Заблудшие

Спал крепко, беспросветно, на утро с трудом вспомнил вечер и все его события. Шумный спор сына и матери — последнее что нашлось в сокровищнице памяти Игоря, а вот того, как его, на грани без сознания, что-то лопочущего, не в состоянии и ног рядом поставить, поддел под руки мрачный Платон, как он оттащил гостя в соседнюю комнатку и, с братской заботой уложил в постель, где должен был бы спать сам, Игорь даже не заметил.

III

Сбитая, заломаная простынь острыми складками резало тело, неприятно теплая подушка топила виски и щеки, жесткие пружины впервые пробивали мякоть матраса и буравили спину, бедра, бока. Стоило задремать — кошмары кривым крюком цепляли нежный мозг, веки пугливо скользили вверх, а глаза, не страшась иссохнуть, глядели в пустоту.

Алина не спала всю ночь, и лишь с рассветом, всего на один час, сон взял верх над восковыми раздумьями. Для отдыха этого не хватило, она, сбросив ногами надоевшее одеяло, встала, натянула на тронутое прохладой тело теплый свитер и брюки, без азарта сунула ступни в домашние тапки, шаркая, недовольно прошла в кухню и уселась за столом. Мрачное настроение давило горло и сворачивало живот, улыбаться, даже если и захотелось бы, не получалось. Алина взглянула на занавески на окнах, нервно постукивала отросшими, неподпиленными ногтями, раздумывая, и, наконец, решилась.

Она плавно, неспешно опустилась на колени, на четвереньках подползла к окну, уцепилась пальцами за подоконник, подтянулась так, чтобы над выступающей нижней челюстью оконной пасти были видны только глаза, и вгляделась сквозь щелочку между половинками занавеса на улицу. Но не увидела ничего, кроме привычной картины — плешивой полянки, старого, подгнившего сарая, искручивающих ветви, облысевших яблонь и слив и скамьи. Пустой.

— Ах ты, гаденыш! — в сердцах выкрикнула Алина, вскочила, и, с облегчением, поняла, как теплом поползло по телу спокойствие.

Ушел. Казалось, что сейчас нет ничего слаще этого слова. Сдался, не выдержал пытки ночью. Что ж, так и должно было случиться — он понял всю бесполезность своего плана, а она возвращается к привычному ритму. Все по правилам, по прядку. Только, этой человеческой занозе Алина обязана бессонницей, но и это не причина вешать носа — она наверстает упущенное.

По привычке, спрятав лицо, Алина побежала на улицу, к покореженному резиновому крану, чтобы смыть с себя неприятный осадок ночи. Ледяная, чище девственных слез, колодезная вода, пробравшаяся сквозь незагрязненную химическими отходами почву, неисковерканная лабиринтами труб, лучше любых лосьонов избавляла от усталости. Алина жадно черпала ее ковшиком ладоней, обдавала лицо и шею, не спешила смахивать зацепившиеся за поры, отдельные капли, наслаждаясь их прохладой. Столбик уровня настроения медленно полз вверх, Алина сдержанно улыбнулась, добела, с некоторым остервенением, вычистила зубы и, перекинув через плечо вафельное полотенце с красной росписью по краям, напевая какую-то песенку, отправилась домой. Надо было приготовить завтрак, задуматься над обедом, договориться с бабой Валей о походе в магазин и о заготовке дров на зиму. Этим, скорее всего, будет заниматься Платон, больше ведь некому. Потом... А что потом, дело в деревне всегда хватает, сейчас об этом нет смысла задумываться. Все перепутается, и ничего потом не разберешь. Лучше решить пока то, в чем уж точно уверен.

Не вылезая из жадной трясины мыслей, Алина, привычным движением захватив ручку, резко дернула. Дверь, немного перекосившаяся, задевая пол и неприятно скрежеща, отползла в сторону. Девушка уже занесла ногу, чтобы переступить порог, как вдруг замерла, пораженная от макушки до пяток.

Если жили бы нынче греческие боги, то можно было бы предположить, что Зевс, разгневавшись, пригвоздил ее на месте своей всепоражающей молнией. Не убил, но в ступор вогнал, и был это не Зевс, а простой смертный, человек, мужчина, стоявший по ту сторону двери.

Несколько секунд она не могла вымолвить ни слова, неожиданность гипсом залила ее мысли и голос. Ее губы шевелились, как у задыхающейся рыбы, но ничего не произносили, язык проткнула невидимая игла и плотно пришила к твердому небу, руки и ноги ослабли, но не опали, а застыли в том положении, в каком их застал испуг. Да, Алина испугалась, любой живой человек, кроме бабы Вали и ее семьи, пугали девушку сильнее призраков или мертвяков.

А он, подлец, усмехался, стоял, игриво забросив ногу за ногу, оперевшись руками в косяк и немного подавшись вперед. Светлые волосы, короткая щетина, подчеркивающая мужество, красивый, насколько Алина могла судить о мужской красоте и, чем-то знакомый.

— Привет, — улыбнулся он, — я же говорил, что дождусь. По любому.

Она еще не в состоянии была отвечать и, единственное, что вырвалось из ее стиснутых связок, это хриплый, перекатывающийся вопль.

— Не узнаешь, затворница? — продолжал издеваться мужчина.

— Какого черта надо? — выдавила Алина.

— Во, заговорила, — обрадовался собеседник, — я смотрю, ты не сильно изменилась с момента нашей последней встречи. По общению, уж точно.

Раздражение подскочившим градусом ударили по Алининым вискам. Мужчина и опомниться не успел, как получил резкий толчок в грудь, выпихнувший его из проема в дом, дверь оглушительно грохнула, закрываясь, а Алина, схватив его за лацканы куртки, прижала к стене.

— Ты кто такой? — зашипела она ему в лицо. — Зачем вообще приперся? Тебя никто сюда не звал.

— Тише, тише, малышка, никто меня сюда не звал. Я бы, наверное, никогда не дождался такого чуда. Может, отпустишь меня, а то, знаешь ли, не слишком удобно так говорить.

— Меня и так устроит.

— А меня нет.

Мужчина подался вперед, без особого усилия сбросил с себя тиски Алининых пальцев и, легко увернувшись от ее последующей попытки нападения, перехватил протянутую руку и, вывернув ее, обезвредил девушку.

— Вот так, мне кажется, куда удобнее, — ухмыльнулся он, — ты как?

Он не мог видеть ее лица, искаженного злобой, досадой и болью. Алина пыталась вывернуться, укорить мужчину его безнадежностью и прогнать прочь, но каждый ее прорыв завершался несносным рывком в плече, выступавшими слезами и унизительной беспомощностью.

— Как ты смеешь? — сквозь зубы процедила она.

— А ты пойди, пожалуйся, — язвительно кольнул мужчина, — мне будет это весьма любопытно увидеть.

— Отпусти, зараза.

— Не а, пока не угомонишься. Я, Алиночка, не настроен, выслушивать твои истерики. Я приехал с тобой обсудить важное дело, для тебя, насколько я понимаю, обыденное и привычное. И, пока ваше величество не соизволит говорить, будешь в раскоряку стоять. Кстати, сзади неплохо смотришься.

— Заткнись!

— И не подумаю. Ты для меня последняя надежда и уж поверь, ради этого я, если надо, тебе в кошмарах являться буду, изведу, пока не поможешь.

— Гнида!

— Как все вокруг. Чем я хуже? Ну, так что, сколько мне еще тебя держать? А? Или поговорим?

Алина пыхтела, как разъяренный, красноглазый бык на арене, и меньше всего на свете ей хотелось говорить эти слова. Но, глядя на решительность наглого гостя, она, с горестью поняла, что выбора-то у нее нет.

— Пусти, — простонала она.

— Будешь себя хорошо вести, девочка моя?

— Да буду я, буду. Откуда ты взялся-то, только, Иуда?

— Из Москвы, — мужчина ослабил хватку и выпустил жертву, в воротник прошептал, — откуда ж еще.

Алина выпрямилась и обернулась к нему, потирая зудящее запястье. Мужчина довольно рассмеялся.

— Ну, как, живая? Не думай только глупить, а то я ведь и повторить могу.

— Не стоит, — злобно зыркнула Алина в его сторону и кивнула на обитую пухлую дверь из ароматной терраски в теплую кухню, — ну, проходи что ли, не здесь же разговаривать.

Он уселся, вытянув их чуть ли не на полкухни, стукнув затылком стену и скрестив руки на груди. Алина садиться не хотела, как и что-либо предлагать гостю. Ярость к нему не утихала, и только боязнь снова сделаться посмешищем удерживала девушку от решительного броска на его ехидную физиономию. Как бы ему пошли разодранные в кровь скулы и щеки, но едва ли он стал бы с ними мириться. А значит, надо было терпеть и снова и снова глотать пилюли собственной досады.

— Ну, говори, раз напросился, — с вызовом бросила она из угла противоположного табуретке гостя.

— Что, ты уже готова? — его подковыркам, казалось, не будет конца, и Алина гневно зарычала:

— Чем быстрее разберемся, тем скорее ты свалишь отсюда.

— Ух ты, сколько ненависти — то. Ну ладно, давай начнем. Ты меня помнишь?

— Нет! Я не обязана помнить всякую первую попавшуюся рожу.

— Да ладно, неужели не помнишь. Могла бы и припомнить. Давай же — май месяц, парк, погибший мальчик...

— Ну, допустим, и что?!

Память Алину не подвела — конечно, она помнила. И как такое можно забыть. Если бы только смять. Разорвать, выбросить, сжечь эти ошметки воспоминаний, как бы сразу стало легче. Ничего бы не грызло, не давило. Но это не возможно, как невозможно смыть водой масляный рисунок. Ее оголенное сердце — это стена, и время безжалостно скребет ее базальтовым мелком.

— То, что я был там, — не унимался мужчина, — меня зовут Игорь, я разговаривал с тобой.

— Помню я, — простонала Алина.

Как же ей хотелось провалиться в подвал и остаться там навсегда.

— В тот день погиб мой друг, — сникая, но все же продолжал давить Игорь, — ты предсказала ему смерть. Ты сказала...

— Я его прекрасно помню. И то, что я сказала тоже. Нет нужды повторять!

— Что ж ну ладно. В таком случае, я прошу того же.

— Не поняла.

— Я прошу, — Игорь стал значительнее серьезнее, газа его потемнели, от усмешки не осталось и морщинки, — чтобы ты притянула мне смерть.

— Чего! — Алина от неожиданности покачнулась, но вовремя успела уцепиться за угол печки, — ты в своем уме? Ты что такое говоришь?

— Узнать меня, значит умереть, — покривил голосом Игорь, изображая тон Алины, но тут же вернулся к своему, — это мне и нужно. Я тебя не просто узнал, но и нашел. Исполняй последнюю часть обещания.

— Какую часть, ты о чем вообще, — Алина в панике схватилась за голову и принялась бегать пол кухне из угла в угол, как только посаженая в клеть пантера.

Вот только не это, только не надо снова швырять ее в этот ад. Она только убежала от этого ужаса, спряталась, зарылась, и нет же, откопали. Ни к кому не лезла, никого не трогала, все, лишь бы спасти этих идиотов, сохранить их никчемные жизни. Нашел, сам нашел, да еще и о смерти просит. Самоубийца хренов, помоги ему умереть. Это ж надо, а? Да он просто издевается над ней, не иначе! С ума бы не сдвинуться.

Игорь следил за ее беспорядочными движениями, каждый ее пробег провожал глазами, хотя сам не двигался. Он помалкивал, осознавая всю абсурдность своей просьбы и позволяя девушке прийти в себя и опомниться, но не долго.

— Это в твоих силах, — снова грянул его неотступный голос, — а мне это важнее жизни.

— Что важнее жизни? Смерть? — Алина почти плакала от растерянности, в которую безжалостно кинул ее этот человек. — Небытие важнее, пустота важнее? Да я даже слушать не хочу.

— Отговоры бесполезны, — говорил он и прессом вжимал ее маленькую, беззащитную в цемент безумия, — я знаю, чего хочу.

— Но это твое дело, иди, я не знаю, утопись, удавись. Я-то тут причем?

— Притяни смерть, прикажи ей прийти.

— Я не могу, — Алина, наконец, остановись, перевела дух, но сердце униматься и не думало. Оно прыгало сильнее мячика на резинке, — я не командую смертью, я не приказываю. Она сама приходит, когда человек меня узнает. Почему — я не знаю.

— Что почему?

— Почему узнают, почему приходит! — заорала Алина. — Почему, почему! Вся жизнь — одно сплошное почему!

— Получается, что я уже совсем скоро умру. Совсем скоро?

— Я не знаю! Господи! — она схватилась за лоб и упала на табурет. — Какой же ты тупой. И зачем только приехал, а? Почему вы всегда думаете только о себе? Знаешь ли ты, что такое знать, что из-за тебя погибают люди. Как это больно?

— Не знаю, — искренне ответил Игорь, — за то знаю, как тяжело жить в этом гадюшнике. Среди тех, кто действительно думает лишь о себе любимом, очень сложно заставить себя беспокоиться о другом.

— Проваливай, — горячо, в лихорадке заговорила Алина, — убирайся прочь. Что я могла, я уже сделала. Не хочу, чтобы ты подох у меня.

— Вот как.

— Вот так. Возни с тобой потом не оберешься. Делай это, как хочешь, где хочешь, но так, чтобы я об этом ни сном, ни духом. Понял?!

Игорь легко поднялся, не отводя глаз от сжавшейся Алины, подошел к ней ближе, встал лицом к девушке.

— Алина, — позвал он ее на удивление нежно, — спасибо тебе. Смерть — это не всегда плохо. По мне, так нет ничего ее лучше. Если все, что ты говоришь — правда, то цены тебе нет. Удачи.

Он развернулся, в два широких шага достиг двери, обернулся на прощание. Алина сидела в той же позе, не поднимая головы, дыхание ее было прерывисто, а плечи дрожали. Игорь открыл, было, рот, чтобы сказать еще что-то, но передумал. Любые слова сейчас были бы излишни, и он не стал расточать их.

Игорь ушел, дверь за ним глухо и печально хлопнула о косяк, разрезав ту хлипкую связь, что уже успела возникнуть между двумя людьми.

IV

Игорь не торопился — было некуда. Дорога тянулась бесконечно, слева от него готовился к зимней спячке лес, переплетая, похожие на обглоданные кости, ветки, на которых кое-где еще трепетали, издыхая последние почерневшие листья. Справа разлеглось коричневое поле, некогда высокая трава иссохла и пригнулась, и теперь если и готовилась к чему-то, то это к весеннему перерождению, до которого ей еще долго тлеть и перегнивать, чтобы, слившись с землей, дать жизнь новому и свежему.

Сонливость леса, тоска полей, грязь, хлюпающая под ногами, сосущая подошву, ветер до озноба и осенняя сырость не могли не отложить свои мрачные плоды. Игорь скучал, безрадостно глядел по сторонам, подыскивая, куда бы сунуть нос, чтобы нарваться на неприятности, ведущие к ужасному, но столь желанному концу. Он бродил уже целый день, но толку от его прогулки было мало — смерть не торопилась прирезать его своей косой. Игорь обошел всю деревню, поблуждал по лесу, надеясь на несчастный случай, но результат медлил. Болота и ямы не попадались, ветхие деревья не падали, развалины не проламывали полы под ногами и не роняли прохудившихся крыш. Ничего, и Игорь уже начал сомневаться в искренности Алининых признаний.

" Если до вечера не умру, — хмуро думал он про себя, уныло переставляя ноги, — значит, вернусь к ней, и буду там жить, пока не свершиться. Погонит — не пойду, а жаловаться она не пойдет. Лишние люди — лишние проблемы, так что, Алиночка — ругайся, сколько влезет".

Так он думал, пока не оказался на вершине холма, где он остановился и, оглядевшись по сторонам, задумался о здешних красотах. Дорога уходила теперь вниз и где-то там, у подножья разбегалась перекрестком, теряла один свой хвост в лесах, другой, сливала с мостком через бурлящую, бездонную, ледяную Исту и уводила в соседнюю деревеньку, а третий, что по-прежнему лежал прямо, вскидывала на соседний холм. У моста кривым горбом возвышалась песочная гора, вершину которой, как волосатый хребет, венчала поросль неприхотливой растительности. У ее насыпных лап спали оставленные на время машины — тракторы, грузовозы, экскаваторы. Карьер отдыхал.