Два цветка на букет

Опять задача не решается без обращения к потерянной автобиографии. Спасибо морокам, хоть теперь стало ясно, как в моей голове глубокая древность научилась уживаться с современностью... и что из этого первично, а что — подпорка для потерянного ребёнка. Мой пестун нашёл тонкую грань между полным невежеством и полным знанием, чтобы провести подопечного через синий цвет в радуге, по образцу древних. Каким чудом Катиону удалось откопать тысячелетнюю спору и совладать с паразитом — вопрос трудный, но то, что обрывки ископаемой эры — именно морок, легко понять по их 'чуждости', невключённости, по сравнению с впечатлениями истинной жизни, такими, как умение строить речь и распознавать образы в быту и общении.

Стремянка дрогнула, и, по привычке сунув бутылку со спорами в подкладку плаща, я не мешкая сорвался к запруде, чтобы опередить соперника. Ожидания не подвели: вскоре на тропинке, легко приплясывая по чуть примятому мху, показался Чад. Что-то необычное резало глаз в облике гостя — возможно, отсутствие привычного 'лучистого' румянца, — отчего лицо становилось ещё пуще похоже на маску.

— Что, начальник, никак, вчерашний обет — на свалку? — Почесав нос, здоровяк усмехнулся. — Знаем вашу породу! Как на субординацию, так всегда у вас 'дела неотложные' находятся. Дело понятное: кому не охота приберечь место под солнцем. — Красногубый красавчик прищурил вишни-глаза. — Или, сказать верней, место под луной?

Похабный смех всколыхнул в груди притихшую было ярость.

— Вот уж кто бы... — Слова рассыпались в лихорадке гнева. — Да тебе до белых... — Представив недвижное лицо Марты, я до боли сжал кулаки.

— Ну-ну, скажи ещё — дуэль за честь дамы?

Насильник вновь расхохотался.

— Да! А ты... — На языке крутился мат, но пред лицом настоящего преступника он прозвучали бы слишком обыденно и слабо, и я на миг примолк, пока в уме не созрели подходящие слова: — Чтоб тебя... мороки дотла сожрали!

Сейчас я как никогда хотел, чтобы этот человек немедленно перестал существовать, и порханки почувствовали вспышку ненависти. За спиной, по бокам, впереди — всюду разорвались десятки сухих мешочков, заполонив воздух вонючей мглой. Сквозь острый мусорный дух почему-то вкусно запахло орехами, и мне под дых ударило что-то рябое и чёрное, заставив рухнуть на землю.

Сквозь дымку пыли и красные сполохи в глазах было видно, как скривился мой соперник, обхватив ладонями тёмную голову. Смутная фигура медленно оседала на мох, исторгая звуки не то кашля, не то утробной рвоты. 'Неужто сгубил? — Прилив злобы сменился лютым страхом. — Да нет же, Изар, нет — в дуэлях всегда по башке... Всё нормально... Сейчас... Всё пройдёт... Пройдёт..?' На миг промелькнула мысль, что даже если всё не нормально, то так мерзавцу и надо, но с ней облегчения не пришло — напротив, закваска оправдания превратила сыпучий ужас перед смертью в липкий комок вины: 'Убийца' — спазмом схвативший горло. Чёрный человек уже не кашлял, а лишь хрипел — а я недвижно слушал его хрипы, стоя на четвереньках, потому что не чувствовал сил оторвать от земли хоть одну конечность.

И вдруг мрак разорвало солнечное сияние. По небу, споро перебирая пятками, летела белая женщина; её тело светилось ярче морока, ярче пронзённых светом Альбы облаков. Стрижом упала пришелица на страдающего, одним движением срывая с головы, объятой рыжим пламенем, тряпку, и оба с плеском рухнули в воду, подняв такой фонтан брызг, что окатило не только меня, но и все окрестные грядки. Мусорный дух сменился кварцевой свежестью — это помогло отдышаться, и, наконец, я смог подняться с колен, чтобы ясно обозреть произошедшее.

В прозрачной толще запруды, почти у самого дна, Марта высасывала споры порханки из уст... Катиона. Розовые кудри разметались по волнам, скрывая лица и плечи, но я бы и в полусне узнал те тощие ноги и руки с чёрными ногтями, что надрывно скребли донный мох, оставляя на пушистой подстилке длинные царапины. И почему-то вскрытие истинной сущности моего противника удивляло куда меньше, чем внезапная чистота воды, позволяющая всё это видеть.

— Ах, ах, ах. Две измены нашли друг друга.

Сбоку и чуть позади меня объявился Дари; лицо — в мешке, халат плотно запахнут. Ступив на кромку берега, пришелец простёр босую ногу к воде, чтобы пальцами коснуться неспокойной глади. Ощутив присутствие мужа, Марта отпрянула от спасённого, но тот вдруг обхватил её двумя руками. Повернувшись так, чтобы касаться дна лишь боком, Катион — теперь его лицо стало видно — открыл глаза — 'жив!..' — и медленно, с заботливой страстью, поцеловал спасительницу в губы. Тело пробрала тёплая дрожь — чернокровый ласкал белую женщину так чувственно, что мысли притихли, лишь горячо пульсировала кровь в груди. Наконец, костлявая рука нашарила в воде мешок, и, оторвавшись от Марты, Катион натянул нехитрую маску на головы сразу ей и себе. Плеснула сильная волна — два человека шагнули на берег, неразрывно связанные жизнью и смертью. И стало заметно, как обвисли воздушные округлости Марты и как неуклюже ступила её маленькая нога в мох, вдавливаясь в землю тяжестью всего тела.

'Она... горела?' — 'Ну да, наверное, раз смогла взлететь, и раз даже Дари не смог поспеть впереди белой'. И — ни единого сомнения, в уголь или в алмаз.

Обиженный муж безмолвно буравил взглядом спины измождённой пары, почему-то не возражая против столь тесных объятий благоверной с другим. Миновав грядки с порханкой (нарочито медленно, словно запоминая каждый шаг), мужчина и женщина остановились и стащили маски с лиц. Бережно усадив Марту на мох, врач наконец повернулся к нам.

— И кто это тебя так отделал? — Синюшный цвет лица и багровый подтёк из носа не миновали внимания Дари. — Вот только не надо утверждать, что он.

— Он, — смачно сплюнул кровь в мою сторону черногубый.

— Он, — тихо подтвердила с земли белая.

— В дуэли. — В голосе Катиона ясно проступила издёвка. — На субординацию.

Дари схватился за воротник халата и скомкал блестящую ткань в кулаке.

— Так, срочно к Ньяру, разбираться.

Но повеление не возымело никакого действия на серого. Срыгнув очередной багровый сгусток, тот беспечно махнул рукой:

— Позови сюда. — И, повысив голос едва не до крика, исторгнул в лицо оторопелому второму: — Приказываю!

Привычно (но несколько более глухо, чем раньше) хрюкнув, желтокожий подчинился. И само это явление всколыхнуло в груди целую бурю подозрений, ещё слишком смутных, чтобы разродиться ответом на вопрос — 'почему?'.

Почему младший вдруг ведёт себя как старший? Что изменилось в домене за это недолгое время?

Когда чернокрылый силуэт исчез за изгородью, Катион медленно перевёл дух и опустился на мох рядом со своей благодетельницей. Оба — молча; дыхание рваное, спины сгорблены.

— Что принести? — Я присел на корточки, чтобы смотреть на лица, а не на макушки. — Из лазарета?

— Не надо. — Пострадавший махнул рукой, слегка задев мою щёку. — Шёл бы ты...

'...к морокам', — да, знаю, что другого адреса не заслужил. Мало того, что чуть не убил человека, которому жизнью обязан, так ещё и опять (опять! опять!..) простоял как столб, пока того спасали. Вигитт прав: не дорос я до решений.

— Подожди. — Серые глаза остановились на моих зрачках; от кашля и рвоты белки Катиона налились кровью и оттого стали совсем чёрными. — Мы виноваты пополам. Это моё решение. Наведённый образ.

— Зачем..?

Но ум и без подсказок быстро проложил тропинку к ответу. Я проорал в воду — Катион любитель почитать новости — выступал против моих дуэлей — решил воспрепятствовать... Спасти.

Не ясно лишь, почему под личиной?

— Чтобы выиграть дугу и неделю, — сипло откликнулся мыслечтец.

Дугу, в которую он, как победитель, смог бы заставить меня отказаться от серого цвета. И неделю, за которую непослушного ученика точно успели бы отправить в синие за самоволку — тем самым сберегая от Чадовых сетей.

Затянулись нестерпимые минуты молчания. Я не хотел извиняться — устное покаяние явилось бы лишь пустышкой для совести, да и к чему слова с Мартой и Катионом? Чтобы заслужить настоящее прощение, надо не плакать и рвать на себе волосы, а искупать мыслью и делом. А значит — прежде всего, раз и навсегда оставить манеру замещать решение своих проблем попытками вмешаться в чужие. Лезть в дуэль якобы 'за честь дамы', не владея никаким оружием и едва отправившись ото швов — проступок не лучше предательства, ибо причиняет страдания близким, но никак не виноватому. Ведь, главное (что не удивительно: глупые поступки часто имеют глупые мотивы, чем бы их ни прикрывали), ничью честь я защищать не собирался, а бездумно желал блеснуть своей находчивостью — оскорбление Марты послужило поводом, но никак не причиной обойти навязанный Вигиттом отказ, отдушкой для совести, чтобы мочь ощущать себя чистеньким. Ну вот, 'победил', мастер игры в поддавки. И — кому добро сотворил? Уж явно не 'отвоёванной' даме.

Поймав себя на мысли, что самоуничижение перед чтецами сознаний — не лучше, чем плач на публику, я заставил себя прекратить умственные излияния. Сделано? — сделано. Ошибка? — ошибка. Причины осознаны? — да. Так хватит стенать о том, какой ты плохой. Не привлекай к себе чувства бесцельным страданием. Лучше попытайся как можно крепче отметить нюансы, позволяющие опознать подлинность человека. Будь я повнимательней, мог бы догадаться об иллюзии двумя способами — свечение кожи и лёгкость движений: Чад никогда не приминал мох при ходьбе. Как мороки. У них тоже нет следов... и теней.

Вспомнив о встрече с паразитом, я ухмыльнулся собственной близорукости. Не зря говорят: 'Ярость застлала глаза' — правда, в моём случае не столько глаза, сколько нос. Ведь, если бы возле пруда так не воняло порханкой, запах пыли вместо жгучего мёда выдал бы сущность гостя.

От стремянки донеслись шорохи. Вскоре к нам явился Дари и, схватив Катиона за руку (тот стремительно выпрямился), потащил его к выходу из сада, сопроводив жест кратким пояснением:

— Глава всем велел на поляну.

Я посмотрел на Марту. Лицо и тело женщины сильно осунулись от перегрузки; у носа, глаз, подбородка — всюду пролегли свежие морщины, словно за полчаса минуло пятьдесят лет. Грудь мешками вытянулась до самой талии; мягкий живот обвис старческой складкой. Лишь причёска, украшенная каплями-бусинками воды, оставалась такой же пышно-кудрявой. 'На поляну' — нет, белая не сможет идти ни сама, ни с моей бестолковой поддержкой. Кто бы помог — из сильных? На уме навязчиво крутилось лишь одно имя, воспоминание о котором ожогом пробежало по коже, но быстро угасло в тупом равнодушии.

Потерпев, пока чёрные освободят лестницу (никто почему-то не вздумал перелетать), я забрался наверх и, приложив ладонь к щеке, громко позвал: 'Па-а-а-адхи!' — стараясь не думать об опыте прежних встреч с ненормальной девицей. Не дождавшись ответа, медленно спустился по другую сторону сада и лишь на полпути до пещеры заметил над деревьями стремительный бело-розово-зелёный вихрь, что мчался навстречу.

К счастью, бедствие пронеслось мимо.

Тучи устелили небесный свод махровыми пластами, не пропуская к земле лунный свет, и обычно светлая сумеречная поляна предстала взгляду мрачным капищем с тощими скрюченными идолами деревьев по обхвату. Довершали картину фигуры жрецов: ближайшая — маленькая и ладная (Дари), напротив — большая и разлапистая (Ньяр), а ровно посередине — кощей-еретик Катион, зловеще-зеленоватый в черноте. Лица остальных обитателей домена белели чуть поодаль (я сосчитал по пятнам: пятеро) — безлунная ночь не позволяла хорошо видеть всех, словно нарочно сосредотачивая внимание на главных персонажах действия. Лишь вдалеке, как слабый маяк, голубой звездой на шпиле сиял туалет.

— Эй, втор-р-рой! — Из горла Ньяра вырвался глубокий рык. — Живо ко мне!

В ответ на грозный приказ Дари ещё дальше отступил от главы... и схватил меня за руку. 'Иди давай', — шепнули криво изогнутые дольки губ; проникнутый дрожью неизвестности, я вступил в кольцо участников странного таинства.

— Итак, чёрные. — Ньяр придвинулся совсем близко и, схватив за запястье, задрал мою руку выше головы так, что заныло подмышкой. — Кто 'за', а кто возжелал ещё дуэль?!

'За... что?' — но предмет голосования явно оставался тайной для меня одного, чьего мнения, естественно, не спрашивали.

Хмыкнув, темногубый небрежно махнул в нашу сторону, лишь едва обозначив жест согласия, словно тем не высказывал мнение, а отгонял назойливую муху. Дари переминался с ноги на ногу, плотно прижав к вороту сплетённые кулаки. Но вскоре и его рука поднялась вверх. Узкая костлявая и маленькая изящная кисти нехотя соединились, и недружеский узел обхватила широкая мягкая ладонь Ньяра.

— Признан единогласно! — Глава чуть подпрыгнул. — Отныне моим заместителем назначен Изар, как победитель второго! Катион становится третьим, а Дари отодвигается на четвёртое место по субординации. Вопросов нет?

'Не сейчас', — внезапное повышение вдруг стало обретать корни, и болезненно закружилась голова. Вот почему врач с лёгкостью командовал бывшим начальником — очевидно, у них тоже недавно состоялся поединок на старшинство, а значит, победив Катиона, я не просто перепрыгнул Чада, а поднялся по ранговой лестнице даже выше учителя! Но не радость обуяла душу при мысли о новом месте, а жгучий стыд и страх — Ньяр принял глупую случайность с дуэлью так просто, так бесспорно, что невольно всплывали мысли о 'красной воронке'. Но как..? Как можно предвидеть такое загодя?!

Однако этот вопрос — не из тех, которые принято произносить вслух. Я молчал, и, ошарашенные решительной твёрдостью Ньяра, молчали остальные. Лишь зеленоватый Катион сипло покашливал в сторонку, и, машинально ища подделку, я отметил, что тощие стопы слегка утопли в траве.

— Вопросы есть. — Прочистив горло, вновь назначенный третий вскинул голову, и его выступление прозвенело в безмолвном воздухе как вызов. — Марта.

Круто повернувшись к говорящему, Дари скрестил поднесённые к лицу руки. Лишь теперь стало заметно, как горят в темноте глаза древолюдей. Златолицый светил жидко-жёлтыми радужками, а его чёрно-бледный противник — серыми озёрами отражённых облаков. Эти перемены сделали мужчин похожими на самцов в период спаривания, готовых порвать друг друга в клочья за самку.

— Стоять! — Резкий окрик Ньяра заставил соперников прервать зрительный поединок. — Пусть сама отдувается, пестик в ступе! Да где там...

Он мог бы и не спрашивать. Сбоку кратко полыхнуло пёстрое пятнышко, и белая женщина опустилась на землю прямо посреди сцены действия, такая же прямая, лёгкая и светлая, как обычно. Лишь едва заметный мертвенный ореол вокруг тела портил теплоту нежных красок рыжеволосой мадонны. 'Тоже зелёные нити', — видимо, Падхи не пожалела сил на силовой панцирь для измождённой подруги.

— Ты, — указательный палец главы уткнулся под горло Марты, — не желаешь избавляться от зародыша?

— Ещё бы, — горько скривился супруг несчастной, — ведь она отдалась добровольно. Ну же, правдивица, давай, скажи, что это не так, чтобы мы поверили!