Ибаньес.

— Да не переживай ты, не будет она тебя за хвост дергать. Смотри поумильней, пищи пожалостней, они это любят, — идальго запихнул голову котенка обратно в карман, поворотил коня и пустил его в галоп. Спустившись с холма, полукровка помчался наперерез карете.

Верона пыталась читать книжку, но средство передвижения так подскакивало на ухабах, что девушка никак не могла уловить конец начатой фразы. Кроме того, от чтения отвлекал пейзаж за окном и роящиеся в голове мысли. Зачем матушка решила отправить ее в монастырь на моления, да еще так внезапно? Неужели догадалась, что визит дона Эрбо вовсе не огорчил юную послушницу? А ведь Веро так старательно горевала...

— А ну стой! Стоять, говорю! Куды прешь?! — заорали снаружи, и девушка высунулась из оконца.

— Оставьте его, оставьте! — крикнула она. — Это мой друг! — и тут же прикусила язычок, но было поздно: слово не воробей...

— Уф, ну просто какие-то цепные псы, — пробормотал Фабиан, подъехал к дверце и снял шляпу: — Доброе утро, сударыня!

— Доброе утро, — приветливо отозвалась дворянка, обрадованная появлением общества. — Откуда вы здесь?

— Узнал, что тебя конвоируют в тюрьму, и решил навестить.

— Это не тюрьма, — строго ответила Веро. — Это монастырь святой Магды, служительницы Араны.

— Кошмар, — вздрогнул Бьяно. — Но с чего тебя отправили в заточение? Если из-за меня, то я готов извиниться.

— Извиняйтесь, — подумав, решила Верона.

— Прости, пожалуйста, — торжественно изрек Фабиан.

— Я больше не буду, — подсказала девушка.

— Что не буду?

— Бить моих слуг об стену. Например.

— Ладно, — покладисто сказал кабальеро. — Но все-таки — почему? Ты и так проведешь там всю жизнь!

— Ну, матушка решила, что мне стоит провести месяц до нашего отъезда вдали от соблазнов столицы, — пожала плечами Верона, покосившись на карман подростка, ей показалось, что там что-то дрыгается.

— От каких соблазнов, ты и так не выезжаешь, бедолага. Ну вот тебе в утешение, — Фабиан вытащил из кармана Рамиро и вложил в руки ошарашенной девушке.

— Э?.. Сударь, вы что, дарите кошек каждый раз при новой... — Верона осеклась, нащупав под пушистым брюшком записку.

— Сударь, вы что это себе позволяете? — нахмурилась благовоспитанная девица, подавляя сердечное еканье.

— Пока-пока, монастырь уж близко, а я эти их завывания на дух не выношу, — ухмыльнулся кабальеро, приложил палец к шляпе и умчался в светлую даль, подняв клубы пыли.

— Мя-мя, — напомнил о себе Миро, ерзая пузом по записке. Девушка положила котенка на колени, погладила и развернула листок бумаги.

"Сожги при первой же возможности!!

Тебе грозит опасность, поэтому твоя маман и засунула тебя к монахиням: стены высокие, ворота толстые, тетки злые. Но мы все равно неуверенны, что пронесет, поэтому мой друг — Рамиро Ибаньес, он же кот, будет за тобой присматривать. Если что — он подаст нам знак, и мы примчимся спасать. Если все будет гладко — тебя выпустят.

Удачи, не забудь сжечь.

Миро за хвост не тягай. Ф."

— Это что, шутка? — строго спросила падме Робийяр у котенка, когда пришла в себя. Зверек помотал головой.

— Так вы — Рамиро Ибаньес?

Котишка закивал.

— С ума сойти, — прошептала Верона.

— Мррр, — печально согласился с ней Миро, сворачиваясь клубочком в складках дорожной юбки.

Между тем полукровка гнал коня домой. Раз Родриго удачно вписался в комнату Виктора, то наверняка уже есть новости.

За новости и за связь отвечал Дануто. На столе, где стояли три хрустальных шара, по штуке на каждого усатого диверсанта, положили подушку для спанья, мисочку для еды, блюдце для питья, а под столом — лоток. Даниэль чуть не упал в обморок, когда осознал, что ему придется жить, как кошка, в прямом смысле слова, но с Феоне всегда было трудно спорить. И небезопасно...

— Какие новости? — крикнул Фабиан, влетая в комнату. Арвело помотал головой, но в этот миг загорелся центральный шар.

— Мяяя-ууу!! — в лучших традициях мартовских кошек завопил Даниэль; в комнату вбежали Рамон и Феоне.

— Это Руи! — Бьяно первый занял место у стола, и Дань, похлопав лапкой по шару, включил изображение и звук. И то, и другое, воспринимаемое через кошачьи глаза и уши, выглядело весьма своеобразно, к тому же Родриго сидел под кроватью, и видны были только сапоги Виктора и ботильоны Олсена.

— Она отправила младшую в монастырь, — буркнул маг, расхаживая по комнате; Руи плотоядно урчал, наблюдая за развевающимися полами мантии.

— Ничего удивительного, матушка удушиться давать за ней приданное, так что девчонке сразу была дорога в монахини, но вполне возможно, что нас подслушали, — Робийяр сидел в кресле, закинув ногу на ногу. — Так что я предлагаю внять гласу рассудка...

— Нет! Разбирательство назначено на этот четверг, у нас всего неделя, чтобы добыть показания Элеоноры! Лучше подумайте, кто нас мог подслушать?

— Понятия не имею, — отозвался Виктор. — Хотя... ну-ка, кис, кис, кис...

— Рамон, я же говорила, что он догадается! — зашипела Феоне.

— Но я надеюсь, что ты озаботилась маскирующими чарами?

— Я что, дура?! Конечно, озаботилась!

— Мрр, мря, мя, — мяукнул в шар Даниэль, приказывая Руи вести себя естественно. Под кроватью показалась чья-то рука, подхватившая дель Мору под живот, и картинка в шаре сменилась: Родриго смотрел прямо на Олсена, Виктор держал котенка на весу.

— Мяя-уу!

— Ну-ка, ну-ка, поглядим, — чародей схватил идальго за загривок, и рокуэлец в ответ на оскорбление действием гнусаво взвыл и полоснул его передними лапами. Олсен громко вскрикнул и отшатнулся, зажимая восемь глубоких царапин манжетой.

— Ласковее надо быть, — наставительно заметил Виктор. — Кошка — животное ранимое.

— Ранимое?! Поганая тварь!

— Что вы так кричите? Вы так и не выучили кровезатворяющее заклинание?

Метнув в котенка злобный взгляд, эмиссар занялся самолечением. Руи облизнулся.

— Твоя маскировка достаточно надежна? — спросил у волшебницы эмпат. — Я не смогу вмешаться, если что-то пойдет не так.

Феоне покусала губу.

— Ну, — наконец сказала она, — такая посредственность не сможет распознать редкое заклинание. И потом, я старалась!

— То есть все зависит от вашего старания? — заметил Фабиан.

— Не дерзи мне, мальчишка, не то...

— Ми-я! — перебил Даниэль. Олсен залечил руку и приступил к изучению хвостатого объекта. Маг впился взглядом в желтые кошачьи глаза и забормотал.

— Если это формула Стефана Ромула, то черта с два у него что-то выйдет, — прошептала Феоне.

— А если нет? — спросил Рамон.

— Это она, — сказал Фабиан. — В ключе было обращение к Аране в ипостаси Вирна.

— В кои-то веки этот щенок выучил то, что было задано!

— Похоже, это просто кошка, — разочаровано констатировал эмиссар. Руи зашипел.

— Это кот, — поправил шевалье. — На, заешь колбаской. Это я не вам.

Командор посадил шпиона на стул и положил перед носом дель Моры кусок колбасы.

— Так когда вы хотите это провернуть?

— Посчитайте сами, — брюзгливо ответил Олсен. — Если заседание в четверг, то во вторник вечером падме Элеонора должна знать, на каких условиях мы вернем ей дочь.

— Значит, самое большее — три дня. Дьявольщина, вы просто взяли меня за горло! Ладно, сообразим, — Робийяр взялся за плащ. — Мне нужно спуститься в казармы. Вас не зову. Куда доставить девицу?

— Я снял дом на окраине, вот тут, — Руи оторвался от колбасы и проследил за передачей из рук в руки куска карты. — Сюда и привезете.

— Ладно. Мне нужны деньги.

— Они вам всегда нужны, — буркнул Олсен, направляясь к двери следом за аргассцем. — И какая сумма...

Дверь захлопнулась, и дважды скрипнул в замке ключ. Даниэль коснулся шара, картинка угасла.

— Три дня, — задумчиво протянул Рамон. — И неизвестно, куда ее отвезут. Что ж, придется ловить, не отходя от места злодеяния.

Анжеле не спалось. Еще неделю назад девушка с нетерпением ждала свадьбы, сегодня одна мысль о женихе вызывала тихое раздражение.

"Слизняк!" — думала гордая южанка; вместо того, чтобы вступиться за честь и доброе имя нареченной, он повел себя, как последний трус! Он, видите ли, единственный сын в семье! Ну и что?! Его невесту при всей церкви оскорбил этот... этот... с позволения сказать, герцог! Обошелся с ней хуже, чем с куртизанкой! Схватил, посадил к себе на колено, наговорил гадостей... если он — высокий, статный, красивый мужчина, с сильными руками, густыми темными волосами и волнующим ароматом йельской туалетной воды, это еще не значит, что ему все можно!

Анжела повернулась на другой бок и мрачно уставилась в окно. Опять Рамон! Эти мысли преследовали ее уже вторую неделю, хотя она видела его всего один раз. Убийцу ее братьев и сестры и, как шептались при дворе, гнусного мужеложца. Анжела фыркнула. Ха, как же! Станет мужеложец лезть в чужое декольте прямо в церкви!

Девушка поняла, что не уснет, села и потянулась к лимонной воде.

— Мяу, — тихо раздалось снизу.

— И ты не спишь? Иди сюда, мой хороший, — аргасска наклонилась с кровати и вытащила из корзинки котеночка, которого ей подарила матушка. Голубоглазый золотистый полосатик выглядел трогательно до умопомрачения, к тому же был очень покладистым и умным котенком. Дворянка погладила его по спине, почесала за ушком и налила себе полстакана воды. За окном громко шуршал плющ, воздух был холоден и неподвижен. Падме Робийяр поднесла к губам стакан и вдруг зябко передернула плечами, котенок повернул мордочку к окну. Если ветра нет, то кто тогда карабкается по плющу под ее окном?

Анжела сроду не была трусихой. Не сомневаясь, что плющ колышется именно под тяжестью человека, она вскочила, накинула шаль, ссадила котенка на полку с безделушками и схватила кинжал. Воинственно настроенная дева подкралась к окну и притаилась у шторы, не совсем под ней скрываясь, чтобы не запутаться в самый ответственный момент, но и не очень на виду. Котик подобрался и сузил глаза.

Шорох снаружи утих, за стеклом маячила тень и что-то делала с задвижкой. Потом рама приоткрылась, и негодяй бесшумно проскользнул в комнату. Девушка бросилась к врагу, занося кинжал. Ночной гость круто повернулся, перехватил ее запястье, дернул Анжелу на себя и поцеловал. Дворянка испустила разъяренный писк, ударила мерзавца коленом и, несомненно, куда-то попала, потому что насильник сдавленно охнул и выпустил жертву.

— На помощь! — заверещала южанка, тыча наугад кинжалом. Вспыхнул огонек, загорелась свеча в лампе, и девушка смолкла — при слабом свете ночника она поняла, что целовалась с герцогом Вальдано. Анжела зажмурилась, помотала головой, а когда открыла очи, то обнаружила, что этот гад прячет ключ от двери в карман! Завизжав еще громче, девушка кинулась к двери и ударилась в нее всем телом.

— Ах, ну что вы, что вы, — проворковал Рамон, заботливо оттаскивая дворянку от двери и отнимая кинжал. — Разве можно так нервничать? К тому же это совершенно бесполезно.

— Это еще почему?!

— Потому что комната заколдована.

— Зачем?!

— О, — вздохнул Рамон, — вот этого-то я и не могу вам сказать.

Вдруг Анжела сообразила, что он ее больше не держит, и развернулась к ночному посетителю. Кровный враг сидел в кресле и вертел в руках, чтоб они у него отсохли, ее кинжал.

— Премилая вещица, а где же парный?

Стиснув кулачки, Анжела смотрела на второй клинок, лежащий на столике у ее кровати, за спиной Рамона.

— Зачем вы сюда явились? — сквозь зубы кинула аргасска.

— Исключительно ведомый неземной страстью к вам. Не хотите слиться со мной в волнующих объятиях?

— Подлец! Подонок!

— Не хотите. Ну и ладно, можно просто побеседовать.

— Мои братья убьют вас!

— Мда? — с сомнением протянул Рамон. — До сих пор они слишком успешно прятались за женской юбкой, чтобы...

— Хватит! — крикнула Анжела. — Довольно! Убирайтесь ко всем чертям, не то...

— Где вы набрались таких слов? — покачал головой Рамон. — Неужто от братьев? Куда катиться мир...

Девушка цапнула флакон духов и запустила им в герцога, мужчина лениво увернулся. Стекляшка вписалась в шкаф и с нежным звоном разлетелась вдребезги. За шкафом послышалось тихое, но отчетливое поскрипывание.

— Что это? — вскинулась Анжела. — Это опять вы?

Рамон покачал головой и загасил ночник.

— Сударыня, ведь из вашей комнаты есть тайный ход?

Анжела молча сопела. Котенок светил глазами с полки.

— Конечно, есть, — вполголоса продолжал герцог, — стены в вашем доме намного толще, чем... Ого, похоже, пришел мой смертный час?!

Шкаф медленно поворачивался вокруг своей оси слева направо. Рокуэлец одним прыжком оказался рядом с девушкой, зажал ей рот рукой и уволок в закрытый шелковой ширмой промежуток между высоким пуфом и туалетным столиком. Там герцог зажал девицу в угол, прикрыв собой.

— И разумеется, о них знают только члены семьи, — прошептал кровник, пока дворянка безуспешно выдиралась из стальных рук. Впрочем, вскоре она перестала извиваться, но не потому что выбилась из сил, а потому, что из тайного хода показался человек... второй... третий... Первый подошел к разворошенной постели и заглянул под одеяло.

— Ты еще в пудренице посмотри, — посоветовал второй.

— Она наверняка в уборной, — предположил третий.

— Пошли! — воодушевился второй. Анжела вспыхнула и забилась в руках герцога. Первый властно поднял руку и сделал несколько странных, с точки зрения девушки, жестов. Затем он обошел кровать и присел в углу между стеной и трюмо, в то время как второй занял позицию у двери уборной, а третий направился к ширме, за которой притаились кровные враги. В руках неизвестных тускло блеснули рукояти пистолетов. Рамон медленно задвинул девицу себе за спину, тем паче, что Анжела притихла и совершенно не возражала против того, чтобы его застрелили первым.

— Может, все же заглянуть? — спросил второй, неспешно поворачивая ручку двери в уборную.

— Ладно, — раздалось из-за трюмо. — Давай, только она бы свет зажгла.

— Вффф!! — поразилась Анжела. Она давно не видела Виктора, но его голос она бы не спутала ни с каким другим!

— Тшшш, — шепнул третий. — Тут кто-то шебуршится.

В этот миг Рамон вскинул руку. Анжеле показалось, что он только толкнул ширму, но стоящего перед ней человека подхватило и смело в угол, где засел Виктор. Треск рвущегося шелка, короткий нецензурный вопль, и второй наемник выскочил из уборной на звук. Рамон чуть нахмурился, и его пронесло через всю комнату и вбило в секретер с милыми женскими безделушками.

— Мяяя! — заверещал котенок, цепляясь когтями за покосившуюся полку. Девушка вырвалась из рук томоэ и кинулась спасать питомца. Ее ослепила огненная вспышка, раздался грохот, и бок прошило что-то горячее, толкнув назад. Кто-то рядом закричал "Дьявольщина!", а дворянка упала на пол, потеряв сознание от боли.

Робийяр швырнул разряженный пистолет в Рамона. Герцог уклонился, достал из кармана цитрин, подхватил на руки Анжелу и бросил камень на ковер. Рассыпался сноп золотых искр, и томоэ исчез вместе с девицей.

— Валим отсюда, будь оно проклято! — прохрипел Виктор, окончательно выползая из-под подручного, но подчиненные не отозвались. Робийяр, костеря себя на все лады, поднялся и захромал к тайному ходу; топот на лестнице придавал сил. Но сверху вдруг раздалось грозное "Миииииу!!", и в лицо командору прыгнуло нечто мягкое и пушистое, мигом запустившее в физиономию шевалье полсотни когтей и не меньше клыков. Аргассец взвыл, завертелся на месте и попытался оторвать от себя полосатую тварь. Но шерстистая пакость твердо решила помереть, как мученик: она заорала и вонзила когти поглубже, а затем вспыхнул ослепительный свет.

— Так! — возвестил глас любимой матушки. — Вот и вы, сын мой.

Когтистая дрянь наконец отцепилась, предоставив шевалье истекать кровью, шлепнулась на пол и отползла в сторону.

— Взять его, — приказала Элеонора, подошла к котенку и бережно подобрала. Героический идальго мявкнул и подрыгал лапами, показывая, что он цел. Графиня погладила Хуана по голове и с торжествующей улыбкой повернулась к сыну, которого уже скрутили верные слуги.

— Что же вы здесь потеряли, Виктор? — издевательски спросила вдова. — Или вам вздумалось вернуться в лоно семьи?

Блудный сын молчал — изодранное кошачьими когтями лицо не способствовало излишней общительности.

— Убрать его, — приказала графиня, обвела разгромленную спальню хозяйским взглядом, прикидывая стоимость ремонта, и вдруг поняла, что в комнате чего-то не хватает. — А где... где моя дочь?

— Спросите у Рамона, маменька, — прошептал Виктор, стараясь поменьше двигать губами.

Фабиан сидел у окна и ждал, когда все закончится. Рядом примостился Даниэль. Когда будущему семинаристу сказали, что не будут его расколдовывать, дабы не сорвать маскировку его товарищей, — возмущению идальго не было предела. Ну, Рамиро, Хуан и Родриго маскируются, следят за Робийярами, это понятно, но его-то за что?! Дон Арвело уже целую неделю бегал на четырех лапах и люто возненавидел весь женский пол. Стоило какой-нибудь женщине его увидеть — все! Кабальеро хватали, тискали, целовали, тыкали пальцем в пузо и, что самое страшное, непрерывно сюсюкали. Другая опасность таилась в среде мальчишек, но о ней Даниэль был осведомлен и умело избегал их общества. А еще нужно было есть ртом из миски, умываться лапой, пользоваться лотком с песком и — о ужас! — вылизывать под хвостом.

— Мияяяя! — горько подвел итог Дануто.

— Дань, не ной, — раздраженно отозвался Фабиан. — Недолго осталось.

Котенок пошевелил хвостом. Полтора часа назад Родриго доложил, что Робийяр ушел на дело, после чего томоэ тоже куда-то исчез. Бьяно бродил по комнатам сам не свой, а потом уселся у окна и не сводил глаз с ворот. Даниэль мяукнул, запрыгнул к другу на колени и потерся спиной о его грудь, выказывая поддержку и понимание.

— Ага, — рассеянно отозвался полукровка, почесывая кабальеро шейку. А дон Арвело смотрел на длинные завязки от воротника фабиановой сорочки и боролся с позорным желанием схватить их лапой. Паренек испустил долгий вздох, взялся на завязки и принялся издеваться над другом, водя ими перед кошачьим носом. Даниэль терпел минут пять, потом инстинкты взяли верх над человеческим разумом, и рокуэлец, громко взмяучив, вцепился в кисточки обеими лапами и всеми когтями.

— Хороший кис, — так же рассеяно кивнул Фабиан, и в тот самый миг, когда Дань уже готов был расцарапать приятелю нос, посреди комнаты расцвел золотистый фейерверк. Среди букета искр появился томоэ с какой-то девицей на руках. Бьяно вскочил, забыв о друге; Даниэль улетел в корзину.

— Томоэ, вы... О боги, откуда это?!

— А, я прихватил ее с собой на память о гостеприимном доме Робийяров, — ответил Рамон, сгружая девушку на кровать.

— А поменьше сувенирчик не могли выбрать? — процедил отрок, отмахиваясь от возмущенного мява дона Арвело. — Так, что тут у нас? Пуля вошла под шестое ребро слева...

— Что там от Ибаньеса? — эмпат подхватил Дануто и почесал пушистое брюшко, невзирая на сопротивление идальго.

— Дань, не ори, отвлекаешь! В монастыре все тихо. Верона дрыхнет, Миро при ней сидит, но их пока никто не тронул. Помолчите.

Исцеление не заняло много времени: Фабиан заранее приготовил обеззараживающий раствор и сонную соль. Маг поднес к носу девушки соль, дабы исцеляемая не дергалась при изымании пули, завязал лицо шелковой повязкой и омыл руки раствором. Затем последовали очищающее заклятие, кровезатворяющее заклятие и...

— Бьяно, ну она же не солдат в лазарете! — упрекнул Рамон, когда подросток выдернул пулю взглядом.

— Переживет, — буркнул полу-оборотень, накладывая заживляющие чары. — Так что там было?

— Немного свары, немного драки, а в целом все прошло гладко.

— А что с моим компаньоном?

— Ничего. Посидит в посольстве, пока все не кончится, Ординария весьма мстительна, — томоэ ерошил шерстку Даниэля; идальго клялся отомстить за все. — Вот видите, и шевалье Даниэль нам пригодился, а вы так не хотели компаньона.

Полу-оборотень фыркнул:

— Ну да, хорошо, хоть честный оказался, а если б струсил и не рассказал?

Анжела чуть слышно застонала, приоткрыла глаза, обвела присутствующих мутным взором, приподняла голову и уронила ее обратно на подушку.

— Это бред...

— Увы, это реальность, — томоэ неспешно направился к двери: — Дон Эрбо, позаботьтесь о нашей гостье, объясните ей, в чем дело, накормите, обогрейте, а мы покамест выпьем чашку кофе.

Свисающий с руки герцога Даниэль бросил на друга сочувственный взор.

— Я с ней один не останусь! — возмутился подросток. — И вообще, это вы ее стащили!

Но дверь за герцогом уже закрылась, оставив идальго наедине с рыжей проблемой, которая уже достаточно пришла в себя для предъявления первых претензий:

— Что тут происходит? Почему я здесь? Вы вообще кто?!

Фабиан наклонился к ней и дунул в лицо. Анжела повалилась на подушку.

— Я люблю тишину и покой, — пояснил полукровка, словно уснувшая девушка могла его услышать.

Элеонора мерно обмахивалась веером, с ленцой осматривая Палату Благородных, превращенную в место судилища над некогда могущественным монархом. Взглянув на вдову, никто бы не сказал, что ей хочется кого-нибудь придушить. Хотя почему кого-нибудь? Если в порядке очереди, то сначала Рамона, потом Виктора, и напоследок — Гийома, просто так, из-за выражения лица. А еще надо бы надавать пощечин — себе самой, за идиотизм.

"О боги, кем, ну кем надо быть, чтобы довериться Рамону?!" — думала графиня. Она, правда, не могла поручиться за то, что сероглазый подонок замыслил похищение Анжелы сразу же, но сам факт...

— Матушка, Вальдано! — вскинулся Гийом, падме сжала зубы. О боги, ну тридцать пять ведь уже, а не пятнадцать!

— Да, Вальдано. Его тут судят, а меня вызвали для дачи показаний, — холодно ответила Элеонора.

— Но он идет сюда!

И верно: Рамон мог подняться к своей трибуне по любой из шести лестниц, но он выбрал ту, которая прилегала к скамье свидетелей. Графиня наблюдала, как он приближается к ней, спокойный, красивый, уверенный, небрежно придерживающий шпагу, и с наслаждением представила его бредущим в метеоритных браслетах на телепатический допрос.

— Сударыня, — зять остановился, снял шляпу и галантнейшим образом поклонился. Элеонора неспешно поднялась, протянула руку для поцелуя и сквозь зубы осведомилась:

— Где моя дочь, ублюдок?

Эмпат выпрямился и улыбнулся. Когда-то Рикардо научил ее бить кулаком в челюсть, но до челюсти Рамона еще надо допрыгнуть...

— Падме Анжела находится в надежном месте, под охраной.

— Если вы сейчас же не прикажете ее отпустить, — медленно, чтоб до него получше дошло, сказала вдовица, — я дам такие показания, что вас засунут в браслеты прямо в зале заседаний.

Томоэ не смутился и даже не удивился.

— Видите ли, падме... Вы сыграли хорошую партию, но в этой игре я опережаю вас на несколько ходов. Ведь донна Анхела по-прежнему у меня, а вы не знаете, где.

— Сударь, вы угрожаете? — подал голос Гийом. — Я обвиню вас в похищении, если вы...

Рамон молча поднял на него бровь, и сын заткнулся.

— В заложниках, как вы понимаете, — чуть извиняющимся тоном продолжил эмпат, — не только девушка, но и ее честь. Вернее, репутация в глазах общества. После обвинения в похищении ей останется разве что монастырь в глуши.

— Вам требуются мои показания? — уточнила Элеонора, понимая, что венценосный паразит держит ее в кулаке. — Нужные вам показания?

Герцог согласно кивнул.

— Я бы и так молчала, — буркнула падме, садясь на место.

— Донна Леонор, дело не в том, что я вам не верю, а в том, что не доверяю, — промурлыкал Рамон, еще раз поклонился и направился к своей трибуне. Графиня Робийяр сжала веер.

"Я засажу тебя в тюрьму, даже если это будет последнее, что я сделаю", — подумала Элеонора. Но сначала — дочь. Девочка не должна становиться заложницей этих игр...

Зал постепенно заполнялся: графиня и Рамон пришли первыми, но все остальные не на много от них отстали. Еще бы, такое представление дается редко, всем интересно, чем кончится. Обернувшись, Элеонора заметила среди рокуэльской делегации герцогского щенка. Для чего Рамон его привел? Собирается вызвать его как свидетеля?

За час Палата Благородных заполнилась магами, священниками и представителями стран-участниц. Как только все расселись по своим местам, герольды у парадного входа ударили жезлами в пол и объявили о том, что председателем нынешних Генеральных Штатов является его величество монарх Аргасский. Все прочие титулы Элеонора пропустила мимо ушей, ее больше интересовал состав судейской коллегии.

— А Мориак разжирел, не так ли, матушка? — спросил Гийом, пытаясь принять безмятежный и аристократический вид. Ему почти удалось.

— Государственные дела не идут ему на пользу, — отозвалась Элеонора. Премьер выглядел неважно и, видимо, не испытывал никакой радости от того, что ему выпало вести практически процесс века. То есть это еще официально не суд, но неофициально — судейская прелюдия.

Те же герольды ударили в колокол у парадных дверей, закрыли их и заложили засовом. Мориак встал, откашлялся и развернул обильно увешенный печатями свиток.

— Заседание Генеральных штатов объявляется открытым, — хрипло сказал премьер. — Первым будет разбираться дело Рамона Вальдано, герцога Рокуэльского.

Элеонора обернулась: Рамон сидел, опираясь подбородком на сложенные куполом пальцы, Оливарес побледнел и даже как-то сдулся, Феоне напоминала тигра перед прыжком, а дон Эрбо... Он смотрел на Мориака так пронзительно, что Элеонора забеспокоилась о здоровье премьера.

— Рамон Вальдано обвиняется в нарушении первой статьи Коронельского акта, а именно: "Никогда и ни один маг-полукровка не дожен занять престол и обрести корону ни в одном государстве, что есть или будет. Наказание — смерть". Обвинителем выступает весь Совет Араны. Свидетель со стороны обвинения?

Поднялся высокий стройный мужчина с короткими рыжими волосами и ухоженной бородкой.

— Луи Месмер, комиссар Совета в Аргасе, — сказал он.

— Свидетель со стороны защиты?

— Дон Мигель Оливарес, — рокуэльский премьер следом за комиссаром спустился вниз, к местам, отведенным для свидетелей. Все верно: Феоне лишила Ординарию возможности выступать в роли обвинителя, но ее представители могли свидетельствовать — разумеется, против Вальдано.

Мориак коснулся лба платком, сел и произнес:

— Так же была подана жалоба от графини Робийяр...

Вдова легко встала и громко заявила:

— Я обвиняю командора Совета Виктора Робийяра в незаконном проникновении в мой дом и попытке похищения моей дочери, — она обвела зашелестевший зал насмешливым взглядом и остановилась на аргасском комиссаре. — Чего же хотел Совет Араны добиться от меня столь странным образом?

— Сударыня, — мягко улыбнулся Месмер, — уверяю вас, что виновные понесли должное наказание и...

— Протестую, — немедленно вклинился дон Мигель. — Падме Элеонора указана в списке свидетелей, проходящих по делу, а так как на нее явно оказывается давление, я требую отвода этого свидетеля!

Мориак стукнул молоточком по маленькому гонгу:

— Дон Мигель, мы рассмотрим ваш протест позже. Единственная причина, по которой падме Робийяр вызвана именно сейчас, заключается в том, что допрошенный командор Робийяр указал, что действовал по приказу эмиссара Олсена и этот приказ был связан с делом Рамона Вальдано, — премьер привалился к спинке кресла, отдыхая после долгой фразы, и устало сказал: — Совет ждет объяснений Ординарии.

Месмер поднялся.

— Как я уже говорил, все виновные понесли наказание. Некоторые, хм... мелкие сошки в своем стремлении выдвинуться переходят границы допустимого. К тому же, я вынужден с прискорбием заметить, что порой командоры пользуются своим положением ради личной выгоды.

Мориак уже открыл рот, но Элеонора перебила его:

— Вот как? Значит, вы признаете, господин Месмер, что кто-то отдал такой приказ из-за желания выдвинуться? Значит, вам все же что-то было от меня нужно, а теперь вы пытаетесь убедить Совет в том, что мой сын просто хотел свести со мной счеты?

Премьер снова протер лицо платком. Он меньше всего ожидал, что графиня будет вести себя так активно. Ему бы хотелось, чтобы она, как поседевшая от горя мать из старинной баллады, указала перстом на виновного, изобличила порок и успокоилась бы на этом.

— Сударыня, вопросы такого рода здесь задает Совет, поэтому будьте добры сесть.

Элеонора и не подумала подчиниться. Ей было интересно, плюнет ли Месмер на ее показания или же ему так охота отправить Рамона под суд, что он рискнет репутацией Ординарии и признает, что давление имело место?

Луи Месмер благодушно улыбнулся.

— Видите ли, многоуважаемые члены Совета... Нам известно, что падме Робийяр могла бы дать весьма интересущие нас показания. Это, разумеется, ни в коей мере не оправдывает действий моего подчиненного, и я приношу глубокие извинения графине. Конечно, мы сделаем все, чтобы возместить ущерб, нанесенный ей, а пока... Пока я прошу Совет заслушать показания Виктора Робийяра.

Вот теперь Элеонора села. Будь она слабее, то упала бы в кресло, как подкошенная. Показания ее сына! О боги, если Оливарес не придумает, как их опровергнуть, то конец и ей, и Рамону.

— Протестую, — вмешался дон Мигель. — Робийяр являлся участником нападения на дом графини, у него есть личные счеты и к моему сюзерену, и к своей матери, следовательно, его показания не могут быть объективными.

— Протест отклонен, действия командора будут рассмотрены в свете представленных сторонами доказательств, ввести командора Робийяра, — на одном дыхании выдал Мориак.

"Все, точка", — подумала Элеонора. Формулировка "в свете представленных сторонами доказательств" означает, что если Рамона признают виновным, то все обвинения с Ординарии снимут.

Привели Виктора. Вдова брюзгливо отметила, что о своей физии сын уже позаботился: следов от нападения кошки не осталось.

— Матушка, он может опорочить наше доброе имя, — прошипел Гийом.

— Может, — подтвердила Элеонора, — и опорочит, не сомневайтесь.

— Но его нужно остановить!

— Я буду весьма вам признательна, если вы его застрелите.

Виктора привели к присяге (поганец успел бросить на мать торжествующий взор), и Мориак, чей платок уже можно было выжимать, приступил к допросу:

— Командор, расскажите нам все, что вам известно о помолвке и подготовке свадьбы Рамона Вальдано и вашей сестры Бертиле.

Виктор заговорил, но еще до того, как сын открыл рот, Элеонора поняла, что он расскажет все. Он и рассказал: все, что видел, все, о чем слышал, все, про что догадался. Ну а после волнующего повествования шевалье об Остенлибском инциденте можно было ставить крест не только на Рамоне, но и на семье Робийяр. Дон Мигель делал все, что мог, но против Оливареса были факты и улики, кроме того, на досудебном слушании не отводят улики, а всего лишь сравнивают доводы защиты и обвинения. И сравнение выходило явно не в пользу Рамона.

Сын наконец умолк, и Элеонора поняла, что сейчас будет ее выход.

— Падме Робийяр, Совет просит вас предстать перед ним, — кашлянул Мориак. Элеонора спустилась по лестнице. Она пересекла зал, чувствуя, как с каждым ее шагом напряженность в зале распухает, словно губка в ванне. Графиня взошла на кафедру ответчика, и ей поднесли Святое Писание для присяги. Женщина поклялась говорить только правду, усмехнувшись про себя: уже тысячу лет правдивость свидетелей гарантировали не клятвы, а магия: в красивом узоре на кафедре располагался большой янтарь который вспыхивал каждый раз, когда свидетель лгал. Графиня улыбнулась. Аскелони научил ее, как обвести камешек вокруг пальца.

"Просто недоговаривай, дорогая", — усмехался он.

— Сударыня, подтверждаете ли вы слова вашего сына?

— Он не соврал, против своего обыкнования, — со смешком ответила Элеонора. — Но только в том, что видел, а его догадки просто смешны.

— В таком случае вы можете пролить свет на истинную причину всех этих событий? — спросил Мориак.

— Могу.

— Что связывало вас с Карлом Аскелони и герцогом Вальдано? Рикардо Вальдано, — уточнил Мориак. Элеонора молчала и улыбалась. Она думала. Сказать правду нельзя, солгать невозможно, остается выбрать — Карл или Рикардо?

— Сударыня, отвечайте, запирательство преследуется...

— Даже если ответ заденет мою честь? — так Карл или Рикардо? Хотя оба... нет, это слишком для такого добродетельного общества.

— Сударыня, это необходимо для торжества...

— Мы были любовниками.

Зал взбурлил. Сынка перекосило так, словно он разжевал помидор и, только проглотив его, понял, что овощ с душком. Месмер привстал, дон Мигель поперхнулся.

— Вы... сударыня, то есть с кем? — выдавил Мориак.

— Рикардо.

— А Аскелони?

— Он знал об этом, — и их вполне устраивала любовь втроем, тем более, что это была лишь пикантная приправа к содружеству иного рода.

— Почему он женил своего сына на вашей дочери? — спросил Луи, забыв, кто ведет допрос.

— Это же мезальянс.

— Он хотел сделать мне подарок, — Элеонора возвела очи горе, подпустив в голос романтической грусти.

В ходе заседания наступила пауза. Мориак перекладывал бумаги на столе, Гастон IV тяжело дышал.

— Ваша дочь сочеталась браком с Рамоном Вальдано 4 августа 1617 года? — спросил премьер, и шебушание в зале мигом стихло.

— Да. 16 февраля 1618 года умер Рикардо, а примерно через год у Бертиле и Рамона родился сын. А спустя еще год они погибли.

— И вы обвиняете в этом герцога?

— Протестую, это не доказано! — возмутился дон Мигель.

— Протест отклоняется. Почему вы не подали жалобу в Суд? — продолжал Мориак, поскольку свидетельница промолчала.

— А вы полагаете, что мне приятно здесь находиться? — осведомилась Элеонора. — Я не желаю, чтобы наше имя трепали на каждом углу.

Гастон IV наклонился к премьеру и что-то прошептал ему на ухо.

— Вы допускаете, что Рамон Вальдано мог убить супругу, так как она узнала, что он полукровка? — послушно озвучил волю монарха премьер.

Элеонора фыркнула:

— Я знаю, что он терпеть не мог жену, а наследник был, мягко говоря, неудачен.

— Значит, вы обвиняете его в убийстве вашей дочери?

— Да, — это единственное, что ей оставалось. Нозови она подлинную причину покушений...

— Его сиятельство был на пути к Кассар-Белю в ту ночь убийства, а когда охота остановилась на ночлег, уединился с донной Феоне, — сухо сообщил дон Мигель.

— О да, но ведь донна Феоне — волшебница, — засмеялся Месмер, — и что ей стоило открыть портал для герцога? Кстати, многоуважаемый Совет, нами была представлена запись медицинского осмотра ребенка Рамона Вальдано, которая сама по себе служит одним из весомых доказательств его вины. Младенец родился уродом, но я предлагаю не озвучивать здесь данную запись, дабы не шокировать дам, — Луи коротко поклонился в сторону церковной ложи, где находились кардиналессы и епископессы богинь. — Кроме того, Остенлибский инциндент...

— Довольно, пожалуй.

Элеонора вздрогнула и обернулась. Рамон поднялся, стряхнул вцепившуюся ему в руку Феоне и стал спускаться вниз.

— Сударь... ваше сиятельство, сядьте, это нарушение процедуры, — воззвал Мориак.

— Вы хотите знать, не полукровка ли я? — проигнорировал премьера томоэ. — Впрочем, какой смысл скрывать то, что уже давно очевидно?

— Томоэ, прекратите! — закричал Фабиан.

— Не сходи с ума! — взвизгнула Феоне. Рамон остановился напротив Мориака и устремил на него пристальный взгляд, глаза в глаза.

— Месмер, остановите его! — рявкнул король Аргаса. Но комиссар только привстал, разинув рот, а с Мориаком творились дивные вещи: крупный обладатель трех подбородков и объемистого живота на глазах у пораженной публики превращался в крепко сбитого, поджарого атлета.

— О боги, — выдохнула Элеонора.

— Это невозможно, — громко вздохнул Месмер.

— Полагаю, так будет намного лучше, — любезно улыбнулся эмпат, пока Мориак ошалело ощупывал себя руками. Гийом вскочил, Месмер кашлянул.

— Думаю, что вам надлежит сдать шпагу капитану королевской гвардии, — сказал маг, поглаживая бородку и не отводя от Рамона цепкого взгляда, в котором уже зажегся научный интерес. Эмпат отцепил шпагу и небрежно бросил ее в руки первому подвернувшемуся солдату; к герцогу подошел один из эмиссаров.

— Вашу руку, пожалуйста.

Рамон протянул ему правую, и тут с рокуэльской трибуны раздался пронзительный крик.

— Рамон! Рамон! — кричал Фабиан. Мальчик ринулся вниз, перепрыгивая через ступеньки, растолкал стражу и бросился к герцогу.

— Рамон... — жалко выдохнул полукровка, цепляясь за руки эмпата, на правом запястье которого поблескивал метеоритный браслет.

— Тише, тише, тшшш, — томоэ притянул его с себе и коснулся губами лба Бьяно, на миг задержав поцелуй. — Со мной ничего не случиться. Иди, зверек. Не бойся.

Он мягко отстранил потерянного подростка, высвободил свои руки из горячих цепких пальцев, погладил его по щеке и пошел прочь. Фабиан молча провожал опекуна взглядом, чувствуя, что внутри что-то разрывается. Мимо прошел гвардеец с герцогской шпагой.

— Отдай! — вспыхнул Фабиан. — Дай сюда! — он вырвал из рук ошарашенного солдата шпагу и выбежал вон из зала.

— Томоэ, зачем вы это сделали? — безнадежно, в третий раз, спросил дон Мигель.

— Вы уже спрашивали, — терпеливо ответил эмпат. — Это все равно случилось бы рано или поздно, и я предпочел сделать свой ход, пока у меня еще есть козыри в рукаве.

— Какие еще козыри, томоэ? — вздохнул Оливарес, взглянув на браслет.

— Весьма интересные, — сверкнул зубами Рамон. — Не впадайте в отчаяние, дон Мигель, я не стану совать голову в пасть льву, не зная, как ее оттуда вытащить.

Премьер только усмехнулся. Рамон прислонился к окну, прикрыв глаза. Он чувствовал себя усталым и опустошенным, и его неуклонно тянуло к одному маленькому, далекому огоньку... Странно, но за все эти годы они никогда не расставались больше, чем на два-три дня.

— Томоэ, вы хорошо себя чувствуете? — обеспокоено осведомился Оливарес. Герцог медленно склонил голову.

— Фабиан не приходил?

— Нет, я запретил ему.

Эмпат потер лоб рукой, взъерошил волосы и помассировал пальцами брови.

— Да, вы, наверное, правы...

Дон Мигель покашлял.

— Томоэ, я бы не хотел вас беспокоить еще и этим, но... вы понимаете, что они все видели?

Рамон поморщился. Мнение почтенного сообщества о выходке Бьяно его не волновало никоим образом.

— Я предпочитаю, чтобы они судачили о невинном поцелуе, а не о том, как меня оттащили за шкирку в тюрьму.

— И поэтому вы пошли туда сами.

Рамон отмахнулся.

— С Фабианом все в порядке?

— Да, — сухо ответил Оливарес. Герцогский воспитанник бродил по посольству как оглушенный, не реагировал на вопросы и обращения и не разговаривал даже с друзьями. — Ну что ж, ваше сиятельство, вынужден вас покинуть. Будут еще распоряжения?

— Соберите кортесы и как можно деликатнее постарайтесь донести до них известия о случившемся. Вот эти указы, — герцог тронул горку свитков, — так же подлежат оглашению на кортесах.

Оливарес убрал свитки в портфель, встал, поклонился и вышел. Рамон присел на кровать, потом прилег. Состояние было какое-то муторное, как мелкий осенний дождь: вроде и ничего особенного, а противно.

Он провел в тюрьме Ординарии уже неделю. Комната, надо сказать, была вполне уютная, не считая замков, решеток и нескольких слоев магической защиты. Герцогу позволяли видеться со своими подданными так часто, как он хотел, браслет тоже не мешал жить, а душу все тянула и тянула тоска по кошачьим голубым глазам. А по ночам Рамону снова стали сниться сны, чего давно уже не бывало — с тех пор, как он приютил маленького раба. Во сне томоэ брел сквозь кромешную тьму к мерцающему вдали огню, костру, который распускал золотые лепестки во мраке. И среди них стоял Фабиан, стоял и улыбался, ждал его, обхватив себя руками, молча звал к себе. Эмпат шел, потом бежал, все быстрее и быстрее, но чем быстрее он двигался, тем стремительнее отдалялся костерок, оставляя Рамона в полной темноте, одиночестве и холоде.

Герцог почувствовал, что за ним следят, и усмехнулся про себя. Луи Месмер обвешался амулетами и заклинаниями и думал, что его не видно-не слышно. Вот и дальше пусть так думает. Рамон скинул туфли и растянулся на кровати во весь рост, еще и зевнул. Комиссар не ушел. Эмпат видел его интерес. Его любопытство. Его алчность. И, что гораздо важнее, — зависть. Зависть к другу, который смог его переплюнуть. Чародея аж свербело от желания разобрать заключенного по деталькам и посмотреть, как он устроен. И наконец это желание сподвигло Луи переступить порог камеры.

— Герцог?

— А? Кто тут? — сонно отозвался Рамон.

— Я, Луи Месмер.

— И в тюрьме ни минуты покоя, — проворчал эмпат, садясь в постели. — Что вас привело в мою скромную обитель?

— Я хочу поговорить, — неторопливо произнес Месмер, усаживаясь на стул напротив томоэ.

— Говорите, — разрешил эмпат. — Только не вздумайте курить.

Луи сунул трубку обратно в карман.

— Меня, ваше сиятельство, очень волнует Жорж Мориак и ваши анализы, — доверительно признался маг.

— Вы как-то странно объединяете категории, мессир. Какое отношение имеет местный премьер к разнообразным жидкостям, взятым у меня на анализ?

— Видите ли, — протянул комиссар, — столь радикальное похудение непременно должно было привести к серьезным сбоям в работе внутренних органов, в первую очередь — сердца...

— Не привело? — осведомился рокуэлец.

— Нет, что и странно. Мне бы так не удалось, — сказал Луи.

— И что же Мориак?

— Хм... по-моему, он вполне счастлив, хотя Гастон смотрит на него косо.

— Подозревает в получении взятки, — хмыкнул Рамон. — При чем тут мои анализы?

— Это еще любопытней. Теперь я понимаю, как вам удавалось обманывать проверяющих.

— И как же? Мне и самому интересно.

— Ваша кровь, равно как и прочие жидкости, точно такие же, как у человека. У полукровки этого быть не может, — Луи привалился к спинке стула, пощипал бородку и прищурился. — Это изумительно, — прошептал он. — Изумительно и ни на что не похоже. Вы человек, но ваши возможности...

— Странны и необъяснимы, — зевнул Рамон. — Но со временем привыкаешь...

— Собственно, ваши отличия от человека столь минимальны, что их можно обнаружить только при очень тщательном и внимательном анализе.

— Обнаружили?

— О да, но обычная проверка, которой подвергаются все королевские дети, не способна их выявить, — Месмер наклонился к Рамону и шепнул: — Так кто же вы? Или что же? И как это вышло?

Рамон задумчиво посмотрел на чародея. Неужели они все одинаковы? И это единственное, что их волнует?

— Так почему вы молчите?

Ну, раз он так этого жаждет...

— Я — искусственно созданный полукровка.

Это фраза стоила того, чтобы ее сказать. Луи три раза переменился в лице, вскочил и закричал:

— Но это невозможно! Полукровку нельзя создать!

— Аскелони же удалось, — флегматично отозвался Рамон. Чародей уставился на него, ероша волосы.

— Аскелони? Но как?!

Герцог встал, маг отпрыгнул, хватаясь за амулет. Томоэ выдвинул ящик стола и протянул Месмеру тетрадь в истрепанном переплете.

— Он вел дневник своего эксперимента, и эта первая тетрадь.

Комиссар вырвал записи из рук эмпата, как голодный тюлень — рыбу, и торопливо пролистнул.

— Они зашифрованы?

— Ключ к шифру вы подберете, — сказал Рамон. — Аскелони — ваш друг, в конце концов...

Месмер несколько минут медленно перелистывал тетрадь и наконец спросил:

— Так кто же вы?

— Не скажу, — безмятежно улыбнулся томоэ. — Впрочем, вы можете поторговаться.

— Что-о?

— Поторговаться. Скажем, вы отпускаете меня за недоказанностью обвинения — ведь анализ не выявил никаких отличий от человека — а я допускаю вас к записям Аскелони, в его лаборатории, позволяю вам изучать меня.

Луи захлопнул тетрадь и засмеялся довольно нервно.

— Сударь, сударь, но это ведь подкуп!

— Можно назвать и так, — пожал плечами Рамон. — Но, с другой стороны, представьте, какие возможности перед вами открываются! Благодарные потомки вас не забудут.

— А что мне помешает исследовать вас, пока вы здесь?

— Ничего. Но вам придется пробираться во мраке без единой свечки, во-первых, и во-вторых, придется делиться с другими, — Рамон улыбнулся. — И в-третьих, я ведь буду сопротивляться.

— Ну, позволю заметить, что это не слишком трудное препятствие. Многие сопротивлялись, недолго и без... — Месмер резко оборвал свою речь и задохнулся. Томоэ протягивал ему браслет. — Вы что?.. Вы как?.. Это же нельзя!

— Разве? — герцог вложил браслет в руку комиссара. — Подумайте обо всем этом на досуге, мессир. Это стоящее предложение. Обещаю, что не сбегу, пока вы мне не ответите.

Месмер поднялся, сунул тетрадь за пазуху и, недоверчиво оглядев стены камеры, словно сомневался в том, что им под силу удержать пленника, вышел за дверь.

Рамон неторопливо обходил посольство. Слуги косились на него чуть ли не как на вернувшегося с того света, вельможи осыпали вопросами, и только Феоне он сказал правду. Волшебница тут же обозвала его кретином и попыталась затащить в постель, но герцог увернулся от бурных ласк. Ему нужен был кое-кто другой, и к этому другому он сейчас поднимался.

Дверь в библиотеку была приоткрыта, и Рамон, остановившись за порогом, осторожно заглянул внутрь. Фабиан сидел на подоконнике, устроившись в широкой оконной раме. Подросток прислонился спиной к стене и сцепил руки вокруг слегка согнутых колен. Длинные, стройные ноги, обтянутые белыми чулками до колена и черными кюлотами, черный кушак вокруг тонкой талии, копна русых волос; эмпат не сразу понял, что любуется им, вбирает каждую черточку, каждую складку на одежде. Казалось, полукровка отдыхает, лениво наблюдая за прохожими, но Рамон чувствовал, что мальчик натянут, словно струна, тронь — и он разлетится, как стекло.

Эмпат протиснулся в щель и закрыл дверь. Фабиан не видел его, но почувствовал, как кто-то вошел, и раздраженно передернул плечами. Томоэ медленно подбирался к окну, он хотел сделать сюрприз, но его подвело тонкое обоняние воспитанника. Мальчик принюхался, вздрогнул, круто развернулся и едва не пнул Рамона ногами.

Подросток громко вздохнул, а спустя секунду герцог понял, что изо всех сил сжимает его в объятиях. Фабиан вцепился в камзол опекуна, уткнувшись лбом ему в плечо; Рамон ерошил волосы воспитанника, беспорядочно целовал его макушку и ласкал губами чувствительный кончик уха полукровки, жадно пил, пил, пил... он так изголодался по нему, а буря эмоций, которая охватила парнишку, пьянила сильнее выдержанного вина.

— Мой... мой... — хрипло прошептал герцог, высасывая чувства подростка с безумной жаждой, словно в последний раз, стиснув мальчишку так, как будто хотел задушить.

Фабиан все понял мгновенно. Горячее дыхание Рамона жгло ему шею, опекун придавил воспитанника к стене, и снова стала накатывать слабость и головокружение. Магу стало жарко и страшно. Рука Рамона скользнула по боку подростка и замерла на спине. Ноги Бьяно опять подкосились, как в тот раз, пол поплыл, перед глазами стал сгущаться мрак.

— Прекрати! — закричал Фабиан, вырываясь, но легче было скинуть хватку медведя. — Прекрати! Да кто же ты?! Перестань!

— Я эмпат, — выдохнул в ухо мальчику опекун, и Бьяно озарило. Собственно, это больше смахивало на удар по темени, но идальго стало ясно все: от молчаливых прикосновений Рамона до своих же обмороков от общения с ним.

— Ты... ты — эмпат? Ах ты... — задохнулся Фабиан, не зная от ярости даже какие слова подобрать. — Ах ты... ты...

— О боги, прости меня! Прости, прошу тебя, прости! — Рамон взглянул ему в лицо, но мольба в глазах томоэ и лихорадочные поглаживания по щеке взбесили кабальеро только больше. Мальчик рванулся, не глядя, засадил герцогу кулаком по спине, а тот вдруг упал перед воспитанником на колени и приткнулся лицом к его животу.

— Не убегай, пожалуйста, прошу тебя, не убегай...

Фабиан запустил руки томоэ в волосы, но дернуть изо всех сил не хватило смелости. Подросток закрыл глаза и привалился к стене, покорно ожидая, когда эмпат получит свое. Рамон не отпускал его, вытягивая все чувства без разбору, но когда мальчик заскользил по стене вниз, и вокруг все потемнело, герцог вскочил и ловко подхватил воспитанника. Он прижал Бьяно к себе и понес куда-то, а парнишка наконец прошептал:

— Да чем ты лучше Равизо, трус? Тот хотя бы не врал...

Гастон IV IV молча созерцал закат за окном. Пару дней назад Луи Месмер предъявил Совету результаты анализов Рамона Вальдано, по которым выходило, что рокуэлец — самый что ни на есть человек. Герцогу принесли извинения, правда, всучили с полдесятка эмиссаров, дабы дознаться, чем же это там занимался Аскелони. Вроде бы все правильно, факты не оспоришь, но аргасского монарха не оставляло ощущение, что его в чем-то надули. С порога кашлянул секретарь.

— Ваше величество, аббат Эмиль Дюпре нижайше просит об аудиенции.

Король кивнул. Доверенное лицо отца Григорио по пустякам не побеспокоит.

— Сейчас же, — приказал монарх. Спустя минуту в комнату вкатился низкорослый толстячок в сутане, прижимающий к груди темно-синий портфель.

— Мир вам, ваше величество, — склонил голову аббат.

— Добрый вечер, отец. Что привело вас?

— Одно неотложное дело, — ответил отец Эмиль, и Гастон IV заметил, что толстяк тяжело дышит, лихорадочно блестя глазами. — Прошу простить, но позвольте сразу перейти к делу, потому что моя находка чрезвычайно меня взволновала.

— Ваша находка? — нахмурился король. Священник поставил портфель на стол и расстегнул.

— Умоляю, ознакомьтесь вот с этим, ваше величество.

Монарх взял тоненькую пачку документов и распустил синюю ленточку. Едва Гастон IV прочел первые полстраницы, как сильно вздрогнул, и аббат Дюпре не без удовольствия отметил, что пальцы владыки с силой стиснули листы.

— Откуда это?

— Из личного секретера моего патрона, сир.

— Что? — король медленно поднял глаза на служителя церкви.

— Я бы принес их и раньше, но не мог подобрать ключ к шифру на дверце, — пожал плечами отец Эмиль.

— Так вы знали!..

— О, сир, разве вы поверили бы мне без весомых доказательств?

Гастон IV швырнул бумаги на стол и принялся их изучать. Затем его величество медленно собрал листы, перевязал их ленточкой и внезапно рявкнул так, что священник подпрыгнул:

— Лавуазен!

— Здесь, ваше величество, — вынырнул из-за двери секретарь.

— Епископ Медонский еще не покинул дворец?

— Нет, его преосвященство в покоях королевы-матери, сир.

— Пошлите за ним, — велел Гастон IV и, когда Лавуазен исчез, сухо спросил: — Почему он хранил это? Это компрометирует его.

— Некоторые документы, сир, касаются еще и консула Маурелли, и консула Коланьи, а что до остального — хадизары считают письма и грамоты доверенностями, и если бы мой патрон не смог показать их хадизарскому агенту, то с ним не стали бы иметь дела, — пояснил отец Эмиль, глядя, как лицо монарха мрачнеет, словно туча.

— Хадизарские агенты, хадизарские деньги, — бросил монарх. — О боги, неужели людям всегда мало и они всегда готовы продаться?

— Епископ Медонский, сир, — объявил Лавуазен. В комнату чинно вплыл отец Григорио.

— Мир вам, ваше величество, — священник обвел взглядом короля, аббата Дюпре и стопочку бумаг на столе.

— Мир вам, отче, — любезно отозвался Гастон IV. — Мы побеспокоили вас из-за одного небольшого дела. Прочтите, — его величество подтолкнул бумаги к епископу. Духовный владыка взял связку, увидел первый лист и побледнел.

— Это гнусная клевета, сир!

— Тем не менее, ее обнаружили в вашем тайном секретере, — сказал монарх.

— Мне подбросили эти бумаги, дабы очернить меня в ваших глазах, сир! — с достоинством выпрямился отец Григорио.

— Странно, отец Эмиль утверждает, что эти бумаги завелись у вас после Кармеля, — все так же любезно, но уже с оттенком тонкой издевки отметил Гастон IV. Епископ метнул в скромно потупившегося аббата жгучий взгляд.

— Допускаю, что его ввели в заблуждение, а может, он и сам подложил туда эти... доказательства.

— Это нетрудно выяснить, — протянул король. — Мы вызовем нашего придворного мага с талисманом правды, а уж он-то отделит ангелов от бесов или как там сказано в Святом Писании.

На сей раз на щеках епископа проступил румянец.

— Но ваше величество! Чтобы уличить Рамона в том, что он — полукровка...

— Но он — не полукровка, — жестко отрезал Гастон IV. — А за клевету на монарха можно ответить и перед Судом Паладинов.

Отец Григорио отшатнулся, а за дверью послышался шум.

— Лавуазен, что там у вас? — крикнул король.

— Сир, не беспокойтесь, это не стоит вашего внимания...

— Я пришла к королю и требую королевской справедливости, и не секретарю решать, стоит ли это внимания! — раздалось из-за двери, и епископ мигом распознал властные интонации сестры.

— Это падме Робийяр, ваше величество, — кашлянул отец Эмиль. Гастон IV взглянул на епископа и приказал:

— Впустите, Лавуазен.

Вдова была в черном, как и подобает вдове, с вуалью сзади до пояса, спереди — до груди. Женщина откинула прозрачную тряпочку и почтительно поклонилась, хотя Григорио мигом узнал этот мрачный огонь в глазах, не сулящий провинившемуся ничего хорошего.

— Сударыня, — монарх встал, демонстрируя рыцарскую почтительность к даме, — я слышал о вашем горе и глубоко соболезную вам и вашей семье.

Элеонора не отмахнулась от этих фальшивых соболезнований только потому, что их выражал король. Она явилась сюда по одному делу, но узрев братца, монарха и епископского секретаря вокруг стола с бумагами, решила покончить еще и с другим, чтобы брат наконец оставил ее в покое.

— Вероятно, вам было нанесено тяжкое оскорбление, если вы покинули свой дом в срок траура? — подкрался к сути сюзерен.

— Да, — отрезала графиня, прикинула так и этак и решила вести эту роль до конца. — Этот человек — мой брат, больше того он — священник, но ему не помешало... — Элеонора замолкла, сжав кулаки и раздувая ноздри. Король собственноручно подвел ее к креслу и попытался усадить, бормоча про стакан лимонной воды. Падме Робийяр увернулась и стала обходить стол, подбираясь к братцу. — Незадолго до Генеральных штатов он приехал ко мне и попросил отпустить с ним моего младшего сына — якобы это поможет ему навредить Рамону.

— Эла, опомнись! — вклинился епископ, но вдовица жестом велела ему прикусить язык.

— Клянусь всеми богами, я бы ни за что не отпустила с ним моего мальчика, если бы знала, для чего он ему понадобился!

— Для чего? — заинтересовался Гастон IV.

— Вы знаете, что про Рамона идет сплетня, будто он склонен к хадизарскому греху, а мой мальчик был... — голос вдовицы дрогнул, — так красив...

— Су... сударыня, опомнитесь, — подавился король, — вы обвиняете...

— Я повторю то же самое перед Судом Паладинов! — выкрикнула графиня, метнулась в любезно предоставленное сюзереном кресло и упала на подушки, поднося платок то к губам, то к глазам и наблюдая за диспозицией. Брат утратил свое хваленое красноречие и лопотал оправдания, отец Эмиль молчал и что-то обдумывал, венценосец наливался праведным гневом — медленно, но неуклонно.

— Лавуазен! — гавкнул Гастон IV.

— Здесь, ваше величество!

— Пошлите к герцогу Вальдано гонца с просьбой тайно посетить нас сразу же по получении письма. Вызовите затем трех гвардейцев и препроводите епископа Медонского в мою молельню. Он не выйдет оттуда до моего приказа.

— Но сир... — вякнул епископ, не в силах смириться с такой мгновенной опалой.

Лавуазен стрельнул поросячьими глазками налево-направо и убежал выполнять. Гастон IV дернул шнурок.

— Доставьте сюда сладостей, кофе и легкого вина для дамы, — повелел его величество лакею. Аббат Дюпре перевел дух. Пока все шло по плану, Рамон смог предусмотреть... или предугадать?.. почти все.

Сам гениальный провидец явился спустя сорок минут, как всегда, элегантный и небрежно аристократичный. Две недели в тюрьме Ординарии никак на нем не сказались.

— Сир, падме, — поклонился герцог. — О, преподобный?

— Это секретарь епископа Медонского аббат Эмиль Дюпре, — представил священника король. — Он только что предоставил мне весомые доказательства связи отца Григорио с хадизарскими безбожниками.

— Вас это удивляет? — поправил манжету Рамон.

— А вас нет? — напряженно спросил Гастон IV.

— По-моему, это очевидно. Отец Григорио хотел получить кардинальскую цепь, а если бы он изобличил полукровку, то есть меня, занявшего престол...

— Вдова Робийяр, — перебил аргасский владыка, — обвиняет епископа в... — он запнулся. — Что он хотел... использовать красоту ее сына в недостойных целях.

— Он и использовал, — пожал плечами томоэ. — Он провернул довольно глупую интригу, чтобы запихнуть мальчика в мой дом, ну а поскольку результат оказался нулевым...

— То он? — глухо спросил Гастон IV, а Элеонора подумала, что его приверженность рыцарским идеалам еще сыграет с ним злую шутку.

— Он расплатился мальчишкой с хадизаром, с которым состоял в сговоре.

Из кресла раздался крик.

— Простите, сударыня, — торопливо сказал Рамон. — Лимонной воды?

Элеонора отвернулась. Каким бы гадом не был ее брат, но всему же должен быть предел!

— Сир, это не должно выйти за рамки этой комнаты, — обратился к бледному собрату Рамон.

— Д-да, — ответил Гастон IV. — О боги, но какая низость!

— И этот человек имел наглость называть себя вашим другом, сир, — напомнил отец Эмиль. Король свел брови.

— Я должен отдать распоряжения Лавуазену, — отрывисто бросил он и вышел. Оставшиеся молчали. Элеонора не хотела требовать у Рамона дочь при лишнем свидетеле, отец Эмиль опасался говорить при вдове Робийяр, а эмпат рассеянно думал о Бьяно. Зверек в ярости и шипит на него, как дикий кот, но это пройдет со временем, возможно, уже по возвращении из дворца. В конце концов, мальчик сам этого хотел. Герцог улыбнулся.

— Над чем вы смеетесь, ваше сиятельство? — осведомилась падме Элеонора. Аббат навострил уши.

— Я думаю о превратностях любви, сударыня.

Графиня громко фыркнула.

— Любви! Нашли, о чем думать! Пфуй!

— Мне, наверное, пора жениться, — раздумчиво протянул герцог.

— Зачем? Можно подумать, с вас будет какой-то прок.

— Простите, в каком смысле, сударыня?

— В смысле супружеского долга, — отозвалась графиня, и аббат зашелся в приступе кашля.

— А падме Юппер не жаловалась, — заметил Рамон, переждав приступ.

— Ах, я же не про удовольствие...

Вошел король и сразу же направился к вдовице. Элеонора, поразмыслив, встала.

— Сударыня, ваш брат больше не побеспокоит вас, — глухо сказал монарх, — равно как и отзвук этой грязной истории.

— Благодарю вас, сир, — поклонилась графиня. — Но у меня есть еще одна просьба.

— Слушаю вас, падме.

— Я требую справедливости! — с места в карьер прыгнула Элеонора, круто разворачиваясь к Рамону. — Я хочу, чтобы вы вернули мне дочь!

— О боги, что?! — вскричал Гастон IV, у которого голова пошла кругом. Ему давно не выпадало таких тяжелых дней.

— Не что, ваше величество, а кого, — мягко поправил Рамон. — Юную Анжелу Робийяр.

— Так вы... вы похитили ее? — королю показалось, что он наконец-то начинает что-то понимать. — Похитили ее, чтобы добиться показаний падме Робийяр.

— О нет, что вы! Я узнал о том, что на дом графини готовится нападение с целью похищения ее дочерей...

— Так это вы узнали об этом? — возопил монарх, запутавшись окончательно.

— Да, я предложил свою помощь и лично принял участие в спасении девушки.

— Ложь! — вмешалась Элеонора. — Вы ее украли!

— Анжела была ранена, и я благодаря амулету перенес ее в свой дом, где девушке была оказана помощь.

— Он лжет, сир!

— Вы же видели, ваше величество, падме Робийяр ни разу не солгала на Суде, хотя ее показания были мне весьма неприятны, — вкрадчиво напомнил эмпат. Король сжал голову руками и упал в кресло.

— Лимонной воды, сир? Вина? — подкатился отец Эмиль.

— Но зачем вы это сделали? — в смятении спросил Гастон IV. — Зачем удерживаете ее?

— Видите ли... я питаю к девице Робийяр глубокую и пылкую страсть, — заявил Рамон. Элеонора пронзительно вскрикнула. — И я готов положить к ногам падме Анжелы руку, сердце и все прочие органы.

Король уронил бокал.

— Никогда! Ни за что! — закричала графиня. — Это все ложь! Вы видели Анжелу всего два раза!

— Ну, есть же любовь с первого взгляда.

— Ваше величество, запретите...

— Ваше величество, рассудите же здраво: девушка будет опозорена, а мое любящее сердце этого не перенесет.

— Я никогда не дам согласия на этот брак! — взвизгнула Элеонора. — Никогда!

— Почему? — тихо спросил Гастон IV, прикрывая глаза.

— Потому что моя первая жена пала от рук какого-то бандита, и уважаемая графиня вбила себе в голову...

— Если вы не отдадите мне дочь, я отправлю вас под Суд!

— А как же честь девушки?

— Хватит!!

Спорщики повернулись к королю, вспомнив о его присутствии.

— Я даю согласие на этот брак, — сказал Гастон IV, надеясь, что теперь они все уйдут. Не тут-то было.

— Даете? Даете? Согласие? — пролепетала графиня, и пол впервые в жизни ушел у нее из-под ног, а стены и потолок несколько раз поменялись местами. Она пришла в себя, полулежа в кресле, а Рамон обмахивал ее веером, соорудив на лице самое заботливое выражение. Несколько секунд женщина молча смотрела на эту наглую рожу, а потом, вспомнив, что он опять женится на ее дочери, закрыла лицо руками и стала дико хохотать.

— Это от счастья, — авторитетно пояснил Гастон IVу томоэ.

— Я бы не сказал, — пробормотал отец Эмиль. Элеонора отхохоталась, выпила полстакана лимонной воды и вырвала у герцога свой веер. Но перед тем, как встать и выразить свою благодарность монарху за оказанную милость, она на пару мгновений вперилась в лицо томоэ горящими глазами, вложив в короткий взгляд всю ненависть, на которую была способна. Эмпат дернулся от боли, графиня мстительно улыбнулась. Если бы она могла, она бы задушила Рамона своей ненавистью, а так — ей оставалось только уйти.

Рамон разбирал бумаги. Не то, чтобы за время его отсутствия их стало слишком много, просто шуршание аккуратно распределенных по кучкам бумаг успокаивало. Он еще не говорил с Фабианом после того, как... Герцог оттолкнул бумажонки и потер лоб. Если бы мальчик бесился, ему было бы легче, но подросток замкнулся в холодном, оскорбленном молчании. Правда, прошло около суток, может, уже отошел.

Тихо повернулась дверная ручка, и эмпат резко вскинул голову. В проеме стоял Фабиан. Глаза, как всегда, светились во мраке голубыми огнями.

— Да, Бьяно? — спросил Рамон. Подросток несколько раз качнулся с каблука на носок и наконец вошел.

— Томоэ...

— Да, я слушаю, — герцог поднялся навстречу воспитаннику. Тот смотрел в пол, водя пальцем по столу, и в его чувствах было что-то не то, не то, чего Рамон ждал и хотел.

— Я подал прошение, — начал мальчик. — О приеме в Медонскую гимназию магов. И его подписали. Сегодня.

Перед Рамоном все завертелось и куда-то рухнуло, а столешница вдруг пнула в бедро. Герцог оперся об нее одной рукой, другой вцепившись в локоть Фабиана.

— Что? — прошептал эмпат. — Что?! Вы... ты хочешь уйти? Уйти от меня? — вырвалось у него.

— Да, — как-то бесцветно ответил мальчик. — Уйти.

— Но ты не можешь, — Рамон качнулся вперед и с силой встряхнул Фабиана. — Не можешь! Ты просто не понимаешь! Зверек... После всего...

Подросток поморщился и отстранился.

— Простите, томоэ, но я устал быть вашей любимой грелкой.

— Грелкой? — запнулся герцог. Фабиан мягко освободился из рук герцога и направился к двери.

— Между лапаньем моих прежних хозяев и этой вашей любовью разница слишком маленькая, — негромко пояснил подросток и надавил на ручку. Дверь мягко закрылась. Рамон навалился на нее всем телом, но эмпат как никто другой понимал, что если он бросится следом за мальчишкой, то все будет только хуже. Оторвавшись от двери, герцог добрел до спальни, нашел в ней графин и усилием воли заменил воду на самую крепкую остенлибскую водку.

В вечер своей помолвки томоэ был безобразно пьян.

59