Два цветка на букет

Я молча кивнул, пылая от смущения и невысказанной обиды. И уже прокручивал в уме, как помягче намекнуть, что вообще-то в саду Марта дожидается, но что-то заставило пока придержать язык за зубами.

'В мире есть не только наш десяток', — обмолвился Вигитт. Мне никогда не называли всех обитателей домена, но теперь определить их стало нетрудно. В порядке, обратном наделённости властью: Альф, Чад, Марта, жинка (Лами?) и сестрица (Падхи) главы, Ка-Нон, Катион, ..., Дари, и, наконец, лично Ньяр. Девятеро. Место неизвестного — Вигитта — вычисляется без труда. Вот он какой, третий. И облачение говорящее: на светлую рубашку с кружевными манжетами и жабо накинут блестящий халат, и яркое сочетание чёрного с белым горделиво подчёркивает высокие права носителя. Ослушаешься такого — по мозгам гипнозом получишь, ага, 'пусть всем будет хуже' (особенно себе и Катиону). А ежели хочу целеньким остаться — так надобно изображать покорность, пока совсем не припрёт. Что там велели? Достать книгу?

Книгу?!

На тонких стеклянных полках ровно выстроились сосуды с водой, и призрачное освещение цветных грибов богато расцвечивало 'кухонный' склад. Катион пригрозил, что не даст мне читать ещё долго. Мог бы и не беспокоиться — такие записи не прочтёшь при всём желании. Пить? Ну-ну, это уже не книги будут, а 'еда', в местных представлениях. Может, в туалете на бутылку медитировать? Помнится, Ка-Нон таскал туда с собой что-то наподобие.

Ноги сами понесли меня к шкафу в углу. 'Чистый лист' — очередная насмешка, содержимое ёмкостей всё водица водицей. По изгибам стекла судить — так опять пролечу, в этих знаках-то ни бельмеса не смыслю. А кроме них, что разнится? Грибы?

Пушистые наросты мерцали неровно, к бутылкам — сильнее и чище. Может, яркие пятна, списанные мною на искажения от водных 'линз', на деле вызваны инфо-зарядами жидкости? Вот один кувшин — яркий, почти совсем белый; другой — голубоватая бирюза (наверное, учебник); третий — жёлто-зелёный... А у пола — целое зарево сплошь красных и огненно-рыжих языков. Справочники! Тогда чистый лист должен ничем не подсвечиваться.

Внимательный взгляд отыскал парочку тусклых пузырей, но, как назло, все они размещались высоко, рукой не дотянешься. И ступеньку-то не из чего сделать: единственная мебель в комнате — кресло хозяина. Требовался предмет подлиннее. За ним я и попросился в коридор — и уже ступая в проём двери, заметил, что Вигитт не сводит с меня умных светло-серых глаз.

Вылазка из 'библиотеки' длилась недолго: в закутке возле синей комнаты я прибрал к рукам швабру с длинной ручкой и немного проволоки для создания самодельного ухвата, на который и намеревался поймать 'лист'. Пошла в ход и запасная одежда — чтобы сосуд случайно не сорвался с хлипкого 'крана', а попал в кожистый мешок как в сачок. Пришлось изрядно повозиться, но опыт грабельно-леечного общения с крысоловкой дал неплохие плоды: в конце концов приспособление выглядело очень похоже на моё представление о нём и вполне выдерживало удар кулаком.

Вигитт сразу пустил меня обратно в читальню и даже как будто улыбнулся швабре, но лишь до тех пор, пока она не оказалась в опасной близости от стеклянных стеллажей.

— Минутку, — попросил я.

Пальцы дрожали от напряжения — следовало проявить огромную аккуратность, чтобы накрыть бутылку именно под тем углом, который позволил бы не смахнуть её с полки.

Хозяин комнаты уже поднимался из кресла, но искра творческого азарта разгорелась в целый пожар, и, боясь быть прерванным, я наспех подцепил 'книгу' 'сачком'. Взмах — пузырь повис 'на соплях' — ох, какой же тяжёлый... Осторожно опустив швабру, извлёк из складок грубой кожи драгоценную бутылку с 'чистой' водой.

— Живо назад!

Прервав любование плодами своих усилий, я оглянулся. Штатив со стеклянными сочинениями накренился вбок, и книги медленно сползали к западающему углу. К щекам прилила кровь. Ох, не время сейчас тушеваться — ещё вот-вот, и...

— Держать помоги! — прикрикнул Вигитт и, явно не собираясь надрываться сам, плюхнулся в ближайший котлован с водой.

Плечо подпёрло шкаф с запавшего края. Вот и 'проявить покорность' — едва пол-библиотеки не обрушил. Заветный 'чистый лист' покоился на мху в безопасности от обвала, и при взгляде на него в голове растеплялось дурное самолюбие. Всё-таки смог..!

Минута, вторая, третья... Мышцы уже свело от натуги, а крен только больше стал. Ну почему именно я?.. Сложно им, с их-то красной, всё исправить?!..

Четвёртая, пятая... Напряжение переросло в боль. Я зажмурился, и тут в лицо пахнуло горячим цветочным ветром. Дверь нараспашку, на фоне проходного потока — знакомый жёлтый силуэт.

— Гд... — тревожно выдохнул пришелец, но, заметив мои усилия, не стал договаривать.

Полки надрывно звякнули и резко встали на место. Проскользив по стеклянной глади, книги точно заняли прежние места и благодарно засияли.

— А вот это уже вне допустимого.

Я обернулся; Дари неодобрительно хмурил тонкие брови.

— Заморок!

— Тише, тише, — Вигитт встал между нами и развёл руки в открытом жесте. — Он выполнял задание... — хозяин библиотеки с сомнением взглянул на швабру: инструмент валялся посреди комнаты, проволочное кольцо провалилось до середины ручки. — Да, задание. И выполнил. Пусть и своим способом, — Похоже, моё изобретение надолго приковало к себе внимание книжника. — ...но справился.

— Не суди по букве, — поморщился Дари. — Не тот случай, чтобы играть добряка. Одно слово — и этот тип... — начальник метнул в меня убийственный взгляд и умолк.

Лунноволосый медленно покачал головой.

— Пусть остаётся, — по слогам произнёс он. — Я решил.

Видимо, заместителю главы не пришёлся по вкусу такой ответ. Скривившись не то от жалости, не то от презрения, Дари холодно прошипел:

— Ваша воля... ваша воля, — и быстро вышел из комнаты.

Мы с Вигиттом остались наедине; его взгляд безмолвно укорял: 'Зачем всё это?' С каждой минутой угрызения совести становились всё сильнее, и желание увильнуть — тоже. Сейчас — или никогда.

Откашлявшись, я сипло попросил:

— Можно вернуть швабру в бытовку?

Видимо, мой нежданный заступник ожидал очень других откровений.

— Ученик! — гаркнул он, руша привычный порядок мыслей. — Ты своё место в домене представляешь? А то — ходит тут, как главный, распоряжается вещами, как полноправный — и никого, ни-ко-го не уважает! На уме одному тебе понятные планы: 'унести швабру', 'принести швабру'!.. А достойный ученик для начала извинился бы да спросил, чего я от него хочу — или ты думаешь, моё 'он справился' перед Дари освобождает от всех дальнейших испытаний?!

Вигитт яро промерил комнату до кресла и рухнул в него с таким размахом, что странно, как не набил синяки; он взаправду рассердился, однако чувствовалось, что напряжение между нами — того же рода, что натяжение поводка.

Требует продолжения испытаний? Имеет право. Когда Дари обозвал меня заслуженным словом, следовало не моргать с выражением, а прямо попросить о наказании. Но тогда помешала чехарда в голове, а теперь уже поздно — Вигитт взял всю ответственность на себя и тем поставил меня в странную зависимость от его желаний.

— Кхм... — выдавил я, пытаясь совладать с настроением. В горле крутилось вовсе не это нагловатое 'кхм', но от смущения слова завязли меж зубов.

— Кхм, — повторил, сообразив, что забыл изрядную долю заготовленного ответа, — прошу прощения. У меня и в мыслях не было что-то портить... Я просто не знал, как действовать, не порт...

Мороки, что за чушь льётся из моего горла? Правильно себе говорил — пора учиться объясняться не только с мыслечтецами! Вспоминай, вспоминай, дурень, что хотел сказать!

— ...То есть, без шваб... — чтобы скрыть очередную неловкость, я погромче кашлянул. — Ну, то есть, другим способом.

Лунноволосый всё ниже склонял голову на протяжении всей исповеди и наконец совсем зарыл её в пальцы.

— Для спуска полок есть вентиль. А ты паршивец. — В голосе книжника скользнуло снисходительное веселье. — Иди себе. Тысяча способов, ага?..

Три поспешных кивка — и я уже мчался к синей комнате. Заступившись за швабру перед Дари, новый знакомец скрутил в узлы все линии моей жизни, и теперь никуда не деться с его привязи — а то, что намерения чёрного распространяются дальше, чем на одно задание, прозвучало в открытую. 'Ученик'. Прости, Катион..!

Хм... Но врач утолял в нашем общении жажду к эксперименту. А библиотекарю-то на кой уродец, не умеющий читать и летать? В груди перекатилось, давя на сердце, страшное подозрение...

'Посчитай два плюс два'. Сияние Вигитта — почти белое, светло-серые глаза, переливчатый, волшебный голос. Все эти признаки наличествовали и у 'гостя с небес', что залетал к Катиону в первый мой выход из комы. 'На консервы'... Вопрос сиделки: 'Что там с Ньяром?' — как будто указывал на главу домена, и оттого именно с ним в моей памяти накрепко связался солнечный гость. Тогда как в действительности пришелец (насколько удалось разглядеть сквозь пальцы врача) — точь-в-точь лунноволосый библиотекарь. 'До первого запаха...' — вероятно, пришло время?..

Даже если и так — видимо, людоед передумал.

Поглощённый вселенским вопросом смысла и домысла, я забыл занести швабру в закуток и предстал на пороге синего общежития, сжимая её торжественно, как штандарт. Плеск — из водопада, словно угольный сук из костра, выдался тёмно-синий Ка-Нон. Его нос, казалось, вырос в размере, раздутый негодованием.

— Швабра... куда? — тихо спросил смотритель хозяйства.

— А! — заметив оплошность, я поспешил в коридор, чтобы оставить инструмент где взял — но поздно. Ворчун не пожелал отставать.

— Почто брал? — взвизгнул он, как только швабра заняла своё место. — Чёрным блеснуть?

'Да век бы не знал этих чёрных!' — громко ругнулись мысли. И стало очень стыдно перед Ка-Ноном — ведь он ответствен за порядок в домене, а значит, именно ему, скосив полки, напакостил безголовый слуга.

— Не по делу брал, — я понуро сгорбился. — И не по праву.

— Неделя дежурства, — сухо отрезал Ка-Нон, аж опустив веки от отвращения. — Ладно хоть, свою, а не какую попало... — В монотонном голосе проскользнуло тепло.

В груди привычно разлилась щекотка неловкости. Очень душевный упрёк, почти отеческий: мол, коли схватился за инструмент, так хоть пользоваться им научись. Снова вытащив из бытовки швабру (теперь уже вполне законно), я потопал обратно, поглощённый мыслями о тысяче способов унижения.

Вигитт мастер тонкой насмешки: объём задачи таков, что мой конёк — больная фантазия — не охватит столько и за неделю. А выход 'обозвать собеседника ляпсом от одного до морока раз' — слишком топорный: если в течение часа повторять слово 'дурак', то, вместо того, чтобы унизить собеседника, заставишь его вдоволь посмеяться над твоей самокритичностью. Нужно нечто промежуточное.

А ещё как-то придётся наложить ответ на воду. Но кто соизволит преподать выскочке со шваброй азы современного правописания? К Катиону идти нет смысла — он и так чтение запрещал, — Ка-Нон от меня кривится, как от кислятины, Марта скрывается, Чаду веры нет... а совет сейчас ой как нужен.

— Альф, — одновременно заставляя швабру более или менее ровно плыть по полу, обратился я к единственному, кто не вызывал подколенной дрожи, — ты часто делаешь записи?

Мальчонка задумался, пропуская сквозь пальцы серые прядки волос — казалось, они и пахли горько-дымно.

— Нет, у меня очень грязный почерк, — вздохнул он и внезапно оживился: — Хотя... если помочь, так попробую. Начитывай.

— А... — без особой радости отозвался я. — Нечего пока. Там задача про тысячу оскорблений.

Альф безразлично пожал плечами, поглощённый изучением изгибов махрового покрывала. Минут десять щётка бодро елозила по полу; её влажные шлепки казались удивительно громкими.

— Изар, — сосед позвал меня так неожиданно, что швабра выскользнула из рук. — Изар, ты у Вигитта испытания проходишь?

— Да! — я ответил резковато, потому что разозлился на непослушный инструмент.

— Он тебя не возьмёт. Вигитт ищет супруга, а ты никакой.

Только-только поднятая швабра снова украсила собою мох.

— Чего?

Альф не удосужился ответить, лишь вздохнул и опять отвернулся к стенке, водить пальцем по пушистому узору.

Ну-ну, больше ври. Синий наверняка опять пакостит: чем-то я ему не глянулся, особенно после 'откровений' про Белый дом. Но в свете того, что рассказал Катион о половых отношениях современных людей... может, у них уже тысячу лет такие порядки? Влечение непредсказуемо: вон, какая красотка Падхи, а вызывает лишь желание бросить: 'Оденься', — тогда как Марта (весьма посредственной внешности) сводит с ума пол-домена. А внезапную — и весьма заметную! — приязнь Вигитта ко мне объяснить чем-то иным просто не получается. Раньше-то, кажется, рассматривал как блюдо к обеду.

Сложно. Приписывать человеку скотские помыслы только за то, что он был слишком мил с тобой — логика совершенного подонка. Притом, огульно охаяв доброго человека, я поставлю точку в доказательстве утверждения: 'чем лучше ты относишься к Изару, тем меньше уважения дождёшься в ответ'. А в случае с Вигиттом эта максима приведёт лишь к одному исходу — на консервы. Ладно, утвердимся в мысли, что Альф наврал, и подумаем, что там с испытаниями...

— Изар? — снова окликнул меня мальчонка. — А почему именно тысячу, а не сто или миллион?

Такая вроде бы присмиревшая швабра знакомо повалилась на пол, но я не огорчился. Синий поднял правильный вопрос: может, в самом числе кроется ключ к решению, которое понадобилось таинственному книжнику?

Тысяча. Два в кубе на пять в кубе. Два в кубе... Пять в кубе почти равно двум в седьмой. Восемь и сто двадцать восемь. Ну и что?..

— Швабрика! Шв... Эврика! — Заливистый хохот Альфа после моей 'Швабрики!' слегка остудил мозги. — Есть! Теперь ещё записать... запи..! — проговорив вслух, я понял, что надёжно справиться с задачей впечатать данные в жидкость сумею лишь одним способом. И вот уж точно не стоит доверять 'запись' соседям по спальному месту.

Остаток дуги пришлось потратить на дорешивание; за спиной шушукались младшие синие: с лёгкой руки Чада меня теперь кликали не иначе как 'швабрик' — в честь того эвристического вопля.

Краем уха слушая смех соседей, я понял, что вступил на новую тропу и отныне придётся шевелить отнюдь не только извилинами. 'Сплюшка', 'паршивец', 'швабрик' — да, ключевой поворот совершён: материал для консервов ожил и стал чем-то большим, чем история. Но покуда иные товарищи смотрят на него как на сборник анекдотов или боксёрскую грушу, можно ли думать, что 'живой' — равно 'человек'?

И нечего грешить на жестокость обитателей домена (по крайней мере, их большинства), если я сам всеми четырьмя ухватился за нижнюю отметку на шкале 'уважение'. Марте грубил, Ка-Нону грубил, Катиону ни разу доброго слова не подарил, от работы отлынивал по малейшему поводу. 'Как полноправный', ага, в точку. Зато прогибался под прихоти Чада, никогда не упускал случая покрасоваться своей особостью и охотно злоупотреблял мягкостью тех, кто осмелился её при мне проявить. Вот и библиотекаря едва не постриг под ту же гребёнку — 'правильно', верить надо именно синим, не на пустом же месте они навек в незнайках застряли.